Память одиночества

ПАМЯТЬ ОДИНОЧЕСТВА

Говорят, что человек помнит только то, что осознает. То есть, начиная лет с пяти. Либо у меня с головой не все в порядке, либо, как утверждает мама, у меня уникальная память. Ну, тут я не буду скромничать. Память у меня, действительно, уникальная. Помню случай из своей жизни. Пятилетним пацаном я с бабушкой смотрел кино про Маресьева. А в шестом классе по памяти написал сочинение на эту тему, не читая книги. А в девятом классе таким же образом – по рассказу Джека Лондона «Вкус жизни», который мама за ужином пересказывала отцу, потому что он ее потряс. Я тогда учился в первом классе. Это я все к тому, чтобы вы не подумали, что я просто хвастаю.

Я помню все, что было пять, десять лет назад с мельчайшими подробностями, все разговоры и интонации. Помню все, что этому предшествовало, какая в тот день стояла погода, что было одето на мне и моих родственниках или друзьях. В общем, все, что надо и не надо. Почему-то это не уходит, живет во мне, где-то в глубине сознания, иногда вылезая наружу. И это иногда меня мучает.

Но дело не в этом. Самое интересное, что я помню себя еще до своего рождения! И это чистейшая правда. Нет, естественно, с самого момента зачатия я себя не помню. Скорее всего, я помню последние дни перед настоящей жизнью. Первое, что я помню: тесный и темный мешок, неудобство и недовольство всем и вся. Короче, сплошной дискомфорт! Мыслей, скорее всего еще никаких не было, но мое тогдашнее мироощущение можно, наверное, выразить так: «И это, называется, жизнь?!»

Позже, привыкнув к своему заточению, (человеческая способность приспосабливаться безгранична!), мне даже стал нравиться мой «домик». Это было мое первое жизненное пространство, не нарушаемое никем.

Из этого периода моей жизни, несмотря на первые ощущения, во мне навсегда осталось чувство теплоты, и полного единства с владелицей моего домика. Мне было, несмотря на тесноту, так хорошо и уютно, как никогда после не бывало в жизни. Я постоянно ощущал на себе заботу, ласку и любовь. Я чувствовал, что кто-то, еще не знакомый мне, но уже самый дорогой человек на свете, очень любит и дорожит мною. И пытался, как мог, ответить тем же. Нет, конечно, мыслей у меня тогда еще никаких не могло и быть. Но, от чьей-то руки, гладящей меня сквозь тонкую стенку домика, исходило ощущение  всепоглощающей доброты. И я стучался в мягкие стены домика, что там, снаружи, поняли, что я их тоже люблю.

Я различал какие-то звуки, как потом оказалось, это были голоса. Один из них я уже тогда различал лучше всех. Потому что с ним всегда было связано приятное поглаживание, ласкающее меня. Иногда меня пугала долгая тишина и недвижимость моего обиталища, и тогда я начинал испуганно толкаться всеми конечностями, чтобы напомнить о себе. В страхе одиночества я бился до тех пор, пока меня снова не начинали гладить, и из непонятного далека не раздавался знакомый голос:

- Ну что ты, детеныш? Все хорошо, успокойся. Еще рано…

И я затихал в блаженстве. Сколько времени я находился в этой нирване, я не могу сказать, потому что еще не определялся ни во времени, ни в пространстве. Просто во мне живы чувства, ощущение тепла, комфорта и всепоглощающей любви.

А потом в один миг вдруг все переменилось. Какая-то неведомая и дикая сила вдруг начала выгонять меня из моего теплого уютного домика, где все было привычно и мило сердцу. Она безжалостно толкала, давила меня так, что казалось, еще немного, и я задохнусь. Я, как мог, сопротивлялся, упирался, но безуспешно. И самое обидное, что та, к которой я уже так привык, которая успокаивала меня своей нежной рукой, и говорила  ласковые слова – безмолвствовала, совершенно безучастная к моим страданиям. Словно ее никогда и не было прежде... И вдруг яркий ослепительный свет и невыносимый холод пронзили все мое существо. От ужаса я непроизвольно открыл глаза. Какие-то жуткие, гигантских размеров, белые, безликие монстры, как сумрачные тени, столпились вокруг меня. Они ощупывали меня чужими, грубыми руками. Я как мог, пытался ускользнуть от них, но они вцепились в меня так крепко и бесцеремонно, что я понял, что все мои попытки напрасны. А потом эти безжалостные руки вдруг наподдали мне под зад! Это было так неожиданно и больно, что я закричал от обиды! А сумрачные монстры почему-то обрадовались моему крику.

- Ах, какой горлопан! – потешались они. – Видать, крепкий мужичок!

И сотворили со мной вообще что-то невообразимое! Неожиданно резкая, нестерпимая боль с такой силой пронзила все мое измученное тело, что я потерял сознание. А когда пришел в себя, оказался связанным по рукам и ногам, да так, что пошевелить ими не было никакой возможности. И тогда я начал кричать, протестуя против такого поругания моей свободы. Но мой жалкий крик так и остался воплем вопиющего в пустыне. Никому не было до меня никакого дела!

Таким было начало жизни. Но все мои физические страдания были всего лишь прелюдией того ужаса, который последовал позже. Меня методично, день за днем начали приучать к одиночеству. Я всем своим существом тянулся к той, которая еще так недавно составляла часть меня . Или я – часть ее? Впрочем, это неважно, так как это, в принципе, для меня было одно и то же. И вот, когда кричать уже не было никаких сил, и я потерял всякую надежду на сострадание, меня вдруг схватили и куда-то понесли. И тут, о, чудо! Я вдруг опять почувствовал теплоту тех самых рук, услышал родной голос. Они обволакивали меня своей необыкновенной лаской и добротой, словно просили прощения за причиненные мне страдания. И самое главное, от этого родного, теплого существа умопомрачительно сладко пахло! В довершение родные ручки бережно засунули мне в рот что-то необычайно вкусное, и меня стала наполнять сама жизнь. Это было непередаваемое упоение! В конце концов, я, переполненный теплом, истомленный от любви и ласки, забылся в блаженной неге…

А когда проснулся – весь ужас повторился вновь! Опять я один: холодный, голодный и беспомощный. И я опять заорал… И меня опять отнесли к маме. И так до бесконечности. Уже тогда я понял, что самый главный мой враг – одиночество, и с ним можно бороться криком. И я кричал, и кричал, и кричал! Но на меня все равно мало кто обращал внимания. Потому что таких крикунов было много, и каждый жаждал тепла и внимания. Еще когда я жил в своем домике, я наивно думал, что меня ждут, не дождутся. А выходило, что не так уж и ждут…

Правда, позже, дома я все же выкричал некоторое послабление. Ночью, когда мама ложилась спать с папой, мне было обидно, почему она берет с собой его, а не меня? И я начинал борьбу со своим одиночеством. Мама не выдерживала и брала меня к себе. Согретый теплом и родными запахами, я успокаивался. И постепенно приучил маму спать со мной, а не с папой. Вот днем было хуже. Мама постоянно была чем-то занята, и брала меня на руки только для того, чтобы покормить и усыпить. Но зато я мог наблюдать за ней сколько угодно, не упуская из поля зрения. И это тоже было не так уж и плохо.

Мое зыбкое счастье длилось недолго. Через некоторое время для меня опять наступила пора тяжелых испытаний. Меня отдали в ясли. Из этого периода моей жизни я помню, что очень обижался на маму и много и горько плакал, протестуя против такого подлого предательства. Но скоро понял, что все бесполезно. Плакал я в и яслях, пытаясь бороться со своим одиночеством уже испытанным способом. Но этот метод, действовавший безотказно на маму, здесь почему-то не срабатывал. Надо было придумывать что-то новое. Но это было еще не по силам. И я в окружении таких же неприкаянных и одиноких бродил, дожидаясь самого радостного момента – возвращения мамы или папы. Сопливые и вечно орущие, мы походили на звездное небо. Вместе - скопище, но каждый замкнут в своей скорлупе отчуждения.

Осознание простой истины, что с одиночеством можно бороться сообща пришло к нам позднее, лет в двенадцать, когда мы стали группироваться по интересам. Но и это мнимое единство длилось недолго. После окончания школы мы все разбежались, забросив нашу общую борьбу с одиночеством. И каждый из нас оказался побежденным им, вновь замкнувшись в нем, как в непробиваемой скорлупе.

Потом было такое же мнимое институтское единство. Стоило нам разбрестись по жизни, как все повторилось вновь.

И я понял, что оно не оставляло меня никогда! Одиночество волочилось за мной, не отставая ни на шаг. От него не спасали ни новые компании, ни друзья. А если и спасали, то не надолго. Оно лишь затаивалось на время наших встреч. И тогда я понял, что и сообществом его не возможно победить, потому что каждый из нас тащит в компанию свое одиночество в надежде убить его там. И возвращается с ним. Оно неотделимо от нас, как тень.

Родители, к тому времени, приучив меня к одиночеству, понемногу и как-то незаметно отходили все дальше, замыкаясь каждый в себе, и каждый, находя себе какое-то занятие, чтобы отвлечься от одиночества, создать видимость единства. И тогда я догадался, что убить его просто невозможно. А если нельзя уничтожить, значит, надо как-то уживаться с ним, приручить, притерпеться на худой конец. Главное, чтобы бы оно было при тебе, а не ты – при нем. Не позволять ему взять верх над тобой. И я стал действовать против него другим методом: старался не замечать его, игнорировал, мирясь, как с вынужденной необходимостью.

Шли годы, и вот я встретил Ее – мою любовь, мою весну, мое все. Казалось, несокрушимая скорлупа моего одиночества дала трещину. И в эту трещину проникла Она, привнеся свое одиночество. Нам было невыразимо радостно и хорошо вдвоем, отгороженным от всего мира своими чувствами. Это было, как сказочный сон. На какое-то время мы позабыли про существование своих одиночеств, потому что стали единым целым. Да и одиночество угомонилось, перестало мучить, отступило. Мне казалось, что с ним покончено навсегда! И так будет вечно…

А потом родился наш первенец, и я начал замечать, как Она стала изредка покидать совместное обиталище наших одиночеств. Потом все чаще, и чаще. Ей все меньше хватало времени на меня, Она отдалялась, не замечая этого. Я не осуждал Ее. Ребенку, взращенному в ней, была необходимее Ее любовь и ласка, чтобы уберечь малыша от одиночества. Я тоже, как мог, по-своему старался оградить нашего первенца от одиночества.

Сын рос и все меньше и меньше нуждался в нашей заботе, уже самостоятельно находя способы борьбы со своим одиночеством. А когда он стал совсем взрослым, мы с женой почему-то так и остались каждый со своим одиночеством. Наверное, нам стало так удобнее жить – вместе, но каждый - в себе.

Нет, я не жалуюсь, мы с Ней прожили хорошую жизнь. Дружно, в любви и согласии. Воспитали достойных детей. Только оглядываясь на прожитую жизнь, я понял: то, что мы когда-то считали единством душ, оказалось содружеством, сходством вкусов, совместным решением насущных проблем, а любовь обернулась взаимоуважением, состраданием, заботой и физиологической совместимостью. И чтобы там ни говорили, я считаю - это прекрасный набор для любого человека!

Прожив долгие годы, я постиг, что одиночество человека не приходит извне. Оно рождается вместе с ним, и только вместе с ним умирает. От самых истоков жизни мы боремся с ним, пытаясь отделить его от себя, но, в конце концов, привыкаем к нему как к воздуху. Оно не отделимо от нас, просто надо как-то приспособиться к его существованию, стараться не замечать.

И все же! В одиночестве есть и позитивные стороны. Именно в борьбе с этим бичом человечества рождается индивидуальная особенность каждого из нас, вырабатывается характер.

И самое главное: не страдая от одиночества, мы не искали бы своих половинок, блуждая по жизни. Одиночество и есть вечный двигатель – стремление к общности, из которой рождается новая жизнь. И что ни говори, а ради упоительных мгновений эйфории абсолютного единства, на этом свете и стоит жить!

 Вера