Дубровский

       Он выключил магнитофон и, прихватив с собой сводку новостей и материалов «Голоса Америки», направился в конец длинного и узкого коридора, чтобы показать напечатанные на машинке листочки старшему ночному дежурному Юрию Александровичу Новикову. Тот, сидя в кресле главного редактора и шмыгая тонким носом, бегло пробежался по ним, и кое-что отчеркнул карандашом для дополнительной распечатки. Затем поглядел на Дубровского – человека лет сорока с землистым лицом и воспаленными глазами – и поинтересовался:

       – Ну, как ты?

       – Лучше всех, – раздраженно ответил дежурный редактор.

       – Иди отдыхай.

       Было около часа ночи. Вздремнуть можно было минут сорок. После оставалось еще проверить напечатанные машинистками расшифровки, дослушать пару больших программ (на иновещании они обычно не превышали двадцати пяти минут) и прочитать сформированный Новиковым оперативный бюллетень. Потом начинался новый вещательный день, который заканчивался для ночной смены восьмичасовыми последними известиями.

       Дубровский вернулся к себе в операторскую кабину, задвинул плотную штору на окне, отгородившись от уличных фонарей, сдвинул два глубоких просторных кресла и свернулся клубком в образованном ими пространстве, погасил настольную лампу и накинул на себя плед.

       Он заснул почти мгновенно. Ему приснилось наше здание на Пятницкой, 25, только оно раздвинулось и углубилось. В огромных помещениях надземных и подземных этажей толпились люди. Много было стариков с поседевшими как лунь головами. Одному из них (видимо, начальнику) он показал какую-то объемистую рукопись. Старец вдруг принялся ее энергично править: вычеркивать абзацы, переставлять и заменять слова.

       Потом (во сне) Дубровский вышел из здания, свернул направо по Землячке (ныне Большая Татарская) и зашагал в сторону Павелецкого вокзала. Улица напоминала параболу: глубоко и плавно опускалась к середине, а в завершении резко поднималась к небу. В реальности она была достаточно ровной.

       На привокзальной площади, несмотря на ночь, все три заведения общепита работали (такого в ту эпоху никогда не бывало). Перед каждым входом стояла длиннющая очередь. Он попытался один раз проникнуть внутрь обманом, сказав, что забыл за столиком авоську с продуктами. Однако ему не поверили и грубо оттолкнули от дверей. Дубровский проснулся, тут же поднялся с импровизированного ложа, ошарашенный случившимся.

       Он в миг оделся – башмаки, плащ, шарф и шляпа. Выскочил в коридор, сделал несколько шагов.

       – Ты куда? – послышался за спиной голос Новикова.

       – Душно, выйду проветриться на пять минут.

       – Хорошо. Только перед этим зайди в кабинет Андреева, он искал тебя, сейчас перезвонит.

       Владимир Анатольевич Андреев был тогда заведующим аналитическим отделом. Он рекомендовал шефу Виктору Ильичу Яроцкому взять Дубровского в ночную смену переводом из газеты «Известия».

       Ничего не подозревая, беглец зашел в кабинет Андреева, сел, не снимая плаща, за его стол у телефона. Юрий Александрович внезапно закрыл толстенную звуконепроницаемую дверь снаружи на ключ. А мне велел бежать на улицу и следить за тем, чтобы бывший корреспондент «Известий» не выпрыгнул с четвертого этажа.

       Я бросился вниз, не успев накинуть на себя куртку. Была зябкая осенняя ночь. Дубровский, распахнув широкое окно, стоял на подоконнике. Слишком высоко, подумал я, вокруг меня расстилался сплошной асфальт. Мне показалось, что на его лице расцвела инфернальная улыбка. Но, постояв немного, он как бы потух и поднял руки вверх, повернулся спиной и нехотя слез на пол…

       Около половины одиннадцатого утра мы пили с ним пиво из бочки неподалеку от храма Василия Блаженного. Тогда там, на противоположной от Красной площади стороне, располагались торговые ряды, магазинчики, забегаловки, букинистическая лавка и даже поликлиника, славившаяся гомеопатическим лечением.

       Дубровский в подробностях пересказывал мне приснившийся ему в операторской кабине сюжет и объяснял, какой эпизод что означает, согласно самиздатовскому справочнику Густава Миллера. Я из его слов лишь запомнил, что усердно редактируемая во сне рукопись сулит наяву ее скорую публикацию.

       Приблизительно лет через двадцать я увидел нечто подобное в ярком сновидении, и через пару месяцев мою первую повесть напечатали в журнале «Юность» в шестом номере за 1994 год.

       Дубровский (имя его не могу вспомнить) умер в начале зимы от тяжелой формы алкоголизма.

22.02.2020   

 Михаил Кедровский