Володя Финогенов

       Год назад я случайно прочел на какой-то электронной страничке, что Владимир Финогенов умер 13 августа 2013 года. У меня сложилось твердое убеждение, что он довольно давно покинул эту землю. Получилось так, что я начал заходить на литературные сайты лишь с января прошлого года, поскольку несколько лет проболел и меня ничего не интересовало.

       Собирался тогда написать о Володе. Но что писать? Только то, что из оставшихся в живых, кроме его дочери, я больше остальных знаю о нем. Я уверен: то, что он уже с начала нынешнего века стал посещать интернетовские поэтические посиделки, продлило ему жизнь лет на десять…

       Территориально мы жили неподалеку, но из этого ничего не следовало. Я и теперь лишь примерно представляю себе, где расположен был его дом. Я Володю и Люду (супругу) видел последний раз то ли осенью 2005 года, то ли весной 2006-го. Это было как раз незадолго до ее смерти. Мы столкнулись в супермаркете. Он напоминал человека, прищемленного дверью, – жутко исхудал, а был после тридцати весьма упитанным мужчиной. Куда всё подевалось?

       Люда, как ни странно, выглядела хорошо и крепко поддерживала его за руку. Мы испытали взаимное чувство неловкости. У меня тогда водились деньжата, и я рассматривал деликатесы и отпрянул от прилавка. Их материальное положение в ту пору мне не было известно, но, видимо, им было неловко оттого, что Володя сильно сдал. Мы обменялись несколькими фразами с Людой. Она уволилась с Пятницкой, 25 за два года до этой встречи. Уже в то время сидела на полставки, но пришла ко мне в кабинет окончательно увольняться. Я поинтересовался – зачем, мы проработали вместе четверть века, были на «ты» и я не обременял ее сложными заданиями. Не помню, что она ответила. Возможно, что дома дел много. Про здоровье точно не говорила, ей было тогда лет 46–47.

       Во время нашей последней встречи Володя молчал, они вышли, я немного задержался в торговом зале, а потом увидел, как они вдвоем тяжело идут по Палехской улице. Этот эпизод запомнился.

       Могу ошибиться, но примерно в 1994 году Люда попросила меня устроить Володю к нам в агентство «Эфир-дайджест» в ночную смену. Я сказал, пусть приходит, что-нибудь придумаем. Я знал, что он пишет, и хотел ему подобрать дело более творческое с хорошим окладом. У меня был приятель, возглавлявший Дирекцию информации, где тогда работал Славка Соловьев, с которым Володя Финогенов был знаком. Приятель пообещал взять Володю к себе, и я не сомневаюсь, что сделал бы это. Володя пришел ко мне, потом к моему приятелю в информацию. Вел себя апатично, дал согласие и исчез. Он уже тогда сильно пил. И ему, и Люсе было, видимо, удобнее, чтобы он находился в нашем коллективе под ее присмотром. Но я об этом сообразил после того, как ничего уже предпринять было нельзя...

       Володя ведь и раньше работал у нас. Его уволили из Главной редакции мониторинга зарубежных СМИ Гостелерадио СССР в 1986 году. Уволили по собственному желанию, но заставили уйти. Володя Финогенов имел склонность заблуждаться в некоторых вещах. Он, как и все мы, был высокого мнения о себе и своих способностях, однако обладал и одним неполезным качеством, которое у меня не получило развития. Он полагал, что хорошо разбирается в людях, а особенно в бюрократических тонкостях жизни учреждения. По последнему пункту я был полный профан.

       Володин отец занимал высокое положение в советском обществе. Он был не просто художником, каковых сотни тысяч, возможно, и больше, а членом Союза художников СССР. Я почти не сомневаюсь, что если бы папа в те времена был членом Союза писателей, то Владимиру Финогенову довелось бы превратиться в известного поэта и при жизни выпустить не один сборник. Если бы… В СССР много значила цеховая принадлежность, конечно, при отсутствии наглости, напора, целеустремленности, упорства и интриганства. У Володи эти качества отсутствовали. И слава Богу! Став официальным, он писал бы хуже. А сейчас можно собрать неплохой сборник из его стихотворений. А разницы, когда он выйдет, перед Вечностью нет.

       Человечек из ЦК КПСС по просьбе Володиного отца принялся надавливать на нашего шефа Виктора Ильича Яроцкого: мол, парню скоро сорок, 12 лет в партии, засиделся в редакторах. Яроцкий не стал спорить, хотя в Гостелерадио некоторые люди до пенсии не поднимались выше младшего редактора. У шефа был тяжелый и противоречивый характер. Проще было самому Володе переговорить с ним, не закончилось бы бедой, дали бы попробовать, не получилось – вернули бы на прежнее место. А место у него было, на посторонний взгляд, теплое. Он работал днем в аналитическом отделе и еженедельно составлял справку о правозащитном движении для генерала КГБ Филиппа Бобкова – того, что потом служил начальником охраны у Гусинского. Справка была преимущественно статистическая, в ней фиксировалось число упоминаний в западных СМИ тех или иных активистов. Любопытно, что у Бобкова сын считался официальным поэтом и выпустил в СССР пять стихотворных сборников. Ну и что? Никто, кроме меня, надеюсь, о таком поэте не слышал.

       Виктор Ильич согласился перевести Володю Финогенова старшим редактором, но в другой отдел, где занимались поиском и обработкой информации, где была тяжелая и большая по объему ночная работа. Володя продержался пару месяцев, подвергаясь бесконечным унижениям и крику, а однажды допустил фактическую ошибку, которую при других обстоятельствах ему бы простили. Если бы не эти злополучные звонки из ЦК. Пишу об этом без подробностей, хотя сия история известна мне досконально: я уже был зав. отделом, фактическим помощником Яроцкого, и безропотно плыл по течению. Мои попытки переломить ситуацию не увенчались успехом, я давно перестал стремиться что-либо изменить.

       Володя устроился в какую-то контору, где занимались наружной или уличной рекламой, писал какие-то простоватые тексты, Люда по-прежнему работала у нас и от нее доходили скупые сведения о ее муже …

       … Началось же наше ежедневное общение в 1978 году. Меня перевели в аналитический отдел, где своих ртов хватало. Я безрезультатно тренировался в написании обзоров зарубежных СМИ для высокопоставленных бюрократов. И практически месяцев десять пробездельничал, то есть работал на корзину. Мы сидели с Володей в одной комнате, он со своими делами справлялся к двенадцати часам и говорил мне:

       – Мишаня, пойдем есть пельмешки.

       И мы спускались на первый этаж в нашу зеркальную кофейню (там по периметру над П-образной стойкой были развешаны зеркала). Мы ели пельмени со сметаной по 37 копеек порция, пили настоящий крепкий кофе, любовались своим отражением. И если было лето, то шли курить и гулять на улицу. Хорошее было время и будущее выглядело таким безоблачным, что прекраснее не бывает.

02.11.2015

 Михаил Кедровский