Что собственно я о нем знаю? Совсем немного, хотя, проводя большую часть жизни на работе, наблюдая изо дня в день за сослуживцами, даже самые занятые и нелюбопытные из нас чувствуют и понимают друг друга намного больше самых близких и родных людей. Именно поэтому в свободное от работы время мы не нуждаемся друг в друге, мы отдыхаем.


Все - таки мы проработали в одном отделе более двадцати лет, а последние лет пять находились в одном помещении, часов по восемь-девять. Он работал линейным инженером, хотя даже самый невнимательный и нелюбопытный человек без труда узнал бы в нем бывшего военного, не только по выправке, в нашей армии много обрюзгших и разжиревших вояк, но и они отмечены печатью принадлежности к воинской службе. Бывший полковник КГБ отличался, конечно же, немногословностью, серьезностью и многозначительностью высказываний. Он очень много курил, впрочем, мы почти все тогда много курили. Новости обсуждались в курилке, где можно было на пять минут расслабиться и отвлечься от работы.


Он был самым возрастным в нашей службе, не шутка — участник войны, и, как он тогда выражался - «бывший мужчина». Полковник был по тем, советским, временам хорошо обеспеченным вдовцом, с квартирой, приличной военной пенсией, размер которой был гораздо выше нашей усредненной зарплаты, а еще и работал, так что кое-кто из сотрудниц имел на него вполне определенные виды. Я даже знала кто - Галина, бывшая телефонистка, отвечающая на письма жалобщиков. Ей был за сорок и вполне нормально было рассчитывать на внимание мужчины, возраст которого, набирая максимальную скорость вчерашнего скорого поезда, приближался к семидесяти. Полковник даже пару раз пригласил ее в кафе-мороженое, угостив бокалом шампанского и конфетой, видно на шоколадку денег пожалел. Этот унизительный случай с экономией шоколадки снизил до минимума шансы Галины. Мы подозревали, что у полковника кто-то есть, и не потому, что он ухожен, и вовсе не вызывает у женщин жалости, - сама армия приучает мужчин к аккуратности, просто в разговоре часто проскальзывало что-то про соседку. А и правда, овдовевшие мужчины далеко за невестами не ходят, когда рядом есть соседки, подружки жены, или друзья дома в юбке. Именно они, как правило, при потере хозяйки дома, согревают остывающий очаг.


Когда после серии перестроечных сокращений мы с полковником оказались за соседними рабочими столами, наше общение перешло на более доверительный уровень. Как-то, поддавшись особой ситуации, он поведал мне, что его единственный сын покинул в семидесятые годы Советский Союз и уехал жить в Западную Германию, женившись на немке, с которой познакомился в Ленинградском Университете. Для полковника, человека, прошедшего войну и служившего в армии в особых войсках, это было потрясением.  Кроме того, тут же последовала отставка, карьера рухнула. Предательства сына  полковник не простил и больше с ним не виделся. Позже, когда с перестройкой открыли границы, жена его ездила в Германию увидеться с сыном, но несгибаемый полковник сказал свое слово: «Нет!».


Когда полковнику исполнилось семьдесят, он добровольно ушел на пенсию, но регулярно на праздники приглашал всех нас в гости, накрывал стол, на плите пыхтел, издавая неприличные звуки, фирменный плов. Мы приносили с собой отличную закуску и вполне приличную выпивку, так как в то время связисты неплохо зарабатывали, ведь связь и банки нужны при любых революциях, контрреволюциях и перестройках. 


На праздниках бывший полковник приглашал танцевать исключительно молодых женщин, видимо, именно с нами он переставал ощущать себя «бывшим мужчиной» и не пожалел бы для нас шоколадки. Галю мне огорчать не хотелось.


Умер полковник ближе к восьмидесяти, от рака легких, но до последнего дня курил.


Мы все собрались в зале прощания. Вдруг тихую скорбную музыку заглушил громкий женский плач, похожий на вой, незнакомая нам женщина в черном гипюровом платке так яростно оплакивала покойника, что меня взяла оторопь, перешедшая  в нервный смех. Удержаться было невозможно, и я выскочила на улицу, занесенную снегом, отливающим в темноте мертвой синевой.


Наконец женщина, которую я приняла за ту самую, таинственную соседку, перестала выть, и я мало-помалу успокоилась.


На поминки нас пригласил сын полковника, он прилетел на похороны отца вместе со своей женой немкой, которая и оказалась воющей женщиной. Дородная белокурая красавица была отмечена  той самой, как мы считаем, русской красотой, а скорее всего и немецкой тоже, и напоминала идеал женственности для многих мужчин — Марину Влади.  Я влюбилась в нее с первого взгляда и совсем забыла, что спешила домой к больной матери. На поминках она царствовала за столом, первая помянула покойника добрым словом, откровенно сказала, что долгие годы они не находили общего языка, но она не обижалась, понимая всю сложившуюся ситуацию: войну, конфликт поколений, но в последние годы полковник стал мягче, они поняли и полюбили друг друга, и она оплакивает его, как отца. Сын полковника, сидевший на другом от жены конце стола был не столь общителен, малословен, я не заметила на интеллигентном утонченном лице филолога следов сильных душевных переживаний, как и не почувствовала того прочного сплава из которого время выковало «бывшего мужчину». Другие времена, другие сплавы.

 Мона-Вета