Женя Большой

       В отличие от Би-Би-Си, Гостелерадио СССР только формально можно было считать единой корпорацией. Это министерство-монстр делилось фактически на несколько автономных учреждений. Например, на телевидение, радио, на ГДРЗ (Государственный дом радиовещания и звукозаписи), на ТТЦ (Телевизионно-технический центр), на Телерадиофонд, Спецархив и отраслевую типографию. Объединение «Телефильм» вообще находилось где-то сбоку припеку. Можно вспомнить о таких удельных княжествах внутри нас, как Управделами или Главное управление внешними связями (ГУВС). Все эти составляющие единого целого находились в разных местах не только города, но и страны, имели зачастую отдельные партийные организации и отдельных кураторов в ЦК КПСС и КГБ. В упомянутый мною перечень необходимо добавить спецобслуживание начальствующего состава. Подлинное название некоторых структур я запамятовал, но сути данное обстоятельство не меняет.

       В этом и многих других смыслах в устройстве Би-Би-Си было значительно больше элементов социализма, чем в советском Гостелерадио (конечно, в будущем без отдельного профессионального исследования не обойтись). Тут лучше вспомнить о том, что наш «Кубик Рубика» при развале в 1991 году не составило труда мощнейшим образом разворовать. «Люди с предпринимательской жилкой» это продемонстрировали не раз, и не два, и не три с огромным успехом, и никто из них ни единожды не оказался за решеткой, кое-кого, правда, убили, кое-кто, замечу, скончался самостоятельно от недостатка моральных сил.

       Дело порой доходило до смешного: в разгар августовской чиновничьей революции Ельцину потребовалась экстренная резервная телевизионная студия, чтобы выступить с обращением. Но ни один из тогдашних телевизионных либеральных руководителей не имел понятия, где она находится. Пришлось звонить бывшему заму Лапина по технике и строительству Генриху Зигмундовичу Юшкявичюсу, который проживал в городе Париже. Он не только объяснил – где, но и как ее запустить…

       Редакция мониторинга располагалась в левом техническом корпусе здания на Пятницкой, 25. Здесь нам по указу Совмина СССР от января 1964 года была выделена на четвертом этаже немалая территория. Но в девяностых годах техническая служба (ГДРЗ, со штаб-квартирой на улице Качалова, ныне Малая Никитская) захватила ее, заявив, что прежние указы не действуют. Нам (Иновещанию) пришлось платить арендную плату за то, что три десятка лет считалось нашей собственностью…

       В середине семидесятых годов прошлого столетия, откуда берет начало эта история, весь длинный коридор принадлежал нам, за исключением операторской, коморки с запчастями и инструментами и шестиметровой спальни. Надо признать, что если сам коридор превосходил по площади все помещения, то операторская, занимала стопроцентно второе место. Но там стоял грозный пульт со множеством кнопок, лампочек, датчиков, проводов и ячеек. Некогда главреду Всемирной английской службы пришла в голову блажь слушать радиостанцию, расположенную в Сиднее, и ему подавали с пульта сигнал прямо в кабинет на восьмом, если не ошибаюсь, этаже. Таинственными нитями сей наиважнейший агрегат был связан с целым миром.

       В инструментальной коморке (монтажной) господствовал Сергей Урусов и чего-то постоянно паял и прикручивал, если был не пьян, а коли пил, то запирался изнутри, и Ян Степанович, который заведовал всеми проводами (очень важная должность, честное слово), пытался его оттуда выманить и отправить домой. Получалось редко, и мы страдали. Наши магнитофоны и иные приспособления были позаимствованы «братскими венграми» из арсенала Третьего рейха, затем слегка модернизированы, но поставки запчастей Будапешт по каким-то причинам прекратил и приходилось многое чинить на свой страх и риск вручную.

       О существовании спальни я узнал совершенно случайно через несколько лет. Однажды в два часа ночи по телефону мой начальник и наставник Яроцкий велел срочно проанализировать пропагандистскую направленность Ватиканского радио, которое на постоянной прослушке тогда не состояло. Я побежал в операторскую, но там никого не застал, даже в подсобном помещении («будуаре»), где сидели в уютном кресле, смотрели телевизор или в зеркало и кушали, никого не оказалось.

       Одна старая редакторша посоветовала мне заглянуть в спальню для девушек. У меня не было времени на удивление. Я просто постучал, кокетливый голосок ответил: не заперто. Я вбежал, поскольку задание не требовало отлагательств, и увидел настоящую постель, настоящее постельное белье с кружевным пододеяльником, роскошную ночную рубашку и не менее роскошную девицу – голубоглазую, светловолосую, с хорошей фигурой.

       Звали ее Надя или Лида. Я сообщил, в чем проблема. Она спокойно объяснила, что в минуту ничего не решишь, что надо полистать особый журнал и выбрать соответствующий приемный центр (все они располагались вне границ Москвы, если не сказать больше), что надо связаться с одним из них и заказать передачу…

       Задание Виктора Ильича Яроцкого я выполнил не сразу, зато узнал про загадочную спальню. И позже обратил внимание на то, что девушки, дежурившие ночью в операторской, были все как на подбор красавицы. (Оставлю пока эту самую волнующую тему). Добавлю лишь, что устраивал их на работу один из руководителей ГДРЗ. Злые языки уверяли, что он пропускал претенденток на непыльное место через себя как какой-нибудь знаменитый кинорежиссер – актрис на главную роль…

       С Надей-Лидой при встречах мы теперь здоровались. Только и всего. Она вскоре вышла замуж и родила двоих детей. Подробно мне пришлось с ней пообщаться лет через пятнадцать. Рассказала она мне о том, во что трудно поверить…

       Заместителем Сереги Урусова был Женя Маленький, тридцатилетний склонный к полноте малый, часто демонстрировавший на указательном пальце ключ от машины. Тогда это был престиж. Он уже осознавал себя небольшим начальником, ездил на работу на старом «Москвиче», в монтажную почти не заходил, руками не работал, дружил с замом Яроцкого Бирюковым на предмет бесконечных разговоров про автомобили. Если у него чего-либо спрашивали, тут же отсылал к Жене Большому. Справедливости ради, надо упомянуть, что в последующую эпоху он стал неплохо разбираться в компьютерах.

       Женя Большой никаких должностей не занимал, он был почти одного роста с Женей Маленьким, но старше лет на десять. Разговоров в принципе не любил. Все время перебирал наши устаревшие магнитофоны. Был одет немодно, однообразно и скупо, не «пялил глаз» по сторонам. Вид имел болезненный и хмурый. Таких увидишь и скажешь: какой-то хмырь.

        Женя Большой отличался от хмыря тем, что не пил и не курил, более того, он принимал таблетки по расписанию. О нем не стоило бы говорить, если бы он не умел починить любую вещь вне зависимости от ее сложности и предназначения. Вот откуда проистекала его подлинная, но скрытая от посторонних популярность. Сергею Георгиевичу Лапину он исправил носовые упоры на каких-то умопомрачительных швейцарских очках, Яроцкому привел в порядок коротковолновый приемник, привезенный из Англии еще в конце 50-х годов, одной известной даме-генеральше Женя (по имени и отчеству его никто не звал) полностью реставрировал старинные золотые серьги с бриллиантами. Женя Большой возился практически ежедневно с чьими-либо наручными часами. Такое занятие непредвзятому наблюдателю могло бы показаться странным: на Пятницкой, 25 в каждом помещении, включая столовые, буфеты и туалет председателя, висели настенные часы, показывающие точное время.

       Как-то я принес ему дедовский «Брегет» – серебряные карманные часы с крышкой на цепочке. В нескольких мастерских мне в ремонте отказывали из-за отсутствия деталей. Женя промучился с «Брегетом» трое суток. В итоге поставил его на ход и, когда возвращал, на хмуром лице умельца промелькнуло подобие улыбки. Он вдруг одарил меня фразой:

       – Я вообще-то денег не беру. Но с тебя – три рубля (он со всеми был на «ты», со знакомыми и незнакомыми, с начальниками и подчиненными). Понимаешь, поистратился: дважды бегал на блошиный рынок…

       Женя Большой внезапно умер в середине девяностых годов прошлого столетия. Смерть его прошла почти незамеченной, ибо времена изменились – ценилось всё то, что блестит, а золотые руки уже не котировались. Ко мне в кабинет (была пятница) зашла располневшая и подурневшая Надя-Лида и пригласила в «будуар» выпить за упокой.

       Мы сидели вдвоем перед зеркалом за крохотным столиком и поминали. Неожиданно она похвастала, что устроила поминки в верхней столовой на шестьдесят человек.

       – А кто он тебе? – поинтересовался я.

       – Никто. Мы за всю жизнь парой слов не перебросились.

       – ?

       – За неделю до смерти Женя подошел ко мне и сказал, что на днях умрет. А поскольку у него нет ни родных, ни близких, то он составил дарственную на мое имя. В общем, имущество и деньги переписал на меня и осталось пойти, заверить у нотариуса. Я говорю: Женя, неудобно, у меня муж и дети. А я, говорит, всё продумал: я в бумаге поставил условие, что ты как моя коллега по работе и человек ответственный обязуешься похоронить меня достойно и ухаживать за могилой, сколько сможешь…

       – А ты человек ответственный? – спросил я.

       – Не-а, – произнесла она бесшабашным тоном и залихватски выпила фужер красного вина.

       Надю-Лиду согревала мысль о том, что на свете существовал один мужчина, который любил ее по-настоящему.

02.08.2018    

 Михаил Кедровский