Поэтическая иерархия: да или нет. Литературная критика.

Артем Скворцов

Опубликовано в журнале Арион

------------------

Все едино? Нет, не все едино!

Новелла Матвеева

 «Трюизмы»

«Иера´рхия (гр. ἱεραρχία < ἱερός священный + ἀρχή власть) — 1) расположение частей или элементов целого в порядке от высшего к низшему; 2) расположение служебных званий, чинов в порядке их подчинения (иерархическая лестница)» («Современный словарь иностранных слов»).

Но что есть поэтическая иерархия? Существует ли она после смерти автора, уравнивания всего со всем и прочих концов истории?

Ответ прост. Существует. Для того, кто ее признаёт.

Применительно к русской поэзии в нее входит внушительный ряд имен в диапазоне от Симеона Полоцкого до Олега Чухонцева — если охватывать период чуть более трехсот лет.

Факты восхода и заката солнца можно игнорировать — прямых следствий ни для простодушного наблюдателя, ни для самого солнца не будет. Иначе обстоит дело с правилами дорожного движения: можно какое-то время ездить и без них, но не говорите потом, что вас не предупреждали.

Вопрос не в том, существует ли поэтическая иерархия, а в том, как к ней относиться. Ее признание/непризнание ведет к разным для авторов последствиям.

Думающий, что он способен заинтересовать кого-то своими текстами за пределами дружеского круга, должен смириться с фактом: войдя в литературное пространство, он включается в иную систему отношений, чем была до того момента, — даже если он не отдает себе в том отчета.

К сожалению, слишком многие, особенно начинающие, авторы этой ситуации не осознают. Расхожая иллюзия: если ты самовыражаешься на личной страничке в Сети и френды оставляют тебе восторженные комменты, то ты состоялся как литератор.

На самом деле это не означает ровным счетом ничего, поскольку неверна система отсчета и оценки.

В пространстве сиюминутного фейсбука, где вчерашние посты никто не читает, а позавчерашние никто не помнит, по достоинству ничего оценить нельзя. Кроме того принципиально важно не только на какой площадке автор выступает, но и кто его оценивает.

Принимающий решение «войти в литературу» немедленно вступает в конкуренцию не с приятелем-стихотворцем, а с Державиным и Вяземским, Ман-дельштамом и Заболоцким. Те, кто профессионально, а значит ответственно, оценивают художественные объекты, исходят именно из таких представлений*.

Сергей Гандлевский по поводу ответственного письма однажды высказался так: «Я прочел у Бродского и согласился, что поэт пишет не для будущих поколений, а в расчете на мнение мастеров прошлого… бывает, что смотришь на собственное стихотворение глазами Баратынского или Ходасевича, спрашиваешь с надеждой: вам понравилось?»**

Профессионал совсем не обязательно тот, кто пишет каждый день и больше ничем не занимается. Графоман изводит горы бумаги, а от иных истинных поэтов осталось по сто-двести стихотворений, созданных за всю жизнь (вспомним Батюшкова, Рембо или Кавафиса). Профессионал может писать крайне мало или подолгу ничего не писать вообще, но он понимает контекст: в какую систему связей встраивается, с кем вступает в диалог, кому начинает оппонировать, кто ему нравится/не нравится — в эстетическом смысле, и ни в каком другом. Игнорируя личные связи, интересы, политические и психологические предпочтения.

Посещение тусовок и активность в социальных сетях зачастую самозабвенно путают с причастностью к литературе. Самодостаточный литератор может вообще никуда не выходить, сидеть, подобно Прусту, в своей комнате, обитой пробковым деревом, чтобы до него не доносились звуки внешнего мира. Он набрался впечатлений, и все, что нужно для творчества, уже есть в его голове.

В своих взаимоотношениях с аудиторией поэзия резко отличается от некоторых других видов искусств.

Если, к примеру, для развития и роста профессионализма музыканту необходимо регулярно выступать на разных площадках, то поэту подобное длительное времяпрепровождение идет во вред. Музыка — искусство по природе коллективное, нуждается в постоянном непосредственном контакте с коллегами и публикой.

Поэзия — искусство одиночек, требующее самоуглубления и уединения для творчества. Частый выход на аудиторию, в том числе и виртуальную — в фейсбуке, здесь не нужен и даже вреден, и уж тем более нет необходимости в регулярных похвалах со стороны публики. При подобном образе жизни пишущий рискует быстро превратиться в шоумена. По сути, единственное, что действительно необходимо поэту, — много читать, и осмысленно читать преимущественно образцовые (если угодно, иерархические) тексты, дабы не тратить драгоценное время зря.

Чтение тоже занятие одинокое.

Оппоненты самой идеи иерархии обычно заявляют: нельзя устанавливать единый пьедестал на Олимпийских играх — одни плавают, другие прыгают, третьи мечут копье.

Но все поэты пишут стихи, и способности к тому у них различны.

Можно иметь какие угодно вкусовые пристрастия, но если назвать, к примеру, Давыдова, Полежаева, Языкова и Баратынского, очевидно лучшим в таком ряду весьма достойных современников окажется последний. А вот если выбирать между Баратынским, Тютчевым и Вяземским, то спорить можно бесконечно, поскольку иерархически фигуры из одной весовой категории.

Первый признак признающего поэтическую иерархию — понимание существования контекста и свободная ориентация в нем.

Второй, следующий из первого, — культурный багаж. В этом отношении с появлением высоких технологий и увеличением общего объема информации ничего не изменилось: глубоко личное, пристрастное владение культурой никто не отменял.

Третий — умение отбирать достойное, в первую очередь, у себя самого.

Профессионал отличается от дилетанта тем, что у него есть внутренний редактор. Не цензор по идеологическим вопросам, а критик самого себя. Написал? Вернись к тексту через неделю, через месяц, через год. Закрой файл, положи бумагу в стол, дай отлежаться.

Таково литераторское отношение к делу. А дилетантское отношение — как к дневнику. Сегодня получился удачный образ, завтра нет. Автор и сам не понимает, где удача.

Воспитание человека, утверждал один педагог, начинается за сто лет до его рождения. А воспитание поэта? Минимум за тысячу. В европейской поэзии срок еще внушительнее — точно за две с половиной. И главная трудность в том, что в отличие от живописца или музыканта, воспитываемых в основном в профессиональной среде, в окружении опытных наставников, поэт проходит свой путь в одиночку и занимается самовоспитанием.

Или не занимается. С предсказуемыми последствиями.

Отвержение иерархии — не просто отрицание некоей досадной частности. Вынув один кирпич из несущей конструкции, мы разрушим ее целиком. Отвержение иерархии неминуемо влечет за собой отрицание взаимосвязей в искусстве, отсутствие преемственности, разрушение культурной памяти.

Память — не только связь, но сравнение и сопоставление.

Строго говоря, самой поэтической иерархии ничто не угрожает. Пиндар, Гораций и Катулл не исчезнут с Парнаса. Риску разрушения подвержена не она, а читательская память. Сергей Аверинцев в свое время остроумно заключил: «Пока мы ставим мосты над реками невежества, они меняют свое русло, и новое поколение входит в мир вообще без иерархических априорностей»*.

Можно заменить термин «иерархия» на более мягкий «канон». Суть останется прежней. Показателен в этом смысле фрагмент беседы культуролога и поэта:

«Александр Генис: А нужен канон, как по-вашему?

Алексей Цветков: Так вопрос не стоит, он есть. Я знаю, если человек не может понять, — по моим понятиям, но думаю, не только по моим, я выражу какую-то точку зрения бытующую, — если человек не может понять разницу между Шекспиром и Боборыкиным, то очень трудно мне с ним спорить и очень трудно нам найти общую платформу. Он будет сокрушать канон, но он не тот канон сокрушает, он вообще не понимает, о чем я говорю»*.

Канон вполне допустимо, а иной раз и необходимо сокрушать — но лишь после того, как его поймешь. Если посетить литературные сайты различной идеологической и эстетической направленности и вычленить упоминаемые там отсылки на очевидные «авторитеты», остается впечатление, что речь идет о поэзии разных народов, пишущих на разных языках. Подлинное ли это многообразие, когда одни «не замечают» существования других?

Не так давно по историческим меркам было иначе: Маяковский сбрасывал с парохода современности не Шаликова с Булгариным, а совсем других авторов, тем самым признавая их масштаб. И Блок, в свою очередь, вовсе не спустил Маяковского с лестницы, когда тот к нему явился.

Отрицание иерархии ведет к поэтическому провинциализму. Он, как уже было замечено, — явление не географическое, а внутричерепное**. Отсутствие фундаментального знания культуры, и стиховой культуры в том числе, непонимание собственного места в «пирамиде культуры», отсутствие самокритики и самодовольство — все это путь к закукливанию и неизбежной эстетической смерти.

Как постичь поэтическую иерархию и применить ее к себе? Только практически. После прочтения и усвоения минимального канона, двух-трех сотен образцовых поэтов, при благоприятном стечении обстоятельств иерархия начнет для человека выстраиваться сама собой, а параллельно с ней разовьются нюх, слух и вкус.

Никаких других волшебных рецептов ее обретения не существует.

Закрывающие глаза на реальность существования пирамиды Хеопса судорожно монтируют свою, пластмассовую. «Происходящее в искусстве у нас на глазах — вся эта “актуальная поэзия” или “новая искренность” — по сути, является идеей “обнуления”, “перезагрузки” культуры»*, говорит один из тех, для кого иерархия — не пустой звук. Его мысль словно подхватывает и развивает коллега: «Любителям термина “актуальная поэзия” давно пора понять, что самым актуальным в искусстве является именно архаика, тот самый “музейный хлам”, “архивная пыль”»**.

Искусство открыто всем, но народу не принадлежит. По своей природе искусство не демократично, оно аристократично. Демократичен — и в рождении, и в восприятии, и в оценках — лишь масскульт.

В нынешнем состоянии культуры право на художественное высказывание признается за каждым. Допустим. Но не все высказывания равновесны: «Для формирования истинных ценителей необходима сложная питательная среда, возможная только в таком обществе, где поэзия — дело исключительной важности и значимости. Подобный статус искусство получает, увы, лишь в нелиберальные времена и в основном при недемократических режимах. В эгалитарной системе ценностей конфликт Поэта и Черни приобретает иной характер. Чернь перестает нуждаться в Поэте и творит собственную площадную “культуру”»***. И стремление оспорить объективность существования иерархии идет не от демократизма как такового, а от масскульта, неизбежно седлающего демократизм: здесь и «гении» нужны, воспроизводимые поточно. Получить свои пятнадцать минут славы теперь не так уж сложно, однако на шестнадцатой минуте удачника забывают и заменяют очередным славным именем.

Заметим: широкой славы в современной поэзии, и не только в русской, нет вообще****. Теперь властители дум обретаются в иных сферах — прежде всего, в медийном пространстве, поп-музыке, кино. Напиши сейчас новый Дант новую «Божественную комедию», ее и одолеет-то несколько человек, не говоря уже о немедленном появлении соразмерного отклика.

Начинающий стихотворец, ныне взыскующий скорого успеха и соответствующих выгод, ошибается дверью. Ему не в «Поэзию», а, вероятно, куда-то в иные области культуры и социума.

Место автора в иерархии отнюдь не равно его прошлой или нынешней популярности среди той или иной публики. Будь иначе, самыми значительными поэтами шестидесятых оказались бы собиравшие стадионы эстрадники, а сейчас — Рубальская с Полозковой, те же эстрадники наших дней.

Подлинная табель о рангах утвердится после нас, современникам свойственно заблуждаться (где Нелединский-Мелецкий? где Озеров и Кукольник? где Надсон с Бальмонтом?..).

Задача критики честно пытаться выстроить систему координат, а не вещать, что NN и MM хороши лишь в эвклидовой геометрии, а в римановой их вовсе нет. И вообще геометрий сколько угодно, а значит, и гениев. В каждой волости Сети и в каждом регионе — свой, ибо — плюрализм.

Увы, это не плюрализм, а инфантильная безответственность. Плюрализм — когда и у Пушкина, и у Пригова можешь что-то найти для себя, понимая, однако, сущностные отличия их масштаба. Инфантильная безответственность — когда Пушкин уравнивается с Приговым, а тот, в свою очередь, с очередным актуальным новобранцем — почему бы и нет, все в равном положении, anything goes.

Все равно всему. Стихи = поэзия*, поэзия = проза, проза = набор фактов…

Нет. Не все равно. Нас сбивают с толку. Но в наших силах не заниматься самообманом.

Кстати об инфантильности.

Необычайно сильная тяга к детской тематике целого поколения авторов, родившихся в восьмидесятые и чуть позже, объясняется социокультурной катастрофой. Их детство было еще вполне советским — с кино и мультфильмами, песнями и стихами, газировкой с сиропом по три копейки и мороженым по десять. Казалось, и дальше все будет идти по накатанной, и через энное количество лет они просто встроятся в такую же расчисленную взрослую жизнь. Но когда начался их подростковый возраст, та, прежняя, предопределенная взрослая жизнь рухнула. В результате допубертатный период так и остался в их судьбе самым ясным. Тяга к детской/инфантильной тематике для них не мода, а жизненная потребность. Тут не столько свидетельство очевидной незрелости, сколько естественное стремление к утраченным стабильности, порядку и прочности. Да, это объяснимо и простительно, но долго эксплуатировать постдетскую травму бесперспективно.

И именно для этой генерации, не понаслышке знающей о разрушении прежней социальной иерархии, исключительно важным и даже отчасти спасительным может стать осознание иерархии культурной.

Пусть «одна шестая суши» с устойчивой системой внутренних общественных отношений исчезла, но Фет и Случевский никуда не делись и не обесценились. Укрупняя проблему, можно сказать и так: то живое, что скрепляет уже не СССР, а современную Россию, — это, в первую очередь, единые язык и культура.

Понимание иерархической пирамиды требует времени и сил. Еще больших времени и сил требует попытка создать нечто, хоть отчасти сопоставимое с задаваемым ею масштабом.

Искусство помимо всего прочего еще и энергозатратно. «Здравствуй, брат! Писать очень трудно». Можно не замечать образцовых творений в надежде обеспечить себе легкий путь. Но отрицающий иерархию в конечном итоге отрицает и себя самого как потенциального художника.

Похоже, главный нынешний раскол в поэзии произошел не столько по эстетическому, сколько по идеологическому принципу.

Для одних иерархия и канон по-прежнему существуют, другие умышленно или по невежеству делают вид, что их нет. Соответственно, для этих разных групп все в искусстве выстраивается по-разному.

Одни, не имея никаких гарантий войти в поэтическую вечность — ибо кто их может дать? — тратят свое время и немало сил на постижение «ценностей незыблемой ска´лы», ибо только принимая ее во внимание можно осмысленно и ответственно попытаться добавить свою крупицу.

Другие, следуя за изменчивой модой, жаждут мгновенной материализации символического капитала. Они иногда выигрывают тактически, но выигрыш этот сиюминутен. Он вряд ли выдержит суд одного-двух поколений.

Каждый выбирает для себя.

___________________

 Обо всем этом мне уже приходилось писать, в том числе и на страницах «Ариона». См., например: А.Сквор-цов. Кокон инфанта. — «Арион» № 4/2005; А.Скворцов. Поэтическая зрелость: бесконечное приближение. — «Вопросы литературы» № 5/2006. Но годы идут, появляются новые молодые авторы, а положение вещей мало меняется. Стало быть, есть смысл продолжить «вариации на тему».

** Сергей Гандлевский. Человек с этикетки. Интервью, данное Д.Новикову для журнала «Стас», май 1997. — Поэтическая кухня: Эссе. — СПб.: Пушкинский фонд, 1998.

 Роман Эсс