PRESENT IN THE FUTURE

­PRESENT IN THE FUTURE

«Тебе, легковерный человечишка!»

(Герман Гессе «Игра в бисер»)

КАК ОБ ЭТОМ БУДУТ СУДИТЬ В ОТДАЛЁННОМ БУДУЩЕМ

Поясню про «легковерного человечишку». Это моцартовская струна в многогранной душе Гарри Галлера в «магическом театре» («Степной волк») клеймит почём зря остальные её составляющие. Таково самообличение писателя, но рикошетом многое достаётся и его соплеменникам. Для большей впечатляемости и убедительности Моцарт переходит при этом просто на площадную брань.

*

В сущности мы имеем дело с трилогией: «Степной волк» (1927), «Паломничество в страну Востока» (1931 и «Игра в бисер» (1943). Русскоязычные читатели знакомились с этими текстами в нарушенной их последовательности: «Игра» (1969), «Волк» (1977), «Паломничество» (1989»: два романа — в переводе С.Апта, повесть «Паломничество» — С.Аверинцева.. Три сочинения тесно связаны тематически, в «Игре» многочисленны отсылки к двум предыдущим текстам.

«Волк» и «Паломничество» явно автобиографичны — Гессе пишет там о своих сегодняшних и недавних переживаниях. Об «Игре» чаще всего говорят как об утопии, о чём-то происходящем в некоем отдалённом будущем. Такой угол зрения явно не соответствует воле автора.

В английском языке есть глагольная форма future in the past, Гессе написал свой роман в симметричном ракурсе: «вид на настоящее из будущего. Повествователь (там всё время пишется «мы», но я, вслед за другими комментаторами, буду говорить о нём в единственном числе) даёт нам временнОй ориентир: он упоминает во «Введении» о папе Пие XV, пытавшемся запретить «Игру». Гессе писал роман при папе Пие XII, от папы Пия II его отделяло лет 500. Если бы эта закономерность (по одному Пию на каждые 50 лет) сохранялась и дальше, то жизнеописание Кнехта написано после 2080 года. «Далёкое прошлое», о котором пишет повествователь, для нас, в 2020 году, в каких-то своих подробностях может оказываться и прошлым, и настоящим, и будущим. Прошлым, в том числе — и временем написания романа: 1934 — 1942. В таком случае получилось бы, что Гессе и в этом, главном своём сочинении не отступил от общего для всей трилогии стремления писать о самом важном, что его беспокоило, о происходящем за окном.

Могло ли быть иначе, если он принялся за «Игру» сразу же после потрясения, постигшего Германию, самого катастрофического за всю её историю Нового времени — мог ли он писать о чём-то совсем отвлечённом? В середине марта 1933 года (Б.Целлер: «Герман ессе», Челябинск, 1998, с. 207) Гессе писал знакомому педагогу, что старается укрепить читателей, с которыми переписывается и которые находятся в опасности, в их стремлении к высшему. Роман «Игра в бисер» уже закипал в сознании писателя, пора было садиться за пишущую машинку.

*.

В жизни Кнехта имеется интересная подробность: в конце его учёбы в элитной школе ему почему-то пришлось прервать занятия и целиком посвятить себя публичным диспутам. Так же, совершенно немотивированно эти диспуты и необходимость участия в них Кнехта прекратились, и он вернулся к прерванным занятиям. Для современников Гессе, читавших роман в 1940-х годах, видимо, было понятно, что речь идёт о рубеже 1932 — 1933 годов, об упомянутом уже историческом «потрясении». Осенью 1932 года нацисты получили наибольшее (за весь период их участия в свободных выборах) число голосов и наибольшее число мест в рейхстаге. Герман Геринг стал председателем рейхстага..После того, как Гитлер 30 января 1933 года стал канцлером и получил чрезвычайные полномочия, , нацисты больше не нуждались в прежнем размахе публичных диспутов.

О том, что речь в романе идёт в основном о происходящем как бы за окном, свидетельствует и фиктивная «цитата» из Альберта II, с которой начинается роман: невозможно писать о воображаемом, не опираясь на настоящее..

ПРОБЛЕМЫ КАСТАЛИЙСКОГО ПОКОЯ

«Долгое время определённая школа игроков особенно любила сопоставлять, вести навстречу друг другу и наконец гармонически сводить вместе две враждебные темы или идеи, такие, например, как закон и свобода, индивидуум и коллектив … как можно чище приводя их к синтезу, тезис и антитезис». (Введение»)

Главный герой романа — германский тоталитаризм появляется уже на первых страницах. Повествователь «бунтует» уже тем самым, что взялся рассказывать об отдельной выдающейся личности. Дух жизни в «Провинции» - идеал анонима, все достижения принадлежат вождям, иерархии. Повествователь неуклюже оправдывается: это — не бунт, тезис требует антитезиса.

*

Немцы говорили,что в битве при Садрвой 3 июля 1866 года победил северо-германский школьный учитель, именно он вдохновил этих воинов. Оставалось лишь победить Францию в войне 1870-1871 годов и в 1871 году провозгласить возрождение Германской империи.

*

Обстановку в Германии, потерпевшей поражение в Первой мировой, Гессе именует «фельетонной эпохой» с «разгулом бандитов духовного поприща». «Образовательные игры» были не только бессмысленным ребячеством, а отвечали глубокой потребности закрыть глаза и убежать от нерешённых проблем и страшных предчувствий гибели в как можно более безобидный фиктивный мир … был почти беззащитны перед смертью, перед страхом, перед болью, перед голодом, не получая уже и утешения у церкви,. ни наставительной помощи духа … они не давали себе ни времени , ни труда закалиться от малодушия и побороть в себе страх смерти, они жили дрожа и не верили в завтрашний день». «Мировая история состояла … из непрерывного ряда властителей, вождей, заправил и главнокомандующих, которые, за крайне редкими исключениями, славно начинали и плохо кончали, ибо все они, хотя бы на словах, стремились к власти ради доброго дела, а потом власть опьяняла их и сводила с ума, и они любили власть ради неё самой («Введение»).

И далее в том же «Введении»: о борьбе разума с конца средних веков — против гнёта римской церкви. Дух выиграл эту борьбу, обрёл неслыханную, невыносимую для него самого свободу,, преодолел опёку церкви, частично — и государства, и оказался перед пустотой.

«От государства — частично» - «Игра» именно об этом.

*

Уже в «Степном волке» Гессе, вслед за Ницше и О.Шпенглером, констатирует упадок немецкой культуры. Учитывая названый, недавний (для «Волка» — 60 лет, для «Игры» - 70) опыт, рецепт ясен: нужно бросить все интеллектуальные силы на подготовку школьных учителей, чтобы их питомцы, напитавшись «здоровым немецким духом», оказались на уровне требований времени (для этого даже отказаться на время от новых достижений в философии, других гуманитарных науках, в искусстве). Так мы оказываемся в Касталии, в «Педагогической провинции». Уже первое знакомство с ней настораживает: «элитная школа» размещается в здании «бывшей цистерианской обители» (цистерианцы, или бернардинцы - монашеский орден, основанный в 1088 году бенедиктинцами, устав утверждён в в 1118 году. Наибольшим влиянием орден пользовался в XII веке — первой половине XIII века) — каким образом это здание до сих пор уцелело? Эти стены хранят эхо извращённой риторики и мертвящей , аристотелевой схоластики. Ницше призывал напитаться соками античности. Нацисты презирали большую часть «растленной» европейской культуры. В романе Т.Манна «Фаустус» (1847) Адриан - в будущем выдающийся музыкант-авангардист - говорит о главном искушении, которым дьявол будет соблазнять художников-мыслителей: во второй половине века: «идея культуры — исторически преходящая идея, будущее не обязательно должно ей принадлежать. Варварство является противоположностью культуры лишь в качестве воззрений, созданных самой культурой … несомненно, что нам надо изрядно набраться варварства, чтобы вновь обрести способности к культуре».

*

Наверное самое важное, на что нужно обратить внимание «Дух освободился от опеки государства лишь частично». В Касталии государство представляет господин Дюбуа — о нём будем говорить особо (Это - , прежде всего — очень интимный намёк, напоминание, для себя и для узкого круга посвящённых: Гессе — на 1/ 4 — француз, ео бабушка Жюли Дюбуа <в замужестве Дюбуа-Гундерт>. - француженка, кальвинистка из Романской Швейцарии, энтузиаст миссионерской деятельности <«деятельный кальвинист» — тавтология, их лозунг: <«человек рождается для деятельности»>. Жюли всю жизнь говорила только по-французски <даже? - с немецкоязычой дочерью Мари, матерью писателя>. Сразу после её кончины семья переехала в Базель. Жили чуть ли не на границе с Эльзасом, который всего за 15 лет до того сделался частью Германской империи <здесь они вспоминали о Жюли по-особому>.Кстати, и отец писателя Иоганес — из балтийских немцев, его немецкий заметно отличался от местного. * Может быть, всесильный «мосье Дюбуа» - это также намёк на иностранца-австрийца, правившего Германией в 1933 — 1945 годах).

Гессе «играет» с читателем.. Как отметил С.Аверинцев (Гессе. Собр. соч. в 4 тт, 1995, т. 4, «Игра в бисер», комм.) , Необычная черта, характеризующая литературную технику» «Паломничничества» и «Игры», «часто наталкивающаяся на непонимание, - постояннная подвижность точки зрения, при которой почти каждая последующая фраза даёт предмет воображения в иной перспективе, чем предыдущая, а конечный итог остаётся намеренно многозначным».

В том числе Гессе «играет» и с ключевыми терминами: «Провинция», «Орден»»Игра в бисер», «игроки»: в различных эпизодах наполняет их, видимо, различным содержанием. Например, «Игра в бисер» родилась после войны из упомянутой «глубокой потребности убежать от нерешённых проблем и страшных предчувствий гибели в как можно более безобидный фиктивный мир», вместе с кроссвордами и познавательными лекциями, причём во всей этой деятельности наличествовала какая-то «дьявольская ирония отчаяния».

Но в том же «Введении» мы узнаём, что «Игру в бисер» придумал Бастиан Перро вXVIII веке (это — шуточка: так звали механика на фабрике башенных часов в родном городе Гессе Кальве, у этого механика юный Гессе начинал учеником свою трудовую деятельность). Но всё в том же «Введении» мы узнаём, что «Игра в бисер» зародилась во Франции и Англии Вот это — уже совсем не шуточки.

Предположим, что «Игра в бисер» не только какая-то обобщённая характеристика высочайших достижений всех наук и искусств, но также в других ситуациях — совсем иное, то же — и с Орденом. Что он — орган нацистской пропаганды, и «игроки» в таких случаях — нацисты. Тогда многое непонятное чудесным образом станет на место (нужно помнить, что Гессе намеревался опубликовать роман в Германии в 1942 году; рукопись 8 месяцев находилась в Берлине, но пристроить её не удалось; роман был опубликован в Швейцарии в 1943 году). Нацисты заимствовали у Х.С.Чемберлена утверждение о превосходстве «людей нордического типа» (27 мая — 4 июня 1940 ода позволили «близким по типу» британцам благополучно эвакуировать личный состав экспедиционного корпуса из Дюнкерка, какие-то надежды на эту «близость» они связывали, видимо, и в миссии Гесса в мае 1941 года), а от Ф.Слреля, как и другие фашисты, взяли идею прямого революционного действия и легитимности политического насилия. Вероятно им случалось, отбрехиваясь от критики, ссылаться на эти свои «корни».

Каким образом они изворачивались , сводя к «гармонии» (как уже упомянуто) противоположные темы : «закон» и «свобода», «индивидуум» и «коллектив» - Гессе демонстрирует совершенно изумительным способом, он сопоставляет буквально на соседних страницах (самый конец «Введения» и самое начало главы «Призвание») два комментария к музыке Баха и Моцарта, свой («Призвание») и Кнехта — из его лекции «Введение»). Гессе: «Моцарт обладает для ас трогательной и вызывающей любовь прелестью раннего совершенства. Бах — возвышающим и утешающим душу смирением»; Кнехт: «возвышенность и доходящая до ласкового жеста чувственность, как у ранних итальянцев или у Моцарта, или тихая, спокойная готовность умереть, как у Баха — всегда в этом есть какое-то «наперекор», какое-то презрение к смерти, какая-то рыцарственность, какой-то отзвук сверхчеловеческого смеха, бессмертной весёлости, пусть же звучит он» (сверхчеловеческий смех) «и в нашей игре в бисер, да и во всей нашей жизни, и во всём, что мы делаем и испытываем». Как говорится, - обхохочешься! Добавим нечто созвучное из другой лекции Кнехта («Вальдцель»): эпохи упадка музыки остались бы совершенно непонятны, если бы мы не обнаруживали в них каждый раз перевес чувственной и количественной стороны над духовной». Вот так, никакого «слюньтяйства»! Музыка должна звучать мобилизующе, звать на подвиги, как у Вагнера. И не на какие-нибудь второстепенные подвиги, А именно — на сверхчеловеческие. Понятно, что молодёжь увлекала идея «весёлого рыцарства», позволяющего пренебречь всем на свете.

Уже став магистром, Кнехт со смехом говорит другу, Плинио Дезиньори: («Один разговор»): «Если мы можем сделать человека весёлым и счастливым, мы сделаем это, просит он о том, или нет». Каким образом это осуществляется, и насколько это смешно, придётся в дальнейшем пояснить.

О роли государства, его идеологии и идеологических служб в жизни , казалось бы безмятежной, Касталии в романе сказано достаточно много, в том числе — в связи с поездкой Кнехта в бенедиктинский монастырь Мариафельс («Два ордена»). Уже в конце «Введения» мы можем прочитать: «В борьбе за то, чтобы уцелеть в окружении недуховных сил, и игроки, и римская церковь слишком зависели друг от друга, чтобы допустить распрю между собой, хотя поводов для неё нашлось бы немало». Взгляд га ситуацию непривычный (нацисты и римская церковь в окружении «недуховных сил»), но, видимо, нацисты выдвигали именно такого рода аргументы в переговорах, и эти аргументы находили отклик хотя бы у какой-то части иерархов. Их сближала не только опасность повторения «пролетарской» революции по российскому образцу (нацисты сразу же объявили себя защитниками европейской цивилизации от коммунистической опасности; после острого конфликта 1934 года, едва не превратившегося в вооружённое столкновение, Германия и Италия стали быстро сближаться). Общим было также категорическое неприятие бездуховного Просвещения и его плодов: четвёртым, нереализованным замыслом Кнехта было жизнеописание великих деятелей пиетизма И.А.Бенгеля и Н.Л.Цинцендорфа (разговор о них значительно сблизил Кнехта с с влиятельным бенидиктинцем отцом Иаковом). В главе «Миссия» магистр Игры Томас так и объясняет Кнехту: «Настал или вот-вот настанет исторический момент … навести мост между Римом и Орденом. В последующих опасностях они столкнутся, вне всякого сомнения, с общим врагом, будут товарищами по судьбе и естественными союзниками, да и не может долго сохраняться прежнее, недостойное, в сущности, положение, когда две мировые державы, чья историческая задача утверждать духовность и мир, жили бок о бок, почти чужие друг к другу». Такие вот горизонты!

*

В аппарате Педагогического ведомства имеется «маленькое отделение», которое студенты небрежно именуют «полицией»: что-то вроде «политического департамента» или «министерства иностранных дел». Там всем заправляет некий господин Дюбуа (Кнехт поначалу, вслед за другими студентами , время от времени, вспоминает о нём насмешливо, как о «мосье» , но постепенно окончательно переходит на формальное «господин»). В течение трёх недель (!) Дюбуа внушает Кнехту, впервые выбирающемуся за пределы отрезанной от мира Провинции, с какими опасностями он там встретится, и как ему следует себя вести. В дальнейшем Кнехту предстоит осознать, насколько могуществен господин Дюбуа — не будучи учёным, он председательствует на совещаниях двенадцати магистров, то есть, в сущности определяет весь ход дел в «Провинции». Так что речи господина Дюбуа заслуживают самого серьёзного внимания. Любопытна, в частности, его историософия. Народы нуждаются «в порядке, в норме, разуме, законе и мере». «Функция всех на свете орденов, и «провинций» - не стремиться править и соревноваться, но зато гарантировать прочность духовных основ всех мер и законов … этот порядок вещей не есть нечто само собой разумеющееся … гармонию между миром и Духом всегда можно снова нарушить … в общем, мировая история отнюдь не стремится к желаемому разумному и прекрасному, отнюдь не благоприятствует всему этому … разве что в порядке исключения

всё это иногда терпит». Соответственно господин Дюбуа поручил Кнехту поразнюхать там, у бенедиктинцев, что новенького у кардиналов, как со здоровьем папы.

*

Профессор из «республики массагетов» («Заявление») жалуется: «сколько будет дважды два, решает не факультет, а господин генерал». «Массагетская республика» - язвительный оксюморон: массагеты — дикие скифские племена, обитавшие в V – III веках до нашей эры между Аральским и Каспийским морями. В такой форме Гессе с горечью констатирует, как чудовищно деградировала государственная жизнь Германии при нацистах. Отсюда страстный призыв Кнехта к яйцеголовым коллегам: берегите истину, это - ваша главная задача; «трус и предатель тот, кто предаёт ради материальных выгод принципы духовной жизни … кто предоставляет властителям решать, сколько будет дважды два».

КТО ВИНОВАТ?

В начале 1945 года Т.Манн писал в статье «Германия и немцы»: «Нет двух Германий — доброй и злой. Есть одна единственная Германия, лучше свойства которой под влиянием дьявольской хитрости превратились в олицетворение зла. Злая Германия — это и есть добрая Германия, пошедшая по ложному пути, попавшая в беду, погрязшая в преступлениях и теперь стоящая перед катастрофой». Именно в этом пафос «Игры в бисер».

Интерсно проследить отклики Гессе (так сказать - авансом) в рассматриваемой трилогии на «дьявольские хитрости» и на факторы, способствовавшие успеху этих хитростей.

В «Степеном волке» Гессе упоминает, что немецкие культурологи, окрылённые успехами отечественной музыки, не уделяли должного внимания слову: музыка способна выразить недоступное слову. Там же он несколько уточняет это наблюдение: говорим, дескать, больше об успехах в музыке и в поэзии, не отдавая должного достижениям в математике и в философии.

Большую роль во всём случившемся сыграл совершенно недопустимый отрыв интеллектуалов (в их башне из слоновой кости) от народной массы. Гарри Галлер (а это — сам Гессе) с отвращением говорит о бюргерах (обывателях, мещанах), об их ненависти к вреям и коммунистам. «Паломники в страну Востока» вспоминают Ариосто: «Надеяться не смею, что чернь слепую убедить сумею». Бюргеры были мощнейшей опорой нацистов, и у здравомыслящих уже в 1927 — 1931 одах руки опускались в бессилии.

В таком раскладе, в душе Гарри Галлера (самого Гессе) обнаруживается (вероятно, - ненадолго) даже коммунистическая жилка: в том же «магическом театре» Гарри Галлер участвует в «гражданской войне» безлошадных бедняков с богачами-автомобилистами. Вместе со школьным товарищем (теперь — профессором богословия!) Галлер отстреливает автомобилистов, пока не обнаруживает в кармане одной из жертв записку на санскрите: «это — ты». Примерно под таким же углом зрения изображали гражданскую войну в России А.Платонов в «Чевенгуре» (одновременно с Гессе) и Э.Хемингуей — в Испании в 1936 — 1939 годах («По ком звонит колокол»), а в самой Германии — М.Алданов в романе «Пещера» (впечатляющие сцены Берлина в июле 1919 года).

Сами термины, которыми оперирует Гессе в своих сочинениях, идеалист, пацифист, взрывоопасны. Для него «здоровый немецкий дух» - стремление к гармонии, к совершенству, к общечеловеческим ценностям. Он был решительным противником мировой войны , подвергался поэтому яростным нападкам. В том числе с Т.Манном в середине 1910-х годов он был как бы на разных полюсах. Соответственно и ницшевского «сверхчеловека» он воспринимал как идеал самосовершенствования, как максимальную реализацию «замысла о человеке». А у нацистов те же слова означают прямо противоположное.. «Здоровый немецкий дух» - уверенность в превосходстве придуманной немецкой нации над всеми остальными, непридуманными, оправдание тем самым любых бесчинств и преступлений.. Так и «сверхчеловек» для них - - тот, что без предрассудков, не ограничен моралью, которая придумана слабыми, чтобы мешать сильным. Именно так рассуждает в «Короле Лире» взявшийся убить Корделию : я не животное, потому сделаю это, а животное на такое не способно. . Так сказать — готовность на сверхмерзости и сверхпреступления.

Есть ответственность писателя за то , как прочитаны его сочинения. Но есть и наблюдение: невозможно написать так, чтобы полностью исключить возможность искажённого прочтения.

Отшельник в «Бамбуковой роще» нагадал Кнехту по древнекитайской «Книге перемен»: «Глупость молодости достигает успеха». Кнехт стал магистром, не достигнув 40 лет, оказался самым молодым из магистров. Гессе был очень популярен у молодёжи, вероятно — популярнее других — получал ежегодно тысячи писем, но, в целом, сил, противостоящих нацизму, оказалось недостаточно.

Наставник Кнехта, магистр музыки говорил ему: «Истиной живут, её не преподают». Советовал: «Стремись к середине». Видимо, именно в этом Кнехт и потерпел крах. Отравленных нацизмом очень трудно переубедить, а какая тут может быть «середина», какой компромисс? Скажем, облагораживающее воздействие классической музыки совсем не универсально.

*

Особого внимания заслуживает один из важнейших героев романа магистр игры Томас фон дер Траве.. Это Томас Манн — он из Любека на реке Траве. .Целлер (с. 167) пишет, что Гессе «дал в поэтической форме благородный портрет» писателя. . О чём, якобы, свидетельствует их переписка, в том числе поздравление, которое Гессе послал Т.Манну в связи с его 75-летием. К этому письму ещё вернёмся.

Начнём с одной из многочисленных многозначностей, о которых говорил С.Аверинцев. Гессе пишет о смерти магистра Томаса: «в последний день торжественной игры её творец магистр Томас навеки закрыл глаза». Гессе обычно называет отдельные представления «партиями», а их авторов больше нигде не называет так возвышенно. Слово «творец» тем более неуместно здесь, поскольку в данном случае партия загублена неудачным исполнением. Для Гессе в данном случае явно важно то, что Т.Манн как бы один из творцов игры в бисер в целом. Нацизм родился из послевоенного хаоса, и Т.Манн — один из «поджигателей войны», тем самым причастен к появлению нацизма. Поджигатель войны в то самое время, когда сам Гессе подвергался яростным нападкам за свой последовательный пацифизм (Томас Манн тогда вконец рассорился на этой почве со своим старшим братом, помирились они лишь много позднее, когда Т.Манн заметно полевел).

Любопытна и такая подробность, Б.Целлер приводит восторженные отзывы Томаса Манна о более ранних произведениях Гессе, но не о главном его романе - «Игре в бисер». Скорее всего, такого отзыва вообще не было. Видимо, Т.Манн прочёл роман, обнаружил там очень неприятные строки про себя и находился далее в состоянии холодного нейтралитета по отношению к этому тексту.

*

Как я уже упомянул раньше, Гессе в середине марта 1933 года объяснял в письме знакомому педагогу(Целлер, с. 205 — 207): «У меня сложилась своя манера общения, своя форма созидания связей. Я получаю ежегодно тысячи писем. Все они от молодых людей, преимущественно до 25 лет. Всё это, почти без исключения, одарённые … , стремящиеся к большему, не обычному, уровню индивидуализации, сбитые с толку прыжками нормированного мира … иные настолько значительны, что именно на вере в них основывается вся моя вера в дальнейшее существование благородного немецкого духа. Для этого меньшинства, для этих, ещё находящихся в опасности, но живых, юных, я не могу быть пастырем или врачом, у меня нет для этого ни достаточного авторитета, ни амбиций, но каждого из них насколько мне хватает чуткости, я пытаюсь укрепить в том, , что составляет его индивидуальность, объяснить ему смысл такой позиции».

О том же самом, включая «прыжок» осени 1932 — января 1933 годов, он писал в 1946 году философу Панвицу и говорил в прессе, о прыжке, от которого Германии в 1933 году предстояло сотрясаться ещё целых 12 лет.

После процитированного мной письма Гессе в числе «прыжков нормированного мира» следует учитыватть и «прыжки» Т.Манна. Об одном из них я уже сказал, об остальных - позже.

Вот как выглядит в романе «некролог» магистру Томасу («Magister Ludi”). «Никто, вероятно, не был в близких, дружеских отношениях с умершим магистром, но высота и чистота его благородной души вместе с его умом и тонким чувством формы сделали из него властителя и представителя, каких не во всякие времена рождала вполне демократическая по своим основам Касталия. Им гордились. Если ему и чужды были, казалось, такие области, как страсть, любовь, дружба, то тем больше удовлетворял он потребность молодёжи в почтении к кому-то, и это достоинство, это царственное изящество, снискавшее ему полунасмешливое,-поулласковое прозвище «их превосходительство», создало ему с годами, несмотря на жестокое противодействие … несколько особое положение». В этом поэтическом портркте не больше благородства, чем в современной ему Касталии — демократизма. Что тут нужно воспринимать серьёно, буквально: об уме Манна, о его тонком чувстве формы, о том, что его чтили, что он «представитель» и «властитель», что удовлетворял потребность поклоняться. НО: ему были чужды … страсть (действительно — нудновато и суховато), любовь, дружба — настоящей дружбы не было ни с Гессе, ни с кем-либо другим. Заодно упрёк и молодёжи: смотри, кому поклоняешься! В общем «их превосходительство»!

Повествователь (или Кнехт?) отмечают также, что магистр в играх всегда избегал больших и острых тем (!).

Позже в своём «Послании» («Заявление») Кнехт напоминает: «В прежние эпохи … времена войн и переворотов от людей интеллекта часто требовали, чтобы они занимались политикой. Особенно распространено это было в позднефельетонную эру. К её требованиям принадлежали также политизация и милитаризация духа. Как церковные колокола шли на пушки, так ещё незрелая школьная молодёжь шла на пополнение поредевших полков, так подлежал конфискации и шёл на потребу войне Дух». «Позднефельетонная эра» начинается у Гессе, видимо, с 1910-х годов и продолжается до времени написания романа (1934 — 1942(), то есть он использует в романе свои наблюдения первых 8 лет пребывания нацистов у власти. Так что, школьники, пополняющие поредевшие ряды — это ещё про

войну 1914 — 1918 годов.

Как уже говорилось, Т.Манн в 1910-е оды успел отличиться по части милитаризации духа, но к середине 1920-х заметно поостыл и поприличнел . В 1930 году он выступил с резкой критикой нацизма, но вслед за этим надолго притих: писал отвлечённо свою тетралогию о библейском Иосифе Прекрасном (1933, 1934, !936, 1943). Лишь перебравшись в 1938 году из опасной Европы в безопасные США, он возобновил критику нацизма и фашизма в целом: на радио, а в 1939 году и на бумаге («Мария и волшебник», «Лотта в Веймаре»). Книги были сразу же запрещены _ первая в Италии, вторая в Германии.

Пацифисты («Паломники в страну Востока») вспоминали, как во время войны и сразу после неё их обзывали изменниками, а затем, за критику происходившего в Веймарской республике — монархистами.

«Изменник» Гессе в письме епископу Вюртенбергскому 8 ноября 1945 года вспоминал (Целлер, с. 136): «Когда в первые послевоенные годы я увидел, как легкомысленная Германия почти единодушно саботирует свою республику, мне было легче принять швейцарское гражданство, чем во время войны, когда я не мог на это решиться, несмотря на своё осуждение германской политической силы». Он принял швейцарское гражданство в 1923 оду.

Вооружённые всей этой информацией, мы можем толком прочитать воспоминания (в 1947 году?) Т.Манна о том, как он в 1933 году, бежав от нацистов, посетил Гессе (Целлер, с. 167): «Как я завидовал тогда ему! - не столько его защищённости и свободе, но главным образом тому, что он имел преимущество передо мной, в ранее обретённой душевной свободе, его философской отстранённости от всей немецкой политики. В эти запутанные дни не было ничего более благотворного, целительного, чем разговор с ним». Чем был поглощён Гессе в эти самые дни, мы знаем по его письму марта 1933 гола. Про ранее обретённую душевную свободу» - более чем правильно. Возможно, эти беседы были для Манна в самом деле целительными. Но про «философское отстранение» Гессе «от всей немецкой политики»: либо «их превосходительство» что-то не так воспринял; либо что-то подзабыл за 14 лет, вспоминает искажённо; либо, считая зеркало «Игры в бисер» кривым, отбивается, лжёт намеренно; либо Гессе вообще не стал обсуждать с «их превосходительством» такие важные для себя темы. Скорее всего. мы имеем дело с каким-то сочетанием этих четырёх возможностей.

Прошло 17 лет, в 1950 году Гессе поздравляет Манна с 75-летием (там же): «Что бы дело дошло до товарищества и дружбы, одной из самых редкосных и самых безоблачных дружб на закате моей жизни, для этого должно было произойти многое, о чём мы в тот весёлый мюнхенский час и думать не думали, для этого каждый из нас должен был пройти тяжёлый, временами мрачный путь от мнимой защищённости нашей национальной принадлежностью через одиночество и отверженность к чистому, прохладному воздуху мирового гражданства,, которое осуществилось у Вас в ином облике, чем у меня, но которое связывает нас гораздо крепче и надёжнее, чем всё, что могло быть у нас общего во времена нашей нравственной и политической невинности». Мне кажется, он и здесь нисколько не оправдывается, не считает карикатуру на Манна в романе чересчур злой, Манну явно есть о чём вспомнить , читая слова про «утрату нравственной и политической невинности»!

*

Нацисты не запрещали книги Гессе, не жгли их. Мало того, в 1933 — 1945 одах сочинения Гессе опубликованы в Германии суммарным тиражом 480 тысяч экземпляров, включая «Избранные стихотворения» — тиражом 70 тысяч. В то же время в швейцарии его сочинения опубликованы общим тиражом 35 тысяч . То есть читатели у него были. Но критика в Германии отзывалась о нём с неприязнью, в основном из-за его литерарурных обзоров, опубликованных в Швеции. Там он одобрительно отзывался о Т.Манне, Кафке, Ст.Цвейге и т. д. И говорил, что в Германии не издаётся ничего заслуживающего внимания. Нацисты писали, что Гессе продался евреям, чего же от него ожидать иного (Целлер, с. 172 — 173).

ПОДРОБНОСТИ

«Палрмничество» и «Игра» - роман воспитания. О необходимости помогать одарённым молодым лдям в их стремлении к высшему: об этом — в письме марта 1933 года, Панвицу в 1946 году и тогда же — в печати. Роман воспитания — вслед за Вильгельмом Мейстером Гёте («Годы учения ...», «Годы странствий ...»). «Мейстер» - не только «мастер», но и «господин». В ответ у Гессе главный герой Кнехт (и в жизнеописаниях: Кнехт, Иозефус Фамулюс, Даса - «слуга» - на немецком, на латыни и на санскрите). В «Паломничестве» у Лео «улыбка епископа и слуги». Дальше больше: Лев не только имя 13 пап, но и любимого кота у Гессе. Идея «власти — служения».

*

«Первоверховный старейшина» Лев («Паломничество»): «Брат Г.доведён своим искусом до ступени отчаяния, того отчаяния , которое есть исход любой серьёзной попытки постичь и оправдать человеческое бытие. Отчаяние — исход любой серьёзной попытки вытерпеть жизнь и выполнить предъявляемые ею требования , полагаясь на добродетель, на справедливость, на разум. По одну сторону этого отчаяния живут дети, по другую — пробуждённые».

Паломники, вслед за Гёте ( («Годы учения»), мечтают воспитывать «граждан мира» (вспомним, как Гессе поздравлял Т.Манна с 75-летием). Тереза («Годы странствий») презрительно называет любую деятельность, не направленную на пользу семье и обществу, «игрой в бирюльки» - не отсюда ли само название романа.

Гёте очевидным образом главенствует во всей трилогии. В «Степном волке» значительное место занимают столкновения Гарри Галлера с расхожими примитивными представлениями о Гёте, в том числе, в конце, в «магическом театре» - со своими собственными суждениями о нём.

*

Плинио, постоянный критик порядков Касталии, замечает, например, что преподаватели здесь обращаются на «ты» даже к вполне взрослым студентам.

Кнехт, став магистром, в своей «тронной речи» («На службе») говорит, в числе прочего, помощникам - «репетиторам»: «Мы знаем, что преданность науке не всегда защищает человека от своекорыстия, порочности и суетности, история полна примеров тому. Фигура Фауста - литературная популяризация этой опасности» (опять — Гёте!). «В нашей игре тоже скрыт свой дьявол, она может привести к пустой виртуозности, самодовольству тщеславия, к карьеризму, к приобретению власти над другими … злоупотреблению этой властью, мы не должны избегать» ни действия, ни созерцательности. «Мы подчинились морали Ордена» (!): значит, и его методам воспитания: Основной метод воспитания - «медитации» под музыку, но в трудных случаях — унизительные медитации под надзором.

Трудные случаи — это, большей частью - «гадкие утята», - особо одарённые с «лица необщим выраженьем», часто — с проблемами в нервной системе, особо ранимые, а то и с расшатанной психикой. Они труднее других поддаются дрессировке, им не удержаться сколько-нибудь долго в требуемом состоянии «весёлой деловитости», господство которой в Касталии так поражало Плинио. Гессе хорошо знал о такого рода проблемах у Ницше, потому и включил в число подвластных Кнехту похожего на юного Ницше - тоже Фрица. Да и сам Гессе лечился в 1916 году у доктора Ланге — ученика Юнга. Высокоодарённый Фриц, ближайший друг Кнехта, плохо вписывался в касталийский послушный строй. Получается, хотел взращивать одарённость и честность, а на деле получается наоборот - формируешь средневысокий уровень, калечишь тех, кто в это не вписывается,, множишь лицемерие.

*

Фриц с пренебрежением говорит об имеющейся груде исторических сочинений, в целом примерно то же самое, что говорил по этому поводу сам Ницше («О пользе и вреде истории для жизни»), примерно то же, что сказано по этому поводу во «Введении» к «Игре в бисер».

Мастер музыки говорит: «Из-за своих потуг придать истории «смысл» философы истории загубили половину мировой истории, положили начало фельетонной эпохе и виноваты в потоках пролитой крови». Гессе прямо называет в этой связи Гегеля, но подразумевает, видимо, кроме него так же Маркса и идеологов национализма и нацизма. Сам Гессе был сосредоточен на истории одной лишь культуры, но бенедиктинец отец Иаков решительно отвергает и такую,»дистиллированную» историю. В результате повествователь (то есть — сам Гессе) называет наиболее важными в книге три «жизнеописания», составленные студентом Кнехтом. Такое внимание к мировосприятию человека в заданных исторических обстоятельствах, если оно убедительно, не может не радовать.

*

Роман — никакая не утопия. Гессе в основном закончил текст в 1941 году. Что он мог говорить о будущем? Есть глуховатый намёк на неизбежное , как тогда казалось, скорое поражение оставшейся в одиночестве Англии. И достаточно мрачное - про остальное будущее. Так что в романе максимум процента два АНТИутопии, а остальное — несомненный present.

 Николай Боровко