МАМА.(Мистико-эзотерический роман).

  Ганик  рванулся  к  выходу, но  закрытая  деревянная  дверь  не  потдалась ему. Он  рванул  снова  и  оторвал  рукоять  на  двери.

- Сила  твоя  человеческого  тела  сильна, но  пока  еще  не  властна  над  силой ангела  Ганик, сын  Божий, но  ты  скоро  будешь, равен  мне  и  нам  многим. Сын  Зильземира – произнес  ему  Миллемид – Скоро  он  заберет  тебя  отсюда.

- Заберет  куда?! – прокричал  все  еще  в  ярости  и  развернулся  Ганик, прижавшись  к  поврежденной  своей  гладиатора  сильной  рукой  двери спиной. Он  бросился  быстро  одеваться, вспомнив, что  совершенно  голый. Поначалу  даже  не  заметив  этого, только  сейчас  после  того  как  оторвал рукоять  двери.

- В  Рай. К  Трону  Господа - произнес  в  ответ, опустившись  на  пол, парящий над  полом  Миллемид, и  сложив  свои  светящиеся  астральным  светом огромные  крылья.

- Я  это  уже  где-то  слышал, с  уст  другого  ангела! К  черту  Рай! - прокричал ему  Ганик, застегивая  уже  поверх  короткой  серой  из  грубой  бараней шерсти  тоги  и  надетого  поверх  из  дубленой  жесткой  кожи  гладиаторского с  наплечниками  костюма  на  своей  гибкой  тонкой  талии  широкий  с медными  бляшками  пояс  гладиатора.

  Повесив  на  него  длинный  кинжал, он  произнес  Миллемиду - Там  умирают мои  братья  и  ученики! И  я  должен  быть  с  ними  и  сейчас! –

  Ганик  подскочил  к  закрытой  двери  с  оторванной  рукоятью  и  хватаясь  за  все  вокруг. За  углы  плотно  закрытой  двери  и  косяки.

 - Отпусти  меня, слышишь  ангел! – он  прокричал  Миллемиду.

  Ганик  встал  лицом  в  дверь  и  положил  на  нее  свои  гладиатора сильные играющие  нервно  мускулами  руки.

- Отпусти  меня - он  уже  сдержаннее  но  зло  произнес  ангелу – Или  я  вышибу  эту  дверь. Вынесу  вместе  с  косяками.

- Я  обязан  оберегать  тебя, Ганик – произнес  Миллемид - Я  обещал  это  Богу и  твоей  Небесной  матери. Ради  твоего  же  блага.

- Блага! - снова  прокричал  возмущенно  Ганик - Там  Хароний  Магма  и  мой учитель  Ардад! Там  Ферокл  и  мои  товарищи! Ты  не  смеешь  меня задерживать!

  Дверь  тот  час  сама  открылась  перед  ним. Как  будто  ее  держали  силой.    Но  Миллемид  открыл  ему дверь.

- А  где  Марцелла? – произнес  Ганик  тихо  у  ангела  не  обораячиваясь, и, выходя  в  узкий  коридор  подземелья - Она  тоже  спит?

- Да - произнес, глядя  на  него  светящимися  черными  глазами  Миллемид - На  половине  рабов  и  прислуги. Весь  дом  спит. Спят  даже  коровы  овцы, кошки  и  собаки. Даже  листья  цветов  и  оливковых  деревьев. Спит  все, что живое  в  этом  доме.

  Ганик  бросился  почти  бегом  по  узкому  каменному  подземному  коридору к  выходу  из  своего  с  Фероклом  жилища. И  чуть  было  не  столкнулся  со спящей  стоя  старой  Феронией, держащей  серебряный  большой  в  руках разнос  с  посудой  и  в  больших  чашах  водой. А  за  ее  спиной  еще  и  с двумя  двадцатилетними  молодыми  служанками  рабынями  Веронией  и  Цивией. Которые  застыли  как  стоящие  немые  живые  скульптуры  перед глазами  проходившего, мимо  них  потрясенного  всем  этим  сонным  царством  Ганика. Они  все  видимо, занимались  присмотром  за  ним, по приказу  вероятно, Харония  Магмы  или  учителя  Ардада. И  так  и  остались  в  таких  позах, как  их  усыпил  Миллемид.

  Он  выскочил  во  двор  между  высокими, торчащими  вверх  решетками, разгораживающими  пространство  двора  по  направлению  к  половине  рабов и  прислуги  загородной  виллы  Олимпия.

  Он  видел  спящих  охранников  виллы.

  Пробежал  мимо  спящего  покалеченного  в  жестоких  и  беспощадных  на арене  боях  Гектола  и  всей  его  охранной  спящей  команды. Мимо копающейся  в  большой  цветочной  клумбе  среди  оливковых  деревьев египтянки  негритянки  и  любовницы  его  учителя  Ардада  спящей  крепким сном  Лифии. И  помогающего  ей  раба  ливийца  Холая, друга  покончившего недавно  с  собой  с  собой  мальчишки  Амрезия. И  побежал  по  каменистой тропинке, мимо  тренировочного  маленького  амфитеатра.

  Ганик  бросился  бегом  к  конюшне, где  были  лошади. Это  была  вотчина  конюшего  араба  и  раба  Хормута. Там  не  было  никого, кроме  двух  стоящих  и  тоже  спящих  мертвым  сном  лошадей.

 - Я  могу  еще  успеть! - он  громко  произнес  на  бегу  ангелу  Миллемиду – Еще  не  все  проиграно! Я  буду  там! Надо  только  спешить!

  Миллемид  паря  и  размахивая  снова  огромными  светящимися  из  небесного  света  птицеподобными  крыльями, следовал  за  ним.

- Хорошо, я  помогу  тебе – произнес  Миллемид – Я  помогу  тебе, но  я  буду всегда  рядом. Как  обещал  твоей  матери.

- Сильвии? – спросил  на  бегу  Ганик.

- Нет, Зильземиру – ответил  Миллемид - Пока  он  не  заберет  тебя.

 - Кто  это?! - произнес, вопросительно  забегая  в  конюшню  Ганик - Ты  уже дважды  назвал  это  странное  имя!

- Это  твоя  настоящая  мать, Ганик - произнес  Миллемид – И  она  ждет  тебя. Она  уже  на  земле  и  ты  увидишь  ее. И  уже  скоро.

  Но  Ганик  уже  не  слушал  Миллемида.

  Он  выскочив  снвоа  из  конюшни  пронесся  бегом  по  двору  школы  и  заскочил  в  оружейную, где  хранились  все  боевые  его  вещи, как  и  все  вещи  других  гладиаторов. И  забрал  свой  трезубец  и  большую  Ритария гладиатора  сеть. Прихватив  еще  для  надежности  один  из  мечей  гладиев  в ножнах. И  свой  сочлененный  из  металлических  кольчужных  колец нарукавник  с  металлическим, похожим  на  маленький  щит  наплечником. На кожаных  ремнях  с  пряжками. И  защищающий  кисть  руки  умбон.

Металлический  широкий  прикрывающий  живот  пояс  со  спадающими похожими  на  юбку, вниз  длинными  металлическими  защищающими  бедра ног  пластинами.

  Он  быстро  переобулся  в  гладиатора  Ритария  гладиаторские  калиги, и  все свое  вооружение  сгрузил  верхом  на  стоящую  спящую  в  отключке  первую, попавшую  под  его  руку  лошадь. Уже  вернувшись  назад  бегом  в  конюшню.

  И  быстро  запряг  вторую  в  седло  со  стременами.

  Ганик  запрыгнул  спящей  и  стоящей  на  ногах  лошади  на  спину, и  она вдруг, тут  же  пробудилась, как  и  гружонная  его  вооружением  Ритария гладиатора  вторая  лошадь. А, ангел, что  сопровождал  его, куда-то  тут  же испарился.

  Ганик  посмотрел  быстро  по  сторонам  и  выехал  на  лошадях  прямо  во двор  и  за  ограду  виллы  Олимпия. Открыв  настежь  большие  окованные железом  ворота.

  Он  их  даже  не  закрыл, а  верхом  поскакал  в  сторону  Апиевой  дороги. Чтобы  как  можно  скорее  быть  в  самом  Риме. Он  спешил  к  своим  друзьям, умирающим  в  это  время  на  гладиаторской  арене. Он  так, по крайней  мере, думал. Думал, что  так  все  и  происходит, неведая, что  просто спит. Спит  в  бессознательном  бредовом  состоянии. И  видит  просто  сон, в котором, он  на  самом  деле  просто  летел  в  бесконечную  неизвестность. По длинной  нескончаемой  дороге, и  не  понимал  этого. Не  понимая, что  просто спит, постепенно  проваливаясь  и  углубляясь  в  сам  свой  гипнотический  сон. Все  глубже  и  глубже. Сон  подконтрольный  ангелу  Миллемиду.

  В  болезненном  бреду, он  произносил  имена  всех  кого  знал  по  порядку  от  жара  и  яда, который  был  в  выпитом  принесенном  ему  Сивиллой  вине, окруженный, переполошенными  и  суетящимися  вокруг  больного  всеми женщинами  виллы  Олимпия. Которые  не  знали, что  делать, но  были  все здесь  в  его  подземном  каменном  гладиатора  Ритария  жилище. Делая  все, что  только  могли  в  данный  момент  сделать  в  своих  силах, чтоб  хоть  как-то  помочь  больному  и  облегчить  его  страдания.

  Он  лежал  на  своей  застеленной  бараньими  шкурами  постели, окруженный заботой  своих  двух  молодых  двадцатилетних  рабынь  и  служаной  любовниц  Алекты  и  Миллены, которые  меняли  мокрые  повязки  на  его  в жар  погруженной  кучерявой  русоволосой  голове. Стараясь  сбить  этот  жар  в  его  трясущемся  в  лихорадке  болезненном  ослабшем  от  отравления  теле.

  Алекта  держала  Ганика  за  его  ослабшие  в  поту  трясущиеся  руки  и плакала  навзрыд  вместе  с  Милленой. Здесь  же  была  и  старая  служанка  и рабыня  этого  дома  Иния, которая  стоя  на  коленях  в  углу  его  жилища молилась  кому-то  за  жизнь  Ганика. Здесь  же  была  и  старая  рабыня Феофания, принесшая  новые  тряпки, смоченные  в  воде, вместе  с  молодыми такими  же  по-возрасту, как  и  Алекта  и  Миллена  рабынями  виллы  Цивией и  Веронией. Они  по  приказу  самого  ланисты  Харноия  Магмы  и  самого учителя  его  Ардада  боролись  за  жизнь  лучшего  в  этой  вилле  Ритария. Самого  лучшего, как  человека  и  самого  ими  дорогого  и  любимого. Любимого  всеми  женщинами  виллы  Олимпия.

                                               ***

  Яркий  луч  астрального  света  пронзил  дневное  небо. Длинными  живыми лучами  он  освещал  все  вокруг  себя  пространство  вблизи  Апиевой  дороги. Этот  свет, растворяя  в  себе  дневной  свет, сходил  вниз  из  самых  высот. И медленно  опускался, пока  не  достиг  самой  обочины  дороги. Самых выложенных  гладко  отшлифованных  крупных  камней. Камней  покрытых пылью.

  Образовался  яркий  светящийся  из  лучей  света  шар. И  вокруг  свечения образовывался  сильный  из  невидимого  ветра  вихрь. Этот  вихрь  разметал  и поднял  вокруг  себя  всю  эту  с  камней  пыль, и, рассеяв ее, явил  стоящего прямо  на  Апиевой  дороге  ангела. Ангела, ступившего  золочеными плетеными  сандалиями  в  изумрудных  пряжках  на  обочину  каменной дороги. И  распустившего  огромные, похожие  на  птичьи, светящиеся астральным  светом  крылья.

  Ангел, высоко  подняв  голову, осматривал  вокруг  себя  пространство. Он вдыхал  воздух, глубоко  своей  женской  грудью, ибо  был  женщиной. Разметав  на  невидимом  легком  астральном  ветру  свои  длинные  русые светящиеся  светом  астрала  искрящиеся  локонами  вьющиеся  волосы.

  Он  вышел  из  самого  горящего  ослепительным  ярким  огнем  света, в светящейся  лучами  астральным  светом, сотканной  из  самого  света  одежде. В  сверкающим  небесными  изумрудами  широком  из  звездной  пыли стянутом  туго  на  гибкой  талии  поясом  с  большой  в  таких  же  камнях пряжкой.

  Ангел  сложил  крылья  и  на  груди  свои  в  перстнях  тонкие  красивые утонченные, как  у  женщины  руки. И  произнес, негромко  и  нежно  мягким завораживающим  мелодичным, как  музыка  свирели  голосом - Миллемид. Не прячся  выходи.

  Этот  голос  не  был  трубным  или  гормоподобным  в  несколько  октав  или голосов. А  самый, что  ни  есть  обычный. Похожий  на  человеческий – Я  хочу  тебя  видеть, мой  ненаглядный  и  любимый.

- Я  здесь  любимая - ответил  другой  ангел, будучи  невидимым  человеческим глазом. Он  произнес  также  тихо  и  не  громко. И  таким  же  мягким  тоном ей. Той, что  спустилась  к  нему  с  Небес.

  Он  стоял  уже  рядом  лицом  к  лицу  перед  молодой  и  очень  красивой женщиной. На  вид  лицом  не  старше  тридцати, но  очень  красивой. Красивой  до  безумия, как  и  он  сам. С  таким  же  миловидным  почти женским  лицом, черноволосого  брюнета. С  такими  же  вьющимися  на невидимом  ветру  длинными  черными  волосами. Также  сложив  крылья. И уже  видимым, проявившись  из  самого  жаркого  весеннего  нагретого солнцем  воздуха.

  Разгоняя  дорожную  с  камней  булыжников  пыль, он плавно  по  воздуху, подплыл  к  другому  ангелу  и  произнес – Все  готово, Зильземир. Уже  скоро ты  сможешь  забрать  своего  сына. Я  отведу  тебя  туда, где  ты  его 

получишь  обратно. И  унесешь  к  самому  нашему  Отцу  Богу.

- Милый  ты  мой, Миллемид! – она  произнесла  ему  и  прижалась  к  груди Миллемида  опущенной  русоволосой  женской  головой  и  обняла  его.

 - Мой  сын – она произнесла  далее – Ты  присматривал  за  ним. И  все организовал.  Как  я  только  смогу  отплатить  тебе  за это? Любимый  мой, Миллемид.

- Это  не  все  один  я – произнес  Миллемид  Зильземиру - Это  все  удачно сложившиеся  обстоятельства. А  я  лишь  подкорректировал  обстановку  и присматривал  за  твоим  сыном, Зильземир. Есть  кое-кто, кто  сам  того  не ведая, помогает  нам  обоим  своими  действиями. В  силу  своих  пагубных желаний  и  вольностей.

- Все  равно  я  обязана  тебе, мой  любимый  Миллемид - произнес  Зильземир - За  все  и  за  твое  прощение. Которое  я  буду  помнить  вечно. Ради  нашей любви. Ради  твоего  погубленного  мною  родного  брата. И  павших  ангелов из-за  меня, любимый  мой  Миллемид.

- Будет  тебе, Зильземир - произнес, растрогавшись  немного  Миллемид, и оторвал  от  себя Зильземира, взяв  его  руками  за  его  женские  плечи.  

  Миллемид  посмотрел  своими  черными  как  бескрайний  космос гипнотическими  ангела  глазами  в  синие  как  безбрежный  океан  безумной красоты  глаза  Зильземира  и  произнес  ему – Все  будет  теперь  хорошо, я буду  рядом, если  что.

  Он  обнял сам  крепко  Зильземира  и  поцеловал  его  прямо  в  губы.

- Тебя  долго  здесь  небыло - произнес, насладившись  крепким  и  сладким поцелуем  и  губами  Зильземира  Миллемид.

- Как  он? – произнес  Зильземир, обращаясь  к  Миллемиду, смотря  в  его, влюбленные  в  нее  черные  его  небесного  любовника  глаза.

- Нормально. Сейчас спит - ответил он Зильземиру.

- Спит  и  видит  сны - произнес  Миллемид - И  не  знает, что  скоро  будет жить  в  другом  доме.

- В  другом  доме? А  где  он  сейчас? - спросил  волнительно  Зильземир.

- Ты  не  знаешь? - произнес  Миллемид  вопросом  на  вопрос  Зильземира - Да долго  тебя  небыло, что  так  отстранилась  от  меня  и  от  своего  родного сына.

- Я  была  у  него – произнес  Миллемиду  Зильземир – У  нашего  Бога. Я прощена  им  и  прощен  мой  сын. Я  долго  вымаливала  его  жизнь  у  нашего Повелителя  и  любила  его, и  он  простил  меня. Я  снова  беременна, Миллемид – Зильземир  быстро  произнес  Миллемиду.

- Вот  как? - Миллемид  удивился – Еще  ребенок.

- Да, милый  мой  Миллемид – ответил  Зильземир – Много  погибло  ангелов из-за  меня  и  надо  пополнить  Небосвод.

- Он  наш  Повелитель  разрешил  родить  и  от  тебя  Миллемид. Если  захочешь  иметь  дочь  или  сына – произнес  Зильземир.

- Я  подумаю – Миллемид  произнес  даже  несколько  недоумевая  такому  решению  Свыше, и  не  сводил  своего  удивленного  влюбленного  взгляда  с Зильземира.

 - Когда  вернемся  на  Небо – он  вдруг  произнес  Зильземиру - Я  овладею тобой, Зильземир. А  пока  нам  надо  вернуть  твоего  Божественного  сына домой  к  его  родному  Отцу.

- Да, мой  любимый  и  верный  мне  Миллемид – произнесла  она  ему - Я  его хочу  видеть. Я  так  соскучилась  по  нему.

  Зильземир  посмотрел  синими  изумительной  красоты  глазами  в  черные  горящие  огнем  глаза  Миллемида.

- Где  он? – спросил  Зильземир  у  Миллемида – Там  же  у  той  крестьянки Сильвии?

- Нет, ты  и  впрямь  много  пропустил, любимый  мой  Зильземир - ответил Миллемид – Он  в  доме  Харония  Магмы.

- А  кто  это? - теперь  уже  удивленно  в  этот  траз  посмотрел  Зильземир  на  Миллемида.

- Его  теперешний  хозяин - произнес, ожидая  еще  большего  удивления  или даже  возмущения  Зильземира  Миллемид.

  Зильземир  смотрел, молча  на  Миллемида  тем  же  взглядом, не  понимая совершенно, любимого, и  ожидая  объяснений.

- Это  случилось  еще  до  того, как  я  снова  очутился  на  это  проклятой  всеми  земле - ответил  Миллемид  Зильземиру – Это  хозяин  гладиаторов  и Ганик, твой  сын  теперь  гладиатор  на  римской  арене. И  весьма  успешный гладиатор. Он  продал  свою  свободу  в  обмен  на  лучшую  жизнь  своих сводных  сестер  и  своей  приемной  матери  Сильвии. И  они  теперь  живут неплохо, а  он  дерется  на  арене  и  отдает  им  деньги. Деньги, которые  он  получает  в  качестве  жалования  от  своего  хозяина. Не  смотря  на  то, что  является  рабом, но хозяин  платит  ему. И  он  самый  ценный  в  том  доме, где  учат  гладиаторов…

- Жертва - произнес, прервав  Миллемида  Зильземир. Жертва … Как  это похоже  на  ангела. Если  бы  все  люди  были  на  земле  такими, а  не  алчными до  денег  или  чего  еще  похуже. Мой  сын  достоин  Небес. Я  всегда  это знала. Я  сотворила  его. И  не  зря  его  родила, мой  Всевышний!

  Зильземир  поднял  свои  в  перстнях  из  небесных  изурудов  на  тонких женских  пальцах  руки  к  самом  небу. Он, произнес  это, снова  расправив свои  большие  ангела  птичьи  светящиеся  искрящимся  астральным  светом крылья  и  вверх  глядя  в  синее  и  весеннее, освещенное  ярким  жарким  солнцем  небо.

- У  него  очень  доброе  сердце – произнес  Миллемид – И  его  все  там  в  том доме, где  он  сейчас  любят.

- А  Сильвия? - спросил  Зильземир  у  Миллемида, снова  убрав  крылья  и посмотрев  обворожительно  синими  красивыми  глазами  на  возлюбленного – Как  она  без  него?

- Она  скучает  по  нему, но  сейчас  у  нее  появился  ухажер - ответил Миллемид  Зильземиру – Он  из  того  же  дома, откуда  Ганик. Он  был  там тоже  гладиатором, но  теперь  он  военный  и  недавно  побывал  у  Сильвии. Они  любят  друг  друга. А  дочери  вышли  уже  обе  замуж  и  живут  своими семьями.

- Сильвия – произнес  Зильземир, закрыв  свои  убийственной  красоты  женские  глаза - Женщина, как  и  я, Миллемид. Любящая  и  заботливая. Честная, и  достойная  лучшей  жизни. Я  должна  побывать  у  нее. И поблагодарить  за  воспитание  и  присмотр  за  моим  сыном. Она  вырастила его  и  одна  без  мужа. Она  заботилась  о  нем, как  о  родном. И  любила  его, как  и  я. Она, поистине, ему  вторая  и  земная  мать. И  достойна  Рая.

- Она  отдала  Ганику  твои, Зильземир  слезы – произнес  Миллемид.

  Но  Зильземир  ничего  не  ответил  в  этот  раз. Лишь  по  щеке Зильземира побежала, превращаясь  в  застывшую  каплю, новая  слеза.

- Значит, она  выполнила  и  это, как  просила  я. Сильвия -  растрогавшись, произнес  в  несколько  актав, тройным  голосом  Зильземир - Я  непременно тебя  навещу  и  приласкаю  и  одарю  за  все. Милая  моя  Сильвия. Я  сделаю так, что  тот  ее  любимый  мужчина  будет  вообще  без  ума  от  нее. И  она будет  его  любить  также. И  в  их  доме  никогда  не  будет  беды. Все  беды будут  стороной  обходить  эту  уже  не  молодую  женщину. Я  обещаю Миллемид! Это  за  моего  Ганика! А  сейчас  мне  необходимо  увидеть  моего любимого  сына, Миллемид – произнес  радостный, и  до  слез  восторженный происходящим  Зильземир, пройдя  чуть  вперед, оставляя  за  синой Миллемида.

  И, полуобернувшись, добавил - Я  ему  сказала, что  приду  за  ним, и  я  должна  его  увидеть.

                                                ***

  Она, быстро  разулась. Скинув  в  сторону  свои  девичьи  золоченые  с золотыми  пряжками  сандалии. И  сбросила  свою  пурпуром  отделанную  и расшитую  золотыми  нитями  палу, развязав  красивый  из  цветной  ткани пояс, прямо  в  руки  своей  рабыне  Сесилии. И, раздевшись  донога, отдала  ей интситу. Сняв  все  остальное, кроме  своих  дорогих  золотых  украшений, вся в  золотых  перстнях  и  браслетах. И  звеня  большими  золотыми  в  своих девичьих  ушах  с  бриллиантами  сережками, обнажив  с  торчащими острыми  сосками  свои  аккуратные  нежные  дышащие  одним  лишь желанием  жаркой  и  садистической  любви  девичью  грудь. И  обросшие  порослью  рыжих  волос  гениталии. Раскачивая  молодыми  женскими  широкими  бедрами, вошла  в  парящую  горячую  для  нее  нагретую  воду  римской  отдельной  закрытой  купальни. Отделенной  от  общей  всегда  заполненной  состоятельными  женщинами  Рима  в  городских  общественных  термах.

  Там  ее  ждала  уже  Сивилла.

  Луцилла  заплатила  за  отдельный  банный  номер  в  этой  городской  купальне.  И  назначила  ей  эту  встречу  в  городских  банях  с  горячей  водой бассейнами  и  парящим  паром  купальнями.

   Рядом  с  термами  дежурили  рабы, и  приставленная  к  ним  служанка  Силеста. И  стояла  запряженная  в  лошадей  золоченая  крытая  сенаторская  богатая  повозка.

  Повозка, на  которой  она  ездила  в  гости  к  ланисте  Харонию  Диспицию  Магме. На  борту  ее  был  выведен  чеканкой  из  золота  родовой  знак  семьи Варов.

  Она  спустилась  в  горячую  парящую  нагретую  в  бассейне  воду  и  пошла навстречу  своей  бывшей  тридцатилетней  алжирке  рабыне. Грудями, рассекая, как  лодка  большую  волну, она  сама  подошла  к  Сивилле, а  та опустилась  на  колени  перед  госпожой  и  прямо  под  водой  погрузившись, расцеловала  Луцилле  Вар  ее  стройные  красивые  девичьи  ноги. И, вынырнув, обняла  ее. И, прижалась  своей  к  ней  полной  жаром  пышущей  с торчащими  с  черными  сосками  трепетной  грудью. К  ее  двадцатипятилетней  красивой  с  торчащими  такими  же  в  ее  сторону возбужденными  от  горячей  воды  сосками  девичьей  груди.

  Они  присосались  как  пиявки  друг  к  другу  губами  прямо  на  глазах прислуги  гречанки  Сесилии, которая  стояла  у  каменной  стены  вблизи  двери отдельной  этой  ото  всех  купальной  с  бассейном  комнаты. Сесилия  должна была  сторожить  проход  в  это  помещение  и  никого  сюда  не  пускать. Так распорядилась  Луцилла  Вар. И  Сесилия  одна  из  двух  ее  доверенных  и самых  близких  служанок  приехала  вместе  со  своей  хозяйкой. И  была самой  поверенной  во  все  дела  личной  рабыней. Буквально  как  верная собака, сменив  теперь  саму  Сивиллу, которая  когда-то  управлялась  за  двоих. И  еще  была  одновременно  любовницей  своей  кровожадной  и  жестокосердной  как гарпия  хозяйки, такой, же  кровожадной  и  жестокой, как  и  развратной  и испорченной  молодой  двадцатипятилетней  сучке  дома  Варов.

  Луцилла  оторвалась  от  жарких  полных  губ  своей  в  прошлом  верной служанки.

- Ты  выполнила  все, как  я  тебе  говорила? - спросила  она  тут  же  Сивиллу.

- В  точности, моя  госпожа – произнесла  ей  в  ответ  Сивилла – Все  как  ты мне  поручила  и  ничего  лишнего.

- Он  сейчас  там, в  Олимпии? – снова  спросила  Луцилла  Вар  свою  бывшую служанку.

- Да, госпожа – произнесла  ей  в  ответ  Сивилла - Он  выпил  то  ваше  вино  и скоро  будет  ваш, госпожа.

- А  остальные  все? - спросила  Луцилла  верную  свою  любовницу  подругу.

- Они  умирают  на  арене  Рима  под  крики  толпы  и  вилла  совершенно  пуста - ответила  ей  Сивилла – Там  только  стража  и  служанки  рабыни. И  больше  нет  никого. Практически  почти, все  мужчины  в  прислуге  у  Харония  Магмы. И  все  сейчас  в  Риме.

- Отлично - произнесла, улыбаясь  хищно, всем  довольная  Луцилла  Вар - Все просто  даже  само  складывается  как  нельзя  лучше.

  Ее  синие  красивые  глаза  засверкали  кровожадностью  и  злорадством.

 - Скоро  мой  отец  все  уладит  там, на  арене  и  с  Харонием  и  его  прислугой  будет  покончено - произнесла  Луцилла  Вар. Он  получит  все имущество  Харония  Магмы  и  его  рабов. А  ты  получишь свою  вольную  и  свободу, как  я  и  обещала, моя  верная  Сивилла.

- Я  не  должна  возвращаться  назад? - произнесла  Сивилла, целуя  груди  и соски  Луциллы  своими  полными  алжирки  рабыни  губами.

- А  что  боишься  теперь, моя  рабыня? - произнесла  с  тяжелым  дыханием  Луцилла  Вар - Боишься, что  сами  рабы  тебя  убьют  за  предательство?

- Не  заставляй  меня  делать  это, хозяйка – задышав  тяжко  от  горячей  воды  и  наслаждения  поцелуев  от  грудей  Луциллы, промолвила  еле  слышно  Луцилле  Вар  Сивилла.

- Делать  что? – Луцилла  произнесла  и  прижала  руками  Сивиллу  за  гибкую узкую  алжирки  талию  к  себе. Прижимая  к  своему  жиаоту  ее  животом  и  соприкасаясь  волосатыми  выпяченными  вперед  лобками. 

 - Не  посылать  назад  в  Олимпию, или  причинять  тебе  сейчас  боль? – произнесла  Луцилла.

  Она  тяжело  задышала  с  желанием  сделать  сейчас  что-либо  болезненное своей  любовнице.

- Ни  то, ни  другое, моя  госпожа - промолвила  умоляюще  с  тяжелым страстным  дыханием  Сивилла – Оставьте  это  все  ему. Он  еще  не  пробовал такого, моя  госпожа. Умоляю.

  Сивилла  закатила  свои  черные  под  верхние  веки  глаза. И  припала  снова  к  груди  своей  бывшей  двадцатипятилетней  молодой  хозяйки. Целуя  ее  в торчащие  востренные  возбужденные  на  белой  девичьей  груди  аккуратные острые  соски. А  та  в  свою  очередь, схватила  обеими  своими  голыми  в золотых  браслетах  и  бриллианотвых  перстнях  и  кольцах  на  тонких девичьих  пальцах  руками  Сивиллу  за  ее  сзади  черные  длинные  вьщиеся  змеями  волосы. И, с  силой  рванув, больно  за  них, придавила  ее  голову  к себе, перебирая  каждый  густой  черный  локон  ее  на  голове.

 - Не  буду. Зачем? - она  ей  произнесла  тихо, и  на  ухо, прильнув  к  смуглой рабыни  щеке - Ты  выполнила  все  и  в  точности, как  я  сказала. Да, и  лучше побудь  в  самом  Риме, пока  все  утрясется – произнесла  ей  Луцилла  Вар - Сесилия  даст  тебе  немного  денег, и  ты  выберешь  сама, где  будешь  жить на  свое  усмотрение, пока  все  завершиться  до  получения  вольной. А  там делай  что  хочешь. Когда, мой  отец  получит  все  добро  Харония  Магмы  и его  рабов, а  я  получу  своего  Ганика.

  Она  смотрела  дикими  счастливыми  и  кровожадными  хищницы  широко открытыми  синими  глазами  на  свою  любовницу  и  рабыню  в  прошлом  Сивиллу.

 - Я  ценю  твою  мне  до  сих  пор  преданность  Сивилла - произнесла  Луцилла  Вар, довольная, полностью  всем  что  происходило.

  Все  происходило, как  нельзя  было  лучше. И  как  все  было  ею спланировано  вместе  с  ее  отцом  Лентулом  Плабием  Варом.

 - Ты  верная  мне  была  и  преданная  как  никакая  другая  служанка -произнесла  страстно  дыша  в  щеку  такой  же  дрожащей  сейчас  от  дикого страстного  возбуждения  лесбийской  любви  Сивилла – И  я  не  забуду никогда  тебя  любимая, и  ни  к  чему  не  буду  более  принуждать, либо  тебе приказывать, если  все  далее, случиться, как  я  желаю - произнесла  она  и сама  нырнула  под  воду, прижав  Сивиллу  к  стенке  каменного  бассейна.

  И  Сивилла  застонала, чувствуя, ее  девичий  язык  в  своей  в  рабыни  под  волосатым  лобком  промежности, скользящий  по  ее  половым  губам. Ее Луциллы  Вар  спускающиеся  все  ниже  и  ниже  по  широким  своим  крутым овалами  женским  служанки  смуглым  алжирки  бедрам  девичьи  цепкие окольцованные  бриллиатновыми  перстнями  тонкие  пальчики.

- А  Лентул  Вар, моя  госпожа? Если  он  узнает  о  наших  снова  отношениях? – произнесла  тяжелое  натруженное  дыхание  и  сквозь  стон  Сивилла.

  Луцилла  вынырнула  вся  мокрая  в  стекающей  по  ее  гибкой  тонкой  фигуре  горячей  воде, и  прижалась  к  Сивилле.

- Что-то  ты  сказала? - спросила  она  Сивиллу, плохо  под  водой  расслышав ее.

- Твой  отец, если  он  узнает  о  наших  отношениях? – произнесла  Сивилла Луцилле – Отношениях  двух  женщин? Он  не  выносит  такое  и  прочие противные  его  духу  мерзости. Он  тогда  чуть  лично  не  убил  меня  Луцилла.

- Он  не  знает  о  наших  отношениях - произнесла  она, тяжело  дыша  всей трепещущей  навесу  качающейся  молодой  девичьей  с  торчащими воздужденными  сосками  грудью. Прижимаясь  к  Сивиллы  полной  с  торчащими  черными  сосками  груди.

  Она  смотрела  с  наслаждением, как  Сивилла, изогнувшись  под  ее схваченными  мокрыми  и  голыми  девичьими  руками  за  тонкую  талию, упала  на  края  бассейна. И, почти  переломившись  пополам, заползала, от  удовольствия, закрыв  свои, черные  алжирки  глаза, растрепанной  мокрой  волосами  головой  по  краю  бассейна. Как  она  дико  застонала  как  ненормальная  и  растревоженная  своей смуглой  тридцатилетней  телесной  непотребной  женской  плотью. И, заползала  из  стороны  в  сторону  верхней  частью  голого  своего  тела.

- И  не  узнает - произнесла  сквозь  тяжкое  любовное  дыхание  и  страстный  непотребный  стон  Луцилла  Вар, глядя  на  раскачивающиеся  перед  ее  лицом  полные  с  черными, торчащими  вверх  крупными  возбужденными  сосками  груди  Сивиллы.

 - Он  поглощен  лишь  жаждой  мести  и  алчностью  до  чужого  добра  как всегда. А  мне  нужен, лишь  мой  Ганик. Не  бойся, никто  не  расскажет  о  нас. Все  мои  слуги  боятся  меня, как  и  моего  отца, и  будут  молчать  даже под  пытками.

  Сивилла, остановившись  ползать  по  краю  бассейна. Приподнялась  на  руках, сверкнув  любовной  чернотой  своих  алжирки  рабыни  глаз  на любовницу  свою  в  прошлом  молодую  хозяйку. Открыв  их  на  мгновение, снова, закатила  свои  те  черные  как  ночь  красивые  глаза. И  запрокинулась   опять  на  край  самого  бассейна, молча  лишь, стеная, как  ненормальная  жеребица, раскинув  свои  по  сторонам  голые  в  золотых  браслетах  руки, она, изогнувшись  снова  заизвивалась  смуглой  красивой  африканской  змеей, прижимаясь  пупком  живота  к  животу  Луциллы  Вар. Прижимаясь волосатым  своим  лобком  к  лобку  своей  бывшей  молодой  хозяйки.

Расставляя  ноги  как  можно  шире, словно, перед  стояшим  и  прижавшим  к  краю  этого  горячего  водой  бассейна  жаждущим  овладеть  ею  любимым мужчиной. Разбросав  мокрые  свои  черные, вьющиеся  в  воде  локонами длинные  густые  волосы  по  сторонам  каменного  пола. Заползала  из  стороны  в  сторону  трепыхая  своими  полными   грудями  перед  лицом  прижавшейся  к  ней  Луциллы  Вар. Которая, вся  облепленная  своими  тоже  мокрыми  густыми  длинными  русыми  волосами  по  плечам  и  спине, похожая  теперь  на  некую  красивую  нагую  полностью  кровососущую  скользкую  пиявку. Прижалась  с  силой  к  своей  жертве. Плотно, и  раздвигая  под  горячей  и  парящей  паром  водой  банной  купальни, ей  все  шире, ее  полные  голые  смуглые  ноги. Впилась  губами  как  пирсосками  в  ее  на  запрокинутой  голове  подбородком  вверх  шею. И  тоже  закрыв  и  закатив  свои  синие  алчные  до  развратной, распутной  и  непотребной  любовной  страсти  девичьи  глаза, дико  и  громко  застонала, прижавшись  тоже  рыжим  своим  девичьим  лобком  и  промежностью  к  промежности  и  черному  волосатому  лобку  своей  в  прошлом  верной  любовницы  и  рабыни. Целуя  свою  рабыню  любовницу  на  глазах  своей  стоящей  у  дверей  купальни  служанки  Сесилии. Держащей  ее  Луциллы  Вар  собранную  всю  в  руках  одежду. Которая, в  нужный  момент, быстро  сорвавшись  со  своего  места, подошла  к  своей  госпоже. Достала  из  своей  рабыни  длинной  туники, и  быстро  подала  Луцилле  двусторонний  имитатор  мужского  детородного  члена.

  И  Луцилла, схватив  тот  имитатор  мужского  достоинства, с  силой  вставила его промеж  ног  Сивилле.

  Да  так, что  та  даже  вскрикнула  от  боли  и  неожиданности. Дернувшись  на  краю  бассейна  и  снова  приподнявшись  на  своих   руках, сверкнув  своими  черными  глазами  на  свою  бывшую  хозяйку  любовницу. Вновь   упала  и 

заползала  из  стороны, в  сторону, извиваясь, как  дикая  африканская  змея.

А  Луцилла,  раздвинув  свои  девичьи  красивые  стройные  ноги, Затолкав  наполовину  имитатор  того  мужского  члена  в  промежность  Сивиллы, засадила  и  себе  второй  конец  того  деревянного  члена  в  свою  промежность  и,  насаживая  себя  и  Сивиллу  влагалищами  одновременно  с  двух  сторон  как  на  некий  вертел. На  этот  твердый  выструганный  и  отполированный  из дерева  гладкий  смазанный  специальными  мазями  и  маслами  стержень.

  Крик  Сивиллы  и  Луциллы  и  их  дикий   общий  теперь  громогласный  стон, разлился  душещипательной  любовной  трелью  среди  стен  отдельной закрытой  от  посторонних  глаз  и  посещения  других  посетителей, горячей  римской купальни. Сесилия, отбежав  назад  к  входной  двери, и  закрывая  своим   рабыни   и  служанки  телом  проход  сюда, опустив  глаза  в  каменный  пол, делала  как  бы  вид  того, что  не  видела  и  не  слышала  всего, что  здесь  происходило.

                                                ***

  Колесницы, запряженные  четверкой  быстроногих  гнедых  и  черных лошадей, одетых  в  яркую  разноцветную  развевающуюся  у  их  ног пурпурную  попону. Гремя  сбруей  и  железными  обвесками, неслись, сломя голову  вокруг  торчащих  столбов  расставленных  по  всему  амфитеатру  по кругу, отгораживая  окровавленное   в  центре  поле  из  желтого  песка  и  мертвых  и  стонущих  раненых  тел  гладиаторов  трех  школ  и  круговую  полосу  для  конных  скачек. Сверкая, остротой  отточенных  как  бритва,  длинных  вращающихся  с  бешеной  скоростью  на  колесах  выставленных  в  стороны  секущих  лезвий  они  заходили  в  новую  убийственную  и  смертоносную  атаку.

  Копыта  лошадей, издавая  ритмичный  громкий  стук, разбрасывали  во  все стороны  желтый  песок  арены. Они  заходили  на  очередной  круг. Для очередного  смертельного  броска. Первый  был  не  столь  удачный. Потеряв под  ударами  копий  и  мечей  две  смертоносные  колесницы, оставшиеся  три, шли  на  новый  круг.

   Возницы  женщины, амазонки  в  блестящих  кольчугах  и  латах. Первые вели  лошадей, громко  крича  и  дергая  за  длинные  поводья. Другие стоящие за ведущими  лошадей, все  в  птичьих  длинных  страусинных  перьях  с  луками  и  стрелами. Они  готовились  к  выстрелу  и  зарядили  уже  новые стрелы  и  выбирали  свои  очередные  жертвы.

  Крик  заполнил  снизу  до  самого  верха  и  крытых  навесов, цветных солнцезащитный  палантинов  все  зрительские  трибуны  большого  римского амфитеатра. Скорее  это  даже  не  крик, а  настоящий  человеческий  безумный, жаждущий  смерти  и  крови  звериный  рев.

  Толпа  ринулась  буквально  к  краю  каменых, огораживающих  арену  высоких  бордюр.

- Щиты! - крикнул, взяв  на  себя  командование  Ферокл. Теперь  только  его гладиаторы  оставшиеся  в  живых  стояли  насмерть  против  конных  амазонок. Только  школа  Олимпии. Их  слаженые  действия  и  подчинение одному  командиру  и  его  командам. Остальные  не  выжили  и  лежали порубленные  ножами  колесниц  на  части  или  прострелленые  почти насквозь  длинными  острыми  стрелами  с  колесниц  женщинами  стрелками.

  Это  школа  Ганика. Это  его  выучка  и  знания  их  учителя  Ардада. Который сейчас  вместе  с  Харонием  Магмой  наблюдали  апофеоз  самой  развязки первого  смертельного  для  них  и  его  школы  боя. Боя  на  залитом  кровью желтом  песке  римской  арены.

  Трибуны  буквально  ревели  и  ждали  этой  развязки. И  конца  сражения. 

  Зрителя  буквально  вываливались  за  трибуны, свисая  с  каменных ограждений  и  некоторые, выпав  за  них, были  рассечены  надвое  длинными вращающимися  на  несущихся  с  бешеной  скоростью  колесницах  на  их колесах  косами. Буквально  изрубленные. Их  руки  и  ноги  полетели  вдоль каменной  стены  ограждения, и  кровь  омыла  алым  цветом  стены амфитеатра.

  Это  роковое  и  глупое  недоразумение, лишь  позабавило  других  и  придало еще  больше  дикого  кровавого  и  сумасшедшего  безумия  и  азарта.

  Третья  атака. И  только  школа  ланисты  Харония  Диспиция  Магмы  осталась  на  песке арены. И  только  там  фракиец  Ферокл  готовил  своих воинов  к  отражению  последнего  удара  смертоносных  колесниц.

  Снова  делались  ставки  на  выживших  между  сенаторами  в  ложах  и  самим  плебсом  Рима. Звенели  сестерции  в  руках  спорщиков. Перкочевывая  из  рук  старых  в  руки  новых  своих  хозяев.

- Держать  щиты! - кричал  гладиатор  фракиец – Сомкнуть  строй, и  слушать команды!

  И  все  как  по  команде  шестеро  гладиаторов, одетых  в  свои  боевые достпехи. Сверкая  на   жарком  весеннем  солнце, сбившись  в  одну  общую кучу, готовились  к  отражению  очередного  убийственного  и  смертоносного удара  боевых  конных  колесниц  и  летящих  стрел.

- Мы  будем  жить, ребята! – кричал  Ферокл – Мы  будем  жить! –

  Он  забежал  спереди  стоящих  перед  ним  воткнутых  горкой  в  песок  щитов  и  спрятавшихся  за  ними  гладиаторов. В  его  руках  было  длинное  на деревянном  древке  копье. Он  повернул  быстро  голову  к  своим  воинам.

- Как  только  брошу  пику! Все  в  стороны  поняли  меня?! - он  крикнул  им – Все  сразу  в  стороны  и  как  можно  дальше! Поняли  меня?!

- Да, учитель! – крикнули  сами  уже  в  азарте  боя  молодые  ученики  Ганика Ардада  и  Ферокла. Сбросив  свои  шлемы  и  маски  на  песок, чтобы  лучше видеть, они  были  готовы, и  Ферокл  видел  их  раззадоренные  лица. Лица героев  арены. Он  сам  был  готов  теперь  ради  них  на  все. Жаль  Ганика  с ними  сейчас, не  было. Но  на  них  смотрит  их  хозяин  ланиста  Хароний Магма, и  сам  его  Ферокла  учитель  ветеран  Ритарий  Ардад. Там  за  оградой выхода  на  этот  окровавленный  промокший  пролитой  кровью  гладиаторов песок.

  Школа  Олимпия  пока  не  потеряла  никого. Уже  понесли  тяжелые  потери и  Капуя  и  Помпеи, но  их  пока  миновала  эта  печальная  участь. Все  потому, что  они  действовали, умело, и  отразили  одну  из  конных  атак, уничтожив  одну  из  колесниц. И  насадив  на  копья  и  мечи  двух  дико верезжащих  женщин  амазонок.

  Их  стрелы  торчали  в  щитах  гладиаторов, но, ни  одна  пока  не  попала, ни в  одного  из  них.

  Первая  четверка  лошадей  с  боевой  колесницей  вышла  на  финишную прямую  и  летела  сломя  голову  на  стоящих  перед  ней  опустивших  в  песок свои  щиты  гладиаторов. Оставалось, может, метров  около  пятидесяти, когда просвистев  по  раскаленному  от  солнца  пропитанному  запахом  пролитой свежей  крови  воздуху  длинное  острое  наконечником  копье, пущенное, из рук  самого  секутора  Олимпии  Ферокла  с  мощной  силой. Пролетев  сквозь бегущих  на  него  и  его  гладиаторов  в  звенящей  металлом  сбруе  и красочной  попоне  лошадей, пронзило  насквозь  возницу  женщину  амазонку и  попало  в  стрелка  за  ее  спиной. Приткнув  обоих  посаженных, словно, на вертел.

  Возница  отпустила  длинные  поводья, уронив  сразу  руки, и  лошади  просто летели  попрямой.

  Ферокл  отступил  назад  и  повернулся  боком  и  скомандовал  врассыпную. И  гладиаторы, подхватив  свое  оружие  и  щиты, побежали, кто  куда, перестраиваясь  в  новый  порядок  для  встречи  второй  колесницы. Сам  же Ферокл, отскочив  от  секущих  в  бешеной  скорости  вращающихся  острых, как  бритва  длинных  лезвий  кос, заскочил  на  первую  колесницу. И  схватил длинные  поводья, выпихнув  под  ноги  несущейся  второй  за  ним  колеснице двух  женщин  мертвецов  сколотых  одним  копьем  как  булавкой  насекомых. И  те, падая  под  ноги  второй  четверки  и  колесницы, подсекли  первых лошадей  с  длинной  торчащей  сквозь  их  тела  пикой, которая  сломалась  от удара  лошадиных  несущихся  ног  по  краям, а  мертвецы  исчезли  уже  под колесами  самой  боевой  колесницы  повозки. И  та, налетев  на  женские  тела, закованные  в  прочные  кольчужные  латы. Перелев  через  них  перевернулась над  падающими  сбившимися  в  кучу  лошадями, накрытыми  развевающейся попоной  и  спутываясь  рвущейся  звенящей  металлической  сбруей. И,  накрываемые  самой  с  вращающимися  смертоносными  колесами  колесницей.

  Те, что  были  в  ней, две  женщины  амазонки, просто  вылетели  мгновенно  со скоростью  и  упали прямо  в  желтый  окровавленный  песок  арены. Теряя  свое  все вооружение. Стрелы  и  стоящие  в  боевой  повозке  длинные  метательные  копья, которые веером  следом  за  ними  тоже  вылетели  и  рассыпались  по  песку. Под  перепуганное  ржание  травмированных  лежащих  друг  на  друге  лошадей  и бешенный  и  дикий  рев  римского  плебса  и  сенаторской  ложи  самих римских  патрициев  и  патрицианок.

  Те  двое, упав  и  ударившись  в  том  сокрушительном  полете, не  сразу пришли  в  себя. Это  дало  возможность  Фероклу  развернуть  на  них колесницу  и  он, пролетев, разрубил  одну  из  поднявшихся  на  колени амазонку, очумевшую  и  контуженную  ударом, пополам  лезвиями  колеса колесницы. Вторую  догнали  уже  сами  гладиаторы, гоняя  вокруг, стоящих, высоких  похожих  на  мужские  каменные  гладкие  торчащие  фаллосы разделительные  на  арене  столбы. Прижав  к  одному  из  них  и  прикончив мечами.

  Толпа  ревела, и  только  сам  Цезарь  Тиберий  Клавдий  Нерон  невозмутимо смотрел  на  все  это. Вместе  с  матерью  Ливией, он  был  тут  же  в  золоченом с  орлами  и  львами  кресле  в  особой  своей  смотровой  ложе. Выступающей чуть  вперед.

   Он  сидел  окруженный  своей  царской  символикой  рода  Юлиев. В пурпурной  длинной  тунике  Цезаря  Трабее  с  золотой  красивой  вышивкой, и  из  золота  большой  круглой  с  именной  символикой  фибулой  на  правом плече. С  золотым  венцом  Цезаря  на  царственной  голове. В  золоте  перстней и  браслетах  на  руках.

  Эти  игры  были  сегодня  его. В  честь  Мартовских  Ид, посвященных  и провозглашенных  в  честь  предка  Юлия  Цезаря. Он  назначил  их  сам.

  Тиберий  был  в  каком-то  удрученном  сейчас  состоянии. Он  не  делал  как все  ставки, как  раньше  и  не  оспаривал  победу  того  или  иного  гладиатора. Что-то  его  теперь  не  радовало. В  отличие  от  всех  кругом, он  просто  сидел и  просто  смотрел, и  на  него  смотрели  все  искоса  в  патрицианской  ложе. Все  патриции  сенаторы  и  консулы. Там  же  был  и  первый  патриций,  сенатор, и  консул  Лентул Плабий  Вар  и  его  друг  знакомый  тоже  сенатор  и  претор  городской  полиции  и  жандармерии  Марк  Квинт  Цимбериус. Там  же  по  другую  сторону  от  края  ложа, сидел  и  Цестий  Панкриций  Касиус. С   другом  сенатором  и  консулом  Кампелием  Тимбериусом  Галлой.  И   его  жена  Цестия  Касиуса  в  белокурой   выбеленной  прическе, как  и  многие  в  Риме  знатрые  в  возрасте  сорока  и  более  лет  матроны  Карнелия, сидящая  среди  патрицианок  в  положенной  для  этого  с другой  стороны  от  Цезаря  Тиберя  ложе.

  Тиберий  посмотрел  на  своего  дальнего  родственника  ветви  Юлиев  в первом  ряду  смотровой  трибуны  сенаторов  и  консулов  Рима. Обычно  он делал  даже  ставки  на  спор  с  тем  же  Лентулом  Плабием  Варом  на  бои гладиаторов. Но  сегодня  он  был  какой-то  не  тот. Или  никакой.

  Причиной  всему  был  дворцовый  недавний  заговор. Придуманный  им самим  и  его  матерью  против  жены  Германика  Агриппины. После  недавней смерти  Германика  в  Сирии. Да, и  смерть  такая  необъяснимая  и таинственная  Гая  Германика  взбудоражила  весь  Рим. И  эти  игры  были необходимы. Отвлечь  народ, хотя  бы  на  время.

  Сейчас  решалась  судьба  жены  Германика  Агриппины  старшей  и  ее  всех детей. Еще  этот  родственник  Клавдий. Молодой  претендент  из  семейства Юлиев. Но  тот  просто  дурак  и  не  опасен. Куда  ему  до  власти  и  тем  более заговора. За  ним  никто  не  посмеет  пойти. И  это  все  знают. А  вот  первый трибун  его  армии  Германик  Юлий  Клавдиан  его  племянник  по  отцу  мог.

  Мать  Ливия  предупреждала  о  Германике  и  возможности  свержения  и захвата  власти. Хоть  и  племянник  недавно  покойного  его  брата  Друза старшего, но  все, же  имеет  вероятность  к  захвату  власти  в  Риме.

  И  Тиберий  отправил  Германика  в  гости  к  Гнею  Кальпурнию  Пизону  в Сирию, где  его  отравили.

  Теперь  надо  было  решить  судьбу  Аргриппины  старшей  и  ее  детей. У Тиберия  были  и  свои  дети. Друз  младший. Но  тот  был  еще  довольно, молод. И  вел  легкомысленную  праздную  жизнь. Он  хотел  его  отдать Луцию  Элию  Сеяну, главному  претору  преторианского  отряда  Рима, охраны  императорского  трона, чтобы  воспитать  должного  наслединка династии, но  решил  еще  подождать  с  этим. И  отправил  Друза  младшего  на Родос  на  свою  островную  виллу  с  няньками.

  Тиберий  думал  теперь  о  наследнике, глядя  без  особых  характерных  ему только  присущих  кровожадных, более  чем  у  других  эмоций, на  дерущихся на  песке  гладиаторов.

   На  Востоке  генерал  и  лигат  шестого  легиона  Гай Семпроний  Блез. С  легионами  Феррата. И  только  оставалась  одна  личная  императорская  о... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27