Слава
vladimir
Переписчики врут.
Впрочем, как они врали всегда
В Пятикнижье, Коране и в Библии – тоже соврали.
Им, возможно, дадут
Деньги, званья, поместья, стада,
А, возможно, веревку, костер и иные медали.
Каждый, кто захотел
Рассказать, как мы жили тогда,
Добавлял понемногу, по букве, по вздоху, по краске.
Кто-то пел на кресте,
Кто-то грудью упал на блиндаж,
Кто-то снял свою кожу, забыв, что приклеилась к маске.
Переписчики врут.
Впрочем, их незатейливый труд –
Не впадая в экстаз, отражать нашу жизнь беспристра-стно,
Не оценят ни в пряник, ни в грош, ни в «спасибо», ни в кнут…
Так позвольте же им отражение сделать прекрасным!
Я помню, мне было лет пять или шесть, и это было весной и, кажется, в субботу, мы играли у ручья... По уши в грязи, конечно же, босиком, с задиристыми блестящими глазами, вихрастые мальчуганы, мы строили плотину. Когда перекрываешь ручей, живую воду, пытаешься забить ему звонкое горло желтой вялой мясистой глиной, которая липнет к рукам, вяжет пальцы и мутит прозрачную, как слеза, нетерпеливую воду, кажется, что ты все-силен и в состоянии обуздать не только бурный поток, но и пога-сить солнце. Я с наслаждением леплю из глины желтые шарики, большие и маленькие и бросаю их что есть мочи во все стороны, разбрасываю камни, и в стороны, и вверх, и в воду: бульк!.. У ме-ня это получается лучше, чем у других. Гладкая вода маленького озера, созданного нашими руками, пенится, просто кипит от тако-го дождя, и я уже не бросаю шарики, как все, а леплю разных там осликов, ягнят, птичек... Особенно мне нравятся воробышки. За-кусив от усердия губу и задерживая дыхание, острой веточкой я вычерчиваю им клювы, и крылышки, и глаза. Не беда, что птички получаются без лапок, они, лапки, появятся у них в полете, и им после первого же взлета уже будет на что приземлиться. Не-сколькими воробышками придется пожертвовать: мне нужно по-нять, как они ведут себя в воздухе. Никак. Как камни. Они летят, как камни, и падают в воду, как камни: бульк! Это жертвы творе-ния. Их еще много будет в моей жизни. Надо мной смеются, но я стараюсь этого не замечать. Пусть смеются. Остальные двена-дцать птичек оживут в моих руках и в воздухе, и воздух станет для них родной стихией. А мертвая глина всегда будет лежать под ногами. Мертвой. В ней даже черви не заведутся. Наконец все двенадцать птичек вылеплены, и перышки их очерчены, и глаза их блестят, как живые. Они сидят в ряд на берегу озера, как жи-вые, и ждут своей очереди. Я еще не знаю, почему двенадцать, а не шесть и не сорок. Это станет ясно потом. А пока что, я любу-юсь своей работой, а они только подсмеиваются надо мной. Это не злит меня: пусть. Мне нужно и самому подготовиться к их первому полету. Нужно не упасть лицом в грязь перед этими не-верами. Чтобы глиняные комочки не булькнули мертвыми грузи-ками в воду, я должен вложить в них душу. Надо сказать, что ве-сенние воробышки, вызревшие из глины - это моя первая любовь! Я беру первого воробышка в руки, бережно, как свечу, и сердце мое бьется чаще. Громко стучит в висках. Я хочу, чтобы эта глина потеплела, чтобы и в ней забилось маленькое сердце. Так оно уже бьется! Я чувствую, как тяжесть глины приобретает легкость об-лачка и, сжимая его, чувствую, как в нем пульсирует жизнь. Сто-ит мне только расправить ладони, - и этот маленький пушистый комочек, только-только проклюнувшийся ангел жизни устремит-ся в небо. Я разжимаю пальцы: фрррр! Никто этого "фрррр" не слышит. Никто не замечает первого полета. Я ведь не размахива-юсь, как прежде, чтобы бросить птичку в небо, и не жду, когда она булькнет в воду, я только разжимаю пальцы: фрррр! Я не жду даже их насмешек, а беру второй комочек. Когда я чувствую теп-ло и биение маленького сердца, тут же разжимаю пальцы: чик-чирик! Это веселое "чик-чирик" вырывается сейчас из моих ладо-ней, чтобы потом удивить мир. Чудо? Да, чудо! Потом это назо-вут чудом, а пока я в этом звонком молодом возгласе слышу неж-ную благодарность за возможность оторваться от земли: спасибо!
Пожалуйста...
И беру следующий комочек. Все, что я сейчас делаю - мне в радость. Когда приходит очередь пятого или шестого воро-бышка, кто-то из моих сверстников, несясь мимо меня, вдруг останавливается рядом и, замерев, смотрит на мои руки. Он не может поверить собственным глазам: воробей в руках?!!
- Как тебе удалось поймать?
Я не отвечаю. Кто-то еще останавливается, потом еще. Бегаю-щие, прыгающие, орущие, они вдруг стихают и стоят. Как вкопан-ные. Будто кто-то всевластный крикнул откуда-то сверху всем: замрите! И они замирают. Все смотрят на меня большими ясными удивленными глазами. Что это? - вот вопрос, который читается на каждом лице. Если бы я мог видеть себя со стороны, то, конечно же, и сам был бы поражен. Я вижу, как они потихонечку меня ок-ружают и не перестают таращить свои огромные глазищи: ух ты! Кто-то с опаской даже прикасается ко мне: правда ли все это? Правда! В доказательство я просто разжимаю пальцы.
"Чик-чирик..."
- Зачем ты отпустил?
Я не отвечаю. Я беру седьмой комочек. Или восьмой. Они ви-дят, что я беру глину, а не ловлю птиц руками. Они это видят соб-ственными глазами. Черными, как маслины. И теперь уже не ин-тересуются нимбом, а дрожат от восторга, когда из обыкновенной липкой вялой глины рождается маленький юркий звоночек:
- Чик-чирик...
Это "чик-чирик" их потрясает. Они стоят, мертвые, с рази-нутыми от удивления ртами. Такого в их жизни еще не было. Когда последний воробышек взмывает в небо со своим непре-менным "чик-чирик", они еще какое-то время, задрав головы, смотрят заворожено вверх, затем, как по команде бросаются лепить из глины своих птичек, которых тут же что есть силы бросают вверх. Бросают и ждут.
"Бац, бац-бац... Бульк..."
Больше ничего не слышно.
- Послушай, - кто-то дергает меня за рукав, - посмотри...
Он тычет в нос мне своего воробышка.
- Мой ведь в тысячу раз лучше твоего, - говорит он, - и глаз-ки, и клювик, и крылышки... Посмотри!
Он грозно наступает на меня.
- Почему он не летает?
Я молчу, я смотрю ему в глаза и даже не пожимаю плечами, и чувствую, как они меня окружают. Они одержимы единст-венным желанием: выведать у меня тайну происходящего. Я впервые в плену у толпы друзей.
А вскоре их глаза наполняются злостью, они готовы растер-зать меня. Они не понимают, что все дело в том... Они не могут допустить, что...
Я этого тоже не знаю, поэтому ничем им помочь не могу. В большинстве своем они огорчены, но кто-то ведь и достраивает плотину. Ему вообще нет дела до птичек, а радуги он, вероят-но, никогда не видел, так как мысли его увязли в липкой глине.
Затем они бегут домой, чтобы рассказать родителям об уви-денном. Они фискалят, доносят на меня и упрекают в том, что я что-то там делал в субботу. Да, делал! Что в этом плохого? И наградой за это мне теперь звонкое "чик-чирик". Разве это не радость для ребенка?
Им это ведь и в голову не может прийти: я еще хоть и ма-ленький, но уже…
Нежный зеленовато-золотистый нимб вокруг моей головы, словно маленькая радуга опоясал ее и мерцает, как яркая ран-няя звезда. Потом этот нимб будут рисовать художники, о нем будут вестись умные беседы, споры...
А пока я не вижу себя со стороны.
Каждый день, каждый день, встав на цыпочки, я тянусь к Небу, к Христу…
А у них просто нет нимба над головой, и в этом все дело!..
Я же - тянусь к Христу. И к Кресту тоже…
Я еще хоть и маленький, но уже - Иисус…
20 июня 2015
x
Иллюстрация к: Весенние забавы
Частный вебмастер