Джеймс, проломив стеклянную витрину, ворвался в торговый центр. Разбил стеклянную витрину в дребезги он не потому что дверь заклинило, или не потому что ему приспичило выпустить ярость на ближайшем хрупком предмете, а просто потому, что он мог позволить себе это.
Перешагнув через осколки стекла он, немного дрожа, стал медленно ступать по местному торговому центру. Джеймс закрыл глаза, поднял лицо вверх, растопырив руки как священник и очень громко вдохнул. Медленно выдохнул.
- Да-а-а-а-а, сука, да-а-а-а-а-а. Я свободен, свободен, с-в-о-б-о-д-е-н! – разнеслось по пяти этажам магазинов, отдаваясь звучным эхом: «своб-о-о-ден, своб-о-о-ден, своб-о-о-ден».
Джеймс рванул вперед. Он пробежал прямо по фонтану, который стоял аккурат посредине торгового центра, бросился с полным ненависти визгом к кофейному автомату и что есть силы пихнул его. Тот со звонким стуком приземлился на мраморную плитку и Джеймс заликовал. Он сделал все это машинально, не подумав, и именно поэтому он был свободен.
Джеймс прислушался к внутренним ощущением. Чего он хочет? Может, поразбивать витрины богатых магазинов? Нет. Может, пособирать деньги и драгоценности, да бросить их в фонтан? Нет. А может, он хочет раздеться прямо тут, немного помастурбировать и пойти выбирать себе модную одежду? Н-е-е-е-е-т, не сейчас во всяком случае. Сейчас Джеймс не отказался бы поесть и попить. Может даже выпить и покурить. Хотя к чему это приуменьшение? Он хочет напиться, нажраться, накуриться вдоволь. Все то что он не мог делать еще вчера, он может сделать теперь. Ведь теперь у него есть свобода.
Он кинулся к входу в супермаркет.
Причина, по которой Джеймса, а на самом деле Иакова, до сих пор никто не остановил, была вполне проста – не было кому останавливать. Не то что бы у торгового центра выдался незадачливый день, а просто ни в нем, ни в городе, ни в где-либо еще не было ни единой души. Никого во всем мире, кроме Джеймса. Он был тут и явно не собирался никуда деваться. Более того, Джеймс (Иаков) знал заранее, что в городе, да и во всем мире, после шести утра никого не будет. Ему приснился сон, в котором голос, нет, огромная толпа голосов слилась во едино, и сказала ему, сказала что всех не праведных на Земле постигнет Проклятия Иакова и они просто исчезнут. А Джеймс, как единственный праведник, который от рождения до своих восемнадцати лет ни нарушил ни одного Закона Божьего, остался в целом мире один. Один, за исключением, какого-то Сиэтла Маринерса, которому просто повезло, как сказали голоса. Но Джеймсу, как только тот проснулся, было совсем не до какого-то там американца. Он избавился от всего что его сковывало, какое эму дело до того бейсболиста? Вот что, если они вдруг пересекутся, Джеймс убьет его.
Иакова, а как он позже сам себя назовет – Джеймса, растили в очень религиозной семье, которая, по мнению самого Иакова, сама придумывала ненужные религиозные правила, которым заставляла его следовать. Но он сам, с самого детства знал правила, которым нужно следовать. И следовал, чем и заслужил избавление от Проклятия Иакова. И теперь он мог с полным правом наслаждаться этим миром, где все только по его правилам.
Когда Джеймс пробежал мимо сигнализации, один из столбцов запищал. У-у-у-у-у, как противно пищит. Джеймс не собирался допускать такой дерзости. Он схватил ближайший вазон, с каким-то цветком и метнул его в гребаную пищалку. Промах. Джеймс взревел, подбежал к куче железных корзинок, схватил одну, и стал колотить по этой гребаной мигающей лампочке. Сбив наконец то пластиковую крышку, он разбил лампочку, и с победным кличем выкинул корзинку в сторону.
Иакова (Джеймса) не удивило, что у него, от куда-то у него взялась сила проделать все это и даже не запыхаться. По его правилам, у праведного человека всегда должна быть сила.
Он зашагал между прилавков. Каждую субботу он приходил сюда с родителями, покупал стандартный набор продуктов (филе, сыр, яйца, овощи, молоко, хлеб, вино) и шли домой готовить. Однажды Джеймс протянул руку за сладкой булочкой, но отец тут же ударил его так сильно, что он до сих пор чувствует эту резкую боль, когда протягивает руку за сладкими булочками.
Но ведь теперь отца то нет. Теперь, этот «праведник», отсутствуют в этом мире, где все по его правилам, по правилам Иакова. Этот «праведник», который два раза в неделю залазил на мать Джеймса, и пыхтел над ней как кабан, а та кричала, как будто у этого кабана вместо члена нож. Для Джеймса секс после этого навсегда стал чем то мерзким, неприятным, рукоблудство еще куда ни шло, но пыхтеть как его ста сорока килограммовый потный отец над какой-то женщиной, ну уж н-е-е-е-е-е-т, увольте.
Хотя Джеймсу никогда не было жалко свою мать. Эта сука возомнила себя царицей всей Руси, конечно, когда не кричала под кабаном. Она била несчастного Иакова, даже когда он не был виноват в чем-то конкретном, а когда просто думала, что ее сын становиться сильнее и больше ее.
И теперь, ее тоже нет. И не будет. Теперь Джеймс волен выпить вина, сожрать шоколадку, кинуть хлебом через полмагазина, плюнуть в мясо, да хоть насрать на кассу, он был волен делать все, что захочет.
«И так, с чего начнем?» - злорадственно подумал Джеймс, и хихикнув, бросился в винный отдел.
Взяв в руки первую попавшуюся бутылку, он воскликнул:
- Ваше вино – ужасное, месье! – После чего он звонко рассмеялся, и со всей силы кинул бутылку об пол. Брызги и осколки полетели во все стороны.
Он взял вторую бутылку:
- Я просил принести мне вино 32 года, а это 33! – И снова грохнул бутылку на пол.
Схватил третью:
- А это вино – вообще говно! – громко смеясь и крича, Джеймс швырнул бутылку с разворота об другие, и те с оглушительным звоном начали падать на пол.
Перебив еще с десяток бутылок и вдоволь насмеявшись, Джеймс, наконец то взял одну, разбил горлышко об каменную колонну и стал пить. Приятный теплый вкус наполнил рот и горло, вино казалось сладким и легким и почти сразу ударило в голову.
Допив бутылку, Джеймс пошел за угощениями. Схватив первую попавшуюся под руку коробку конфет, Джеймс разорвал ее, положил одну конфету в рот и медленно, смачно причмокивая, прожевал.
- А тебе, гребаная сука, такого вкуса никогда и не узнать! – неожиданно для самого себя закричал он. Он даже не знал, кому конкретно адресовалось это послание, хотя какая к черту разница, если теперь ни одна «гребаная сука» не сможет попробовать эти конфеты.
Джеймс вошел во вкус. Выпив еще одну бутылку вина, он полностью отдал себя своим желаниям. За час с лишним он повалил два стеллажа, раскидал все булочки по магазину, отлил в питьевой фонтанчик, выкурил пачку сигарет и запил все это ромом. С громким криком: « Я пират, еб твою мать, йо-хо-хо!», он швырнул пустую бутылку рома в кассу, в полку с презервативами. Те разлетелись по полу, словно огромные мертвые бабочки в своих коробках. Джеймс подбежал к ним. Тут его взгляд метнулся на еще одну полку, где лежали детские грезы – киндер-сюрпризы.
Никогда за свою восемнадцати летнюю жизнь, Джеймс ни то что попробовать, подумать о такой прелести не мог. Для него такая дорогая и престижная вещь, которая сразу отличала тебя среди толпы школьников, была чем то не достижимым. Ах, киндеры, сколько вы милы моей душе! И неужели несчастный Иаков, за столь многострадальчискую жизнь, не может в день своего совершеннолетия вкусить этот плод? Конечно, может. Господи, ведь это его единственное желание теперь. Ему не нужен алкоголь, ему не нужны сигареты, булочки, соки, мясо и все остальное. Ему нужно только это – шоколадные овальные шарики, с игрушкой внутри, обернутые в яркую фольгу. Да, черт возьми, он хочет их, хочет, а что самое главное – он их возьмет.
И он взял их, сначала один, потом еще один, и еще, и еще, и еще. В конце концов, он схватил корзину, стал бегать по кассам и собирать эти прелести, складывать аккуратно, что бы он мог сесть, и насладиться каждым из них, целым и невредимым.
Вдруг Иаков услышал какой-то звук. Попытка пропустить его мимо ушей с треском провалилась. Звук не был похож на последствия погрома Иакова, он напоминал …голос. И еще один. А потом еще. И еще. И еще. Голоса, не те голоса, что он слышал во сне, а обычные, людские голоса. Иаков резко развернулся и на него накатил ужас. Они возвращались. Они, сотни людей выплывали из воздуха и шли по своим делам. Они возвращались.
- Н-е-е-е-е-е-е-е-т! Прошу нет, нет, нет, нет, нет, нет, прошу прости меня, прости я согрешил, я брошу эти киндеры, я выброшу их, они это грех, но не дай им снова явиться в мой мир, не дай, прошу тебя нет, нет, нет, нет, нет, нет…
24 января 2017
Иллюстрация к: Проклятие Иакова