ПРОМО АВТОРА
Иван Соболев
 Иван Соболев

хотите заявить о себе?

АВТОРЫ ПРИГЛАШАЮТ

Серго - приглашает вас на свою авторскую страницу Серго: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Борис Лебедев - приглашает вас на свою авторскую страницу Борис Лебедев: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
kapral55 - приглашает вас на свою авторскую страницу kapral55: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»

МЕЦЕНАТЫ САЙТА

Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»



ПОПУЛЯРНАЯ ПРОЗА
за 2019 год

Автор иконка станислав далецкий
Стоит почитать Шуба

Автор иконка станислав далецкий
Стоит почитать Возвращение из Петербурга в Москву

Автор иконка Юлия Шулепова-Кава...
Стоит почитать Лошадь по имени Наташка

Автор иконка Сандра Сонер
Стоит почитать Никто не узнает

Автор иконка Андрей Штин
Стоит почитать Рыжик

ПОПУЛЯРНЫЕ СТИХИ
за 2019 год

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Точно срок отбывал

Автор иконка Виктор Любецкий
Стоит почитать Юность давно пролетела...

Автор иконка  Натали
Стоит почитать Правда

Автор иконка Виктор Любецкий
Стоит почитать Воин в битве сражённый лежит...

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Куда влечешь, тупая муза?

БЛОГ РЕДАКТОРА

ПоследнееПомочь сайту
ПоследнееПроблемы с сайтом?
ПоследнееОбращение президента 2 апреля 2020
ПоследнееПечать книги в типографии
ПоследнееСвинья прощай!
ПоследнееОшибки в защите комментирования
ПоследнееНовые жанры в прозе и еще поиск

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К ПРОЗЕ

Вова РельефныйВова Рельефный: "Это про вашего дядю рассказ?" к произведению Дядя Виталик

СлаваСлава: "Животные, неважно какие, всегда делают людей лучше и отзывчивей." к произведению Скованные для жизни

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Ночные тревоги жаркого лета

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Тамара Габриэлова. Своеобразный, но весьма необходимый урок.

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "Не просто "учиться-учиться-учиться" самим, но "учить-учить-учить"" к рецензии на

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "ахха.. хм... вот ведь как..." к рецензии на

Еще комментарии...

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К СТИХАМ

ЦементЦемент: "Вам спасибо и удачи!" к рецензии на Хамасовы слезы

СлаваСлава: "Этих героев никогда не забудут!" к стихотворению Шахтер

СлаваСлава: "Спасибо за эти нужные стихи!" к стихотворению Хамасовы слезы

VG36VG36: "Великолепно просто!" к стихотворению Захлопни дверь, за ней седая пелена

СлаваСлава: "Красиво написано." к стихотворению Не боюсь ужастиков

VG34VG34: " Очень интересно! " к рецензии на В моём шкафу есть маленькая полка

Еще комментарии...

СЛУЧАЙНЫЙ ТРУД

Стихия природы
Просмотры:  319       Лайки:  0
Автор Людмила Лаптева

Полезные ссылки

Что такое проза в интернете?

"Прошли те времена, когда бумажная книга была единственным вариантом для распространения своего творчества. Теперь любой автор, который хочет явить миру свою прозу может разместить её в интернете. Найти читателей и стать известным сегодня просто, как никогда. Для этого нужно лишь зарегистрироваться на любом из более менее известных литературных сайтов и выложить свой труд на суд людям. Миллионы потенциальных читателей не идут ни в какое сравнение с тиражами современных книг (2-5 тысяч экземпляров)".

Мы в соцсетях



Группа РУИЗДАТа вконтакте Группа РУИЗДАТа в Одноклассниках Группа РУИЗДАТа в твиттере Группа РУИЗДАТа в фейсбуке Ютуб канал Руиздата

Современная литература

"Автор хочет разместить свои стихи или прозу в интернете и получить читателей. Читатель хочет читать бесплатно и без регистрации книги современных авторов. Литературный сайт руиздат.ру предоставляет им эту возможность. Кроме этого, наш сайт позволяет читателям после регистрации: использовать закладки, книжную полку, следить за новостями избранных авторов и более комфортно писать комментарии".




Улыбка ангела


Шатохина Наталья Петровна Шатохина Наталья Петровна Жанр прозы:

Жанр прозы Мистика в прозе
1175 просмотров
0 рекомендуют
1 лайки
Возможно, вам будет удобней читать это произведение в виде для чтения. Нажмите сюда.
Психологическая проза с элементами мистики

Улыбка ангела

 

                                                              «И Ангел светлою улыбкой

                                                      Ребёнка тихо осенил,

                                                                              И на закат лучисто-зыбкий

                                                                           Поднялся в блеске нежных крыл».

 

«Ангел» И. Бунин

 

Художник дремлет

 

    Всю свою жизнь я, сам того не зная, искал её, но так и не находил. Я – художник. В моей душе размешаны краски, и я не могу смотреть на мир так, как все. Никто никогда не понимал моих картин, да и я сам чётко не осознавал, что именно хочу выразить. Я искал красоту, но выхватывал только её фрагменты. Я чувствовал, но не воплощал. Я всеми фибрами души впитывал ее в себя, но не мог показать другим. Я пуст, бездыханен, глуп. Моих картин не увидишь на выставках, моё фото (интеллигентный профиль, но не с бородкой, без очков на переносице) не красуется в газетах под рубрикой «Новости культуры». И главное – никто, кроме меня самого, не считает, что я художник. Но я понял это ещё в детстве. Вот как всё было.

    Стояла дрянная мартовская погода. Снег падал прямо на жидкую грязь. Я играл с соседским мальчишкой. Он был вором и разбойником, а я, конечно, послушным маменькиным сынком, каких всегда травят издёвками в школе, а во дворе награждают подзатыльниками. Помню, мы прыгали через канаву, и я промахнулся, вымазал в грязи штаны. Он смеялся надо мной, этот хулиганистый Вовка, но я в этот раз не обиделся. Что-то случилось со мной. Я будто заново родился. Сначала застыл, взглянул на серое небо, насупленный горизонт, потом уже перевёл взгляд на дорогу. Кое-где ещё лежали островки-сугробы, серые, как небо и вздутые по краям. Вдалеке, на перекрёстке, группой стояли собаки, причём одна из них жалобно поскуливала, тыкалась мордой в бок самой большой псины. Увидев это всё, сразу, внезапно, по-новому, я удивился, меня что-то тревожило. Я не мог понять, не мог описать словами. И Вовка, и хмурый горизонт, и грязная улица, и собаки, всё это вдруг ожило во мне, стало частью меня и засияло ярким светом. Я задыхался от счастья жизни, счастья созерцания. Оно душило меня, рвалось наружу. Я тупо улыбался, ещё маленький и не способный творить.

     В тот день во мне впервые проснулся художник, с годами он всё больше заявлял о себе, пытался побороть слабую и скользкую натуру обывателя. Всё то, что душило меня, наконец-то легло на чистый лист, прикреплённый к мольберту. Я рисовал. Гармония линий, изгибы, переходы, оттенки, оттенок ночи, дня, звёзд, луны, утра. Я ловил их, но так и не поймал красоты. Как капризная дева она ускользала. Образы, рождающиеся внутри меня, умирали ещё задолго до своего появления на листах. Я, словно девушка несущая коромысло и не замечающая, что в вёдрах нет дна, проливал всю воду по дороге. Родители не видели ничего в моих рисунках и, даже не спрашивая, отдали в техникум. Они были интеллигентами до мозга костей, но, к сожалению, слово «интеллигент» не синоним слову «творческий». Они меня не поняли, они всё же были такими же серыми обывателями, как масса народа вокруг.

    Учёба в институте, диплом архитектора, работа на заводе, чертежи, расчёты… Нет, это

были уже не те волнующие, плавные линии, а точные, выверенные, холодные, ровные. Макет

будущего здания, прозаично-серого магазина, кафе, многоэтажки. В один из прозаично-серых

будней оно возникнет на прозаично-серой карте города. Всё не то, художник навеки умирает, замешанный в раствор цемента, между прочим, тоже прозаично-серого.

    Нельзя сказать, чтобы я смирился. О, нет! Всё во мне бушевало, краски жизни, гармонии, счастья горели для меня ещё ярче, но я оказался не тем, кто мог, не расплескав, ни одной капли, донести их до других. Ещё в студенческие годы я увлёкся фотографией. Это было здорово. Ты видишь перед собой целое и схватываешь пусть и не всё, но хотя бы часть. На плёнке остаётся сюжет. Ты, как писатель, находишь этот самый необычный сюжет из тысячи других и воплощаешь его для всех. И вот он уже живёт отдельно от тебя, только не в книге, а на фотографии.

    Наверное, я был «писателем-реалистом». Сюжеты моих фотографий отражали всё, что только можно назвать естественным в природе и быте человека. Увлечённый, пьяный от вдохновения, я снимал и снимал: бродячих собак, нищих на рынке, обшарпанные подъезды, и даже мусорные свалки во всей их наготе и живописности. Во всём – от муравья и до небоскрёба, я видел правду, то без чего не будет истинного, и красота, как стыдливая наложница, уже слегка приоткрыла для меня своё лицо из-под чадры. Конечно, случалось так, что на плёнке оставалось не совсем то, что я наблюдал и хотел запечатлеть, но всё же, мир, наполненный всеми цветами радуги, бился в каждом моём нерве и его след, тень, отпечаток, навеки оставались жить в рамках, на стенах моей спальни. Но и тут, куда было ржавым интеллигентам-родителям понять эти «кощунственные реалии» и они недоумённо  вертя головами, советовали мне снимать лучше красивых девушек или влюблённых парочек, мило воркующих в сквере. По их мнению, это и было настоящим искусством, чистым, аккуратненьким и романтичным. Приятели тоже не разделяли моей страсти. Самое большее, на что они были способны – это заснять свои пьяные морды на пикнике или у моря, рядом с полуобнажённой, прибрежной красоткой. Я мучился, по-своему страдал и, наконец, сломался. Один против всех, айсберг в бездонном океане. О нет, это слишком, очень даже чересчур.

    Ну что же, сегодняшний день. Мне слегка за тридцать, я всё больше превращаюсь в лысеющего женатого ворчуна, работающего архитектором в строительной фирме. Совсем недавно, мы с женой, наконец, осуществили давнюю мечту, купили квартиру и обставили её по последней моде. Наш брак оказался бездетным, но в целом мы счастливы и, что самое интересное, ещё не устали друг от друга. Дана – отличная хозяйка и верная супруга, с ней есть о чём поговорить, на неё всегда можно положиться. Она, как и все, видит во мне всего лишь добропорядочного, образованного мужчину средних лет. Мысль о том, что в душе я творец, бунтующая натура, вряд ли когда-либо приходила ей в голову. Да, конечно, она видела мои рисунки, фото, некоторыми даже восхищалась, но это и всё, не более того… Впрочем, сколько можно о грустном, я не хочу показаться занудой.

    Трёхэтажке, в которой мы недавно поселились, без малого почти сто лет. Прочные, толстые стены сначала вселяют уныние, но потом, ты привыкаешь к этому дому и к ряду сарайчиков за ним, и даже к неказистым лавочкам напротив одного из двух подъездов. Кажется, что ты жил здесь очень давно и может даже состарился вместе с домом. Но, кроме высоких потолков и цоколя, просторных комнат нашего милого гнёздышка, моего ещё не совсем мёртвого художника весьма радовал вид из окон. Все они смотрелись во двор, а за двором, за полуголыми осенью и пышными летом деревьями, мерцало озеро. Настоящее, маленькое озеро, островок нетронутого ретро, зыбкой детской мечты. Даже не знаю, что заставило меня прийти на озеро сейчас, глубокой зимой. В квартиру мы въехали осенью, и оно улыбалось мне из-за тополей, дразнило какой-то щемящей тоской по утраченной сказке. Теперь оно покрылось льдом, птицы куда-то улетели, ни одного крика, взмаха крыльев, щебета… Только лёд, поскрипывание снега под ногами и противный холод, залезающий под

воротник, кусающий за уши. Холод, лёд, запах простуды, дыхание бескрайнего севера и ещё

чего-то неуловимо-одинокого…

    До этого я смотрел на озеро лишь из окна. Если светило солнце, вода переливалась затейливой рябью, бросалась в глаза из-за раздетых тополей, редких и высоченных. Я сдвигал в сторону гардину, ставил подальше горшок с алоэ и долго смотрел на воду. Иногда над тополями с хохотом взмывали чайки. Странно было видеть, как их крылья разрезают гладь осеннего неба. Морская лазурь чаек и свинцовая синева надвигающейся зимы. Море, горячий песок и голая, осенняя равнина. Кроме чаек были и утки, и фазаны - пухлые курицы, беззаботно вышагивающие по траве. А сейчас птицы исчезли, просто не выдержали мороза.

    Я предварительно надел тёплый свитер под зимнее пальто, повязал вокруг шеи колючий шарф, заправил джинсы в сапоги. Только после этого запер квартиру на ключ и неторопливо пошёл к озеру. Снег мелодично поскрипывал под подошвами моей далеко не легонькой обуви, тропинка петляла между острыми пиками сухой травы. Лёд отливал серебром и у дальнего берега по уцелевшей полоске воды плясал луч солнца.

   Вам когда-нибудь приходилось задаваться вопросом: с чем можно сравнить бесплодие? Какой образ, какие ассоциации вызывает у вас это слово? Лично я раньше об этом и не помышлял. Быть может вам придёт на ум что-то вроде сморщенного яблока, разбитой вазы, сгорбленной старухи. Нет. В моей памяти оно навечно останется жить вместе с одинаково-пустыми днями, ленивой белизной постели, унылостью комнат, стуком ледяных снежинок о стекло. Да, я слишком хорошо познал смысл этого слова за несколько последних лет. Каждое утро я просыпался с мыслью о том, что ничего не могу изменить, каждую ночь я засыпал со знанием того, что не могу дать новую жизнь. Бесплодное, хотя и крепкое молодое тело. Я был пустым, как картонная коробка в подарочной упаковке. Долго снимаешь фольгу, развязываешь шёлковую ленту, а внутри ничего нет. Ни подарка, ни сюрприза. Сплошное разочарование. Другого слова и не подберёшь. Часто лёжа в постели, и, пуская под потолок прозрачные кольца дыма, я старался не думать о будущем, но настоящее слишком пугало своей пустотой, не предвещало ничего хорошего. Что и говорить, Дана смирилась с этим, она готова была терпеть. В глубине души, она, возможно, всё ещё продолжала робко надеяться, и я не слышал от неё ни одного упрёка, ни одного горестного вздоха… Я сам изводил себя, изводил безжалостно все эти десять лет совместной жизни. Диагноз – бесплодие. Окончательный и бесповоротный. Медицина редко ошибается и в отношении меня исключены любые лазейки для отмены страшного приговора. Я часто говорил Дане: «Да, я бесплодный, но бесплодный не только как самец, дающий потомство, но и как человек создающий новое. Жизнь проходит впустую». В такие минуты она всегда старалась отшутиться, перевести разговор на другую тему. Она сознательно уходила от тяжелого и неприятного, всего, что может причинить боль. Она не понимала, что я хоронил в себе художника, такого же бесплодного и одинокого, как этот бездетный, худой мужчина, которого никто и никогда не назовёт отцом.

    Долгое время я дико боялся, что Дана меня бросит. Страх перешёл в навязчивую мысль, манию. Почти каждую ночь мне снилось, что она уходит, хлопает дверью, забирает вещи, говорит о том, что никогда не вернётся. Я просыпался в холодном поту, крепко прижимал к себе мирно спящую жену, а наутро был сам не свой, по несколько раз в день звонил ей на работу, пытался проверить, не врёт ли она мне, шёл на разные провокации и уловки. Дошло даже до того, что я всерьёз начал приглядываться к женщинам-коллегам, гадал, которая из них могла бы быть со мной, если Дана найдёт другого. Сейчас, стоя у озера и глядя на его спокойное, замёрзшее чело, я грустно улыбался, вспоминая о тех переживаниях. Всё ушло как дым. Она решила стать моей подругой до конца дней своих.

    В этот зимний час озеро тоже было бесплодным, но, несмотря на это, оно приносило мне

утешение. Художник сонно протирал свои заспанные глаза и не мог не отдать должное

открывавшейся перед ним картине. Я стоял и мёрзнул до тех пор, пока не пошёл крупный снег и обзор заслонила скользящая пелена снежинок. Я снова прошёл по узкой тропинке, снова под ногами весело поскрипывало. Обогнув деревья, я оказался напротив нашего дома. В двадцатых годах прошлого века его построили работники ближайшего крупного завода. После войны здесь было женское общежитие. Старушки даже говорили, что на месте нашей квартиры был красный уголок. Партийное, колючее, отжившее. Дом одряхлел, но не показывал вида. Таким бодрым стариком, как он мне никогда не быть. Я не без удовольствия взглянул на наши окна, пластиковые с решётками, самые лучшие из всех, лишний раз стряхнул снег с воротника.

   - Дядя Андрей, дядя Андрей! …

    Ну, вот. Ко мне навстречу, на всех парах неслась Сонька, дочурка соседей сверху. Пятилетняя, но не по годам развитая и бойкая. Это она всё время кричала под нашими окнами, выйдя на прогулку, это её любили и знали все местные собаки и кошки, это её резвые ноги каждый вечер топали по потолку, что несказанно злило Дану. «Ненавижу эту девчонку, - часто говорила она, когда над нами словно проносился табун диких лошадей, - уже такая большая и всё никак не бросит дурью маяться. И что это за родители, совсем не делающие замечаний ребёнку». Вообще-то Дана казалась мне странной в отношении к детям. После рабочего дня в школе она никогда не забывала рассказать, как сильно её выводят из себя малыши третьего класса, как нагло они ведут себя на уроках. Честно говоря, я даже  представить себе не мог, что на эти милые мордашки, которые я видел рядом с ней на фотографиях, можно всерьёз сердиться и обижаться. Учителю, и в первую очередь женщине, вряд ли можно было искренне изливать свой гнев на этих милых шалунов. И всё это притом, что на самом деле Дана давно была готова стать матерью, и я уверен, что с этой ролью она бы справилась великолепно. Возможно, в женском понимании существует чёткая грань между своими и чужими детьми. Но, как бы то ни было, у меня к детям всегда был особый настрой. В последнее время мне всё больше нравилось наблюдать за ними. Было в их голосах, действиях, рассуждениях что-то звучно-трогательное, неподдельное. Да, в них, для меня, звучала всё та же живая музыка красоты, искренности, свободной от любого ига, природы.

    С Сонькой мы стали хорошими друзьями почти сразу после первого знакомства. Произошло оно на третий день после нашего заселения. Поначалу она всё пряталась за спину отца, с которым мы разговаривали у подъезда, потом всё смелее и смелее начала демонстрировать мне, всё ещё из-за его спины, свои игрушки. Я изловчился и выхватил из её рук какую-то большую и довольно потрёпанную, поднял вверх и решительно заявил: «Всё, добаловалась. Ни за что теперь не отдам». «Отдай, отдай», - полухныча, полукрича требовала она, довольно неудачно подпрыгивая на месте. Но в её карих и хитрых глазках так и плясал бесёнок, кудряшки выбились из-под шапочки, курточка поднялась вверх до самой груди. Я видел: на самом деле она не сердится. Отдав, наконец, игрушку, я нарочно деловито откашлялся и строго представился: «Андрей Станиславович». «Софья Константиновна», - не моргнув глазом, парировала она и впервые мне улыбнулась.

    Потом, изредка, я, Соня и Дана вместе гуляли по заброшенному парку, недалеко от дома. Раньше парк, как и огромный дворец культуры, были неотъемлемой частью города, чуть ли не его визитной карточкой. Сейчас, когда сердце завода с каждым днём билось всё реже, никого не удивляло, что и парк, и дворец так преждевременно умерли. Дворец стоял чёрной, недвижимой громадой, а парк, огромный, заросший травой, навевал воспоминания о безмятежном детстве. Когда-то мы с родителями каждый год ходили сюда на празднование Дня металлурга. В воздух взлетали разноцветные шары, на каждый аттракцион толпилась куча народа, детям покупали сладкую вату и мороженое, а когда становилось темно, в небо запускали салюты. Теперь другое. И для Сонькиного поколения парк навсегда останется мёртвым и запустелым. Я знаю, что, по крайней мере, ещё лет двадцать за него никто не

возьмётся, местным властям совсем не до этого.

    Во время наших прогулок Сонька бегала по полудиким аллеям, собирала в охапку шуршащие листья и даже умудрялась находить во мху под пнями, бледные, поганочные грибы. С Данной она мало говорила, а вот меня поминутно дёргала за руку, заставляла восхищаться её бесценными «сокровищами». Пару раз она даже заходила на чай к нам в квартиру и, конечно, уходила с конфетами и подарками. Родители Соньки, к сожалению, не нашли с нами общего языка. И на это были свои причины. И грузный, флегматичный Костик, и его болтливая, неопрятная Марина, по уши погрязшие в долгах и кредитах, по всей видимости, не испытывали к нам, благополучным и интеллигентным, даже намёка на дружеское расположение.

   Сейчас, Сонька бежала ко мне со всех ног, рискуя поскользнуться и упасть в снег. Подбежав так близко, что я уже смог как следует рассмотреть её красную шубку и вязаную шапочку с цветком, она быстро затараторила:

   - Дядя Андрей, дядя Андрей, покатай меня на санках. Папа сейчас на работе, мама готовит обед…

   - Погоди, погоди, а где же сами санки?

   - Я их вытащу. Ты только не уходи.

   - Соня! – окно на втором этаже с грохотом распахнулось, и в нём показалась голова Марины, - хватит гулять, иди домой. Я сварила твою любимую манную кашу.

   - Но тут дядя Андрей…

   - Привет, Андрей, - она слегка кивнула головой, сделав вид, что только сейчас меня увидела.

   - Здравствуй, Марина. А мы тут хотели на санках покататься.

   Сонька даже в ладоши захлопала, видимо представив, как быстро бы я тащил санки, заменяя резвого жеребца.

   - Нет, - мать одним словом уничтожила её надежды, - я боюсь, что ты простудишься.

    Мы с Сонькой вошли в подъезд, и прежде чем подняться вверх по ступеням, она печально вздохнула и с сожалением отметила:

   - Да, хорошо бы покатались.…..

   - До свидания! – я помахал ей рукой и, вынув ключи, открыл дверь в квартиру.

    Внутри было так тепло, что я сразу мысленно даже поблагодарил Марину за резкое вмешательство. Я, как измученный странник, который, наконец, после всех скитаний, находит приют у очага, с удовольствием разделся, почувствовал, как тело наполняется живительным теплом. После двух чашек кофе мне стало ещё лучше, настолько, что смертельно захотелось услышать Дану. Я набрал её номер на мобильном, и, рискуя вызвать пламенный гнев жены, оторви я её случайно от работы, стал слушать модную песню вместо протяжных гудков.

   - Да, Андре, - она часто называла меня так толи всерьёз, толи в шутку.

   - Я не помешал?

   - Нет. Ещё немного и я буду собираться домой. Ты соскучился?

   - Очень, - я тотчас изменил голос и продолжал уже плаксиво и жалобно, - гулял на улице, замёрз, устал, никому не нужен…

    - Бедный, бедный, ну кто тебя ещё пожалеет.

    - Первый день отпуска и в полном одиночестве. А я хочу заботы и любви.

    - Ну, мне ещё хуже, - она на несколько секунд прервала беседу, чтобы пригрозить какому-то Роме, отобрать у него дневник, - мне пока отпуск и не светит. На каникулах директор всё равно заставит приходить в школу, заполнять журналы…

   - Зато на Новый год мы целых четыре дня будем вместе. Осталось всего полторы недели.

   - Да, уж. Хотя бы. Ну, всё, жди, скоро буду.

    Она положила трубку, а я ещё некоторое время тупо смотрел на экранчик до тех пор, пока

он не потух. Дана не так скоро доберётся до дома, пройдёт ещё, как минимум, час. Можно покопаться в интернете.

   Я прошёл в небольшую комнату, где у нас размещался письменный стол с компьютером, кровать и ещё два шкафа с одеждой. Включил сначала монитор, затем блок питания, важно уселся в кресло на колёсиках. Поиск в гугол. Что же мне нужно? Я так давно не смотрел хороших фильмов, может, даже, не помешала бы глупая, но очень смешная кинокомедия. Нет. Хорошо, но в другой раз.

    Я в деталях помню всё, о чём я думал  в тот день. Это важно. Вернее, тогда я ещё не знал, что 24 декабря, первый день моего отпуска, окажется переломным в моей жизни. Теперь, когда всё уже кончено, мне важно восстановить его в памяти. Я решил (спонтанно, просто само собой) посмотреть подборки старых фотографий. Да, конечно, здесь опять не обошлось без спящего, но всё-таки ещё живого художника. Он не мог творить, но хотел хотя бы созерцать уже сотворённое другими в двадцатые, тридцатые, сороковые годы прошлого столетия. Наверное, Дане не очень понравились бы эти чёрно-белые фото.

    Огни ночного Чикаго, американские девушки в шляпках и чулках со стрелками, мужчины в костюмах и начищенных уличными мальчишками туфлях. Старая Москва с лицами запуганных и сирых, длинная очередь на трамвай. Кудрявые английские, французские, русские детишки с собачками и куклами, с котами и обезьянками во все времена одинаково хорошенькими…. Сто процентов, что Дана нашла бы это скучным. Впрочем, как говорится, на вкус и цвет товарища нет. Я не просто смотрел, а жил вместе с ними. Это я, вместо того господина с тростью, смотрел на витрину бакалейного магазина, это я, да я, балансировал на пирамиде из нескольких табуреток смело взирая вниз, в клокочущую бездну с крыши небоскрёба. Я бастовал вместе с безработными жертвами Великой депрессии, разносил хрустящие газеты и слонялся по городу с пухлым животом, прося милостыню у таких же голодных и пухлых, скрывался от бомбёжек в страшные годы войны. Не только Дане, я знаю, многим было меня не понять. Но время шло незаметно, я с головой погружался в прошлое, дышал его воздухом, а ещё дико завидовал этим удачливым, невидимым фотографам, которым посчастливилось жить в такие великие времена, творить легко, играючи, пусть даже навсегда оставаясь за кадром. Мысленно я снимал перед ними шляпу. Кем были эти счастливые люди? Пусть даже пьяницами и неудачниками, неважно, главное, что их фото до сих пор живы, их смотрят, о них говорят, дискутируют в чате… Рыдай, художник! Хорошо, что ты спишь.

    Иногда на глаза мне попадались очень странные фото. Например, две девушки, сидящие на траве в истомных позах. Чулки ниже колен, юбки приподняты, лица размалёваны. Они позируют полуобнявшись, улыбаясь во все тридцать два зуба, и при этом, одна из них, левой рукой держится за… детскую коляску, в которой, по всей видимости, спит младенец. Или вот, монашки ловят рыбу, дурачатся и, по-моему, чересчур непристойно. Я пролистывал подборку за подборкой, не оставляя в сети глупых комментариев. Папка за папкой, страница за страницей. На эту фразу, выделенную красным шрифтом, как ни странно, я обратил внимание не сразу. Когда я прочёл её бегло, не вникая в суть, меня отвлекли крики на улице.

    Кричал Павлик, мальчишка из соседнего подъезда, а вторила ему Сонька. Да, я не ошибся, я слишком хорошо знал её голос. Откинув гардину и привычным движением отодвинув в сторону горшок с алоэ, я увидел фигурки детей на белом полотне снега. Павлик, заделавшись быстрой лошадкой, катал Соньку на санках. Сонька на санках. Вот уже и санки на Соньке. Они опрокинулись, а она встаёт и как видно отчаянно хохочет. Ничего себе. А как же холод и успела ли она съесть манную кашу? Выходит, Марина нарочно позвала её в квартиру. Выходит ещё, что грубый и драчливый Павлик лучше культурного и доброго дяди Андрея. Чепуха какая-то! Я почти с раздражением отошёл от окна и снова уткнулся в монитор, пере-

читал фразу. «ПОСМЕРТНЫЕ ФОТО ВЗРОСЛЫХ И ДЕТЕЙ. ЛУЧШЕ ЭТОГО НЕ ВИ-ДЕТЬ!». Что значит «посмертные»? Невольно на ум пришёл фильм «Другие» с Николь Кидман, благодаря которому, я впервые узнал, что в девятнадцатом веке бытовала традиция разряжать, усаживать в кресла и фотографировать мёртвых. Фильм я смотрел лет пять назад, да и фото в нём показывали мельком. Ощутив, как во мне шевелится любопытство, я без раздумий щёлкнул курсором по строчке.

    А потом время остановилось, также, как тогда холодным, мартовским днём детства. Я зрел, видел, впитывал и о, боже, только дремавший до этого, он снова проснулся. Он ожил, чтобы на сей раз заявить о себе во весь мощный и непобедимый голос.

 

Художник проснулся

 

   Ну да, они были мертвы, хотя и сидели рядом с живыми. Иных было невозможно отличить от живых. И, тем не менее, смерть уже властвовала над ними. У тех, с закрытыми глазами на лицах замерло бледное клеймо вечности, у тех с глазами открытыми, широко распахнутыми, на лбу, щеках и переносице словно застыла тончайшая паутина. Так тонко бывает только забытье сна, глубокого и безмятежного. Нет, покойники в гробах, окружённые пышными венками, плачущими родственниками были именно такими, какими мы и привыкли их видеть. Вот, дескать, умерший, вот похороны, вот яма, земля, крест, последнее прости, прощай, слёзы и рыдания. А здесь, родные рядом, но они не плачут, нет цветов. Мёртвые последний раз играют в жизнь, притворяются живыми. У одних, как у плохих актёров это выходит со скрипом, но другим Станиславский точно прокричал бы «верю». У них получилось.

    Небольшой текст перед фото оповещал о том, что на рубеже девятнадцатого и двадцатого столетий семейные альбомы считались роскошью и, понятно, при жизни многие так ни разу и не попадали в объектив. Случалось, что ребёнок или старец умирал, а в семье не оставалось даже его крошечной фотокарточки или рисованного портрета, вот и стремились увековечить милые черты, да ещё вдохнуть в тело искусственную струю жизни. Я смотрел, как заворожённый, старался не упустить ни одной чёрточки, ни одной детали. Все фото были чёрно-белыми, но именно от этого моя фантазия разыгралась в полную мощь и сама начала их раскрашивать.

    Первое фото – три сестры, три молодые девушки. Некрасивы, но вполне свежи, вполне героини своего времени. Стоп. Девушка в центре мертва. Но, где это видно? Взгляд устремлён прямо в объектив, осанка прямая и ровная, держит сестёр под руки. Только на первый взгляд всё так. Значит, на самом деле, это они её поддерживают и если приглядеться, то заметишь, что улыбки у сестёр вымученные, грусть в их глазах всё выдаёт… А она… Конечно, и как я раньше не заметил: уголки рта опущены, словно поползли к низу, нижняя губа слегка закушена, как это часто бывает у мёртвых. Впалое омерзение смерти. Я вдруг почувствовал, как рвота сама подступила к горлу, я не мог справиться с отвращением. Но это продолжалось только несколько мгновений. Я собрался и пролистнул дальше. Бабушка и две внучки. Бабушка мертва. На вид милая и добродушная старушка с ясным и спокойным взглядом. Кто бы мог подумать, что она уже никогда не произнесёт ни слова… Но, дальше. Негритянская семья. Один из сыновей-подростков мёртв. Попробую понять который. Этот. Он слишком высох, да и щёки впалые, играет плохо, зрачки слегка закатились под веки. Видимо, болезнь его вымучила… Ладно, дальше. Я заметил, что мои ладони вспотели только тогда, когда в очередной раз передвигал колёсико мыши. Каким-то шестым чувством я угадывал, что впереди меня ждёт некое открытие, что-то впечатляющее и жуткое.

    Две девочки-сестры. Обе в одинаковых платьях с кружевными воротниками. Одна из них

будто едва заметно улыбается, попуприкрыв веки; вторая - прижалась к её плечу, глаза широ-

ко распахнуты. Которая мертва? Я по-настоящему растерялся. Обе подозрительно ясно излучали жизнь. И та, что слегка улыбалась, и та, что серьёзно смотрела в объектив. Я обратился к тексту. Девочка слева, та, что улыбается. Странно. Оказывается, её сестра тоже скоро умрёт от той же болезни, но пока ещё об этом не знает. А, может, догадывается? И потому, так крепко прижалась к мёртвой сестре, в лице застыло предчувствие неизбежности? Может, она интуитивно чувствует, что теперь её очередь? Я снова обратил взгляд на сестру слева. Нет, этой уже нечего страшиться. Теперь меня очень заинтересовала её странная, такая кроткая, безмятежная улыбка. Я бы даже мог назвать её счастливой и мечтательной. Девочка будто видит красочный сон или рисует в фантазии желанный подарок.

    На следующем фото была другая девочка, сидящая в кресле, возле рождественской ёлки. Завитые локоны небрежно спадали на её плечи, банты и куклы, кружева и бумажные ангелочки, в хаотичном беспорядке разбросанные по полу и по стульям, стоящим вокруг кресла, навязчиво кричали о празднике. Казалось, девочка так заигралась, что забыла обо всём на свете, взяла в руки самую большую куклу и в этот миг блеснула фотовспышка. Минутное дело. Один щелчок и уже история. Как же всё-таки далёк от нас этот девятнадцатый век! Снова вся картина, созданная фотографом, всего лишь иллюзия. Хозяйке куклы уже не нужны игрушки, её не радует ёлка. В тексте говорилось о том, что фото было сделано специально для бабушки, которая жила далеко и не должна была узнать о смерти внучки. Оказалось, провести бабушку не удалось. Она всё почувствовала. Я уже хотел двинуться дальше, но неожиданно задержался. Нет, эта девочка не улыбалась. Её лицо было серьёзно и сосредоточено, но, в то же время, на нём лежал блик неземного света. Я видел белые полотна щёк с синими прожилками, отточенные невидимым скульптором черты, застывшие, беспечно-покойные. Конечно, это лицо озаряла своя особенная, пусть на первый взгляд и невидимая, улыбка. Клянусь, я смог её уловить.

    Следующее фото. И снова маленькая девочка, красивая, как сказочная принцесса. Белые банты в чёрных косах, белое платьице и длинные тени от ресниц на хорошеньком личике. Она будто дремала среди своих игрушек, откинув голову на белоснежную подушку. И тоже, едва заметно, словно дразня меня, чуть-чуть улыбалась. Это не было ошибкой. Она улыбалась, видя то райское, туманное царство, остров далёкий и одновременно близкий…

   Дальше я просматривал фото за фото, видел мёртвых девушек и женщин, стариков и зрелых мужчин. Но, ни у одного взрослого я, всё же, не поймал той лёгкой улыбки, что так ясно читалась на лицах мёртвых детей. Наконец, страшные фото закончились, но ещё оставалась папка. Сегодня я решил увидеть всё сразу и поэтому, даже не колеблясь, открыл её. Экран монитора тотчас сделался чёрным, но потом на нём вдруг появилось изображение зажжённой свечи, рядом с которой, лежала красная роза с осыпающимися лепестками. Как по волшебству, заиграла печальная, красивая музыка. Она проникала в самое естество, по коже побежал мороз, в то время как свеча на экране выгорела дотла и, вместо неё, одна за одной, начали возникать фотографии. Дрожа, я снова приник к монитору, стараясь не упустить ничего. Это снова были мёртвые дети, совсем маленькие, где-то до пяти лет. Разница с предыдущими фото заключалась в том, что все они покоились или в гробах, или на кроватях. Головы на подушках, в ногах и в изголовье цветы. Признаюсь, в сочетании с музыкой, эти сменяющие друг друга картины могли не поразить только самого стойкого и бесчувственного человека. И хотя я сам никогда не был и не буду отцом, но мои глаза невольно наполнились влагой, задрожали веки. Эти маленькие тела с невинными лицами, на каждом из которых я отмечал всё ту же улыбку, наводили на мысль о бессмертии души, бренности нашего тленного тела. Они лежали в разных позах, в разных обстановках, разные по возрасту и полу. Но, к каждому из них уже прикоснулся ангел, незаметно погладил чело, ребёнок улыбнулся и застыл, а душа вслед за ангелом понеслась в небо.

    Раньше я никогда не задумывался нал тем, почему детей сравнивают с ангелами. Всё это

казалось мне просто метафорой, поэтической аллегорией. Не более. Сейчас же, всматриваясь в эти лица, едва сдерживая слёзы, я отчётливо осознал: вот они, вот настоящие жители поднебесья, помыслы которых при жизни были ничем не запятнаны, не осквернены.

    Музыка всё ещё звучала, фото сменяли друг друга, когда раздался звонок в дверь. Само собой, это была Дана. Она вернулась, но я даже не сразу сообразил, что нужно пойти и открыть ей. Я возвращался на землю из заоблачных скитаний.

   - Андрей, да ты что оглох?

   Я ошарашено отодвинулся в сторону, чтобы разминуться с ней в узком коридоре.

   - Чего стоишь, как вкопанный, прими сумки.

    Она всучила мне два тяжёлых пакета, от которых дурманяще пахло мандаринами, и начала расстёгивать молнии на сапожках. Я механически отнёс пакеты на кухню и так же механически разобрал их. Фрукты и колбасу в холодильник, крупу в шкаф, хлеб в хлебницу. «На автомате» пошёл в спальню. Дана уже переодевалась в домашний халат, успевая одновременно заплетать волосы в толстую косу.

   - Что случилось? – она в упор посмотрела на меня и уже не отвела взгляда, - только не говори, что ты уснул возле компьютера.

   - Я не спал, - голос у меня почему-то был хриплым и глухим.

   - Тогда что?

   - Ничего.

   - Вот только этого не надо. Я не первый год тебя знаю. Рассказывай, пожалуйста… Наверное, опять моя любимая свекровь постаралась.

   Дана терпеть не могла мою мать и та со всем пылом души отвечала ей взаимностью.

   - Да нет, она не причём.

   - Тогда кто «причём»?

   - Видишь ли, дело в том, - я не знал, стоит ли говорить ей, но с другой стороны врать было бесполезно, - я кое-что увидел в интернете. Довольно мерзкое и…

   - Ну, что «и»?

   - И страшное. Тебе лучше не смотреть.

   - Убийство или авария? Кто-то заснял на видео?

   - Нет, - я подошёл к столу, щёлкнул мышкой, - если хочешь, посмотри сама.

   - Хочу. Валяй.

   Она села на стул, а я стоя, облокотился на его спинку.

   - Только предупреждаю сразу…

   Но она лишь махнула рукой и с самого начала стала листать фотографии. Опять я видел этих взрослых и маленьких покойников с широко открытыми и полу прикрытыми глазами, с лицами, как будто живых или масками-изваяниями. Дана ни о чём не спрашивала, видимо, она внимательно читала текст перед каждым фото. Посмотрев всё до конца, она смело открыла папку. Снова заиграла щемящая мелодия, снова на экране горела одна одинокая свеча и осыпались лепестки с розы. Ангелы покоились в мире. Все они улыбались, но видела ли это жена, видела ли она то, что видел я? Отыграл финальный аккорд. Дана оторвалась, и я заметил, что она взволнована. Она не сразу начала говорить.

   - Андрей, как ужасно. Зачем ты это смотрел?

   - Я же говорил тебе «не стоит», - я ласково обнял её за плечи и поцеловал в макушку. От неё так приятно пахло. Эти духи я покупал ей сам, и потому всегда узнавал их запах.

   - Я только что видела живых детей в школе, а здесь…

   - Да, яркий контраст, но я предупреждал…

   - Хватит, - она резко встала из-за стола и шумно задвинула стул, - больше про это говорить не хочу. Ты голоден?

   - Да.

   - Идем кушать.

   На кухне я мало чем помог ей. Всё валилось из рук, спички не зажигались, чай проливался на свитер, и что самое гадкое, кусок в горло не лез. Как только я усилием воли пытался вызвать в себе прежний, волчий аппетит, подносил ложку ко рту, как тут же вспоминал то опущенные к низу уголки рта, то выпученные глаза мертвецов. Меня тошнило. По-видимому, и Дане было не сладко, только она не хотела этого показывать. Ела она вяло и медленно, что было ей не свойственно. К чаю, она совсем не притронулась.

    Я даже не знал, что и думать. Может, стоило всё же казнить себя за эту непростительную халатность? Дана всё-таки женщина, ей не стоит видеть подобное тому, что она видела сегодня. Мне хотелось как-то объяснить ей, что я неумышленно набрёл на эту гадость, но зная категоричность жены, боялся даже начинать разговор на эту тему. После того, как мы вместе убрали со стола и помыли посуду, я уселся на диван в зале и закурил. Я всегда курил прямо в квартире и Дана, странное дело, даже не ворчала по этому поводу. Я, как мог, всё дальше уходил в мыслях от тех фотографий, я несколько раз брал в руки газету, но плохо понимал, о чём читаю. Наконец, я отбросил газету в сторону.

   - Ты знаешь, я сегодня был на озере.

   - На озере? – Дана вздрогнула и слегка от меня отстранилась.

   - Я давно хотел туда сходить, и вот сегодня от нечего делать…

   - Но ты же обещал, что мы сходим туда вместе, и вообще, нашёл время, сейчас, зимой… В конце концов, если тебе действительно нечего делать мог бы убраться в квартире, приготовить обед к моему приходу, сходить за ёлкой…

    Она начинала заводиться. В данный момент объяснять жене, что иногда любому человеку хочется побыть одному, да ещё и наедине с природой, было бесполезно и крайне опасно. Я не решился и вместо этого уцепился за фразу о ёлке, как за спасательный круг.

   - Постой, а что в этом году мы не будем ставить нашу, искусственную?

   - Нет, - сердито отрезала она, поджав губы, - я хочу нормальную, живую… Мог бы сходить и купить.

   - Но, я же не знал. Это не проблема, могу купить завтра.

   - Зачем завтра? На следующей неделе, - возразила она, сама себе противореча, - выберешь попушистее и позеленее… Главное, чтобы от неё сильно пахло хвоей.

   - Будет сделано, мэм! – я ловко приложил руку к виску, втайне довольный тому, что буря миновала. В нашей семье именно на мне лежала почётная обязанность наряжать ёлку. Я подозревал, что Дане было неприятно каждый год доставать гирлянды и игрушки, снова и снова отмечая, что в доме нет пухлого и шумного карапуза, который бы искренне им радовался. Неожиданно от мыслей о ёлке я перескочил к мыслям о злосчастных фотографиях, к девочке в окружении кукол, чьё лицо на фоне рождественской атрибутики больше других врезалось в мою память. Чтобы развеять мерзостный привкус смерти, я включил телевизор, пощёлкал пультом по каналам и остановился на какой-то глупой, юмористической передаче. Слушая полную, и, кстати, совсем не смешную, бредотину комиков, я искоса поглядывал на Дану. Холодная и непроницаемая, как скала. Иногда я не понимал свою жену. Я терялся в догадках, о чём она думает, почему поступает так, а не иначе, но не находил ответа.

    Потом мы смотрели фильм о бедной женщине с тремя детьми, которая, в конце концов, всё-таки со скрипом уступила ухаживаниям одинокого миллионера. Вместе стелили постель. Я выкурил перед сном ещё одну сигарету. Не к чести моей будет сказано, но когда свет был потушен и горячее тело жены в шелковом пеньюаре оказалось совсем рядом, я не испытал ничего кроме усталости. День прошёл в праздном отдыхе, но мне казалось, что я отпахал смену в забое. Разбитость и апатия. Ничего больше. Даже после того, как мы несколько раз поцеловались, ничего не поменялось. Дана не могла не заметить.

   - Если хочешь, может, лучше о чём-нибудь поговорим?

   Всё же, она хорошо научилась понимать меня за годы семейной жизни.

   - Хочу.

   - Включи свет.

    Я потянулся через подушки и нажал на выключатель. Ночник озарил комнату, как если бы ночной светлячок ворвался во тьму леса. Дана лежала на спине, задумчиво глядя в потолок.

    - Я понимаю, что и говорить то не о чем…

    - Дай сигарету.

   Да, такое с ней иногда случалось. Она курила редко и только, в тех случаях, когда нервничала. Я протянул ей одну из пачки, помог подкурить. Она затянулась, по-прежнему глядя в потолок. Я предусмотрительно сунул в её руку пепельницу.

   - Андре, почему смерть так впечатляет?

   - Ты знаешь, я много об этом думал и, похоже, дело не только в том, что люди боятся неизведанного. Нет, это ещё не всё… Конечно, никто не знает, что ждёт нас за тем порогом, за той границей, и это всегда пугает…

   - Но экстрасенсы знают и не боятся, - заметила она, натягивая на себя одеяло.

   - Экстрасенсы общаются с душами, знают всё о том свете. Они не думают о теле… Видишь ли, тело и могила для них не имеют значения. Они знают о перерождении, реинкарнации, а мы, простые смертные, мыслим по-другому… Понимаешь, мы никак не можем избавиться от этой гадкой ассоциации смерти с землёй, разложением, червями. Вот, откуда этот зловещий могильный трепет, мы невольно примешиваем тело, тогда как, нужно думать только о душе, видеть лишь её, забыть про оболочку.

   - Так значит всё дело в этом?

   - Не всё, но в моей теории есть доля правды. Я часто спрашивал себя, а что было бы, если б всё же кремация стала нормой. Пусть лучше урна с прахом, чем эти вонючие кости в яме.

   - В самом деле, - она слегка приподнялась на локте, - ты прав. Если бы трупы сжигали было бы куда лучше.

   - Вот именно, - я не удержался и тоже закурил, - могила – плохая традиция, она примешивает лишнюю долю страха перед смертью, она пугает и приводит к заблуждению… Скорее всего, смерть не так страшна, как её малюют. Переход от одной формы жизни к другой, небытия нет. Не зря же философы, говорили, что небытие невозможно помыслить, жизнь так устроена.

   - И всё же эти дети, - Дана затушила окурок, - которых мы сегодня видели…эти мёртвые люди…они ужасны. Я смотрела на них и, ты прав, мысленно уже видела разложение. Вот почему это так противно – сажать их рядом с живыми.

   - Я же говорил, Дана, мы слишком помешаны на теле. Видим мёртвое тело и сразу забываем про душу. Но у детей душа даёт о себе знать. Их трупы не внушают отвращения, о разложении даже не думаешь… Ты знаешь, можешь считать меня дураком, но все они улыбаются.

   - Как улыбаются?

   - Да нет, не в прямом смысле слова, но я сегодня заметил, что на всех детских личиках лежит особый свет. Он идёт толи свыше, толи изнутри, и мне даже показалось, что мёртвые дети очень похожи на ангелов. Они видят рай, и смело в него входят. Нет больше страданий для этих маленьких людей, они умерли невинными.

   - Ну, Андре, похоже, тебя уже понесло, - она улыбнулась, и я почувствовал себя полным идиотом.

   - Я, правда увлёкся, прости.

   - Ладно, но всё же, не пойму, что тебя так поразило. Мёртвые дети и есть ангелы, да и живые тоже… Конечно, они ангелы. Туши свет, будем спать. Завтра мне на работу.

    Я щёлкнул выключателем, и светлячок мгновенно покинул дебри леса. В ту ночь я долго

не мог уснуть. Что-то жуткое и загадочное подкрадывалось ко мне из углов, дышало у изголовья кровати. Наутро мне стыдно было рассказывать Дане о своей непонятной тревоге. Снег всё шел и шел. После ухода жены, я выглянул в окно. Дворник уже возился с лопатой у подъезда. Снег доставал ему почти до колен. Сегодня от света снега утро наступило раньше. Я вернулся к дивану, хотел его собрать, но, только прикоснувшись к мягкой массе одеяла, почувствовал неудержимое влечение сна. Почему бы и нет? Постель манила меня, а я так редко мог себе позволить в ней понежиться. Юркнув под одеяло, я сам не заметил, как тотчас уснул, согретый собственным дыханием. Резкий звонок в дверь разбудил меня около десяти утра. Нехотя поднявшись, я сонно прищурясь, заглянул в глазок. Это была баба Поля из соседнего подъезда. Хочешь не хочешь, но нужно было отворять.

   - Андлюша, - шамкая одними губами, поскольку зубов уже давно не было, она умоляюще смотрела мне в глаза, - телевизер сломался. Я токо уключить хотела, как он вот так вота мигнул, а потома и усё…

   - Хорошо, баба Поля, я всё понял. Вы идите, а я оденусь и сразу к вам приду.

   - Ой, сынок, спасибо. Это хорошо, что ты удома…

    Я не стал слушать дальше и захлопнул дверь. Наскоро одевшись и умывшись, я подумал о том, что не мешало бы сложить диван, но потом решил, что баба Поля ждать не будет. Это было не в её правилах.

   Баба Поля относилась к тем людям, вернее сказать к тем старикам, которые считают, что все на этом свете им чем-то обязаны. Она не стеснялась ходить по соседям с самыми нелепыми просьбами, звонила и звонила в двери, до тех пор, пока у кого-то не лопалось терпение. Человек «скрипя зубы» приходил на помощь, баба Поля торжествовала. Нас с Даной она, наверное, сразу отметила в списке жильцов красной галочкой. Вежливые и тихие, к тому же ещё не обременённые детьми… Что может быть лучше! Вот почему теперь, в первую очередь, баба Поля названивала у нашей двери, а уж затем обходила остальные квартиры. Сухая и прямая, как трость, она в свои восемьдесят пять, была на удивление бодрой. Теперь мне оставалось только повиноваться. Как джин, выпущенный из бутылки, я спешил на помощь к своему повелителю.

   На улице, несмотря на снежные заносы, было более- менее тепло. Я в распахнутой крутке, в шапке, но без шарфа, прошёл к соседнему подъезду. Крики и визг. Павлик снова катал Соньку на санках. Снова он, как лошадь, запряжённая в узду, бегал галопом, а Сонька, как истинная барыня надменно кричала «Быстрей, ещё быстрей». При виде меня Павлик остановился, и Сонька легко соскочила с санок.

    - А ты куда? – закричала она, подбежав ко мне и беря меня за руку. К её вязаной варежке прилипли комья снега, и теперь они таяли, стекая между моих пальцев.

    - К бабе Поле.

    - Я с тобой.

    - Ну, пошли, - краем глаза я заметил, что Павлик хмуро заложил руки за спину. Моё появление явно его не обрадовало. Ещё бы, такая весёлая игра прервалась.

   Светило солнце и снег искрился всеми цветами радуги. Когда мы вошли в подъезд, перед глазами сразу запрыгали огненные круги. Баба Поля, как и мы, жила на первом этаже. Звонить в её двери мне не пришлось. Она сама шустро выбежала нам навстречу и пригласила в квартиру. Сонька забежала первой, я вошёл за ней. Как жаль, что у меня не было с собой противогаза. Да, я совсем забыл, что у бабы Поли стоит невыносимый дух. Если бы кто-то спросил меня, какой запах преобладает, чем всё-таки несёт из квартиры, то я бы, не задумываясь, ответил: «Старостью». Старые окна, сто лет некрашеные батареи, пожелтевшие обои, мебель, к которой противно было притрагиваться… Всё вместе… безремонтное, запущенное, засаленное, не давало дышать полной грудью, но Соньку, похоже, это не смущало. Она уже вскочила на диван и прыгала к потолку, пружины скрипели жалобно и

надрывно. Баба Поля не возражала, она была в восторге от того, что кто-то посетил её скромную обитель. Глядя на Соньку, я невольно вспомнил о том, что старательно укладывал подальше в глубины сознания. Но впечатления были слишком свежими. Мёртвые дети с блаженной улыбкой, которую я так неожиданно заметил. Сонька тоже улыбалась только сов- сем не так. В каждом ее движении сквозила жизнь, детство, озорство, в ее лукавых глазах-бесёнках я видел зиму, снег, восторг, новый год, санки… У тех детей в глазах, если они были открыты, отражалась бездонная долина, уходящая в лету.

    Телевизор у бабы Поли, как исключение из правил, новый и большой, в самом деле не рабо тал. Несколько раз мне пришлось включить и выключить его, чтобы понять причину. Как я и думал, баба Поля нажала не на ту кнопку на пульте, спутник сбился, каналы исчезли. Мне понадобилось десять минут, чтобы устранить эту «усасную» поломку.

   - Ой, Андлюша, что бы я без тебя делала… Слава богу, показует.

   - Показывает, - прокричала Сонька, спрыгнув с дивана.

   - Ну, ты, егоза, подлосла то как, - баба Поля сложила руки на груди, с умилением глядя на эту заводную девчонку, - чем тебя угостить, пляник то будешь?

   - Нет, у вас всё невкусное, - отказалась Сонька, по-видимому, зная, что говорит.

   Я всё оглядывался по сторонам в третий раз (я третий раз был у бабы Поли) поражённый этим отчаянным запустением. На полке старинного буфета, за чистыми (!) бокалами сервиза, на белых вышитых салфетках стояли фото в рамках. Молодая баба Поля, её суровый муж, с которым она давным-давно рассталась, сыновья-близнецы, оба в одинаковых костюмчиках, стоящие на одинаковых стульчиках. Здесь им не больше четырёх лет. Обоих уже нет в живых, а внуки не слишком балуют визитами бедную старуху. Несмотря на то, что новая котельная прекрасно обслуживает наш дом, в квартире было холодно, дуло из всех щелей, а особенно тянуло от окон.

   Баба Поля видела, что я печально качаю головой, и потому, сразу, не слушая мои ответы (всё равно она глухая, зачем же утруждать себя), заговорила:

   - Да, всё стлашное, негодное, плопали мы, - она всегда говорила «мы» хотя уже десять лет жила одна, - плопала квалтила, нету лемонту, усё лушится, а внукам ненадоть. Я сталая, больная, это ж вы, молодые, усё новое себе сделали. Я знаю, класота у вас, а мене хоть плачь, - дальше она говорила и правда уже с надрывом, без слёз всхлипывая, - никто не ходить, усе позабыли, а ланьше, помню, идуть и идуть… Тады ещё, когда дед мой со мной жил, полна хата люду была, а тепеля покинули, тикають.

    Сонька перестала резвиться и с неподдельным любопытством смотрела на бабу Полю. Может, ей было интересно, почему она вроде и плачет и не плачет? Мне было неловко так сразу уходить, но запах не давал покоя. Мне хотелось дать ногой по этому еле живому стеклу и полной грудью вдохнуть воздуха.

   Пока баба Поля держала дверь в квартиру открытой, провожая нас, в тамбуре тоже воняло. Только выйдя на улицу, я, наконец, вздохнул с облегчением. Сам не зная зачем, я не только жадно ловил ртом холод, но и взял в руки комочек снега. Освежающая прохлада прямо от ладоней шла по всему телу, по крайней мере, так мне казалось.

   За углом Соньку ждала беда. Марина с полными сумками, которые она поставила на опрокинутые санки, зло прищурила глаза, увидев дочь.

   - Ну, и где ты была? – спросила она, едва кивнув на моё «здрасте».

   - У бабы Поли.

   - Что ты там делала? Санки бросила, Павлика бросила… Я больше ни за что тебя не выпущу одну. Думала: пройдусь по магазинам, всё будет нормально, а тут смотрите-ка…

   - Это я виноват, - сказал я, чтобы разрядить обстановку, - мне не надо было брать Соню с собой. Я был у бабы Поли, настраивал телевизор.

   - Ты уже взрослая девочка и должна думать о том, куда и с кем идёшь, - пеняла Марина

притихшей Соньке, полностью игнорируя мои слова. Затем она решительно впихнула дочь в подъезд, умудрившись прихватить и сумки и санки. Они ушли, я остался один. На душе сразу сделалось паршиво, как бывает всегда, когда тебя срамят или игнорируют. Кажется, я начинал тихо ненавидеть эту беспардонную Марину.

   Я оглянулся на озеро. Его по-прежнему не было видно. За деревьями только снег, белое, заколдованное царство Метелицы. Птиц тоже не видно и не слышно. На самой верхушке одного из тополей одинокое гнездо. Есть ли там кто-то? Пришлось возвращаться в квартиру. Ещё один день в одиночестве. Как только я закрыл за собой дверь и не спеша разоблачился, как сразу уловил отчаянные отзвуки голосов сверху. Голос Марины звучал угрожающе и низко, Сонькин – пронзительно и звонко, слышались какая-то возня, шум отодвигаемых стульев. Значит, конфликт был не исчерпан. Я прошёл в залу и закурил. Здесь было лучше слышно. Сонька кричала «А-а-а-а, ма-ма!», на что Марина отвечала нечто вроде «Ану, сюда, быстро!». Далее последовала экзекуция. Я понял, что Марина ударила дочь по Сонькиному крику, который резко перешёл в визг поросёнка. Я уже выкурил сигарету, а визг всё не прекращался. Думаю, визжала Сонька не от боли, а от обиды. Марина и сейчас что-то шипела, так же, как на улице. Настоящая змея, стерва. Я представил, с каким удовольствием залепил бы ей оплеуху по прыщавой щеке. Если бы только было можно. Постепенно визг Соньки сошёл на нет, она выдохлась, но не покорилась. Через несколько минут Сонька снова разбушевалась. Она от всей души топала ногами по полу, в ярости металась туда, сюда, отчего наша люстра на потолке страдальчески дребезжала. Сонька-Сонька!

     Я не хотел знать, что будет дальше и потому прошёл в комнату с компьютером. Память о вчерашнем тотчас обдала мерзостным холодком. Несмотря на то, что в окна светило солнце, был ясный день, чувствовал я себя, как под серым, косым дождём. Неожиданно, я подумал о квартире. Кто знает, сколько смертей за почти сто лет видели эти стены? Одиночество старого дома, несмотря на наличие жильцов, передалось мне, тоже одинокому, хотя ещё и не старому. Нужно было срочно что-то делать: куда-то уйти, забыться, растаять, позвонить жене, смотреть фильмы, читать книги, убирать в квартире. Только бы уйти от этого страшного, щемящего духа пустоты. Ты будто одинок, заточен в камеру (кстати, на окнах решётки), тебя никто не вызволит, о тебе никто не вспомнит. Нет, я так ждал этого отпуска совсем не для того, чтобы остаться наедине со своими мыслями. В этой фантазии о заточении была какая-то своя, еле уловимая жуть. Совсем недавно работа поглощала всего меня, забирала дурное настроение, тоску, хандру, усталость. Я просто приходил домой и отдыхал душой и телом. Хотелось, чтобы вечер длился дольше, ночь не наступала так быстро, будильник не звенел так неумолимо. Теперь, я так необычно, начал жить в тишине. Всего второй день. И будто целая вечность. Я не успел заскучать, как следует отдохнуть и выспаться. Скорее, всего, виной такому настроению дурацкие фотографии, это из-за них муторно.

    Я не удержался и ещё раз взглянул из окна на озеро. Всё тоже. Моё одиночество разделяли и озеро, и дом, были заодно со мной, мы хандрили вместе… Пришлось прибегнуть к испытанному способу. Когда я не мог заснуть (это случалось чаще всего в ночь после выходных), я тихонько пробирался из залы в эту комнату и почти до утра торчал в сети. Не то, чтобы с кем-то общался, я с детства не отличался общительностью, а просто читал последние новости в мире, смотрел забавное видео, бывало, скачивал интересные книги. Всё это помогало убить время. То же самое было нужно и сейчас. До самого прихода Даны я смотрел фильм за фильмом. Сначала несколько короткометражных, а потом уже один долгий, на целых два часа. Я любил документальное военно-историческое кино, но Дана терпеть его не могла. Пока её не было, мне не грозила опасность услышать: «Какая гадость, немедленно

выключи».

    Два дня подряд я убирал, готовил, читал.  В эти дни и жену отпускали с работы раньше.

Темы мёртвых детей мы больше благополучно не касались. До Нового года оставалась всего  неделя. Незаметно наступил день моего ответственного похода за ёлкой. Этот день вдвойне был приятен мне ещё и тем, что Дану последний раз перед праздниками вызвали в школу. Завтра она уже будет свободной, и мы станем валять дурака вместе. Жена с утра, как следует, накачала меня советами и предостережениями, но половину из них я пропустил мимо ушей. Впервые за весь месяц я уловил новогоднее настроение. Я имею в виду тот неповторимый запах мандарин и снега, который каждый год возвращает нас в детство. По крайней мере, меня всегда возвращал. Уловив его, ты уже не ждёшь, а напротив боишься прихода праздников. Они закончатся, и настроение исчезнет, снова куда-то уплывут розовые, такие хорошие воспоминания, сказка пройдёт и карета превратится в тыкву, а тебе останется только недоумённо вопрошать: «Почему же так скоро?».

   Последние пару дней я не выходил из квартиры, и теперь так приятно было вдыхать свежий (завод уже совсем не работал) воздух, любоваться искрящимся снегом. Вот теперь я по-настоящему начал разделять предпраздничный восторг Соньки, мне тоже хотелось лепить снежки, кататься на санках, верить в Деда Мороза и ждать подарков под ёлкой. И именно с ёлки и нужно было начать. От нашего дома до центра города было всего три остановки. Я тормознул попутную маршрутку и, забившись в тесный салон, согнув своё длинное тело в три погибели, поминутно извиняясь перед кем-то за толчки, доехал до конечной. От автостанции, где со всех сторон на тебя пёрли люди и автобусы, я спустился немного вниз и сразу оказался на городском бульваре.

   Что и говорить: интуиция редко меня подводила. В два плотных ряда на земле лежали ёлки, а в образовавшемся между ними проходе сновали взрослые и дети, трогали деревья за колючие ветки, торгуясь с продавцами, размахивали руками. Я не спеша вошёл в этот зелёный коридор и так же не спеша, начал рассматривать товар. Последний раз я покупал ёлку лет шесть назад вместе с Даной, после, мы всегда ставили маленькую, искусственную. Но мне очень нравился этот смолистый запах сосны (на глаз я сразу определил, что в основном здесь, почти одни сосны), нравилось таращиться по сторонам, задевать людей локтями. Я снова понадеялся на свою интуицию. Та, которая самой первой бросилась в глаза, когда я вошёл в «коридор», первой обратила на себя восторженный взгляд, несомненно, должна была стать моей. Ну, что, красавица, поехали ко мне, а? Я заговорщицки подмигнул пушистому и раскидистому дереву, без лишней суеты дождался, когда продавец удостоит меня своим вниманием. Он оказался достаточно плотным мужчиной невысокого роста, говорил с акцентом, но определить его национальность, вот так вот на глаз, было трудно. Шапка скрывала волосы или лысую голову, нос и рот ничем не выделялись на круглом лице. Пока я с любопытством его рассматривал, он несколько раз назвал цену, причём делал это так настойчиво, что я понял: иностранец явно призывает меня к торгу. Но, как и большинство мужчин, торговаться я совсем не умел. Я, молча, вынул деньги, и, к вящему недоумению продавца, так же молча, расплатился. Знаю, Дана осталась бы очень недовольна, но что поделаешь. Иногда, даже самый «завалящий», рядовой архитектор может позволить себе такую роскошь. Я лихо взвалил красавицу сосну на плечи и начал пробираться к выходу.

    До автостанции я дошёл играючи, но как следовало поступить дальше? Лезть в автобус, выслушивать замечания и раздражённые вопли? Нет уж, лучше пешком, благо, всего три остановки пути, да и здоровой дури у меня хватит. Раз уж решение было принято, отступать значило предавать свои принципы. Я поудобнее зафиксировал сосну на спине и бодрым шагом двинулся влево от автостанции. Идти было тяжёло только оттого, что, как я уже говорил, я всё время попадал под прицел то транспортных средств, то непонятно куда несущихся пешеходов. Дальше было уже легче, я вышел на безлюдную дорогу и пошёл к дому самым коротким путём. Часто, ноги застревали в сугробах, приходилось останавливаться, чтобы перевести дух, но, если вычеркнуть эти мелкие загвоздки, то в целом

добрался я достаточно легко и быстро. Я шёл по обочине, в то время как по дороге, мимо меня проезжали автомобили. Ни один человек не встретился мне на пути. Вскоре я повернул на узенькую тропинку, что вела к нашему дому и, пройдя редкие кусты и мусорные контейнера, в очередной раз остановился передохнуть. Возле контейнеров всегда ошивались кошки, вот и сейчас, несколько любопытных мордочек с усами уставилось на меня в ожидании хоть какой-нибудь подачки. Но кроме «ёлки» у меня ничего не было. Я шутовски развёл руки в стороны и даже вывернул карманы, чтобы бдительные зверьки убедились в моей искренности. Кошки сразу поняли, что всё это значит и интерес ко мне мгновенно потух.

   В подъезд я вошёл не с первой попытки, да и в квартиру тоже. Точнее сказать, ввалился. Крошечный коридор дерево заняло полностью, мне с трудом удалось пропихнуть его в залу. И как только «ёлка» оказалась на ковре, а входная дверь закрытой, я наконец-то отметил про себя, что миссия наполовину выполнена. Пока что всё шло по плану, дальнейшее было делом техники. Немного отдохнув и придя в себя, я установил ёлку в углу возле телевизора, любовно расправил ветки, убедился, что она не упадёт (я, как следует, укрепил подставку), взобрался на антресоли и достал заветную коробку с игрушками. Начиналось самое интересное. Наверное, каждый из нас так думал в детстве. Вешать гирлянды и игрушки, украшать дерево дождиком, что вообще может быть лучше, чего ещё так ждёшь в предпраздничной кутерьме? Вот почему маленькое сердце сначала замирало в груди, а потом восторженно билось при виде подобной коробки или ящика. Теперь, конечно, не то, но всё же…

   Сначала я повесил гирлянду, воткнул вилку от неё в розетку, «ёлка» зажглась жёлтым, синим, фиолетовым и красным, зелёный сливался с деревом, потом уже навесил дождик, взялся за игрушки. Среди них было много совсем старых, тех самых из детства, которые я забрал от родителей и очень боялся разбить. Как почётных ветеранов я развешивал их первыми, с каждой я осторожно сдувал пылинки. Этого попугая отец привёз мне из командировки, а вот этого снеговика дарила мне покойная бабушка. Я сам не заметил, что улыбаюсь во весь рот. Если бы кто-то видел меня со стороны! Долговязый детина с идиотским выражением лица, да ещё в окружении ёлочных игрушек. Вот уж наверняка, этот кто-то посмеялся бы от души. Воистину, правду говорят, что все мужчины – дети. Они и остаются ими до старости. Что тут возразишь!

   В дверь позвонили. Я очень удивился бы, если б это была не баба Поля. Однако, удивляться мне не пришлось.

   - Андлюша, - начала она, как только я открыл дверь, - жена твоя удома?

   - На работе, а что?

   - Сыночок, дай мене луку, если можно… Хотя бы одну штуку… Кинулася суп валить и нету…

   Какой прозаичный антракт! Ну, хорошо ещё, что дело только за луком. Я мигом нашёл в холодильнике несколько луковиц, принёс и высыпал их в подол бабы Полиного фартука. Выслушивать благодарности в мои планы не входило, поэтому я ловко сослался на занятость, принёс извинения, не зная, слышит ли их соседка, и тотчас закрыл дверь. В глазок я увидел, что разочарованная баба Поля ещё некоторое время потопталась на месте, и лишь потом подалась к выходу. Наверху ожила Сонька. Её быстрые ноги протопали над самой моей головой, раздался задорный весёлый клич, заимствованный не иначе, как у вожака индейского племени. Я вернулся к «ёлке», продолжил вешать игрушки, пытаясь найти утраченную нить таких далёких и близких воспоминаний. Но, что же, это? То ли я снова возвратился к будничной реальности, то ли баба Поля, принеся с собой запах старости, тлена и разрушения, уничтожила моё светлое царство грёз. Нет, я уже не смог вернуть того, что было со мной пять минут назад. Как же легко прогнать радужное настроение!...

    Я снова слонялся по квартире, забыв о «ёлке», как голодный волк в поисках добычи. К чёрту далёкое детство, к чёрту эту глупую ностальгию! Праздник уйдёт, наступит безысходное похмелье. Вечны только грусть и смерть. Теперь уже другие чувства вызывала во мне «ёлка», страшная тоска одиночества снова накатила на меня также, как несколько дней назад. Разница в том, что теперь я уже не хотел смотреть в окно на замёрзшее озеро или уйти в мир фильмов. Всё дело было в нём, в художнике. Чёрт возьми, он не хотел больше спать, он бунтовал, стучал кулаками о стены души, рвал и метал запертый, как я, в тесную оболочку замкнутого пространства. Я пытался бороться с ним, пытался послать его в нокаут, но червь сомнения грыз меня, не давая художнику шансов на покой. Я должен был проверить, расставить все точки над «і», понять окончательно. С другой стороны, голос разума, воли, рассудка твердил, что делать этого не стоит, что лучше поскорее образумиться, взять себя в руки и снова украшать «ёлку». Да, само собой, так было бы лучше: снова обмануть себя, спрятать голову в панцирь. Скоро придёт Дана, мы сядем обедать, затем вечер, спать… Ну, зачем тебе это? Ты же всегда так ловко подавлял этого стыдливого творца так и нечего позволять ему жить без сна. Он станет слишком сильным, он всё испортит.

     Но он уже владел мною. Это было похоже на соблазн, на страсть, затмевающую рассудок. Не в силах противиться, я крадучись вышел из залы и прошёл в комнату с компьютером. Я шёл на цыпочках, будто боялся, что кто-то услышит, я оглядывался по сторонам, как трусливый школьник. Я был мерзок самому себе, но не мог поступить иначе. Если бы кто-то пришёл, вернулась Дана, пусть даже баба Поля. Они бы спугнули его, заставили скрыться. Нет, нет, нет, мы были с ним один на один. Я вялый и никчёмный, он – жёсткий и требовательный, такой же упрямый, как в ранней молодости, когда заставлял меня рисовать картины. Это он сейчас включил компьютер, и смело ввёл в поиск «ПОСМЕРТНЫЕ ФОТО, СМОТРЕТЬ». Он не боялся, тогда, как меня заранее обдавало волной леденящего страха, даже волосы на голове шевелились. Но не покойников я боялся, не этих стеклянных глаз и раскрашенных лиц. О, нет. Я боялся жестоко обмануться, признать своё вечное, бесконечное поражение, обмануться, запутавшись в фантазиях, иллюзиях, грёзах. Я больше не мог жить презираемый им, непризнанным делягой-художником. Ещё минута, и мы с ним снова видели их. Они и зловещие, и жалкие, уже не впечатляли меня так, как в первый раз, да, впрочем, я и не хотел смотреть на взрослых, я пропускал эти фото, мне нужны были только дети. Девочки, мальчики, разные, непохожие и такие одинаковые в своём высшем познании запредельного. Я дрожал, я хотел узнать правду, раз и навсегда обрубить все концы. Эта улыбка, эта неуловимая тень на лице была всего лишь моей выдумкой. Я всё сочинил, приукрасил, а он, художник, поверил и проснулся.

   Я смотрел и смотрел, вглядывался в детские лица, словно хотел прочесть на них приговор себе. Я откинулся на спинку стула потрясённый, но торжествующий. Перед глазами плыло, комната смыкалась в узкую щель, сознание заглатывала чёрная бездна. Теперь его уже было не заглушить, не отослать в спячку. Они, и правда, улыбались, я снова видел. На сей раз я не ошибся.

 

***

 

   Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я очнулся, вылез из глубокого колодца отрешённости. Я взял себя в руки, я заставил его успокоиться. Мы вместе вернулись к реальности, потому что, так было нужно. Он прекрасно понимал ме... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3


28 июля 2016

1 лайки
0 рекомендуют

Понравилось произведение? Расскажи друзьям!

Последние отзывы и рецензии на
«Улыбка ангела»

Иконка автора Ольга МагдюкОльга Магдюк пишет рецензию 16 августа 14:35
День добрый Наталья. Читала Ваше произведение. Написано неплохо, и слог хороший. Критиковать не хочется. Я Вам посоветую вот что: попробуйте сама полностью перечитать рассказ. Если бы это был рассказ другого человека. И помните про то, что должен быть сюжет.
С Уважением, Ольга.
Перейти к рецензии (0)Написать свой отзыв к рецензии

Просмотр всех рецензий и отзывов (1) | Добавить свою рецензию

Добавить закладку | Просмотр закладок | Добавить на полку

Вернуться назад








© 2014-2019 Сайт, где можно почитать прозу 18+
Правила пользования сайтом :: Договор с сайтом
Рейтинг@Mail.ru Частный вебмастерЧастный вебмастер