Тихонов Валентин Максимович
Вова Рельефный
Песня Ини
Саныч поскреб затылок.
– Главное, сегодня, пока тебя не было… он… ладно, скажу как есть: к твоей невесте в комнату наведывался. Я случайно увидел, как он осторожненько так выходил из ее двери. Сначала подумал: дело молодое, всякое бывает. Компаний тут много гостило: на кобелизм я уж насмотрелся. А то, что ему твоя девчонка приглянулась, сразу заметно было.
В общем, приметил я его и – чтобы не смущать – свернул на другую лестницу. Спустился вниз – а Оля там. И зачем Волчок в ее номер наведовался? Не затем ли, чтобы тот самый браслет забрать, который тебе неизвестный игрун прислал? Тот самый, который в его машине нашли? А какого черта он ему понадобился, браслет-то? Но если предположить, только лишь предположить, что вещица – не поддельная, что на не могли остаться пальчики?
Саныч снова почесал голову.
– Зачем ему стреляться? Так ведь расследование теперь возобновится. Его странное сталкерство весьма заинтересует следаков. В протоколах записано, что он два кулончика нашел… Плюс: та не дружившая с головой потерпевшая про волка лопотала. А ведь его прозвище – Волчок. Что там еще всплывет, если примутся его алиби проверять…
Внезапно Глеб прервал излияние Семена Александровича.
– Нет-нет, Саныч! Все это – косвенное. Все это – не о чем. И вообще, не о том ты говоришь. Я другое хотел у тебя спросить.
Парень поморщился, как от зубной боли.
– Зачем ты убил Женю? Не как убил, я это и без тебя знаю, а именно – зачем?
– Ты чего несешь, пацан?
– Прекрати разыгрывать свой спектакль: надо очень постараться, чтобы повесить на Волчка похищения. Двенадцатилетний мальчишка из неблагополучной семьи… Даже если он и трепанул что-то кому-то по глупости… И разве он реально обязан был по всем щелям в горах лазить? Хреновые у тебя доказательства, товарищ начальник. Любой адвокат средней руки разобьет их в пух и прах. Но ты его убил. Мастерски. И суицид симитировал тоже мастерски. Хотя… эксперты, скорее всего, выявят странности… но речь не о том…
Мужчина вцепился в край стула.
– Ты не увидел оставленную моими ребятами в кустах машину. Да-да-да, они по моему распоряжению оставили тачку на ночь. Кто бы забрал – полицейские машины туда-сюда то и дело ездят. Их-то Оля и захотела заснять. Потому и видеорегистратор оставили включенным. У Жени в машине громко играл приемник. Поэтому ты и не услышал звук нашего мотора.
Саныч нервно оскалился, но через несколько секунд справился с нахлынувшими эмоциями.
– Хорошо. Я скажу. Ты прав, Глеб Васильич, абсолютно прав. Для дела те доказательства, что я тебе перечислил с такими понтами – ерунда полнейшая. Но мне плевать: достаточно, что для меня они – стопроцентные. Видел, как Женька выходил из номера твоей Оли. Потом она сказала мне про пропажу браслета. Вот тогда для меня все и сложилось. Я знал, куда поедет Волчок. Проехал за ним. Подошел к нему. Спросил: знал ли он, что именно тот добрый дядя, теткин хахаль, девчонок похищал. Что это он похитил и мою дочь, и его сестру. Он смутился. Всего лишь на миг. Но мне этого хватило. Спросил в лоб: помогал ли он похищать мою дочь? А он… расхохотался мне в лицо и сказал: «Я не только помогал ее похищать. Я еще ее трахал!». Думаю, он хотел вывести меня на эмоции. Чтобы я на него кинулся, чтобы он меня типа зашиб. Тогда бы он подкинул мне лежавший в бардачке браслет и… Ну, а дальше? Дальше ты видел, раз уж смотрел запись на видеорегистраторе. Понимаешь…
Саныч замолчал. Молчал и сидевший с закрытыми глазами Глеб. В тишине прошло чуть больше минуты. Наконец, парень кивнул и прошептал: «Понятно, тогда понятно». Затем открыл глаза и снова обратился к хозяину «Полоза».
– Ты спросил его «Ну как, успел чпокнуть симпотную блоггершу?», а он тебе ответил «Ты что, Саныч, с ума сошел?».
Саныч вмерз в стул.
– Ты ехал его убивать. Ты попросил подержать в руках табельник: типа захотел вспомнить, как это – быть вооруженным ментом. А потом выбил его из колеи своим дурацким вопросом.
Теперь молчал Саныч.
– Второй мой вопрос ты тоже не угадал: Петрова было так же легко убить?
Мужчина встал, пнул стул, попятился к столу. Сел на него, задев кружку с уже остывшим кофе. Ощупал ее, словно искал предмет, чтобы запустить в собеседника. Но потом выпил холодный горький напиток, отер ладонью губы.
Он потерял главенство в этом разговоре. Мальчишка, которого он недооценил, держал его за горло. Запись видеорегистратора – сильный аргумент. А откуда Глеб знал и об убийстве бывшего друга, было непонятно. Однако от этого его хватка не сделалась слабее. Мужчина понял: ему придется признаться и уже не предлагать сосунку покровительство своего авторитета, а добиться его сочувствия и – следовательно – молчания.
– Убивать Петрова было гораздо легче. Я сделал это на одном дыхании. Когда вошел в ту избенку, увидел его полуголого и свою Алинку – нагишом на кровати. Еще теплую…
***
Перед глазами Семена Александровича всплыла картина двадцатилетней давности. Его друг Валерка Петров – полуголый и взъерошенный – колотит себя кулаком по груди.
– Саныч! Я не знал, что она – твоя дочь! Не знал! Ведь когда я ее последний раз видел, она сыкухой совсем была! Если бы она сказала… сказала… разве бы я ее тронул?! Не стреляй!
***
– …когда я в тот день отправился его искать, то был уверен: ему нужна помощь. Мог ли я предположить, что… а когда увидел… все это… я был к этому не готов… на столе валялась его смятая рубашка, а поверх – ремень и табельник в кабуре. Схватил ствол. Сразу решил: убью. Хотел лишь выяснить, кто его подельник. Под дулом пистолета человек делается послушным, искренним. Сказал, где тела прятал. А стоило только произнести «Кто помогал?», как этот скот завопил: «Волчок! Волчок! Женька!». Я не смог выспросить больше.
Саныч тяжело дышал, заново переживая убийство того, кого считал другом.
– Петров выдал: «Да она сама в машину залезла. Цену назвала. Я подумал – обычная шлюха». Я выстрелил.
Мне хватило меньше минуты, чтобы понять, как поступить, как отвести от себя подозрение в убийстве Валерки. Отнес Алинку к гати… пострелял по кустам из своего пистолета… поджег дом… поездил, как ты говоришь, туда-сюда… в голове было одно: лишь бы Аллочка не узнала, что нашей девочки больше нет, лишь бы не умерла раньше срока… прекрасно понимал, что ей меньше года осталось… но дальше одного дня с ней потерять не мог… даже одного дня…
А про Женьку я почти правду сказал. До сегодняшнего дня был уверен – пацана вслепую использовали. Про теткиного хахаля тебе сейчас наврал… Это да…
Голос мужчины оборвался. Он изо всех сил пытался сдержать слезы. Справившись с чувствами, он заговорил дальше – уже глуше.
– Претворяться перед Аллочкой было несложно. И рыдать на похоронах Петрова легко было – Алинку мертвую вспомнил и аж зашелся в истерике. Это был единственный шанс оплакать ее… мою маленькую девочку… дочку…
Глеб резким движением скрестил руки на груди и вновь перебил собеседника.
– Но все-таки она назвала тебя папой.
Саныч вздрогнул, как от удара.
***
– Зря ты примчался сюда, надо было до вечера дождаться, – полуголый Петров и одетый по форме Саныч шагали к дому избушки.
– Зря? – буркнул Семен Александрович. – Ты себе это скажи. Только-только поутихло с прокурорской бабой, а ты уже новую девчонку приволок. Чего неймется? Какого черта вразнос идешь? Пусть совсем спокойно станет.
– Не удержался я, не удержался, каюсь, – притворно оправдывался Петров. – Так ты увидишь девку – сам поймешь: брюнетка, все при ней, бойкая. Сперва даже угрожать начала. Типа отец ее – крутой. Я не стал дослушивать: крепко ей врезал. Зубы выбил. Наверное, даже челюсть сломал. Только бормотать могла. Зато теперь не покусает. Отец крутой. Уж кто круче Звягинцева-то? И тому умыться пришлось.
Валерий захохотал. Саныч неодобрительно скривился.
– Я ее уже обломал. Первый раз – прямо в машине. Не утерпел. И два раза здесь. В последний раз обошлось без криков-писков. Все сделала, как сказано было. Я ее уже на койке расположил. Как чувствовал, что ты появишься. Предупредил эту шлюшку, что ей придется еще одному горячему парню понравиться. Она все поняла.
Нагая девочка, с грязным мешком на голове была пристегнута за руки к железной кровати. Надеть на голову мешок – это Петров придумал. Он уже давно заметил: если девчонке надеть на голову мешок, она сильнее пугается, скорее смиряется со своей участью – побыть пару-тройку деньков развлечением для двух взрослых дядей. Охотнее верит: наигравшись, они ее обязательно отпустят домой под ее честное слово никому ничего не рассказывать.
Саныч плотоядно окинул глазами нагое тело и причмокнул языком.
– Вижу: угодил! – засмеялся Петров.
– Еще бы! Ух ты какая сочная!
Он принялся ощупывать грудь девушки.
– Ладно, не пропадать же такой шлюшке даром. Поотовариваем ее – а там смотри: перерыв.
Он встал и принялся расстегивать рубаху. Стащил ее с себя. На груди обнажилась наколка в виде оскаленной волчьей морды. Сдернул с головы девушки мешок и…
– Какого, мать твою, хрена?! – завопил Саныч.
– Ты чего?
Петров ошалело глядел – то на изменившегося в лице подельника, то на девушку с разбитыми в кровь губами, распухшим от плача лицом. Она смотрела на старшего мужчину с выражением одновременно ужаса и надежды.
– Саныч, миленький, – умоляюще забормотала она, плохо выговаривая слова из-за выбитых зубов, – забери меня домой. Я не скажу маме… честно. Никому не скажу. Никогда.
Кошмарная догадка обрушилась на Петрова.
– Алинка? – едва выговорил он и замер с раскрытым ртом, не находя слов.
Все последующее произошло очень быстро. Семен Александрович метнулся к столу, выхватил из кобуры пистолет и направил ствол на напарника. Глаза Валерия расширились и побелели от испуга.
– Саныч! – завопил он. – Я не знал, что она – твоя дочь! Не знал! Ведь когда я ее последний раз видел, она сыкухой совсем была! Если бы она сказала… сказала… разве бы я ее тронул?!
Саныч едва переводил дух.
– Ты же сам… сам говорил, что нам нельзя дружить семьями, друг к другу в гости ходить… где бы твою Алинку еще мог встретить, сам подумай. Патрульные ее знали: для тебя ее из ночных кабаков выдергивали… инспекторы по делам несовершеннолетних… а я… откуда я… Саныч, не надо!!!
Саныч спустил курок. Петров рухнул на пол. Теперь Семен Александрович навел ствол на приемную дочь.
– Саныч, миленький, – заплакала она. – Я все поняла: ты – спас меня… Да, этот урод меня похитил, а ты – спас… Я так и скажу всем… Я ведь твоя маленькая девочка! Я люблю тебя! Папа!
Последнее слово слилось со звуком выстрела…
…
Глеб с презрением смотрел на Матвеева.
– Ты когда-нибудь видел призраков, Саныч?
Странный вопрос вывел хозяина «Полоза» из ступора.
– Ты о чем, пацан? – спросил он хриплым шепотом.
– Настоящих призраков. Не во сне и не тех, каких показывают в кино и в передачах наподобие нашей. А я их вижу – но только когда перестаю пить свои таблетки. Ко мне приходит мама. Мне это нравится. Правда, она уже давно не появлялась. Но сегодня… сегодня – обязательно.
Саныч ошарашенно смотрел на Глеба.
– Твоя Алина… она уже здесь. Благодаря браслету смогла появиться. Очень хотела, поучаствовать в казни. Говорит: «А ведь я его любила!» Да, Саныч, да. Она ведь влюбилась в тебя. С девочками-подростками такое случается. Алинке было сложнее: она же знала, что ты не родной отец. Первые охи-вздохи, мечты – на фоне чувства вины перед матерью и стыдом перед тобой… «Ты мне не отец» – так она пыталась обратить твое внимание на себя.
Волчок тоже здесь. И тоже требует мести. Он – очень на тебя зол. И за то, что ты его убил, и за то, что над его сестрой издевался со своим корешем, и за то, что врал ему. А уж обманщик ты – великолепный. Что верно – то верно. История про Петрова и Волчка звучала вполне убедительно. Но только Женька сам объяснил мне: о том, как ты его убил, – на месте преступления; а за что – уже здесь. Говорил мне на ухо, пока ты свою слезливую историю напевал.
Несколько лет назад ты попросил его найти тебе бригаду, чтобы тебе подвальчик сделали. Иногороднюю – чтобы подешевле и чтобы местные поменьше в твои дела лезли. Волков подогнал. И забыл. Чего уж в голове чужие хозяйственные дела держать? А не так давно случайно встретил одного из бригады. На мелкой краже взяли. И тот, надеясь на сочувствие задержавшего его мента, напомнил, дескать, я твоему другу, начальник, два подвальных помещения оборудовал. Волков даже не сразу задумался над этим – «два». Про одно он знал. Ты ему говорил – под всякие там домашние заготовки. Волков сначала вроде и значения не предал. Долго не придавал. Волчок еще и на себя злится. Зачем перед встречей с Борисом спросил, для чего тебе второй подвал понадобился? Ведь без задней мысли спросил. Совсем нечаянно вспомнил и брякнул – для того, чтобы разговор поддержать.
Говорит мне сейчас: «Напрасно спросил. Напрасно. Еще бы чуть-чуть и я сложил бы два плюс два. У Саныча появился новый подвальчик – и девчонки снова пропадать стали. Правда, в соседних городах, но все же… Потом еще мелькнуло: он же сам меня натравил на того придурка, который книжки идиотские пишет».
Смотришь на меня, Саныч, и думаешь, откуда мне это известно. В машину с включенным видеорегистратором ты поверил. А в то, что я призраков вижу, что они со мной разговаривают, рассказывают мне что-то, о чем-то просят, – не веришь ни черта. Психом считаешь.
– Да ты и есть псих.
– Можно и так сказать. Шизофрения. Кстати, твой подарок: первые признаки появились, когда ты и твой подельник убили мою мать. Когда она пропала…
– Так, ты реально сумасшедший, мальчик. Призраки… Женька-Волчок… Алинка… ты думаешь, тебе кто-нибудь поверит?
– Не в том суть, чтобы мне кто-нибудь поверил. Не в этом дело. Главное, что сегодня – ровно двадцать лет со дня смерти мамы. И уже через несколько минут – то самое время, когда Хозяйка Медной Горы пришла за ней. И она скоро появится здесь.
– Кто? Хозяйка?
– Нет. Моя мама. И ей не нужны официальные доказательства. Она ведь отлично знает, как оно все на самом деле было. Ей нужен ты.
– Ты бредишь, пацан!
– На твое несчастье, нет, Саныч. Нет! Но вот те две девочки, которые сейчас заперты в твоем подвальчике, они – да, бредят.
Саныч побелел настолько, что даже и без того светлые глаза стали одного цвета с бескровной кожей лица.
– В том самом втором подвальчике, о существовании которого совсем недавно узнал Волчок. Но ему было невдомек, что прямо сейчас в этом погребке сидят две молоденькие девчонки… шлюшки, как ты их называешь. Ты и твой Мишаня. Вы собирались после нашего отъезда прикончить их и отнести их тела к горе, зарыть под гать, но из-за шумихи, вызванной сегодняшними находками, наверняка, передумаете. Ты же любишь просчитывать наперед, Саныч. Всегда любил. И поэтому заранее придумал, где закопать трупы. Верно?
Эх, ну и мразь же ты! Знали с Мишаней, что приедет съемочная бригада, а от похищения отказаться не смогли. Вам, сволочам, это задора прибавляло или же зятек вразнос пошел, как Петров тогда, а тебе деваться было некуда?
Сегодня девчонок освободят из заточения. Они спасутся. И, конечно же, опознают и тебя, и твоего зятя…
Саныч вытянул из-за спины пистолет и направил его на Глеба.
– А вот здесь ты заблуждаешься, сопляк. Откуда бы ты не узнал про подвал и про шлюх, тебе меня не победить. В тюрьму я не пойду. Пущу себе пулю в лоб – и вся недолга. Но сначала тебе мозги вышибу.
– Здорово! – захохотал Глеб. – Реально здорово! Еще и ствол! Неужели ты, старый козел, думал, что напугаешь им меня? Стреляй!
Бахнул выстрел. Пуля впилась в потолок. Саныч с удивлением смотрел на оружие, на свою руку. Он был уверен, что действительно ощутил толчок в локоть. Глеб продолжал хохотать.
Саныч завопил и снова нажал на спусковой крючок. Вторая пуля тоже вошла в потолок. И снова – он был готов поклясться, что его кто-то подтолкнул. В ту же секунду он четко почувствовал ледяную хватку на своем горле. Его душил кто-то невидимый, но очень злой и сильный. И тут он увидел их троих: Женьку, Звягинцеву и свою Алинку.
Девочка смотрела на него злорадно и кровожадно. Парень пожирал его злющим взглядом и чего-то бормотал. Саныч понял, что именно Волков душит его. Женщина взволновано глядела на Евгения: ей не нравилось то, что он делал.
…
– Женя, прекрати! Ты же его убьешь!
Голос Звягинцевой звучал мягко. Она уговаривала молодого майора.
– Того и добиваюсь, – ответил ей Волков. – Он заслуживает смерти. Сволочь какая! Издевался над моей сестрой, над Алинкой, над другими. Тебя на верную гибель бросил. Забыла? Столько лет мне врал. Я ведь его, как отца родного, любил. Готов был любого за него порвать.
– Нет-нет-нет! – не унималась Звягинцева. – Его нельзя убивать.
– Чего-чего? Ты предлагаешь его простить? Отпустить? Может быть, еще и помочь ему выпутаться? Ты это предлагаешь?
– Не говори ерунды! – со злостью откликнулась Алинка. – Его нельзя прощать! Он убил меня. Убил! Сам! Выстрелил, глядя мне прямо в глаза. А до этого – он меня лапал. Но ты не спеши. Его надо наказать посильнее, а не просто придушить.
Евгений выдохнул. Ледяная хватка на голове Саныча ослабла. Он в ужасе разглядывал призраков, не в силах ни оправдываться, ни просить пощады.
– Женечка, ну что такое – смерть, а? – Маруся объясняла Волкову совершенно очевидную для себя и для своей юной подруги идею. – Переход в небытие. Другого ему по ту сторону не уготовано. Но ведь переход – он такой короткий. Тебе достанет минуты, чтобы отправить его в черную пустоту. И то – в самом лучшем случае. Несколько секунд страха, отчаяния, боли – и все! Подумай, Волчок…
– Не называй меня так! Меня теперь тошнит от этого прозвища: он меня им наградил. Он!
Призрак майора сжал кулаки.
– Не надо нервничать, Женечка, – торопливо назвала его по имени Звягинцева. – Успокойся! Задумайся: разве несколько секунд… разве они могут сравниться с тем, что пережила я… да что я! … с тем что, пережили девочки, которых этот урод со своим подельником держал в заточении? Каждая несчастная терпела унижения, насилие, побои… исполняла прихоти жестоких извращенцев в надежде, что ее потом отпустят. Они плакали, умоляли о пощаде. Они обещали молчать, не рассказывать никому о том, кто их похитил и что с ними делали. И с каждым часом они все сильнее и сильнее осознавали: их убьют. Долгие часы ужаса, ожидания смерти – вот что они пережили. А ты хочешь просто убить эту мразь за несколько секунд.
– Что сейчас чувствуют те две девочки, которые сидят на цепи в оборудованном звукоизоляцией подвале с заклеенными скотчем ртами? Подумай, Женечка! – выкрикнула Алина. – Да, их спасут. Но ты подумай, подумай: они же теперь внутренне покалечены! Как им теперь жить с такими ужасными воспоминаниями?
– Двадцать лет он – жил! Жил! Ел, пил, развлекался как мог. А такие, как мы, гнили в земле. Любившие нас люди… вот мой сын – на грани безумия. И как – этому извращенцу всего минуту страданий и страха за все его художества? Разве это справедливо? По-моему, нет. Раз уж ты наказать его хочешь – то к чему такой… жест милосердия?
Евгений был готов согласиться.
– Но что с ним делать, если нельзя убивать? Думаете, если мы просто оставим его в покое, если его арестуют и посадят, то он будет мучиться от угрызений совести? Нет у него совести.
– Мучиться будет, – кровожадно улыбнулась Маруся, – но совесть здесь будет ни при чем.
– Что же будет «при чем»?
– Инсульт.
– Инсульт! Инсульт! Инсульт и паралич! – Алина радостно захлопала в ладоши и залилась хохотом. – Вот чего он заслуживает. Привыкший быть важным, значимым, уважаемым, властным, он будет лежать пластом, ходить под себя и ощущать свое полное бессилие. Даже задницу самостоятельно подтереть не сможет.
А эта говнюшка, Инка, не будет за ним ухаживать – я ее знаю! Она вздохнет с облегчением: она ведь боится, что отец с мужем устранят ее с случае чего, как свидетеля. Она ведь однажды слышала стоны ночью, пока они еще звукоизоляцию до ума не довели. Спустилась вниз, подвальчик нашла. Внутрь зайти не смогла, но подозревать родню любимую начала. Потому в другой город и уехала. Она боится отца. И мужа боится. Он к ней приезжает в гости, а она боится, что он догадается о ее подозрениях и придушит ее самою. Поэтому радостно открестится от обоих. С мужиком своим разведется, когда его посадят.
Что же до Саныча… где таких, как он, одиноких и болезных держат? В каких-то там специальных заведениях, где он особо никому нужен не будет. Маруся, сделай ему инсульт! Сделай прямо сейчас! Только надо, чтобы мозг не полностью погиб. Чтобы этот старый козел еще долго прожил, чтобы ощущал свое бессилие. Прочувствовал его. Как я, когда на той койке лежала…
Евгений рассмеялся.
– Всегда знал, что вы, бабы, злее нас, мужиков. Женская месть – самая страшная. Но, девочки, мне ваша задумка нравится – двумя руками за!
– Не будем терять времени, – Маруся выступила вперед и вперилась в Саныча взглядом. – Испытай всю ту беспомощность, на которую ты обрекал своих жертв!
Саныч ослеп от жуткой боли в голове. Мешком рухнул на пол, захрипел, застонал.
…
Глеб не видел призраков, обсуждавших судьбу Матвеетва. Он с нетерпением наблюдал за Санычем: за его ужасом, за тем, как он рухнул на пол. Глеб знал: после расправы над мужчиной – какой бы она не была – для него начнется самое интересное. Когда затих последний хрип, парень рывком соскочил с диванчика и принялся озираться по сторонам. И без того моложавое лицо выглядело совсем юным – почти детским. Юный гномик, ищущий в сказочном лесу волшебную фею.
На плечо Глеба мягко легла рука. Он резко развернулся. Та, кого он столько ждал, стояла перед ним. Она была такой, какой он ее видел в день их последний день: в голубеньких джинсах, светлой маечке и проглядывающим через нее белоснежным купальником.
– Мама! – счастливо выдохнул Глеб. – Мама, мамочка!
Они обнялись. Маруся была для него не призраком, а реальным существом из плоти и крови, с легким горьковатым запахом духов, теплой кожей.
– Мамочка, ты пришла! Ты пришла!
Они взялись за руки и уселись прямо на пол друг напротив друга. Глеб целовал ее ладони.
– Мамочка, я так рад! Так рад!
– Ванечка, мой хороший, – ласково говорила сыну Маруся. – Любимый мой сыночек. Как же я по тебе скучала, как же я мечтала хоть разочек еще обнять тебя. Я должна тебе так много сказать, попросить у тебя прощения. Малыш!
– Мама, я сделал все, как ты хотела. Ты рада?
– Ты – молодец. Я тобой горжусь. И мне очень жаль, маленький. Жаль, что заставила тебя перестать принимать лекарства, что поставила под угрозу твой бедный рассудок.
– Ерунда.
– Нет, не ерунда, Ванечка, не ерунда. Но однажды, когда у тебя появится свой ребенок и ты поймешь, как глубока родительская любовь, ты спросишь себя: «Зачем она сказала мне перестать пить таблетки? Зачем заставила меня приблизиться к безумию? Как она могла подвергнуть меня такому риску?».
– Нет, мама, что ты! Никогда!
Маруся погладила сына по щеке. Он двумя руками ухватился за ее ладонь и кивнул: ладно-ладно, я буду молчать, я буду на тебя смотреть, буду тебя слушать.
– Я была единственной погибшей, у которых был ребенок. Ребенок с психическим заболеванием… не обижайся, малыш, я говорю тебе правду… Ох, Ванечка, твой разум стал единственно возможным проводником. Художник, которому я явилась, и Борис… они попались Хозяйке в нужный лунный цикл, в нужном месте, будучи в наркотическом опьянении. Но они оба перестали употреблять наркотики после встречи призраками. Хорошо, что с помощью Бориса удалось передать тебе браслет и кулончик. Эти вещи и картина… все это помогло вывести убийцу из равновесия. Расколоть его эмоциональную броню. Заставить его вспоминать о том, что он сделать. В них была заключена нужная энергия, способная пробудить в нем нужные эмоции: без всего этого он бы и дальше смог скрываться от загробного воздействия за броней своей непроницаемости. Он ведь уверил себя в том, что не виноват в смерти дочери. Он даже мысли о ней не допускал. Ни раскаяния, ни страха – к нему было не подобраться. Ты же сам знаешь: влиянию потусторонних сущностей доступны только люди с нестабильной психикой.
Мы должны были покарать его вдвоем – я и Алина. Она очень хотела. А Женя… его возможности еще сильны… до девяти дней…
Был еще один интерес. Уже личный. Хозяйка обещала, что даст мне возможность помочь тебе. Ведь это не я свела тебя с ума. Когда я к тебе пришла первый раз, твое состояние уже ухудшилось. Кризис все равно бы наступил. Но у меня возник шанс разговаривать с тобой, успокаивать, а главное – помочь тебе примириться с изменениями в семье. Помнишь, маленький, я тебя уговаривала не сердиться на папу, не злиться на его новую жену? Быть хорошим, послушным мальчиком. Я понимала: твое спокойствие, благополучие, твое будущее, – все это зависит от того, сможешь ли ты смириться с новой ситуацией, принять мачеху. Папа не собирался тебе ничего объяснять. Это – совершенно в его характере: не думать о проблемах близких и верить, что их переживания, горести – чушь и блажь и должны решаться сами по себе. Зоя, не имея собственных детей, очень хорошо тебе относилась, это верно. Но если бы ты из-за обиды превратился в злобного, обиженного ребенка, она бы не смогла стать для тебя хорошей.
И ведь это я убедила тебя постоянно принимать лекарства. Пообещала, что однажды приду и скажу, когда можно будет перестать. Пообещала, что после того, как ты поможешь разоблачить преступника, я снова явлюсь тебе, и мы сможем поговорить.
– Ма-ам, ну давай не будем о делах! Давай поговорим о нас с тобой. Я хочу так много тебе рассказать, так много о чем тебя расспросить.
– Хорошо, Ванечка, хорошо.
Глеб прижал материнские ладони к своим щекам…
…
Прошло полчаса. Сын разговаривал с матерью и не слышал, не замечал ничего вокруг. Не видел, как через открытую дверь на него смотрит полицейский. А другой сотрудник держит за плечи Олю, которая пытается войти в комнату. Чуть дальше топчутся Сергей, Егор и проснувшийся от шума Борис. Оля кричит, зовет жениха по имени. Надрываясь, срывая голос.
Наконец, до него издалека донеслось ее протяжное, наполненное слезами: «Гле-еб! Глебушка!».
Парень обернулся на этот звук, и разглядел девушку, которая выглядела как мутная дрожащая голограмма.
– Зайка, не отвлекай, – несколько раздраженно откликнулся он и даже отмахнулся. – Как менты приедут, скажи: пусть посмотрят хорошенько цокольный этаж… там одна дверь в подвал, а чуть дальше – другая… пусть поищут. Там это… пусть ребята на сотовые поснимают… пригодится… А сейчас – не мешай, пожалуйста.
Сын снова устремил глаза на мать.
– Мама, а можно сделать так, что ты меня заберешь к себе? Просто мне так тяжело без тебя, что просто сил нет.
– Нет-нет, сынок, даже не проси! Тебе на роду написана долгая жизнь. Я вообще не имею права вмешиваться. Ты же не хочешь, чтобы твоя мама стала убийцей? А то, что тебе без меня плохо, тяжело, так потому, что ты меня еще не отпустил. Ты еще не понял, что меня больше нет, малыш. Это – обратная сторона медали. С одной стороны, я помогла тебе смириться с новой семьей, попросила помочь наказать убийцу, а с другой – мои появления не давали тебе отпустить меня.
Маруся вновь погладила сына по голове.
– Малыш, я умерла. Серьезно, мой мальчик.
Глеб зажмурился и замотал головой, как ребенок, не желающий больше есть кашу.
Маруся обхватила голову сына ладонями и проговорила ему прямо в лицо, стараясь придать своему голосу максимальную убедительность.
– Меня больше нет, Ванечка. Ты меня больше не увидишь наяву… Пожалуйста, не прекращай принимать лекарства. Пойми: я не приду к тебе, даже если ты меня не послушаешь…
– Мама!
– Я умерла, малыш. Теперь, когда я выполнила свою миссию, я уйду в другой мир. Тебе будет проще смириться с этим, когда мое тело похоронят, когда ты впервые встанешь перед моей могилой…
– Мама!
Маруся обняла сына, начала целовать его голову.
– Ванечка, ты порадуйся за меня: я покину пространство между мирами. Обрету покой. Прошу тебя, милый: стань счастливым. Воспитай своего ребенка счастливым человеком.
– Какого ребенка, мама? Мне же нельзя. Я не отважусь на детей с моим-то диагнозом. Я и Оле это сказал. Кстати, она сама не может. Какие дети?
– Брат Жени Волкова. Вы станете ему замечательными мамой и папой.
Маруся еще раз поцеловала сына в затылок.
– Мне пора, Ванечка.
– Мама?
– Я должна уйти.
– Но мы же еще не обо всем поговорили… Я же еще…
Женщина стала терять плотность, превращаться в призрак, растворяться в воздухе.
– Мама! – закричал Глеб. – Мама! Нет, не уходи! Так нельзя! Побудь со мной еще немного! Мама!
– Я люблю тебя, сыночек! Люблю тебя. Всегда любила и всегда буду любить…
Она исчезла…
Глеб закрыл лицо руками и зарыдал в голос.
– Мама! Мама! Мама!
В дверях появился Артем Данилович. Ему достаточно одного лишь взгляда на заходящегося в плаче Глеба.
– Все ясно, – бросил он через плечо лейтенанту. – Вызывай кого надо.
– Он говорил, что в доме есть какой-то второй подвал. Надо там посмотреть.
…
В ту ночь никто не спал. Подвал, о котором говорил Глеб, был обнаружен, в нем нашли двух закованных в цепи девочек-подростков в полубредовом состоянии. Егор успел сделать пятиминутную съемку на телефон, пока сотрудники полиции не заперли его самого в номере. Сергея и Бориса постигла та же участь. Оле позволили остаться около Глеба и дождаться приезда врачей. Поняв, что ее возлюбленный перестал разговаривать с призраком матери, Оля пыталась вернуть его в реальность: гладила его по плечам, звала по имени. Но парень смотрел на нее невидящими глазами и бормотал что-то непонятное. То и дело принимался беспомощно плакать.
Артем Данилович первое время не обращал внимание на разворачивающуюся перед ним сердечную драму. Был занят другим.
– Алексей Михайлович, моя личная просьба, – разговаривал он с начальником отдела полиции областного центра, где в это время находился зять Матвеева. – Этого парня нужно задержать на двадцать четыре часа. Под любым предлогом. Вдруг он вздумает позвонить Матвееву. Вдруг насторожится. В бега кинется. Не собираюсь тебя учить делать твою работу. Но я бы взял с какого-нибудь информатора сведения, что этот Мишаня наркоту толкает. С утра будут уже все бумаги. Пока пусть его просто задержат. Отправят в изолятор временного содержания. Пусть следят за ним, чтобы ничего с собой не сделал.
В похищениях он стопроцентно замешан. Что же касается убийства моего командира ППС – еще сложно сказать. Нет, не самострел. Это точно: мне эксперт предварительно четко сказал – не суицид: баллистика не та, пороховых газов на руке нет, все дела…
Потом Артем Данилович попытался поддержать Олю.
– Все кончится хорошо, девочка, – сказал он, едва ли сам веря в свои слова. Но надо же было хоть как-то ее успокоить. Еще одного человека с нервным срывом ему не хватало! – Твой жених увидел, как из пещеры достают тело его матери, а потом – еще одного убитого. Чего удивляться, что у него кукушка полетела. Кто бы тут в здравом уме остался?
Полковник успокаивал девушку, но ему и самому было очень тяжело: перед глазами стоял мертвый Волков.
– Что-то подобное с ним раньше происходило?
– Понимаете, у него с детства была подвижная психика, – объясняла Оля. – Когда его мама… пропала и не нашлась, отец не сказал ему, что она, скорее всего, умерла… была убита… Отец хотел, чтобы мальчик сначала смирился с тем, что мамы больше нет рядом. Глеб думал, что она просто… убежала, понимаете? А потом мама стала приходить к нему по ночам. То есть – не по-настоящему приходить, а ему виделось, что она к нему приходит… маленький впечатлительный мальчик скучал по маме, а ему никто не объяснял… у папы – новая жена… понимаете?
– Понимаю.
– Видения были настолько яркими, что Глеб считал: мама прокрадывается к нему тайком, потому что папа ей не разрешает навещать его. Она с ним разговаривала о его жизни, давала советы, сказку рассказывала… про Хозяйку Медной горы. И однажды Глеб попросил отца разрешить маме приходить к нему днем. Тогда и выяснилось, что у него срыв… тогда его отправили на лечение. Неофициально. Он мне об этом в общих чертах рассказывал… Вы же понимаете, что и сейчас это должно быть – неофициально. Глеб – сам врач-психиатр. Нельзя допустить, чтобы…
– Понимаю.
Артем Данилович вздохнул: отец Глеба заранее его предупредил – если поиски дадут серьезные результаты, если парень на них как-то необычно отреагирует, то…
– Зачем тогда отец разрешил ему вообще в это дело ввязаться? – спросил он. – Зачем рисковал единственным ребенком?
– Игорь Сергеевич, папа Глеба, не верил, что мы реально сможем нечто серьезное нарыть во время командировки. Он мне говорил, что одного лишь хотел: пусть Глеб побудет здесь, осмотрит места, где мама пропала, и сможет смириться с ее гибелью.
– Почему он по паспорту – Глеб Васильевич?
– Так это еще лет десять назад… я точно не знаю… какое-то серьезное дело, которое его отец разбирал… решили изменить его имя, фамилию и отчество… я не знаю подробностей… я почти вообще ничего не знаю… Скажите, вы такое… у людей видели? Люди быстро вылечиваются?
Сердце Артема Даниловича дрогнуло от жалости. Заревая блондиночка напомнила ему его собственную жену в молодости. Сколько раз ему приходилось врать ей: дескать, да, все будет хорошо; да, я уволюсь; да, милая, я буду очень осторожным! Полковник не стал думать, насколько в этот раз обоснованы его слова. Просто сказал:
– Быстро, Оля, быстро. Простой срыв. Пару дней – и будет как новенький.
…
Игорь Сергеевич, весьма привлекательный, несмотря на немолодой возраст, мужчина, торопливо проглотил одну за другой три таблетки успокоительного. Собирался следом вытряхнуть на ладонь и четвертую, но жена – Зоя – отобрала у него пластиковую баночку.
– Хватит с тебя! – строго сказала она.
Бывший прокурор области, а ныне – преуспевающий юрист, владелец компании, кивнул: он и сам понимал: с него на сегодня достаочно таблеток. Первую он выпил еще днем, когда ему сообщили, что обнаружены останки, предположительно, его первой супруги. Еще пару – после разговора с сыном. Глеб рассказал, что нашел тело матери, что силовики – по его наводке – обнаружили массовое захоронение. Кроме того, он пообещал, что вечером позвонит опять – сообщит еще об одной находке. Какой именно – даже не намекнул.
Первое сообщение стало для Игоря Сергеевича больше удивительным, чем шокирующим. Когда сын попросил его содействия в организации и финансировании командировки, во время которого он хотел узнать правду о судьбе матери, он не отказал ему. Помог деньгами, задействовал свои связи, чтобы парню дали зеленый свет на всякие там розыски и съемки. Помощь оказалась даже более основательной, чем он сам ожидал. Близкий друг добился того, чтобы команде Глеба дали возможность принять участие в расследовании – в раскрытии группировки, поставляющей живой товар в секс-индустрию: в городах неподалеку от Зеленоградска вновь стали происходить пропажи неблагополучных девочек. События были так похожи на то, что творилось двадцать лет назад. По задумке силовиков, бригада блоггеров, разыскавших – пусть и под мистическим соусом – улики могла заставить похитителей занервничать, как-то проявить себя. Сам Игорь Сергеевич в такой расклад не верил. Ознакомившись с материалами дела, которое раскручивали его недавние коллеги, он не был склонен считать, что действуют поставщики живого товара. Скорее всего, в пропажах девушек были виновны какие-нибудь садисты.
И вообще, его несколько обескуражило желание сына ввязаться в это дело. Глеб никогда раньше не говорил ему, что хочет найти останки матери. Никогда не расспрашивал отца о ней. Создавалось впечатление, что после срыва, случившегося в детстве на почве стресса, и пребывание в психиатрической лечебнице, он вообще забыл о давнишней трагедии, считал исчезновение матери следствием какого-то несчастного случая.
Известие об обнаружении других тел заставило Игоря Сергеевича выпить еще одну таблетку. В голову закралось подозрение: сможет ли сын справиться с ситуацией, в которую попал. На всякий случай он позвонил на сотовый начальнику отдела полиции Зеленоградска и уже напрямую предупредил: если вдруг у парня случиться нервный срыв, если он начнет заговариваться, галлюцинировать, то оказанная ему помощь не должна быть официально зафиксированной.
Теперь же, когда Артем Данилович отзвонил ему сам – с сообщением о том, что в отеле обнаружены две похищенные девочки и что Глебу, который вывел преступника на чистую воду, понадобилась помощь психиатров – Игорь Сергеевич окончательно потерял душевное равновесие.
– Хватит! Того что выпил – вполне хватит, чтобы до утра проспать, – настаивала Зоя. – Утро вечера мудренее.
– Да-да, ты права, – согласился Игорь Сергеевич. – Все будет хорошо. Глебу оказали необходимую помощь. Завтра уже буду в Зеленоградске. Заберу его.
– Иди спать дорогой.
Звягинцев послушно отправился в спальню, разделся и улегся на походную кровать. Это спальное место всегда казалось ему куда удобнее и уютнее любого дивана. Пообещал супруге уснуть.
Закрыл глаза и погрузился в полную темноту. Через несколько минут темнота немного посветлела – из-за ночника, стоявшего включенным на кровати. Игорь Сергеевич начал засыпать: перед глазами всплывали неясные образы: Зоя, Глеб, его невеста… и тут он увидел лицо первой жены.
Маруся!
Она смотрела на него спокойно, с мягкой улыбкой на молодом красивом лице.
– Ну вот мы и нашли тебя, девочка моя, – мысленно сказал он жене. – Скоро вернем в родной город. Хоть на кладбище, а все-таки... Вот где и завершится твое маленькое приключение с побегом из дома. И зачем ты затеяла его, маленькая? Какая же ты все-таки у меня глупенькая и наивная…
Он вспомнил, как раньше подшучивал над супругой: «Эх, Маруся! Я ж с тебя тащуся!».
Мужчина улыбнулся женщине. Она улыбнулась ему в ответ. В сердце ее бывшего мужа разлилась теплая нежность. Он был растроган и уже приготовился услышать «Спасибо!», но вместо этого Маруся засмеялась:
– Нет-нет, Игорек, я не собираюсь тебя благодарить! Еще чего! Ведь из-за твоей подлости я попала в передрягу. Я за другим к тебе пришла.
– Ты хочешь о чем-то меня попросить? – оторопел Игорь Сергеевич.
– Попросить? Ну и самомнение у тебя. Нет-нет, Игорек: не попросить – потребовать.
Маруся снова улыбнулась. Но теперь от ее улыбки повеяло нешуточной угрозой. Так улыбается убийца своей жертве, понимая, что ей от него никуда не деться. Усилием воли Игорь попытался проснуться.
Женщина рассмеялась. Теперь ее вид стал безжалостным, жестоким.
– Твои таблетки, Игорек, обеспечили тебе крепкий сон. Если бы еще парочку проглотил – так я, может, и не совладала бы с соблазном забрать тебя с собой. Ладно-ладно, не пугайся. Ты мне на этом свете еще пригодишься.
Игорь Сергеевич недоумевал: почему призрак бывшей супруги ведет себя так нелогично – где благодарность, где пожелание счастья?
– Тебя нашли. Тебя похоронят. Чего тебе еще надо?
– Спокойствия, мой дорогой, спокойствия мне надо. Мне его так не хватало в семейной жизни. Не поверишь: на всем протяжении нашего брака я ни одного дня не была полностью уверена в том, что ты меня любишь. То и дело буравил мне мозг один вопрос: зачем же ты на мне женился, если каждая мелочь в твоем поведении кричала – ты запросто можешь обойтись без меня?
– Прекрати, Маруся! Что за бред? Спокойствия тебе хочется? Пожалуйста. Лично сорокоусты за упокой заказывать буду.
– Перестань! Сорокоусты, свечки – мне это не поможет! Чтобы успокоиться, я должна точно знать: с нашим Ванечкой все хорошо.
– Ты говоришь так, словно я сам этого не хочу. Насчет сына не нервничай. Ваньку вылечу… Кстати, ему больше нравится имя Глеб.
– Для меня он все равно будет Ванечкой.
– Как хочешь.
– Верно, Игорек, верно: теперь все будет так, как я хочу. Пойми, дорогой, от того, что ты сейчас приведешь его психику в нормальное состояние, принципиально ничего не изменится. Не понимаешь?
– Нет.
– Видишь ли, он не умеет по-настоящему любить. Скажу иначе. Он не умеет выражать свои чувства. Нормально обращаться себя с дорогим ему человеком. Он ведет себя, как ты: не умеет дарить душевное тепло. Ты никогда не умел этого – не умеет и он… Не у кого было научиться.
– Маша, ты что, явилась отношения выяснять?
– Еще чего! Отношения выясняют, когда хотят их спасти. Это – не наш с тобой случай. Дело в нашем сыне. Он выглядит бесчувственным. Ведет себя, как бесчувственный. Девушка, без которой ему больно дышать, до ужаса страдает от его холодности. Сколько еще она продержится? Год-другой, а потом начнутся проблемы: может, она запьет, может, изменять ему начнет… мало ли… Она уже сейчас – почти истеричка…
Несмотря на страх, который внушал призрак первой жены, Игорь ощутил брезгливое отвращение. Как он ненавидел разговоры про холодность, неумение проявлять чувства, про «больно дышать»! Сколько раз Маруся подступала к нему с такими претензиями! Не было бы их, так он…
– Не оправдывай себя, Игорек! Ты бы и без моих разговоров заводил любовниц! Но твои похождения меня больше не волнуют! Меня беспокоит другое. То, что Ванечка, повторяя твои привычки, неизбежно разрушит свою жизнь. Когда Оля разобьет ему сердце, не выдержав его внешней холодности, он окончательно погрузится в безумие. Послушай меня: твоя задача – научить его проявлять эмоции.
– Чего-чего?
– Сейчас ты уже не так занят, как раньше. Ты сможешь брать его на рыбалку, на охоту, проводить с ним время – как отец с сыном. Пить с ним чай на кухне. Можно и пиво. Но ничего более крепкого. Смотри у меня! И разговаривать. Смотреть с ним фильмы и разговаривать. И во время простого и искреннего общения ты сможешь, наконец, рассказать ему о том, что произошло между нами с тобой. Признаться: ты виноват в том, что он остался без матери. Потихонечку Ванечка научится быть… нехолодным.
– Что за ерунда? Глеб – уже взрослый человек. Его психика, эмоциональность уже сложились. Если его девчонка хочет больше романтической ерунды, то пусть найдет более поэтичного парня. Бросит его – Глеб найдет другую…
– Он не найдет другую. Он – однолюб. Он просто нырнет в безумие и больше из него не выберется. Игорек, ты думаешь, что разговоры и общение – слишком простое решение. Но оно, действительно, очень простое. Настолько простое, что я никак в толк не возьму, почему ты до него раньше не додумался. Послушай, человеку в любом возрасте нужно сердечное тепло. В любом возрасте он сможет измениться, когда увидит правильный пример. Авторитетный пример. А ведь он уважает тебя, любит. Считает хорошим отцом.
– Ты пришла ко мне из-за такой чепухи? Серьезно?
– Чепуха, ерунда, бред… как же меня тошнит от этих слов! Ты не слышишь меня, Игорек. Не понимаешь. Для тебя общение с сыном – чепуха. Но я не собираюсь тебя убеждать или переубеждать, просить. Нет, Игорек, я здесь – чтобы требовать.
Если ты в первый же день, когда Ванечка вернется домой, не начнешь разговоры, встречи и прочую, как ты говоришь, чепуху, то очень пожалеешь.
– Ты что, девочка, угрожаешь мне?
Маруся рассмеялась – искренне и счастливо: наконец-то муж ее понял!
– Вот именно, Игорек! Вот именно!
Теперь уже Игорь не смог сдержать смеха.
– Будешь приходить ко мне во сне?
– Чем не вариант?
Мгновенно облик Маруси изменился. Мужчина увидел скелетированный труп – с проросшим на щеках мхом, с копошащимися в разложившейся в грязь плоти личинками. В нос ударил отвратительный запах мертвечины.
Игорь вздрогнул.
– Как тебе, милый? – хрипло спросила его покойница. – Нравится? А так?
Она наклонилась к мужу, делая вид, что собирается его поцеловать. Мужчина закричал от ужаса.
Страшный призрак вновь превратился в Марусю, которую он привык видеть при жизни.
– Вот в таком-то виде я и начну являть твоей новой жене. Пока не сведу ее с ума. И ты останешься один.
– Ты не посмеешь! Зоя – она не при чем. Ты же понимаешь.
– Конечно, понимаю, Игорек. Но и ты должен понять: если я была вынуждена рисковать рассудком своего родного ребенка, то уж психическое состояние бабы, которая влезла в мою семью, я поставлю под удар легко и даже с удовольствием.
Но это еще не все. Я разрушу твой бизнес. Поверь: я смогу. Ты останешься еще и нищим. Если же ты решишь переиграть меня – наложить на себя руки, то я обеспечу тебе инсульт. Я умею. Ты превратишься в инвалида, в прикованного к кровати калеку. Но интеллект останется достаточно сохранным, чтобы страдать, наблюдая, как твоя ненаглядная женушка сходит с ума.
Игорь в оцепенении осознавал: Маруся говорит правду, она – без тени сомнения – исполнит свою угрозу.
– Согласись, Игорек: гораздо проще исполнить мое требование – начать по-отечески сердечно общаться с Ванечкой. Открою тебе маленькую тайну: моя сила – она ведь не из ниоткуда берется. Она происходит из безумия Ванечки. Я ведь смогла прийти в мир живых, провести в него других призраков, привязанных к волку, только потому, что рассудок моего сына ослабел. Гарантируй Ванечке душевное спокойствие, научи его выражать свои чувства – и я не смогу выйти из небытия, навещать тебя и твою жену. А значит, и навредить вам не смогу. Подумай об этом, Игорек. Крепко подумай.
Игорь с ужасом и недоумением взирал на Марусю. Это все еще была она – его первая жена, мать его единственного сына, женщина, которую он знал в совершенстве – мог перечислить все родинки на ее теле и мог со стопроцентным попаданием предсказать ее реакцию на любую ситуацию. И одновременно перед ним была абсолютно незнакомая женщина: насмешливо искривленные губы, выжидательно приподнятые брови, злорадный блеск в глазах. Белоснежные крупные зубы добавляли ее облику хищничества, кровожадности. Игорь никогда не видел такой свою Марусю – зачастую глупенькую, порой недальновидную и наивную, временами истеричную, но всегда добрую и послушную.
Огромные голубые глаза злорадно смотрели на Игоря. Ноздри женщины-призрака гневно подрагивали. В жизни, в той самой жизни, в которой она была не бестелесным созданием, а существом из плоти и крови, ей никогда не удавалось настоять на своем, убедить мужа в своей правоте. В их паре, в их семье Игорь был прав всегда.
Был прав, когда сразу после свадьбы запретил ей общаться с подружками: «Детка, у тебя по дому столько дел, а еще мы ребеночка собрались заводить. Какие теперь могут быть девчоночьи посиделки? Какие кафешки, милая?». Он был прав, когда – подарив жене золотые часики в честь получения ею красного диплома – заявил: «Работать-то ты все равно не будешь, отличница. Твое дело – за домом смотреть, мужа обихаживать, мамочкой хорошей быть. Ну что ты надулась, глупышка? Миллионы женщин о такой жизни только мечтают: ни тебе офисной суеты с восьми до пяти, ни тебе идиота-начальника». Он был прав, когда в воспитательных целях по неделям спал в своей комнате, оборудованной под кабинет, и когда по месяцу жил в оставшейся после бабушки квартире. «Ты должна понять, – объяснял он супруге тоном, которым обычно убеждал нарушителей закона в необходимости полного признания в преступлении, – я так поступаю вовсе не потому, что хочу тебя оскорбить. Но ты никак не возьмешь в толк: я устал от твоей беспочвенной ревности, от скандалов, от слез. Ты не оставляешь мне выбора. Как еще мне донести до тебя – дома мне нужен покой? Нервотрепки вполне хватает на службе». И был железно прав, когда в ответ на ее претензии по поводу вскрывшейся измены заявил: «А что ты хотела? Мне не хватает положительных эмоций. От тебя я ничего не получаю кроме криков. Не нравится? У тебя два варианта: поменяй поведение с мужем или же разводись. Но имей в виду: я не мальчик сопливый – бухаться в ноги, просить остаться, каяться и плакать не собираюсь. У тебя будут алименты. У меня – другая семья».
И вот сейчас Маруся ликовала: муж был в ее руках и никак не мог отмахнуться от ее требований.
Игорь заскрипел зубами.
– Ну как, Игорек, каков будет твой положительный ответ?
Ненависть ослепила мужчину настолько сильно, что на несколько секунд перед его глазами померк свет…
Когда же картинка вернулась, Игорь увидел, что Маруся – не одна. Рядом с ней – незнакомая ему женщина, одетая в сарафан. Она обнимала Марусю за плечи, ворковала ей:
– Зачем ты так? Зачем? Я же тебе объясняла: иначе надобно.
Маруся плакала.
– Но так – нечестно. Нечестно! Он осквернил мою любовь. Он издевался надо мной. Столько лет… столько лет я считала себя дурой, неблагодарной, плохой, никчемной… из-за него… из-за него… он не любил меня, не ценил, только пользовался… и погибла я…
– Но все же, сбежать из дома – был твой выбор. Не муж тебя похитил. Не муж тебя убил, – продолжала увещевать ее незнакомка. – А насильно мил не будешь. Ты ведь сама убедилась в этом. Он не смог насильно любить тебя так, как ты хотела. Не сможет насильно любить и Ванечку. Ты же не хочешь, чтобы он выполнил твой приказ из-под палки. Ты же хочешь для Ванечки настоящей, искренней отеческой любви. Подумай о сыне. Переступи через себя, через свой гнев, через свою обиду и боль. Поверь: я бы так и сделала. Ты – сможешь, Машенька. Сможешь.
Маруся кивнула и исчезла. То есть – исчез злой, упрямый и непримиримый призрак.
Игорь увидел себя в своем рабочем кабинете в прокуратуре. Стояло раннее утро. Он еще не успел приступить к работе. Сидел за столом и рассматривал фото дочки Василисы. В голове вертелась мысль, не дававшая ему покоя в течение последнего года: «Это – неправильно! Как же это неправильно!». Ему, который – в силу профессиональных обязанностей – своими глазами неоднократно наблюдал фиаско законности самой ужасной несправедливостью виделись не слишком мягкие приговоры убийцам и насильникам, а смерть его дочери: разве это допустимо – чтобы четырехлетняя девочка умерла от лейкемии?! Как несправедливо – чтобы не знавший жизни ребенок «сгорел» за несколько месяцев! Женщина, с которой он так и не успел оформить брак… она так и не стала его женой. Они не смогли пережить горе. То, что казалось ему самому искренним чувством, погибло вместе с ребенком, было убито выяснениями: кто больше виноват в смерти маленькой Васенки – чьи гены оказались миной замедленного действия, кто проморгал первые симптомы безжалостного недуга, кто меньше боролся за угасающую жизнь?
Игорь ласкал портрет дочурки взглядом. Вспоминал ее слова… пусть не последние, но самые для него болезненные: «Папочка, ты ведь спасешь меня?».
И тут в дверь кто-то по-кошачьи поскребся. Совсем молоденькая девушка, смущаясь и волнуясь, переступила порог его кабинета. Такие же светленькие волосенки, как у его дочки. Такие же большие голубые глаза. И такая же беспомощность в каждом движении.
– Вы – Игорь Сергеевич Звягинцев?
Одетая в простое прямое платьице до колен. Со смешным, почти школьным портфельчиком в руках. Смой с бледненького личика косметику – так девушка легко сошла бы за старшеклассницу.
– С утра был таковым. А что?
– Я – Мария Мишина. Я – на практику. Меня направили к Вам. Вам уже сказали, что я приду?
Маленькая щупленькая полудевушка-полуподросток, она мялась у двери, теребя тоненькими изящными пальчиками бусы из бисера.
– Заходи, Мария Мишина, не стой столбом. Отчество-то у тебя есть, практикантка, или как?
– Мария Александровна Мишина.
– Звучит солидно. А документы при себе?
Девушка суетливо полезла в портфельчик. Игорь невольно улыбнулся. Решил ободрить ее шуткой.
– Что тебя сподвигло связать свою жизнь с прокуратурой, Мария Александровна?
– Я… это… вот…
Практикантка подняла на него глаза, пытаясь сформулировать мысль, и, не глядя, выудила то, что наощупь показалось ей паспортом. Протянула это что-то Звягинцеву.
– Думаешь, она мне пригодится? – хмыкнул Игорь.
– Ой!
Девушка залилась краской, увидев, что подала старшему помощнику прокурора города прокладку.
– С другой стороны, если ты настаиваешь…
– Это не паспорт, – только и смогла выговорить практикантка.
– Я вижу.
На глаза девушки навернулись слезы.
– Эх, Маруся, я ж с тебя тащуся! – Игорь подмигнул ей и засмеялся. Она засмеялась в ответ…
Когда он в нее влюбился? В тот самый момент, когда ее скованные неуверенностью черты расслабились, когда он увидел, какая же она красавица. Когда понял: его Васенка могла бы стать именно такой, если бы судьба позволила бы ей повзрослеть.
Игорь Сергеевич невольно залюбовался Марусей из прошлого. Ее облик снова начал меняться – как будто в кинохронике – она становилась старше.
Вот она – в стильном бордовом брючном костюме на их первом свидании.
– Игорь Сергеевич, извините. Я не сильно опоздала?
– Как официально. Давай уже на ты переходить: мы ведь не при исполнении.
Маруся смотрела на него с таким обожанием! Он был для него героем. Как и для своей дочери. Ее восторг вдохновлял его, воодушевлял. Благодаря хрупкой девочке, которая не могла скрывать своих чувств к нему, Игорь снова ощутил себя молодым, заслуживающим простого человеческого счастья. Он был готов еще раз начать нормальную жизнь – без одиночества, без самообвинений, без исключительно служебных мыслей. Для него, всегда столь ценившего свою свободу, вопрос официальной женитьбы даже не возник.
И как Маруся была хороша в белом свадебном платье, которое он ей купил, хотя большого празднества они не устраивали – посидели с родителями и самыми близкими друзьями в кафе, а потом – махнули вдвоем на недельку на море.
Маруся в черном купальнике, подчеркивающем изящность ее девичьей фигурки… Она не умела плавать… Она испуганно хваталась за него даже на маленькой глубине.
– Игорек, а если меня съест акула, ты сильно расстроишься?
– Акула тебя не съест, малышка. Она подавится твоими косточками. Какое в тебе мясо-то? Живот – и сразу позвоночник!
Игорь Сергеевич увидел новую сцену из прошлого.
Маруся с округлившимся животиком под сатиновым комбинезончиком. Маруся с годовалым Ванюшкой на руках. Уже не такая счастливая, не такая лучистая.
– Игорек, может, ты не поедешь с друзьями на рыбалку? Побудешь со мной на выходных?
Ее огромные глаза легко наполнялись слезами. Это выглядело так мило, трогательно… Ему это нравилось… да, нравилось… Игорь только теперь осознал, как часто он допускал резкости, как часто обижал ее по мелочи лишь для того, чтобы снова увидеть ее влажные глаза… Он ведь не думал о том, как ей было больно в такие моменты. Не хотел об думать.
Теперь постаревший Игорь Сергеевич понял: да, он просто не хотел думать о боли молодой жены. Еще одно воспоминание разбудило в нем чувство вины.
Маруся с загнанными несчастными глазами. Все еще такая же по-девичьи худенькая и изящная, но уже – с видом сорокалетней одинокой истерички.
– Игорь, я так больше не могу! Не могу! Я целыми днями – в четырех стенах. Ты – всегда занят. Почему мне нельзя устроиться куда-нибудь на работу? Хотя бы на полставки?
– Какие полставки?! Ванька то и дело болеет. Кто его будет на лечение возить, по кружкам водить? Ты – мать или кто?
– Тогда почаще будь дома!
– А кто семью содержать будет?! Маша, прекрати свои вечные визги! Меня от них уже наизнанку выворачивает! Можешь ты понять или нет: я домой возвращаться не хочу – как представлю, что ты опять меня пилить начнешь!
Снова – смена кадра.
Маруся – осунувшаяся и злая.
– Мне звонила твоя подруга. Сказала, что вы уже полтора года – практически муж и жена. Храбрая. Наглая. Не в пример тем девкам, с которыми у тебя – как ты утверждал – просто разовый секс. Она просила меня не мешать вашему счастью. Говорила, что ты со мной – только ради сына. Просила отпустить тебя, не удерживать в браке одним лишь чувством долга…
– А знаешь, Маруся, в чем-то она права: мы с тобой были счастливы года два – не больше. С тех пор, как у тебя по нарастающей пошли претензии, требования, скандалы – уже сто раз пожалел, что женился на тебе. Запал на чукотскую наивность, на молодое тело. Надо было сообразить, что у тебя за душой – ничего. Ты – тупая идиотка. Вместо того, чтобы обеспечивать мне быт, стать хорошей женой и матерью, строишь из себя Анну Каренину! Кто я тебе? Каренин? Вронскиий? Кто там еще в книге был? Чей образ ты на меня напяливаешь? Нет, женушка, я – нормальный мужик! Да, у меня были подруги. А что ты хотела? Мужик всегда ищет на стороне то, чего не хватает в семье. Не нравится? Грубо? Зато – правда. Надо было раньше тебе все это высказать. Глядишь, мозги бы на место встали.
Из глаз Маруси потекли слезы. Она раскрыла рот, но не смогла выговорить ни слова. Губы задрожали. Руки сжались на груди в немой мольбе – Хватит!
Внезапно Игорю стало легче. Гнев утих. Ее беспомощность, ее боль, слезы – в который раз – придали ему сил и радости. Он даже снизошел до того, чтобы утешить жену.
– И чего ты боишься-то? Развода? Не надо. Разводиться не собираюсь. У меня впереди – повышение. На работе пашу, как вол. Ни малейшего желания нет тратить силы и время на всякие глупости. От тебя много не прошу – только спокойствия. Сделай так, чтобы я, приходя со службы домой, видел только любовь и заботу.
Ужас и боль на побелевшем и снова ставшем детском личике Маруси. Торжество в душе Игоря: ух, как ее пробрало! Значит, ей не все равно. Значит, она его все еще любит. И – новая волна радости. У них еще есть шанс на нормальную семью! Конечно же, Маруся извлечет урок из случившегося. Переосмыслит свое поведение. Исправится. А он сразу после повышения повезет ее на море. Новый медовый месяц все окончательно исправит.
И чтобы уже наверняка успокоить свою маленькую глупенькую Марусю, Игорь взял шутливый тон:
– Не переживай, маленькая. Я Зое прямо завтра с утра дам отставку. Обещаю: она нас больше не потревожит. На этом все – других подруг у меня не будет. Честно. Ну, а ты… если тебе из-за моей занятости не хватает внимания и секса – заведи себе молодого парня. Пусть он тебя поразвлекает.
Теперь, глядя в помертвевшее лицо Маруси сквозь толщу времени, Игорь Сергеевич понял, как сильно он ее тогда ранил.
– Маруся, Марусенька, – обратился он к ней. – Я же пошутил. Это же была – просто шутка. Я думал: ты поняла. Ты должна была понять, что я говорил не всерьез.
Маруся его не слышала: их разделяли двадцать лет…
Он все еще видел ее застывшее лицо. И практически одновременно видел в нем лицо своей дочери. В его голове жутким дуэтом прозвучало: «Папочка, ты ведь спасешь меня?» и «Спаси меня, Игорек, спаси!».
Не менее жутким пришло осознание: он все время подспудно видел в Марусе повзрослевшую дочь, он – не желая отказаться от полюбившегося образа – не давал жене взрослеть, ограждал ее от жизни, привязывал к себе. И его все устраивало, когда ему было нужно безоговорочное детское обожание. Когда же ему понадобилась зрелая поддержка, он стал требовать от жены взрослости и самодостаточности. Он злился на то, что в ней всего этого нет… мстил ей за отсутствие того, что он сам же и уничтожил…
И снова – убийственный дуэт: «Папочка, почему мне так плохо?», «Игорек, мне так больно!».
– Маруся, прости меня, – прошептал Игорь. Разделявшее их время не позволило ей его услышать.
– Маруся! – Игорь перешел на крик. – Девочка моя, прости меня! Пожалуйста!
Лицо Маруси помолодело. Исчезли морщинки, в глазах засветилась радость. Игорь увидел ее – совсем юную. Именно такой, какой она впервые появилась в его жизни. Только без тени смущения. Излучающую счастье. Она стояла в широком ромашковом поле. Одетая в длинное широкое белое платье – словно с чужого плеча. С венком из полевых цветов на голове. Венок тоже был ей великоват. Маруся придерживала его руками, чтобы не уронить. Она шагала и шагала вперед – по направлению к горизонту, разделявшему белизну поля и голубизну неба. Хохотала, то и дело оборачиваясь к мужу. Он четко увидел ее молочно-белое лицо, бледные тонкие губы, огромные ярко-голубые глаза. Рядом с ней шла незнакомая женщина в сарафане.
Игорь понимал: перед ним не воспоминание, он видит призрак своей жены. Она уходит от него. Уходит навсегда…
Но ведь ради чего-то она приходила... чего-то просила… он не помнил, чего именно… но ведь – просила! Игоря наполнила щемящая, почти болезненная любовь. Не воспоминание о былом чувстве, а самая настоящая любовь.
– Маруся! – завопил вслед девушке Игорь. – Маруся! Марусенька! Что тебе нужно? Я сделаю все, что скажешь! Все выполню! Только скажи еще раз! Прости, я забыл, о чем ты просила!
Маруся снова обернулась к нему и выкрикнула:
– Ты вспомнишь, Игорек! Проснешься – и вспомнишь! Вспомнишь мою просьбу. Только ее суть. А все остальное – так и останется забытым. Наш ночной разговор, мои слова – они тебе теперь без надобности!
– Прости меня! – снова завопил Игорь.
Но Маруся уже отвернулась и пошла все дальше и дальше, медленно растворяясь в нежной небесной голубизне…
…
Егор вел машину, заткнув уши наушниками и развернув зеркало в салоне так, чтобы сидевшим на заднем сидении было понятно – он не видит их. Выглядящий как человек, страдающий от глубочайшего похмелья, Глеб рассеянно смотрел в окно. Прижавшаяся к жениху Оля, гладила его по плечу, по груди, по торсу. Парень изредка поворачивал на нее голову, морщился, словно стараясь хоть что-то сказать ей. Но подбор слов давался ему с трудом. Зато глаза… Оля никогда не видела таких глаз у своего возлюбленного. Смертельно раненный щеночек на последнем издыхании, безнадежно больной ребеночек в неверии исцеления… большой мудрый черепах, вытащенный из расколотого панциря… реальная любовь, реальная боль, реальная жажда сострадания… Сколько раз Оля умоляла, упрашивала Глеба проявить настоящие эмоции! Сколько упреков, криков, скандалов употребила, чтобы увидеть настоящие чувства своего жениха… Если бы она только знала, если бы только могла предположить, что увидит именно такое! Нет, она бы не просила его стать более эмоциональным. Она была бы счастлива его вечному спокойствию, ироничности и даже внешней холодности! Сейчас она отдала бы все на свете за то, чтобы Глеб вдруг расхохотался и – как обычно – обратился к ней полунасмешливым тоном: «Ну, что ты так распереживалась, зая? Было бы из-за чего шум поднимать!».
– Все хорошо, Глебушка! Все хорошо, – шептала девушка. – Не переживай. Скоро будем дома. Твой папа – едет прямо за нами. Он уже договорился с кем надо. Тебя подлечат.
Глеб кивал. Снова пытался что-то сказать. И снова не находил слов.
– Ты молчи, милый. Молчи.
– Она сказала… сказала, что больше не придет ко мне, – кое-как выговорил Глеб.
Оля понимала, что он говорит о матери.
– Она не хочет, чтобы ты держал ее здесь…
– Да-а…
– Но она любит тебя. Ты же знаешь.
– Да-а…
– Раз она так сказала, значит, ей нельзя возвращаться. А ты вернись, Глебушка. Вернись ко мне, мой большой мудрый черепах!
Оля вспоминала Глеба в привычном для него состоянии души. Теперь она была уверена: она любит его именно таким, именно таким он ей дорог. А еще ей то и дело вспоминался Владюшка – брат Жени... Читать следующую страницу »
Частный вебмастер