Марина Дегтярёва Жанр прозы:

16 августа 2020 Мистика в прозе

h; Для большого оптимизма причин, тем не менее, нет, – подал голос кто-то из собравшихся. – Мировое сообщество понимает: причина нашего согласия – нажим со стороны Штатов. Нельзя соглашаться поспешно, а иначе все это будет выглядеть неприглядно: мы завезли ракеты, наткнулись на ответные меры…

– Сейчас главное задача – сохранить мир, – громко сказал Микоян. – Все остальное - второстепенно.

Хрущев посмотрел на Анастаса Ивановича с благодарностью, но такая предельная резкость все же была неприятной.

– Не такая уж второстепенная: американскому президенту сейчас – ничуть не легче,  – сказал он, уже без боевого задора. – И тоже приходится думать о сохранении лица.

– И мы должны друг другу помочь, – снова подал голос Микоян.

– Давайте не будем спешить. Надо скрупулезно все просчитать. Советский Союз должен снизойти до согласия, а не хвататься за него, как утопающий за соломинку. Хотя – по факту – в этой ситуации как минимум, двое утопающих. А в итоге на дно может уйти весь мир.

 

***

Несколькими часами позже

В пылу обсуждения члены Президиума не обратили внимания на то, как из комнаты осторожно, стараясь не мешать ходу дискуссии, вышел помощник Хрущева Трояновский. Однако возвращение его заметили все.

Олег Александрович, не стараясь приглушить шаги, прошел вперед и без вступлений сообщил:

– Товарищи, мне сейчас звонил Добрынин из Вашингтона, – голоса в комнате моментально стихли. Повисла напряженная тишина. – Передал мне слова Роберта Кеннеди. Процитирую то, что успел записать.

В полнейшей тишине прозвучало:

– Роберт Кеннеди опасается, что президент США испытывает сильное давление со стороны военных. Он говорит, что Джон Кеннеди должен получить ответ на свое послание сегодня же. Потом будет уже поздно. У нас осталось очень мало времени для разрешения проблемы.

Слова Третьякова произвели на Хрущева молниеносный эффект. Он встал со своего места и жестко сказал:

– Как видим, дальнейшее обсуждение для нас – непозволительная роскошь. Члены Президиума были оглушены таким заявлением. На лицах читалось недоумение: человек, который с таким возмущением осуждал единоличность решений Сталина, теперь поступает точно  также.

Но Хрущеву было не до чтения мыслей по лицам. Уже через несколько минут он диктовал письма Кеннеди. Осознавая, что счет идет уже на минуты, Никита Сергеевич распорядился передать послание американскому президенту в радиоэфире.

«28 октября 1962 года

Уважаемый господин Президент!

Получил Ваше послание от 27 октября с. г. Выражаю свое удовлетворение и признательность за проявленное Вами чувство меры и понимания ответственности, которая сейчас лежит на Вас за сохранение мира во всем мире.

…

Чтобы скорее завершить ликвидацию опасного конфликта для дела мира, чтобы дать уверенность вcем народам, жаждущим мира, чтобы успокоить народ Америки, который, как я уверен, так же хочет мира, как этого хотят народы Советского Союза, Советское правительство в дополнение к уже ранее данным указаниям о прекращении дальнейших работ на строительных площадках для размещения оружия, отдало новое распоряжение о демонтаже вооружения, которое Вы называете наступательным, упаковке его и возвращении его в Советский Союз.

Г-н Президент, я хотел бы еще раз повторить, о чем я уже писал Вам в своих предыдущих письмах, что Советское правительство предоставило правительству Республики Куба экономическую помощь, а также оружие, поскольку Куба, кубинский народ постоянно находились под непрерывной угрозой вторжения на Кубу.

…

Я с уважением и доверием отношусь к Вашему заявлению, изложенному в Вашем послании 27 октября 1962 г., что на Кубу не будет совершено нападения, не будет вторжения, причем не только со стороны Соединенных Штатов, но и со стороны других стран западного полушария, как сказано в том же Вашем послании. Тогда и мотивы, побудившие нас к оказанию помощи такого характера Кубе, отпадают. Поэтому мы и дали указания нашим офицерам (а эти средства, как я уже сообщал Вам, находятся в руках советских офицеров) провести соответствующие меры по прекращению строительства указанных объектов, демонтажу их и возвращению их в Советский Союз. Как я Вам уже сообщал в письме 27 октября, мы согласны с Вами договориться о том, чтобы представители ООН могли удостовериться в демонтаже этих средств.

Таким образом, если основываться на Ваших заверениях, которые Вы сделали, и наших распоряжениях о демонтаже, то налицо все необходимые условия для ликвидации создавшегося конфликта.

…

Г-н Президент, я доверяю Вашему заявлению, но с другой стороны, есть безответственные люди, которые захотели бы сейчас осуществить вторжение на Кубу и тем самым развязать войну. Если мы делаем практические шаги и заявляем о демонтаже и эвакуации соответствующих средств с Кубы, то, делая это, мы одновременно хотим создать уверенность у кубинского народа в том, что мы находимся вместе с ним и не снимаем с себя ответственности за оказание помощи кубинскому народу.

Мы убеждены, что народы всех стран, как и Вы, господин Президент, правильно меня поймете. Мы не угрожаем. Мы хотим только мира. Наша страна сейчас находится на подъеме. Наш народ наслаждается плодами своего мирного труда. Он достиг огромных успехов после Октябрьской революции, создал величайшие материальные, духовные и культурные ценности. Наш народ пользуется этими ценностями и хочет развивать дальше свои успехи, хочет своим упорным трудом обеспечить дальнейшее развитие по пути мира и социального прогресса.

…

Мы ценим мир, может быть, даже больше, чем другие народы, потому что мы пережили страшную войну с Гитлером. Но наш народ не дрогнет перед любым испытанием, наш народ доверяет своему правительству, а мы заверяем свой народ и мировую общественность, что Советское правительство не даст себя спровоцировать. Но если провокаторы развяжут войну, то они не уйдут от ответственности и от тяжелых последствий, которые принесет им война. Но мы убеждены, что победит разум, война не будет развязана и будет обеспечен мир и безопасность народов.

В связи с ведущимися сейчас переговорами и. о. Генерального секретаря г-на Тана с представителями Советского Союза, Соединенных Штатов Америки и Республики Куба Советское правительство направило в Нью-Йорк первого заместителя министра иностранных дел СССР В.Кузнецова для оказания содействия г-ну Тану в его благородных усилиях, направленных к ликвидации сложившегося опасного положения

С уважением к Вам

Н.Хрущев».

Письмо было передано в эфир в 16.00. А за час до начала трансляции на Кубу был послан приказ о демонтаже стартовых площадок.

 

***

Монголия.

28 октября.

20.00.

Семь человек, оставшихся в лагере, расселись вокруг костра и завели пустопорожние разговоры. В голове у каждого был один вопрос: какие именно окончательные инструкции они получат завтра.

Внезапно этот вопрос прозвучал вслух.

– А вот мне интересно, что же мы сможем найти?

Было непонятно, кто именно из сидящих у костра людей озвучил этот вопрос. Он повис во вдруг образовавшейся напряженной тишине, ожидая ответа.

– Лично мне это очень напоминает поиски на могиле Тамерлана, – также внезапно ответил Дмитрий Петрович. – Там шла речь о книгах, рукописях, но настоящая цель изысканий заключалась в другом…

Все посмотрели на него, ожидая продолжения.

– В последнее время я стал все чаще и чаще вспоминать прошлое, – печально улыбнулся профессор. – Наверное, это – старость. Но с самого первого дня, когда я получил предложение принять участие в этой экспедиции, я только и думал что о могиле Тимура. Мне даже снилось: я, молодой парень, снова нахожусь около некрополя, выполняю мелкие поручения, пью с рабочими чай, зачарованно слушаю ученых, вижу местных жителей. И еще не знаю, что вскоре мне придется экстренно вернуться в родной город, увидеть руины своего дома и узнать, что первая жена с дочкой погибли… Эти воспоминания с каждым днем делались все навязчивее и навязчивее. А теперь у меня такое ощущение – словно я снова переживаю те события…

– А вы нам не говорили, что были там, – сказал Андрей.

– Да, верно, – согласился Дмитрий Петрович. – Не знаю сам, почему сейчас начал… Нам говорили, что позиция Сталина однозначна: все должно быть сделано максимально быстро. Об этом во время работ знали все, но никто это не проговаривал вслух. Огромный интерес вождя к культурному наследию в условиях, когда агрессор не скрывал своих намерений к нападению, был, мягко говоря, странным. И никто из знаковых фигур тех исследований не верил в официальную версию о целях работ. Общее знание того, что от ученых ждут обнаружения вовсе не бесценных музейных экспонатов, а ключа к некой тайне, витало в воздухе. Тайне – в корне противоречащей принципам чистой науки. Тайне мистического характера.

– Вы сейчас начнете про артефакт, в котором жил дух войны? – спросил парень, которого, как Андрей едва смог вспомнить, звали Валей.

– Дух войны… Он в те годы в воздухе витал. Но Советскому Союзу нужна была не война, а отсрочка… хотя бы – небольшая…  Так что я не говорю о предмете, в котором было заточено рвущееся наружу зло. Я говорю об артефакте, способном спасти мир… или хотя бы продлить его еще на недолгий период… чтобы Советский Союз смог лучше подготовиться к вторжению… к неизбежному вторжению… И говорю об этом совершенно серьезно.

– Сталин и мистика? – спросил другой молодой человек, имени которого Андрей припомнить уже не смог. – Как-то не вяжется.

– Почему нет? Большая политика – такое дело, в котором легко увязываются самые что ни на есть несвязуемые понятия и события. На войне все средства хороши. Для сохранения уже надломленного мира тоже. Не забывайте: Джугашвили был семинаристом. Верил он или нет в божий промысел – на эту тему можно долго размышлять и даже спорить. Но знания, полученные во время учебы, он применял блестяще. Но сейчас речь не об этом.

Повисла тишина, в которой были слышны лишь потрескивания веток в костре. Тишина все еще продолжала скрывать в себе вопрос: «А что же ищем мы?».

– Очень скоро мы войдем в пещеру, – проговорил Дмитрий Петрович. – Что мы будем искать? Гробницу, саркофаг, могилу – заранее скажу: ничего этого там не будет. Скорее всего, в этой пещере никогда и не было даже ровесников Чингиса или их прямых потомков. Зато здесь были люди – ровесники наших дедов или даже отцов. Они пришли сюда в большой спешке, скрываясь от страшной угрозы. Они хотели что-то спрятать. Что-то такое, что нельзя было открыть миру. Думаю, Максим Валерьевич не обманывал нас, когда озвучивал эту идею – абсолютно дикую с первого взгляда.

– Так что же? Артефакт, способный спровоцировать новую войну?

– Да. И вместе с ним – артефакт, способный сохранить мир. Они всегда – вместе. Их не хранят один отдельно от другого. Потому что в каждом из них – часть души великого человека, чья милость была щедрой, а злые порывы – убийственными для целых поколений. И мы не должны повторить ошибки тех, кто вскрывал могилу Тамерлана. Они выпустили на волю воина, но оставили плененным миротворца.

– Но ведь сейчас не сорок первый год, – сказал Андрей. – Это тогда, как вы говорите, дух войны в воздухе витал. Разве сейчас не по-другому?

– Боюсь, что нет. Подумаем логически: не слишком ли мы радуемся тому, что Куба обрела свободу? Расширение социалистического лагеря – это, конечно, здорово, но…

– А вот на этом месте я вынужден прервать ваше занимательное выступление, дорогой профессор, – прозвучал мягкий, но строгий голос. – Иначе вы в своих логических рассуждениях зайдете дальше, чем нужно.

Все повернули головы в строну говорящего. Это был Вадим.

– Вы все верно говорите, Дмитрий Петрович, – улыбнулся он. – Вы прямо-таки выполнили мою работу. Сказали все то, что должен был сказать я – буквально через полчаса.

Все онемели. Их поразил не только смысл сказанного, но и то, как резко изменился вчерашний простой рабочий. Нет, не внешне: он оставался невысоким и тщедушным парнем. Изменились глаза: в них четко проявилась уверенность, властность. Теперь перед ними был уже не мальчик принеси-подай-уйди-не мешай, а человек, чьи распоряжения должны и будут беспрекословно исполняться.

– Хронология очень важна для нашей работы. С того момента, как лишние люди уехали отсюда, все должно было происходить точно по часам. Но я следил за временем и понял, что ваши излияния-воспоминания не внесут суматохи. Они очень даже кстати.

Сейчас вы допьете чай, докурите. А потом мы войдем в пещеру. Все эти точные измерительные приборы, за которыми Максим Валерьевич с другими уехал в город, – они нам ни к чему. Это – повод, чтобы избавиться от лишних людей. То, что мы будем искать в пещере, – эти вещи можно будет отыскать без точных приборов. Ориентируясь на интуицию одного из вас. Я говорю о вас, Андрей Иванович.

Вадим перевел взгляд на Андрея, и тому на миг показалось, что перед ним – Александр.

А Вадим внезапно перешел на ты:

– Не отходи от меня далеко. Как только что-то почувствуешь – сразу говори.

Затем он обратился уже к Дмитрию Петровичу.

– Вы правы, уважаемый, – те, кто прятал нужные нам артефакты… они делали это в страшной спешке. У них не было времени долбить камень, запечатывать гранитные камеры, кропотливо маскировать место. У них не было даже достаточно времени, чтобы полностью скрыть следы своего пребывания в пещере.

– Так что же мы ищем? – спросил профессор.

– Естественное углубление в породе, закрытое камнями. Возможно, как-то отмеченное: палка, другой камень, кость, некий знак…

Там, внутри, будет два больших продолговатых свертка. Скорее всего – обернутых шкурами. Каждый нужно будет внимательно изучить, чтобы, не используя зрение, отличить черного от белого.

– Сульде! – воскликнул Дмитрий Петрович.

– Да, уважаемый. Есть версия. что в одной из пещер… надеюсь, именно в этой – два сульде. Два знамени Чингиса. Черное должно быть сожжено. Очень важно: оно должно быть уничтожено закрытым. Белое – должно быть развернуто в лучах восходящего солнца и пропитано ветром. И тогда вы, я, вся планета, возможно, еще избежит страшной войны. Той самой, последствия которых тебе и снились, Андрей.

Вадим улыбнулся с искренним добродушием.

Сульде – Знамя Духа – это копье с закрепленными на нем конскими прядями. Веками сульде имелось у каждого азиатского воина-кочевника. Оно было знаком связи воина и высшими силами. С ним обращались как с частицей высших сил. Знамя из конского волоса ставилось воинами перед шатрами, оно всегда должно было находиться под открытым небом, на ветру. Считалось, что связь между воином и знаменем настолько сильна, что после смерти человека его дух переселялся в сульде.

У Чингисхана было два сульде: одно для мирного времени – из белых конских волос, другое для войны – из вороных прядей.

Многие века белое и черное сульде великого воина хранили монахи в буддийского монастыря в долине Лунной реки. Поскольку неразделимые святыни должны были быть рядом, чтобы обеспечить спокойную жизнь.

Однако знамена, по легенде заключавшие в себе две половины души великого воина, были вожделенной целью для многих честолюбивых властителей. Многие хотели усилить мощь своих войск силой души Чингиса. Но оберегом святыни стала легенда: на того, кто освободит черное сульде, вынесет напитаться свежим ветром под первыми лучами восходящего солнца, обрушится страшное проклятие. Проклятие падет и на всех его потомков. А высвободившаяся часть души Чингис-хана заставит людей начать большую войну, в которой не будет ни победителей, ни побежденных – останутся одни лишь выжившие.

Но в 30-х годах двадцатого века – в крайне непростой политической ситуации – святыня Святыня исчезла. Поговаривали, что неизвестными монахами белое и черное сульде Чингиса были спасены от осквернения – увезены: сначала в Улан-Батор, а затем – в неизвестное место. Сохранились и слухи о том, что знамена были надежно спрятаны – чтобы продолжать защиту мира.

 

***

Монголия.

28 октября.

21.00.

– Пора! – сказал Вадим, вставая. – Со мной пойдут Андрей и Дмитрий Петрович. Остальные – оставайтесь наверху.

Проход вниз был очень крутым и узким. Пока спускались, Андрей несколько раз едва не упал. Пещера оказалась довольно просторной – от довольно просторной округлой площадки отходило несколько туннелей. Пахло сыростью и гнилью, где-то журчала вода.

– Не думаю, что нужно углубляться в туннели, – сказал Вадим. – У тех, кто прятал сульде, не было времени мотаться по ним взад-вперед. А кроме того: там сыро. Сульде надо было прятать в сухом месте, чтобы не испортить святыни.

– Давай, Андрей! – попросил-приказал Вадим, вручая ему карманный фонарик. – Мы с профессором тоже будем осматривать все здесь, но, как я уже сказал: вся надежда – на тебя. Мы будем молчать, чтобы не мешать тебе. Но скажу тебе сразу: если ты что-то почувствуешь и захочешь это скрыть – Дмитрий Петрович тебе это не позволит. Как не дал выскочить на ходу из поезда.

Андрей даже не удивился.

Они ходили вдоль стен, всматриваясь в сами стены, в пол, в потолок. Так прошло неизвестно сколько времени. В отличие от предыдущих пещер, эта сразу же показалась Андрею подозрительной, он почувствовал тревогу – тягучую, нудную. Но он не мог сообразить, куда манит его эта тревога, что призывает сделать. Он даже разозлился: в день, когда погибла мама, он волновался именно из-за нее; а тогда, в лесу, он интуитивно побежал в нужном направлении. Почему же сейчас иначе? Как во сне, который ты не знаешь, к чему приложить?

Внезапно груда камней у стены, мимо которой он проходил уже несколько раз, привлекла его внимание. Как если бы кто-то его шепотом окликнул.

– Кажется, я что-то почувствовал!

Вадим молнией оказался возле него:

– Ничего не трогай!

Осмотрев стену, возле которой лежали валуны средних размеров, Вадим победно воскликнул:

– Точно! Посмотри!

Он указал рукой на два валуна – на них были едва заметные крохотные гаревые капли, Вадим стал методично и с силой толкать вполне естественным образом лежавшие на полу камни. Андрей и Дмитрий Петрович присоединились к нему, валуны оттаскивали к противоположной стене. Под камнями оказалась глубокая узкая впадина. Устремленный вниз луч фонарика выхватил из темноты длинный сверток – как и предполагал Вадим – очевидно, из шкур.

Еще несколько минут и сверток лежал на полу пещеры.

– Судя по форме и величине этой штуки, мы нашли именно то, что искали, – сказал сухо Вадим. – Это сульде. Но там их – два. Мы должны выбрать одно, а второе уничтожить.

– Почувствуй, что здесь! – приказал Вадим к Андрею. – Будь внимателен.

Андрей положил руки на сверток. Закрыл глаза. Несколько минут он ощущал лишь холод туго обернутых вокруг чего-то звериных шкур. Ворсинки шкур покалывали ладони, постепенно согреваясь от тепла ладоней.

Вадим не торопил. Он наблюдал за Андреем с внимательностью тигра, затаившегося в засаде и взирающего на жертву – готовый в любой момент броситься вперед.

В ушах Андрея стояла тишина. Но вот она перестала быть абсолютной. Стали слышны проникающие через дыру прохода человеческие голоса. Хотя люди говорили шепотом, Андрей мог разобрать чуть ли не каждое слово. Однако его внимание сосредоточилось на легком журчании – подобному журчанию воды. Это журчание стало складываться в мелодию. Нет, в почти музыкальный человеческий голос. Андрей сосредоточенно вслушивался в этот голос. Ему казалось, еще чуть-чуть – и он поймет, о чем он говорит.

И вдруг в его голове прозвучало четко и настойчиво:

– Выпусти меня!

Андрей не сразу понял: было ли это сказано только в его голове или же кто-то из товарищей выкрикнул это снаружи.

Но на него снизошла полнейшая уверенность: со шкурами можно обращаться вполне свободно.

– Шкуры надо снять, – сказал он. – Каждое сульде завернуто отдельно.

Вадим вытащил из кармана сапожный нож. Осторожно перерезал кожаные завязки и с помощью Дмитрий Петровича распеленал два свертка, наложенные один на другой. Тонкие длинные свертки положили рядом.

– Тоже шкуры, как я и думал, – констатировал Вадим таким тоном, что именно звериная шкура имела для решения поставленной перед ними задачи самое важное значение.

Он кивком головы приказал Андрею продолжать.

Андрей положил руки на один из свертков, четко ощутив внутри цилиндр древка. Постарался сосредоточиться. Но силы уже покидали его. Сконцентрировать внимание получилось с большим трудом. Ему даже подумалось, что он уже ничего не сможет почувствовать. Но в опровержение своих сомнений Андрей ощутил в ладонях странное тепло, почти жар.

– Огонь, – произнес он. – Что-то горит.

И вдруг словно увидел себя со стороны: он стоял раскаленной летней степи, подняв ладони к солнцу. Его лучи жгли нестерпимо. Но было очень приятно. Как в детстве, когда он лежал на самом солнцепеке у реки и едва не плавился от зноя.

Андрей быстро переложил руки на другой сверток. Видение не исчезло: он все также видел себя в раскаленной степи с возведенными ввысь руками. Но внезапно все его существо начало наполняться гневом. Вдруг вспомнилось, как Вика крикнула ему «Ненавижу тебя!». А потом он увидел человека – бледного, колышущегося от страха на подгибающихся ногах. Оборванный и избитый он стоял в какой-то темной комнате. Напротив него был мужчина в фашисткой форме – протягивал ему заряженный пистолет. Этот измученный человек должен был выстрелить в девушку в едва скрывающем наготу разодранном платье. Она сидела в углу – заплаканная и несчастная, затравленно глядя на стоящих мужчин. И тот, в котором Андрей сразу же почувствовал родственника, взял пистолет трясущейся рукой, приставил его к своей груди, потом – к голове. А потом, зарыдав, направил его на девушку.  И выстрелил… Киношная смена картинки – и этот же человек – уже ровно стоящий на ногах, без кровоподтеков на лице, отъевшийся расстреливает из пистолета советских людей. Убивает спокойно, глядя в глаза жертвам… улыбаясь… Еще смена картинки – и этот же мужчина лежит на деревянном полу, через всю грудь – черные дырки от автоматной очереди… Он даже увидел лицо солдата, который застрелил фашистского пособника… И в ужасе узнал в нем молодого Константина Павловича. Еще одна смена картинки – и Андрей увидел посиневший труп пристреленного предателя… Своего родственника… Андрей узнал отцовского брата… И обомлел, насколько он был на него похож! Практически один в один! Ненависть душила Андрея… Это все из-за него!

Его пальцы судорожно и грубо сжали шкуры. Дмитрий Петрович с удивительным для его возраста проворством подскочил к Андрею и обхватил его за плечи.

– Полегче, Андрюша!

Андрей тяжело дышал, приходя в себя.

– Это – оно? – спросил Вадим.

– Да, – выдохнул Андрей.

– То есть – левое?

– Да.

– Сейчас я вынесу его наружу и сожгу. Костер уже готов. Вы ждете здесь. Сидите спокойно. И молча. Ничего не трогайте.

– На всякий случай, держи! – Вадим протянул Андрею другой сапожный нож. – Белое сульде мы будем раскрывать вместе.

Он ушел. Андрей и Дмитрий Петрович остались в пещере.

– Он все правильно делает, – облегченно и тихо заговорил Дмитрий Петрович. – Легенда или не легенда, а пусть лучше черное сульде будет уничтожено.

– Ерунда! Легендарное знамя Чингис-хана в костер… Из-за предрассудков… Это ж надо было додуматься! – мысленно ответил Андрей и отвернулся к стене. Спорить вслух не было сил.

Но профессор не унимался. Он продолжал дрожащим голосом обиженного старика.

–  Я прошел всю войну, я знаю, как она ужасна. И самый большой ужас – не передовая, нет… И не то, что твои товарищи гибнут на твоих глазах. Самый большой ужас – это детские смерти… Я видел. Я знаю. И у меня – внуки. Мне за них страшно. Если нужно сжечь знамя Чингис-хана, чтобы не началась новая война – так пусть оно горит! Вот будут у вас свои дети и внуки, молодой человек, так я посмотрю – что вы будете про предрассудки говорить!

Андрей вскинул голову. Он был уверен, что Дмитрий Петрович не мог его слышать. Он ничего не говорил с того момента, как ушел Вадим. Губы болезненно слиплись.

– Я почти все забыл, – говорил Дмитрий Петрович. – Почти все забыл про то, как мы Маутхаузен освобождали. Это было слишком страшно, чтобы помнить. А вот это – мешки со скальпами – помню. Мы вспороли мешок. А оттуда вывалилось несколько… Я не понял сразу, что это… Взял в руки… сбившиеся детские волосенки…

Старик заплакал в голос:

– Столько я видел горя людского… Человеку нельзя столько горя видеть… Но не плакал никогда. Даже когда про гибель первой жены и дочки узнал… А как детские скальпы увидел – зарыдал в голос! Мои воспоминания… они меня изнутри убивают…

Андрей оглянулся на Дмитрия Петровича. Он сидел на полу. По его посеревшему от пещерной пыли лицу текли слезы, оставляя мокрые блестящие дорожки. Двумя руками он закрыл рот, словно не желая, чтобы горькие слова сорвались с его губ….

– Извините за несдержанность, Андрюша, – вновь заговорил Дмитрий Петрович.

– Хоть вы молчите, но я вас слышу, – мысленно сказал Андрей. – Вам это не кажется странным?

– Нет, – ответил ему Дмитрий Петрович, не раскрывая рта. – Мне кажется, что вблизи сульде это вполне нормально. Тем более, для таких людей, как мы с вами. Вы уже поняли, что я вообще могу читать мысли.

– Там кто-то есть! – раздался со стороны входа в пещеру громкий голос.

Андрей с Дмитрием Петровичем переглянулись. Они сразу поняли: это – чужие люди. Они пришли не с добром. Они пришли убивать. Они пришли за сульде.

Андрей с Дмитрием Петровичем также поняли: их товарищи уже мертвы.

– Андрюша! – направил ему мысленный посыл Дмитрий Петрович. – Хватайте сульде и бегите!

– А вы?

– Не задавай глупых вопросов, мой мальчик! Уходи в любой туннель. Спрячься в темноте! Дождись, когда они уберутся отсюда.

Андрей подхватил сульде, выключил фонарик и наощупь двинулся к тоннелю.

– За мной! – мысленно позвал он Дмитрия Петровича.

– Я останусь здесь. Они должны кого-то найти, чтобы убедиться, что расправились со всеми.

Андрей не стал пререкаться. Ведя рукой по стене, чтобы понимать направление шел все дальше и дальше.

Дмитрий Петрович – также в полной темноте – двинулся навстречу пришельцам.

– Кто здесь? – нарочито громко спросил он. – Вадим, это ты? Мне надоело здесь сидеть одному. Я – пожилой человек. Тут холодно. У меня разболятся суставы…

Глухи звуки ударов прервали его торопливую речь.

Удаляясь дальше и дальше, Андрей слышал – не понимая, реально или в мыслях, - как Дмитрия Петровича спрашивали, где находится то, что нашли «паршивые копатели», и кто был с ним в пещере…

Он шел все дальше и дальше, прижимая к себе сульде, стараясь не шуметь. Он не замечал, в какие коридорчики сворачивал. Но в какой-то момент понял, что звуки раздаются уже не сзади, а откуда-то сверху. Его обуял страх: он заблудился, он никогда не выберется наружу.

– Андрюша, не переживай, – услышал он слабый голос Дмитрия Петровича в своей голове. – Они еще здесь, но скоро уйдут. Вадим сжег вместе с сульде несколько других палок. Он их заранее приготовил. На всякий случай… Молодец! Умный человек, он все продумал. Эти… они убили всех, кто был в лагере… они еще походят, посмотрят и уедут. Говорят, что должны торопиться. Андрюша, скоро приедут наши. Но ты не жди их. Постарайся почувствовать, как выйти из пещеры незадолго до рассвета. Не буду обманывать, возможно, эти будут еще неподалеку. Может, они даже тебя убьют, тоже но прежде ты должен успеть развернуть сульде, дать ему напитаться вольным воздухом… Ты помнишь, Андрюша… на ветру… в первых лучах солнца… И еще – на сульде не должна попасть кровь…

Дмитрий Петрович замолчал. Уже навсегда.

 

***

Монголия.

29 октября.

5 утра.

Андрей уже трудом мог вести счет времени. Он не мог сказать, сколько часов просидел в темноте, пребывая в прострации. Придя в себя, медленно досчитал до десяти тысяч. Потом еще раз – до двадцати тысяч. И пошел назад. Ему не пришлось концентрировать внимание. Шел легко, словно его кто-то вел. Он вздохнул с облегчением, когда в спертом воздухе пещеры почувствовалась легкая струйка свежего воздуха. Еще несколько шагов в кромешней тьме, еще… и вот уже тьма перестала быть полной. Воздух все больше и больше стал приобретать серый оттенок. Повернув по странному ведущему его наитию еще в один коридор, Андрей увидел метрах в двадцати от себя выход из пещеры. Это был другой выход. Не тот, через который он попал в пещеру вместе с Дмитрием Петровичем и Вадимом. Через него было видно уже не полностью ночное небо. Пора наверх!

Андрей достал из кармана нож. Как знать, может быть на поверхности у него будет слишком мало времени? Может убийцы где-то неподалеку?

Ползком выбрался из пещеры. Он оказался на возвышенности. На вершине холма. Это его ничуть не порадовало. Он не мог видеть, был ли кто-то внизу, но сам рисковал оказаться отличной мишенью.

Он лежал, плотно прижавшись к земле, подмяв под себя сульде, наблюдая за линией горизонта. Темно серый цвет плавно сменился светло-серым. А потом появился легкий тон розового. И вот они – первые лучи солнца!

Андрей распорол ножом шкуры. Высвободил копье с белым конским волосом. А потом, тяжело опершись на древко, встал во весь рост.

 

***

Сибирь.

29 октября.

едва за полночь.

– Деда! Деда! – завопила Вика среди ночи.

Перепуганный Константин Павлович соскочил с постели и пулей кинулся в спальню внучки. Вика сидела на кровати с вытаращенными в пустоту обезумевшими глазами.

– Деда! – кричала девушка. – Они его убьют! Убьют!

Константин Павлович обхватил внучку, прижал ее голову к своей груди.

– Малышка, успокойся, – принялся увещевать он. – Это – сон, тебе приснился кошмар.

Но Вика продолжала повторять:

– Убьют… убьют… убьют…

– Лизонька! – крикнул профессор. – Лизонька, воды! Скорее!

Руки пожилого человека дрожали. Почти все содержимое стакана пролилось на ночную сорочку девушки.

– Деда, он не вернется ко мне…

– Кто?

– Андрей…

– Пусть только попробует! Я ему не вернусь…

Константин Павлович с ужасом осознал, что до внучки едва ли доходит смысл его слов. Она словно была где-то в другом месте.

– Андрюша, – зашептала она. – Я тебя люблю. Никого не любила до тебя. Я тебе всю жизнь верной собакой буду…

– Маленькая моя, – старик встряхнул внучку за плечи, чтобы вернуть ее в реальность. Она смотрела прямо в глаза дедушке, но видела не его…

– Андрюша! – завопила она во весь голос. – Не умирай!

Профессор отпрянул от внучки и попятился.

– Лизонька, – ему показалось, что он кричит. На самом же деле он едва шевелил губами, – Лизонька, скорую! Скорую!

Константин Павлович потерял сознание, а когда пришел в себя, увидел бледную Вику. Она протирала его лицо мокрым холодным полотенцем.

– Деда, деда, что с тобой? Тебе плохо? Лиза, почему ты мне ничего не объясняешь?

Профессор обнял внучку и тихо заплакал.

 

***

Монголия.

29 октября.

5 утра.

…грудь Андрея обожгло. Он почувствовал, как рубашка намокает. Кровь! В него стреляли.

Он не думал о том, что происходит. Все мысли были сосредоточены на том, чтобы не испачкать сульде кровью и развернуть на фоне неба. Но силы очень быстро покидали парня. Голова закружилась. Лишь по жарким толчкам в корпус он чувствовал, что в него опять попали пули. Андрей рухнул на коленки. В глазах потемнело, и тут он услышал голос Вики: «Андрюша, я люблю тебя! Не умирай!». Призыв любимой придал парню сил. Он поднялся рывком и резко встряхнул сульдэ. Конские пряди затрепетали на ветру. Их пронизали первые лучи восходящего солнца…

Андрей услышал топот коней, перед мысленным взором понеслись азиатские воины на белых жеребцах.

– Мы успели! Успели! – радостно проговорил он.

И в его глазах померк свет...

 

***

Монголия.

29 октября.

5.30 утра.

Пребывая в черной пустоте, Андрей, тем не менее, не прекращал думать.

– Я умер? – было его первой мыслью. – Неужели существует жизнь после смерти? Или я просто без сознания? Но почему же я продолжаю думать? Меня добьют? Какая же темень… И я в ней – совсем один.

– Ты не один, – раздался вдруг приятный мужской голос. – Я здесь, с тобой.

В мыслях Андрея пронеслось: Неужели я схожу с ума?

– Вовсе нет. Просто ты совсем рядом от моей могилы. Ты был на волосок от гибели, ты потрясен, и поэтом ты можешь меня услышать напрямую. Ну же, догадайся сам. Я – тот, на чьи поиски тебя сюда прислали.

– Я начал бредить! – в ужасе подумал Андрей. – Чингис-хан… Какая ерунда! И я понимаю его речь?

– Я обращаюсь к тебе своими мыслями. Они облекаются в знакомые тебе слова. Ничего необычного. Но мне нравится, что ты сомневаешься. Умный человек – он всегда сомневается.

Голос журчал убаюкивающе.

– Не переживай, твои друзья уже в пути. Они скоро будут здесь. Кровотечение тебя не погубит. Дикие твари, вышедшие на запах крови, тебя не тронут: животные вообще не трогают тех, с кем общается дух. Поэтому тебе стоит поговорить со мной – ради твоей же собственной безопасности.

– О чем поговорить? – растерянно спросил Андрей.

– Собственно, говорить буду я. Тебе придется только слушать. Твое время придет позже. Ты должен будешь сказать Александру, что нашел мою могилу.

– Но ведь ее здесь нет! Мы не могилу искали! Она же – где-то в открытой степи… под курганом

– Ну, только не говори, что сам веришь в легенду о неизвестной месте в степи, казненных исполнителях и свидетелях, жеребенка, кобылицу… Она здесь – в том самом гроте, где лежали мои сульде. Склеп гораздо ниже. Мое тело перенесли в него не так уж давно. Те самые люди, которые пытались скрыть сульде…

 – Значит, это все-таки правда.

– Да. Так вот, склеп… До него можно добраться через тот туннель, что справа. Ничего не говори про мой голос Александру. Объяснишь так: ты что-то почувствовал. Он поверит. Обязательно поверит. И тогда меня найдут! Я хочу выйти! Выпусти меня!

– Но ведь будет война…

– Да, будет война, – плотоядно промурлыкал голос. – Война, большая война, хорошая война. Много крови!

– Нет, ты – не Чингис-хан! Ты – просто дух войны, заключенный в черном сульде.

– Часть души – все равно что вся душа!

– Но ведь черное сульде уничтожено.

– Перед тем как захоронить покойника, в его руку вложили несколько черных конских волос. Чтобы защитить его от гробокопателей. Могилу вскроют – и я освобожусь. Выпусти меня!

– Погибнет много людей…

Андрею никто не ответил. Несколько минут прошло в успокоительном для него молчании. Он напряженно вслушивался в тишину и глубоко вздохнул: наваждение исчезло.

– Это бред! – снова сказал себе Андрей. – Меня бросила Вика. Я чуть не погиб. Это все и объясняет.

Но тут голос раздался вновь:

– Послушай, я не выношу пустого сотрясания воздуха. Предлагаю тебе сделку: ты выпустишь меня – и  ты выживешь в этой войне. Ты и твоя женщина. У вас родятся сыновья. Здоровые, сильные, умные. Здоровые умные сыновья – они ведь лучше больных сумасшедших дочерей? На вас будет моя защита. Всю твою жизнь. Обещаю. А если нет – ты потеряешь всех, кого ты любишь, и сдохнешь, как собака. Настанет время, когда ты будешь каждый день плакать от одиночества. А я буду рядом – стану каждый день говорить с тобой, расковыривая твои раны. Мое новое появление станет началом твоего полного конца, краха.

Андрей ничего не ответил. Голос стал еще более жестким.

– Ты уже решил не делать этого. Зря. Не мни себя спасителем человечества! Никто никогда не узнает о том, что это ты удержал мир от ядерной войны. Все лавры достанутся политикам. А люди, чьи жизни ты стараешься защитить, все равно рано или поздно умрут. Хотя бы от старости. Причем, многие из них – сами станут убийцами и душегубами.

– Выпусти меня! – приказал голос. – Выпусти! И ты будешь счастлив в старости. А иначе я изломаю твою жизнь и доведу тебя до безумия. Ты хочешь беседовать со мной каждый день на протяжении своих последних лет, а? Поверь, я сделаю так, чтобы забыл все хорошее в своей жизни и помнил только боль! Я сделаю это!

«Выпусти меня!» – еще долго звучало в ушах Андрея. Он даже повторял эти слова. Повторял до тех пор, пока не открыл глаза, когда его, едва живого, вынимали из кузова грузовика и укладывали на больничную каталку.

– Все в порядке, парень, все в порядке, – успокаивал его кто-то рядом. – Ты спасен.

 

***

Монголия.

30 октября.

22.00.

– Я не слишком вас утомил, Андрей Иванович? – с искренним участием спросил Александр.

– Ничего, я понимаю, что это необходимо, – Андрей кивнул в сторону стола, на котором стоял магнитофон, лежали бумаги с записью их беседы. – Я на всех листах расписался? Если мы с вами закончили – можно я посплю?

– Конечно-конечно, вас никто больше не побеспокоит, – сказал Андрею Александр. – Я очень рад, что вашей жизни ничего не угрожает.

– Почему Максим Валерьевич бросил нас в лагере одних? – спросил Андрей. – Если вы заранее знали о тайной организации, которая хочет скрыть могилу и сульдэ, то почему нас не охраняли?

– Вас охраняли, Андрей Иванович: Максим и его бойцы. Они находились на подходах к лагерю. Вооруженные. Но их убили. Раньше, чем всех остальных. Хорошо, что Максим успел послать за подкреплением. Не спрашивайте про убийц. Я знаю очень мало – совсем молодые парни. Как можно судить по трупам: после нападения на лагерь они приняли яд. Одного все же откачали Он говорит: хотели ограбить лагерь. Монгольская сторона займется им.

Потрясенный Андрей замолчал.

– Белое сульдэ пропало, – сказал Александр. – Значит, кто-то из преступников не стал себя убивать и увез его. Но – хватит о печальном. Вас основательно подлечат: сначала здесь, потом – в столице. Вернетесь домой через несколько месяцев и забудете эту экспедицию, как страшный сон.

– Александр, когда вы уходили… тогда в университете… вы спросили, верю ли я в проклятия.

– Помню. Так верите?

– Теперь – кажется, да. Но вы сами, получается, верите безо всяких «кажется». Почему вы тогда мне сразу не рассказали правду о том, что я должен почувствовать сульдэ?

– А вы бы отнеслись к моим словам серьезно? Это повлияло бы на ваше нежелание уезжать, бросать любимую девушку, которая была практически на грани самоубийства?

Андрей подумал с минуту и честно сказал:

– Пожалуй, нет.

– Ну вот вам и ответ, Андрей Иванович.

– Мы с вами в последний раз видимся? Или вы снова будете должны допросить меня?

– Я бы не использовал это слово. Возможно, уже в Москве нам придется еще раз пообщаться.

– Не вижу большой разницы.

– А она есть, – улыбнулся Александр. – Ну, пожалуйста, давайте не будем говорить друг другу гадостей, Андрей Иванович. Понимаю, что вам крайне неприятно видеть меня. Но при других обстоятельствах мы могли бы стать лучшими друзьями. Во всяком случае, я бы пошел с вами в разведку.

– А вы были разведчиком?

– Да.

– Это у вас откуда? – Андрей указал слабой рукой на шрам собеседника.

– Подарок от бандеровцев. Легко отделался. Но вот оперативной работы пришлось отказаться, теперь мне никуда не внедриться – есть особая примета.

– А знаете, вам даже идет.

– Спасибо. Вот ведь не ожидал от вас комплимента. А вам борода ваша отросшая идет, не сбривайте, – засмеялся Александр. – Викторией вашей понравится, я уверен.

– Как она, знаете?

– Конечно, знаю. Жива-здорова. Но известна мне и песня: «В любви надо действовать смело, задачи решать самому». Так что с невестой своей вы уж сами разбирайтесь, Андрей Иванович.

Александр подмигнул Андрею, заговорщицки произнес «До встречи!» и вышел из палаты.

 

***

Вашингтон.

30 октября.

8 утра.

– Не знаю, чем это кончится, Роберт. Я всех разочаровал.

– Ты спас мир, – Роберт Кеннеди потрепал старшего брата по плечу. – Именно так. И не позволяй никому внушать тебе иное.

– И все-таки, я всех разочаровал.

– ЦРУ – это не все. Но ты выдержал крайне непростой разговор.

Джон горько усмехнулся.

– Еще бы! И Бог свидетель – мне стоило десяти лет жизни устоять на своей позиции… Если мы теперь, когда Советы начал демонтаж установок, ударим по Кубе, воспользовавшись тем, что Фидель категорически отказался пустить на остров наших инспекторов…

– …Хрущев начнет войну…

– Я так и сказал.

– Без вариантов.

– Да, но они не понимают этого. На меня давили со всех сторон: Хрущев не решится – он показал всему миру свою слабость, поспешно отправив ответ в радиоэфире… Я не смог до них достучаться, объяснить: мы спешили оба… Да, Хрущев дал согласие на инспекцию на Кубе, не посоветовавшись в Фиделем… Кстати, нам это только на руку. Поступок-то явно не товарищеский, крайне унизительный для Фиделя. Он ослабит опасную для нас дружбу. Но им… им этого недостаточно, Роберт… Недостаточно осмотреть советские корабли… Недостаточно преодолеть кризис… Они хотят загнать Хрущева в угол и добить. А он не станет погибать в одиночку! Не станет!

– Но ты выдержал, Джон. Я горжусь тобой.

– Ощущаю себя загнанной лошадью…

– Русские говорят: тяжела шапка Мономаха…

– А что говорят у нас про загнанных лошадей? Не напомнишь?

 

***

В течение трех недель советские ракетные установки были демонтированы, погружены на корабли и вывезены с территории Кубы.

20 октября, получив полные сведения о том, что на острове более не осталось советских ракет, Джон Кенндеи отменил карантинные меры.

Еще через несколько месяцев, несмотря на недовольство турецкой стороны, землю великих османов покинули американские ракеты «Юпитер», которые были официально объявлены устаревшими.

 

***

Сибирь.

1962 год.

Конец декабря.

Андрей потерял счет времени, блуждая с дорожной сумкой по засыпанным снегом улицам своего города. В отупевшей полупьяной голове была только одна мысль. Она ядовитым газом заполняла все внутреннее пространство черепной коробки, больно давила на глаза, оглушала.

Надо сходить к Вике. Надо увидеть ее – хотя бы один-единственный раз – чтобы все окончательно прояснить. Вернее – чтобы услышать последнее «нет». Андрей всем своим существом предчувствовал, что его выставят за дверь – буквально вытряхнут за шиворот, как  случайно вбежавшего в квартиру облезлого, покрытого коростой и кишащего блохами уличного кота. Ему наговорят много обидных слов, его оскорбят. Его унизят. И это – хорошо, потому что в итоге у него не останется никакой надежды, никакой иллюзии о совместном с Викой будущем… Тогда он, наконец, сможет ее возненавидеть… Или хотя бы перестать любить…

Изодранная в кровавые лоскуты душа жаждала определенности – четкой и окончательной. Метания между отчаянием и надеждой, гнев, ревность, досада, – все это ежесекундно драло сердце Андрея на части.

Вика еще раз скажет ему «Пошел вон!». Скорее всего, добавит: «У меня появился другой», «То что между нами случилось – ничего для меня не значит»… И только тогда он сможет жить дальше. Действительно, сможет. Со временем боль притупится. За рутинными хлопотами Андрей осилит постепенно наладить свою жизнь, которая была такой отлаженной и спокойной, пока он не получил надежду на личное счастье и не потерял ее.

Андрей задавал себе горький вопрос: с чего он вообще мог – хоть на секунду – подумать, что он достоин любви такой чудесной девушки, как Вика? Зачем поддался на чувственный зов полу-ребенка? Разве пережившая жуткую трагедию, неопытная, девочка вообще понимала, что она делала в тот день, который был для него столь значимым? Она просто устала от одиночества, захотела быть взрослой, а он… Он откликнулся на ее зов, не понимая, что не имел на это права. И вот теперь – расплата… Внезапное осознание того, что он действительно влюблен, и – потеря.

Что ж, не каждому суждена взаимность. Но ведь это – не самое главное в жизни человека. Можно оставаться счастливым или хотя бы довольным, спокойным, погрузившись в работу. Он, Андрей, сможет жениться на какой-нибудь хорошей девушке. Просто хорошей девушке. Той, которая захочет просто создать семью, быть женой и матерью. Которая не будет изводить его своими вечными хочу-не хочу, буду-не буду, приходи-убирайся. Вот какая жена подойдет ему идеально. А Вика? Ну, серьезно, какая у него с ней могла быть, в принципе, совместная жизнь? Они ведь друг другу совершенно не подходят. Он закрутится в поездках, зароется в бумагах, завертится со студентами, превратится в сухаря. Он не сможет удержать возле себя яркую женщину, любящую жизнь. Такой, как Вика, нужен мужчина, способный, в первую очередь, обеспечить ей веселье, блеск… Готовый вместе с ней вести активную жизнь – театры, кино, визиты к интересным людям, приглашение их в гости. Зачем злиться на Александра? Обвинять его в разрушении надежд? Если бы даже ему, Андрею, и не пришлось уехать в Монголию, Вика все равно его бы бросила – спустя год после свадьбы или же через несколько лет... Это – неизбежность. И тогда ему было бы больнее, чем сейчас, хотя… куда уже больнее?

Андрей почти час ходил кругами вокруг дома Константина Павловича. Мучительно долго стоял у подъезда сталинки. Он ярко рисовал перед мысленным взором сцену предстоящей встречи. Представлял ее настолько ярко, что прямо-таки слышал голос Вики, кожей ощущал то поток ее оскорблений...

В конце концов, Андрей заставил себя сделать первый шаг внутрь. Дверь открыла Лиза. Казалось, она даже не удивилась его приходу.

– Вика у себя в комнате, – прошелестела домработница. И вот уже Андрей вошел в уютную лисичкину норку.

Вика стояла спиной к незанавешенному шторами окну. Она встретила Андрея блеском зеленых искрящихся глаз. Она не сказала ему ни слова. Андрей тоже опустил приветствие. Оно, банальная дань вежливости, внезапно стало вовсе не обязательным.

Блеклые лучи зимнего солнца, лениво затекая в комнату с улицы, очерчивали каемочкой света закутанную в домашний халатик фигурку лисички… ее округлившийся живот… Вика была беременной!

Девушка, поджав губы и задрав подбородок, надменно взирала на Андрея. А в глазах читался страх и немой вопрос: «И что теперь?».

В один миг боль исчезла из груди, а кровавые лохмотья души слились в единое белоснежное полотно. Андрей облегченно улыбнулся, как ребенок, получивший долгожданное прощение за очень серьезный проступок.

Он, Андрей, несколько месяцев думал, что Вика его не любит, что у нее появился другой мужчина. Он задыхался от ревности. Жалел себя. Сейчас он понял, что был круглым дураком – она его ждала!

И его сердце сжалось, когда он осознал, что пережила эта маленькая хрупкая девушка за время его отсутствия с того момента, как ее животик своей округлостью впервые выдал ее интересное положение.

Вике пришлось ежедневно сталкиваться с презрением во всех его проявлениях: от демонстративной брезгливости до нарочито показной жалости. Ах, какой прекрасной мишенью для насмешек стала та, которая ради забавы разбивала сердца! Ну, наконец-то она оказалась соответствующей всем названиям женской распутности, которые раньше оставались невысказанными либо произносились шепотком. Ей приходилось, чтобы не выдать своего унижения и стыда отвечать ледяной надменностью на все эти взгляды, слова. И некому было ей помочь, поддержать ее.

И без того не привыкшая к искренности и теплоте со стороны окружающих, несколько месяцев Вика жила в атмосфере едва ли не ненависти. В недоброжелателях у дерзкой заносчивой девчонки никогда не было недостатка. Но раньше этим кадрам приходилось молчать: все-таки дедушка – фронтовик, а главное – профессор. Попробуй тут широко раскрыть рот! А теперь появился такой хороший повод указать гордячке ее место в этой жизни, «раскрыть» дедушке глаза на моральный облик горячо любимой внучки: внебрачная беременность.

Семейные скандал… Константин Павлович, конечно, употребил все свои связи, всю свою власть и научную значимость, чтобы внучку не песочили на комсомольских собраниях, не исключили из ВЛКСМ… не отчислили за неуспеваемость… Какой кошмар творился в этой квартире! Упреки, жалобы, запоздалые нотации, сердечные приступы, «Дедуль, выпей лекарство!» и запах валерьянки.

А он, Андрей, как последний идиот, не разу не позвонил ей, пока лечился в Москве. Нет, он звонил в эту квартиру. Разговаривал с Константином Павловичем – про университет, про академическую нагрузку, про свою диссертацию. И, уверенный в том, что не нужен Вике, не разу не спросил профессора о том, как дела у его внучки, не попросил передать ей трубку… А сам пожилой человек, не рискнул завести разговор на болезненную тему, не задал ему вопросов: «Так что у вас произошло с моей Викой, Андрей? Вы знаете, что она – беременная? Женитесь, когда вернетесь?».

…Андрей подошел к Вике и опустился перед ней на одно колено.

– Ты выйдешь за меня замуж? – спросил он тихо и так же тихо добавил. – Ты выходи, пожалуйста, ты же знаешь, что я тебя всегда любил.

Вика молчала. Напряжение, вызванное непреходящим неврозом последних месяцев, побуждало ее искать обидный подтекст в его словах: снисхождение, усмешку... Поток слез и обвинений, сдерживаемый плотиной напускного равнодушия, должен был прорваться наружу. И подрагивающие губы лисички выдавали борьбу гордости со счастьем.

– Если бы я только знал, что у нас будет ребенок – бросил бы все и приехал, – соврал Андрей. – Наплевал бы на экспедицию. Я бы сразу сделал тебе предложение. Как положено. У Константина Павловича руки бы твоей попросил.

– А я уже и так сказала дедушке, что мы поженимся, как только ты вернешься, – выставила капкан лисичка, четко следя за его реакцией и уже накладывая пальчик на лепесток спускового крючка истерики.

– Молодец! Правильно сделала! – Андрей успел придать голосу бодрый тон, но с улыбкой припоздал на секунду. Получилось комично. Напряжение на личике лисички спало.

– И как Константин Павлович? Одобрил? Благословил? – спросил Андрей, стараясь закрепить едва наметившийся успех.

Лисичка еще несколько секунд сканировала лицо Андрея проницательным взглядом. А потом с аристократичной изящностью приземлилась на его согнутое колено и положила руки ему на плечи.

– Дедушка сказал, что ты – аморальный мерзавец и подлец. Что, как только мы поженимся, он отправит тебя в экспедицию на Алтай на целый год. В самую глушь. И пусть тебя там задерет медведь!

– Алтай – это хорошо. Медведь – это замечательно. Как раз то, о чем я мечтаю.

– Ты мечтаешь мотаться всю жизнь по местам, куда Макар телят не гонял, ковыряться в грязи, вытаскивать из нее кости и черепки и умиляться над ними, – с напускной обидой сказала Вика, едва сдерживая слезы облегчения. – А я буду, как капитанская жена, всегда одна.

– И ты будешь ждать меня, растить наших детей, говорить им, какой у них хороший любящий папа. Ты ведь будешь по мне скучать?

– Еще чего! – счастливо засмеялась Вика. – Ты мне уже надоел!

Она с силой обняла Андрея. Смех сменился плачем.

– Так надоел, что я бы тебя придушила…

Андрей гладил ее по волосам, целовал ее плечи. И в этот момент голос, услышанный им в монгольской степи, казался просто страшным сном.

 

***

Сибирь.

1982 год.

Апрель.

Они тщательно приготовились к тому, что собирались сделать. Два дня назад отдали лучшей подруге подобранного на улице полосатого котенка, отнесли в библиотеку книги. Привели квартиру в порядок.

Накануне сожгли в старом жестяном тазике письма, дневники, открытки… Девушки знали наизусть каждое написанное в них предложение. Слова признаний, любви, поздравлений, – сначала они были якорями, державшими их в жизни с момента трагической гибели женихов. А потом превратились в камни, тяжело тянувшие на дно.

Мысли о самоубийстве… Они появились у сестер-бизнецов не в тот вечер, когда они не дождались женихов на день рождения. Парни, спеша к ним, погибли в аварии… Появились эти мысли и не в тот день, когда сестры стали по ночам видеть призраки любимых и слышать голоса, зовущие их в потусторонний мир. И даже не тогда, когда родители отправили их – по большому блату – в хорошую клинику для душевно больных, поскольку не видели другого способа избавить обожаемых дочек от кошмарных видений.

Мысли о самоубийстве появились месяц назад. Девушки даже сами не могли вспомнить, как именно это произошло. Как и того – кто из них первой подумал о расставании с жизнью, кто из них первой озвучил идею, которая сначала напугала их, потом – стала привычной, а затем – превратилась в навязчивое выражение настоятельной необходимости.

– Я больше не боюсь, – молча сказала Алина своей сестре вечером, накануне трагического утра.

– Я тоже, – также молча ответила та.

В последнее время девушкам не нужно было разговаривать вслух. Их голоса, обращенные друг к другу, просто звучали в их головах. И от этого им становилось спокойнее. Потому что их собственные голоса заглушали чужой, незнакомый. Который впервые прозвучал вскоре после того, когда они признали: самоубийство – единственный вариант развития событий. Этот голос был почти неслышим, но он постоянно журчал каждый раз, когда они переставали разговаривать. Странно, но его появление сразу показалось девушкам настолько естественным, что они даже не размышляли – откуда он взялся.

Голос звучал напевно. Словно рассказывая сказку на неизвестном языке – таком мягком и красивом! И сомнения в правильности решения, возникавшие все реже и реже, будто бы заговаривались этим голосом, как утихает физическая боль от заговоров любящей мамы «А у моей девочки заживи!». Как утихает душевная боль, поглощаемая сонным безразличием, вызванным успокоительными таблетками или уколами.

– Он молчит? – беззвучно обратилась Алина к сестре.

– Да, – подтвердила Арина.

– Он понял, что мы готовы. Что мы сделаем это.

В то роковое утро они проснулись, когда за окном было еще темно. По очереди приняли ванну. Помогли друг дружке красиво уложить рыжие волосы. Достали из шкафа и отутюжили яркие алые платьица.

А потом вышли на балкон. Легко взобрались на широкие отполированные перила. Взялись за руки и начали молча читать любимое стихотворение «Сероглазый король». И буквально тут же в их дуэт вмешался третий голос – со своим мягким мелодичным напевом. Но в нем появились нетерпеливые нотки. Он – торопил. Он подстегивал. Словно боясь, что девушек могут остановить. Он мешал им сосредоточиться на стихотворении. А им так хотелось прочесть его до конца – в память о своих сероглазых королях…

Чтобы заглушить настойчивый голос, девушки стали произносить строчки вслух:

– …вечер осенний был душен и ал…

Тихо, шепотом. Затем – громче и громче.

Но голос тоже набирал силу. И в какой-то момент, покинув их бедные головы, стал звучать так же реально, как и их дрожащие голоса…

Они смотрели зеленющими, широко распахнутыми глазенками прямо перед собой…

А снизу, с тротуара, на них в ужасе взирали вернувшиеся с дачи мать с отцом…

Андрей и Вика стояли заледенелыми скульптурами, задрав головы на раздававшиеся сверху звуки декламации. Не могли пошевелиться, не могли крикнуть.

– …а за окном шелестят тополя…

Арина внезапно потеряла и без того слабое равновесие и под наполненное безумным ужасом «Не-е-ет!!!» Вики полетела, увлекая за собой сестру …

Вниз…

На асфальт…

 

***

Вика ползала на коленках по растекающимся кровавым лужам. Ощупывала девочек, целовала теряющие живой цвет личики.

– Зачем вы? Зачем? Зачем? – повторяла она. А потом закричала на мужа:

– Что ты встал?! Что встал?! Надо вызвать неотложку. Их еще можно спасти!

Но Андрей не мог сдвинуться с места, внезапно вспомнив навязчивый ночной кошмар двадцатилетней давности… Кошмар, который вместе с другими навязчивыми снами давно ушел в прошлое… Вспомнил до боли ярко и четко.

К ним бежали люди в белых халатах. Карета «неотложки» стояла у дома напротив: врачи приезжали на вызов к кому-то и как раз выходили из подъезда, когда тишь утреннего дворика была разодрана отчаянными воплями.

– Что вы стоите?! – закричал на Андрея уж врач. – Уберите жену! Нужна тишина!

 

***

Тишина…

Она стала тем болотом, в мутное зловонное нутро которого Андрей и Вика погрузились сразу после того, как распластанные на асфальте тела их дочерей были закрыты белыми простынями. А поверх белого расползались алые пятна…

В кромешной тишине Андрей и Вика вернулись из морга. В кромешной тишине поднялись в пустую квартиру, которая оказалась незапертой. В кромешной тишине перерыли каждый ее уголок в поисках записки от девочек. И, не обнаружив ровным счетом ничего, что можно было даже с натяжкой воспринять за прощальное послание, в такой же тишине поехали домой.

– Как они могли так? Как могли ничего не оставить нам? – растерянно произнесла Вика, нарушив многочасовое безмолвие.

– Мы еще поищем, – сказал Андрей.

– Поищем, – согласилась Вики и добавила, – ничего мы  не найдем. Потому что они не захотели нам ничего объяснять. Может, надеялись, что мы успеем вернуться и остановить их?

– Может быть…

– А знаешь, мне три дня назад приснился сон. Была полная темнота, и в этой темноте со мной кто-то говорил на непонятном языке. Как будто песню пел. Только без музыки. Такую красивую спокойную песню. И очень знакомую. Но мне почему-то стало очень страшно от этих звуков. И чем дольше длилось пение – тем страшнее мне становилось. А потом я поняла, о чем поет этот голос. О том, что больные сумасшедшие дочери – хуже здоровых умных сыновей. Одно бесконечно повторяющееся предложение – это была вся песня. Одно и то же предложение, понимаешь? Я проснулась – и сразу забыла. Совсем забыла. А ведь если бы вспомнила… ведь мы бы никуда не уехали? И вообще, мы забрали девочек домой. Правда?

– Это был всего лишь сон, Лисенка.

– Нет, не просто сон. Я вспомнила о нем только вот сейчас. И вместе с ним вспомнила, что и раньше слышала эту песню во сне. Только не понимала, что она значит. А знаешь, когда я ее слышала?

– Прекрати, Лисенка, ты сведешь себя с ума.

– Нет, ты послушай. Когда ты уехал в Монголию, а я поняла, что беременна, мне эта песня часто снилась. Она меня радовала. Умиротворяла. Я ее слушала, и мне думалось, что все будет хорошо, что ты меня любишь и не бросишь, когда вернешься.

Андрей уложил жену в кровать поверх одеяла. Укрыл пледом.

– Лисен, попробуй заснуть. Пожалуйста.

– Андрюша, я боюсь спать. А вдруг эта песня мне снова приснится?

Андрей поцеловал жену и лег рядом, обняв ее.

 

***

Казалось, Вика вообще не понимала, что происходит вокруг. Бесстрастная сидела у изголовья двух гробов, поминутно трогая дрожащей ладошкой восковые лобики. Как будто пыталась понять, не начался ли у ее милых девочек жар. Пропускала мимо ушей соболезнования пришедших проводить ее дочерей в последний путь.

Организационную сторону похорон взял на себя Артем. Андрей не отходил от жены, находящейся где-то в параллельной реальности.

– А девочки уже видели, какие мы им шубки купили? – спросила вдруг Вика, обернувшись к мужу. Она то и дело начинала разговаривать о погибших дочерях, как о живых. Андрей кивал…

– Как им шубки, понравились?

Он снова кивнул.

– Ну вот, правильно я выбрала беленькие. Зачем им черные, старушечьи? Правда?

– Правда.

– Теперь будут нарядные как куколки.

– Да.

– Еще красивее будут.

– Да.

– Новых ребят найдут, правда?

– Конечно.

– А я сразу говорила, что эта шантрапа пэтэушная им не пара.

– Конечно, не пара.

– Я сразу говорила, а ты – не верил. Все заступался: хорошие ребята, умные, надежные… А они – вон что натворили…

На время к Вике вернулось осознание происходящего и глаза расширились от ужаса.

– Вот что они натворили, – зло зашептала она. – А ведь я сразу говорила: нечего делать! А ведь я предупреждала! Теперь ты видишь?

– Видишь?! – выкрикнула она, вдруг уставившись на дверной проем. Там совершенно не вовремя появилась мать погибших женихов Арины и Алины.

Вика подалась вперед, обхватывая руками изголовья гробов, словно стараясь защитить своих девочек от смертельной угрозы. От внезапного толчка гробы слегка пошатнулись. Андрею пришлось подхватить жену под мышки и поднять ее на ноги, чтобы она ненароком не опрокинула гробы.

– Зачем она здесь?! – взвизгнула Вика.

Артем быстро пришел на помощь. Взял Веру Павловну за локоть и вывел из комнаты.

– Пришла! – выкрикнула Вика. – Радуется!

А потом она уткнулась в грудь мужа и разрыдалась.

Андрей погладил ее по голове. Сам он уже не чувствовал ни боли, ни горечи – абсолютно ничего. У него кончились все эмоции. Хотелось лишь одного – чтобы похороны завершились поскорее, чтобы его жена перестала смотреть на мертвые лица дочерей, чтобы она окончательно поняла – их больше нет. Чтобы вид дочек в белых несвадебных нарядах перестал сводить ее с ума. Чтобы к ней вернулся рассудок… Если еще оставалось, чему возвращаться…

– Послушай, – продолжала шептать Вика. – Эта тварь все испортила. Она не должна была приходить. Теперь получается, что похороны – неправильные. Их надо перенести на завтра. А лучше – на послезавтра. Когда все забудется…

Она утерла слезы. И проговорила совершенно спокойно:

– Андрюша, зачем нам теперь жить? Ты знаешь?

Андрей не знал…

 

***

На кладбище Вика не поехала. С ней случилась еще одна истерика, перешедшая в сердечный приступ. И врач дежурившей «неотложки» сделал ей укол успокоительного. Уснувшую Вику оставили на попечение бабушки-соседки, заверив ее, что убитая горем женщина проспит до вечера.

Уже на кладбище к Андрею подошел Артем.

– Тут такое дело: мать ребят умоляет положить девочкам в гробы кольца. Плачет: мальчишки хотели эти кольца им на свадьбу подарить… Андрюха, решать, конечно, тебе… Советовать ничего не стану. Просто просьбу передаю. Но она клянется, что никому не скажет про это. Если согласишься – сделаем незаметно, а я вообще – могила…

Он осекся: в этой ситуации слово «могила» было не самым лучшим сравнением.

– Думаю, можно, – тихонько сказал Андрей. – Только потихоньку – чтобы никто не видел. Ребята хорошие были. Девочки любили их… Это все болезнь… Нельзя было их из клиники забирать… Нельзя было разрешать им отдельно от нас жить… Но они так просили… И казались уже совсем здоровыми…

– Ты вот только сейчас про это не думай. Нельзя было или можно. Мы про это, давай, потом поговорим… После… Кстати, про больницу. Справку нужно взять, что они на лечении состояли. Тогда им можно будет сорокоусты за упокой заказывать… Вика очень хотела. Если ты сможешь, прямо завтра заедем. Отвезу тебя. Сам я, кстати, там уже был. Мне не выдали. Говорят, только родителям таки документы отдают…

– Хорошо…

 

***

Через не... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6