Атомный век

– А что именно? – спросил он настороженно и по тому, как кисло поморщился Егоров, понял, что спрашивать не стоило, что они сами сомневаются в достоверности сведений, но даже этой малостью делиться не хотят, по каким-то своим соображениям.

Эту его нервозность уловил подполковник Степанов и сказал железным тоном:

– Не буду от вас скрывать, в юго-западном направлении мы посылали две труппы. Однако… – он сделал паузу, дабы его слова прозвучали более весомо, – никто из них не вернулся. По нашим сведениям… – он пригласил Берзалова жестом подойти ближе, – где-то здесь… – он очертил карандашом круг километров в двести, прихватив Харьков и Белгород, – где-то здесь… они пропадали. Связь, сами понимаете, плохая. Последний сигнал пришёл из окрестностей города Красный Лиман. Всё, что я вам сейчас скажу… – он почему-то сердито посмотрел на Егорова и Якушева, – является государственной тайной. В общем, есть предположение… что американцы все же успели высадить десант в этом районе. Мы иногда ловим отсюда странные сигналы. Но… – и подполковник для наглядности поднял указательный палец, – из вашей группы никто не должен знать об этом, потому что такие сведения могут сыграть на руку нашим вероятным конкурентам.

– Теперь понятно, – сказал Берзалов, – почему великоновгородцы шли на юг.

– Вот то-то и оно… – охотно согласился подполковник Степанов. – Кто первый выйдет на этот таинственный район, тот получит сильнейшего союзника.

– Или наоборот, – не удержался подполковник Егоров, – противника.

– Согласен, – кивнул подполковник Степанов. – Или разбудит сильного противника. – Но в любом случае, ни того, ни другого допустить нельзя. Нельзя, чтобы кто-то получил преимущество перед нами или активизировал врага.

И ни слова о «втором ударе», как будто это было не самым важным. Берзалов стал злиться. Командиры хреновы!

Тут они немного поспорили. Подполковник Степанов считал, последствия очевидны: окончательная гибель России, а значит, кто бы там ни был в этом районе, его надо уничтожить. А подполковник Егоров считал, что американцев, если они там есть, конечно, надо использовать в своих целях, а потом уже уничтожить.

– Может, мы действительно всю Америку грохнули, и им некуда идти?! – то и дело вопрошал подполковник Егоров.

Несколько минут они выясняли отношения, как два дуэлянта, всаживая вдруг в друга аргументы «за» и «против». И ничего не решили.

– Наоборот, если мы их не смогли вчистую, то они здесь свой аванпост оставили! – утверждал подполковник Степанов. – А так на кой ляд?! Поэтому их надо грохнуть!

Даже майор Якушев не удержался, подал голос, но весьма нейтрально, мол, и так хорошо, и так неплохо, в общем, как вывезет, но на его реплики спорщики не обратили внимания и даже перешли на повышенные тона, пока Берзалов почтительно не кашлянул в кулак, не спросил насчёт задачи.

– А какова задача, кроме разведки? Я понимаю, что с моими силами вести боевые действия глупо?

– Совершенно верно, – быстро согласился подполковник Степанов. – Столкновений надо избегать любым способом. По возможности, выяснить причину гибели наземных и вертолетных групп. Ну и попутно приглядывай военные базы, где есть тяжёлое вооружение, координаты мы тебе дадим.

– Хорошо, – сказал Берзалов и уточнил: – А какого характера боестолкновения произошли у разведчиков?

Подполковник Степанов посмотрел на него так, словно он выведывал у него эту самую сокровенную военную тайну, сокровенней не бывает, и ответил нехотя, даже поморщившись при этом:

– Связи не было… Вернее, была, но очень плохая…

– Связь глушили, – уточнил майор Якушев так, словно упрекнул подполковника Степанова, и посмотрел на него задиристо, как заяц на медведя.

– Да, – и в этот раз нехотя согласился подполковник Степанов, – но кто глушил, мы не знаем. Ни одна из групп в заданное время не вышла в эфир, что само по себе настораживает.

– Понятно, – нейтральным тоном сказал Берзалов. – То есть всё равно не понятно.

Подполковник Степанов от досады крякнул: странный лейтенант попался, сам не может догадаться. Тогда подполковник Егоров объяснил:

– Мы предполагаем, что противник занял район девять, но основного десанта не дождался и… – он осторожно глянул на подполковника Степанова, словно испрашивая у него разрешения.

У подполковника Степанова на лице возникло такое выражение, словно он не хочет, но должен спасовать:

– Кто бы там ни был, он очень опасен.

Берзалову надоели эти хождения вокруг да около. В голове у него роилось не меньше сотни вопросов, которые он готов был задать горе-командирам.

– А почему противник не ушёл? – спросил он, – что он вообще делает полтора года на нашей территории?

– Вот это самый главный вопрос! – почти счастливым голосом воскликнул подполковник Егоров.

Однако подполковник Степанов не дал ему закончить мысли и со всё той же досадой на лице сообщил, тяжело вздохнув:

– Мы полагаем, что этот район техногенный...

– То есть?.. – крайне удивился Берзалов.

Что-то их не учили таким терминам. Это слово больше напоминало о компьютерных игрушках, в которые он играл ещё до войны.

– Неизвестные технологии, – осторожно вмешался в разговор подполковник Егоров, и Берзалов понял, что он снова не договаривает. – Последняя радиограмма второй наземной группы была такая: «Окружены, ведем бой с механизмами». Больше связи не было.

Подполковник Степанов счёл нужным объяснить:

– Посылали вертолёты…

Да, я помню… – подумал Берзалов.

Три машины. Первая – разведка. Когда машина упала где-то в районе станции Поныри, на её поиски был отправлен второй вертолёт, но и он пропал, а уж третий летел, чтобы разгадать тайну гибели первых двух, но тоже исчез. Погибло тринадцать человек. На своих ошибках не учились, чужие – не признавали. Об этом долго судачили в бригаде, строя самые нелепые версии, а вон как оказалось. А ведь правды не скажут. Или не знают, или не хотят. Скорее всего, последнее. Не хотят пугать так, чтобы я испугался и, не дай бог, не провалил задание.

– Лейтенант, не хочу тебе заморочить голову окончательно, – словно прочитал его мысли подполковник Степанов, – но ни один из вертолётов не то что не долетел, даже не приблизился к этому району, и честно говоря, – этой фразой он заранее поставил на Берзалове жирный крест, не потому что не верил в старшего лейтенанта, а потому что таковы были реалии поствоенного времени: шансы в таком деле, как глубокая разведка, исключительно низки. Осталось только подтвердить их подозрения – мол, область там такая, странный район, закрытый для человечества, тайна, или даже сверхтайна, о чём не хотелось даже думать. Конечно же, он знал о том, что Берзалов очень удачливый командир взвода, что у него гораздо меньше потерь за три года службы в бригаде, чем во всех других отделениях вместе взятых, что он не только умел предугадывать действия противника, но и обладал, как говорили в штабе, интуицией боевого офицера. А это дорогого стоит – интуиция, которая не подводит. Но всё это были легенды, домыслы и фантазии. Ходили они в бригаде в том числе и с лёгкой руки Славки Куоркиса, а легендам и домыслам подполковник Степанов не привык доверять. Был ли это его недостаток как начальника штаба бригады, или он полагался только на стратегические расчеты, сказать было трудно, ибо здесь начиналась та грань удачи-неудачи, которая не только сводится к понятию «пятьдесят на пятьдесят», но вольно или невольно придавала всему мероприятию мистический ореол. Такова природа человека: если не ясно, значит, всё всегда таинственно.

Да и вообще, первыми двумя группами, которые отправились на юг, командовали не менее блестящие и не менее опытные офицеры. Берзалов обоих хорошо знал и не считал, что они чём-то уступают ему. Просто им не повезло, а в чём именно – надо разбираться на месте. Он, как и подполковник Степанов, считал, что в реальности мистике места нет, что всё можно объяснить, надо только пристально вглядеться. Он даже представил, как найдёт один из вертолётов где-нибудь в ущелье, как обнаружит подбитый БТР с экипажем Веселова и как будет хоронить товарищей. Чёрт!!! Видение взметнулось и пропало.

– А может, там и нет никаких американцев? – невпопад расхрабрился майор Якушев. – Может, какая-нибудь враждебная группировка? Сидит и ждёт в засаде. А раз сидит и ждет, то, значит, на то есть причины. А?

– Лучший способ узнать правду, это спуститься в ад… – пробормотал Берзалов.

– Что?.. Что вы сказали, старший лейтенант?! – брезгливо спросил майор Якушев, и на лице у него появилось возмущенное выражение.

В его представлении старший лейтенант не должен был иметь собственного мнения, а должен был чётко выполнять поставленную задачу.

– Извините, больше не повторится, – вспыхнул Берзалов. Ему показалось, что он увидел себя со стороны – покрасневшего и чуть растерянного.

– В общем так, лейтенант, – кисло поморщился подполковник Степанов, который устал от разговоров и гаданий на кофейной гуще, – три часа тебе на сборы. Формируй группу десять-пятнадцать человек. Перебросим вас воздухом в Ефремов. А оттуда на двух бэтээрах двинете своим ходом. Заодно по пути возобновите связь с разрозненными частями на территории, по которой будете проходить. Детали операции, контрольные сроки, частоты и позывные обговорите с майором Якушевым. Вернёшься, получишь звездочку и роту. Ну а не вернёшься… сам понимаешь, пошлём других. Так что ты просто обязан вернуться героем, чтобы больше никто не погибал.

– Есть вернуться… героем, – как эхо отозвался Берзалов, заботясь только об одном, как бы никто не заметил, что он испытывает приступ неуверенности, если не страха.

***

– Товарищ, старший лейтенант!.. Товарищ старший лейтенант!..

– Ну что тебе… Вашу-у-у… Машу! – повернулся на пятках Берзалов.

Он был зол и собран, как никогда, как перед любой другой операцией, но теперь ему приходилось бороться с самим собой, дурными предчувствиями и с бестолковыми подчиненными.

– Ну возьмите меня с собой… ага?..

– Ты как обращаешься?! – раз десятый уже вспылил Берзалов. – Как?! По уставу… По уставу! – Он уже не мог без содрогания смотреть на круглую, как блин, физиономию Бура. – Смирно, кругом, шагом марш на кухню за обедом.

– Есть за обедом, – покорно отвечал Бур и, неожиданно чётко повернувшись через левое плечо и сделав три чеканных шага, перешёл на рысь и устремился в сторону кухни, а когда вернулся, запыхавшись, как после подъёма в гору, тут же принялся за старое: – Товарищ старший лейтенант… – молил он. – Жизни мне нет… ага…

– Что золотце моё, что?! – устал отбиваться Берзалов, принюхиваясь к котелку, где в жирном борще плавали лучшие куски телятины, Бур расстарался. – Что?..

– Ну возьмите меня с собой!.. чего вам стоит… ага?..

– Ты пойми, Ефрем… – прибегал он к душевной теплоте, как к последнему средству вразумления, – ты будешь обузой, там ведь бегать придётся, а если, не дай бог, нарвёмся на противника?..

Все эти таинственные намёки подполковника Степанова на особый район с непонятными свойствами, гибель всех предыдущих групп поселили в душе Берзалова тревогу и неуверенность, и он никак не мог справиться с мыслями, которые сами собой лезли в голову. И что там? И как там? Оставалось только ждать, когда эта неуверенность пройдёт сама собой, как насморк. А случится это не раньше, чем они усядутся в бронетранспортёры и двинутся в путь. Значит, придётся мучиться ещё полсуток, как минимум. К тому же он чувствовал, что страх, обычный страх неудачи, всё сильнее и сильнее охватывает его. Это было нечто новенькое, неизведанное. А ангел-хранитель, Спас помалкивал в тряпочку. Ну что я тебе сделал? – спрашивал Берзалов. Что? Скажи, пожалуйста! Но Спас молчал, как убитый, он и в былые времена молчал, предоставляя Берзалову полную свободу выбора. Может, поэтому всё идёт нормально? – думал он, страдая без меры.

– Я выдержу… я выносливый… – Щёки у Бура обиженно дрожали, как студень. – А то меня… меня…

– Что тебя?! – уточнял Берзалов, у которого уже слюни текли на наваристый борщ, на две котлеты с гречневой кашей и на распластанный огурец, посыпанный крупной солью, как любил Берзалов.

Как в это время года Бур вымолил у повара огурец, так и осталось военной тайной. Единственная тепличка в бригаде снабжала овощами только штабных офицеров, а там и связь, и охрана, и бог весть ещё какие приживалки, питающиеся за счёт щедрот начальства. Так что Бур, считай, совершил подвиг, думал Берзалов, с удовольствием уплетая борщ. Даже чёрный хлеб был особый, рассыпчатый, пахучий, а не как обычно, пластилиновый, для рядового состава.

– Мне уже и так в роте прохода не дают. Говорят, что без вас спишут меня в хозвзвод за свиньями глядеть. Ага.

– Вот это самое твоё место, – не удержался от комментария Берзалов, облизывая ложку. Он уже забыл, каково быть подчиненным.

Борщ был хорош, даже с каплей сметаны. Мясо в меру жёсткое, с вкраплениями жира – большущий дефицит по нынешний временам.

– Я не хочу в хозвзвод, я хочу воевать, – ныл над душой Бур.

– Уйди!

– Товарищ старший лейтенант…

– Уйди… Христом Богом…

Но через минуту всё началось сызнова.

– Товарищ старший лейтенант…

– Что, стыдно стало? – полюбопытствовал Берзалов и впервые с интересом взглянул на Бура.

У того на кончике носа из-за усердия застыла капля пота. И вообще, он был мокрым, как мышь, несмотря на майскую прохладу.

– Так точно, – резво вытянулся Бур, впрочем, в следующее мгновение колени его подогнулись, и он снова завёл старую пластинку: – Товарищ старший лейтенант… товарищ старший лейтенант…

– Ладно… Чёрт с тобой! Но ведь подохнешь там. По-дох-не-шь... Понимаешь?!

– Понимаю, – жалобно шмыгал Бур носом.

– А здесь спокойно, тихо. Переживешь лихое время. А? – искушал его Берзалов.

– Не переживу, я хочу с вами. Ага?

– Ну смотри, сам напросился, – неожиданно для самого себя, зловеще произнёс Берзалов. – Нянчиться с тобой никто не будет.

– Есть напросился! – обрадовался Бур и выпрямил ноги. – Да я, товарищ лейтенант… Да я… за вас… ага…

– Беги к старшему прапорщику Гаврилову, скажешь, что я приказал тебя взять, пусть он на тебя харчи выпишет, патроны, гранаты и огнемёт. Будешь у нас вторым огнемётчиком.

Может, и к лучшему, усилит группу, а Кумарин, у которого Берзалов всё время сдерживал порывы души, пойдёт в разведку. Насчёт старшего прапорщика Берзалов всё ещё сомневался: брать в глубокую разведку или не брать, всё-таки старый, изношенный, надорвётся ещё, возись потом. Возьму молодого, шустрого Кокурина, который, может, и не так опытен и спокоен, но зато молод и силён, и бойцы его уважают. А? Берзалов отвлёкся.

Кокурин был его любимчиком, первым в боксе и первым в разведке. Ходил за командиром и глядел на него влюбленными глазами. Даже подражал Берзалову и покрикивал на салабонов[4]: «Вашу-у-у Машу-у-у!», но, естественно, в тот момент, когда рядом не было Берзалова.

– Есть, огнемётчиком! – подскочил Бур, не отрывая от лица Берзалова сияющего взгляда.

Ей богу, как в детском саде, подумал Берзалов и тут же раскаялся в своём решении, подумав, что на войне жалость плохой советчик, но отступать было поздно – давши словно крепись, а не давши держись. Ну да ладно, посмотрим, подумал он.

– Беги! – сказал со значением Берзалов. – Беги, пока я не передумал!

– Есть! – и Бур исчез, так быстро, что после него в воздухе осталась смесь запахов испуга и радости. Радости было больше.

Берзалов только закончил обедать и похрустывал огурцом, когда явился старший прапорщик Гаврилов:

– Товарищ старший лейтенант! Роман Георгиевич!..

Берзалов в это момент был занят тем, что зашивал на маскхалате дырку, которую надо было зашить ещё неделю назад, да всё руки не доходили.

– Я вас слушаю, Федор Дмитриевич, – Берзалов отложил работу в сторону и дожевал огурец.

– Бойцы не хотят идти в таком составе. Дурилка я картонная! – покаялся Гаврилов.

– Что значит не хотят?! – безмерно удивился Берзалов и начал заводиться: – Вашу-у-у Машу-у-у! Новые проблемы?!

– Вместе с Буром – тринадцать человек… – кротко объяснил Гаврилов, – да и…

– Что, «да и»?! – Берзалов почувствовал, что начал заводиться ещё быстрее. Не успели выйти, а уже разногласия. – Бур такой же боец, как и все. Найдите ещё добровольца!

Гаврилов вздохнул так, словно решал непосильную задачу:

– Старший сержант Гуча… – произнёс он менее решительно.

– Чего-о-о?.. – удивился Берзалов, поводя головой, как бык.

– Это который Болгарин, – на всякий случай уточнил прапорщик, хотя Берзалов и так знал, кто такой Болгарин.

– Я знаю, кто такой Болгарин, – язвительно напомнил Берзалов.

– Так точно, Болгарин, – терпеливо согласился Гаврилов и снова покаялся. – Дурилка я картонная!

Выдержка у него была отменная. Её бы хватило на всю роту, и еще осталось для бригады. Не то чтобы прапорщик благоволил Болгарину, но чаще других брал с собой в вылазки. Болгарин один стоил пятерых, не только потому что был здоров и силен, но и потому что умел слушать опытных людей и схватывал всё на лету. А в разведке это качество было незаменимым. Однако нрав у него был бешеный, а в пьяном виде он был неуправляемым, как бычок-перволеток.

– Ладно, бери Гучу… – разрешил Берзалов, глядя куда-то вбок, словно не имея к этому делу никакого отношения.

– Так он же сидит…

– Ах, да… – звонко шлёпнул себя по лбу Берзалов. – Вашу-у-у Машу-у-у!.. А сколько ему ещё?

– Сутки… Дурилка я картонная!

Гуча прославился тем, что был страшно невезучим и всегда попадал в неприятности. Последний раз он сходил в самоволку и вернулся, естественно, пьяным вдрабадан. Но это ещё полбеды. Он умудрился напороться на командира батальона и командира роты, которые с лёгкой душой и на законных основаниях отправили его трезветь на гауптвахту. Хорошо, лычки не сняли. Теперь предстояло вытащить его оттуда без шума и пыли. Пришлось звонить Ашкинази вроде бы как уточнить насчет замены позиций на время отсутствия группы. И хотя уже было оговорено, что Славка Куоркис временно замещает Берзалова, что примет командование взводом, Берзалов сделал вид, что ему кое-какие вопросы не ясны. В конце он со страдальческими нотками в голосе испросил разрешения взять с собой Гучу.

Командир роты после секундной паузы спросил:

– Ты-ы-ы… за него отвечаешь?..

– Отвечаю.

– Точно? Не подведёт?

– Как за самого себя.

Разумеется, он ни на кого не мог положиться, как на самого себя, но в армии так принято – перекладывать ответственность на другую голову, а потом, если что, эту самую голову с удовольствием отворачивать.

– Тогда забирай, – разрешил Ашкинази.

– Спасибо, Виктор Захарович, – поблагодарил Берзалов и, не успев бросить трубку на рычаг, крикнул: – Эй, есть кто там?

– Есть! – в дверном проёме, как привидение, возник жуликоватый Иван Зуев по кличке Форец, с цыганской внешностью, разухабистый, ловкий, разве что без серьги в ухе.

Это боец был известен тем, что часов за пять до начала войны во время дежурства на пункте связи поднял тревогу, что абсолютно случайно спасло бригаду. То ли ему приснилось, то ли померещилось, однако он, не предупредив дежурного офицера, врубил сигнал «ядерная атака». За такие совпадения во время войны давали героя России, а на этот раз обошлись гауптвахтой. Пока проверяли, пока делали запросы по постам наблюдения, пока звонили в вышестоящие инстанции, бригада стояла до начала реальной войны по готовности номер один, то есть по местам, в АЗК[5], в напряжении, да ещё и в укрытиях. Можно представить, какие проклятия сыпались на голову рядового Зуева. «Да ты, Зуев форец![6] – воскликнул генерал-лейтенант Турбаевский, когда к нему доставили нарушителя спокойствия. – Посидишь десять суток!» Так кличка Форец и приклеилась к Зуеву.

– Дуй к Гаврилову, пусть забирает своего архаровца Гучу, комроты разрешил.

– Есть! – обрадовался Зуев по кличке Форец и убежал быстрее ветра.

Только Берзалов перевел дыхание, только наложил последний стежок и полюбовался на плоды своей работы, как в землянку влетел сержант Померанцев – высокий, худой, рыжий, с тощей шеей, как у облезлого кота. Порой Берзалов ловил его на том, что он ходит с недельной щетиной, которая росла у него исключительно на этой самой тощей шее, ну и наказывал, естественно, но строго в рамках устава. За что на Берзалова даже не обижались.

– Товарищ старший лейтенант, товарищ старший лейтенант, там наших бьют!

– Как!!! – подскочил Берзалов и прибежал как раз вовремя.

Прапорщик Мартынов лежал на земле под священными стенами храма и подвергался побоям со стороны страшно небритого старшего сержанта Гучи. Вокруг образовалось кольцо из бойцов, которые, к счастью, в драку не лезли, а всего лишь самозабвенно орали:

– Врежь ему!!! Врежь ему!!!

Естественно, врезать надо было прапорщику, которого Гуча усердно кормил пылью.

– Вашу-у-у Машу-у-у!.. Отставить! Гуча, в чем дело?! – крикнул Берзалов таким громовым голосом, что борющиеся в пыли разом расцепились.

– Так он знаете, что сказал?! – вскочил с Мартынова здоровяк Гуча, придерживая его, однако, могучим коленом. – Знаете?!!

– Докладывай! – велел Берзалов, заранее делая прапорщика Мартынова обвиняемой стороной.

– Он!!! – Гуча показал грязным пальцем на Мартынова, как на врага народа. – Сказал, что мы всё равно смертники и что огнемёты «шмель-м» нам без надобности, мол, мы обойдёмся обычными РПГ-7[7]. Мамой клянусь!

Лицо у Гучи было вечно несерьезным, словно он, общаясь с собеседником, одним ухом слушал ещё кого-то. Вот и сейчас он вроде бы, говорил с Берзаловым, но подразумевал словно бы ещё кого-то третьего. Странная у него мимика, подумал Берзалов, не поймёшь, когда он весел, а когда угрюм.

– У-у-у… гад!!! – загудели все, готовые растерзать прижимистого Мартынова даже не на мелкие кусочки, а на атомы.

– Тихо! Вашу-у-у Машу-у-у!.. – рассвирепел Берзалов. – Ты что, прапорщик, белены объелся?!

– Никак нет, – заныл Мартынов, размазывая по лицу кровавые сопли. – Они меня неправильно поняли. «Шмель-м» страшный дефицит. Я им говорю, принесите мне подтверждение от командира роты, я выдам…

Берзалов сразу всё понял: прапорщик Мартынов, как всегда, качал права. Нравилось ему быть барином: хочу дам, хочу не дам, а прикрывался Ашкинази, потому что Ашкинази коллекционировал оружие, а Мартынов имел возможность доставать ему самое экзотическое и редкое. Хочешь американскую штурмовую винтовку SCAR, семь шестьдесят два, на тридцать девять, или даже с усиленным патроном на пятьдесят один миллиметр – пожалуйста; хочешь, опять же американский дробовик ММ-12 с барабанным коробкой на двадцать патронов – пожалуйста; а хочешь многоствольный пулемет «миниган» – вообще без проблем, только закрывай глаза на шалости прапорщика Мартынова. А с командиров отделений, не говоря уже о рядовых, три шкуры спускал за несданное или попорченное в бою оружие, сам же, похоже, приторговывал амуницией и ещё кое-чем, в частности, взрывчаткой, которой глушили рыбу. Только за руку его никто поймать не мог. Поэтому, как говорится, у бойцов и накипело.

– У тебя список есть?! – Берзалов невольно сделал по направлению прапорщика приставной шаг, которым обычно двигаются в боксе, приноравливаясь к противнику.

Прапорщик Мартынов был здоровее даже старшего сержанта Гучи, и поджарый Берзалов со своим вторым средним весом в обычной жизни против такого здоровяка не выстоял бы и минуты, но за плечами у Берзалова было девятнадцать боёв международного уровня и ни одного поражения, а хук правой в челюсть или в висок оказывался роковым для большинства противников, даже такой комплекции, как Мартынов, поэтому прапорщик Гнездилов покорно ответил, шмыгая разбитым носом:

– Есть…

– Выдавай согласно списку, который согласован с командиром роты. Ясно?!

– Так-х-хх… – начал было спорить Мартынов, но здоровяк Гуча так дёрнул его за рукав гимнастерки, что едва не оторвал его, затрещали нитки, и на землю полетели пуговицы.

– Ты что-то хотел возразить?.. – проникновенно спросил Берзалов, как забияка, отстраняя в сторону старшего сержанта Гучу.

На этот раз прапорщик Мартынов сообразил, что теперь быть ему битым многократным чемпионом мира, вовремя заметил, что правая рука Берзалова готова достичь его челюсти по самой короткой траектории, и сдался без боя:

– Всё выдам… – мотнул он головой.

– Ну моли бога, чтобы мы не вернулись, – медленно, как в плохом кино, произнёс Берзалов, чувствуя, что адреналин в его крови зашкаливает все нормы, – потому что я до тебя доберусь в первую очередь.

– А я что?.. – испуганно стал оправдываться Мартынов, – я ничего… я как начальство велит… вы же меня знаете?..

– Я твоё начальство! – процедил сквозь зубы Берзалов. – Будешь у меня сортиры драить! Вашу-у-у Машу-у-у!..

– Пусть драит, сволочь!!! – заорали все разом. – Гад!!! Поганка чёрная!!! Вошь тыловая!!! Упырь-рь-рь!!!

А Гуча, который уже был в курсе последних сплетен, прошептал прапорщику Мартынову на ухо:

– После задания Берзалов получит капитана и станет комроты, а тебе, козлу, каюк, сошлют тебя в ликвидаторы. Мамой клянусь!

Ликвидаторами называли тех, кого приговаривали на работы в зараженной местности, без средств защиты и с превышением норм облучения. В эту категорию попадали самые безнадежные залётчики, никто из них не проживал больше двух месяцев.

В этот момент прибежал запыхавшийся Гаврилов и разрядил обстановку:

– Роман Георгиевич, вертолёты ждут! Начальство торопит!

– Грузите в машину, – скомандовал Берзалов, – и дуйте к вертолётам.

– Есть дуть к вертолётам, – спокойно и с достоинством козырнул прапорщик, не подозревая, что судьба его висит на волоске: – А ну, ребята, дурилки картонные, взяли… дружнее… дружнее…

И вдруг Берзалов спонтанно решил: всё, беру Гаврилова, и больше на эту тему не рассуждаем! А Кокурина – в следующий раз, пусть отдохнёт и… и… ума-разума наберётся, молод ещё.

– Старший сержант Гуча! – позвал Берзалов.

– Я! – От Гучи ничем особенным не пахло, кроме застарелого пота и прогорклой селёдки, а ещё у него, кроме клички Болгарин, была странная кличка Щелкопёр, из-за пристрастия к армейским газетам. Но, естественно, так его называли только за глаза, помятуя о его пудовых кулаках и свирепом характере.

– Пять минуть, чтобы побриться и привести себя в порядок.

– Есть привести себя в порядок! – радостно крикнул Гуча.

– Да… – сказал его в спину Берзалов, – и подушись одеколоном, воняет, как от козла.

– Есть подушиться! – радостно прокричал Гуча.

***

Через полчаса они уже были в воздухе. Трясло так, словно они катились с каменистой горки в корыте. Таинственные воздушные потоки бросали вертолёт, как игрушку. Спас вдруг подал голос: «Будь начеку…», и всё, и замолк, как воды в рот набрал. Что бы это значило? Спас редко давал советы, но уж если давал, то пренебрегать ими не стоило. Только толку от них, как от козла молока. Ну упадём, обречённо думал Берзалов, ну и хрен с ним! Рано или поздно все падают. Он даже закрыл глаза в пренебрежении к происходящему. Дело было в том, что предостережению Спаса никогда нельзя было внять, то есть Берзалов знал, что что-то должно было случиться, но что конкретно, гадать было бесполезно. Поэтому и на этот раз он не стал особенно забивать себе голову всякими вредными мыслями, тем более, что в душе у него почему-то, как и утром, поселился безотчётный страх, с которым он никак не мог справиться. Он его уже и уговаривал, и пытался от него отделаться, когда допрашивал пленных, и отвлечься, когда пришёл Славка Куоркис с пивом, – ничего не получалось. На некоторое время он сосредоточился на сборах, но стоило было перестать действовать и начать думать, как страх, словно скользкая змея, прокрадывался в душу и сворачивался там кольцом. Причину этого страха Берзалов понять не мог. Никогда ничего не боялся: ни противника на ринге, ни врагов на поле боя, а здесь сдал. И это было плохо. Нет ничего хуже неуверенности перед важным делом. А может, оно и к лучшему, думал он, осторожней буду, а то за последние месяцы я обленился, перестал бояться, а это верный признак того, что скоро погибнешь. Нет, надо бояться, но так, чтобы страх не парализовал волю.

– Товарищ старший лейтенант!.. Товарищ старший лейтенант!.. – Ефрем Бур орал прямо в ухо, как оглашенный.

– Чего тебе? – Берзалов наклонился, чтобы лучше слышать.

Бур, который нежно, как на девушке, висел на своём огнемёте, выглядел несчастным.

– А долго лететь?..

– Час.

Ефрем Бур со страдальческим видом сообщил:

– Кажется… кажется меня, укачивает... ой! – он схватился за горло, словно пытался задушить сам себя, и закатил глаза.

– Ты что, пообедал?..

– Ага… – кивнул Бур, зеленея на глазах, как арбуз, и дыша так, словно для него кончался воздух.

Берзалов сделал движение, чтобы избежать близкого соседства, но бежать в тесной кабине, заваленной оружием и амуницией, в которой, кроме его и Ефрема Бура, сидели ещё пять человек, было элементарно некуда.

– Кто?! Кто разрешил кормить новичка?!

Ефрем Бур сообразил, что опростоволосился, что над ним зло пошутили, придумали тихую, но верную каверзу.

– Архипов! – крикнул Берзалов так, что на мгновение вой двигателей стал тише.

Высокий, жилистый сержант с большим лицом, сидящий третьим в противоположном ряду, живо открыл глаза. Должно быть, он по привычке спал. Ан, нет, оказалось, слушает музыку.

– Я не сплю, товарищ старший лейтенант, я всё вижу. – Иван Архипов, вытащил из уха наушник и приподнялся, волком глянув на Бура.

– Разберись, и чтобы впредь этого не наблюдалось!

– Есть разобраться!

Иван Архипов был чуть моложе Берзалова, и его очень уважали. Вместо того чтобы коршуном налететь на несчастного Бура и помочь ему, он локтём ударил сидевшего рядом Илью Кумарина:

– Ты попался, боец!

– А что я?! Я его не трогал! – Кумарин, у которого лицо и так было не шибко интеллигентным, притворился полным идиотом: раздул ноздри и возмущенно открыл было рот, блеснув железной фиксой. Даже сержантский чуб, который он носил не по званию, и тот выражал абсолютный нигилизм.

– Врёшь, сука, – Архипов посмотрел, как удав на кролика, – я думаю, куда вы пропали? А вы нарядились на кухню! Сам, поди, не ел?!

– Что я, дурак, что ли? – самодовольно ухмыльнулся Кумарин, – перед операцией-то. Ха! Я учёный. Меня однажды точно так же наказали, так я…

Должно быть, он решил, что шутка достойна тайного одобрения со стороны товарищей и что если бы не товарищ старший лейтенант, то всё обошлось бы радостным зубоскальством и подзатыльниками для Бура, которому до настоящего десантника ещё расти и расти.

– Будешь у меня станок от АГС[8] таскать! – не дослушал его разглагольствования Архипов. – Сержант Чванов!

– Я! – отозвался боец, который сидел вместе с Сундуковым ближе всех к кабине пилотов, и шлем у него была величиной с казан, потому что сам Чванов был здоровым, как медведь, и даже такой же косолапый.

– Кумарин будет у тебя вторым номером. Отдашь ему свою цацку! – приказал Архипов.

– Есть отдать! – добродушно отозвался Чванов. – На это мы всегда готовы. – Его глубокосидящие глазки засияли радостью.

– Что, обломилась спинушка? – ехидно спросил сержант Рябцев, которого все называли Колюшкой за способность дружить со всеми и одновременно исполнять роль бескомпромиссного спорщика. Спорить он начинал с заявления «Не верю!» Спорил буквально по любому поводу и на всё, что возможно – даже на священные обед или ужин, и как ни странно, выигрывал чаще, чем проигрывал, поэтому на него поглядывали с удивлением и дико уважали за ухарство, полагая, что он не боится никого – даже старшего лейтенанта Берзалова, который при случае мог здорово навалять.

– Товарищ старший сержант, кто ж знал, что он такой жадный, – окая по-волжски, запротестовал Кумарин, – я ему говорю: «Хочешь пожрать перед смертью?» Кумарин на всякий случай простодушно улыбнулся, чтобы его тут же на месте простили и не делали вторым номером у сержанта Чванова: «Ну не дурак ли?», но было поздно – отныне Игорь Сундуков занял его место разведчика. Хорошо хоть, Кумарин не заржал с горя, потому что подобной шутки со старшим сержантом Архиповым никто себе не позволял, иначе можно было нарваться на крупные неприятности. В этом плане Берзалов был спокоен за отделение.    

– Дурак ты, Илья! – заключил Архипов. – Он сейчас всё здесь облюёт, и ты же сам будешь свой рюкзак от блевотины отмывать.

Кумарин сделал вид, что об этом не подумал. Кто ж думает о подобных мелочах? Главное, весело провести время, чтобы потом было что вспоминать. Да и зло посмеяться над недотёпой – это святое дело, на этом держится вся армия.

– Не наблюёт! – заверил он Архипова и, совершенно не стесняясь Берзалова, показал Буру кулак.

При слове блевотина Ефрем Бур зажал себе рот обеими руками. Лицо у него сделалось страшно изумлённым. Глаза полезли из орбит, а сквозь пальцы брызнула эта самая блевотина. Берзалов невольно дёрнулся, но всего лишь успел отвоевать пять сантиметров пространства, уперевшись левым бедром в ящики с патронами и консервами.

Архипов возмущенно заорал:

– Скотина, урод!!!

Ефрем Бур сделал единственное, что было в его силах – он принялся заглатывать то, что с такой охотой исторгнул из желудка.

Архипов сунул ему пакет:

– На!!! – и бросил взгляд на Берзалова, проверяя его реакцию.

Берзалову было всё равно, как он управится с ситуацией, лишь бы в следующий раз не повторилось.

Ефрем Бур ткнулся физиономию в пакет и долго мучился над ним, благо, что за шумом и тряской слышно не было ничего. Потом поднял лицо. Изо рта у него текло, в глазах застыло страдание, однако цвет его лица из зелёного стал розовым, глаза, правда, налились кровью, ну и пахло, конечно, соответствующе – кислятиной. А я тебя предупреждал, хотел сказать Берзалов, что здесь не детский сад, но промолчал. Впрочем, если Спас намекал на Ефрема Бура, то он не впечатлил Берзалова. Нет, думал он с тягостным предчувствием, это не повод. Что-то ещё должно произойти. А что, бог его знает.

***

В Ефремове их уже ждали. На краю летного поля, под деревьями темнели два бронетранспортёра БТР-90. Командование расщедрилось. Майор Дружинин из связи был старшим. Он вышел из бронемашины «волк», в котором сидел, самодовольный, как повар в столовке, и поздоровался.

– Чего на ночь-то глядя?.. – кивнул на хмурое небо.

Берзалов неопределенно пожал плечами, выражая тем самым мысль, что, будь его воля, он бы двинулся в путь, как положено, на рассвете, с первыми лучами солнца, а лучше – в сумерках, и не пёрся бы, бестолково выпучив глаза в темноту, но начальство перестраховалось, ничего не попишешь, ему виднее, на то оно и начальство, хотя в глубине души был согласен: береженого бог бережёт, обжёгшись на молоке, дуешь на воду.

– Авось проскочим… – сдержано ответил он, хотя понимал, что майор прав: если там, за невидимой границей, их ждёт кто-то серьёзный, то он ждёт и ночью, и днём, и в полдень, и на рассвете, и в сумерках, и в дождь, и в снег, в общем, в любую погоду и в любое время суток. Так что шансов – кот наплакал, только русский авось, на который надеяться нет смысла.

Майор Дружинин как-то печально посмотрел на него, на его подтянутую фигуру, на лицо, кожа на котором была словно отбита скалкой, и, ничего не добавив, махнул рукой – то ли выражая безысходность ситуации, то ли давая команду водителям. Бронетранспортёры действительно утробно заурчали, выплюнули по облаку чёрного дыма и лихо подкатили к вертолётам, и бойцы стали перегружать в них амуницию и оружие. Управлялись даже ещё быстрее, чем грузились в вертолёты.

Темнело. От этого сосны казались выше и монолитнее. Над далёким лесом взошла луна. Воздух посвежел и приятно бодрил. Спас не подавал никаких знаков. Может, всё обошлось? – с надеждой думал Берзалов и не верил даже сам себе. Неспокойно у него было на душе, что-то должно было случиться.

– Товарищ майор, – позвал водитель, – связь!

Дружинин взял шлемофон и приложил наушник к уху:

– Тебя, – и протянул шлемофон Берзалову.

– Роман Георгиевич, – узнал он голос подполковника Степанова. – Погоди минуточку, сейчас Семён Аркадиевич лично хочет тебя проводить в путь-дорожку.

– Есть погодить, – ответил Берзалов и невольно оглянулся – так и есть, что-то случилось: нехорошее, тёмное, мрачное, что не должно было случиться ни при каких обстоятельствах. Бойцы, которые если не весело, то по крайней мере, непринужденно болтали, вдруг настороженно примолкли.

К Берзалову уже бежал прапорщик Гаврилов. Пару раз он едва не упал на ухабистой дороге.

– Товарищ старший лейтенант! Товарищ… Дурилка я картонная!

– Что случилось?

– Рядовой Кумарин неудачно спрыгнул с борта и, похоже… дурилка я картонная…

– Что похоже?! – вздрогнул Берзалов, как лошадь, которую укусил слепень.

– Травмировался…

– Вашу-у-у… Машу-у-у! – вспылил Берзалов. – Что за ерунда?! А ну покажи! – быстрым шагом направился ко второму бронетранспортёру.

Он снова начал свирепеть, как и утром, потому что чувствовал, что до этого момента всё шло так, как он задумал, даже несмотря на предостережение Спаса, а потом сценарий моментально изменился, и управлять этим сценарием он был не в силах, словно судьба всё-таки отвернулась от него, показав свой цыплячий зад. И всё, что он делал ценной огромного душевного напряжения, в одночасье рухнуло. В какое-то мгновение он испытал сильное чувство усталости, чего с ним отродясь не бывало.

У заднего колеса слева, на траве, держась за руку, белый, как мел, сидел Кумарин. Лицо его было перекошенным от боли.

– Ты что, специально?! – спросил Берзалов первое, что пришло ему в голову. – Специально?! Да?!

Кумарин посмотрел на него так, что Берзалов понял – притворяться Кумарин не мог, не та ситуация, но всё равно не поверил: «Не захотел станок от АГС таскать! – зло думал он. – Устроил комедию! В дезертиры записался!» Однако пахло от Кумарина не враньём – сдохшей крысой, и не кислым-прекислым, как алыча, запахом ловчилы, а большой-большой досадой – почти что мускусом, а ещё растерянностью. Идиот! – решил Берзалов, доигрался, не захотел из разведчики в гранатомётчики. Ну я тебе!..

– Разрешите мне… – поспешно вступился за Кумарина прапорщик. – Я всё видел... Коробка с тушенкой соскользнула, он соскочил следом и задел локтём скобу.

Выходит, что Кумарин подвиг совершил, не дал банкам помяться. Задеть за скобу бронетранспортёра локтём может любой, но это случалось так редко, что на памяти Берзалова произошло только один раз в Ингушетии под Цори, где они нарвались на засаду и один из бойцов в горячке сиганул на землю прямо с башенки, и, конечно же, зацепился рукой за борт. Это была их единственная потеря. Нападение они успешно отбили и даже взяли пленного. А вот бойца пришлось везти прямиком в госпиталь. После этого Берзалов потратил массу времени, чтобы обучить личный состав приёмам безопасного покидания бронетранспортёра: «Опорной ногой на скобу – прыжок на землю, опорной ногой на скобу – прыжок на землю». Да видно, плохо обучал, если в обыденной ситуации боец умудрился себя покалечить.

Гаврилов стал что-то объяснять с упоминанием «картонной дурилки», но Берзалов остановил его и нервно спросил:

– Может, просто сильный удар? Где Чванов?!

– Чванова к старшему лейтенанту! – заорали сразу несколько человек, которым передалась тревога командира.

Запыхавшись, прибежал сержант Чванов, который по совместительству выполнял роль фельдшера. Берзалов отошёл в сторону, чтобы не мешать, и зло стал смотреть на луну, словно она была в чём-то виновата.

– Непруха… – напряженно посетовал Гаврилов. – Дурилка я картонная!

– М-да… – многозначительно поддакнул майор Дружинин.

– Непруха пошла… – согласился Берзалов и подумал, что если Спас предупреждал именно об этом, то цена такому предупреждению – копейка. Кто ж так предупреждает, со всё нарастающей злостью думал он, тоже мне ангел-хранитель. Нанялся предсказывать. Толмач хренов!

Прежняя неуверенность, с которой он боролся весь день, даже несмотря на злость, снова сковала его. Он ломал себя через колено. Казалось, что всё пропало, и Варя из далёкого-далёка манит его. Хотелось на всё плюнуть и уйти в лес, просто побродить, ни о чём не думая. И вообще, война страшно надоела именно из-за бестолковости.

Дружинин и Гаврилов закурили. Берзалов невольно позавидовал уверенности прапорщика: затягивается спокойно, с достоинством под любым недобрым взглядом. Майор – тот, хотя и притворялся, вообще был не здесь, а там, где тихо и уютно, где пахнет карамелью и сладким чаем, где расстелена жаркая постель. Вот что значит, душа ничем не отягощена. Выпить, что ли? – с отчаяния подумал Берзалов. Геннадий Белов снабдил его на дорожку фляжкой неразбавленного девяносто шестого. Но пить спирт было нельзя. Спирт в качестве расслабляющего средства на него не действовал, от алкоголя на душе становилось только противнее. Душевную болячку надо было перенести на ногах и на трезвую голову – так быстрее и надёжнее, а главное – без потерь. Так было с Варей, так было во время войны, со всеми её неожиданностями, к которым он так и не привык.

– Плохо другое… – размеренно рассуждал Гаврилов, выдыхая сизый дым.

– Ну?.. – вроде бы как участливо спросил майор Дружинин, мимолетно скользнув взглядом по обоим и отгородившись от них точно так же, как и подполковник Степанов – списали их, это было ясно сразу.

Берзалов от подобных взглядов только злился. И ведь не объяснишь, не схватишь за грудки. Эх, его бы с нами! Вся шелуха враз слетела бы.

– Нас снова тринадцать… Дурилка я картонная!

Слова были обращены к Берзалову, и страшно ему не понравились, но зато отвлекли от глупых мыслей.

– Погоди… – сказал он так, что свело скулы, – нельзя же… мы же не за этим… нам же по-другому надо… – и подумал, что если уж прапорщик несёт всякую галиматью, то их вылазка заранее обречена на неудачу.

Майор ещё раз крякнул то ли понимающе, то ли осуждающе. И вдруг Берзалов разозлился окончательно и бесповоротно: всё скатывается к одному – к невезению, к провалу, а эти двое ещё и каркают, и если прапорщика он готов был простить за недомыслие, а главное – за опыт и выдержку, то майор, который сидел в штабе и выполнял роль порученца, капал на мозги по глупости. Он-то, по большому счёту, не имел права выказывать сомнение по поводу судьбы очередной глубокой разведки, а должен был демонстрировать оптимизм и положительный настрой. И вообще, он пах полным равнодушием – какой-то весенней землёй и скошенной травкой. Вернётся в городок, зло думал Берзалов, под тёплый бок буфетчицы Аси и думать забудет о тех, кого проводил на задание, как о дураках. Помощнички, едрить вашу налево!

И такой должно быть был у него страшный вид, так отчаянно ходили на лице желваки, что майор Дружинин заткнулся и постарался сделать дружелюбное лицо, но у него плохо получалось, потому что под взглядом Берзалова он вдруг занервничал:

– Товарищ старший лейтенант, ну ты даёшь!

– Это девушки дают, – парировал зло Берзалов, – а мы берём!

Наступила пауза. У майора Дружинина начала болезненно дрожать щека. А кто любит, когда тебя одергивает младший по званию? Никто. Однако ничего не попишешь: Берзалов здесь как бы вне критики, может повернуть дело так, что недолго и звёздочки лишиться. Майоров штаба много, а такой, как старший лейтенант – один на всю бригаду, рабочий конёк. И ведь не объедешь, зло думал, проглотив обиду, Дружинин.

– Так я же и говорю… – как ни в чём ни бывал продолжил Гаврилов, – не всё так плохо, вместе с водилами нас пятнадцать человек.

Майор Дружинин тут же одобрил его слова робким смешком. Берзалов в свою очередь подумал, может, действительно, всё обойдётся, вывернется не так, как кажется. Случается так в жизни. Бывает. Не со всеми, но бывает. Он невольно ждал, что скажет Чванов. Если перелом – то их силы уменьшились ровно на одного человека, а в условиях операции, которая ещё не началась, это плохо. Рассчитывал он на усиление разведки, а вышло так, что получил плохо обученного огнемётчика – Бура.

Со стороны тёмного леса возникли огни машины, и через минуту рядом затормозил «уазик» командира бригады.

Гаврилов и Дружинин дружно бросили недокуренные сигареты в траву и встали по стойке смирно. Берзалов, который не курил, сделал это на мгновение раньше.

– Ну что, сынок, готовы?! – вместо приветствия спросил генерал Турбаевский, ловко выскакивая из машины.

Он был на голову выше Берзалова, плотный и сильный, с большим справедливым лицом и очень внимательными глазами.

– Так точно, – ответил Берзалов. – Один боец травмирован.

– Час от часу не легче, – посетовал Турбаевский. – Серьёзно?

– Выясняем.

Этот человек Берзалову нравился по двум причинам: если он спрашивал, то участливо, даже без намёка на фальшь, если во что-то вникал, то по сути. Поэтому он уважал генерал-лейтенанта Турбаевского, который, кроме всего прочего, прошёл все должности от лейтенанта до нынешнего своего звания, не потеряв при этом ни выправки, ни ловкости, ни душевности. Если он станет президентом, подумал Берзалов, я не против. Боевой президент, что может быть лучше?

Появился сержант Чванов и, спросив разрешения у генерал-лейтенанта обратиться к товарищу старшему лейтенанту, доложил о том, что у рядового Кумарина открытый перелом лучевой кости, что наложена временная шина и сделан обезболивающий укол.

– Все ясно, – резюмировал Турбаевский, беря Берзалова под локоть и отводя в сторону. – Первые потери. Ну что? Я на тебя очень надеюсь, Роман Георгиевич, – говорил он даже не участливо, а просяще и очень-очень подкупающе, словно Берзалов был гвоздем программы грандиозного мероприятия под названием глубокая разведка. – Дело, сам понимаешь, весьма опасное, но крайне нужное. Если всё сделаешь правильно, после тебя туда войска пойдут. Расширять будем территорию. И вообще, всё одним махом измениться может. Созрели мы для этого.

– Так точно, – продемонстрировал бодрость духа Берзалов, делаясь от искренних слов генерала мягче и спокойнее. – Всё сделаю, – опрометчиво пообещал он и незаметно скрестил пальцы за спиной, чтобы не сглазить. А Спас гнусаво прокомментировал: «Всё правильно, козел».

– Давай, сынок, с богом! – воскликнул генерал-лейтенант, словно благословляя Берзалова на героический подвиг. – Я на тебя надеюсь! Очень надеюсь!

У Турбаевского была привычка всех лейтенантов называть «сынками», если ты, конечно, не проштрафился. Жалел он их, наверное, что ли – не взявших от жизни всё, что положено взять человеку. А теперь брать уже поздно, да и негде. Всё пошло прахом – атомный век, одним словом.

Я должен идти, подумал Берзалов, подбегая к борту номер один, но не обязан возвращаться. Вот, что от меня требуется. Это и есть подвиг.

Глава 3

Кец и Скрипей

В час ночи Спас снова подал голос. Берзалов в этот момент был занят исключительно разведкой, впрочем, голубой экран СУО[9] был мёртв. Вначале на нём, правда, ещё отражались синие «галки» «своей» техники, но постепенно и они пропали вместе с последним постом и «секретами» бригады.

Граница ответственности бригады определялась не только реками, впадающими в Дон, но и радиоактивным фоном местности. Никому не хотелось сидеть на зараженных землях, хватать свою полугодовую дозу за два часа, даже если ты регулярно принимаешь цистамин. Никаких войск не хватит для ротации. Или все быстро-быстро вымрут, или надо менять людей каждые полчаса. Легче было вообще не входить в радиоактивные зоны, а если входить, то во всеоружии, в костюмах химзащиты, внутри бронетехники, под избыточным давлением, а потом проводить полную дезактивацию, если есть, конечно, где проводить. Да и какой смысл контролировать эти радиоактивные зоны? Никакого. Маета одна и головная боль для командования, но только не для разведки, которую разве что сюда одну и пускали поглазеть на всякие чудеса и по возможности унести ноги живыми. Глубокой же разведкой мало кто занимался. Глубокая разведка требует смелости в принятии решений, а главное – значительного повода. Вот такой повод и нашли, думал Берзалов, безуспешно вглядываясь в экран СУО, на котором вслед за бегущим по кругу лучом отражался рельеф местности в радиусе двух километров. При желании можно было, конечно, поменять масштаб изображения, но результат был один и то же: вокруг раскинулась пустыня, без жизни, без крова, хотя луч то и дело выписывал очередные развалины строений, а бортовой вычислительный комплекс ставил «галку» с номером. Однако «галки» эти были нейтрального зелёного цвета, потому что тепловизор не замечал в развалинах жизни: ни движения, ни тепла. Потом СУО лишние «галки» стирала, но тут же ставила новые, и так до бесконечности. Раза три, правда, в кустах справа мелькали неясные тени, но они были слишком мелки и принадлежали животным, так что тепловизор хотя и реагировал, СУО их не дифференцировала – собака она и есть собака. Сканер же, который засекал любой радиосигнал в радиусе ста километров, тоже упорно молчал.

Шли по правилам: если первый борт своей пушкой и приборами был нацелен направо, то второй, которым командовал старший прапорщик Гаврилов, и который вёл Дубасов, смотрел влево и тоже готов был открыть огонь без команды.

Иногда с какой-либо стороны появлялись бесшумные тени – волки, огромные, как телята, преследовали недолго и, убедившись, что нечем поживиться, отваливали в сторону. Они давно уже стали сущим наказанием, и в них стреляли при первом случае. Вот и сейчас Колюшка Рябцев вдруг схватился за рукоять наводки орудия и даже стал её вращать.

– Отставить! – приказал Берзалов. – Демаскируешь!

В башенке было сумрачно, горела подсветка и тлели экраны. Тепловизор периодически «засыпал». Колюшка Рябцев, которого Берзалов посадил наводчиком-оператором, чуть ли не зевал со скуки. Впрочем, это была иллюзия из-за его жуткого розового шрама, пролегающего от уха до рта. Берзалов хотел было на всякий случай сделать Рябцеву замечание, да потом понял, что боец просто устал. Следовало поменять его, да где найдёшь не уставшего бойца.

На этот раз командование расщедрилось и с барского плеча выделило на операцию американские таблетки CBLB502. Они были хороши тем, что в отличие от цистамина, от которого можно было элементарно заработать язву желудка, не давали побочных эффектов и, разумеется, были более действенны, а ещё поговаривали, что CBLB502 воздействует на клетки даже после облучения, хотя лично Берзалов на себе, разумеется, ничего не ощущал.

В окрестных землях бродили самые разные люди – в основном больные, голодные и несчастные, которые, казалось, всё ещё пребывали в шоке и не знали, что им делать, куда идти и к кому обращаться. Однако попадались и такие, которые выпадали из общей закономерности. Называли их «дубами» за непреклонный нрав и дикость. Бились они до последнего и в плен не сдавались. Предполагали, что радиация оказала на них странное действие, разрушив все социальные связи. Они дичали, утрачивали способность говорить и общались исключительно с помощью криков. Лично Берзалов с ними не сталкивался, но слышал множество рассказов от людей бывалых, которые выходили из зараженных районов. Считалось, что «дубов» следует убивать сразу, не входя с ними в контакт, потому что они обладают гипнотическими способностями и отчасти опасны. Хотя, по мнению Берзалова, это было преувеличением. Как можно загипнотизировать человека без его желания? Никак! Нонсенс!

Напряжение первых часов движения постепенно спало, и было даже приятно катить по трассе Москва-Анапа – пустынной, как северный полюс.

Трасса была идеальной, словно здесь не прокатилась термоядерная война, словно они с Варей и компанией катили к этому самому синему морю, словно она сидит вместо наводчика-оператора, поэтому Берзалов влево старался не смотреть, чтобы видение не рассеялось. Плоский свет синих фар вырывал из темноты сухую придорожную траву и указатели тех городов, посёлков и деревень, которые уже не существовали. И небо – оно висело так низко, что за него, казалось, можно было зацепиться антенной. А ещё, конечно, брошенные во множестве авто: и грузовики, и автоцистерны, и легковушки – и целые, садись и езжай, и словно разорванные – одни остовы – по кюветам, по полям, в лужах и болотах – как будто их нарочно раскидала непонятная сила, а ещё какие-то фанерные развалюхи, крытые кусками шифера, бесконечные трубы, то целые, то измятые гусеницами, и бочки, бочки, бочки – ржавые и никому не нужные.

Засмотрелся Берзалов на этот хаос, вроде бы похожий на то, что было у них в Серпухове. Только здесь всё выглядело зловещим, словно было наполнено непонятным смыслом и угрозой.

Вот тогда-то Спас и произнёс одну единственную фразу: «Пора, счастье проспишь, уродец!» Что значит «пора»? – страшно удивился Берзалов, но ослушаться не посмел, только мысленно выругался: «Вашу-у-у Машу-у-у!..» Довел его Спас до ручки своими замечаниями.

Так или иначе, но на сто тридцать пятом километре, там где торчала вышка непонятного назначения, он отдал команду свернуть с трассы на Хмелец, не доезжая, разумеется, до Ельца. Такой манёвр был оговорен с Якушевым заранее, только сделал Берзалов это гораздо раньше, чем было запланировано, да и свернул он не направо, собственно, в нужную сторону, а – налево, с тем, чтобы обойти Елец восточнее. Чёрт его знает, подумал он, может, я ошибаюсь, может, перестраховываюсь, но с трассы надо убраться именно здесь и в этот момент, и именно в эту сторону, иначе… Впрочем, что «иначе», он не знал. Спас не сообщал о подобных мелочах. Это было ниже его достоинства. Просто Берзалов сделал то, что Спас попросил. Разумеется, он понимал, что топлива может и не хватить даже в одну сторону, но надеялся разжиться им по пути. К тому же восточнее Ельца радиация была меньше. Берзалову даже не надо было смотреть на карту. Она у него была в голове – узкий клин, естественного зелёного цвета, протянулся через Донское до Усмани, где было всего-навсего каких-нибудь пять рентген в час. При таком уровне можно было не опасаться умереть в ближайшие два года. Тоже игра природы. В год войны ветра дули так, что радиация легла, как лепестки ромашки. И теперь предстояло ехать от одного лепестка к другому. Так по крайней мере, планировали в штабе. Как ни хотелось Берзалову найти оба сгинувших бронетранспортёра, а тем более вертолёты, однако задание было важнее.

– Филатов, – приказал Берзалов водителю, – сворачивай влево. Федор Дмитриевич, вы слышите меня?

– Я здесь, – отозвался Гаврилов, который находился во втором бронетранспортёре.

Его бронетранспортёр шёл на расстоянии пятидесяти метров и неизменно высвечивался на экране под синей «галкой» номером один.

– Обойдём районный центр восточнее, а потом снова выйдем на трассу в районе Задонска.

Первые две группы разведчиков, которые погибли, двигались в других направлениях: капитан Веселов шёл через Орел-Курск-Белгород, старший лейтенант Жилин взял севернее через Железногорск. Первая группа пропала на пятые сутки в квадрате двадцать два, вторая продержалась целую неделю. К сентябрю и ноябрю все сроки вышли, и получилось, что сгинули, словно растворились в пространстве, полсотни человек. Причём людей опытных и дисциплинированных. Вертолёты же, все, как один, сгинули в районе городка Поныри на севере Курской области. Было, о чём задуматься. Нет, решил Берзалов, мы будем хитрее. Мы эти районы обойдем. Нечего туда соваться. И я знать ничего не знаю. Пусть их кто-то другой ищет, у нас главное задание – неизведанная область. Район девять.

– Товарищ старший лейтенант!.. – раздалось в наушнике.

– Да, я слушаю.

– Как бы мы здорово не отклонились от маршрута, – высказал свои сомнения Гаврилов, и голос его, измененный дешифратором связи, был странен.

– Правильно делаем, – бодро отозвался Берзалов, которого тоже терзали сомнения.

– Я что-то не понял, дурилка я картонная… – озадаченно высказался Гаврилов. – Дальше сплошные радиоактивные поля.

– А вы обратили внимание, товарищ прапорщик, что первые две группы пропали как раз на чистой территории. Мы сейчас вроде бы как проигрываем в расстоянии, зато выигрываем в безопасности. Наша задача продержаться, как можно дольше.

– Ага, – согласился Гаврилов. – А горючее?..

– Обнаружим! – уверенно ответил Берзалов, хотя он, разумеется, сомневался. – Выйдем на какую-нибудь узловую станцию или склад найдём. Не может быть, чтобы всё сгорело. Заправок на трассе миллион.

– Я не подумал об этом, – признался прапорщик. – Может, он нас здесь и не ждёт?

– Кто, «он»? – уточнил Берзалов.

– Наш… невидимый противник, – отозвался, нисколько не смутившись, Гаврилов.

– Будем надеяться, – отозвался Берзалов, хотя не разделял точки зрения прапорщика. Ему казалось, что его, противника, они встретят ближе к Харькову, где ему самое место. Продвинемся, обойдём по кругу, а потом уже будем бояться, думал он. Чтобы не побить ничей рекорд, мы пойдём другим путём.

И тут Колюшка Рябцев закричал, как оглашенный:

– Вижу!!! Вижу!!! Вижу!!!

– Да не ори, ты! – одёрнул его Берзалов, у которого в ушах аж зазвенело. – Оглашенный!

Прапорщик Гаврилов сказал в микрофон своим спокойным голосом, в котором, однако, звучали басовитые нотки:

– Я тоже вижу… Дурилка я картонная!.. Ох, картонная… Дубасов!!! Да не суйся ты вперёд, не суйся… мать твою… притормаживай… притормаживай…

Только после этого на экране СУО высветилась красная «галка» под номером пятнадцать. В этот момент они двигались по второстепенной дороге, и скорость уменьшилась наполовину.

– Стоп! – скомандовал Берзалов как раз перед началом квартала.

Бронетранспортёр остановился, как сноровистая лошадь, дёрнувшись корпусом вперёд, а потом – назад. Берзалов больно ударился плечом о решетку вентилятора, а Бур, который сидел впереди, рядом с водителем, выругался матом.

– Филатов! – возмутился Берзалов, – это что тебе, ралли Формулы один? – и не слушая его объяснений перешел к делу: – Чок! Рябцев старший! Архипов и Бур, за мной! – крикнул он, выскакивая через верхний люк.

Этому предшествовала минутная слабость. Казалось бы, он всё делал автоматически, как делал до этого сотни раз. Однако у него было такое ощущение, что он едва преодолевает слабость. Каждое движение давалось с трудом, словно воля была парализована, и он так разозлился на себя, что буквально заставил двигаться тело. Прыжок на землю стоил ему резкой боли в правой лодыжке, и несколько секунд он хромал, не замечая, что идёт дождь – тёплый, редкий, мелкий, и что самое время рассвета, однако небо едва угадывалось – тёмное, низкое, и почти ничего не было видно, пока вдали не блеснула молния. Только тогда он увидел то, что вначале принял за гладкую, блестящую поверхность – грязь на дороге, а плоские тени, как декорации на сцене: корявые деревья – сосны, вязы с голыми верхушками, угрюмо цепляющиеся за низкое небо. Утешило одно: Архипов и Бур покинули бронетранспортёр ещё нерасторопнее и теперь стояли перед ним, испуганно озираясь и невольно втягивая головы в плечи – после тёплого бронетранспортёра снаружи было немного зябко.

– За мной! – скомандовал Берзалов, чисто машинально передергивая затвор автомата и ставя «переводчик» на очередь.

В его чудо-шлеме было встроено забрало «мираж»: в режиме полутени одновременно можно видеть то, что видишь ты и то, что видит твой партнёр. Такой чудо-шлем был только у Берзалова, его заместителя и у обоих командиров отделений.

Естественно, что Берзалов забрало не опустил: ночью «мираж» был малоэффективен из-за невысокой контрастности инфракрасного излучения. Берзалов подумав, что, кто бы там не был в этой темноте, он очень даже неосторожен, раз позволил себя обнаружить. А ещё он помнил свет в окне и нашёл на карте здание школы, что позволило им идти не вслепую, а целенаправленно: через две улицы на третью, где были обозначены сквер и спортивная площадка.

Снова ударила молния – далеко, так что звуки грома донеслись лишь через несколько секунд. Мир стал плоским, как бумага. В темноте на мгновение высветился бетонный забор и какие-то строения типа трансформаторной будки и конечно же, дома с блестящими стёклами – всё с длинными, контрастными тенями – всё неживое, мертвое. За будкой находился детский сад, такой заросший, что его пришлось обходить вдоль забора.

– Товарищ старший лейтенант!.. Товарищ старший лейтенант!.. – раздалась в наушниках мольба Бура.

– Ну?.. – ответил Берзалов, ожидая следующую вспышку с юга, где шёл настоящий ливень и где сейчас по земле бежали бурные потоки радиоактивной воды.

– Я автомат не взял… ага… – в голосе Бура слышались истерические нотки.

– Почему? – терпеливо спросил Берзалов, безуспешно вглядываясь в темноту и жалея, что не захватил ночной бинокль. С другой стороны, молнии слепили бы.

– Ну вы же сами назначили меня огнемётчиком, а автомат я в кузове оставил…

– А что ты взял? – уточнил Берзалов, все ещё спокойный, как слон.

– Ничего… ага…

– Тьфу ты! Вашу-у-у Машу-у-у!.. – Берзалов выругался и оглянулся.

Бронетранспортёра уже видно не было. Посылать бойца назад было опасно – заблудится, как пить дать. Потом ищи дурака. Если же вернуться втроём – можно было лишиться оперативной неожиданности. Может, противник их уже засёк и меняет дислокацию? Хотя, с другой стороны, Ефрем Бур был отчасти прав – тащить с собой такую бандуру, как «шмель-м», глупо. Правда, огнемётчику автомат был не положен, в бою его прикрывали другие стрелки. Однако в нынешней ситуации один боец был за троих. По-другому никак не получалось. На то она и разведка, чтобы в ней все были универсалы.

– Почему?

В темноте лицо Бура белело, как алебастровая маска.

– Не успел… – произнёс Бур таким тоном, словно во всём был виноват Берзалов и Архипов в придачу.

– Архипов! Иван! – начал заводиться Берзалов, – почему не следишь за бойцом?!

– Виноват, – бодро ответил Архипов, и глаза его недобро блеснули.

Архипов был славен тем, что из ста очей выбивал девяносто девять, а автомат был естественным продолжением его руки. Командиром он был хорошим, понимал, что к чему, и держал подчиненных в ежовых рукавицах, особенно таких, как Бур.

– Бур, ещё одна подобная выходка, будешь за подразделением рюкзаки таскать! – разозлился Берзалов.

– Слушаюсь… – промямлил Бур.

– Слушаться надо было маму, – съязвил Берзалов в своей обычной манере сквозь зубы. – А здесь война, здесь надо думать головой! На черта мне боец без оружия?! Какая от тебя польза? Мишень ходячая!

Бур едва не провалился от стыда под землю. Даже в темноте было видно, что уши у него стали пунцовыми, а губы дёргались, как у паралитика, но ничего не произносили. Да и какие оправдания можно было привести в данной ситуации? Никаких. Так что получалось, Бур был кругом виноват, от ушей до пяток. И даже дыхание его было виновато.

– Товарищ старший лейтенант, – сжалился Архипов, – я ему пистолет дам?

– Ну дай, – согласился Берзалов. – Смотри, чтобы нас не подстрелил. А откуда у тебя пистолет?

– Трофейный…

– И глаз, и глаз за ним, а то куда-нибудь убежит!

– Слышал, боец?! – раздалось за спиной, и, кажется, Бур заработал оплеуху, но Берзалову было всё равно, как Архипов будет муштровать Бура, лишь бы был результат.

Не оборачиваясь, Берзалов проскользнул между домами.... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10