Ржавчина

Найгель быстро преодолел расстояние до места, где стоял Литке. Теперь течение ему помогало. Литке подал ему руку, и он забрался на берег. Там, наверху продолжал шуметь бой. Бининг нервничал, почему они до сих пор не взрывают мост. Но Литке, вытащив Найгеля из реки, уже раскручивал ручку адской машинки. Это было его первое настоящее дело. Он волновался вдвойне. Но как раз тогда раздался жуткий грохот и конструкция моста словно в кадрах кинохроники медленно выгнулась вверх, а потом всё начало сыпаться в воду: рельсы, балки, люди, не ожидавшие этого удара снизу. Их крик потонул в пламени, взметнувшемся сначала в уже начинающее светлеть небо, а теперь вместе с обломками падающем вниз. Всё было затянуто дымом, но когда налетевшим порывом ветра его несколько разметало, диверсанты увидели, что двух секций моста как не бывало, а верх, стоявшей опоры между ними, полностью исковеркан.

- Да, жаль, что нам не попался на этом мосту какой – нибудь военный эшелон. Мы бы поступили с ним так же, как их партизаны, отправившие под откос десятки составов. Но всё равно, мы нанесли врагу серьёзный урон. Теперь они надолго лишены важной магистрали. – Он говорил это Витцу на бегу, желая поделиться своим куражом. Бининг сомневался в том, что за ними будет погоня. Почти всех защитников моста на этом берегу они перебили. Через несколько минут они уже увидели Литке и Найгеля. Бининг поблагодарил их всех за выполненное задание. Те по – разному выслушали его. Было видно, что безмерно счастлив своей первой удачей Литке. Ему было приятно, что по достоинству оценили его способности, а его замысел имел такой успех. В этом было что – то ребяческое. Бинингу это нравилось, он сам был таким. Когда – то. И он ждал, как теперь будет меняться характер Литке с выполнением новых заданий.

Найгель был спокоен, он демонстративно выбросил руку в своём партийном приветствии и прогорланил «Зиг Хайль» и улыбнулся, словно накинув на свою блинооборазную физиономию какую – то маску. Что скрывалось за ней? Бининг никак не мог этого понять. Но что – то было во всём этом напоказ, словно подчинённый хотел скрыть свои настоящие мысли. До Бининга дошло не сразу, а только потом, что для него было непривычном, что здесь, в глухом русском лесу он увидел этот жест. Он знал, что Найгель убеждённый нацист, но только ли этим обусловлено такое его поведение? Пока это было для него загадкой. В абвере было приняты максимально простые отношения между бойцами и командирами групп. Бининг же пошёл ещё дальше. Все, с кем вместе он когда – то воевал, были для него просто товарищами. Он стирал эту грань между ними и собой. Хотя его отличала привычка обращаться ко всем на «вы». Давала себя знать дворянская кровь, он был интеллигентом до мозга костей.

Больше всего его тревожил Витц. Он первый раз видел этого парня в настоящем бою. Он действовал умело, уверенно обращался пулёмётом. Но Йохан действовал бездушно, он был до безрассудства смел, и в его глазах не было огня. Сначала Бининг, стрелявший рядом с ним, порадовался его успешным действиям и воспринял это как абсолютное бесстрашие. Но теперь, когда всё уже закончилось, видя тот же взгляд, он понимал, что Витц – это просто мертвец в обличье живого человека. Он был сломлен и не дорожил жизнью…

Вдруг послышался шум моторов. По лесной дороге двигалось несколько грузовиков. Они были близко. Вот машины остановились, и потом раздался топот солдат. Облава! Сзади тоже раздались голоса и лай собак. К счастью, они были пока далеко. Значит, русские всё – таки сумели организовать погоню и даже притащили собак. И, судя по всё более громкому лаю, они уже уверенно идут по их следу.

Диверсанты бежали так быстро, насколько это позволял лесной массив, торчащие из земли корни. Русские загоняли их прямо в болото, которое лежало у них на пути. На карте здесь было отмечено старое русло реки. Оно почти высохло. Но толковую мелиорацию русские провести не успели, и теперь под ногами жадно чавкала мерзкая квашня. Идти становилось всё хуже, ноги застревали, и их с усилием приходилось вытаскивать наверх. Когда – то Ласковая делала здесь довольно длинную излучину. Пытаться пройти через трясину было не самым мудрым решением, но другого Бининг не видел. Путь, по которому они подошли к мосту, был уже перерезан русскими. Неужели снова болото?.. Они выломали по слеге. Нужно было торопиться. Возможно, их будут ждать и на той стороне. Лес закончился и они вышли на открытое место. Посмотрев наверх, Бининг решительно ступил вперёд. Уже рассвело, и он опасался, что сверху их могут заметить русские лётчики. Тогда их запросто расстреляют или похоронят под парочкой бомб. Уж для них - то не поскупятся. В этом сомневаться не приходилось. Послышались выстрелы. Русские вышли к краю леса. Но за ними они решили не лезть. Теперь их точно будут ждать там. Было неизвестно, как скоро будет организована засада. Они прошли уже больше половины пути. Снова послышались выстрелы, но никого не было видно. Пули просвистели где – то высоко, стреляли наугад. Неужели и с этой стороны их продолжают догонять? Бининг отметил про себя, что у русских тоже отчаянные головы. Сам бы он на это в их положении не пошёл. Он часто посматривал назад, их цепочка сильно растянулась. Витц отставал.

- Витц! Ну пошевеливайтесь же! Прошу вас! Не дорожите собой, так хоть пожалейте нас…

- Да, командир, я стараюсь.

Им нужно было преодолеть около ста метров. И это место целиком было лишено деревьев. Иногда попадался какой – то кустарник. Как пучки редких волосёнок на старческой лысой голове – так о них подумал Литке. Они представляли из себя прекрасную групповую мишень. До укрытия уже было недалеко. Но Бининг продолжал всё также осторожно выбирать кочки, на которые ставил ноги. Наконец он стал на твёрдую землю. Группа понемногу выбиралась. Снова сзади раздались выстрелы.

- Найгель, посмотрите, кто там балуется. Успокойте его… - Он был разозлён и, почувствовав под ногами землю, решил дать себе немного воли.

Найгель улыбнулся каким – то звериным оскалом и вскинул винтовку. Было видно, что руки у него дрожат после напряжённого перехода и предшествовавшего тому заплыва. Но в какой – то момент ему удалось справиться с тремором. Он выстрелил и удовлетворённо опустил оружие, слушая гулкое эхо. Где – то там, на болоте кто – то охнул и упал в топь. Литке напряжённо вслушивался в повисшую вокруг тишину.

- Если вы думаете, что здесь кто – то есть, то зря беспокоитесь. Мы бы уже увидели их, – голос Бининга был устал. – Но поторопиться нам не помешает. Они знают эти леса не хуже нас и скоро всё – таки придут сюда.

Диверсанты продолжали путь, уходя всё дальше в лес.

1944 год.

Сорок четвёртый уже подходил к концу. Эти несколько месяцев они провели в лесах, каких – то вечно сырых землянках, а то и просто под открытым небом. Они взрывали мосты, поезда. Был даже производственный цех на химическом комбинате. В результате многие квадратные километры просто обезлюдели. Бининг был доволен действиями группы. Но они старались не смотреть шире своей зоны. Бининг прилагал усилия к тому, чтобы не задумываться о том, что фронт уже ушёл далеко на запад и продолжает отступать. И это совсем не согласовывалось с тем, что говорил ему полковник Крец. Бининг чувствовал, что он ответственен за настроение в группе и внимательно наблюдал за тем, как к складывавшейся ситуации относились диверсанты. Узнав Найгеля немного лучше, он понял, что тому просто нравится убивать, и ему без разницы, кого он лишает жизни и для чего это делается. Это было ужасно, но приходилось с этим мириться. Было видно, что тяжело переживает Литке. Он перестал быть тем восторженным поклонником фантастических идей фюрера, и иногда можно было заметить, как он задумчиво, с какой – то щемящей тоской смотрит на запад. У Бининга тоже бывали такие моменты, но он умело маскировал их под командирским тоном и солдатской бравадой. А вот с Витцем творилось что – то непонятное.  

Тогда, пару недель назад шёл действительно проливной осенний дождь и вымокли все. Но простыл только Витц. И теперь прошло уже достаточно времени. А он всё никак не мог выздороветь. Витц вёл себя по меньшей мере странно. Он абсолютно себя не берёг, забывал принимать даже те нехитрые лекарства, которые у них были с собой. Ему становилось всё хуже. Это заметили все. А ему, казалось, было всё равно. Разве что по ночам донимал отвратительный кашель, засевший где – то глубоко в лёгких. Это была уже не обычная простуда. Но никто не мог понять одного – Витц сам довёл себя до такого состояния. Бининг не знал, что с этим делать, грозился его расстрелять как членовредителя. Но видя выражение лица Витца, понимал, что все эти слова бессмысленны. Тот его просто не слышит. Он молчал. Товарищи не догадывались, что он уже давно принял решение умереть. Витц не видел какого – то иного выхода для себя. Он был рад попасть в армию, считая, что таким образом избавился от присутствия отца в своей жизни. Даже поехать в отпуск для него было в тягость. Но теперь он просто устал. Ему опротивело быть убийцей, стрелять, резать, взрывать. Он знал, что, ещё до того как попасть в абвер, прослыл головорезом со стальными нервами и руками по локоть в крови. И всё только ради того, чтобы Фридрих Витц не издевался над своим сыночком? Не проще ли тому самому уйти в мир иной? Это решило бы сразу много проблем. Но обо всём этом он никому не говорил. Литке как – то попытался вызвать его на откровенный разговор, но он ответил ему грубостью и остался в паутине своих мыслей. Да и всё было теперь уже бесполезно. Он чувствовал, что добился своего и скоро должен был умереть. Это видел и Бининг, он не мог смотреть на это спокойно и решил, что Витца срочно должен осмотреть врач. Это было не самой лёгкой задачей в их условиях. Недалеко от их лагеря стоял небольшой посёлок. В одну из ночей Бининг и Литке отправились на разведку. Посёлок был вытянут в одну длинную улицу. Заглядывая в окна домов, они прошли её почти от начала до конца. Вдруг Литке что – то заметил.

- Эй, сюда!

Здесь были дома, выходившие окнами прямо на улицу. И в этом они были занавешены белым, а сквозь щель между занавесями Литке увидел блеснувший металл. Он не был специалистом, хотя их и обучали оказывать медицинскую помощь. Подойдя поближе Литке рассмотрел, что это были хромированные шпатели. Он вспомнил детство, и то, как мама привела его в поликлинику. Его там осматривал врач, он осматривал его воспалённое ангиной горло при помощи такого же шпателя. Просвет был узким, но удалось разглядеть, что внутри всё было покрыто белоснежной кафельной плиткой. Окно было плотно закрыто, но через него доносились звуки разговора. Скорее это было похоже на какое – то гудение. Слов было вообще не разобрать. Но это точно было то, что они искали. Как видно, у врача был посетитель. Они решили подождать. Через несколько минут из дверей вышла женщина. Свет в окнах продолжал гореть. Когда же сам эскулап выйдет оттуда?.. Затаившись, они стояли за деревьями. Было понятно, что долго это продолжаться не могло. Нужно было что – то решать прямо сейчас. Медик мог здесь дежурить до самого утра. Не стоять же им здесь всё это время… Мало ли здесь праздно шатающихся гуляк? Нужно было решить, вести ли им сюда Витца или наоборот доставить врача к нему. Нет! Первый вариант Бининг отверг сразу же. Витц еле ходит, и потом, если их здесь застанут, уйти вместе с ним от погони будет просто невозможно. Слишком опасно! Значит, придётся захватить врача. Командир поделился своим решением с Литке. Диверсанты перебежали через дорогу и вошли в дом. Он ответил молчанием. Здесь был небольшой тамбур, а прямо из него вела прикрытая дверь в комнату. Они постояли. Бининг, шедший впереди, застыл, как будто забыв русские слова.

- Заходите! – Голос из – за двери прервал его лингвистические потуги. Он был сильным как у молодого мужчины. Бининг решительно открыл дверь, но обомлел, увидев, что в белом халате сидя за столом  писал уже пожилой человек. Ему было неприятно тащить в ночной лес за шиворот человека такого почтенного возраста. Он был полноват и обладал густой седой шевелюрой и небольшой курчавой бородкой. Старик чем – то напомнил диверсанту отца, хотя совершенно не был на него похож. У него такие же выцветшие серо – зелёные добрые глаза. Но это Бининг понял уже позднее, через несколько дней, когда вспоминал события того вечера.

- Вы фрач? – Бининг умел подавлять в себе ненужные чувства.

Старик Никодим, которого все так и звали кто просто по имени, а кто - прибавляя при этом «дядька,» был обычным сельским фельдшером. Но Бинингу в такой ситуации не приходилось выбирать.

- Пойдёте с нами! Собирайтесь!

- Что? Куда?

- Советую не задавать лишних вопросов! Быстрее! –  Автомат, висящий на плече Бининга дулом вниз, угрожающе приподнялся.

Фельдшер улыбнулся, поглядев в его зияющее смертоносной чернотой отверстие. Ему было уже далеко за семьдесят, он пережил гражданскую войну и немецкую оккупацию и давно не боялся за свою жизнь. Он всей душой ненавидел немцев, хотя и никак этого не проявлял. Из – за преклонного возраста его даже не приняли в партизанский отряд, находившийся там неподалёку. Но он был истинным врачом по духу и слишком милосердным для того, чтобы кого – то убить. Он мог только спасать. И сейчас он видел тех самых немцев, врагов, которых прогнали отсюда несколько месяцев назад. Сейчас это был глубокий советский тыл. И они были здесь одни, слабы, им нужна была помощь. Было странно, но он даже не задумался о том, как и для чего оказались здесь эти немцы. Поэтому свои вопросы он задавал скорее просто потому их приход среди ночи  был для него неожиданностью.

Вышли в сырую, ветреную темноту. Чуя чужаков, за забором вдруг залаяла собака. Они уже ушли на несколько дворов вперёд, а она всё продолжала лаять.

- Что за глупое животное? – Бининг немного нервничал. – Не хватало ещё так нелепо проколоться из – за какой – то вшивой псины…

Словно услышав его, где – то сзади скрипнули калиткой.

Они замерли.

- Тсссссссс… - Бининг, глядя Никодиму прямо в глаза, приложил указательный палец к губам.

Улица была темна, и вдруг в одном из домов зажёгся свет. Посёлок был маленьким, всего в одну улицу, хотя и длинную. И то, что лаяли собаки, могло означать только одно. Кто – то пришёл. Никодим был одним из немногих мужчин, которых не взяли на фронт. И посёлок состоял почти из одних женщин и детей. Они ждали мужей, отцов, братьев. Война была в самом разгаре, поэтому придти их близкие могли только комиссованными по ранению. Они ждали, что к ним постучится родной человек. Без ноги, без руки. Но живой. Ждали со страхом и нетерпением, поэтому откликались на любой шум. Вот кто – то выглянул на улицу и что – то разочарованно проворчав, скрылся. Был слышен женский голос.

Диверсанты стояли в ожидании, когда всё успокоится. Вдруг из – за облаков вышла луна. Диск её был круглым как блин. Отсутствие на улице фонарей сразу стало незаметно. Всё вокруг было залито бледным светом. Бининг на доли секунды растерялся, не зная, что нужно делать: продолжать ждать, пока всё успокоится, или бросить этого старикашку и бежать отсюда сломя голову, пока их не заметили и не позвонили, куда следует… Но вскоре всё стихло, можно было двигаться дальше. Они не заметили, как преодолели остальной путь до лагеря, где оставались Витц и Найгель.

В землянке, выкопанной в стене оврага, где они устроились, было тепло, хотя и сыро, капли влаги стекали вниз по стенкам и плохо впитывались в утоптанный грунт. Землянка была закрыта, оставлены только вход и нечто вроде дымохода, который Литке соорудил по всем правилам инженерного искусства. Света почти не было видно. Лишь изредка в ночной темноте проглядывали яркие сполохи. О том, что здесь кто – то есть, можно было догадаться и по – другому. Витц был в беспамятстве и кашлял, кашлял, кашлял… Он не переставал. Это здорово донимало Найгеля. Он был готов хоть сейчас придушить этого полоумного. Толку от него здесь всё равно никакого, одни лишь неприятности. Этот Бининг с ним возится… Куда он вообще попал? Какое – то сборище изнеженных институток. И за что ему, Найгелю, такое наказание? Он мечтал поскорее вернуться из этой затянувшейся командировки к своим. Временами он уже начинал сомневаться в том, что послушал тогда этого Клабке… Желая уйти от надоевшего кашля, Найгель выбрался наверх и сидел, прислонившись спиной к стволу дерева. Несмотря на холод, он был в сладкой полудрёме. Но даже сейчас он продолжал слушать лес. Где – то в стороне треснула ветка. Найгель мгновенно стряхнул с себя тяжелую сонную пелену. Вот стало видно мелькание фонариков. Ага, значит, они возвращаются. Огни понемногу приближались. Их было трое. На всякий случай снайпер неслышно отполз в сторону. Путники подошли к землянке и шедший впереди открыл её, сдвинув в сторону связанные вместе ветки лапника, прикрывавшие вход. Пламя костра, горевшего внутри, осветило его лицо. Это был Бининг. Всё в порядке. Как видно, третий – это врач, которого привели к этому недоумку. В землянке было тесно, но все трое вошли внутрь. Хм!.. Найгель сам себе скорчил недовольную мину. Как же, как же… Фон Бининг заботливый командир, а этот интеллигент Литке, ещё толком не нюхавший пороха, товарищ, не равнодушный к чужой беде. Намного проще было пристрелить этого хлюпика прямо здесь. Найгель заглянул внутрь, просто обозначив своё присутствие, и сдерживая презрение, снова вышел. Они притащили сюда старика. Интересно, оставил ли маразм ещё ему немного мозгов… Хотя для Витца уже всё давно было кончено. Как только фон Бининг может этого не понимать? Хотя, наверно, он всё понимает, просто боится себе признаться в том, что не может с этим абсолютно ничего поделать. Он командир, а перед этим оказался бессилен. Но в этом виновны, прежде всего, те, кто пустил сюда этого слюнтяя Витца. Удивительно, что он вообще оказался на службе в Абвере.

В землянке не слышали внутреннего монолога Найгеля. Бининг и Литке наблюдали за тем, как фельдшер, перевернув Витца на спину и задрав его куртку, прикладывал к его груди стетоскоп. Он слушал душераздирающие свисты и хрипы, кивал и многозначительно кривил губы.

- Ему срочно нужно в больницу…

- Дайте нам нужные лекарства.

- Хм… У него двустороннее воспаление лёгких… Ему нужны лекарства, стационар, тепло, сухая постель и уход… Может быть, так он сумеет выжить. Но если он останется здесь, то умрёт уже в ближайшее время.

- Значит, всё было зря, – нужно было принимать какое – то решение. Его размышления прервал Найгель.

- Командир, за вами идут. Я слышу собачий лай, голоса.

- Чёрт… Всё – таки привели с собой хвост.

Он повернулся к землянке. Было очень мало времени.

- Найгель! Возьмите старика… Он всех нас видел. Вы знаете, что нужно делать?

Снайпер утвердительно кивнул. Потом Бининг, вспоминая это, удивился тому, что отдал этот приказ как – то легко, без колебаний. А ещё глаза… Они действительно похожи были на отцовские – своей добротой.

Сам Бининг следом вошёл в землянку после того, как Найгель вывел оттуда фельдшера.

- Литке, осмотритесь вокруг там снаружи. Мы снимаемся.

Он остался наедине с больным. Вздохнув, Бининг вынул длинный нож. Он подошёл вплотную к Витцу, лежащему на брошенных на пол ветках лапника. Бининг опустился на колени и приблизился вплотную к шумно дышащему больному.

- Прости меня… - Он приложил нож остриём к телу Витца между рёбрами прямо напротив сердца и вдруг словно застыл. Он не мог взять и убить его, вот так, просто. Он помедлил и через силу вдавил клинок в Витца. Тот охнул и в бредовом угаре пробормотал что – то. Бининг провернул нож вокруг оси и взвыл. Это был стон от боли, где – то там, внутри, она разъедала его словно кислота. Витц хрипел недолго, затих. У него были открыты глаза. Бининг ладонью закрыл их. В лесу начинался бой, всё перебивал грохот их МГ – 42.

- До свиданья, Йохан… Увидимся… В аду. Конечно, увидеться мы можем только в аду. Но это будет непременно, потому что больше нас никуда не пустят. Ну а пока ты ещё послужишь Рейху, – он усадил его, привалив к стенке землянки, достал гранату. Погладил её ребристую поверхность. Вот и пригодилась! Он вспомнил, как снял её с ремня у русского солдата во время одного из боёв. Вытащив чеку, Бининг аккуратно вложил гранату  под мышку Витцу, так чтобы тот своим телом прижал спусковую скобу. Русские непременно захотят поговорить с Витцем по душам, не зная, что он уже отдал Богу душу. Они начнут его трепать, граната выпадет, скоба отсоединится… И на пару – тройку человек в облаве будет уже меньше… Он подумал о том, что проявляет какое – то несвойственное самому себе спокойствие. Только что убил своего товарища. Наверное, это было действительно было целесообразно. Бининг старался в это верить. Хотя скорее всего он просто очерствел, достиг высшей степени профессионализма. Теперь смерть стала просто работой. Он это понимал. Курт вынырнул наружу и осмотрелся. Наступающие подходили всё ближе, и от выстрелов в тёмном лесу с высоченными корабельными соснами стало светло как днём.

- Отходим!

Отстреливаясь, они отходили. Преследователи понемногу отставали от них. Но у них собаки… Это было плохо. Вскоре громыхнул взрыв. Бининг удовлетворённо кивнул. Они перешли через небольшой ручей. Всё стихло. Их потеряли.

1950 год.

Найгель лежал на высоком пригорке, прикрытый со всех сторон зарослями кустарника. Он доставил ему немало хлопот, пока он, чертыхаясь, сумел - таки окопаться. Хотя в целом земля была мягкой. Не то что глинистый грунт на полигоне офицерской школы СС… Да, это жестокое испытание навсегда врезалось в его память. Последний экзамен. Их десятерых поставили в ряд. А напротив них на расстоянии ста шагов стояли десять танков. Машины, негромко урча, разогревались. Танки ждали их. Да, чтобы проехаться прямо по ним. Найгель же и его товарищи должны были окопаться сапёрными лопатками за двадцать минут так, чтобы остаться в живых. Кто не сумел… Тот сам был виноват и решил свою судьбу. Найгель работал методично, выгребая грунт, камней там тоже хватало. Их инструкторы особенно не церемонились. А может такое место вообще было выбрано умышленно. Но Найгель был спокоен. Сердце только бешено колотилось. Но это было нормально и работать ему не мешало. Если им дали такое задание, значит с ним можно справиться. Впрочем, ему и повезло. Он был в середине строя. А вот слева от себя слышал надрывные стоны товарища. Как видно на месте, куда его определили, когда – то росло дерево. Его выкорчевали, когда готовили полигон, но корни, конечно, удалять никто не потрудился. Курсант пытался со всего маху рубить их сапёрной лопаткой, но это была акация или что – то подобное и у него ничего не получалось. Он бросился к инструктору, показывая ему, что такая задача просто непосильна человеку, да ещё за такое короткое время. Но тот лишь оттолкнул его, выхватив из кобуры «Вальтер» и гаркнув, что пристрелит его как собаку прямо здесь безо всяких проверок, если он не вернётся на своё место. Мартин – так звали того эсэсовца – вернулся. Он кинулся наземь и снова начал свои лихорадочные попытки. Но он в любом случае не успевал. Он понимал это, и у него началась истерика. Было странно видеть эсэсовца в таком состоянии. Он был растерян словно ребёнок, сломлен. Окопавшийся уже Найгель поглядывал с неоднозначным чувством, как Мартин то вновь борется с этими злосчастными корнями, то, плача, бросает лопатку оземь, начиная молиться. Ещё полчаса назад они были равными, товарищами. Но Мартин вытянул несчастливый билет, и теперь для него всё кончилось, он вызывал презрение. Найгель же был готов. И это навевало странное чувство превосходства над однокашником, хотя тот ни в чём не был и виноват. Он ведь и сам мог оказаться в таком положении. Но Ульрих даже в мыслях не допускал, что мог бы позволить себе так вести. Его мышцы ныли от боли после адской работы, а ладони были покрыты кровавыми волдырями. Но это была приятная боль. Отпущенное им время подходило к концу, и вот танки, взревев и выпустив в воздух клубы чёрного дыма, двинулись к ним. Монотонно шумя, они медленно приближались. Найгель опустился  на дно своего убежища лицом вниз, прикрыв голову, уши руками. Он хорошо потрудился, но всё равно когда над ним начала проползать эта чёрная многотонная громадина, заслонившая собою свет, в груди у него появился какой – то холод, резанувший где – там внутри. Мерзкое чувство. Но спустя время, уже в бою, он понял, для чего это делалось. Его было очень трудно чем – то испугать.  И сквозь оглушительный шум моторов и металлический лязг широких гусениц, он слышал сдавленные крики людей. Для него же всё закончилось благополучно. Во всяком случае в этот раз. Но по – другому просто и быть не могло. Он предназначен для высоких целей. Подумав так, Найгель усмехнулся. И это не просто везение. А вот кто – то оказался не столь достоин. На другом краю от него, извиваясь в жутких корчах, дико орал курсант, ему полностью отдавило одну из ступней. Другой сразу погиб, расплющенный в своём ненадёжном укрытии. Ирония судьбы – самому себе добровольно копать могилу. Но всё было как в полусне. Он был словно пьян от счастья. Где же Мартин? Он глянул на место рядом с собой. Но там его не было, ни мёртвого, ни живого. Найгель думал, что от него действительно избавились обещанным способом. Но на самом деле всё было намного прозаичнее. Командование СС не привыкло попусту разбрасываться деньгами, которые тратились на обучение кадров. Поэтому Мартин попал в банду Дирлевангера. Они встретились как – то уже позднее  в Польше при очень интересных для него самого обстоятельствах. Но тогда на полигоне он не подумал о том, что ему представиться возможность взглянуть на всё и с противоположной стороны… А зря. Хотя какое ему вообще дело  до этого малодушного труса? Теперь – то уж тем более… Может, уже где – то и нашёл свою настоящую могилу. Скорее всего так и было. О смертности в подразделении Дирлевангера ходили легенды. Его бросали всегда в самое пекло, поэтому часто оно бывало выбито до последнего рядового. Впрочем, сейчас нужно было подумать о себе. В последнее время Бининг стал слишком уж нервным. Ха – ха! Конечно, он ничего не может сделать. До них никому на всём белом свете совершенно нет никакого дела… Ну может кроме советских спецслужб. Всё же надо быть с Бинингом поаккуратнее. А то ещё не ровен час пристрелит в пылу командирского негодования. Сейчас Найгель был в очередной самоволке. Ночью он, покинув дозор, ушёл на охоту. Он охотился на людей. Наверно, его можно было назвать маньяком. Иногда он и сам об этом задумывался. Он уже давно заметил, что получает наслаждение от созерцания чужой боли, смерти. В то же время ощущение было весьма болезненным, временами ему становилось даже стыдно. Это было его слабым местом. А он привык всё и всегда контролировать, даже собственные эмоции. Но в последнее время ему это не очень хорошо удавалось. Чувство стыда было в зачаточном состоянии. Ничего с собой поделать он не мог. Чужая боль стала для него наркотиком. Причём больше всего его радовали не физические страдания жертвы, а духовные. И сейчас он был в ожидании. Как паук, сидя в тёмном углу, ждёт очередную бабочку, чтобы выпить весь её жизненный сок, он ждал здесь, на этом пригорке. Сейчас было раннее утро, и небольшой посёлок, на который он глядел через цейсовский бинокль, только начинал просыпаться. Здесь была всего одна улица, да и та не слишком длинная. Он знал, что у русских подобные селения назывались хуторами. Найгель наблюдал, как пастух выводил коров на выгон, забирая их у хозяев. Женщины помогали ему, подстёгивая животных хворостиной. Найгель занимал господствующую высотку, поэтому ему были видны сверху все дворы и закоулки в них. В одно из домов на крыльцо вышел мужчина. Позёвывая спросонья, он смотрел в спину, как видно, жене, выгоняющей свою скотину. Она наконец управилась со своим делом и, повернувшись назад, увидела, что тот на неё смотрит. Улыбнулась. Это была счастливая семья. Это было именно то, что искал Найгель. Это то, что он сейчас разрушит. Он быстро схватил винтовку.  Мужчина, тем временем, на свою беду спустился во двор. Снайпер заменжевался. В кого он будет стрелять сразу? А можно сразу в обоих! Он не будет их убивать сразу! Не – ет! Это было бы вообще неинтересно, этой порцией чужой боли его жестокость не была бы удовлетворена.  Не затем он тащился сюда через дебри за добрых десять километров, чтобы убить их, не дав им прочувствовать всего. Это была обычная деревенская семья. Супругам было, наверно, немного за тридцать… Гм… Значит, где – то в доме, скорее всего, находится ребёнок! И вполне могло быть, что даже и не один! Как ему сразу не пришло это в голову. Он убрал палец со спускового крючка. Его лицо тронула улыбка. Если бы кто – то глянул на него в тот момент со стороны, то у него даже сомнений бы не возникло в том, что перед ним маньяк. Найгель наблюдал сцену обычной семейной жизни. Муж снял с себя рубаху и склонился над большим чаном. А жена поливала воду ему на спину. Было видно, что им обоим это приносит удовольствие. Мужчина был высоким, плечистым. И жена любовно оглаживала его по плечам. Он отфыркивался от попадавшей ему в нос воды. Вдруг он начал плескать воду в неё. Женщина в шутку отдалилась, деланно ругаясь на супруга. Тот продолжал, а она отбежала ещё немного. Найгель обратил внимание на её икры, налитые, полные. Вообще вся она была здоровой, крепкогрудой, с румянцем на щеках, обрамлённых русыми волосами. Ему нравились такие женщины. «Совсем как немка…Нет, это животное не должно обладать такой прекрасной женщиной». Найгель хотел попасть ей в позвоночник. Тогда она будет обездвижена. И… потом этот мужлан спрячется в доме и оттуда в страхе будет наблюдать, как убивают его жену. Но она стояла к Найгелю лицом. Она была прекрасна в этот момент. «Ну же повернись…» - он испытывал настоящее томление словно был наедине с этой женщиной. Но вот, уворачиваясь от очередной порции брызг, женщина повернулась спиной в прицел. Он прицелился и выстрелил. Снайпер был точен. Его болезненная лихорадка никак не сказывалась на стрелковых качествах. Пуля попала женщине точно в позвоночник, чуть повыше крестца и перебила спинномозговой нерв. Найгель увидел, что её лицо исказила гримаса боли. Садист испытал почти плотское наслаждение. Это было фантастически, он впадал в транс. Она упала на землю, её платье задралось, обнажив при этом полные белые ноги. Да, теперь эта прекрасная дива, подобная изваяниям древних скульпторов, не принадлежала никому. А ноги её, ещё секунду назад быстрые и лёгкие, безжизненно лежали на земле. Муж кинулся к ней. Он не понял, что случилось. « Ничего не боятся. Как олени в девственном лесу, где никогда не было охоты… Ну ничего, он это исправит.» Найгель выстрелил ещё раз, совсем рядом с супругами. Он намеренно ни в кого не попал, желая продлить ужасное действо, просто хотел отпугнуть мужа, чтобы он смотрел на всё это со стороны. Но этот русский, не поняв даже, почему вдруг по ним стреляют. Только посмотрел в его сторону, примерно определив, откуда раздавались выстрелы. Расстояние было чуть менее полукилометра, поэтому ему отчётливо слышны были хлопки… Но и только… Он не боялся. Это было странно для Найгеля. Он нормально относился к тому, что сам не боится смерти. Девизом эсэсовцев было нести смерть и принимать её. Но этот деревенщина… Он ведь не служил в СС! Мужчина тем временем, поняв, откуда стреляют, подхватил жену на руки и попытался перенести её за сарай, стоявший напротив дома. Он был бы надёжным укрытием от снайперских пуль. Найгель, задумавшись о странном для него поведении русского, упустил момент. И мужчине удалось спрятаться вместе с раненной женой за строением. Теперь в перекрестье прицела стрелок видел лишь дощатую крышу. От досады он кусал губы. Сидеть там они могут сколько угодно, а вот ему нужно уже и ретироваться отсюда. Даже в этот момент экстаза мозг, тем не менее, продолжал трезво оценивать эту ситуацию и возможный риск. Но в этот момент он увидел то, что остановило его. На крыльцо вышел ребёнок. Судя по росту, это была девочка лет трёх от роду. Она что – то говорила родителям. Видимо они загоняли её внутрь помещения. Но ребёнок, видимо, не послушался.  Найгель выстрелом перебил ей правую ножку. Она упала и заплакала навзрыд, сидя в постепенно растекающейся луже крови и держась за своё раненое колено. Её коротенькое платьице окрасилось алым цветом. Стрелок всадил ещё одну пулю в дверной косяк совсем рядом с ней. Это был вызов для её отца. Вот! Это было именно то, что нужно. Теперь – то русский уж точно высунется. У него кончились патроны. Найгель судорожно перезарядил оружие. Он успел вовремя, потому что произошло именно так, как он рассчитывал. Отец, уже не помня себя от горя, бросился на помощь плачущему ребёнку. Найгель был наготове, поэтому хоть и движение было очень быстрым, открытое пространство не таким уж и большим, он сумел его зацепить. Мужчина тоже был ранен в ногу, чуть пониже колена. Он замедлился, но был сильным и поэтому, хоть и заметно хромая, продолжал двигаться к дочурке. Последовал выстрел в спину. Русский упал, но продолжал ползти вперёд. Это  несколько разозлило Найгеля. Ему было неприятно видеть, что раненый был не сломлен. Неужели эти животные пытаются уподобляться им, высшей расе? Это дико прозвучало в его воспалённом мозгу, и, получше прицелившись, он всадил пулю прямо в затылок мужчине. Тот наконец остановился. Найгель смотрел на лицо девочки. Она, увидев вдруг, что случилось только что, перестала плакать и просто растерянно смотрела перед собой, широко раскрыв глаза и только лишь легонько всхлипывая. Расстояние было большим. Поэтому он только видел то, что происходит, но до него не доносилось ни единого звука. Это было словно немое кино. Это была драма целой семьи, но для него это было представлением из разряда тех, что показывал этот свинья Чарли Чаплин. Так было принято его называть. Но он был вынужден признать, что сегодняшние актёры играли куда лучше. Он был просто в восторге от тог, что видел. Вдруг Найгель словно очнулся. Нужно было уходить. Его могли заметить. Он в последний раз глянул в прицел и увидел вдруг, что и женщина ползёт к девочке. Он тащила нижнюю часть тела, абсолютно ей неподвластную, подтягиваясь на сильных руках. Вдруг она повернулась в его сторону. Она не видела его и даже смотрела немного в другом направлении. Но Найгель почувствовал, что взглядом, обезумевшим от горя, она ищет его. Женщина ничего не понимала. Зачем кому – то понадобилось в них стрелять? Перед кем они виноваты? Для Найгеля же всё было логично. Они были виноваты одним тем, что были счастливы. А его выводил из себя один вид счастливого человека.  Быть таким имел право только он. Обладать особями вроде этой русской имел право только он. Впрочем, как и другой, не мене достойный ариец. Но он добился своего. Он причинил им всем горе, разрушил один маленький для окружающих, но именно для этих троих огромный мир любви и счастья. Найгель был доволен собой. Всё получилось так, как он хотел. Двумя последними выстрелами он добил мать и дитя. Он сделал это не потому, что хотел их смерти, и не из желания прекратить их мучения. Просто они ему наскучили как дешёвая проститутка, удовлетворившая похоть привередливого клиента.

Снайпер оставил свою лёжку и быстро возвращался в лагерь. Этот балбес Бининг, наверно, из себя выходит, проснувшись и увидев, что он оставил пост. Путь был неблизким, но он быстро преодолевал расстояние, пользуясь лесными тропами. Он хорошо помнил их, хотя прошёл по ним всего один раз. Он мысленно поблагодарил себя за высокие профессиональные качества.

Идя к лагерю, диверсант подумал вдруг, что неслучайно вспомнил Мартина. Ведь они виделись после того случая в училище уже в сорок третьем году в зондеркоманде Дирлевангера только потому, что и сам Найгель оказался там. До той поры он слыл безупречным эсэсовцем. Он был излишне жесток, что, впрочем, приветствовалось. И был безупречен. На его биографии не было ни малейшего пятнышка. Вся его жизнь была усеяна чужой болью,  но с точки зрения нацистов она была прямой и честной. Гитлерюгенд! Затем служба в армии, откуда его попросту отпустили в запас. Это было довольно частой практикой. Германии после первой мировой навязывали такое условие, что она может иметь строго лимитированное количество солдат рейхсвера. Они должны были служить не менее двенадцати лет. Но военачальники это условие редко соблюдали. Иногда Найгель задумывался, почему он тогда демобилизовался, ведь мог и остаться. Ему было скучно, хоть он этого и осознавал. Штурмовые отряды! Это было интересно… То, что они творили, привлекало его и таких, как он. Он ещё не догадывался о том, что в скором времени вся страна станет чем – то подобным. А потом были СС. Перейдя в новую структуру, он не забыл про труппфюрера Хирше. Вскоре за ним пришли из гестапо. Больше Хирше никто не видел. Найгелем, рассказавшем о мыслях Хирше, а что – то и добавившим от себя, руководило одно соображение: это когда – то ему зачтётся. Потом были школа СС и Восточный фронт. А после, в сорок втором, удача ему изменила. То, что произошло, было позором, хоть он и не был в этом виноват ни на йоту. Во время одной из артподготовок русских он был контужен взрывом близко разорвавшегося снаряда и привален блиндажными брёвнами. Его откопали уже русские. Он не сразу пришёл в себя. И было уже поздно. Это был плен… И его отправляли в русский тыл. Найгелю в самом страшном сне не могло присниться, что он когда – то окажется в этом положении. Марш был долгим. И это давало ему время всё обдумать. Но много времени ему и не понадобилось. Он сразу пришёл к выводу, что ему, эсэсовцу, ничего хорошего от русских для себя ждать не приходилось. Улучив момент, когда они проходили крутой поворот на лесной дороге и на какой – то миг шедший сзади конвоир терял его из виду, он кинулся в чащу. Его примеру последовали несколько других. Но они были не столь удачливы, потому что не были к этому готовы, а потратили драгоценные секунды на раздумывания. Вслед послышались выстрелы. Найгель не знал, откуда вдруг у него, голодного и избитого,  взялись силы, на тот рывок. Но он летел как волк, уходящий от охотничьей облавы. Он не слышал криков товарищей по несчастью, которым попали в спины. Он бежал, бежал, спотыкаясь о корни деревьев и уворачиваясь от стволов. Русские бежали следом, они что – то кричали. Он не понимал, хотя и прекрасно знал их язык. Полноценную погоню организовать русские не смогли, иначе все конвоируемые просто разбежались бы. Он не знал, куда бежит. Уже потом, поняв, что оторвался от преследования, Найгель перешёл на шаг. Боялся ли он в этот момент смерти. Нет… Он просто считал её сейчас бессмысленной. Ведь он был для этого слишком молод и силён. Они ушли далеко от передовой. Голодный, оборванный, он петлял между боевыми порядками Красной Армии, переходил через линию фронта. Он не был этому научен, но ему всё – таки удалось. Он был счастлив, хотя и понимал, что сразу попадёт из огня, да в полымя. Действительно, снова начались бесконечные допросы, избиения. Но Найгель знал эту систему изнутри, их методы и что когда – то это должно закончиться. Он думал только об одном – главным было не сломаться под ударами тяжёлых сапог собственных коллег духовно. Отбитые почки и сломанную челюсть можно было вылечить. А вот когда против тебя свои… Это было тяжело. Но он выдержал и попал после всего этого в зондеркоманду Дирлевангера. Это была ирония судьбы, насмешка… Потому что там он встретил Мартина, того самого, над которым в душе смеялся во время экзамена в школе СС. Они оказались бок о бок. Эта банда отчаянных головорезов, во многом состоявшая из уголовников всех мастей, всегда была там, где горячо. Поэтому иногда бывало так, что и от роты оставался десяток бойцов. Это было страшно, их – то уж точно никто не собирался жалеть, они были просто стреляющим мясом. Хотя и дрались как одержимые. Не мудрено, что через пару месяцев Найгель угодил – таки в госпиталь с ранениями в плечо и руку. Там он, идя по коридору, услышал вдруг знакомый голос. Наверно, у кого – то другого застыла бы кровь жилах, но его нервы были крепкими. Он обернулся и увидел Гюнтера Клабке, следователь гестапо, занимавшийся его делом, которому Найгеля передала тайная полевая полиция. Видимо, его действительно посчитали изменником родине, если всё приняло тогда столь серьёзный оборот. Да, до сих пор обидно было об этом вспоминать. Ладно, дело прошлое. Но следователь Клабке!.. Ну конечно, это был его визгливый фальцет. Найгель, обладавший могучим телосложением, даже сейчас, с раненой рукой, мог бы запросто проломить черепушку этой тощей тыловой крысе. Удивительно, но на хороших казённых харчах даже живот не смог наесть. Найгель не любил худых людей, у него к ним было предубеждение. Ульрих считал, что таким субъектам опасно доверять. Надо отдать ему должное, что в отношении Клабке Найгель был абсолютно прав. Хотя может всё потому, что Ульрих всю свою жизнь и встречался только с людьми вроде Клабке. Он понимал, что их методы были разрешёнными, но смириться с этим было трудно. Он вспомнил всё. Вперив взгляд в лицо своего мучителя, он словно отключился от реальности. Клабке каким – то шестым чувством ощутил этот взгляд, полный ненависти истерзанного когда – то человека, который сам привык издеваться над другими. Он подошёл к Найгелю, но тот словно не видел его. Следователь, обладавший фотографической памятью, узнал его и подошёл. Он помахал рукой перед носом бывшего подследственного. Наконец тот вернулся к действительности.

- Найгель, Найгель… Вы ли это?.. Вижу вам крепко досталось. – Найгель молчал. – Понимаю, вы готовы меня разорвать… Но и вы должны понять меня, ведь я подневольный, такой же как и вы винтик нашей огромной машины, строящей  наш новый светлый мир… - Клабке задумался на долю секунды, не лицемерит ли он, говоря так высокопарно. Потом он снова хитро посмотрел на Найгеля, как будто ему вдруг пришла в голову некая оригинальная идея. – Найгель, а ведь если вы захотите, я могу вам и помочь…

Гюнтер Клабке занимался делом Курта фон Бининга. Поступили сигналы о том, что он будто бы высказывался нелестно о существующем режиме, не совсем удачно провёл пару последних операций – он был командиром диверсионной группы. Кого – то другого уже за одно не слишком осторожно сказанное слово уже утащили бы в застенки гестапо. А тут на тебе, церемонятся… Ох уж этот Бининг… Он доставил ему немало хлопот. Клабке с самого начала с большой неохотой брался за всё это. Но его мнения не спрашивали, а просто давали распоряжения… Бининг был офицером абвера, причём одним из его лучших офицеров. На его диверсиях учили начинающих. Кроме того, он был дворянской крови. Отец – бывший полковник рейхсвера, хоть и опальный, но со множеством влиятельных друзей. Да и сам Бининг – младший не так прост. Член НСДАП, носитель Железного Креста и других наград… К нему не давали подобраться. И надо же было так получиться, что именно Клабке дали его в разработку. Как он должен был вести следствие, если не может даже толком допросить человека. Эх – х… Собачья работёнка… И теперь, когда он увидел Найгеля, вспомнил все обстоятельства его дела, то вдруг подумал, что можно было бы действовать нестандартно. Тем более что только так он может решить задачу. Да… Найгель обладает удивительным сочетанием качеств. Да, он патологически жесток. Но он только внешне всего лишь тупоголовый дуболом. который только и может, что крушить всё кругом. На самом деле он ещё и весьма хитёр, изобретателен и находчив, он мыслит необычно. Да, только такой человек мог в одиночку вернуться из глубокого вражеского тыла, а потом выдержать их допросы и не сломаться. А он не сломался. Следователь видел это тогда и сейчас.  Найгель смотрел на Клабке, ожидая подвоха, но нет, похоже Клабке был настроен вполне миролюбиво. Но что ему нужно от него?

- Герр Клабке, я не совсем понимаю, чего вы от меня хотите и чем можете помочь. Один раз вы уже мне помогли…

- У – у –ульрих!.. – Он трепанул его по здоровому плечу. – Не обижайтесь, я вас прошу. И я действительно могу разобраться с вашими нынешними проблемами…

- Создав при этом новые?.. – Этому сукиному сыну определённо что – то было нужно от Найгеля, он отметил про себя, что тот впервые с момента их знакомства назвал его по имени. Нужно быть осторожным с этим лисом!..

- Пройдёмте…  Иногда и стены слушают.

Только когда они вышли на улицу, Клабке рассказал о том, что считал нужным. Это был неожиданный поворот. Стать секретным агентом гестапо… Найгелю такие мысли даже в голову никогда не приходили. Он знал, что гестапо использует секретных агентов и просто осведомителей, но он никогда не собирался стать таковым сам. Об этом он задумывался только при разговорах на всякие скользкие темы: не является ли его собеседник провокатором? В то время, когда все следили за всеми, подобное вполне могло оказаться правдой. Поэтому он всегда старался держать язык за зубами. И эта мера предостережения ни разу его не подводила.

- Ульрих… Вы умный человек. – Видя, что его бывший подопечный начинает менжеваться, гестаповец решил надавить на самое его больное место. - И должны понимать, что в этот раз вы чудом уцелели. В следующий раз удача может от вас отвернуться. Вы также будете воевать, ходить под пулями. Но это совсем другое. Ювелирная работа… А сейчас вы просто пушечное мясо. Вы просто должны будете подтвердить или опровергнуть наши сведения о Бининге. Ну а потом я, приводя как довод ваши прежние заслуги, смогу похлопотать перед начальством. Вы не можете спорить с тем, что ничего не теряете…

- Я согласен! – Найгель почувствовал, что здесь для него действительно может открыться какая – то лазейка.

Сразу по выздоровлении Найгеля отправили в диверсионную школу Абвера. А при первой же возможности он должен был попасть в группу Бининга. Теперь он был для всех обычным солдатом. Эсэсовец Ульрих Найгель словно испарился в архивах. Найгель не был уверен, что это не навсегда. Но всё же было решено. СС и Абвер издавна соперничали друг с другом, не столько помогая друг другу, сколько желая показать себя с лучшей стороны. Это было в порядке вещей. Но именно поэтому даже мыслей не могло быть о том, чтобы предупредить руководство школы, о том, куда именно следует направить нового курсанта после обучения. Полковника Креца, начальника школы об этом будто бы случайно попросил один из офицеров вермахта на одном из званых ужинов. Офицер говорил, будто Найгель служил под его началом и проявил себя с самой лучшей стороны. А всем известно, что Бининг один из лучших командиров. Это выглядело просто как просьба старого сослуживца. На самом деле разговор этот не был случайным, а офицер тоже принадлежал к агентуре гестапо. Крец был старым служакой, но даже он не увидел в этом ничего подозрительного. Тем более что Найгель действительно был очень хорош. Поэтому когда Бининг вернулся без своей группы, его запросто включили во вновь созданную.            

 Наконец он подошёл к месту.

- Где вы были?! – Бининг направил на него ствол «вальтера».

- На охоте… - Найгель устало вздохнув, поставил свою винтовку прикладом на землю. 

- Снова стреляли по людям как по мишеням в тире ради забавы? Послушайте, вы!.. Вы… Вы забываетесь! Мы – Абвер, а не эти выродки из зондеркоманд СС! Мы солдаты, и убиваем. Да, да… Но только если это действительно нужно… Когда это целесообразно тактически и… стратегически! Я лично собираюсь убить ещё не одну сотню этих диких славян. Но я это буду делать не ради забавы, а потому что того требует рейх. Вы же нас просто подставляете! Что будет, если вы попадёте в руки солдат из рейдовых групп? Вы такой кремень, что даже под пытками не выдадите нас? Похвально, если так! Но зачем так рисковать?! Найгель, вы идиот, безмозглое животное! У меня в лексиконе не хватает ругательств, чтобы охарактеризовать вас должным образом…  – В других условиях Бининг застрелил бы такого подчинённого. Но сейчас он не мог себе позволить это сделать. И Найгель об этом догадывался. Он отвернулся, чтобы скрыть свою улыбку. Ему было приятно, что он и его товарищи заслужили столь неравнодушную оценку. – Всё же я постараюсь найти способ заставить вас исполнять свои служебные обязанности как положено. А раз уж вы такой любитель приключений, сейчас вы с Литке пойдёте на поиски провизии.                      

Литке, полуприкрыв глаза, шёл по узенькой тропинке, слушал тишину леса. На самом деле тихо здесь казалось только сначала. Лес жил своей жизнью, шумел зеленью листьев, хлопаньем птичьих крыльев, падением орехов на землю, стуком дятлового клюва о древесный ствол. Диверсант с детства был городским жителем, привычным к визгам автомобильных клаксонов, звонкам трамваев, многоголосому говору толпы. И он думал, что без всего этого ему будет даже некомфортно. Но прожив уже столько лет в лесу, он полюбил его шелест, шуршание листьев под ногами, треск прошлогодних веточек. Бининг даже делал ему за это замечания, ходить нужно неслышно, мягко как кошка. И Литке умел это, но так приятно было позволить себе такую, одному ему понятную радость. Глаза отдыхали, медленно скользя по резным зелёным шевелюрам. На миг он даже забылся, и пробудил его от благостной неги шипящий окрик Найгеля, шедшего немного позади: «Постой-ка, я вижу небольшой домик! Наверно, это охотничий домик или избушка лесника… Обойдём его с тыла».

Диверсанты вышли к берегу озера, на котором и стоял сруб, деревянный, с широкой террасой. Перебегая от дерева к дереву, они приблизились к задней стороне строения. Был слышен разговор. Два голоса: немного хрипловатый мужской и детский. Слов было не разобрать, но этого было и не нужно. Было понятно, в доме мужчина и ребёнок, с которыми, в случае чего, они легко справятся. Но Литке и не собирался с ними воевать, думая просто взять у них небольшой запас еды. Хотя этот псих… Найгель… Этому ненормальному может прийти в голову всё, что угодно. Пока он обо всём этом размышлял на ходу, Найгель обогнул угол дома и, взбежав на террасу, распахнул дверь. Ульрих довольно хорошо знал язык этих ненавистных ему славян, поэтому с порога крикнул по-русски: «Всем стоять!». Да, они не ошиблись, здесь были только старик и девочка лет пятнадцати, судя по всему его внучка. Они смотрели, как Найгель поигрывает парабеллумом в руке, обходя вдоль стен большой комнаты, в которой стояли стол, несколько табуретов, платяной шкаф, трюмо и каменная печь. На Литке, стоявшего у порога и медлившего почему-то со своей просьбой, они не обращали внимания. Да он и сам был словно загипнотизирован, оказался в двусмысленном положении. Он Вильгельм Литке, немецкий солдат. И должен поддерживать товарища по оружию в деле уничтожения унтерменшей, если для этого предоставляется возможность. А сейчас как раз один из таких случаев. И можно быть уверенным, что снайпер не преминёт им воспользоваться по своему усмотрению. Это с одной стороны. А с другой он в самом себе наблюдал последние годы непонятные даже ему метаморфозы. Они пугали его, и поэтому он даже в глубине души боялся признаться себе, что теряет образ мыслей солдата, бесчувственного к человеческой боли, страданиям, а обретает обыкновенный, человеческий. Ведь он на войне, и так нельзя. Теперь эти два мира боролись в нём.

- Вы кто такие? Что вам нужно? – старик только сейчас был стариком, а несколько лет назад служил старшиной-пехотинцем. И он сразу узнал это оружие и форму, которым были увешаны вошедшие. Но он не мог взять в толк, что происходит. Эти двое, что, вывалились из прошлого? Ведь война давно закончилась. Кто эти люди? В их доме часто бывали люди с оружием. Но то были охотники. Разные: весёлые, шумные балагуры, надменные начальники каких-то далёких учреждений, вечно пьяные забияки. Но девочка не чувствовала себя рядом с ними в опасности. А вот у этого лысоватого крепыша был такой холодный взгляд маленьких голубых глаз-буравчиков, что ей становилось не по себе, и она всё теснее прижималась к дедушкиному плечу. На вопрос лесника Найгель только ухмыльнулся. Литке видел, как Найгель отворачивался от своего собеседника. В этот же момент старик, стоявший у стола, резко потянулся в сторону. Найгель боковым зрением заметил это и, развернувшись выстрелил в лесника, сухо щёлкнув «парабеллумом». Неизвестно, хотел ли диверсант убить старика. Но пуля, видимо, вошла прямо в сердце. Старик, охнув, осел спиной на лавку и стол, а потом упал ничком.

- Дедушка!.. – в возгласе девочки прозвучало в тот момент всё: горе, страх, непонимание того, что происходит. Но старик уже не мог ни защитить её, ни даже ответить ей, потому что был мёртв. Она всего этого ещё не осознавала полностью, не верила в то, что это происходит на самом деле и с ней.

Найгель спокойно, но с нескрываемым интересом наблюдал эту сцену, словно был в театре и следил за игрой актёров: «Гм… скажи, Вилли, - обратился он к нему уже по-немецки, - а ведь эти славянки могут быть весьма хороши собой, не правда ли?» Он схватил девочку, упавшую на колени перед бездыханным телом старика, за длинные, льняного цвета, волосы и, намотав их на кулак, притянул её лицо к своему. Затем он рывком бросил её на пол и, положив свой пистолет на стол, навалился на неё сверху. Сегодня ему определённо везло! Сначала та семья в деревне. А теперь он может вкусить этот молодой, но уже довольно - таки сочный персик.

Литке понял, что сейчас должно произойти, если этому не помешать. Он понимал, что никак не может остановить эту гнусность. Уговоры его это животное просто не услышит, а силой оттащить его от ребёнка у Литке не получится – слишком слаб для этого. Чтобы не смотреть на происходившее на его глазах злодеяние, он вышел в сени. Но даже сквозь притворённую дверь до него доносился шум возни. Он не выдержал, вернулся.

- Найгель, остановитесь! Ведь вы же солдат… Вы не можете воевать с ребёнком. - но Ульрих его не слышал. Подмяв под себя девочку, он насыщался запахом её юного тела, кусал её губы, шею, уже наметившуюся грудь, пытался разорвать мешавший ему деревенский сарафан. Он был раззадорен воспоминаниями совсем недавней трагедией целой молодой семьи и теперь хотел для себя новых удовольствий. Возмущённый тем, что его отвлекают от добычи, которая была для него чем – то вроде забытого лакомства, он лишь отмахнулся от увещеваний Литке.

- Да идите вы к дьяволу, интеллигентишка сопливый!.. - Найгель рычал словно волк. Уже давно замечали, что он ведёт себя иногда неадекватно, действительно уподобляется зверю. Здесь же он в одно мгновение окончательно потерял свой человеческий облик. Он, в какой-то момент отвлёкшись, повернулся лицом к Литке и прошипел, - Я по долгу службы обязан уничтожать физически, ну или хотя бы вот так морально этих проклятых унтерменшей. Вы думаете, я служу абверу?! Не-е-ет! Я офицер СС, должен был в боевой обстановке выяснить, что же за птица на самом деле наш доблестный командир! Ясно? А это всё мишура… Так-то! Разве что наша командировка несколько затянулась… Но… Есть во всём этом и такие вот интересные моменты. Да и вообще, у меня слишко долго не было женщины. – Найгель нарушил одно из своих основных жизненных правил: больше слушать и меньше говорить. У него под воздействием похоти развязался язык.  

Он снова обратился к удерживаемой им девочке. В это момент она, изловчившись, укусила его за скулу до крови. Насильник взвыл от боли, схватился за рану, а затем несколько раз сильно ударил девочку наотмашь. Видимо, он не рассчитал сил, хватило бы и одного раза, и голова несчастной при каждом ударе глухо билась о деревянный пол. Девочка начала терять сознание. Теперь Найгель мог делать со своей жертвой всё, что хотел. Литке думал было опять уйти, но увидел последний взгляд закатывающихся в беспамятстве глаз, брошенный из - под плеча Ульриха. Он был полон боли, страдания. Литке было противно созерцать, как Найгель приспускает форменные брюки, а его грузное тело, красноватая лысина в обрамлении коротких, уже начинающих седеть волосков, посаженная на короткую, в толстых складках, шею, нависают над худеньким телом ребёнка.

Это сочетание вызвало в нём столь сильное отвращение, что он потерял контроль над собой и, желая просто прекратить всё это, схватил первое что попалось под руку. Это был оставленный Найгелем пистолет. Литке навёл его на спину насильника и нажал на спусковой крючок, потом ещё и ещё. Он продолжал в некоем исступлении щёлкать им, даже когда закончились патроны.

Когда Литке пришёл в себя, комната была полна пороховых газов. Он закашлялся и хотел было выйти из дома, как вдруг вспомнил о девочке. Не ранил ли он её случайно? Круто повернувшись от двери, диверсант подбежал к лежащему бесформенной горой Найгелю, рывком стянул его с девочки. Жива! Дышит! Она открыла глаза.

- Ты не ранена?

Она ничего не сказала, только водила головой из стороны в сторону. А в глазах был слепой ужас.

- Всё закончилось, милая. Как тебя зовут? – заговорил с ней Литке, пытаясь отвлечь.

- Т-т-та-а-ан-н-н-ня.

- Таня? Значит, Таня. Он не успел ничего сделать. Всё хорошо! – Литке оглянулся назад, где лежал труп лесника и подумал, что на самом деле всё очень плохо. Но мог ли он сделать для этих несчастных что-то большее? Да, наверно, мог! Просто он слабак. Но об этом можно подумать после… Он взял со стола кувшин с водой, налил немного в стакан.

- На вот, попей, девочка. – Таня обхватила стакан ладонями и попыталась сделать глоток, но ничего не получалось. Вода разливалась, а по стакану только стучали зубы. – Послушай, девочка, мне нужно уходить. К вам сюда скоро люди придут?

Девочка утвердительно затрясла головой.

- Это хорошо. Девочка… - Литке не знал, что нужно сказать в такой ситуации. – Постарайся всё это забыть, его, - показал он на труп Найгеля, - меня. Прости… если сможешь.

Он выволок труп Найгеля на террасу и согнувшись взвалил себе его на плечи. Да, этот жирный боров весил намного больше него самого. Литке шёл среди деревьев, теперь ненавистных ему, потому что их нужно было обходить, мёртвец цеплялся за них ботинками мертвеца. Пот заливал глаза, ноги подгибались от непосильной ноши. Пройдя ещё немного, Литке споткнулся о торчащий из земли корень дерева и рухнул вместе с телом убитого на землю. Он никак не мог отдышаться.

- Не могу! Всё, - говорил он сам себе, потом подумал. - А куда я, собственно, тащу его? К Бинингу, чтобы предъявить… Предъявить что? Доказательства своей вины. Вытащи Бининг хоть одну пулю – и всё сразу станет понятно. Только теперь он, лёжа у трупа товарища по оружию задумался о том, что совершил, а ещё о том, что не давало ему покоя уже много лет. Он убил товарища, но спас невинного ребёнка. Что важнее? Эти русские - люди такие же как и они, немцы. Что там говорил фюрер с трибун? Мы – нация господ, созданы для того, чтобы повелевать! Но кто сказал, что не может быть по-другому? Мы убиваем, топчем, жжём, режем, стреляем, унижаем и считаем, что на всё это у нас есть право. Во имя того, чтобы построить новый, лучший  мир. Да, когда-то давно и я в это верил. Но разве всё это стоит слёз ребёнка? Когда-то в Германии я верил и в это. Чтобы построить новое, лучшее, нужно разрушить до основания старое, даже, если оно для тебе родное. Это слова пропаганды. И он, Вильгельм Литке, будучи юношей максималистом  с ними соглашался. Тогда! До тех пор, пока не столкнулся со всем этим в действительности. На самом деле это мерзко! И предусмотрительные пропагандисты наци говорили и об этом. Да! Им придётся стать современными чистильщиками Авгиевых конюшен, чтобы воцарилось царство чистоты и света. Но что считать конюшнями?

  Всё это уже давно мучило воспалённый мозг Литке, который перестал быть тем восторженным юношей, который безоглядно верил в то, что твердили с высоких трибун Гитлер и Геббельс. Он даже сам не смог бы ответить, когда в нём начался этот перелом и осознание чудовищности того, что происходит. Первый раз об этом задумался, ещё учась институте. У него был однокурсник Франц Шеллерманн. Они были очень дружны с первого курса. Литке, наверно, никогда бы не смог забыть то занятие, даже помнил до мелочей тригонометрическую задачу, которую тогда решали. Студенты были увлечены и не услышали, как дверь в аудиторию тихонько открылась и вошли двое крупных безликих мужчин в штатском. Но по их походке и даже выражению лиц было понятно, что они привыкли к тому, что окружающие перед ними должны трепетать. Тот, что шёл впереди, наверно, был старшим. Они вошли и что-то спросили у их преподавателя Хелерера. Он показал на Франца. И двое начали подниматься по ступенькам аудитории, располагавшейся амфитеатром. Преподаватель Хелерер был увлечённым математиком, воспринимавшим свою науку как что-то подобное поэзии или ребёнку. У него кроме этого больше ничего не было в жизни. И он стремился увлечь своим делом всех вокруг. Поэтому он спустя рукава смотрел на дисциплину своих студентов, главное, чтобы у них горели глаза. Так было и тогда, от разговоров нескольких десятков человек был шумно. Но в какой-то момент Литке, горячо споривший с Шеллерманном о вариантах ответа, вдруг почувствовал какую-то непривычную тишину.  Только сейчас он увидел двоих в штатском. Те ряды, которые они уже прошли, отвлеклись от своих рассуждений и смотрели им вслед, облегчённо вздыхая и теперь уже с интересом пытаясь понять, к кому же пришли незнакомцы. Смотрел и Хелерер, он – то знал, кто им нужен. Это был талантливый учёный и добрый человек средних лет, который ради того, чтобы остаться со своей любимой наукой, доносить её до молодёжи, вступил в НСДАП, союз немецких учителей. Таково было требование учёного совета. Это претило ему, но ради науки он был готов на это, да и вообще не думал о последствиях. Но вот теперь он в очередной раз увидел эту систему в действии. Ему стало стыдно, он повернулся к доске с озадаченным видом, начал на ней что-то писать. Всё это Литке увидел и связал воедино уже, когда эти люди подошли к ним.

- Франц Шеллерманн?

-Да…

- Пройдёмте с нами!

И больше ничего не было, но лицо друга мгновенно изменилось, он стал словно затравленным зверем. Франц дрожащими руками собрал свои вещи, у него никак не получалось защёлкнуть замок на портфеле.

- Дайте сюда! - один из пришедших грубо вырвал его у Шеллерманна, застегнул, сунул под мышку и начал не спеша спускаться. А другой ухватил под локоть самого студента, выволок его из-за парты и также потащил вниз. Все видели потерянный взгляд Франца и его заплетающиеся ноги. Наверно, если бы не крепкие руки мужчины, который его держал, он мог бы и упасть на одной из ступенек. Франца увели. Было тихо. Только был слышен скрип мела по доске. Хелерер что-то писал. Только потом, вдруг словно поняв, что всё закончилось, он повернулся к ним лицом. Но он не поднимал на них глаз. Его лицо посерело. Все понимали, что ему страшно оттого, что также могут когда прийти и за ним, если он вдруг чем-то не угодит, и стыдно оттого, что он не смог ничего сделать для своего студента. До сих пор все воспринимали его как что-то незыблемое, он обладал непререкаемым авторитетом, но прежде всего они воспринимали его как друга, который всегда защищал их от нападок директора, когда они безобразничали или не успевали сдавать экзамены. Но тут и он оказался бессилен.

Хелерер, опустошённый, подошёл к кафедре, опёрся на неё дрожащими руками и, смотря куда-то в пол, глухо произнёс, так что услышали только первые ряды: «Давайте закончим на следующем занятии. Мне что-то нехорошо. Сердце. Наверно, старею». Он действительно за эти десять минут постарел на много лет. Это было необъяснимо, но тем не менее, очевидно для студентов. Они начали собираться и расходиться по домам – это занятие было последним в тот день. Литке укладывал свой портфель, когда заметил – что-то металлическое. Транспортир! Шеллерманн, собираясь впопыхах, смахнул его под скамью. Он подержал приспособление в руках и почему-то положил его не в портфель. А во внутренний карман пиджака.  Литке среди всеобщего шума выходящей из аудитории толпы остался наедине со своими мыслями. Он услышал как ярый нацист Грюнн сзади хмыкнул и сказал: «Ха! А я всегда вам говорил, что этот кудрявый умник еврей!..»

- Да, может быть… - неуверенно пробормотал кто-то, - но скоро всё выяснится.

Услышав это, Литке подумал: «Что же… Это причина для задержания! Но Франц – еврей?! Как это может быть? Я ведь знаю его тысячу лет!».

Литке вышел из института и в раздумьях побрёл по улице. Он и не заметил, как ноги сами вынесли его на Герингштрассе, где жил со своими родителями и двумя младшими сёстрами Франц. Шеллерманн – отец был владельцем портняжной мастерской. И ей была отдана часть их дома. Поэтому пройти в саму жилую часть можно было только мимо огромного рабочего стола с днём  и ночью ослепительно горящей лампой, свёрнутых рулонов ткани и пары швейных машин, на одной из которых работал подмастерье. Но подойдя к дому, Литке натолкнулся на закрытую дверь. К ней же была приклеена жёлтая звезда, а рядом – белый лист с жирной ярко-красной надписью «ЕВРЕИ», сделанной крупным размашистым почерком. Отойдя от двери и взглянув на окна дома, Литке увидел точно такие же листы и звёзды. Ничего не понимая, он всё же постучал, но вместо вёселого голоса портного, приглашавшего зайти, ответом была только гнетущая тишина. В доме никого не было. Зато на стук из дома, стоявшего рядом, тихонько приоткрыв дверь, высунула в образовавшуюся щель свою крысиную мордочку пожилая соседка. Подозрительно щуря подслеповатые глазки, она словно старалась запомнить физиономию Литке. Он видел, как блестят эти маленькие глазки в полутьме её тёмной парадной, старуха словно старалась запомнить его получше. Затем, через несколько секунд, дверь также тихонько закрылась. Литке, не обратил внимания на противоположную сторону. Иначе он бы увидел, что в мутноватой витрине магазина, что стоял напротив, возникло бледное мужское лицо. Но задержавшись взглядом на физиономии Литке всего на несколько секунд и отложив его в памяти на всякий случай, если вдруг придут «оттуда», оно также незаметно растворилось в полумраке помещения.    

Литке пошёл по улице. Значит, это всё-таки правда. В тот момент ему подумалось, что Шеллерманн никогда не приглашал его в гости, избегал любых разговоров о семье, откуда они, кто его родственники. А даже, когда его об этом спрашивали, он уходил в сторону. Он как-то неловко подался вперёд при движении, и что-то кольнуло его в грудь. Нет, это не сердечный приступ, подумал он. Это был лежащий в его пиджаке транспортир бывшего товарища. Бывшего ли? Да! В этом не могло быть сомнений. Он взял жестянку в руку, огляделся и, дойдя до ближайшей урны, бросил её туда. Пройдя немного, он словно почувствовал какие-то непонятные сомнения, правильно ли он поступает. Да, евреи виноваты во многих бедах, ему казались вполне логичными все умозаключения об этом, которыми сыпали пропагандисты из гитлерюгенда, общества немецких юношей. Но, всё-таки Франц человек из плоти и крови, такой же как он, уж кто бы там что ни говорил и какие расовые теории не выдвигал. Ещё сегодня утром он считал Шеллерманна своим другом, а теперь… Хотя кто его знает, испыт... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6 7 8