Фронтовая дружба

ФРОНТОВАЯ ДРУЖБА

Памяти отца посвящается.

Отец не любил вспоминать о войне. Как будто вырезал из памяти те нелегкие дни с 1942 года и до самой Победы. Да так, словно их и не было никогда в его жизни. Даже когда спрашивали, за что получил свою главную военную награду – Орден Красной Звезды, лишь скупо отмахивался:

- Да было дело!

Спасибо интернету. Недавно на каком-то сайте дети отыскали наградной лист моего отца. И только из скупых слов формуляра мы узнали, за что он получил высокую награду. Вот дословный текст:

«Конев Николай Афанасьевич, 1924 г.р. Гвардии младший лейтенант, техник оружейный. 1247 Стрелкового полка 377 Стрелковой Валгинской Краснознаменной дивизии

В наступательном бою в районе Мз.Лосмене Тукумской волости Латвийской ССР с 24.03 по 28.03.1945 года непосредственно на поле боя производил ремонт стрелкового вооружения, чем обеспечил успешное выполнение боевого приказа стрелковыми подразделениями.

Достоин предоставления к правительственной награде Орденом «Красная Звезда».

Что именно происходило в те мартовские дни 45 года на поле боя, теперь можно только представлять и догадываться. Отец по его словам воевал в инженерных войсках. Это был первый эшелон фронта. Все равно, что штрафбаты. Они первые, под прицельным огнем прокладывали дороги, наводили мосты, готовили переправы. За долгие годы войны отец был трижды ранен, контужен. А еще - до самых последних дней носил в себе осколок, как частицу войны. Так и унес его с собой, похоронил, чтобы на эту малую частицу стало меньше войн на земле.

Отца уже нет с нами. Вспоминается только один случай из его фронтового прошлого.

- Фронтовая дружба – дело святое! – не раз вспоминал отец, когда пропускал рюмочку-другую.

- Каждый день под пулями – это тебе не у магазина с бутылкой пива потолкаться. На фронте без верного друга никак. Письму из дома вместе порадоваться, на командира пожаловаться, новую санитарочку обсудить… Да мало что может быть на душе у молодого лейтенанта, чем не с каждым поделишься, а только с самым-самым, в котором уверен иногда больше, чем в самом себе.

Мне повезло: был у меня такой друг, не друг – дружище! Всю свою жизнь помнить его буду. Мишка Целовальников. Был он мне, как брат родной, а может, и ближе, потому как даже старшему брату не всегда расскажешь, что у тебя на душе творится, а с Мишкой у нас друг от друга никаких секретов не было. Жили мы с ним, словно одной душой на двоих.

Много у нас с Мишкой было общего. Да, наверное, в то время почти у всех такие же судьбы были – похожие. Детство голодное, школа да фронт. А с Мишкой мы годкИ были, вместе на фронт призывались. Вернее, оба добровольцами пошли, чуть пораньше своего призыва. И обоих нас в ускоренные школы командиров Красной армии послали, чтобы к их окончанию нам хоть по 18 лет исполнилось. Только из разных городов мы в школы эти отправились. Я из Каргата, что в Новосибирской области, а он – откуда-то из-под Томска родом был. Оба сибиряки, значит. И школы командиров тоже в разных городах заканчивали. Только на фронте и встретились с ним. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло - война нас свела. Правда, я месяца на два пораньше его прибыл. Тут же оба и командование взводами приняли и подружились так, что водой не разлить. Вот как на духу, приведись мне тогда жизнь свою отдать за него, отдал бы, не задумываясь. Да и он, я уверен, поступил бы так же.

Мы с ним не только табачком, да сухими портянками друг дружку выручали. Мечты у нас с ним были, что и после войны не расстанемся. Вместе, значит, рванем на какую-нибудь стройку. Надо же страну кому-то отстраивать после такого погрома, жизнь новую, лучше прежней налаживать. Кому же, как не нам – молодым да здоровым?.. Да, что там ни говори, а крепче фронтовой дружбы – только любовь к матери, наверное…

Я так часто слышала от отца об этом Мишке Целовальникове, что он стал вроде как членом нашей семьи. Только на мой вопрос:

- А где он сейчас?

Отец всегда скупо и зло отвечал:

- Где, где? Там же, где и все.

Я и думала, что, скорее всего, погиб Мишка, как и многие другие, а отец просто не хочет душу бередить…

И только однажды, уже после развала страны, которую в свое время защищали сверстники отца, я, наконец, услышала продолжение рассказа об этой фронтовой дружбе.

В первые годы после распада Советской империи, только ленивый не спорил: кто же все-таки Сталин – изверг, или победитель? Обвинения лились отовсюду: со всех каналов телевидения, радио, со страниц журналов и газет. Казалось, что в одночасье прорвался наболевший гнойный фурункул, и никак не может затянуться. Тут же обнаружились миллионы людей, пострадавших от его террора, и напрочь позабывших обо всем хорошем, что все-таки было в той жизни. Нет, я вовсе не сторонница сталинского режима. Просто считаю, что все, что было: и плохое, и хорошее – это наша история, и из нее ничего не выкинуть. Не мы ее творили, не нам ее исправлять. И оттого, что мы обвиняем или хвалим те времена, они уже не станут хуже или лучше. Нам не дано изменить прошлое, надо просто принять его таким, какое оно было.

И вот мой престарелый отец, наслушавшись бесконечных дебатов о Сталине, однажды заявил:

- А ведь получается, что я тоже жертва сталинских репрессий!

- С чего это ты взял, папа? Ты же не был врагом народа и не сидел, насколько я знаю? – удивилась я.

- Нет, сидеть - не сидел, - согласился отец, - но все равно пострадал из-за Сталина.

- За что же? Не кричал: «За Родину, за Сталина!», когда шел в атаку? – съязвила я, а сама подумала: «А, какие-нибудь старческие фантазии».

- Ты не смейся, дочка. Я друга своего лучшего потерял из-за Сталина. Помнишь, я тебе про Мишку Целовальникова рассказывал?

- Конечно, помню. Который погиб?

- Нет, дочка, он не погиб, только после одного случая разошлись наши с ним дорожки навсегда.

И отец рассказал конец этой истории.

- Как сейчас помню, седьмое ноября было, 42-ой год. Двадцать пять лет Советской власти! Это же не просто праздник – юбилей! Да еще и в такой обстановке! Немец тогда, просто озверел, бои шли страшные. С Москвой-то у них не вышло, так хоть теперь отыграться решили. Ну, тут уж сам Бог нам велел наперекор Гитлеру так отметить эту дату, чтобы на всю жизнь запомнилось. Вот мы и отметили…

Отец замолчал, и, кажется, надолго.

- Ну и как отметили-то? – напомнила я.

- Отметили, - горько вздохнул отец. - На всю жизнь зарубка осталась. Стояли мы тогда под Псковом. Холодно, слякотно. Выдали нам, как полагается, праздничные двести грамм, да у каждого еще в загашнике к празднику припасено было - это ж святое дело! Ну, расставили мы часовых, назначили на время нашего отсутствия старших, наказали им, чтобы все без нас аккуратно было. Ведь, как ни крути, а солдаты тоже праздновать будут. Для нас тогда 7 ноября - самый главный праздник был. Престольный, можно сказать. Почитался больше... – отец замялся, видимо, не зная с чем сопоставить.

- …чем Рождество Христово! Шутка ли - день рождения страны! А как гуляли тогда! От души, с песнями, с плясками! В каждом доме праздновали! Сейчас уж так и не гуляют. Все больше – напьются, да морды друг другу бьют…

- Пап, не отвлекайся, - попросила я.

- Да. Ну, собрались мы, значит, своим младшим офицерским составом ночью, когда фрицы спать улеглись. У них с этим делом все четко было поставлено – воевали, можно сказать, по расписанию. Чтобы все вовремя было: и завтрак, и обед, и отбой…

- Пап! – опять попыталась я направить его в нужное русло.

- Ну вот, мы с Мишкой к тому времени уже лейтенантами были. Про остальных уж и не упомню: кто старший, кто младший, кто просто, как мы - лейтенант. Одно хорошо помню: компания у нас сбитая, проверенная была - шесть человек. Надежные ребята. Все чуть постарше нас с Мишкой были, но тоже молодые. Один из нас – Витька Ермилов при штабе состоял, так мы в штабной землянке у него и расположились. Цивильно! Потому как его начальство отбыло праздновать на соседнюю батарею. Ну, накрыли мы стол, как полагается. Пить начали. За праздник, за скорую Победу, за дружбу фронтовую, за родных. Всех помянули. И живых, и погибших…

А уж когда набрались по самое некуда и вздумали расходиться, не помню, кто уж и сказал:

- Ребята, а мы за самое главное еще не выпили!

- Это за что же?

Тоже и не вспомню уже, кто спрашивает. Мы к тому времени, если честно сказать, хороши были.

- За Сталина мы еще не пили! Родина нам этого не простит!

Тут с чего-то мы все и заржали, как лошади в ночном. Что-то нам с пьяных глаз вдруг смешно стало без удержу. Наверное, что Родина нас не простит, за то, что не допили.

А тот, кто предложил, и говорит:

- Чего ржете-то? Так положено!

- А на твое «положено» у нас хорошо наложено!

То ли хмель в головы нам ударил, то ли бравировали друг перед другом своей смелостью, то ли лишний раз показывали, как мы друг в дружке уверены. Вроде как, фронтовая дружба - она самая крепкая. Правда, кто-то попытался урезонить:

- Вы чего, ребята? С этим шутки плохи.

Но на его предостережение все только рукой махнули:

- Да не дрейфь, тут все свои!

Да, вроде бы и, правда, все свои были, не раз проверенные в боях…

Отец надолго замолчал.

- Ну и что дальше-то было? – не дождавшись продолжения, спросила я.

- Дальше? А дальше ничего не было. Накачались мы в тот вечер изрядно. Исправно встретили 25 годовщину революции! А утром, пришли до нас особисты, и без всяких опросов-допросов четверых забрали и увезли с собой. - Вздохнул отец.

- И тебя с Мишкой? – ахнула я.

- Да нет, дочка. Как раз меня и Мишку из всех только и оставили.

- Как это? - не поняла я.

- Да вот так. Я и сам до сих пор понять не могу, как это так вышло, и кто нас тогда заложил? Только после этого праздника наша дружба с Мишкой и закончилась. Залезли мы тогда оба, как черепахи в свои домики, и молчок. Он меня стал остерегаться. Наверное, думал, что это моих рук дело. А я его берегся, потому как знаю, что я этого не делал. Стало быть, один только Мишка и остается. Оно вроде бы, и не пойман, так и не вор, но сомнения все же грызут. Эти гнусные сомнения и догадки стеной между нами и стали. И откровенно поговорить тоже боязно. Время тогда такое было – не то, что слова лишнего сказать, тени своей шарахались. И дело тут совсем не в трусости. Не водилось за мной такого отродясь. Но погибнуть в бою – это одно, а от рук своих же, как враг народа или предатель – это совсем другое. Мы тогда этих особистов хуже немцев боялись.

- Так что же все-таки с Мишкой стало?

- Что стало? Не знаю, потому, как вскоре ранило его, а после госпиталя он в нашу часть уже не вернулся. На том вся наша дружба и закончилась. Лопнула, как пузырь мыльный.

- Значит, дружба такая была. Какая же это дружба, если не доверяли друг другу? – подытожила я.

- Ничего ты не понимаешь! – рассердился отец. - Это Сталин систему такую ввел, чтобы людей разобщить, чтобы каждый вокруг себя только врагов видел. Страшное время было: дети от родителей отказывались, жены от мужей. А уж дружбе в этой системе вообще места не было. Так что, как ни крути, а я тоже пострадал из-за Сталина. Друга своего верного лишился. Больше таких друзей у меня за всю жизнь больше не было. Мишка, Мишка… Самому интересно, что с ним стало, живой ли? Вообще-то можно было бы через военкомат поискать, да только зачем старое ворошить? Ведь, если и был за ним грешок, он и сейчас в нем не признается. А ну как, признается? Это еще хуже…

- Да сколько времени утекло! – Возразила я. – Уже все поменялось. И страны той давно нет, и люди другие стали. Может, все же поищем его? В «Жди меня» напишем…

- Нет, дочка, не буду я его искать. Боюсь, честно сказать, разочароваться. А ну, как и вправду он? Ведь у подлости и предательства не бывает срока давности. Пусть уж остается все, как есть. Так хоть какая-то надежда. А люди… Что ж люди? Это времена, да правители меняются, а люди всегда должны оставаться людьми. В любой ситуации. Еще ни одно лихолетье не отменило чести и достоинства.

 Вера