Рассказы о ветеранах...

Рассказы о ветеранах

Рассказы и очерки разных лет

по воспоминаниям ветеранов Великой Отечественной войны.

КУПАВКИ

Уральцам, не вернувшимся с войны, посвящается.

Только что прошла одна из первых гроз, тяжело надвигающихся на город, но всегда приносящих с собой свежесть весны и радость обновления каждой душе, способной почувствовать се­бя частицей большого и доброго мира.

Один из десятка бутонов лопнул во  время грозы, и солнце, блеснувшее в проломы ещё не развалившейся тучи, скользнуло по головке цветка, отразилось в каплях воды, дрожащих на каждом свежем лепестке, скатилось вместе с каплей к основанию бутона, повисело долю секунды и упало в потрескавшуюся, грязную от сырой земли ладонь.

Лицо старухи было мокро от дождя, и никто бы не заметил слезы, скатившейся по щеке и соединившейся в ладони с солнеч­ной каплей, упавшей с цветка. Женщина растерла лужицу в руке, вздохнула и вновь стала садо­вым ножом тщательно рыхлить землю вокруг неброского куста, на котором распустился лишь один солнечный цветок.

Город наступал на покосившийся забор садика мокрым асфальтом, текущим вдоль окон домика, звоном трамваев, бегущих   по людским делам, вымытыми окнами - девятиэтажных пластин, разре­зающих старый пригород на огромные доли.

   Дождь кончился. Старуха принесла скамеечку, поставила рядом с грядкой, села, подперла подбородок рукой и задумалась.

Выла такая же весна – синь,  словно рождённая первой гро­зой, растекалась по небу. Хлопнула калитка. По тропинке к крыльцу зашлёпали босые мальчишечьи ноги.  Женщина, выйдя на крыльцо, строго взглянула на мокрого паренька:

– Где ты ходишь? – Парнишка насупился, скинул мокрую рубаху, подогнул сы­рые штаны, подошел к отгороженной, поставленной на ребро дос­кой полоске земли под окном и начал ковырять рукой землю.

– Не ройся, я там посадила астры. И убери эту траву. – Мальчишка не ответил, прошёл вдоль самодельной клумбы в угол, образованный кержацким забором и стенкой дома и на самой чер­те вечной тени и света стал вновь ковырять землю, всем своим видом показывая, что он подчинился воле матери и садит свою "зеленую дрянь" в углу, где никакие астры расти не будут. Но украдкой глядя на мать, всё время ковырял землю всё дальше в солнечную сторону, выигрывая необходимые сантиметры освещенно­го солнцем пространства.

Женщина посмотрела в сторону сына, что-то недовольно ска­зала, махнула рукой и прошла в раскрытую дверь дома.

Каждый день она, поливая астры, удивлялась живучести невз­рачного кустика, на котором, к своему удивлению, обнаружила похожие на бледно-зеленые луковички бутончики и подумала, что во дворе городского, хоть и собственного домика, каждый клочок земли дорог, и если она посадила под окном астры,  то только потому, что, по словам соседок, их можно продать, а в большой семье, где мал-мала-меньше, каждая копейка на счету: и занимать землю всякой лесной травой всё же не стоило бы.

Прошло семь лет - женщина уже не думала о цветах, как о выгодном товаре для поддержания семейного бюджета: природ­ная тяга человека к красоте победила житейскую мудрость, да и материально семья стала жить лучше. Старший сын, тот, что по­садил траву, оказавшуюся нежным, тепло-желтым цветком, уже ра­ботал на заводе слесарем, помогал отцу с матерью и, казалось, забыл о своем цветке, посаженном на грани тьмы и света. А цве­ток каждую весну, вытягивая хрупкие бледно-зеленые шейки рост­ков в сторону солнца, убегая от тени, нежил в лучах свои блед­ные луковички и после хорошей грозы вырывался из одного-двух, а затем из всех бутончиков ярким желтым язычком. Солнце брало язычок, тянуло его лучами изо всех сил и вытягивало прекрасный яркий цветок – порождение первой грозы. Но проходило недели две, и последний майский гром звучал гонгом для каждого цветка, и они исчезали,  словно и не было их никогда.

Для себя женщина уже давно окрестила цветок «майским».

…                              …                           …

Был май 39-го, улочки окраины большого города охрипли вмес­те с молодыми ломающимися голосами, поющими о разлуке, звене­ли гранёными стаканами и говорили хорошими, давно надоевшими, но необходимыми словами старших, напутствующих и наставляющих, из которых главными были: "Ну, ты смотри - не подведи", "Я в твои годы", "Пиши Федька" и долго ещё в том же духе.

У женщины были влажные глаза – Федя, её первый, уходил в армию. Отец всё рассказывал, как рубался с белыми.

– Нет, чтобы подсказать ребенку, что надо слушать старших, не выскакивать со своими словечками.

Сын улыбался младшим брату и сестренке, поддакивал отцу и соседу, у которого не было сына, зато была взрослая дочь – и, наконец, встал и пошёл к выходу. Мать поспешила вслед за сыном, с готовыми мыслями насчет почитания старших. Но сын опе­редил её.

 –  Мама, – зазвенело натянутой струной, – вон там, видишь, в углу "зеленая дрянь" – помнишь. Женщина удивилась странному голосу сына.

   – Мама, эти цветы бу­дут каждый май напоминать тебе обо мне, ты их смотри не выпо­ли. – И,  свернув грусть, рассмеялся. У матери легче стало на сердце, уж больно не понравилось поначалу ей настроение сына.

   Потом он писал о какой-то финской войне, на которую его не послали, и он жалел об этом. Писал, что, демобилизуясь, приедет домой и засядет за книги, что семь классов – это очень мало, потому что, как говорит политрук, новая техника будет требовать знаний.            Письма были с Украины, поняла мать по   описаниям садов. А цветы сына приветствовали её желтыми головками в мае 1941 года  так же, как в мае тридцать первого. И они радовались за своего благодетеля.

   Но уже над всем мирным стояла беда ...

   «Мама, у нас жарко, в обоих смыслах, отцу скажи, что в рукопашную не хожу, а луплю по ним из их же автомата, передай­те привет всем знакомым. Мы идём к Смоленску, если будет время, напишу. Смерть фашистским оккупантам!»

Треугольник со штемпелем "Проверено военной цензурой" и не очень хорошо зачёркнутыми словами "Мы идём к Смоленску" – вот и всё, что осталось от сына у матери.

Однажды соседка сказала: «Плохо приживаются эти цветоч­ки, не обновляются они, состареются, и только зелень останет­ся». – Женщина испугалась, вышла во двор и долго рыхлила зем­лю вокруг зелёного куста, убирала мельчайшие щепочки и камеш­ки, разминала меж пальцев комочки подзола. Но соседка ошиблась, цветы жили, их становилось всё больше, и они уже занима­ли треть полоски под окном.

Был вечер после очистительной грозы. Женщина стояла в ряду таких же, как она, старух, на самом людном месте улицы, в её руках были астры. Парочки разного возраста подходили и по­купали цветы – брали такие же, как её Федя, парни, с жёсткими

рабочими пальцами, в белых рубахах, расстёгнутых у ворота, с грубоватой нежностью в лицах.

   А в это время под окнами маленького домика седой мужчина, отпыхиваясь от неудобного положения, вместе с парнем в милицейской форме и парнишкой лет тринадцати, подсаживал свежий зеленый пучок с маленькими, едва проклюнувшимися бутончиками, как две капли воды похожими на соседний, и, грозно пыхтя, говорил:

– Как Афанасьевна брякнула в сорок де­вятом, что цветочки не размножаются, мать побелела вся, затряс­ло её. Я тогда весь день проискал эти цветы, пока нашел – фу, не могу. Генка, ты чего сжимаешь цветок, ты не пьяницу за ши­ворот держишь. Отдай Володьке, у него лучше получается. На бу­дущий год сами посадите – мне гнуться тяжеловато стало.

Троица делала доброе и радостное дело – старуха зря боя­лась, что купавки умрут раньше её, и что вместе с ними умрёт па­мять о Феденьке.

Память осталась жить в сердцах людей, в обелисках на мо­гилах, укрытых весенними травами, в полевых и лесных цветах России, скромных и сильных, как те, что любили их, когда всё ещё было впереди.

Купавки мягко качнулись под налетевшим ночным ветерком, стебельки спружинили, новая волна предутренней прохлады под­хватила лодочки лепестков и унесла их в вечность –  май под­ходил к концу.

ЖИТЬ СОЗВУЧНО СО ВРЕМЕНЕМ…
О Владимире Дмитриевиче Тарасове

Я умру простым, как гвоздь, солдатом,
Прошагавшим в битвах полпланеты.
А. Недогонов

Трудно вообще писать о таких людях, как Владимир Дмитриевич Тарасов, ещё сложнее это делать тогда, когда понимаешь, что глубину и серьёзность характеристики личности такого человека вряд ли можно постичь через ворох реальных фактов и обязательных строчек сухих биографических данных, в которых есть всё, кроме тонкой материи человеческой неповторимости, не предусмотренной к фиксации ни в одной официальной бумаге…
И всё же такие эклектические попытки некоторого осознания судьбы этой навсегда уходящей когорты из великого и трагического поколения необходимо пытаться делать. Потому что именно сейчас, когда на некоторых территориях больших кусков, оторвавшихся от когда-то общей огромной страны, начали переносить на окраины или вообще рушить под всякими неблаговидными предлогами памятники погибшим в борьбе с главным  злом ХХ века, стирать имена героев Великой Отечественной войны в названиях улиц, а в иных местах вообще ставить под вопрос главный итог жизни поколения, приходится как бы напоминать, что все и всем обязаны именно тем солдатам невыносимо тяжких сороковых. И теперь, когда уже стали немощными даже дети военного лихолетья, а бытовая неустроенность, а иной раз и прозябание людей, то время переживших, заслуживших иную долю, до сих пор продолжаются, хотелось бы глубже понимать истоки силы и выдержки современников той сложной по небывалому напряжению человеческих возможностей эпохи. Да и сам герой нашего исследования Владимир Дмитриевич Тарасов всегда трепетно относился к ветеранам Великой Отечественной войны, к любым, кого та война так или иначе задела своим смрадным крылом. И когда пополам с железом рвалась человеческая плоть и сама земля горела от переизбытка искусственных возбудителей горения, не сгорали ли вместе с железом, камнем и живой плотью первичные исходные главных человеческих истин и постулатов, установившиеся за предыдущие столетия.  
На одной из встреч с участниками войны В.Д. Тарасов сказал: «Если собрать все боевые награды присутствующих здесь, то прозвучат названия многих городов и зарубежных столиц, в освобождении которых мы с вами участвовали, где погибли тысячи боевых друзей, перед памятью которых мы низко склоняем головы». 
Нетрудно  догадаться, что в голове он держал и иное – города и селения нашей страны, по которым с однополчанами в 1941-ом отступал до столицы, а затем вновь наступал, дойдя до Эльбы в мае 1945-го…
В жизни, наверное, каждого из нас, особенно в молодые годы становления, есть  люди, серьёзно повлиявшие на дальнейшее развитие всей судьбы, позднейшее понимание жизни, угол взгляда на события, свою всеобъемлющую оценку окружающих и их деяний. И очень редко это бывают те, кому по рангу и должности сие предписано. И, к сожалению, совпадения масштаба личности и меры должностной ответственности, пролонгированные как юридическими законами, так и предполагаемые нравственно-этическими константами, почему-то, и уже довольно давно, совсем не берутся во внимание, хотя заявлены любой формацией в качестве основы фундаментальных скреп любой общественно-социальной пирамиды. Что, в конечном счёте, предопределяет эрозию, а затем и разрушение всего строения. Но мне, в мои 24 года, повезло – и я встретил в период своего личностного самоосознания и такого человека, как В.Д. Тарасов, который был созвучен и реалиям своего времени, и тому, о чём теперь много говорят как об этической общечеловеческой составляющей в социальном статусе человека. И многие исследователи признают, чем выше этот статус, а по-простонародному должность, тем глубже и полнее в таком индивиде должно быть представлено наличие возможностей для понимания иных позиций, иных устремлений, а иногда простого желания понять людей…
Это было летом 1974 года. Меня, начинающего корреспондента местного радио, вызвал сам первый секретарь горкома КПСС В.Д. Тарасов. Я не очень понимал зачем, тем более что занимался комсомольско-молодёжной тематикой и редко удосуживался аудиенции хотя бы первого или второго секретарей горкома ВЛКСМ: все указания, приглашения и пожелания приходили через руководителей идеологических отделов комитетов, располагающихся на двух верхних этажах красного здания, и главного редактора М.С. Васильеву. Конечно, я немного уже знал В.Д. Тарасова, слушал его чёткие и выверенные выступления на комсомольских мероприятиях, иногда слушал его лекции на очень обязательных занятиях университета Марксизма-ленинизма, где основные занятия вёл тоже бывший фронтовик, инвалид войны и очень глубокий и знающий человек кандидат философских наук С.А. Школьников, видел реакции Владимира Дмитриевича на происходящее на больших официальных собраниях и на небольших, полуофициальных встречах с коллективами. В нём всегда чувствовалась как бы выработанная с военной молодости жёсткость, умение определить главное и было, видимое даже издалека, нежелание слушать оправдательный лепет вместо честного признания своих просчётов. А ещё в нём была естественность поведения, общения с любым человеком: без вычурности и высокомерия, при этом с удивительной долей такта и умения держать дистанцию. И хотя речь идёт о совершенно разных индивидуальных психологических архетипах, подобную простоту и умение обращаться с разными людьми мне пришлось в этом городе лично наблюдать ещё разве что только в директоре ВНИИП (ВНИИТФ) Г.П. Ломинском. Видимо, у таких  руководителей это была естественно-природная черта, позволявшая им быть даже в своих  общественных  проявлениях выше идеологических и многих иных установок того достаточно чётко отформатированного времени.
Позднее мне стало видно и то, как не нравились первому секретарю некоторые деятели горкома комсомола и иных городских организаций, когда он видел их желание официально подчёркнуть личный вклад в какое-либо дело, желание отметиться на общих фотографиях с вышестоящими и известными людьми, их стремление первыми отрапортовать о хорошем и перепоручить сообщение о чём-то не вписывающемся в разряд тех или иных достижений кому-то, рангом пониже.  А уж открытое желание урвать побольше, которое тоже присутствовало, вопреки утверждениям о том, что сие есть продукт новейшего времени, вызывало в нём отвращение и гнев.
Итак, волнуясь, стоял я на пороге большого, естественно, по меркам того времени, кабинета. Невысокий, подтянутый, даже, можно сказать, щеголеватый мужчина встал из-за стола, протянул руку для рукопожатия и пригласил сесть напротив. По функциональности оборудования кабинета, шеренгам папок и положению бумаг, разложенных на столешнице, было заметно, что это весь и во всём строго аккуратный человек, Кратко изложив суть дела о том, что сам не может поехать в Челябинск на 2-ую встречу ветеранов, посвящённую созданию Уральского добровольческого танкового корпуса (первая состоялась летом 1973 года в Свердловске), он предложил сделать репортаж о Танкограде. Так называли в годы Великой Отечественной войны Челябинский тракторный завод, а часто и весь город. Затем он отдал присланное ему лично приглашение. Но у него была и личная просьба: записать на магнитофон звуковые письма к нему нескольких его друзей. И мне стало понятно, по чуть дрогнувшему голосу и смягчившемуся выражению глаз, как хотелось бы ему самому встретиться с этими людьми, поговорить о наболевшем, о чём-то таком, чего нам, выросшим в иные времена, видимо, не дано понять… 
Могу лишь сказать: задание редакции и просьбу Владимира Дмитриевича выполнил. Вместе с делегацией ветеранов из трёх уральских областей побывал в цехах ЧТЗ и других заводов, на встречах с молодёжью и общественностью, всё записал и подготовил передачу на городском радио о Танкограде и его людях, о юбилейной встрече фронтовиков с молодыми тружениками ЧТЗ. Все мероприятия и встречи ветеранов были организованы под эгидой Челябинского обкома КПСС, конкретно же за организацию пребывания ветеранов в Челябинске отвечал Челябинский горком ВЛКСМ, а на месте решали все возникающие вопросы два молодых комсомольских работника, лично знавшие Владимира Дмитриевича и очень сожалевшие, что он не смог приехать. Со временем оба они, каждый в свой срок, стали губернаторами Челябинской области, но это уже было в иные времена…
А время Владимира Тарасова, как и большинства его ровесников, начиналось в годы всеобщего
тяжёлого бытия и труда, где каждый из них с детства нёс без жалоб свой долг и как бы готовил себя к чему-то ещё более тяжкому, словно предначертанному судьбой. 
Природная интеллигентность бывает, но чаще она всё же определяется рождением в опредёлённой среде… А кого в России того времени ещё можно называть народной интеллигенцией, если не сельских учителей, нёсших в деревенскую во всех смыслах  отдалённость свет всеобъемлющего знания. В такой семье: мать Мария Васильевна и отец Дмитрий Яковлевич – в селе Галаево, недалеко от Кургана, и родился в 1923 году сын, с раннего детства познавший и понявший, как нелегко достаётся хлеб насущный. А в 1934 семья перебралась в Челябинск, где и прошли школьные годы Владимира Тарасова.
Владимир жил заветами, горестями и радостями ребят своего времени, которое и вело их всех по главной линии предстоящего: 25 августа 1939 года призывник Тарасов поступает в Оренбургское военное училище зенитной артиллерии, которое в мае 1941 с отличием заканчивает и в этом же месяце убывает для прохождения службы в город Львов в 533 зенитно-артиллерийский полк РГК, командиром огневого взвода, а уже 22 июня 1941, в первый день войны, участвует в боях против немецко-фашистских войск, обороняя город от налётов авиации.
Наверное, с тех пор и утвердилась в любимых для него песня, ставшая сколком его биографии, которую позже часто пели ветераны-фронтовики, потому что за ней стояла его собственная боевая военная молодость: 

Горит в сердцах у нас любовь к земле родимой, 
Мы в смертный бой идем за честь родной страны. 
Пылают города, охваченные дымом, 
Гремит в седых лесах суровый бог войны.

Артиллеристы, Сталин дал приказ! 
Артиллеристы, зовет Отчизна нас! 
Из тысяч грозных батарей 
За слезы наших матерей, 
За нашу Родину - огонь! Огонь!

Слов из песни, как говорит народная мудрость, не выкинешь: главный приказ, конечно же, отдавал товарищ Сталин, но основным было то, что молодые певцы выполняли данный им приказ  не за страх, а на совесть: били по врагу  за слёзы матерей, за Родину, за её будущее. А кто там дальше, если уцелеют, будет отдавать приказы, и какими они будут – им было тогда не до того… 
В результате – полком под Львовом было сбито 17 немецких бомбардировщиков «Юнкерс – 88». Потом со своим полком и взводом лейтенант Тарасов отступал с боями по Украине до Игнатполя,  на Житомирщине, через Тернополь и Бердичев. Уже к 8-ому июля из полка ПВО их воинское соединение трансформировалось в полк противотанковой артиллерии. Дальше полк перебазировался своим ходом в район города Гжатска, сбивая по пути немецкие бомбардировщики и итальянские «Фиаты». Именно в районе Гжатска, у деревни Мишино, полк с  марша, без окапывания, с передков, как говорят артиллеристы, вступил в бой, сразу уничтожив два прорвавшихся танка и большое количество живой силы противника. Оставшись без поддержки танков, немецкая пехота отошла. Так до 22 декабря 1941 года полк и отбивал атаки танков и пехоты, поддерживал огнём контратаки наших войск, а с 10 декабря ещё и прикрывал на линии Ермолаево – Ладушкино переправы через реку Истру. Кто помнит хоть немного историю первого года войны, знают, как редко тогда награждали участников оборонительных сражений, а Владимир Тарасов уже через три месяца первого года войны получил орден Красной Звезды. Скорее всего, орден был дан за бои с 8 по 12 октября, когда командир взвода лейтенант Тарасов, «находясь с расчётом передового орудия, огнём из зенитки прямой наводкой расстрелял до 200 солдат и офицеров, тем самым серьёзно повлияв на провал атак противника под деревней Вешки на Истринском направлении», по сути, не допустив в Москву рвущихся захватчиков, И что ещё ясно из документов о награждении: не было у артиллеристов тогда боевого пехотного охранения, отсюда и прямая наводка по живой силе – немецкие танки по грязи уже пройти не могли. А 12 октября, на шоссе Москва – Минск, находясь на главном орудии, лично, встав на место наводчика, поджёг из орудия 2 танка, 2 пушки и уничтожал пехоту, задержав продвижение в сторону исторического селения Бородино…».  Это были самые страшные для  столицы и всей страны дни – и вот именно такие, умело воюющие лейтенанты, со своими солдатами смогли противостоять армии, прошагавшей во всех направлениях через всю Европу, к Средиземному и Адриатическому морям на юге и Балтийскому и Чёрному  на северо-востоке. И шагали «немецкие крестьяне и пролетариат» под «Хорст Вессель» по нашей земле, и останавливали их совсем не «малой кровью» и на своей родной территории, у самой Москвы, безусые лейтенанты, уже имевшие трёхмесячный опыт кровавой войны. 
И только к январю полк перешёл на полный штат, а перед наступлением, начавшимся 13 декабря 1941 года, получил 12 новых 57-мимилл-х орудий ЗИС 3 и новые машины ГАЗ ААА. И всё  равно в канун нового 1942 года пришлось артиллеристам мобилизовывать крестьянских лошадок, ставить пушки на сани и медленно по сугробам двигаться вперёд. Так что суровая зима 1941-1942 помешала не только немецко-фашистским стратегам, но и Красной Армии развивать успех наступления под Москвой. Дорог нет. Пурга. Снежные заносы и орудия на розвальнях, которые тащат голодные лошадёнки, а иногда вместо них сани тянут и сами артиллеристы – тоже не очень весёлая картинка зимнего наступления. 29 января батарея, которой командовал восемнадцатилетний Тарасов, с боями вошла в Сухиничи – теперь столица была в далёком тылу.  Здесь же в феврале не выдержало перенапряжения сердце командира полка Георгия Фёдоровича Бабича, а умелые лейтенанты в это время принимали трофейные немецкие противотанковые пушки взамен своих, выбитых в артиллерийских дуэлях. 
В период 1942 – 1943 года на западном фронте шла тяжёлая окопная война, которая по сравнению с Юго-Западным казалась затишьем. Перед тем, как перейти в наступление в ходе Белорусской операции, батарея В.Д. Тарасова  на Орловском направлении держала как пехота  в течение 20-ти дней участок фронта более полутора километров. В болотах истребителям танков было немного работы, но Тарасов со своей батареей участвовал в форсировании Днепра, а затем в боях в тылу немецких войск. В общевойсковом наступлении батарейцы молодого комбата отличились в боях за города Мозырь и Калинковичи. Владимир Дмитриевич был награждён орденом Отечественной войны II-ой степени, позднее за освобождение города Кобрин и штурм Бреста помощник начальника штаба полка по разведке капитан Тарасов получил орден Отечественной войны I-ой степени. Учился навыкам разведки артиллерист на передовой и в боевых стычках. В начале января 1945 года полк ведёт активные боевые действия на подступах к Варшаве. Капитан Тарасов – в глубокой разведке, поэтому впереди, вместе со стрелковыми частями. За организацию операции и успешное взятие важного языка – штабиста с оперативной картой, раскрывающей систему обороны противника, что и позволило преодолеть её без особых потерь, В.Д. Тарасов за своё командирское умение награждён орденом Богдана Хмельницкого III-ей степени.  
Теперь наши войска уже мало что могло остановить, они рвались к Берлину. Войска Первого Белорусского фронта обошли главное фашистское гнездо с севера и вышли в тыл основной немецкой группировки, противостоящей нашим войскам на берлинском направлении. В составе усиленного штурмового отряда, куда входили и разведчики Тарасова, артиллеристы вместе с пехотинцами 2-го мая 1945 года вышли к реке Эльба. Заслуги боевого командира артиллерийских разведчиков были высоко оценены: он был награждён орденом Боевого Красного Знамени. 
Не обошли Владимира Дмитриевича  и фронтовые напасти: он был дважды контужен, в октябре 1941 и в июне 1942, а в марте 1945 на подступах к городу Штеттину получил ранение – но он всегда оставался в строю…  Как писал о Тарасове в своих воспоминаниях тоже фронтовик, много времени  проработавший рядом с Владимиром Дмитриевичем,  В.И. Востриков: «Он активно участвовал в Великой Отечественной войне, был её настоящим ветераном. Окончив накануне артиллерийское училище, он за короткое время прошёл первые трудные ступени от командира огневого взвода до заместителя  командира батареи и комбата, до начальника разведки артиллерийского полка». Заметьте, какое определение употребил один ветеран, характеризуя другого, – это многого стоит и многое объясняет тем, кто учил историю, хотя бы в школьном объёме
После Победы полк стал гаубичным и входил в состав Группы советских войск в Германии, где и проходил службу офицер разведки В.Д.Тарасов. В августе 1946 полк переводят в город Днепропетровск, а Владимир Дмитриевич Тарасов, по состоянию здоровья уволенный из Вооружённых Сил в запас, уезжает в родной Челябинск. Конечно, судьба была вроде благосклонна: мальчишка прошёл всю войну – руки ноги целы, вся грудь в орденах, но позади опыт страшной войны, и жить надо начинать как бы сначала. Конечно, это не тот восторженный выпускник артиллерийского училища: школа войны выковала твёрдый волевой характер, который, вкупе с иными человеческими качествами, привитыми с детства скромной и подвижнической средой сельской интеллигенции, и позволил ему и дальше быть вровень с изменяющимся временем …
Вернувшись домой,  снова работая на ЧТЗ, В.Д. Тарасов понимает, что боевого офицерского прошлого для дальнейшей жизни уже мало и таких как он, недоучившихся молодых ребят, пришедших с войны, много. Поэтому работу  руководителя группы инженерно-технических работников в отделе кадров завода совмещает с интенсивной учёбой: ускоренно заканчивает 10-ый класс и поступает на вечернее отделение механико-машиностроительного института, функционирующее здесь же, на тракторном. С марта 1947 года работает технически секретарём, затем референтом директора, чуть позже начальником бюро проверки исполнения. В феврале переведён конструктором. Он увлёкся творческой работой – и результатом стало звание «Лучший конструктор завода». В.Д. Тарасов хорошо знал людей, свой завод, понимал чаяния тружеников, наверняка сказалась атмосфера родной семьи: он ведь был сыном учителя, с его вечными заботами о ком-то и словно бы должной помощью тем, кого называли «простыми людьми». И сам за годы войны привык как командир решать проблемы своих боевых товарищей, когда от малого зависела жизнь многих людей. Именно поэтому его избрали секретарём партийной организации заводоуправления. А потом он почти семь лет трудился в конструкторском бюро ОКБ-700, пройдя путь до начальника ОКБ.  В декабре 1962 года его избирают в партком завода заместителем секретаря, ещё через месяц он уже секретарь. 
В этот период предприятие по сути переживало второе рождение: ввод новых корпусов, переоснащение цехов новым оборудованием, создание объединения с другими профильными заводами Челябинской области – всё это рождало не только производственные, но и социально-экономические проблемы, которые решать приходилось парткому и его секретарю. Директор ЧТЗ Г.В. Зайченко вспоминал: «… В годы, когда на заводе ставился на производство могучий ДЭТ-250, когда начиналась коренная реконструкция предприятия на выпуск Т-130, во главе пятитысячной партийной организации стоял В.Д. Тарасов… И даже когда Владимир Дмитриевич уехал в Челябинск-70, он не порывал связи с коллективом ЧТЗ, который считал своим, родным, и живо интересовался ходом выполнения заданий правительства». И снова В.Д. Тарасов по итогам работы тракторостроителей награждён, теперь орденом Трудового Красного Знамени.
Завершающий этап деятельности и жизни, отданной служению идеям своего времени, своей эпохе, начался для В.Д. Тарасова с 1969 года в городе Челябинске-70 с Городской отчётно-выборной конференции городской парторганизации и организационного пленума горкома, где он был избран по рекомендации областного комитета КПСС первым секретарём Снежинского ГК КПСС. Его ждала большая, трудная, серьёзная и ответственейшая работа в городе, уже снискавшем известность достижениями работающих в нём учёных, конструкторов, технологов и рабочих. Ему предстояло возглавить этот сложный общественно-хозяйственный механизм, внеся в жизнь города опыт своей организаторской работы на ЧТЗ и чёткую исполнительскую дисциплину, привитую ему самому фронтом.
Записи из «Еженедельника» за 1977 год свидетельствуют о напряжённом ритме его каждодневной работы. Страница 7 июня заполнена пометками с указанием точного времени:
- совещание в КБ-1; 
- беседа с командиром войсковой части;
- встречи с руководителями завода №1 и медсанотдела, приём нового начальника Отдела дошкольного воспитания;
- заседание аттестационной комиссии в Управлении ВНИИП;
- позвонить по телефону в Москву по делам ОРСа;
- выпускной акт в вечернем университете марксизма-ленинизма…
Таково расписание вторника, а накануне, в понедельник, день начался в 8ч.30мин. вместо установленного распорядком начала в 9 часов с аппаратного совещания в горкоме, уже в 11ч. – открытие военно-спортивного лагеря старшеклассников, затем плановые занятия по гражданской обороне, сбор руководителей бригад по подготовке плана социального развития города – и так без конца – строчки записей намеченных собраний, собраний, заседаний и встреч. Из подчёркнутых – с директором совхоза, председателем ОЗК-24, с работниками отдела пропаганды и агитации горкома, вечером, после напряжённого дня, – партсобрание в Управлении СМУ-10, и ещё надо готовить собственные – адресные, развёрнутые, неформальные – выступления на пленумах, заседаниях горсовета, праздничных мероприятиях, готовиться к сложным встречам с руководством обкома КПСС. И всегда необходимо иметь собственную продуманную и аргументировано-ясную точку зрения в оценке происходящего.
До предела был загружен его рабочий день, но люди приходили со своими бедами, проблемами и предложениями, и первый секретарь в дни приёмов не уходил, пока не побеседует с последним из подошедших. Он отмахивался, когда ему говорили, что посетитель не записался заранее. Но и в дни, загруженные и расписанные до минут, к нему всё равно шли и шли, и дожидались просвета в его плотном графике работы - и он принимал, и выслушивал, и помогал… 
Г.И. Путилина, тогда работник ГК ВЛКСМ, отмечает: «Из всего доброго, что о нём можно сказать, я бы выделила три момента. Во-первых, он умел поддержать в человеке веру в себя, вовремя заметить и оценить инициативу, не боялся доверить большое дело молодым. Во-вторых, он был уважителен ко всем. Кто бы не заходил к нему – руководитель, сотрудник или просто горожанин – он встречал всех, вставая из-за стола и пожимая руку, затем внимательно выслушивал, ничего не оставляя без внимания; бережно относился к женщинам сотрудницам, что было редкостью. В-третьих, он был чутким человеком, знал обо всех наших радостях и бедах, всегда приходил на помощь…»
Интересно, что никто почему-то не охранял ни руководителей горкома, ни руководство горисполкома: их мог поймать за рукав любой пришедший по делу человек и прямо в коридоре договориться о дальнейших действиях, получить совет или помощь в решении производственного или личного вопроса. И остальные, глядя на первых руководителей, спокойно работали без особого затуманивания того, чем занимались…
Семидесятые годы, когда должность первого секретаря горкома партии занимал В.Д. Тарасов, совпали со временем расцвета города. Ещё молодые жители его были в самой поре, когда в полной мере проявляются и профессиональные, и деловые, и творческие качества. Когда для большинства горожан это было время сбывающихся надежд и высоких дерзаний. И результаты проявлялись в работе основного предприятия и в достаточно  успешном создании всех условий, окружающих работающего человека, его семью вне места приложения его способностей – и во всём этом была большая доля заслуги В.Д. Тарасова.
В.А. Верниковский вспоминал: «Вопросы производства, социального характера партийной работы ему были хорошо знакомы. Но научная, конструкторская работа ему были в новинку. И он не побоялся это признать и стал учиться этому, влезать в суть дела, познавать существо работы конструкторских бюро и секторов. Надо отдать должное Владимиру Дмитриевичу, его характеру и способностям: вскоре не только он прислушивался, но и его стали слушать… Он стал действительным, а не формальным руководителем партийной организации научного города».
Именно при В.Д. Тарасове ветераны Великой Отечественной войны почувствовали настоящий интерес к их нелёгким судьбам, настоящую заботу, желание помочь им поделиться пережитым и наболевшим. С его приходом в городе был взят курс на сохранение и пропаганду жизненного опыта поколения, опалённого огнём войны.
А.В. Бородулин, и сам ветеран Великой войны, говорил: «Владимир Дмитриевич был у нас в городе первым ветераном, самым главным ветераном войны. Именно он вместе с Георгием Павловичем Ломинским явился инициатором и постоянным куратором по созданию городского музея боевой и трудовой славы. С его приходом в городе торжественно проводятся митинги и парады, посвящённые Дню Победы. Владимир Дмитриевич всегда был активным участником и других военно-патриотических мероприятий…»
Да, я помню, случайно подсмотрел: повлажнели глаза В.Д. Тарасова, когда он слушал с моего репортёрского магнитофона незатейливые аудио-приветы своих товарищей-ветеранов из Челябинска. Интересно было бы узнать, что блестит и по какому случаю во взорах нынешних определителей нашего будущего? 
В.Н. Ананийчук, тогда первый секретарь ГК ВЛКСМ, исходя из опыта многолетней работы рядом с В.Д. Тарасовым, подчёркивает: «Он всегда откликался на наши просьбы и приглашения по участию в самых различных молодёжных мероприятиях, активно поддерживал инициативы горкома комсомола. Я полагаю, что его огромное внимание, которое он уделял вопросам уважения к ветеранам, к событиям, происходившим в годы войны, существенно повлияло на формирование патриотических чувств многих жителей города… Около пяти лет мне довелось работать рядом с Владимиром Дмитриевичем. По сути, эта работа была и повседневными уроками жизни, организации её и общения с людьми…»
За те годы, что на посту первого секретаря горкома партии находился В.Д. Тарасов, город и его люди оказались на высоте ответственных и сложных задач, которые были перед ними поставлены государством перед градообразующим предприятием: ВНИИП неоднократно добивался блестящих успехов в решении масштабных оборонных задач. Институт был награждён вторым орденом – орденом Октябрьской Революции: город постоянно становился первым в областном соревновании. Многие учёные, специалисты были удостоены Ленинской и Государственной премий, награждены орденами и медалями за успешную работу. В.Д. Тарасов за обеспечение образцового выполнения государственных заданий был отмечен вторым орденом Трудового Красного Знамени и орденом Октябрьской Революции.
О непосредственном общении с В.Д. Тарасовым вспоминает Е.А. Дедов: «Я познакомился с В.Д. Тарасовым ещё тогда, когда он был секретарём парткома тракторного завода с правами райкома, а в  это время он уже переходил на работу первым секретарём тракторозаводского райкома г.Челябинска. Вообще-то мы с Владимиром Дмитриевичем друзьями не были, у меня был свой круг  ещё с молодых лет, хотя он и жил у меня несколько дней, когда приехал в Снежинск. Мы тогда беседовали по его просьбе о состоянии дел в городе, о людях, особенностях взаимоотношений руководящих работников института между собой. Я старался отвечать, излагал свою точку зрения по всем вопросам, по которым мог что-то сказать, потому как некоторых тонкостей отношений я и не знал тогда. Потом Владимир Дмитриевич и я долго жили рядом, он на втором этаже, а я на третьем, что было постоянным объектом для шуток, на рабочем месте он выше этажом, а по расположению квартир у меня преимущество. Но мы ни разу не были друг у друга в гостях и семьями не общались: Тарасовы дружили и были по-дружески близки в основном с Ломинскими. Вообще Тарасов сам был довольно закрытым человеком, что не мешало нам с ним понимать друг друга: он всегда поддерживал мои начинания, особенно когда это касалось развития инфраструктуры города, которой по сути-то до того и не существовало. Конфликтов между нами не было, мы понимали друг друга, а сложившиеся деловые, по-хорошему товарищеские отношения помогали нам обоим решать иногда очень сложные задачи, стоящие перед руководством города. Вот что было особенным в нём – это то, что он всегда всё записывал, мелким, можно сказать, бисерным почерком вёл подробный дневник своей работы, у него, как у хорошего штабного работника, всё было чётко разложено по полочкам. 
В семейных делах тон, конечно же, задавала Римма Григорьевна, а самому Владимиру Дмитриевичу, честно говоря, ими и некогда было заниматься: он всё время был на работе. Вот у меня много очень фотографий с различных общественно-политических мероприятий разного уровня, где мы фотографировались, но вот, чтобы мы с ним как бы двое, таких не припомню. Да и нет их, скорее всего… 
Мне вообще кажется, что те, кто закончил войну победителями, увидели Европу, соприкоснулись с её хотя бы и внешним благоустройством, представляли, как должна жить в будущем победившая в тяжёлой войне страна. К сожалению, в реальности всё повернулось по-иному. В последние годы жизни Владимира Дмитриевича у него были сложные отношения с первым секретарём обкома М.Г. Воропаевым, уровень которого намного и во многом уступал предыдущему, Н.Н. Родионову, что в конечном счёте  и привело к трагическому финалу…» Он так и ушёл из жизни, навсегда оставшись на своём месте, человеком, призванным временем и уведённым в вечность, как только оно само стало радикально меняться… 
В.Д. Тарасов как раз и был ярким и достойным представителем военного поколения, тех, кто совсем в юном  возрасте, пройдя через тяжёлые испытания и боль потерь, сумел найти в себе силы не просто плыть по течению, а, участвуя в реальных событиях послевоенного социально-экономического строительства, внести в него ту внятную долю человечности и впитанного на фронте понимания правды и справедливости, которые, на мой взгляд, начисто утратили уже к середине восьмидесятых руководители, не глотнувшие  по-настоящему окопного братства. И поэтому позднее, приведя страну и общество на грань полного краха, начали искать виноватых где угодно, но только не в себе и своих решениях. И, как говаривал один из восточных наставников человечества, «…искали чёрную кошку в тёмной комнате…» 
Многим нынешним, большим и малым, вершителям человеческих судеб не мешало бы всмотреться в биографии своих предшественников и перенять опыт в отношении не только к непосредственным сложным управленческим обязанностям, но и к личностным особенностям взаимодействия этих людей с многоуровневым социальным сообществом как в групповом, так и в индивидуальном общении, проще говоря, с окормляемым народонаселением. Чтобы потом найти свой верный вектор понимания реальности, не обременённый ошибками прошлого. Чтобы не стать добычей бездумного, ничем не оправданного зазнайства и себялюбства. Чтобы научиться не отрывать себя от жизни многих «обыкновенных»  людей, суметь поделить с ними невзгоды и печали, а не только радости достижений и праздников, правильно и с полной отдачей используя для общего блага дивиденды власти… 
В этом помогли бы факты созвучной времени жизни таких руководителей, как В.Д. Тарасов, который юным лейтенантом начал войну и прошёл всю её от первого дня и до последнего. А затем, вернувшись на родной Урал, пересоздавал  себя и строил вместе с товарищами-фронтовиками и закалёнными трудностями военного лихолетья рабочими Танкограда будущую основу экономического благополучия города своего детства. Наконец, он взвалил на свои плечи неподъёмную ношу, закладывая фундамент социально-экономической жизни и общественного обустройства нового, молодого, даже по меркам человеческой жизни, города, тогда только-только  начинавшего писать свою историю достижениями в науке и производстве по созданию ядерного щита для огромной страны.
 И его биография стала одной из замечательных страниц этой, теперь уже более чем полувековой, летописи. 

При создании этого материала использованы личные записи В.Д. Тарасова; материалы брошюры «В.Д. Тарасов: этапы светлого пути», автор-составитель В.И. Востриков; устные воспоминания Е.А. Дедова.

С. Серотян.2012год.

БОЕВЫЕ СТРАНИЦЫ
 

Из  воспоминаний ветерана Великой Отечественной войны,
кавалериста Олега Кирилловича Булатова.

«Эшелон уже пятые сутки шёл на юг. Позади остались Москва, Владимир, Киев. Шли почти без остановки. 14 января 1945 года наш эшелон с двумя маршевыми эскадронами пересёк государственную границу СССР и прибыл на румынскую станцию Яссы».
А до этого были голодные скитания уральского подростка из ФЗО, работа на эвакуированном из Тулы оружейном заводе, неподалёку от Златоуста, побег вместе с пацанами с завода. Разбирательство в прокуратуре и обещание вернуться на место распределения. Потом остановка в Челябинске, где после долгих хождений по отделам кадров, наконец, удалось устроиться на Сварочный завод учеником газосварщика.
«Эшелон подошёл к городу Арад, на границе с Венгрией. Станцию недавно бомбили немцы, и пути неполностью были восстановлены. Пожары в основном были потушены. В Араде эшелон простоял двое суток. В основном, из-за того, что ждали восстановления путей. Впереди, там, далеко на западе, всё грохотало и грохотало. А ещё через сутки эшелон остановился посреди поля. Труба проиграла сбор командиров. Офицеры собрались в вагоне начальника эшелона.
– Наш путь по железной дороге закончился. Сейчас будем разгружаться и пешим порядком до места назначения. Пройти надо будет около двадцати километров. Думаю, что к ночи будем на месте. Сейчас по местам и готовиться к выгрузке. Сигнал для выгрузки – труба играет сигнал «Седлай!».
В заводском общежитии Олег встретился с хорошим человеком, ставшим ему как бы старшим братом, Михаилом Панкратовым, который, увидев, что паренька покачивает от голода, помог ему устроиться в Аэроклуб. После чего рабочий день Олегу был сокращён до восьми часов, вместо одиннадцати, сам написал за него заявление и сходил к директору завода за разрешительной резолюцией, где даже устроил ходатайство от администрации о приёме Олега Булатова  на учёбу. В Аэроклубе, кроме учёбы в тёплых помещениях давали курсантам сладкий чай с галетами или печеньем. Но занятия здесь пришлось оставить: из-за постоянного недоедания, нервных встрясок и холодных помещений, где приходилось ночевать, парнишка заболел «куриной слепотой».  Михаил Панкратов выпросился с «брони» в действующую армию. И Олег вновь  почувствовал себя одиноким…     
«Меня и ещё двух офицеров направили в 8-юКраснознамённую, Дальневосточную, Гусарскую кавалерийскую дивизию. По прибытии туда я получил назначение в 49-ый, ордена Богдана Хмельницкого кавалерийский полк, а там, в 3-ий эскадрон.
– Товарищ гвардии старший лейтенант! Младший лейтенант Булатов прибыл в ваше распоряжение!
В декабре 1942 года, когда будущий авиадесантник Олег Булатов, уже готовился к практическим занятиям по прыжкам с парашютом, вышел приказ об отчислении из Аэроклуба и призыве в армию всех слушателей курсов 1924 – 1925 годов рождения. Уже через два дня Булатов получил повестку, где предлагалось явиться в Кировский райвоенкомат города Челябинска. А там, восхищённые буркой, кубанкой, башлыком, хромовыми сапогами и маузером в деревянной кобуре с саблей да ещё звенящими шпорами лейтенанта Толчёнова, несколько ребят записались на учёбу в Краснознамённое кавалерийское училище имени Первой конной армии, расквартированное в городе Шадринске. 
«Полк дислоцировался в небольшой мадьярской деревушке. Домики внешне напоминали украинские хаты.
– Булатов! Ты ли это!?
– Шамсиев?!
– Я! Смотри-ка, не забыли ещё друг друга.
– Здравствуй!
– Здравствуй!
Я с Шамсиевым был в одном взводе, когда учились в ТККУ в Шадринске. Потом меня перевели в город Тамбов, а Шамсиев остался. И вот через полтора года встретились. 
–Знакомьтесь, товарищи. Это младший лейтенант Олег Булатов. Прибыл к нам в эскадрон командовать взводом ПТР. 
Офицеры, а их, кроме командира Юркова и Шамсиева, было ещё четверо, поздоровались со мной за руку, каждый назвал себя.
Мой же полный титул звучал тогда так: Командир взвода ПТР, 3-го эскадрона, 49-го ордена Богдана Хмельницкого кавалерийского полка, 8-ой Краснознамённой, Дальневосточной, Гусарской кавалерийской дивизии, 1-ой гвардейской конно-механизированной группы генерала Плиева И.А., 2-го Украинского фронта, младший лейтенант Булатов».
Прибывших в училище парнишек поразила невиданная ими чистота и порядок.  В первую очередь внимание привлекли расставленные вдоль стен  пирамиды с оружием: кавалерийские карабины чередовались с шашками, а на полу между пирамид сияли смазкой станковые и ручные пулемёты, миномёты. Всего этого никто из прибывших новичков не видел, и всё хотелось потрогать и рассмотреть – мальчишкам всего-то было по семнадцать лет. Но дневальный отгонял слишком настойчивых: «А ну, салаги, отойди, не трогай, нельзя. Выдадут и вам. Ещё и надоест потом. Смотреть, если уж так охота – смотри, а руками не лапай. Кому сказал!» 
И первый наряд по мытью казармы, как первому по списку, в первую же ночь, и это вместо сладкого сна, впервые за последние полтора года, на чистой постели. А позже каждодневные изматывающие занятия сменялись только местом проведения: в классах, на улице, в поле, на конюшне. Изучали курсанты тактику, топографию, занимались огневой, строевой и конной подготовкой…
15 февраля 1943 года курсант Олег Булатов в рядах своих товарищей принял присягу:
– Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Красной Армии… , понеслись над плацем хором повторяемые слова, за которыми стояли не мирные дни, наполненные обыкновенной счастливой молодой жизнью, а главная для мальчишек – курсантов перспектива – в любой момент по приказу оказаться на полях сражений Великой Отечественной войны, где уже в бою от выучки и судьбы зависела жизнь каждого из них.
29 января 1945 года группа генерала И.А. Плиева сосредоточилась в центре географического треугольника: Хотван – Будапешт – Балашшадьярмат. Штаб группы находился в Алшо – Бодонь.
Нас собрал командир полка. Он только что из дивизии. Юрков обратился к нам:
– Наш 49-ый и 28-ой полки, усиленные танками через два дня войдут в прорыв на две недели. Так что давайте готовиться. Проверить и тщательно подготовить и подогнать снаряжение. Проверить ковку лошадей, осмотреть смазать брички. Проинструктировать солдат. Наша задача будет в следующем. Вот смотрите карту. Мы находимся сейчас вот здесь, – командир полка концом карандаша упёрся в точку на карте, а наша задача к полудню третьего дня быть вот здесь. Юрков, не отрывая карандаша от карты, пальцем другой руки показал место далеко за линией фронта.–  До этого места – сто пять километров. Мы подходим к самой передовой, до неё сейчас около пяти километров, и ждём сигнала для броска. При сигнале – две зелёные ракеты – сразу же аллюр «три креста», и через три часа скачки мы – вот здесь, а к полудню радируем о занятии вот этого населённого пункта. – Всё это командир демонстрировал на карте.
– Задача ясна?
– Ясно.
– Понятно.
– Тогда по местам и тщательно готовиться. Скачка, как всегда, будет долгая. Так что смотрите, чтобы солдаты потом были способны в седле держаться и на своих ногах ходить, чтобы лошади подковы не растеряли и чтобы от бричек колёса не отлетели.
– У меня во взводе к этому времени уже было 18 человек, полностью не успели укомплектовать. В первую очередь укомплектовывали сабельные взводы.  И вот перед нами тот населённый пункт – село, которое предстоит занять… Ждём результатов разведки. И вот в небе красная ракета  – сигнал начала атаки. Тут же сразу  взревели двигатели танков и на предельной скорости понеслись к селу. За танками галопом, развёрнутым строем конники… Гром от взрывов гранат, выстрелы танковых пушек, стрельба из другого оружия, и громовое «Ура!!!».  Я в числе других влетел в село верхом на коне, крича «Ура!» и размахивая шашкой… Действительно, этот бой был для меня крещением.
Что я чувствовал тогда? Сидя верхом на коне в ожидании сигнала атаки, я как-то нервно вздрагивал, меня била какая-то внутренняя дрожь. Это, видимо, от напряжения и волнения перед предстоящей атакой. Когда же пошёл в атаку вместе со всеми, то дрожь сама по себе прошла, но как-то непроизвольно получалось, что при близких взрывах я втягивал голову в плечи и ниже пригибался к гриве своего коня. И действительно, и испугаться не успел, как всё закончилось.
Уже в следующем бою при взятии небольшого венгерского городка были убиты приятель Булатова младший лейтенант Шамсиев и более десятка солдат, а пулемётчика, ставшего причиной всего этого,  с чердака дома, возвышавшегося над речушкой, с расстояния в 500 метров сняли залпом из бронебойных ружей именно Булатов со своими эскадронцами.
Лейтенант Булатов принял командование над эскадроном погибшего товарища.      
27 марта 1945 года в бою на окраине заштатного Южно-чешского городка, за рекой Грон, в пешем строю Булатов был ранен осколком мины, попавшим в карманные часы, что и помогло сохранить ногу. Он ещё продолжал участвовать в бою, в котором был убит его коновод, а он во второй раз ранен сразу в обе ноги и выбрел из боя с помощью тоже раненного сержанта Мельникова по полю, усеянному телами убитых и раненых солдат и лошадей.
– Госпиталь, в который я попал, находился в венгерском городке Мишкольц. Здесь я пролежал с 3апреля до конца октября 1945года… Но в свою часть мне так и не пришлось вернуться. Пока я лежал в госпитале, конников  – гвардейцев генерала Плиева перебросили на восток – бить японцев и связь у меня сама собой прервалась.
И свой орден я получил только 26 лет спустя –17августа 1971года.
После выписки О.К. Булатов был направлен в 30-й Отдельный полк резерва офицерского состава, располагавшийся в австрийском городе Эйзенштадт. Молодой офицер всё ждал вербовщиков из какого-нибудь кавалерийского соединения. Но так никто и не появился.
– В 30-ом ОПРОСе я пробыл до 5 декабря 1945 года, и был уволен из рядов Красной Армии в запас. (Приказ ЦГВ № 01216 от 23.11.45г.) В конце декабря 1945 года за несколько дней до Нового 1946 года я приехал в свой родной Куртамыш.
Так в родном доме и закончились дни войны для полуголодного мальчишки из ремесленного училища, ставшего боевым кавалерийским офицером.  

С. Серотян. 2010год.

МУЖЕСТВО ВЕЛИКОДУШИЯ...

Всегда, когда приходится задумываться  о самом тяжелейшем времени в истории народов России применительно к судьбе каждого отдельного человека, на долю которого выпали годы Великой Отечественной войны, а затем и сложный период послевоенной жизни, приходят мысли о, казалось бы, невозможности и нереальности тех испытаний, что достались поколению войны, несмотря ни на что одолевшему и страшного врага, и невзгоды, выпадающие на долю живущего в такую сложную эпоху. Как же они победили готовых на всё, ради бредовых идей, солдат выученной, сплочённой и показавшей себя в победных боях с не самыми худшими армиями Европы военной машины нацистской Германии? Думается, ответов очень много и достаточно разных, но все они говорят о том, что наши солдаты всё равно оказались сильнее… И не только в выучке и силе, но и в глубине понимания происходящего на  уровне будущего осознания того, что отдельно каждый из них делал, как и за что воевал, чему верил, что нёс в своём сердце…
Своего дядю, Бориса Витальевича Шарнина, я помню надёжным, мужественным и великодушным человеком. 
Ему, старшему из детей, было 19 лет, когда от тифа умер отец, а в семье было ещё четверо братьев и сестрёнок, самой младшей 5 лет. С этого момента он разделил со своей мамой Марией Васильевной все заботы о семье, жившей в городе Верхняя  Тура Свердловской области. В это время он уже учился на первом курсе Горьковского инженерно-строительного института. Днём учился, а вечером работал, чтобы прокормить не только себя, но и семью. Было трудно, скудно, но всё-таки выжили. По воспоминаниям моей мамы, он уже тогда, совсем ещё молодым человеком, был на редкость заботливым и чутким. Приезжая на каникулы, обязательно привозил всем подарки. Как он умудрялся выкраивать деньги из своих немногих заработанных средств, трудно понять. Главное, что этой своей традиции он уже никогда, до конца жизни, не изменял. А умер он от последствий боевого ранения в достаточно раннем по нынешним меркам возрасте, когда ему было 54 года. Память о его  постоянной заботе и внимании живёт во всех нас, близких ему людях. 
В 1939 году молодой дипломированный инженер-строитель был направлен работать на строительство «Бумстрой» в городе Соликамске, которым руководил генерал-майор Байков. Работал Борис Витальевич старшим прорабом по монтажу наружных коммуникаций водопровода и канализации. Вроде жизнь начала налаживаться: теперь он мог поддерживать семью не только материально, но и собственными силами в весенних работах на огороде, который на самом-то деле и был главным источником питания для семьи… Но 1 декабря 1939 года Шарнин Борис Витальевич по специальному набору призван Соликамским райвоенкоматом в Красную Армию и направлен для дальнейшего прохождения службы в Монгольскую Народную республику, где служил в строительном батальоне в должности начальника строительных работ и руководил строительством  гарнизонов в городах Ундуркан и Тамцак-Булак. В апреле 1941 была послана в Москву  аттестация на присвоение ему звания воентехника 3-го ранга, но началась Великая Отечественная, батальон расформировали, и аттестация с приказом так и не была получена. А Бориса Витальевича откомандировали в 138 разведывательный батальон, 36-ой, ордена Ленина стрелковой дивизии, где он окончил трёхмесячные курсы младших лейтенантов и в очередной раз подал рапорт о направлении в действующую армию. Но командование направило его на строительство укрепрайона инженером по строительству в звании сержанта (документы на звание лейтенанта так и затерялись в штабах 76 стрелкового полка, который срочно был переброшен на запад). Строительство закончено, и в ответ на настойчивые просьбы о направлении на фронт в ноябре 1942 был откомандирован в СССР в действующую армию. Вдвоём с сослуживцем, имея небольшой запас продовольствия, на маленьком грузовичке отправились в сторону советской границы.  Машину вели по очереди. В пустыне  после песчаной бури потеряли ориентиры, машина застряла в зыбучих песках. Несколько суток  два человека боролись с холодом и голодом, и когда уже казалось, что погибнут, так и не добравшись до границы, словно мираж, появилась машина с маршевой ротой, с которой и добрались Борис Витальевич и его товарищ  до места назначения. 
В действующей армии зачислен был сержант Шарнин в 31-ую гвардейскую танковую бригаду генерал-майора Бурдина, 8-ой армии, 3-его Украинского фронта. Несмотря на постоянные бои, Борис Витальевич при первой возможности писал хорошие, поддерживающие письма домой, в глубокий уральский тыл, где их читали и верили сыну и старшему брату и ждали его домой с Победой. Но в сентябре 1943 года в дом пришла похоронка, и не было горя больше и страшнее, чем строки: «Шарнин Борис Витальевич, командир отделения 31 танковой бригады, погиб смертью храбрых в бою…». А произошло всё так, как и бывает на войне, обыденно и трагично. В один из сентябрьских дней шёл бой под городом Барвенково. Танк попал на немецкое минное поле, и, чтобы вывести машину, надо было кому-то, визуально определяя места установки противотанковых мин, идти впереди… Командир танка 29-летний Борис Шарнин оглядел подчинённых ему мальчишек и сам пошёл прокладывать путь боевому танку. Но поле было пристреляно немецким снайпером, он прострелил танкисту обе ноги. С наступлением темноты бойцы искали его, полушёпотом окликая: "Шарнин! Борис! Шарнин!". Командир слышал их, он лежал в высокой траве и не мог ответить: слишком много потерял крови – силы оставили его. Как рассказывал дядя, он очнулся под утро, вспомнил маму, братьев, сестрёнок, почему-то подумал, что им без него никак не прожить, и, превозмогая страшную боль и слабость, втыкая в землю танкистский клинок, подтягиваясь и подтягивая, будто чужие, ноги, стал продвигаться на далёкие голоса. Оказалось, что это был ещё не успевший уехать летучий медсанбат, собиравший раненых и убитых на поле, оставшемся за ушедшим вперёд нашим передним краем. Танкиста увидели санитары, принесли в палатку, и там состоялся, наверное, характерный  для того времени разговор раненого с доктором. Пожилой хирург осматривал раны на ногах, а Борис просил: «Доктор, помогите, сохраните мне ноги…». И врач, жалея парня, тихонько, чтобы слышал только он, отвечал: «Если бы ты был один, и смерть не угрожала  десяткам таких же, я бы, может, и совершил это чудо, но ты посмотри, сколько ждёт своей очереди… Прости меня, друг». После оказания первой помощи Бориса Витальевича отправили в тыл, в госпиталь – а похоронка уже ушла. В поезде танкисту сделали несколько операций: правую ногу удалось спасти, а левую из-за начавшейся гангрены пришлось ампутировать, резали несколько раз и остановили заражение, только когда осталась культя 10 сантиметров. 
Лишь через полгода пришло от Бориса домой первое письмо. Радовалась не только семья Шарниных – радовалась вся улица, и даже с соседних приходили люди поздравить мать с живым сыном, многие появлялись с надеждой, что и им, может быть, также повезёт – и придёт весточка от их сына, брата, отца.  
В 1944 году Борис Витальевич был демобилизован по ранению и в 1947 награждён орденом «Отечественной войны» II степени, позже медалью «За победу над Германией». Вернулся домой после длительного лечения в 1945, мучили боли, не давали спать. Постепенно привыкал к своему новому положению, научился ходить на протезе, слабее стали боли.
В 1948 пошёл работать, сначала инженером, затем начальником ПТО-отделения в Управлении строительства Свердловска-45, ныне город Лесной. Строили город и объекты заключённые, и они уважали Бориса Витальевича за справедливость, порядочность, готовность и умение помочь людям. 
Там, в Свердловске-45, познакомился Борис Витальевич с Дмитрием Ефимовичем Васильевым. Мне было всего 5 лет, но я помню, как заходил он к нам домой, чтобы сразиться с Борисом Витальевичем в шахматы, как, прохаживаясь по огороду, уговаривал бабушку организовать работу  в открывающихся теплицах: она была большой мастер в садово-огородных делах. Ни одна ягодка, ни один цветок из нашего сада не были проданы – всё она дарила и раздавала друзьям, знакомым и незнакомым людям – таков был неписаный закон дома, где жил инвалид войны Борис Витальевич Шарнин.
Вскоре Дмитрий Ефимович Васильев возглавил предприятие, которое и стало основой будущего города, в 1955 году он пригласил Б.В. Шарнина  на строительство только ещё зарождающегося Снежинска. Жили в бараках в 10-ом районе, инвалиду, человеку без ноги, было особенно трудно, но Борис Витальевич никогда не жаловался и всегда старался шуткой прикрыть даже свою боль. Несмотря на то, что город только начинался, жить в нём было интересно…  Борис Витальевич  поселился с семьёй в новом доме на улице Чапаева. Человек широко образованный, библиофил, собравший огромную библиотеку, обладавший тонким чувством юмора, он был окружен такими же интересными людьми. Помню, как часто воскресное утро начиналось с визита коллеги дяди по работе тоже ветерана Великой Отечественной войны Семёна Абрамовича Курковского: ровно в 9.00. он подъезжал на своём «Москвиче» – мы все пили чай, взрослые вели всегда интересную беседу, затем Семён Абрамович играл на пианино – это был заведённый ритуал, потом прощался с нами и отправлялся навестить другого сослуживца. 
Все оставшиеся Борису Витальевичу 14 лет жизни он проработал в ПТО Управления строительства в нашем городе. И всегда дядя был среди людей, как сказали бы сейчас, у него была активная жизненная позиция, участвовал в различных партийных конференциях, в партию он вступил ещё на фронте, был членом профкома строительства. Много людей вспоминают его добрым словом, он помогал и школе № 118, в которой мы учились  с его дочерью Ариадной, ныне кандидат исторических наук, преподаватель педагогического университета имени Герцена, позднее в этой школе училась и его младшая дочь Маша, которую он, так ждавший наследника, и воспитывать пытался как мальчишку. 
В выходные дни Борис Витальевич брал нас с сестрой в шахматный клуб, тогда 121 школа, ныне № 128, мы так радовались его шахматным победам. А ещё на День Победы его приглашали на собрания и митинги, он там выступал, и мы с сестрой стояли с ним рядом на трибуне и гордились  Борисом Витальевичем, а потом раны сделали своё дело, и в 1969 году дяди не стало. А 35 лет спустя оказалось, что в городе,  где ещё в восьмидесятые годы к круглым датам Победы  всегда ставили  на могиле участника войны пирамидки со звёздочкой, возлагали цветы, поздравляли открытками вдову с праздником Победы, умирать ветеранам до 1970 года было нежелательно, иначе их силы и кровь, положенные на алтарь Отечества, не засчитываются. Хотелось бы, чтобы подобное было просто случайностью, и память о них, когда-то молодых, красивых, здоровых, верящих в себя, как бы им трудно ни жилось, защищавших и отстраивавших свою Родину, оставалась навсегда доброй и великодушной частицей сердца в нас и в наших потомках, во всех будущих поколениях, которым они даровали это будущее на своей земле…                 

С.М. Серотян, Л.Н. Шарнина. 2010 год.


ОСЕНЁННЫЙ ПОДВИГОМ
 

Из Указа Президиума Верховного Совета СССР от I августа 1939 года:

«... В целях особого отличия граждан, 
удостоенных звания Героя Советского Союза 
за совершение героических подвигов: 
I. Учредить медаль «Золотая Звезда», 
имеющую форму пятиконечной звезды»…

Вот она звезда Героя Советского Союза - кусочек: тяжелого, лучистого металла.  Он лежит на моей ладони, и отблеск вечернего июньского солнца,  отражаясь от звёздочки, лучиком скользит по морщинистому выразительному лицу склонившегося рядом пожилого мужчины. Этот неяркий лучик словно высвечивает то, самое главное, что озарило жизнь сидящего со мной за столом человека – одного из тех, чья молодость пришлась на "сороковые – роковые", кто пронёс на своих сильных плечах тяжкую ношу Великой войны и прошёл сквозь огонь, кровь, боль и испытания с честью и славой, символически заключенной в этой небольшой пятиконечной медали на рубиновой колодке.
 А чем была война для Александра Филипповича Мусохранова, свидетельствует костыль прислонённый рядом. Уже даже этого достаточно для нашего великого уважения, но и кроме этого тяжёлого ранения в ногу, гангрены, долгих дней операций Александр Филиппович был знаком с госпиталями не понаслышке, так как до этого был пять раз ранен, и уже однажды спасали и спасли ему другую ногу.
Страшны эти раны войны, оставшиеся на человеческом теле, и не может быть ей никакого оправдания и амнистии во веки-веков, как и тем, кто развязал ту кровавую бойню.
Но всё по порядку… 
Наверное, из далёкого сложного нарымского детства пришла эта стойкость, умение собрать в узел нервы и мышцы для того, первого, рывка из окопа под пулемёты, не взирая на шлепки мин, разрывы снарядов за спиной, вой пикировщиков, старающихся оглушить, придавить, искромсать. Как бы там ни было, а не мог он подводить ни отца – инвалида первой мировой, ни мать, тянувшую нелегкую свою долю, своих друзей по Коломенскогривской школе, дружков по Томскому библиотечному техникуму, наконец, земляков из 284-ой сибирской стрелковой дивизии. 
Первый свой бой он помнит до мелочей отчетливо, с подробностями своего тогдашнего состояния и точным пейзажем, отпечатавшегося в сознании поля, где пехотинец Мусохранов получил боевое крещение в огненной купели июльских боев сорок второго года.
Готовили солдата на истребителя танков, изучали устройство бронебойного ружья, гранаты всех систем, тактику противотанковой борьбы. Здесь же в учебной роте приняли Александра в комсомол. А на передний край попал после недельной тряски в эшелоне, и не увидел даже ружья. Бои под Воронежем  ве¬лись на пределе сил, в постоянных оборонительных боях, но с не менее постоянными жесткими контратаками, и нужны  были бойцы, и некогда было разбираться, кто, чем владеет лучше.  

Первый бой
От Ельца, пешим порядком, вооружаясь по   пути на пунктах боезапаса, пополнение, в котором был Мусохранов, прибыло в первый батальон 1144 стрелкового полка, а в окопах оружия было вдоволь, и своего и трофейного. Попал Александр с уже понюхавшим пороху бойцом Петром Галкиным из Тамбова в крайний фланговый окоп. Пшени¬ца к брустверу клином подходит, налитые колосья клонятся, перебитые пулями, а дальше обгорелый танк.
Александр Филиппович улыбнулся своим невесёлым воспоминаниям:
– Дня три-четыре война напоминала кино – редкие разрывы поднимают вдалеке фонтаны земли, где-то стрекот очередей, солнышко светит, и мы с Петром. Одно только меня беспокоило – затвор у винтовки заедало, так и приходилось его саперной лопатой открывать и закрывать. Но потом решили сползать в подбитый танк. По пшенице, вжимаясь в землю, доползли солдаты, снизу влезли в башню, выглянули, а в каких-то пятидесяти метрах два немца спокойно идут. Решили стрелять. Одного убили, другой кубарем скатился к себе в траншею, а стрелки тем же манером обратно в свой обжитой окопчик вернулись.  
23 .июля поступила команда – в наступление. Пошла рота за тремя нашими «тридцатьчетверками», немцы открыли артиллерийско-минометный огонь, многих тогда в роте не досчитались. Опять же по приказу отвели роту и в этот же день перебросили батальон на правый фланг дивизии, у разбитого хуторка. Туда и кухня подскочила. И вновь засветились огоньки в глазах собеседника:
– Только гороховое пюр... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3