ДОБРОВОЛЕЦ

По заданию американцев Колчак оказался в Китае, чтобы организовать сопротивление большевикам из Китая, а заодно и пристроиться к наркотическому пути из Китая в Россию, который осуществлялся из Харбина по Китайско-Восточной железной дороге (КВЖД), поскольку и сам Колчак принимал кокаин.

В июле месяце власть по всей Сибири захватили белогвардейцы с помощью Чехословацкого корпуса, который состоял из пленных чехов и словаков, и Советская власть разрешила им вернуться на Родину через Владивосток, поскольку война с Германией ещё продолжалась. Эти чехи и словаки, числом под 60 тысяч с оружием растянулись эшелонами по всей Сибири и в один момент, по команде, захватили власть, свергнув Советы, образовав Сибирское правительство, назвавшееся Директорией.

Это правительство с подачи англичан и американцев пригласило Колчака военным министром, что и было сделано в ноябре 1918 года. А уже через две недели Колчак разогнал это Сибирское правительство, объявил себя Верховным Правителем России и присвоил себе чин адмирала.

Для свержения большевиков Колчак объявил всеобщую мобилизацию: людей хватали на улицах и принудительно отправляли в армию. Кто сопротивлялся – тех безжалостно расстреливали по прямому приказу Колчака. Он говорил, что если в селе есть сотня сочувствующих большевикам, то следует немедленно расстрелять десять из них.

После захвата власти Колчак своим письмом подтвердил согласие на раздел России, ибо к этому времени Германия заключила перемирие с Антантой в связи с революцией в Германии и переходом власти от кайзера к социал-демократическому правительству.

Условием перемирия Антанта выставила требование, чтобы германские войска оставались на всех захваченных ими территориях России, до тех пор, пока эти территории не возьмут под контроль войска Антанты, таким образом, эти территории уже считались отторгнутыми от России без её согласия и без её участия. Своим письмом Англии и Франции Колчак подтвердил, как Верховный правитель России, свое согласие на отторжение Прибалтики, Молдавии, западных областей Украины, Белоруссии и Закавказья от России.

Но ни жестокость, ни помощь Антанты не помогли Колчаку подавить народы России и вернуть её к самодержавию, во главе которого он видел уже только себя, ибо царскую семью большевики расстреляли в Екатеринбурге.

Организовав полумиллионную армию, Колчак начал наступление на центральные регионы России, которое с треском провалилось. Крестьяне Сибири отказывались воевать за Колчака и всю белогвардейскую рать, которые мечтали восстановить царские порядки, когда одним всё, а другим – ничего. По всей Сибири начались восстания, партизанское движение и две трети армии Колчака воевали в тылу со своим народом.

Большевики разбили армии Колчака, он бежал из Омска, который объявил своей столицей, в Иркутске его схватили белочехи и под гарантии своего отъезда через Владивосток, передали Ревсовету в Иркутске, который в свою очередь выдал Колчака наступающим армиям большевиков.

Состоялось постановление военно-революционного комитета и за жестокости над мирным населением Сибири Колчака приговорили к расстрелу. Услышав зачитанное ему Постановление РВК, Колчак возмутился: «Как? Без суда?» На что ему был дан ответ Председателем РВК: «А когда по твоему приказу тысячи людей были расстреляны по устным решениям трех офицеров-карателей без оформления каких-либо бумаг  - разве это суд был?»

Ответа Колчака не последовало, ибо в этом и заключался смысл власти, которую он пытался насильственно восстановить в России: безвинного крестьянина можно расстрелять на месте по любому поводу и без, а вот адмирала-предателя может осудить только суд – если это вообще возможно: осудить высокопоставленного преступника.

Низшие сословия всегда виновны и не имеют прав – высшие сословия всегда правы и невиновны.

Колчака расстреляли на берегу реки, куда в прорубь сбросили его тело вместе с телом председателя Сибирского правительства Пепеляева. Собаке-предателю Колчаку – собачья же и смерть. Колчаковская авантюра за власть над Россией обошлась в полмиллиона убитых, разграбление страны оккупантами и потерю Россией своих земель в миллион квадратных километров, которые смог вернуть через двадцать лет вождь большевиков – Сталин. Но вернуть убитых и замученных Колчаком людей даже Сталину было не по силам.

Это вехи жизни Колчака, а каким же он был человеком, по отзывам современников: «Был крайне жесток, презирал простой народ, вспыльчив и неуравновешен, может быть из-за пристрастия к кокаину, почитателем и потребителем которого он был много лет. Ради личных интересов предавал всех, и в первую очередь, Россию, о благе которой, он якобы, неустанно заботился» - это характеристика Колчака одним из ближних офицеров.

Особенно омерзительно для офицеров царской армии было сожительство Колчака с женою своего подчиненного, которое длилось несколько лет тайно и явно.

Мужские и женские измены случались, конечно, и в офицерской среде, и в этом не было ничего особенного – дело житейское, как говорится, и насильно мил не будешь.

В таких случаях офицер давал обидчику пощечину при всех и вызывал на дуэль, но лишь тогда, когда не находился в подчинении ловеласа. Именно потому, что подчиненный не мог покарать обидчика, сожительство начальника с женой подчиненного считалось недостойным офицерской чести. Поэтому, оскорбленный муж любовницы Колчака, некоей Анны Тимиревой, находившийся в прямом подчинении Колчаку, не мог сделать ни того, ни другого, пока жена, наконец, перед разгромом колчаковщины, не развелась с ним, и он, после разгрома Колчака, уехал в Китай. Из сказанного следует, что Колчак не имел офицерской чести:

 ни перед подчиненным, с женою которого сожительствовал;

 ни перед царём, которому присягал офицером на верность, а потом присягнул Временному правительству и тут же изменил ему, поступив на службу английскому королю;

 ни перед Россией, на которую натравил оккупантов.

 Была офицерская поговорка: «службу – царю, жизнь – Отечеству, честь – никому…» и она явно не про Колчака. Впрочем, все руководители так называемой «Белой гвардии» тоже не имели офицерской чести: Деникин, Краснов, Корнилов, Врангель и прочие были выпущены Советской властью из тюрем под честное слово: не воевать против этой власти, но в один миг, оказавшись на свободе, изменили своему слову и развязали гражданскую войну, в которой погибли миллионы жителей бывшей Российской империи.

Эти господа считали, что слово, данное черни, можно нарушать сколь угодно, но и между собой они поступали аналогично: подличали, продавались иностранцам, и продавали себе подобных.

Любой крестьянин и рабочий благородней и чище душой аристократов, живущих чужим трудом, но презирающих тех, кто их кормит и содержит, считающих народ быдлом и управляющих этим народом путем насилия, обмана и принуждения.

Есть сведения, что при аресте Колчака в кармане его мундира был обнаружен фальшивый декрет советской власти о национализации женщин.

В этой фальшивке утверждалось, что декретом советской власти все женщины объявлялись национальным достоянием, и каждый мужчина мог пользоваться любой женщиной без её согласия, а сопротивление расценивалось как сопротивление советской власти.

 - Представь,  Анна, какие скоты эти большевики, против которых я веду борьбу, - возможно, говорил Колчак своей любовнице, нанюхавшись кокаина. Послушай, что быдло пишет в своём Декрете:

«В соответствии с решением Совета рабочих и крестьянских депутатов, отменяется частное владение женщинами. Социальное неравенство и законный брак, существовавшие в прошлом, служили орудием в руках буржуазии. Благодаря этому, лучшие образцы всего прекрасного были собственностью буржуазии, что препятствовало подобающему воспроизводству человеческой расы. Настоящим декретом устанавливается:

1. С 1 марта право частной собственности владения женщиной в возрасте от 17 до 32 лет отменяется.
2.  Возраст женщины устанавливается по  свидетельству о рождении, по паспорту или по показаниям свидетеля. В случае отсутствия документов возраст определяется Чёрным  комитетом, который будет судить по внешности.
3.  Декрет не распространяется на женщин  имеющих детей.
4.  Прежние владельцы сохраняют право пользования женами вне очереди.
5.  В случае сопротивления бывшего мужа, предыдущий параграф на него не распространяется.
6.  Настоящим декретом, все женщины исключаются из частного владения и объявляются всенародной собственностью.

1.  Граждане мужского пола имеют право пользоваться одной и той же женщиной не чаще трёх раз в неделю по три часа.
2.  Каждый мужчина  желающий воспользоваться общественной собственностью, должен принести справку заводского комитета, профессионального союза или Совета депутатов, удостоверяющую, что он принадлежит к рабочему классу.
3. Все отказывающиеся исполнять данный Декрет считаются саботажниками, врагами народа и подлежат строгой каре.»

Колчак,  зачитав наиболее одиозные пункты фальшивого декрета, видимо, продолжал:

        - Видишь Анна, у нас с тобой любовь, а большевики хотят, чтобы тобой пользовался любой мужчина. Нет у них ничего человеческого и чувства высокие большевикам и примкнувшему к ним быдлу неведомы,- убеждал адмирал женщину, уведенную им жену своего подчиненного, вопреки правилам офицерской чести.

        – Поэтому я и буду биться за восстановление России самодержавной и имею звание Верховного правителя  России. Мы с тобой, Анна, будем основателями новой династии правителей России, а быдло жидо- большевистское я выжгу каленым железом, как заразу, без всякой пощады.

          А теперь нам пора и в постельку,- заканчивал адмирал – предатель сентиментальные рассуждения, убирал фальшивку назад в нагрудный карман адмиральского кителя, пошитого из английского сукна  французом – портным из французской военной миссии при штабе Верховного главнокомандующего – титул которого Колчак присвоил сам себе, как и звание адмирала.

Закончить описание колчаковщины можно словами популярной тогда частушки: «Мундир английский, погон французский, табак японский – правитель Омский».

                                            На службе у белогвардейцев

В Омской тюрьме, под властью колчаковщины и находился Иван Петрович в декабре 1918 года, будучи арестованным, ещё полгода назад вместе с другими членами уездного совета депутатов Токинска.

Захватив власть, Колчак принялся спешно увеличивать армию, чтобы довести её численность до полумиллиона и победить жидо-большевиков. Кроме мобилизации рядовых, в армию Колчака собирали и всех офицеров, оказавшихся в Сибири, в том числе и сидевших в тюрьмах за сотрудничество с Советами.

В середине декабря Ивана Петровича вызвали, наконец, к следователю, который полистав папку с делом, сказал напрямик: «Вы, офицер, дворянин, член партии эсеров и глупо предъявлять вам обвинение за сотрудничество с Советами. От имени Верховного правителя России – адмирала Колчака, хотя он и не любит эсеров, предлагаю вам добровольно вступить в белую армию и офицером на фронте подтвердить свою лояльность белому движению в борьбе с красной заразой.

 Вы, конечно, можете отказаться, но ваш отказ будет расценен как измена, и за сотрудничество с большевиками в Совете вас будет судить военно-полевой суд, который может принять и крайнее решение – расстрелять вас. Идёт война и сейчас не до сантиментов: если не с нами – значит против нас, а противника надо уничтожать. Подумайте, Иван Петрович, и завтра жду ответа: повторного предложения уже не будет» – с этими словами, следователь Соловьёв, как он представился, из контрразведки, вышел, а конвоир отвел Ивана Петровича обратно в камеру.

 Рядом с Иваном Петровичем, на нарах расположился новый постоялец – тоже офицер, поручик, как оказалось, который не принимал участие в политике и, после роспуска армии большевиками, мирно жил в Омске у своих родителей. Его забрал патруль прямо на улице лишь вчера, а сегодня ему, как и Ивану Петровичу было предложено вступить в армию Колчака: видимо адмирал подчищал все тылы от уклонистов, дезертиров и прочих бывших солдат и офицеров, чтобы пополнить свою армию для последнего и решительного похода на Советскую республику.

Обсудив своё положение, офицеры решили принять предложение о службе на Колчака, прослышав о его жестокости ещё в бытность командующим Черноморским флотом. Видимо к лету с красными будет покончено, немцы готовились к капитуляции и глядишь, к осени их демобилизуют из армии. Николай Кутахов, так звали поручика, убедил и Ивана Петровича в скорой победе Колчака над красными, и утром следующего дня, они оба дали согласие на добровольное вступление в армию Колчака, подписав соответствующие бумаги. Офицеров тотчас освободили из тюрьмы, дав предписание через три дня прибыть в комендатуру для дальнейшего назначения.

За три дня было не успеть обернуться в Токинск к жене, и Иван Петрович, по предложению Николая, провел эти три дня в его семье, приводя себя в порядок после полугодовой отсидки в тюремной камере острога, в котором когда-то сидел и будущий писатель Достоевский.

Явившись в комендатуру в указанный день, Иван Петрович получил назначение в Ачинск, в штаб формирующегося там Саянского полка, с присвоением звания поручика и получением двухнедельного отпуска домой – видимо учли полугодовое бессмысленное заключение  в тюрьму.

 Николай  получил направление в Екатеринбург, поблизости от которого уже разворачивались бои с отрядами Красной армии. Офицеры расстались, пожелав друг другу удачи и скорейшего окончания усобицы в России, и больше им свидеться не пришлось. Через три года, будучи проездом в Омске, Иван Петрович навестил родителей Николая, но и они не имели никаких известий от сына с его отъезда на Урал: Николай безвестно сгинул в пожаре гражданской войны или был жив, но не мог подать весточку родителям, будучи за границей с остатками разгромленных армий Белого движения.

Опять, как и год назад, Иван Петрович оказался в Токинске на исходе года. Жена Анна встретила его также радостно, как и год назад, полагая, что в этот раз муж вернулся окончательно, но сразу сникла и обмякла, услышав, что его призвали на войну и через неделю ему надо уезжать к месту назначения службы в город Ачинск.

Дочь Ава, которой уже исполнился год, за время тюремного сидения отца научилась ходить и бойко топала в тапочках по дому тётки Марии, отчетливо выговаривая слова: «мама и баба».

Иван Петрович объяснил тестю и тёще ситуацию со своим освобождением те, повздыхав, решили, что он сделал правильно, согласившись служить у белых - всё лучше, чем сидеть в тюрьме или попасть под военный суд, да и на службу он отбывает не на фронт, а в тыл, и дойдет ли до фронта, ещё неизвестно.

За неделю отпуска Иван Петрович отдохнул душою в кругу семьи, а объятия жены Анечки были по-прежнему жарки и сладостны, но иногда, вспомнив о близкой разлуке, Анечка начинала потихоньку всхлипывать, украдкой вытирая слезы, чтобы муж ничего не заметил. Он, конечно, замечал женские слезы, и как мог, успокаивал жену, объясняя, что провёл на войне с немцами два года, и ничего с ним не случилось: даст Бог и нынешнюю свою службу он исполнит без ранений и увечий.

- Пойми, Анечка, - утешал Иван Петрович жену, прижимавшуюся к нему горячим телом после минут близости и взаимного удовлетворения страсти,  война – это не постоянная опасность и стрельба, как ты думаешь. Война – это служба, такая же как и работа учителя, а встреча с врагом и стрельба на фронте такая же редкость, как и встреча на улице со злобной собакой, сорвавшейся с цепи.

 Я с немцами в бою встречался вплотную лишь несколько раз при нашем или их наступлении, а остальное время видел врага издалека в бинокль из траншеи, если офицеры давали посмотреть в этот бинокль.

 Всё остальное время было не до немцев: строить блиндажи, рыть траншеи, стирать портянки, штопать форму, бороться со вшами, - вот и вся война. Опасно бывало в атаке и под немецким обстрелом из тяжелых орудий, которых у них было много, а все остальное время грязь и вонь нестерпимая в траншеях и блиндажах, как из отхожего места, так что не волнуйся за меня.

 Видать красным скоро конец придет, раз со всех сторон генералы с армиями на них поднялись – глядишь, и без меня эта война закончится, и всё вернётся на свои места, а мы с тобой будем учительствовать здесь или уедем куда-нибудь в тёплые края: что-то здешние морозы и длинные зимы мне не по нраву, - закончил Иван Петрович свои воспоминания о войне и Анечка, успокоившись, удовлетворенная мужской лаской, заснула у него на плече.

- Так было на войне с немцами, - продолжил Иван Петрович свои размышления уже не вслух, а про себя, - а здесь придется воевать со своими: брат пошел на брата,  жестокая ярость захлестнула и белых, и красных, и не успокоится никто, пока врага не уничтожит, да не в честном бою, а исподтишка, обманом или выстрелом в спину. Но деваться некуда: или сам убивай, или быть тебе убитому – на то и гражданская война, думал он, засыпая рядом с женою, которая по-детски, как и дочка, чмокала губами во сне, посапывая у него на плече.

Новый год встретили вместе все обитатели дома тётки Марии, которых стало с приездом Ивана Петровича числом семь, не считая ребенка Авочки: за время сидения в тюрьме в дом к Марии переселилась ещё и сестра Полина, муж которой умер от тифа на германском фронте.

Новогоднее застолье справили по старому календарю, поскольку Колчак своим указом отменил большевистский календарь и опять отбросил Россию в исчислении дней на тринадцать суток назад от Европы, показывая этим, что он за старые порядки.

 Впрочем и в других делах Колчак восстанавливал царские порядки: помещикам на освобожденных территориях возвращались поместья, заводчикам – заводы, без суда и следствия расстреливали крестьян и рабочих, противившихся возврату к старому. В ноябре, вскоре после захвата власти, в распоряжении Колчака оказался и золотой запас России, захваченный полковником Каппелем в Казани и переданный им Колчаку, за что и был произведен Верховным правителем из полковника сразу в генерал- лейтенанта.

Завладев золотым запасом России, Колчак почувствовал себя полноправным Правителем и даже учредил при себе Совет Верховного Правителя, наподобие Государственного Совета, что существовал при царе Николае II.

Против действий Колчака по восстановлению царских порядков по всей Сибири, Уралу и Поволжью стали вспыхивать мятежи и восстания, на усмирение которых тотчас посылались войска, ведущие себя как оккупанты на завоеванной земле, не останавливаясь ни перед расстрелами мирных людей, ни перед грабежами и сжиганием деревень.

В эту армию мародеров и убийц Иван Петрович и направился через три дня после Нового года, попрощавшись с семьёй: дни отпуска закончились, и надо было службой оправдывать свое освобождение из омской тюрьмы.

 В два дня он добрался из городка до столицы Колчака, которой тот временно провозгласил Омск, считая, что отсюда наиболее удобно координировать свои действия с армиями Деникина, Юденича и прочими врагами большевистской власти. Через три дня Иван Петрович добрался воинскими эшелонами до места назначения – Ачинска, где с помощью коменданта вокзала отыскал штаб Саянского полка, формирующегося по приказу Колчака как стрелковый полк.

Иван Петрович вновь оказался в местах, которые покинул год назад: видимо, рано тогда демобилизовал его комендант, и вот пришлось возвращаться обратно на военную службу и в то же место. Земля сделала годовой оборот вокруг солнца, и в жизни его тоже совершился оборот.

В штабе полка, узнав, что поручик начинал службу рядовым при штабе обозного батальона, а потом служил здесь же, в Ачинске, поручили ему хозяйственную роту, обеспечивающую полк продовольствием, обмундированием и прочим снабжением. Иван Петрович охотно занялся порученным делом снабжения полка, имея опыт заведывания комитетом по продовольствию в уездном Совете.

Формирование полка только начиналось, и кроме штаба и хозроты  в батальонах было по паре офицеров и два-три десятка нижних чинов, что удалось мобилизовать в самом городе и ближайших к нему сёлах. Народ устал от войны с немцами, демобилизованные солдаты не желали службы на Колчака и всячески уклонялись от призыва.

 Воинская полиция, учрежденная Колчаком, хватала людей прямо на улицах, препровождала в тюрьму. Там, после выяснения личностей, либо отпускали восвояси, либо признавали годным к солдатской службе в армии Верховного правителя и распределяли по частям городского гарнизона, а оставшихся, малым числом, направляли под охраной в формирующиеся части,  которых, кроме Саянского полка, было еще Енисейский и Казацкий конные полки.

 Для простоты обращения, формирующиеся части получали названия по месту формирования или по принадлежности к Казачьему войску, которых в Сибири было шесть: Сибирское, Семиреченское, Забайкальское, Енисейское, Амурское и Уссурийское.

Хотя от Ачинска до Саян и было далековато, но, видимо, кому-то в штабах Колчака понравилось название гор, которое и закрепилось за новым полком.

Армия Колчака снабжалась оружием, боеприпасами и снаряжением через Владивосток поставками от американцев, японцев, англичан и французов в обмен на золото. Хотя Антанта, США и Япония, ненавидя большевиков, вознамерившихся уничтожить власть капитала, и выступили в роли оккупантов против Советов, но и здесь не упускали своей выгоды, заставляя адмирала Колчака расплачиваться царским золотом за помощь в его борьбе с большевиками.

Воинские грузы из Владивостока шли на Запад по Транссибу, а поскольку Ачинск находился транзитом от Красноярска, то сюда оружие и припасы почти не поступали, следуя мимо, и Саянский полк формировался очень медленно: не было ни людей, ни оружия. Даже пропитание для бойцов Ивану Петровичу приходилось выпрашивать у местного коменданта гарнизона, который пополнял продовольственные склады зерном и мясом, реквизированным у крестьян продовольственными отрядами, которые взамен оставляли именные расписки Колчака с обязательством возместить ущерб после полной победы над Советами, когда он будет властвовать в Москве.

Бедняков силой загоняли в армию, у зажиточных забирали продовольствие, недовольны были и те и другие, и поэтому сопротивление власти Колчака нарастало по всей Сибири, и через пару месяцев во многих местах установилась своя власть, не подчиняющаяся Колчаку. Карательных отрядов не хватало на подавление народного гнева и к весне половина армии Колчака сражалась на фронте против большевиков, а вторая половина занималась карательными операциями по усмирению населения Сибири, Востока и Урала, не желающих власти адмирала, намеренного возродить царские порядки.

                                                    Снова на войне

К концу марта в полку всё ещё не было и четверти состава, и даже для них винтовок была одна на двоих. Однако, армии Колчака на Восточном фронте к этому времени имели значительные успехи, была взята Уфа, передовые части белых вышли к Волге, и на медленное формирование новых частей командование не обращало внимания, развивая наступление имеющимся составом трёх армий: Сибирской, Западной и Юго-Западной.

Иван Петрович предполагал, что ему уже не придётся участвовать в этой войне – Колчак победит большевиков раньше, чем закончится формирование Саянского полка.

Но в апреле Красная армия перешла в наступление: её командиры быстро учились воевать, да и бывшие офицеры – военспецы, как их называл Главковерх Троцкий, помогали красным осваивать науку побеждать. В рядах Красной армии сражались более половины бывших царских офицеров, которые при всём неприятии большевистских идей о всеобщем равенстве, отчетливо понимали, что только большевикам под силу сохранить единую Россию, которую белые генералы во главе с Колчаком распродавали оптом и в розницу всем желающим заработать на русской смуте.

 Солдаты белых армий не желали воевать за возврат помещиков и капиталистов на русскую землю, и при первой возможности дезертировали, сдавались в плен или переходили на сторону красных с оружием в руках, повязав своих офицеров или постреляв их в спину при наступлении на позиции красных.

Белые армии Колчака были отброшены к Уралу, красные взяли Оренбург, освободили Уфу и подбирались к Екатеринбургу, а потому, по приказу Верховного правителя, все тыловые части и формирующиеся полки в спешном порядке стали перебрасываться на фронт, где решалась судьба белого движения и Верховного правителя.

Саянскому полку в половинном составе было приказано в срочном порядке войти в состав Западной армии под Челябинском. Шестьсот солдат и офицеров погрузились в конце мая в вагоны и паровоз, надсадно пыхтя, потянул эшелон из Центральной Сибири к местам боёв на Урале.

Хозрота уже была не нужна и Иван Петрович, как офицер с боевым опытом, был назначен командиром стрелковой роты, состоящей из нескольких десятков бывших солдат и необученных новобранцев, насильно мобилизованных в белую армию.

На железной дороге, как и по всей стране, царили хаос и неразбериха, и лишь к середине июня Саянский полк прибыл в Курган, и получил приказ выдвигаться в направлении Челябинска, где завязались ожесточенные бои за Южный Урал. Армии Колчака стремились соединиться с казачьими частями атамана Дутова, выйти на Кубань и тем самым замкнуть с Юга Совдепию, отрезав красных от хлеба Кубани, угля Донбаса и промышленности Урала.

Через неделю полк прибыл в Челябинск, где довооружился пулеметами, винтовками и боеприпасами. Полку была придана артиллерийская батарея из восьми орудий и, получив приказ выдвинуться в сторону Миасса, где шли ожесточенные бои с красными, полк эшелоном прибыл под Миасс. Оказалось, что колчаковские войска уже оставили Миасс и отступали к Челябинску. Полк Ивана Петровича присоединился к отступающим войскам генерала Войцеховского и к середине июля вошел в Челябинск.

Организовать оборону города не удалось из-за восстания рабочих и 24 июля город был сдан. Отступая, белые сжигали деревни, вешали и расстреливали жителей, оставляя после себя выжженную землю. Особенным зверством отличались каппелевцы, а среди них батальон церковников, которые презрев заповедь божью: «не убий», рьяно уничтожали своих соперников по вере - большевиков, тоже обещающих построить рай, но не на небесах, а на земле и для всех, а не только избранных.

Командующий Западной армией генерал Сахаров, решил окружить и уничтожить красных в районе Челябинска, чтобы потом отбросить большевиков за Урал. Для контрнаступления были организованы две ударные группы: Северная под командованием генерала Войцеховского и Южная под командованием генерала Каппеля. Контрнаступление должно было начаться утром следующего дня, пока красные не опомнились, празднуя свою победу, захватив Челябинск. Саянский полк получил задачу наступлением севернее Челябинска перерезать железную дорогу на Екатеринбург.

Вечером, командир полка, полковник Соловьёв, собрал всех офицеров в штабе и, объяснив ситуацию, отдал приказ: завтра в 8 утра всем полком перейти в наступление, продвинуться на три версты вперед и овладеть железнодорожным разъездом, перерезав этим связь красных с Екатеринбургом. Получив приказ, Иван Петрович прошел в роту, где был единственным офицером, и сообщил унтер-офицерам  - командирам взводов о завтрашнем наступлении.

В грядущем наступлении батальон Ивана Петровича был левофланговым в полку, а слева от них, как сказал полковник, наступал офицерский батальон, состоящий из офицеров и унтер-офицеров, которые могли бы возглавить взводы, но не желали воевать вместе с солдатами, насильно оказавшимися в армии и при первой возможности сдающимися в плен или дезертирующими из частей армии Колчака, считающейся добровольческой.

 Добровольно сражались лишь офицеры - за утраченные привилегии, кулаки и лавочники – за утраченное имущество, готовые биться насмерть с красными и самим чёртом, лишь бы стяжать себе снова власть, состояние и положение в государстве; неважно, как оно будет называться, и кем возглавляться.

Ночь прошла для Ивана Петровича в беспокойном сне и в семь утра полк занял исходные позиции для атаки, ожидая сигнала. Атака должна быть, по замыслу командира, внезапной, чтобы красные не смогли подготовить оборону на своих позициях, занятых лишь накануне.

Сосредоточившись на опушке леса, батальоны по сигналу ракетой пошли цепями вниз к лощине, где, по данным разведки, в версте отсюда, располагались отряды красных. Вдали, в тылу красных, виднелся железнодорожный разъезд, захват  которого и был целью наступающих. Батальоны в полном молчании двигались по заросшему кустарником уклону к лощине, постепенно ускоряя шаг и, наконец, перешли на бег, когда до позиций красных оставалось не более двух сотен саженей.

Наступление белых, видимо, было полной неожиданностью для красных, которые сами готовились к наступлению, а потому первые выстрелы с их стороны прозвучали, когда остановить наступающих уже было невозможно.

Иван Петрович с револьвером в руке бежал впереди своей роты и уже отчетливо видел красноармейцев, стрелявших с колена из винтовок, поскольку никаких окопов не было вырыто за минувшую ночь. Вдруг что-то резко ударило ему в колено, нога нелепо подогнулась, и он кубарем покатился по пожухлой от засухи траве, пока не уткнулся головой в берёзовый куст. Острая боль пронзила ногу, когда Иван Петрович попытался встать, правая штанина начала пропитываться кровью, и он понял, что ранен и серьёзно: нога бессильно лежала на траве, будто чужая.

Бежавший следом солдат остановился, увидев падение офицера, и, подойдя ближе, убедился, что командир ранен в ногу и не может встать.

 Подбежал ещё солдат, и они вдвоём, подхватив офицера за руки и ноги потащили его назад на свои позиции: впереди уже начиналось рукопашное сражение наступавших с красноармейцами и можно было получить штык в живот, а вынося раненого офицера с поля боя можно было не только уцелеть, но и получить награду за спасение командира.

Иван Петрович, чувствуя, как сапог наполняется кровью, остановил солдат:

 - Стойте, перетяните мне ногу ремнем, чтобы остановить кровь, иначе не донесёте меня живым.

Солдаты остановились, один из них расстегнул свой ремень, обвязал ногу офицера выше колена, и туго перетянул ногу ремнем. Кровотечение прекратилось, и солдаты понесли офицера в тыл, где передали его санитарам.

Так, нелепым ранением закончился для Ивана Петровича первый бой на стороне белогвардейцев: за полтора года войны на фронте он не получил даже царапины, а здесь, в первом же бою серьёзное ранение ноги – видимо, всевышний осудил его согласие воевать на стороне белых и сделал ему серьёзное предупреждение не воевать впредь.

Раненого Ивана Петровича погрузили в повозку и отправили в тыловой госпиталь, и чем закончилась атака его полка и всё наступление белых, он узнал позже, следуя в санитарном эшелоне в Омск, где ему предстояла операция на ноге, ибо в госпитале предлагали ампутировать ногу выше колена, которое было раздроблено пулей и умелого хирурга не оказалось, а от ампутации ноги Иван Петрович отказался.

 Атака его полка была успешной, красные отступили в беспорядке, железная дорога на Екатеринбург была перерезана, и наступление группы генерала Войцеховского отрезало красные части под Челябинском от их северной группировки.

Но южная группа генерала Каппеля не смогла замкнуть кольцо окружения ввиду ожесточенного сопротивления красных. Пятая армия Красных под командованием Тухачевского ударила во фланг генералу Войцеховскому и, получив подкрепление с севера, смяла оборону белых, отбросила колчаковцев за реку Тобол, открыв тем самым возможность наступления на Сибирь и в Туркестан, освободив весь Урал. Потери колчаковцев были огромны, их армии оказались разделены на две группировки, которые уже не смогли оказывать организованное сопротивление и покатились на Восток под натиском красных.

Иван Петрович тем временем оказался в Омске, где ему сделали успешную операцию на ноге, и после недельного пребывания в больнице ему было разрешено убыть к семье в Токинск для долечивания на целый месяц.

С попутным воинским обозом, двигавшимся на Тюмень, Иван Петрович добрался до Токинска. Повозка остановилась около дома тётки Марии, и офицер, опираясь на костыли, отворил калитку и вошел во двор дома, который покинул больше года назад не по своей воле.

          На крыльце сидела девочка с тряпичной куколкой в руках. Увидев незнакомого человека, девочка вскочила и убежала в дом.

 – Не узнала дочка отца родного, - счастливо подумал Иван Петрович, присаживаясь на крыльцо. Выскочила Анечка, посмотреть, что за человек напугал дочку, войдя без стука во двор, и, увидев Ивана Петровича, кинулась ему на грудь, не замечая костылей, лежавших рядом с мужем. На возгласы Анечки из дома вышли и другие его обитатели, и Иван Петрович, приобняв рукою прижавшуюся к нему жену, стал объяснять всем своё появление здесь, указывая на костыли.

Тёща поставила самовар, и вскоре все сидели за столом, пили чай и слушали рассказы Ивана Петровича о событиях в его жизни за минувший год. Дочь Ава, уже не пугалась отца, а усевшись ему на колени, играла Георгиевским крестом на отцовском мундире, висевшем на спинке стула.

Семейная жизнь Ивана Петровича возвратилась в привычное русло, будто и не было этого года разлуки, если бы не костыли, стоявшие рядом с кроватью, когда он ложился и ожидал прихода Анечки для исполнения супружеских обязанностей, которые вовсе не были обязанностями, а желанным актом близости любящих друг друга мужчины и женщины.

Сентябрь подарил затяжное бабье лето, воздух осенних дней был по-летнему теплым и прозрачным, но клинья перелетных птиц уже тянулись на юг в преддверии наступающих холодов, которые здесь приходили внезапно: вчера было по-летнему тепло, а утром следующего дня, проснувшись, можно было обнаружить, что землю покрыл толстый слой снега.

 Теплыми днями Иван Петрович сиживал на крыльце с дочкой, слушая её щебетанье: она лишь недавно научилась говорить, и теперь без умолку старательно выговаривала знакомые слова вперемешку с незнакомыми.

 За год отсутствия в городке ничего не изменилось. Уездным урядником по-прежнему был бывший эсер Сараханов, который ничем не помог Ивану Петровичу при аресте,  и потому, однажды, случайно встретив урядника на улице, когда Иван Петрович ковылял на костылях в больницу, чтобы показаться врачу, офицер презрительно отвернулся от бывшего однопартийца, сплюнув тому под ноги.

 Бывшие депутаты-большевики продолжали томиться в местной тюрьме без суда и следствия. Говорили в городке, что была попытка бегства, но провокатор выдал замысел узников, и им оставалось уповать лишь на скорый приход Красной армии. За месяц, что Иван Петрович провел дома, колчаковский фронт рассыпался полностью и красные части продвигались  от Урала на Восток, почти не встречая сопротивления белых.

Месяц долечивания подходил к концу, однако рана Ивана Петровича не заживала, появился свищ из-под коленной чашечки, и врач при очередном осмотре рекомендовал ему вернуться в Омск и там, в госпитале, сделать повторную операцию – иначе можно лишиться ноги.

Пришлось подчиниться обстоятельствам, и в начале октября Иван Петрович уехал с обозом в Омск, надеясь, что разлука с семьей будет недолгой: красные были уже в Тюмени, он сдастся в плен и как раненый будет отпущен домой. Несмотря на пропаганду колчаковской контрразведки, в войсках знали, что красные пленных, тем более раненых, не расстреливают, в отличие от озверевших карателей-белогвардейцев. Потому красные никогда не сдавались белым, зная об их зверствах, а мобилизованные солдаты белых при первой же возможности сдавались красным в плен целыми полками.

В Омске Ивана Петровича погрузили в санитарный поезд и отправили в Иркутск: ввиду приближения красных, столица Колчака готовилась к эвакуации, и госпитали тоже переезжали вглубь Сибири.

Железнодорожные пути были забиты эшелонами с войсками, беженцами, грузами, штатскими и военными, и в этой толчее санитарный поезд до Иркутска двигался короткими перегонами целую неделю.  Белочехи, которые помогли Колчаку захватить власть в Сибири, объявили о своём нейтралитете при приближении Красной армии, оговорив предварительно свою эвакуацию через Владивосток на родину.

 Эшелоны с чехами создавали дополнительные заторы, так что сам адмирал Колчак, вместе со штабом и эшелоном с золотым запасом Российской империи двигался к Иркутску целых два месяца, пытаясь безуспешно восстановить фронт против наступавшей Красной армии.

Прибыв в Иркутск в ноябре месяце, Иван Петрович был помещён в госпиталь, где ему была сделана операция на ноге, и, оставаясь в госпитале не излечении, он наблюдал агонию колчаковского режима со стороны.

Полумиллионная армия Колчака растаяла как снег под весенним солнцем: принужденно - мобилизованные солдаты разбегались по домам или сдавались в плен полками и батальонами. Верными Колчаку оставались лишь офицерские части, такие как каппелевцы, которые из-за своих зверств на фронте и в тылу не могли рассчитывать на пощаду Красной армии и местного населения в Сибири.

Колчак лихорадочно искал возможность личного спасения, бросив армию, и в конце декабря  в Нижнеудинске отрёкся от звания Верховного правителя России, передав его генералу Деникину. Без власти Колчак стал никому не нужен, но рассчитывал с помощью союзников под прикрытием эшелона с золотом добраться до Владивостока. В январе поезд с золотом и Колчаком прибыл в Иркутск, где чехи и союзники передали Колчака местным властям из эсеровско-меньшевистского комитета, который организовал Чрезвычайную следственную комиссию по Колчаку, для установления его вины, по зверствам, допущенным колчаковцами.

Через неделю власть в Иркутске перешла к большевикам, которые продолжили расследование преступлений Колчака, и в начале февраля, по решению этой комиссии Колчак был расстрелян, а вместе со смертью диктатора Сибири закончилась и воинская служба Ивана Петровича в белой армии.

 Идеи равноправия и справедливости, провозглашенные большевиками, победили жажду стяжательства власти, имущества и привилегий, двигавшую Колчаком и его сообщниками по белому движению, и их зарубежными союзниками, желавшими отхватить от России и за счёт России и её народов куски пожирнее себе и только себе.

В сущности, большевики попытались реализовать на практике христианские заповеди, и народы России их поддержали в надежде переменить свою жизнь к лучшему, что и обеспечило победу большевиков в гражданской войне с белогвардейцами, желавшими сохранить старые порядки устройства хорошей жизни одних за счет плохой жизни других.

                                                На службе у красногвардейцев

Несмотря на смену власти в Иркутске, госпиталь продолжал работу по излечению раненых белогвардейцев, которых большевики не трогали до выздоровления. Госпиталь этот был офицерский, и потому новая власть назначила в госпиталь своего коменданта со взводом красноармейцев, которые охраняли территорию и следили, чтобы раненые враги советской власти не организовали заговор и не сбежали от справедливого возмездия за свои преступления, если таковые были совершены на службе у Колчака.

Впрочем, легкораненые офицеры-каратели и идейные враги Совдепов разбежались из госпиталя в первые же дни после смены власти, воспользовавшись хаосом и неразберихой. Иркутск был наводнен сотнями офицеров и штатских, желающих вырваться из-под власти большевиков.

 Они пробирались на Восток к Чите, под которой хозяйничал атаман Семенов, а оттуда направлялись в Китай к Харбину, или во Владивосток, где была провозглашена Дальневосточная республика, под прикрытием японских и американских оккупантов, объявившая себя независимой от Советской России. В городе было неспокойно, по ночам раздавались выстрелы, остатки колчаковских войск были ещё неподалеку и не собирались сдаваться на милость победителей, даже узнав о расстреле Колчака.

Большевистский комендант госпиталя переписал всех раненых офицеров, заставив каждого написать свой послужной список участия в белогвардейских армиях Колчака или других вожаков белого движения: Деникина, Юденича и прочих спасителей России, как они называли сами себя, и далее, при выздоровлении, офицер отпускался восвояси или направлялся в тюрьму ЧеКа для дальнейшего разбирательства по участию в белых армиях.

Нога Ивана Петровича заживала медленно, на костылях далеко не уйдёшь, да и уходить из госпиталя ему было некуда и незачем – один бой с красными под Челябинском не являлся преступлением для мобилизованного офицера, а потому он спокойно оставался в госпитале, ожидая полного выздоровления и избавления от костылей.

В феврале он написал письмо домой о своём пребывании в Иркутске, не очень-то надеясь, что это письмо дойдет до адресата при полной разрухе управления в стране Советов. К своему удивлению, в марте он получил ответ от жены, которая обрадовалась известию от мужа и писала ему, что ожидает ребёнка: сентябрьский отпуск Ивана Петровича давал свои плоды. Это известие заставило офицера заняться тренировкой раненой ноги, чтобы быстрее отправиться домой – как он надеялся, Советская власть не будет иметь к нему претензий за службу у Колчака и отпустит его к семье, где ожидалось пополнение.

В начале мая Иван Петрович, наконец, освободился от костылей и захотел покинуть госпиталь, но к его удивлению, комендант приказал отвести вылечившегося офицера в ЧеКа для дальнейшего решения его участи. Это было неожиданно, но деваться было некуда, и Иван Петрович под конвоем был препровожден в ЧеКа, где его поместили в тюрьму, пока не разберутся, что с ним делать дальше.

Несколько раз Ивана Петровича вызывали на допросы, где он подробно рассказывал своей послужной список у Колчака, у Временного правительства и в царской армии и собственноручно записывал свою биографию.

Месяца через полтора, в июне, на очередном допросе, следователь сказал, закрывая папку с личным делом Ивана Петровича:

- Поручик Домов, сообщаю вам, что данные о вашей службе у Колчака подтвердились, в боях против Красной армии вы не участвовали, в карательных акциях колчаковцев не замешаны и никаких претензий у Советской власти к вам нет.

 Но командование, рассмотрев ваше дело, предлагает вам, боевому офицеру и учителю, службу в Красной армии, командиром учебного батальона здесь, в Иркутске. Война ещё не закончена, надо Дальний Восток освобождать, на западе началась война с Польшей, в Крыму засел Врангель, армию надо укреплять, а командиров не хватает, особенно младших. У вас опыт войны с немцами, вы учитель, вот и послужите делу защиты Отечества, которое белые генералы готовы растащить на куски и распродать любому, кто заплатит. Но мы, большевики, собираем страну заново и будем защищать её от всяческих врагов: и внутренних, и внешних, и предлагаем вам сотрудничество.

Иван Петрович несколько опешил от такого предложения, но быстро пришёл в себя:

- Я бы с радостью, но у меня жена живёт под Омском и ждёт второго ребёнка, и мы собирались вместе учительствовать, а вы предлагаете мне армейскую службу здесь. Я думал, что с офицерством моим покончено: не мое это дело, и не готов я к продолжению службы.

Следователь нахмурился:  - Семью вы можете хоть завтра вызвать сюда. Вам предоставят квартиру, паек и денежное содержание, как военспецу.

Отказ же от службы мы будем расценивать как нелояльность нашей власти. Вы, хотя и недолго, но воевали против нас, и теперь вам предлагается искупить вину и поучаствовать в деле укрепления вооруженных сил Советской республики, а вы кочевряжитесь. Не ожидал я от вас, Иван Петрович такого ответа. Подумайте хорошенько, прежде чем отказываться. Служба эта не навсегда, а на год-два, и если захотите, то вас демобилизуют через год-два, если закончится война. А придётся служба по душе, останетесь служить красным командиром: армия у нас всегда будет в почете, как защитница Советской власти.

 Смотрите, за два года мы построили Красную армию с пустого места и разбили белых генералов. Захотите служить у нас, глядишь и будете красным генералом. Вон капитан Тухачевский командует нашей армией и разбил Колчака, и таких бывших офицеров в Красной армии много. Так каков же будет ваш окончательный ответ, Иван Петрович? – спросил следователь, вставая, и давая понять, что разговор окончен, и слово за офицером.

- Убедили вы меня, и я согласен сослужить службу в Красной армии, - ответил Иван Петрович, тоже вставая и одергивая на себе офицерский китель с солдатским георгиевским крестом на груди. Этот крест второй степени он носил постоянно, показывая этим, что был солдатом и воевал храбро, прежде чем стать офицером.

Следователь улыбнулся. – Другого ответа я и не ждал. Идите в канцелярию, получите документы и направление в комендантский полк, при котором находится ваш учебный батальон. Желаю успехов в подготовке красных командиров. Заодно и поучите их грамоте, ибо многие умеют лишь читать слабенько да расписываются на казенных бумагах. Вы вот учительский институт закончили, а многие наши солдаты и церковно-приходской школы не осилили.

Из ЧеКа Иван Петрович вышел уже не пленным белым офицером, а красным командиром, что подтверждалось мандатом в нагрудном кармане его английского кителя, в которые одевались колчаковские офицеры, заботами Верховного правителя России, расстрелянного и утопленного в речушке большевиками здесь же, в Иркутске.

Приняв батальон под командование и устроившись с жильём, Иван Петрович письмом известил жену об изменениях в его жизни.

Анечка ответила письмом, полным огорчения, что и второй их ребенок родится в отсутствии отца – знать такова судьба их детей родиться и жить без отца, который появляется короткими наездами и вновь исчезает вдали не по своей воле.

 В смутное время и человеческие судьбы смутны и неопределенны, и зачастую не зависят от людей, а диктуются обстоятельствами смуты в человеческом обществе. Анечка сообщала также, что приехать к мужу не рискует, ибо вскоре ей придёт время рожать, но как только оправится после родов, и позволит здоровье ребенка, она непременно навестит Ивана Петровича в Иркутске или в другом месте, куда его могут перевести по службе: главное, чтобы не послали воевать.

В учебном батальоне проходили начальную подготовку младшие командиры Красной Армии, которые уже выдвинулись из рядовых бойцов в ходе военных действий против белых армий и теперь, благодаря разгрому Колчака, могли немного подучиться воинскому делу. Фактически это были курсы подготовки взамен училищ, которые только создавались на базе бывших кадетских училищ и курсов подготовки прапорщиков.

 Обучение включало строевую подготовку и азы воинского дела: подчинение приказам, чтение карт, изучение уставов и наставлений. Занятия проводили ротные командиры, двое из которых были прапорщиками на германской войне и потом сражались на стороне красных в гражданскую, а третий был унтер-офицером ещё в японскую войну и занимался только строевой подготовкой. Иван Петрович, сам не шибко обученный командир, но с боевым опытом, занялся, как учитель, обучению грамоте, которой владели далеко не все бойцы учебного батальона. Обучение письму и арифметике было для него привычным делом, и за три месяца подготовки, как он надеялся, бойцы покинут его батальон, вполне удовлетворительно освоив письмо и счёт.

Служба оказалась необременительна, ему удавалось заглянуть в городские библиотеки, где прочитал несколько книг подготовки унтер-офицеров в царской армии и почувствовал себя более уверенным в исполнении порученного дела.

В конце августа Иван Петрович получил письмо от жены, в котором Анечка сообщала о рождении второй дочери, которую по желанию мужа она назвала Лидой по имени сестры Ивана Петровича.

Получив известие от жены о рождении дочери, Иван Петрович написал письмо отцу, сообщая об изменениях в своей жизни за последние три года, впрочем, мало надеясь на ответ. О судьбе отца он не имел никаких известий с Октябрьской революции: сначала те места оккупировали немцы, потом Белоруссия отделилась от России, потом большевики вернулись в Белоруссию, но война продолжалась, и сейчас в тех местах хозяйничали поляки, желавшие восстановить Великую Польшу в границах Речи Посполитой шестнадцатого века.

Тем временем состоялся выпуск бойцов-командиров из учебного батальона, которых всех отправили на Запад на войну с Польшей и Врангелем. Иван Петрович опасался, что и его могут отправить воевать, и потому, встречаясь с командирами красноармейских частей Иркутска нарочито прихрамывал на правую ногу, показывая тем самым, что для войны он ещё не годится.

Жил он, поначалу, при батальоне в бывшем постоялом дворе для заезжих купцов и ямщиков, что располагался неподалеку от казармы, но к осени перебрался на частную квартиру, сняв комнату у одинокой офицерской вдовы, муж которой погиб в войсках Колчака где-то на Урале.

Съём жилья для командиров оплачивался финчастью гарнизона, а жить отдельно и одиноко Иван Петрович привык с малолетства.

В целом, служба красного командира показалась ему вполне привлекательной: почти как работа учителем, только вместо детей крестьян учить приходилось самих крестьян, выбравших воинскую службу в Красной армии вместо крестьянского дела.

Продовольственного пайка военспеца Ивану Петровичу вполне хватало, и он даже делился провизией с домохозяйкой, которая взамен взяла на себя заботы в приготовлении пищи постояльцу. Денежное довольствие Иван Петрович собирался поначалу отсылать жене, но почтой деньги ещё отсылать было невозможно, хранить их у себя тоже не имело смысла ввиду постоянного обесценивания бумажных денег, которые были в ходу: и царские, и керенские, которые Госбанк Советов постоянно печатал, покрывая расходы Советской власти на войну, управление страной и восстановление промышленного производства, пришедшего в полный упадок за годы войны с немцами и гражданской междоусобицы.

Получив жалование, Иван Петрович в воскресный день посещал городские барахолки и там закупал на все деньги антикварные вещицы или золотые украшения, полагая, что так он сможет сохранить полученные средства на будущее.

Люди тащили на барахолки всё, что угодно, лишь бы выручить денег на пропитание, зачастую не зная истинной ценности вещей, случайно попавших в руки, и у Ивана Петровича постепенно подкапливались золотые и антикварные вещицы, которыми он надеялся обрадовать жену или использовать в трудные минуты,  могущие наступить внезапно в том хаосе, что царил в стране, решившей строить новое общество справедливости, но не знающей, как это сделать в условиях затянувшейся войны.

Осенью Красная армия изгнала барона Врангеля из Крыма, и он с остатками белогвардейских войск обосновался в Турции, Болгарии и Сербии в тщетной надежде в недалёком будущем развязать новую войну против Советской власти и снова стрелять, жечь и пытать восставшее быдло, чтобы восстановить прежние порядки, что были при царях или хотя бы восстановить власть капитала, подобно той, что царила в Европе.

Весной закончилась война с Польшей и был подписан мирный договор, невыгодный Советской России, но позволявший покончить с войной и заняться восстановлением страны, разрушенной до основания за почти семь лет непрерывной войны.

Оставалось ещё освободить Дальний Восток от оккупантов и белогвардейцев, но дело это решалось дипломатической хитростью, которой овладели уже и советские руководители, общаясь с коварными и вероломными представителями стран капитала.

Иван Петрович, узнав про окончание войны с Польшей, понял, что ему, отцу двоих детей, уже не придётся воевать, и тотчас почти перестал хромать, полагая, что воинская служба в мирное время в сущности своей неплохая штука, да и управляться со взрослыми учениками в военной форме он уже почти научился.

В мае он получил письмо от Анечки, в котором жена извещала о скором, но недолгом своем приезде к нему в Иркутск, оставляя детей на попечение бабушки Евдокии. Младшей Лиде не было ещё и годика, но грудью она уже не кормилась и вполне могла обходиться заботами бабушки.

 Через две недели Иван Петрович неожиданно встретил Анечку на пороге своей комнаты: известить о своем приезде она не смогла по причине неработающего телеграфа для обычных людей, но адрес жительства мужа в Иркутске знала, также знала и как добраться к нему от вокзала.  Иван Петрович, с учительской педантичностью описал ей маршрут от вокзала до своего жилья.

 Было раннее погожее майское утро, Иван Петрович собирался на службу, когда в дверь его комнаты постучали и, отворив её, он увидел на пороге Анечку с двумя увесистыми баулами в руках. Расцеловав её наскоро, он ушёл в часть, где известил своего заместителя о приезде жены, и тотчас вернулся домой.

Анечка успела переодеться и умыться, и когда Иван Петрович возвратился, она отдыхала на кровати в халатике на голое тело. Он не видел жену полтора года, и она показалась ему ещё более желанной и родной, а потому, не теряя времени даром, он быстро разделся и, обнимая жену, стал нетерпеливо расстегивать халатик, прильнув к ней долгим поцелуем.

Анечка счастливо улыбнулась, когда муж овладел ею и самозабвенно предалась его ласкам, от которых успела отвыкнуть, но не забыть: объятия любимого мужчины не забываются никогда, а у нее это был не только любимый мужчина, но и первый, и единственный, и отец её дочерей. Кровать скрипела и раскачивалась под напором страсти, поглотившей супругов, и, наконец, издав победные стоны полного удовлетворения, они замерли неподвижно в наступившей тишине, не разжимая объятий.

Анечка заглянула в разноцветные глаза своего мужа и, немного смущаясь, проговорила: - Я каждый вечер, ложась спать, вспоминала твои объятия и мечтала о близости с тобой и, наконец, после долгой разлуки мои мечты сбылись с ещё большим желанием тебя, чем прежде. Не хочу больше длительных разлук: муж и жена должны быть вместе всегда, а не от случая к случаю.

Иван Петрович погладил жену по вспотевшим волосам, поцеловал её в губы, щеки и грудь, и оправдался: - Я тоже хочу быть всегда с тобой и нашими детьми, но судьба-злодейка не разрешает нам быть вместе. Надеюсь, что впереди у нас не будет длительных разлук, и мы будем жить вместе долго и счастливо и, как говорится в сказках, умрём в один день.

- У нас дочери маленькие, а ты о смерти заговорил, - недовольно молвила Анечка, ласкаясь к мужу. Нам их надо вырастить и выучить, чтобы судьба их сложилась удачно и счастливо.

- Какая судьба, что за чушь! - Возразил Иван Петрович, поглаживая жену по упругой груди, из которой Анечка совсем недавно перестала кормить дочку. – Нет никакой судьбы, а есть обстоятельства жизни. Мы живём во время перемены обстоятельств жизни всей страны. Одни люди создают обстоятельства жизни своими действиями, а другие вынуждены приспосабливаться к этим обстоятельствам и менять уклад жизни, поступки и намерения.

Царь Николай Второй создал обстоятельства войны с Германией, и вся страна, сто шестьдесят миллионов людей вынуждены были жить в этих обстоятельствах пока другие люди: Распутин, Керенский и Ленин своими поступками не изменили этих обстоятельств, заставив нас жить в этих условиях.

 Я часто думал, что не займись я политикой в уездном Совете, а работал бы учителем в школе, то не сидел бы в тюрьме и не попал бы снова на войну. Но потом понял, что меня, как офицера, мобилизовали бы в белую армию ещё раньше, и, может быть, я уже не уцелел,  а сгинул бы в каком-нибудь бою с красными. Так что наши поступки определяют нашу жизнь, а не мифическая судьба, выдуманная древними греками.

 Вот какой поступок я готов совершить немедленно? – спросил Иван Петрович жену, лаская ей грудь и чувствуя, как угасшее желание близости вновь разгорается в нем.

- Такой же, который и я готова исполнить со страстью и желанием, - ответила Анечка, и они вновь сплелись телами в сладостной муке близости под скрип и покачивание кровати, пока не излились сладостно-мучительным оргазмом во взаимном удовлетворении чувств.

Анечка прожила у Ивана Петровича две недели и засобиралась домой: сердце матери тревожилось за маленькую дочь, хотя она и понимала, что лучше Евдокии Платоновны, её матери, уход за дочкой Лидой ей не обеспечить.

За эти две недели они вполне удовлетворили чувственные желания взаимности, Ивану Петровичу через месяц предстоял отпуск – поэтому разлука будет недолгой, а после отпуска он заберёт семью сюда, в Иркутск, где продолжит службу. Здесь, в Иркутске, жизнь более насыщенная, чем в глухом Токинске, а служба красным командиром обеспечит семье безбедную жизнь.

Супруги даже сходили в театр, который недавно открылся вновь и посмотрели пьесу Горького «На дне», где показывалась безысходность жизни простых людей в царской России. Анечка с гордостью отметила про себя, что многие женщины в театре с завистью смотрели на неё, сопровождавшуюся красным командиром привлекательной внешности с удивительными разноцветными глазами.

Анечка навела домашний уют в комнате Ивана Петровича: несмотря на свою педантичность и аккуратность, он не умел поддерживать порядок в доме из-за отсутствия опыта в этом деле – всю свою жизнь Иван Петрович или жил у чужих людей, или порядок в доме обеспечивала прислуга.

Два раза в воскресные дни они выходили на берег реки и долго смотрели, как Ангара несет мимо них свои изумрудные воды в неведомую даль, скрываясь за поворотом.

- Так и судьба нас несёт неведомо куда, - задумчиво сказала Аня, глядя на тёмные воды. – Помнишь, осенью ты приехал на излечение домой белым офицером, а потом уехал долечиваться в Иркутск?  Через месяц, перед отступлением, белые расстреляли всех большевиков, что были в местной тюрьме, где-то человек 50, говорят, что и в Омске всех постреляли, кто в тюрьме сидел. Зачем людей губить было, не пойму? Теперь ты, Ваня, красный командир, а не белый офицер, и этого я тоже понять не могу.

- В белые и в красные я пошёл не по своей воле, - отвечал Иван Петрович. – Но белые воевали за барахло, а красные за идею о равенстве, и это мне кажется справедливым.

Иван Петрович передал жене все приобретенные им украшения и вещицы, сказав: - Выбери, что тебе понравится, и отложи отдельно, но не надевай золотые украшения, и не носи их на людях. Ещё не время хвастать такими вещами, особенно в Токинске.  Людская зависть не знает меры, и могут эти вещи конфисковать, а то и ограбить.

 Анечка примерила поочередно все украшения, показываясь в них мужу,  и потом спрятала их на самое дно баула, с которым собиралась возвращаться домой.

- Ты моё лучшее украшение, - сказала она, прижимаясь к мужу с благодарностью за сделанные подарки.

Оговорённый день отъезда наступил неотвратимо, как неотвратим, но бесконечен бег времени, и Иван Петрович привёз жену на извозчике на вокзал и посадил в вагон. Поезд тронулся, и он помахал рукой жене. Анечка в ответ помахала ему, и Иван Петрович вернулся в своё жилище, надеясь на скорый отпуск и встречу с женою там, в Токинске, чтобы потом, всей семьей переехать сюда, в Иркутск: он продолжит свою службу, а Анечка будет заниматься детьми, - так они решили при расставании.

«Человек предполагает, а Господь располагает», - гласит русская поговорка, так и планы Ивана Петровича и Анечки изменили новые обстоятельства, созданные человеком по фамилии Троцкий. Будучи Председателем Реввоенсовета, по окончанию войны он оказался не в центре внимания, как привык за годы гражданской войны, а на обочине политической жизни, в которой начинала разворачиваться борьба за власть в стране и в партии в связи с ухудшением здоровья признанного народом вождя – Ленина.

Неимоверное напряжение сил в гражданскую войну подорвало здоровье Ленина, и, как всегда бывает, если вожак дряхлеет, то в стаде, в стае, в обществе начинается борьба за предводительство, за лидерство, за место во главе. Ленин, будучи убежденным марксистом, не придерживался марксистских догм, а всегда действовал по практическим обстоятельствам конкретного дела в конкретных условиях.

 Соратники Ленина по большевистской партии были более преданы догмам марксизма, в том числе и Троцкий, который считал, что победа социализма в одной стране невозможна, а потому надо разжечь мировой пожар революций, которые бы следовали в разных странах одна за другой, опираясь на вооруженную помощь извне, что Троцкий назвал «перманентной революцией». Революция победила в России, и теперь Россия должна помогать совершиться революциям в других странах, а не заключать позорные мирные договора с капиталистами.

Для перманентной революции нужна революционная армия, которая без сантиментов и колебаний будет выполнять любые приказы, а потому из Красной армии надо изгнать всех ненадёжных. Офицерам, особенно служившим ранее у белых, Троцкий не доверял, и аккурат в мае, когда Иван Петрович благодушествовал с женою, Троцкий подготовил директиву об увольнении всех бывших белых офицеров из рядов Красной армии без всяких исключений! Дополнительно, в устной форме разъяснялось, что этих офицеров надо не только уволить из Красной армии, но и переселить на другое место жительства, чтобы они утратили связи с сослуживцами и не смогли в будущем вернуться на службу.

В итоге, директива Троцкого была оформлена Постановлением Советского Правительства, которое разослали по частям и гарнизонам для исполнения.

Так Иван Петрович вместо ожидаемого отпуска к семье попал под неожиданное увольнение из армии. Узнав о грядущем увольнении, он не особенно расстроился, полагая, что возвратится в Токинск и будет там учительствовать вместе с женою, как они и предполагали до его ареста и призыва на колчаковскую службу.

Перед увольнением из армии Ивана Петровича несколько раз вызывали в ЧеКа, где он давал пояснения, когда и как он оказался в рядах Красной армии, и что делал на службе у Колчака. Видимо, что-то в ответах Ивана Петровича не понравилось сотрудникам ЧеКа, потому что после очередного собеседования-допроса он был заключен в камеру и на следующие допросы его приводили из камеры.

Жена Анечка ничего не знала об изменившихся обстоятельствах жизни Ивана Петровича и спокойно ожидала его приезда в Токинск, как и уговаривались.

В начале сентября допросы прекратились, и Ивану Петровичу было объявлено, что он выпускается из тюрьмы, никаких обвинений ему не предъявляется, но решением ЧеКа он высылается из Иркутска на жительство в город Вологду, где сможет проживать с семьей и заниматься любым делом, в том числе и учительствовать. По пути следования он сможет заехать домой и забрать семью с собою или вызвать семью к себе в Вологду.

Решение ЧеКа было странным и необъяснимым: при царе его тестя, Антона Казимировича, сослали по Владимирскому тракту, что неподалеку от Вологды, в Сибирь, а сейчас, при Советах, Ивана Петровича ссылают в обратном направлении из Сибири в Вологду. Воистину говорится: «Чудны дела твои, Господи!»

Освободившись из тюрьмы в начале сентября, Иван Петрович собрал свои нехитрые пожитки, получил, как  ни странно, своё командирское жалование за истекшие месяцы заключения, и выходное пособие, и отбыл без проволочек к семье с намерением забрать жену и детей и уехать в Вологду до наступления зимы.

Так закончилась армейская служба и война Ивана Петровича: в начале добровольная, а затем принудительная, с участием в войне с немцами и в гражданской войне на стороне белых и красных. Впереди его ждала жизнь в Советской России, но это уже другая история

 станислав далецкий