ДОБРОВОЛЕЦ

 Обосновывая свой уход от Надежды, он решил, что оправдания её любовной связи с пожилым ловеласом нет, и не может быть. Если бы эта связь была опрометчивым кратким  проступком неопытной девушки, или она вышла бы замуж за своего любовника и потом осталась вдовой, Иван Петрович понял бы Надежду и простил её, но девушка отдала своему любовнику не только тело, но и свою душу, и постоянно, даже в объятиях Ивана, помнила своего любовника и не скрывала этого. Душевная мысленная измена Надежды была Ивану стократ горше её плотской измены, и потому этой измене  не могло быть оправдания.

Такими мыслями Иван отгонял сожаления о покинутой девушке всякий раз, когда армейская служба или плотские желания вызывали в нём сомнения о своём расставании с Надеждой.

Единственно, о чём он сожалел искренне, так это о своём уходе в армию. Надо было оставить себе возможность свободного выбора судьбы после расставания с Надеждой, а Иван, метнувшись в армию, не оставил себе права выбора и вынужден был исполнять армейскую службу вопреки желанию уйти из армии.

Наступила осень, пошли затяжные дожди, а Иван Петрович всё сидел с писарем Миколой в штабе обозного батальона и целыми днями заполнял всяческие бумаги на перевозку грузов обозниками, на устройство солдатской жизни, расход фуража для лошадей и провианта для солдат и прочие канцелярские реляции.

После летнего разгрома русской армии и последующего контрнаступления в Восточной Пруссии линия фронта с немцами стабилизировалась по государственной границе на севере. На юге русским войскам сопутствовала удача в наступлении, которое привело к разгрому австрийских войск, но это было далеко от места службы Ивана Петровича, и в Витебск доносились лишь отрывочные сведения о военных успехах и поражениях царских войск по всему фронту от Балтийского до Чёрного морей.

К началу зимы война на севере приняла позиционный характер, когда больших наступлений не было и в штабах участников войны: России и Германии составлялись планы компаний следующего года. Русские войска начали уже ощущать недостаток боеприпасов и снаряжения, что сказалось на перевозке грузов обозного батальона и сокращении бумажной переписки, так что Ивану Петровичу иногда удавалось улизнуть из штаба и выспаться в пустой казарме, поскольку к храпу сослуживцев он не смог ещё привыкнуть и страдал головной болью от недосыпания.

                                                     Сибирский полк

 В начале 15-го года, зимой, немцы перешли в наступление из Восточной Пруссии, намереваясь окружить и разгромить русские армии и принудить Россию к сепаратному миру.

 Несмотря на первоначальный успех, когда немцами был окружён и взят в плен пехотный корпус 10-ой русской армии, прорвать фронт немцам не удалось и, встретив ожесточённое сопротивление русских войск, немцы отошли на исходные позиции, захватив Сувалкскую губернию царства Польского - это было совсем недалеко от Вильны,  где Иван Петрович учился четыре года на учителя, и судьба свела его с девушкой Надей, из-за которой он и попал по своей воле в армию.

В зимнее наступление немцев в Прибалтике русские войска сумели отразить натиск немцев, но понесли большие потери из-за бездарности царских генералов, и нуждались в пополнении личного состава, оружии и боеприпасах, которых не хватало уже катастрофически.

Ивану Петровичу должность писаря в обозном батальоне смертельно надоела, и он искал возможность сменить место службы, чтобы участвовать в войне по-настоящему, с оружием в руках, лицом к лицу с неприятелем, а не с ручкой и чернильницей за писарским столом в штабе.

От обозников он знал, что в городе находится на комплектовании Стрелковый сибирский полк и как-то в апрельскую пасхальную неделю, пользуясь писарской свободой, он навестил штаб этого полка и спросил о возможности своего перевода из обозного батальона в этот полк.

Штабной офицер, немало удивившись просьбе солдата перевестись в строевую часть из тыловой, в то время как все остальные стремились в противоположном направлении, расспросил этого удивительного солдата с разноцветными глазами и, узнав, что он дворянин и с высшим образованием, удивился ещё больше, и подсказал, что доброволец может по желанию перевестись в другую часть, если эта часть направляется на фронт, а не в тыл.

Иван Петрович воспользовался своим право идти на фронт и изложил свою просьбу штабс-капитану Мозовецкому. Тот попытался отговорить солдата от очередного неразумного поступка, но, убедившись в непреклонности его намерений, подписал рапорт на перевод Ивана Петровича в стрелковый полк, решив для себя, что у этого солдата, наверное, нелады с головой: сначала он добровольно пошёл в армию, а теперь из обозного батальона пожелал перевестись в стрелковый полк, который в скором времени пойдёт на фронт под немецкие снаряды и пули.

Микола – его товарищ по писарскому делу,  тоже осудил намерение Ивана Петровича перевестись в стрелковый полк.

– Послушай, Петрович, - убеждал малоросс товарища, - если уж мы по глупости оказались в солдатах, то не следует нам идти под немецкие пули и снаряды. Отсидимся в штабе обозного батальона, а там, глядишь, и война кончится. И какая разница, кто победит: кайзер Вильгельм или царь Николай, - это их война между собой, а не наша. Солдат на фронте и без нас хватит. Но Иван Петрович не внял уговорам товарища.

Перевод из части в часть не занял много времени и через три дня Иван Петрович, сложив свои личные вещи в вещмешок и попрощавшись с сослуживцами, пешком направился в полк на новое место службы.

Штабной офицер, что принимал Ивана Петровича в прошлый раз, уже не удивился его появлению и определил новобранца в третий батальон, куда направлялись новички для обучения воинской службе, о которой Иван Петрович по-прежнему не имел никакого представления.

Сибирский полк располагался в бывших казармах гренадерского полка. Полк уже  был на фронте и теперь проводил воинскую подготовку новобранцев, чтобы, обучив личный состав, снова принять участие в боевых действиях.

Наконец-то Иван Петрович в полной мере ощутил на себе все тяготы армейской службы: боевая учёба на плацу, умение владения оружием, строевая подготовка, рытьё окопов и траншей, строительство блиндажей и укрытий, - всё это отнимало силы и вечером, после сигнала отбоя, Иван Петрович засыпал мгновенно, не обращая внимания на стоны и храпы соратников по казарме, беспокойно метавшихся во сне на соседних кроватях.

Изнурительная воинская подготовка не давала времени на размышления о своей судьбе и сожалениях об утраченной свободе и неудачной любви к девушке Наде.

Месяц шёл за месяцем, но пополнение для Сибирского полка всё ещё находилось в тыловых казармах, ожидая отправки на фронт по окончанию формирования: на складах не было оружия и боеприпасов, чтобы снарядить полк для военных действий, а отправлять на фронт солдат  с одной винтовкой на десять человек и с двумя обоймами патронов было бессмысленно даже для царских генералов.

Иван Петрович от напряжения службы отощал и подсох, но окреп телом, выздоровел душой, и уже умело действовал на боевых занятиях, показывая свои навыки вновь прибывающим солдатам на пополнение рот и батальонов.

 Однако, оружия формирующемуся пополнению полка  ещё не поступало, ибо армейские склады стояли пустыми, а эшелоны из глубин России привозили новобранцев тоже без оружия: царская Россия Николая Второго показала свою полную неготовность к ведению затяжной войны с сильным противником, которым являлась кайзеровская Германия.

Тем временем, военные действия русских армий против немцев проходили с переменным успехом для немцев. Затеяв зимнее наступление 1915 года в Прибалтике, немцы не смогли прорвать фронт и организовать разгром русских войск. Тогда немцы, сосредоточив силы южнее Варшавы, прорвали фронт и к лету русские войска уже отступали по всему югу России, оставив Львов и Перемышль, что сопровождалось потерей боевого духа армий и массовыми сдачами в плен, причём инициаторами в большинстве случаев были генералы и офицеры.

Добившись успеха на юге, немцы организовали большое наступление на севере, прорвали русский фронт и вынудили царские войска к поспешному отступлению из Польши и Прибалтики. К августу месяцу были оставлены Варшава, Брест-Литовск и громадная крепость Новогеоргиевск в 30-ти верстах от Варшавы, где немцы взяли в плен около ста тысяч человек, в том числе 23 генерала, и захватили более тысячи орудий и десятки тысяч снарядов, в которых  так нуждалась русская армия, испытывавшая острый недостаток снарядов и вынужденная сражаться без поддержки артиллерии.

Немцы, организовав удар севернее Вильны, заставили русские войска отойти, чтобы не быть окружёнными, и фронт стабилизировался по линии Рига-Двинск - Сморгань -Барановичи.

В результате немецкого наступления царские войска потеряли Польшу, половину Прибалтики и около двух миллионов солдат пленными и убитыми.

Генеральный штаб и полковник-император Николай Второй, который назначил себя Верховным Главнокомандующим в августе месяце, пытались выдать это Великое отступление за план, по которому, якобы, войска отступали на сотни вёрст, чтобы организовать оборону внутри государства, но это была ложь, призванная оправдать неспособность генералов и Верховного к успешному ведению войны.

Мужество и стойкость русских солдат не смогли пересилить бездарность и трусость царских генералов, моральный дух войск был подорван длительным отступлением, солдаты не видели смысла воевать за интересы царя-императора и его жены-немки и потому при атаках немцев зачастую поспешно отступали или сдавались в плен, чего никогда не бывало в истории.

Иван Петрович, однажды, в свободную минуту рассказал сослуживцам, что русские воюют с немцами уже семьсот лет кряду, ещё со времен князя Александра Невского, который бил немецких псов-рыцарей на Чудском озере. Потом немцы ещё несколько раз нападали на Русь, но всегда бывали биты русскими войсками, хотя немцы и считаются лучшими воинами в Европе.

Крупная война с немцами была при императрице Елизавете, когда русские войска громили их лучшего полководца Фридриха Второго и даже заняли Берлин, который по желанию жителей вошёл вольным городом в состав Российской империи.

 Следующий император, Петр Третий, муж Екатерины, будущей императрицы, тоже немки, отдал все завоёванные земли обратно Фридриху, да ещё заплатил ему, за что и был вскоре убит гвардейцами, которые провозгласили Екатерину императрицей.

- Про Фридриха ничего не знаю, а про Катьку-императрицу слышал от дедов своих, - ответил на рассказ Ивана Петровича пожилой солдат. – Эта Катька всех мужиков в крепость отдала помещикам, и место женское у неё всегда чесалось, потому и была она блудницей, за что муж её – царь Пётр,  которого бояре называли Емелькой Пугачёвым, отрёкся от этой бляди и хотел дать мужикам вольную, но дворяне разгромили ополчения царя и убили его, царствие ему Небесное, не дав мужикам воли и земли помещичьей.

- Емельян Пугачёв не был царём, он был самозванец и бунтовщик, - поправил Иван Петрович того солдата, но солдат был непреклонен: - «По книгам вашим и поповским проповедям в церкви Емельян Пугачёв был бунтовщик, а по нашим сказам, от прадедов дошедших, был он настоящий царь Пётр Третий, и это ваша Екатерина Немецкая была самозванкой и блядью похотливой и жестокой, - закончил солдат, и другие сослуживцы его поддержали.

Иван Петрович понял, что спорить с малограмотными солдатами бесполезно и замолчал, но с той поры сослуживцы по взводу, узнав, что Иван Петрович в прежней своей жизни был учителем и писарем в армии, иногда просили его написать письмо домой или разрешить пустяковый спор.

Иван Петрович охотно исполнял такие просьбы и стал пользоваться уважением сослуживцев за свою грамотность и спокойный характер.

Был, правда, ещё случай, когда Иван Петрович обмолвился, что немецкий кайзер Вильгельм – это двоюродный брат царя Николая Второго. Этому никто из солдат не поверил и его подняли на смех: - Чтобы братья стали душегубами, в это невозможно поверить, - снова возразил Ивану пожилой солдат. – У нас на селе всякое бывает, и братья дерутся между собой из-за девки, но чтобы убивать – такого отродясь не было. Как же Николай Второй может людей своих посылать на смерть из-за ссоры с братом? Не по-божески это. Он  наш царь-батюшка, а разве батюшка пошлёт своих детушек на убийство людей, пусть и немцев, из-за ссоры со своим братом? Нет, конечно, поэтому здесь неправда ваша, Иван Петрович, хоть вы и грамотный человек.

Однако дня через три, когда солдаты мылись в бане, тот солдат при всех извинился перед Иваном Петровичем за свои сомнения в его грамотности.

- Извините, Иван Петрович, что сомневался в ваших словах о том, что царь наш Николай и кайзер Вильгельм являются сродными братьями. Мне наш ротный, поручик Шишаков подтвердил ваши слова и показал газету, где царь и кайзер вместе. Выходит, что царь наш Николай не батюшка своему народу, а отчим жестокий под стать прабабке своей Катьке-развратнице.

Удивляюсь я вам, Иван Петрович, грамотный вы учитель, а ходите в простых солдатах, будто сермяжный крестьянин.

          На том разговор и закончился.

Иван Петрович обратил внимание, что солдаты, прибывающие по мобилизации на пополнение полка, все низкорослые и тщедушные: редко кто из них был выше ростом, чем два аршина и три вершка,  что по новому немецкому измерению означало метр и 55 сантиметров. В газете он прочитал, как полковник Генерального штаба жаловался на хилость новобранцев и их неграмотность, отмечая, что новобранцы из крестьян по скудости питания редко кушали мясо, и потому были низкорослые и хилые, неспособные к тяжелому солдатскому труду бежать в атаку с оружием в руках.

 Так за три столетия правления династии Романовых русский народ из высоких и сильных чудо-богатырей, как называл своих солдат Суворов, превратился в хиляков, ниже ростом на целую четверть пехотной винтовки-трехлинейки, которые наконец-то прибыли на склады и начали выдаваться солдатам полка, что сулило скорую отправку полка на фронт.

Действительно, в начале октября, полк покинул казармы и, не дожидаясь прибытия полковой артиллерии, погрузился в эшелоны и отправился на фронт, который находился в сотне вёрст западнее Минска.

Перед отправкой на фронт Ивану Петровичу приказом по корпусу было присвоено звание младшего унтер-офицера, как грамотному солдату-добровольцу, прослужившему год в армии.

Наконец-то он примет участие в настоящих боевых действиях, о которых много слышал от ветеранов полка из тех немногих солдат, что уцелели от зимних и летних сражений на северо-западном фронте.

Летом 15-го года полк участвовал в боях под городом Просныш, где немцы предприняли наступление, планируя окружить русские армии и вывести Россию из войны, чтобы потом разгромить Францию и Англию.

В этом сражении немцы добились решающего превосходства над русскими в технике, особенно в артиллерии и боеприпасах. Против 377 русских орудий немцы имели 1256. Русские, по распоряжению командования, могли расходовать не более 5 выстрелов на орудие в день, тогда как немцы стреляли без ограничений. Перед фронтом Сибирской дивизии немцы имели трехкратное превосходство в личном составе и артиллерии.

Тринадцатого июля немцы открыли огонь из 800 орудий, выпустив за несколько часов тысячи снарядов, которые перепахали русские окопы и блиндажи. Расстроенные батальоны полка вынуждены были отойти, потеряв до трети состава рот.

Под постоянным огнём немцев остатки полка оказали серьёзное сопротивление врагу и к вечеру от полка осталось менее 500 штыков – это восьмая часть личного состава.

На следующий день немцы продолжили наступление, но сибирские стрелки сумели отбить атаку, несмотря на большие потери, что сорвало немецкий план окружения русских армий.

В результате Проснышского сражения Сибирский стрелковый полк потерял почти всех солдат и офицеров, но не пропустил многократно превосходящего врага. Отлаженная и хорошо вооружённая германская армия сломалась о дух сибирских стрелков.

Окружить русские войска немцам не удалось, но, потеряв половину солдат, и не имея поддержки артиллерии, русские войска отступили под огнём противника на 500 вёрст в глубину страны, пока не остановились под самой Ригой.

Во время этого сражения Иван Петрович проходил обучение в тылу на пополнение личного состава полка и не мог участвовать в сражении, хотя и числился в составе полка, не имея личного оружия и командиров, кроме унтер-офицеров, проводивших подготовку новичков к боевым действиям на фронте.

Теперь, в вагоне эшелона, Иван Петрович, вспоминая рассказы ветеранов полка о сражениях с немцами, испытывал холодок в душе, понимая, что его стремление изменить свою жизнь достигло такого предела, когда может внезапно закончиться и сама жизнь в боях на фронте.

Однако обратной дороги нет, и пришла его пора принять участие в бессмысленной войне, затеянной бездарным царём, и ставкой на участие Ивана в этом вселенском безумии будет его жизнь.

                                                    На войне

Железная дорога была забита эшелонами с войсками и беженцами из захваченных немцами территорий, и Сибирский полк, двигаясь с остановками, лишь на вторые сутки добрался до Минска, где получил приказ занять позиции под Сморганью у города Крево, что в 100 верстах на северо-запад от Минска, и сменить там изрядно потрёпанные немцами пехотные части.

К месту дислокации полк двинулся пешим ходом, сопровождаемый армейским обозом, но по-прежнему без артиллерии, ибо орудия должны были оставить сменяемые войска. К исходу третьего дня солдаты, измученные переходом по раскисшей дороге и промокшие насквозь от мелкого моросящего постоянно дождя, добрались до места назначения.

Третий батальон Ивана Петровича занял позиции у деревни Войташи, которая полностью выгорела под обстрелом немцев, оставив лишь головешки от дворовых построек и изб.

Линия обороны располагалась в низине, на лугу, была не обжита и не обустроена, и батальоны немедленно принялись укрепляться в обороне и строить блиндажи в преддверии наступающей зимы.

На следующий день, по прибытию, выпал снег, похолодало и жизнь в землянках, наспех вырытых прежними обитателями, становилась невозможной. Батальон разделился надвое: одна часть укрепляла траншеи и укрытия от немецких снарядов, натягивала колючую проволоку против вражеской пехоты, а другая часть строила блиндажи для зимовки во второй линии обороны саженей в 300 позади переднего края.

Немцы были впереди в версте, занимая возвышенность, с которой прекрасно была видна линия обороны русских войск, что позволяло вести прицельный артиллерийский обстрел русских позиций, чем немцы немедленно и воспользовались, заметив перед собой свежие части. От немецкого обстрела погибло трое бойцов и несколько, получив ранения, отбыли в тыл на излечение – для них война временно закончилась, не успев начаться, а для погибших война закончилась навсегда.

Поняв уязвимость позиций полка для немецкой артиллерии, командир полка приказал все работы проводить только ночью, чтобы избежать потерь личного состава.

Так и повелось: днём солдаты отсыпались все, кроме боевых расчётов, а ночью занимались рытьём второй линии траншей на переднем крае, установкой проволочных заграждений и минированием ничейной полосы, а также обустройством тёплых блиндажей для личного состава во второй линии обороны.

 На переднем крае блиндажи заливало водой, стоявшей в земле на глубине аршина, и построить укрытия было невозможно. Вода хлюпала под ногами и в траншеях первой линии обороны. Разумнее было бы оставить низину для боевых дозоров, а оборону перенести во вторую линию, что была несколько выше и без подземных вод, но приказа такого не поступало, и приходилось мириться с неудобством обороны с водой в траншеях по щиколотку сапог, которые у многих солдат прохудились и пропускали воду и траншейную грязь, пока влагу не прихватили морозы.

За месяц ночных работ батальон Ивана Петровича вполне обжился на новом месте и полк подготовился к возможному наступлению немцев, поставив проволочные заграждения и мины на нейтральной полосе, отрыв траншеи в полный профиль и укрепив блиндажи лесом, что заготавливали в тылу и подвозили ночами на подводах.

Блиндажи для зимовки и укрытия от немецких снарядов отстроили добротно, установили в них железные печурки, дощатые двери и зимовка батальона обещалась пройти вполне благополучно, если бы не две неожиданные напасти: пища и дерьмо.

В обозном батальоне кормёжка солдат была вполне удовлетворительная. Интендант, имея связи на складах, выбирал все положенные продукты хорошего качества, и далее кашевары готовили пищу в стационарных условиях: щи и каши с мясом, хлеб свежий, и даже сахару иногда перепадало по куску. Многие обозники лишь в армии впервые попробовали мясо и от добротного питания, несравнимого со скудным крестьянским столом, поправлялись и подрастали.

В стрелковом полку поначалу, на подготовке, пища тоже была удовлетворительная, и неприхотливый в еде Иван Петрович вполне довольствовался солдатским столом.

Однако, с переходом на фронт, солдатский стол оскудел и ухудшился качеством. Интенданты на пути от воинских складов до передовой линии разворовывали продукты, а оставшиеся зачастую успевали подпортиться или вовсе сгнить, и потому щи бывали пустыми и из гнилой капусты, а каши из плесневелого зерна и со свиной тухлятиной.

Такой пищи не выдерживали даже крестьянские желудки солдат и приходили в полное расстройство, вызывая частые позывы к опорожнению, но опоражниваться в первой линии было негде: уборные на виду немцы расстреливали из орудий, а вырыть землянки для нужников было невозможно по причине высоких подземных вод, и солдаты, почуяв позывы, справляли нужду прямо в траншеях, не удосуживаясь убежать во вторую линию, где были нужники, невидимые немцам.

 Поэтому в траншеях стояла вонь отхожего места, человеческое дерьмо было всюду: под ногами, в траншейной грязи, на брустверах и в лужах, и, возвращаясь с дежурства в первой линии, солдаты приносили дерьмо на сапогах в жилые блиндажи, которые по запахам напоминали отхожие места.

- Мы словно золотари здесь пропахли насквозь дерьмом, - жаловался Иван Петрович своему командиру отделения старшему унтер-офицеру Тихонову, у которого числился помощником.

 – Лучше быть вонючим, чем мёртвым, - спокойно отвечал старший унтер-офицер. – Не гонять же солдат в сортир за триста саженей во вторую линию: пока бегут туда, обмараются, что ещё хуже. Погоди, вот установятся холода, дерьмо замёрзнет, и запахи пропадут до весны, а там, даст Бог, пойдём в наступление и покинем эти вонючие места.

 Этот Тихонов пережил зимнее наступление немцев под городом Августом, потом участвовал в боях под Проснышем, когда полк был почти весь уничтожен и уцелели единицы,  поэтому уповал на Бога, который сохранил ему жизнь, и воспринимал любые трудности, как должное ему испытание за оберег Божий от немецкой пули или плена.

Вскоре наступили холода, и действительно, запахи и грязь скрылись под снегом и перестали досаждать солдатам, да и еда улучшилась: зерно не плесневело и мясо не тухло на морозе, хлеб не покрывался зеленой плесенью, и после разморозки был как свежий, только крошился.

К Новому году в полк завезли зимнее обмундирование: шапки, рукавицы, байковое бельё и портянки, и солдаты, утеплившись, надеялись мирно пережить зиму, тем более,  что немец, судя по всему, наступать здесь не собирался, и лишь изредка постреливал из орудий, чтобы держать русских в напряжении.

В январе спокойной жизни полка наступил конец. Пришёл приказ из корпуса организовывать раз в неделю атаку на немцев с целью захвата первой линии обороны, чтобы немцы не смогли снять свои войска здесь и перебросить их во Францию, где затевалось большое немецкое наступление на англичан и французов.

Это Николай Второй откликнулся на просьбы союзников оказать им помощь и не дать немцам усилиться на Западном фронте. Одновременно во Францию был направлен экспедиционный корпус русской армии.

Царь Николай с покорностью слуги исполнял просьбы союзников, которые не пришли ему на помощь в прошлогоднем летнем наступлении немцев, когда русской армии пришлось отступить по всему фронту на 500 и более вёрст: союзники не пожелали наступать, чтобы отвлечь немцев с Восточного фронта и не дали оружия, особенно артиллерии и снарядов, в которых остро нуждалась царская армия.

Приказ о ведении позиционных наступательных боёв для отвлечения немцев был глуп: сил для решительного наступления у русской армии на Северо-Западном фронте не было, и поддержка артиллерией не обеспечивалась из-за отсутствия снарядов и малого числа орудий, но что не сделаешь, чтобы услужить подловатым союзникам, а солдатского быдла в России было предостаточно, и жалеть крестьянские жизни ни царь Николай, ни его генералы не собирались.

Командир корпуса приказал полкам наступать поочередно, чтобы сбить немцев с толку, и они, ожидая главного удара, не могли бы перебрасывать войска с Восточного фронта на Западный.

Стрелковому сибирскому полку выпал жребий выступить первым. Полковник Яныгов отдал приказ наступать утром на Крещенье, когда немцы, думая, что русские отмечают православный праздник, будут беспечны.

Утром, в темноте, батальоны сосредоточились в передовых траншеях, чтобы в назначенный час выступить в атаку на немецкие позиции без артиллерийской поддержки. До немецкой передовой была целая верста пути по заснеженной равнине, и многие бойцы должны были лишиться жизни в белом безмолвии, исполняя приказ.

Погода, однако, выдалась как по заказу: мела метель, сильный ветер дул в немецкую сторону, и, получив сигнал, батальоны поднялись в молчаливую атаку, утопая в снегу по колено. Утренние сумерки и метель скрыли наступающие цепи русских и без единого выстрела бойцы подошли к проволочным заграждениям. Сапёры стали делать проходы, перекусывая большими ножницами колючую проволоку, а Иван Петрович, не ожидая сапёров, скинул шинель, набросил её поверх проволоки, перекинулся с несколькими бойцами на другую сторону, тем же способом прошли ещё два ряда проволоки и тяжело дыша передовой группой приблизились к немецким траншеям.

 Немецкий солдат, что сидел на дежурстве в траншее, вдруг с ужасом увидел над собой русского солдата в чёрной мохнатой шапке сибирского стрелка и без шинели с винтовкой наперевес. Он не успел вскрикнуть, как Иван Петрович всадил ему штык в грудь с такой силой, что проткнул немца насквозь и вонзил остриё штыка в бревно.

Белёсые глаза немца, казалось, вылезли из глазниц, потухли и закрылись, пока Иван Петрович вытаскивал штык из бревна. Он убил человека, но не понимал происшедшего, действуя машинально, как учили на плацу протыкать соломенное чучело в немецкой форме.

Освободившись от убитого немца, Иван Петрович с иступленной решимостью побежал вперед по траншее, в которой сквозь метель виднелись вдали неясные силуэты немцев. Страха не было, все чувства заторможены и он действовал машинально: остановился и выстрелил два-три раза в движущиеся впереди тени, которые заметались ещё быстрее и послышался жалобный крик - так кричат раненые зайцы, затравленные собаками  в лесу во время псовой охоты.

Проваливаясь в глубокий снег, наметенный ночной вьюгой в немецкие траншеи, Иван Петрович, стреляя и орудуя наобум штыком, пробирался вперед, чувствуя сзади дыхание и выкрики своих однополчан, которые нагнали бойцов вырвавшихся вперед и теперь очищали вторую линию обороны немцев, изгоняя врага всё дальше и дальше к третьему ряду траншей, скрытых пеленой снега разбушевавшейся метели.

 В четверть часа всё было кончено и бойцы, заняв две линии обороны немцев, устало повалились на дно немецких траншей, тяжело дыша и возвращаясь от исступления боя к реальности метельного февральского утра.

 Немцы, пришедшие в себя после неожиданного наступления русских, организовали оборону в  своей третьей линии и начали обстреливать из орудий свои бывшие позиции, захваченные русскими.

Иван Петрович вместе с другими солдатами ждал в траншее приказа продолжить наступление и выбить немцев с последнего рубежа их обороны, чтобы выкинуть неприятеля из блиндажей и траншей в чистое поле, заставив отступить немцев глубоко в тыл.

Немцы, несмотря на непогоду, мешающую прицельной стрельбе из орудий, накрыли огнём свои бывшие траншеи: тут и там начали раздаваться крики раненных бойцов попавших под обстрел. Вдруг снаряд разорвался совсем рядом за поворотом траншеи, где прятались трое бойцов из взвода Ивана Петровича, и на него  сверху свалилось что-то тяжелое, в котором он с ужасом узнал человеческую ногу, вырванную снарядом прямо из бедра у кого-то из солдат, что прятались по соседству. Он с  отвращением сбросил человеческую плоть с себя и, окровавленный, отполз  вглубь траншеи - подальше от места гибели своих товарищей, содрогнувшись от мысли, что и он мог быть на месте несчастного солдата, которого разорвало на куски взрывом немецкого снаряда.

Солдаты ждали приказа, батальон нёс потери от обстрела немцев, но приказа к дальнейшему наступлению так и не поступило. Уцелевшие бойцы просидели в заснеженных немецких траншеях до самого вечера и изрядно подмерзли, когда поступил приказ  вернуться назад на свои позиции.

 В планах генералов большое наступление на врага не предполагалось: наступление батальона было призвано создать видимость готовности русских к решительному наступлению, чтобы немцы подтянули сюда свои резервы  и укрепляли оборону, ослабив тем самым натиск немецких войск на союзников русского царя во Франции. Усталые, замерзшие и голодные солдаты, озлобленно ругаясь, вернулись в свои траншеи.

  В этом  бою Иван Петрович впервые столкнулся лицом к лицу с неприятелем, убил в штыковой атаке человека и, видимо, нескольких ранил или застрелил из винтовки, действуя машинально и не испытывая ни страха, ни других человеческих чувств, повинуясь лишь стадному чувству движения толпы наступающих товарищей.

  Он ощущал себя частицей этой толпы, гонимой в наступление приказами командиров, как февральский ветер гнал и кружил снежные вихри, бросая их в лицо немцам и  подгоняя русских в спину, что и обеспечило успех этого зряшного наступления, затеянного бездарными генералами, ради выполнения приказа  царя Николая ценою жизни крестьян, ставших на время войны солдатами.

   В  первом бою Иван Петрович открыл в себе свойство не цепенеть от страха при реальной угрозе своей жизни или здоровью  себе и своим товарищам, а действовать решительно и инстинктивно, преодолевая опасность и лишь потом, когда опасность преодолена или ликвидирована, ощутить нервное истощение и упадок сил.

    Вот и после этого бессмысленного наступления с реальной угрозой своей жизни он, возвратившись в землянку, лёг на своё место на нарах и проспал почти сутки под завывания вьюги, продолжавшей бушевать, благо что офицеры не тревожили солдатский покой после демонстративной атаки на немцев, которая стоила жизни нескольким солдатам, семьи которых через некоторое время получили короткие извещения об их гибели «За царя и Отечество» в бессмысленной войне, затеянной бездарным царём.

Через день командир роты зашёл в блиндаж и сообщил Ивану Петровичу, что написал представление о награждении его Георгиевским крестом четвёртой степени за то, что он первым ворвался в немецкие траншеи и обеспечил успех наступления роты.

- Но мы в итоге отступили вечером, какой же это успех наступления, Ваше благородие? – возразил Иван Петрович.

- Неважно, чем закончился этот бой, важно, что ваш поступок был совершен и достоин награды, - разъяснил поручик  младшему унтер-офицеру Домову, обращаясь к нему на «вы», поскольку Домов был вольноопределяющимся и с высшим образованием, - так было принято в царской армии: офицеры к солдатам обращались на «ты» и лишь к вольноопределяющимся с высшим образованием офицеры обращались на «вы», но руки при этом не подавали. 

Следующая атака батальона на немецкие позиции случилась через неделю, утром, которое выдалось ясным и морозным: было за пятнадцать градусов мороза и снег искрился под лучами низкого восходящего февральского солнца и поскрипывал под сапогами бойцов, сгрудившихся в передовых траншеях.

Немцы, заметив движение на русских позициях, видимо с  интересом наблюдали сверху за передвижениями русских, чувствуя себя неуязвимыми на своей линии обороны, господствующей над низиной, занимаемой русскими.

 Трубач подал сигнал к атаке и серая солдатская масса начала выплескиваться из траншей, строиться в цепи и мерным шагом, утопая в снегах по колено, двигаться к немецким рубежам обороны в полной тишине. Русская артиллерия не сделала ни единого выстрела в помощь наступающим цепям сибирских стрелков, отчетливо видимых на искрящемся под солнцем снегу.

  Иван Петрович шагал в первой цепи наступающих, рядом с ротным командиром, поручиком Мелковым, ибо устав царской армии предписывал офицерам, вплоть до командира роты, при наступлении быть впереди, вместе со своими солдатами.

  Немцы, зная уставы русских, успешно выбивали офицеров на дальних подступах к своим позициям оружейным огнем, оставляя русских солдат без командиров и тем самым срывая наступление даже превосходящих сил русских. Но пока русские цепи, проваливаясь в глубоком снегу, не миновали и половину пути до немецких окопов  и проволочных заграждений, со стороны немцев тоже не раздалось ещё ни единого выстрела и не единого артиллерийского залпа.

 Три наступающих цепи русских, извиваясь и ломая строй из-за глубокого снега, медленно приближались к немецким заграждениям. Когда до русских оставалось метров триста, немцы открыли оружейный огонь, расстреливая русских как куропаток на снегу. Тотчас ударила и немецкая артиллерия.

  Среди наступающих сибирских стрелков начали рваться снаряды, взметая вверх фонтаны снега вперемежку  с землей. Кое-где на снегу начали оставаться серые бугорки солдатских шинелей – это лежали раненые и убитые, для которых наступление уже закончилось навсегда.

  Солдаты, остающиеся в строю и подгоняемые офицерами, попробовали ускорить шаг, чтобы добраться до немцев и ударить в штыковую атаку, которую немцы не выдерживали, но огонь с немецких позиций усилился,  и русские цепи залегли в глубоком снегу на виду у противника.

 Командир роты попытался поднять наступавших бойцов в атаку своим примером, встав во весь рост с револьвером в руке. Этот порыв подхватили Иван Петрович и ещё несколько солдат и  редкой цепочкой устремились вперед, тогда как остальные бойцы остались лежать в снегу.

 Немцы сосредоточили огонь по наступающим. Пули свистели справа и слева, но Иван Петрович, будто в трансе, бежал рядом с поручиком, не понимая, что бежит навстречу своей верной гибели.

  Вдруг поручик нелепо взмахнул руками, изогнулся  и упал боком на снег, который тотчас окрасился алыми пятнами крови. Заметив это, Иван Петрович подбежал к офицеру  и упал рядом с ним, убедившись, что поручик только ранен и находится без сознания.

  Спасение раненого офицера в бою является одной из основных солдатских заповедей и Иван Петрович, ухватив поручика за ворот шинели, ползком потянул его назад к своим окопам.

  Залегшие  в снегу цепи русских зашевелились  и тоже ползком покатились назад, поняв всю безнадежность этого нелепого наступления, оставляя раненых и убитых на снегу, перемешанном с землей и кровью.

  Иван Петрович оказался позади отступающих однополчан и ближе к немцам, которые заметив шевеление раненых, расстреливали их прицельным огнем из винтовок – как в тире.

 Солнце, скрывшееся за облачком, выглянуло вновь и ослепило немцев ярким светом, мешая им вести прицельный огонь по отступающим и раненым русским, что и спасло Ивана Петровича от расстрельных выстрелов противника. Пули свистели рядом, одна из пуль скользнула по сапогу и оторвала каблук, не задев, однако, ноги.

 Зарываясь в глубоком снегу, Иван Петрович дотянул офицера до передовой траншеи, обессилено свалился вниз и стащил поручика за собой, спасая этим жизни ему и себе.

 Подбежавшие солдаты подхватили офицера и унесли по траншее вглубь обороны, а Иван Петрович остался среди сослуживцев, которые убедившись, что он не ранен, похлопывали его по плечу и поздравляли с чудесным спасением.

  - Повезло мне в этот раз, - придя в себя, подумал он, вглядываясь из траншеи в неподвижные серые фигурки раненых и убитых товарищей, что валялись в беспорядке на изрытом снарядами заснеженном поле. –Ради чего были убиты и ранены мои товарищи, телами которых  усеяно это поле?

   Без огневой подготовки и прикрытия артиллерией, средь бела дня, наступление было обречено на неудачу, но штабные генералы гнали и гнали русских солдат под немецкие пули и снаряды, чтобы исполнить приказ Верховного Главнокомандующего – царя Николая Кровавого, атаковать и атаковать немцев, не позволяя им перебросить резервы во Францию, где воевали царские союзники: французы, англичане и прочие европейцы.

  Всего этого Иван Петрович не знал и не мог знать, но в бездарность армейского руководства поверил полностью и окончательно, убедившись, что жизнь солдатская ничего не стоит, по разумению генералов, коль они гонят солдат на убой под пули и снаряды немцев, словно скот на скотобойне под ножи мясников.

  С наступлением сумерек санитары убрали с поля тела убитых и замёрзших солдат, поскольку все раненые, не сумевшие самостоятельно добраться до траншей, замерзли и окоченели в солдатских шинелях и сапогах, не приспособленных согревать крестьянские тела и души столь длительное время даже на небольшом морозе короткого февральского дня.

Следующим днём, командир батальона, через комвзвода передал унтер-офицеру Домову, что его представили к награждению Георгиевским крестом третьей степени за спасение своего командира. Это известие Иван Петрович принял без возражений. Сослуживцы поздравили унтер-офицера с наградой, где-то раздобыли спирта, бойцы выпили за награждённого и помянули убитых бойцов роты, что погибли в этой атаке: таковых оказалось одиннадцать человек и три десятка раненых.

- Ещё несколько таких глупых атак и от батальона ничего не останется, - заметил Иван Петрович, отказавшись от выпивки, предложенной сослуживцами, чем вызвал неподдельное удивление сибирских стрелков.

- Как же так, господин унтер-офицер, с мороза и ради награждения не выпить чарку водки? – удивился боец-сибиряк. У нас, в Сибири, завсегда в мороз, зайдя в дом, положено мужику чарку водки выпить, чтобы кровь разогреть. Не жить вам в Сибири, коль вы совсем не пьёте, - выразил он сочувствие, осушив и вторую чарку.

Прошла ещё неделя, и поступил приказ из дивизии в очередной раз потревожить немцев, показывая намерение овладеть их позициями для дальнейшего наступления.

Иван Петрович, услышав приказ о скором наступлении, предложил новому командиру роты:

- Там, у немцев перед самой траншеей есть небольшая впадина, которая не видна немцам. Если ночью туда залечь в белых халатах, в которые нарядить солдат, можно будет закидать немцев гранатами и отвлечь их от наступающих. Давайте я с несколькими бойцами попробую это сделать, чтобы обеспечить успех нашего дела и избежать напрасных жертв. Предложение унтер-офицера было принято.

           За два дня группа добровольцев из двенадцати человек пошили белые халаты, сменила черные бараньи шапки, в которые одевались сибирские стрелки, на серые пехотные, натерли винтовки мелом, чтобы ничего темного не выделялось на белом снегу, и подготовились к утренней засаде под боком у немцев.

  Перед рассветом, забрав весь батальонный запас ручных гранат, добровольцы покинули траншеи и поползли в сторону немецкой обороны, чтобы залечь в низине вне видимости врага ожидая наступления батальона, и неожиданным ударом ошеломить неприятеля и обеспечить успех наступления.

  Погода благоприятствовала успеху дела. Как и в первом наступлении, к утру разыгралась метель, снежные вихри в наступившем зимнем утреннем рассвете били в спину наступающим цепям русских, делая их совершенно невидимыми для немцев.

  Саперы, которые выдвинулись заранее, лёжа в снегу, сделали проходы в колючей проволоке,  в три ряда огораживающие позиции немцев по фронту. Под порывами ветра, пустые консервные банки, что немцы развесили на колючке, громыхали и звенели с самого вечера и потому немцы не обращали уже внимания на этот шум который должен был предупреждать их  о приближении русских.

 В условленный час, а именно, в восемь утра, засадная группа начала забрасывать немецкие окопы и траншеи ручными гранатами, создавая впечатление у немцев, что русские ворвались с тыла.

  Немцы, как и в первую атаку, быстро покинули первую линию своей обороны, чтобы дать отпор русским во второй линии.

   Группа добровольцев вместе с Иваном Петровичем прорвалась сквозь проволочные заграждения и устремилась за убегающим врагом, забрасывая немцев гранатами.

 Наступающие цепи батальона успешно преодолели заграждения и вслед за добровольцами ворвались в опустевшие немецкие траншеи первой линии и, не останавливаясь, ринулись следом за немцами, не давая им времени на организацию обороны во второй линии.

  Немцы, не выдержав натиска сибирских стрелков, кинулись дальше в тыл, в третью линию своей обороны, где находились их основные силы, проживающие в теплых блиндажах вне досягаемости русской артиллерии.

   Поняв, что русские захватили первую линию обороны, артиллерия немцев начала обстрел утраченных позиций.

   Иван Петрович, вместе с добровольцами укрылся в траншеях второй линии обороны немцев, обстреливая врага из винтовок, поскольку гранаты закончились. В траншеях тут и там валялись убитые немцы и русские, вперемежку, как их застигла смерть от пули, снаряда или осколка гранаты.

   Успех наступления был полным. Бойцы, ожидая помощи русской артиллерии, держали оборону от немцев во второй линии, чтобы пойти в наступление, прорвать и третью линию обороны противника и выкинуть врага в поля и леса, где невозможно организовать  оборону в глубоких снегах.

   Прошел час, другой, артиллерия русских сделала несколько выстрелов по немцам и замолчала, оставив наступающий батальон без огневой поддержки.

    Немцы, напротив, усилили прицельный огонь по своим бывшим траншеям, которые были ими пристреляны, нанося батальону русских существенные потери.

    После полудня поступил приказ: с наступлением сумерек покинуть неприятельские позиции, захваченные ценою гибели многих товарищей и возвратиться на исходные позиции, что и было сделано.

    Иван Петрович не знал, как и все солдаты, что такие бессмысленные наступления вовсе не преследовали цель опрокинуть врага, а лишь создавали иллюзию у немцев, что русские ищут слабые места в их обороне, чтобы прорвать фронт и погнать немцев на запад из пределов Российской империи.

   Эти наступления царь Николай, по просьбе союзников, приказал совершать регулярно, чтобы немцы не смогли снять свои резервы и перекинуть их на Запад для борьбы с французами и англичанами, терпящими поражения на Западном фронте.

    Ради помощи союзникам царь Николай готов был воевать до последнего русского солдата. Целый корпус русских солдат по приказу царя Николая был переброшен во Францию и воевал там на стороне союзников: так царь откупался жизнями солдат за огромные долги, набранные царским правительством у Франции.

   Летом прошлого года, когда немцы большими силами атаковали русские войска по всему Восточному фронту и продвинулись вглубь Российской империи на тысячу и более вёрст, царь Николай тоже просил союзников организовать наступление на Западном фронте, но те отказались под надуманными предлогами неготовности своих войск к большому наступлению, оставив русских без поддержки, что и привело к «великому» отступлению русских войск из Польши и Прибалтики.

  Иван Петрович вместе с восемью уцелевшими товарищами из своего взвода возвратились в свои загаженные траншеи и окопы, проклиная царя и генералов за бессмысленную гибель своих однополчан.

  На этой зимней атаке и завершилось участие Ивана Петровича в боях с немцами. Конечно, ему ещё не раз случалось попадать под обстрелы немецкой артиллерии, но самому участвовать в наступлении или отбивать атаки наступающих немцев уже не доводилось.

  За два года службы в армии Иван Петрович участвовал лишь в трёх боях с немцами и эти бои длились несколько часов, но вспоминались потом всю оставшуюся жизнь.

   Три раза он участвовал в бессмысленных атаках батальона на немцев и трижды отличился в этих атаках, проявив мужество и героизм и будучи представлен, каждый раз, к награждению Георгиевским крестом для нижних чинов. Вот и в этой последней атаке все добровольцы – гранатометчики были представлены к награждению Георгиевскими крестами, а Иван Петрович был представлен к награждению Георгиевским  крестом второй степени.

   Эту награду из Георгиевских крестов четырёх степеней учредил ещё император Александр Первый своим указом от 1807 года. Ими награждались унтер-офицеры, солдаты и матросы, «Кои в сухопутных и морских войсках наших действительно служа, отличатся противу неприятеля отменною храбростью».

   При награждении Георгиевскими крестами всех четырёх степеней, награжденный становился полным Георгиевским кавалером и его фамилия высекалась на мраморных досках Георгиевского зала Большого дворца Кремля. Ивану Петровичу до «полного банта» не хватило Георгия первой степени, когда зигзаги судьбы изменили его воинскую службу в очередной раз.

 Награждение  Иван Петровича  тремя Георгиевскими крестами, вызвало уважение сослуживцев.

- Так вы, господин унтер-офицер, и полным Георгиевским кавалером скоро станете, если не убьют, - воскликнул сибиряк, что предлагал неделей раньше выпить водки. А мне не надо никаких крестов в награду – лишь бы вернуться домой живым и невредимым. Трое детей малых у меня осталось дома, и если отца убьют, кто о них позаботиться? Жене одной не поднять их на ноги, и родичей там нет.

 Мы переселенцы из Малороссии, по столыпинской реформе переехали в Сибирь и стали было обживаться, а тут война проклятая с немцами, и забрали меня в солдаты по навету старосты села,  хотя вместо меня должен был идти его сынок неженатый. Дома, в Украине, не было справедливости, нет её и в далёкой Сибири.

- Хватит нюни разводить, - осадил сибиряка старший унтер-офицер. – мы Ивана Петровича поздравляем, а не жалобиться пришли. Я, например, в прошлом году через такие сражения прошёл, что вспоминать страшно и заслужил только два Георгия, а Иван Петрович за три атаки на немцев в три недели три креста заимел по заслугам. Чудно, конечно: учитель, а пошёл в солдаты добровольно, да в атаки ходит бесстрашно, не иначе жизни своей не жалеет по какой-то причине, но то не наше дело. Своей задумкой про засаду под носом у немцев, он многим жизни спас, за что большое ему спасибо и уважение от общества.

Бессмысленные атаки на немцев закончились, батальон потерял более ста человек убитыми и ранеными. Полк, наверное, раза в три больше, для фронта потери по отвлечению немцев с западного фронта составили тысячи погубленных и изувеченных бойцов, но царь Николай Кровавый, видимо, получил благодарность от своих союзников, главным из которых был его двоюродный брат английский король Георг, готовый сражаться с немцами до последнего русского солдата.

Недели через три, на Масленицу, Ивана Петровича вызвал вестовой в штаб полка. В штабном блиндаже, что находился в третьей линии обороны полка, был накрыт праздничный стол, возле которого, стоя, грудились офицеры полка, при свете керосиновых ламп выбирая закуски и напитки, что раздобыл для господ офицеров полковой интендант в чине майора.

Когда Иван Петрович вошёл в ярко освещённый блиндаж, он отыскал взглядом командира полка и, подойдя ближе, чётко доложил: «Ваше высокоблагородие, младший унтер-офицер Домов по вашему приказанию прибыл!»

Полковник Яныгов поставил рюмку с водкой на стол и, обратившись к офицерам, произнёс:

- Господа, представляю вам героя нашего полка унтер-офицера Домова. Он доброволец, дворянин, с институтским образованием, за три недели атак на немцев отличился храбростью и находчивостью и награждён тремя Георгиевскими крестами. Вчера пришли приказы по корпусу о награждении, и я вручаю заслуженные награды нашему храбрецу. Пока есть такие солдаты в русской армии, никакие немцы нас не одолеют.

Полковник вручил Ивану Петровичу кресты с приказами о награждении, дал ему рюмку с водкой и предложил офицерам выпить за унтер-офицера, что офицеры охотно сделали, услышав, что солдат является дворянином. Иван Петрович тоже выпил рюмку, не решившись отказываться в присутствии офицеров и командира полка.

 Полковник пожал руку солдату, что было против правил, и распорядился интенданту выдать ему водки и закусок: - Пусть солдатики тоже отметят награждение своего товарища, поскольку немецкой атаки не предвидится, а унтер- офицера Домова я намерен отправить в школу прапорщиков: хватит ему, дворянину, проживать  в солдатской землянке с бывшими крестьянами – пора перебираться в офицерский блиндаж к своему сословию.

На выходе из блиндажа унтер - офицер получил от интенданта вещмешок с водкой и закусками и поспешил в солдатскую землянку отмечать масленицу и своё награждение.

В землянке, среди сослуживцев, обрадовавшихся неожиданному застолью с хлебным вином, Иван Петрович прикрепил Георгиевские кресты к гимнастёрке и прочитал вслух приказы о своём награждении. Два приказа были датированы одним днём: 24 февраля - видимо в штабе корпуса замешкались, и получилось, что Иван Петрович в один день был награждён двумя крестами, которые теперь поблёскивали у него на груди.

                                                    Неудача

Через две недели Иван Петрович получил приказ по полку о своём командировании в Псковскую школу прапорщиков для обучения и присвоения офицерского звания.

Собрав вещи и попрощавшись с сослуживцами навсегда, как думал Иван Петрович, он в середине апреля направился своим ходом в офицерскую школу, куда прибыл через три дня пути на повозках, железной дорогой и пешком, имея на руках оправдательный приказ по полку, если воинские патрули подозревали его в дезертирстве.

 Почти через два года войны, не видя её конца, некоторые солдаты самовольно покидали части и пытались вернуться в родные места, где их ожидали бедствующие семьи, лишившиеся кормильца. Этих дезертиров беспощадно вылавливали жандармы и воинские патрули на железнодорожных станциях, судили военным трибуналом и, не найдя оправдательных мотивов, расстреливали. В защите своей власти и укреплении армейской дисциплины, царь и его генералы действовали беспощадно, не обращая внимания на житейские обстоятельства, вынуждавшие солдат к дезертирству с фронта.

Прибыв в школу прапорщиков, Иван Петрович приступил к обучению, большую часть которого занимала строевая подготовка на плацу, проводившаяся пожилым майором, с первого дня невзлюбившего младшего унтер-офицера дворянского происхождения с разноцветными глазами, глядевшими нагло, по мнению майора.

Иван Петрович ходить строем не умел и не старался учиться, полагая, что на фронте нужны другие навыки, чем умение маршировать гусиным шагом.

Майор строевой службы считал иначе и через две недели написал рапорт на непокорного унтер-офицера, настаивая на отчислении за недостаточную строевую подготовку. Командир училища не стал возражать, и Иван Петрович был отчислен и направлен обратно в часть для дальнейшего прохождения службы.

- Что же вы, батенька, подвели нас, - высказал своё неудовольствие подполковник – начальник штаба полка, когда Иван Петрович возвратился в полк после отчисления из училища.

- Считаю своё отчисление необоснованным, но оправдаться не удалось. Видимо, не бывать мне офицером из-за строевой подготовки, - ответил Иван Петрович. – Прошу вернуть меня на прежнее место службы.

- Ничего, ничего, всякое бывает, - успокоил его начштаба, - пройдёт несколько месяцев и, если не будет военных действий, направим вас снова в другое училище – офицеров катастрофически не хватает, тем более с боевым опытом, как у вас.

Так Иван Петрович вернулся к своим сослуживцам, которые искренне обрадовались его возвращению в солдатскую землянку. В обороне, на одном месте, солдаты страдали от безделья, а Иван Петрович рассказывал занимательные сказки из истории, что воспринималось неграмотными солдатами как развлечение.

Весна вступила в свои права, снега растаяли, обнажив кучи отходов человеческой жизни, накопившихся за зиму, которые размывались вешними водами и сливались в траншеи, вызывая стойкий запах отхожего места. Действительно, война, по мнению Ивана Петровича, сродни копанию в человеческом дерьме – тот же запах и тот же результат.

Немцы, видимо, достигли намеченных рубежей на этом участке фронта, укрепили оборону дополнительными рядами колючей проволоки и минированием, и перестали даже обстреливать русские позиции, зная наверняка, что русские части здесь не имеют сил и артиллерии для решительного наступления.

 По слухам от беженцев, иногда пересекающих линию фронта тайными тропами через болота и леса, немцы в своём тылу занялись устройством окупационной администрации, обещая Польше, Прибалтике и Белоруссии независимость от России, но под немецким протекторатом и в случае своей победы. Богатые поляки, литовцы, латыши, эстонцы и белорусы рьяно взялись за обустройство своих будущих государств, умело разжигая среди населения ненависть к русским.

Наступили теплые дни, зазеленела трава, распустились листья на деревьях, земля подсохла, исчезли запахи и грязь человеческого бытия, и солдаты, в свободное время от боевого дежурства в окопах первой линии, устраивали посиделки на свежей травке, штопали форму, делали постирушки портянок и нижнего белья, избавляясь от вшей, одолевших за зиму, когда из-за морозов не всегда можно было помыться и пропарить обмундирование в вошебойках.

Иван Петрович по причине вшивости постригся наголо, как и большинство солдат и, раздобыв керосина, смазывал им одежду и укромные места на теле, изгоняя вшей.

Весенними ночами на него нападала бессонница и, ворочаясь на нарах, он вспоминал жаркие объятия девицы Нади, от которой и сбежал в армию.

          Эти воспоминания распаляли мужские желания, он отгонял мысли об этой девице, и тогда ему почему-то, сквозь дрёму, являлся тот немецкий солдат, которого он заколол штыком насмерть. Такие воспоминания  с отчетливым хрустом человеческого тела под напором штыка были ещё более неприятны, чем воспоминания о женской неверности девицы Надежды, и тогда Иван Петрович вставал, пил холодную воду из бачка, выходил из землянки и долго-долго смотрел на звездное небо, наблюдая, как тут и там одинокие звезды срываются с места и, падая, сгорают в вышине.

Помнится, сожительница отца – Фрося, говорила, что каждая упавшая звёздочка – это чья-то закончившаяся жизнь человеческая.

 – Где же моя звёздочка, и когда она сорвётся с места и сгорит в вышине, не долетев до земли, - размышлял унтер-офицер, пока глаза не начинали слипаться, и он, возвратившись в землянку, спокойно засыпал под переливчатые храпы сослуживцев.

- Весна, время сеять рожь, а мы здесь торчим, в окопах, бесполезно. Хоть бы немец наступил или наши пошли в бой - всё веселее, чем маяться в безделье, - ворчали солдаты, собравшись для беседы на пригорке под майским ласковым солнцем.

- Расскажи-ка, Петрович, какую историю из иноземной жизни в древности – всё лучше, чем думать о доме, - просили сослуживцы, и Иван Петрович рассказывал о Греции, Риме и русских князьях, что в боях и сражениях основали и укрепили Русское государство.

- Наш-то царь, Николашка, не чета будет тем князьям, - подвёл итог один из солдат. Ввязался в войну с немцем непонятно за что. Дарданеллы какие-то у Турции отнять захотел. Японскую войну профукал и эту с немцем тоже теряет. Почитай на тыщу вёрст от границы отступили и сидим здесь в окопах уже год ни с места.

Не умеешь воевать, так сиди тихо и не высовывайся. У нас на масленицу мужики на кулачках бьются забавы ради. Так на бой этот выходят только сильные и умелые бойцы, чтобы не посрамиться перед сельчанами.  Если кого и побьют, так в равном бою и без обиды.

 У немца орудий полно и снарядов, а у нас нет ни шиша: так какого же рожна царь наш  попёрся на эту войну? Пусть бы немцы и австрияки бились с англичанами и французами, а мы бы стояли в стороне и посмеивались, как на кулачном бою.

 Я слышал, что царская жена- немка, подбила царя на бой с кайзером Вильгельмом –вот он и поддался на бабьи уговоры, не имея за собой силы. Миллионы людей погубили, а толку нет. Пусть бы царь с кайзером в одиночку на кулачках бились: кто одолеет, тому и верх, а мы бы стояли в стороне и дивились.

Под сказки и разговоры окопная жизнь текла быстрым ручейком. Наступило лето, отпели соловьи в рощах, пришло время сенокоса, но никто не вышел на луга с косой вблизи фронта – весь народ разбежался кто куда, деревни выгорели от немецких снарядов, и даже ближний городок Сморгань был разорён дотла и остался без жителей.

В июле месяце Иван Петрович получил предписание отбыть в штаб Минского военного округа для дальнейшего командирования на офицерские курсы.

 – Вы уж, унтер-офицер, не подведите полк со своей учёбой, - напутствовал его начальник штаба полка, вручая отпускные документы. – Будет обида всему полку, если вас снова отчислят. Что это, мол, такие у вас Георгиевские кавалеры, которые офицерами стать не желают? Поезжайте и, надеюсь, что вернётесь назад уже офицером.

Получив такие наставления, Иван Петрович отбыл в Минск, где в штабе округа, узнав, что он был писарем в обозном батальоне, задержали унтера при штабе, и до сентября месяца Иван Петрович усердно переписывал штабные бумаги, пока, наконец, не получил направление на учёбу в Сибирь, не зная ещё, что больше не вернётся сюда до самого окончания войны и много позже.

                                                    Учеба на офицера

Воинский эшелон мчал младшего унтер-офицера Домова на восток в город Омск для обучения в школе прапорщиков и производства в офицеры, если обучение будет благополучным. У него уже была одна попытка обучаться в Псковской школе прапорщиков, но там, начальник учебной роты, испытывая непонятную личную неприязнь к грамотному унтер-офицеру и к тому же дворянину, настоял на отчислении курсанта за недостаточную подготовку в строевом отношении.

Действительно, Иван Петрович не имел навыков строевой подготовки и потому не умел ходить строевым шагом и маршировать на плацу, полагая, что в окопной войне умение маршировать совершенно бесполезно. Но строевик-майор считал иначе и настоял на отчислении Георгиевского кавалера, унтер-офицера Домова из школы прапорщиков.

И вот, по настоянию командира полка – полковника Яныгова унтер-офицер  был направлен в штаб Минского округа, откуда командирован в Омскую школу прапорщиков.

Дверь теплушки, в которой ехал Иван Петрович вместе с другими солдатами, была открыта, и солдаты с любопытством вглядывались в мелькавшие вдоль железки леса, поля, полустанки и деревеньки, скрываемые иногда клубами пара от натужно пыхтевшего паровоза.

Было начало октября, поля опустели, а леса оделись в золото и багрянец осенней листвы, которую не успели сорвать ветер и ненастье осени, неумолимо приближающееся с каждым днём. Но пока светило нежаркое солнце, было тепло и сухо, словно на дворе стояло бабье лето.

Иван Петрович сидел у открытого проёма двери, свесив ноги наружу и, как и все солдаты, любовался открывающимися перед ним картинами русской природы, готовившейся к долгой зиме. Он впервые, на тридцать первом году жизни уезжал так далеко от родных мест. Сложилось так, что он учился, работал и воевал неподалёку от родного села в Могилёвской губернии, и не уезжал дальше трехсот вёрст, если не считать двух поездок в Москву и Петербург, и вот теперь ехал в далёкую Сибирь за тысячи вёрст от родных мест.

В эшелоне было две теплушки для солдат, пассажирский вагон для офицеров и конвоя, а все остальные вагоны были с грузом, необходимым воинским частям на Дальнем Востоке, и самым необходимым было зерно и крупы для пропитания служилых людей в долгую и холодную зиму.

Попутчиками Ивана Петровича были солдаты, едущие в отпуск после ранения, демобилизованные по увечью или направляющиеся к новому месту службы. За порядком в эшелоне следил начальник конвоя – пожилой унтер-офицер с четырьмя солдатами, что посменно охраняли эшелон от лихих людей на стоянках в городах и станциях смены паровозов вместе с машинистами.

Конвой обеспечивал солдат горячей пищей, что готовил повар на полевой кухне, располагавшейся на платформе сразу за штабным вагоном, в котором ехало несколько офицеров, не пожелавших ждать пассажирского поезда, чтобы ехать с удобствами согласно офицерскому положению.

Унтер-офицер Домов с серебряным Георгиевским крестом на гимнастёрке вызывал уважение у малограмотных солдат, случайно узнавших, что до войны он работал учителем и имеет высшее образование: что такое высшее образование солдаты не знали, но само слово как бы относило унтер-офицера к высшему сословию, вызывая, однако, недоумение, что такой человек находится в низких чинах.

Унтер-офицер, начальник конвоя, проверяя документы Ивана Петровича при погрузке в Москве, не преминул спросить: - Как же вы, Иван Петрович, имея высшее образование, дворянин, оказались в низких чинах, и лишь сейчас едете в Омск за получением офицерского звания? Или провинность какая за вами была? А может, революционером были, и вас вместо ссылки отправили на фронт? Извините, что любопытствую, но мне это необходимо знать для соблюдения порядка на вверенном мне эшелоне.

На эти слова Иван Петрович ответил, не скрываясь: - По своей глупости оказался я в солдатах. Поссорился со своей невенчанной женой и пошёл добровольцем в солдаты, думая, что война будет недолгой и победоносной, как обещал царь-государь Николай Второй.

 Третий год уже служу, а войне конца не видать, уйти из армии добровольно нельзя, вот и еду за офицерским званием в Омск. Строевых офицеров немец выбил за два года войны, и теперь через ускоренные курсы таких, как я, с образованием и опытом войны производят в офицеры. Служил солдатом, послужу офицером, но как закончится война, демобилизуюсь немедленно и буду снова учительствовать.

Начальник конвоя вернул бумаги Ивану Петровичу и посочувствовал: -До чего бабы мужиков доводят – на войну учитель убежал, лишь бы подальше от своей благоверной быть.

 Этот разговор слышали другие солдаты, и потому Иван Петрович стал уважаем и к нему частенько обращались с вопросами объяснить что-то непонятное: увиденное, услышанное или просто пришедшее в голову неграмотному солдату, призванному на войну из глухой деревеньки на несколько десятков дворов.

- Сколько земли пустует, - вздохнул какой-то солдат на второй день пути, когда Иван Петрович снова сидел в проёме двери, бездумно глядя на мелькающие просторы, - а у нас в деревне на Рязанщине приходится полторы десятины общинной пахотной земли на едока мужского пола, поэтому и живём впроголодь – сюда надо перебираться, где земли свободной много.

- Здесь вся земля кому-то принадлежит, - огорчил солдата Иван Петрович, - либо царю, либо помещику, либо общине. Вот когда переедем за Уральские горы, там земли свободной вдоволь, но пахотной мало, да и хлеб там вырастить сложно по климату, потому наш эшелон и везёт зерно на Дальний Восток, что не научились ещё там выращивать пшеницу.

 А насчёт земли рязанской могу сказать, что неподалёку, в Саратовской губернии, был губернатором Пётр Столыпин, который потом стал Председателем Правительства при царе Николае  Втором, так у этого Столыпина было семь тысяч десятин земли пахотной на него одного с семьей. Да и государевой земли везде много – вот крестьянам и не хватает, потому и живут крестьяне впроголодь.

Эшелон остановился на очередном разъезде, пропуская пассажирский поезд, и солдаты гурьбой высыпали из вагона на обочину, бесстыдно справляя нужду, присев на глазах пассажиров проходящего состава. В теплушке была параша, но ей старались не пользоваться, чтобы ночами не дышать тяжелым запахом. Была в теплушке и печка-буржуйка, которую пока не топили ввиду тёплой погоды.

На третий день эшелон въехал в Уральские горы, которые громоздились справа и слева, пока состав, извиваясь, словно змея, объезжал одну вершину за другой.

Иван Петрович впервые увидел горы и был поражён нагромождением скал и обрывов, хотя и знал, что горы эти невысоки, но жителю равнины они казались огромными.

Через день эшелон добрался до Екатеринбурга и впереди снова расстелилась равнина, привычная глазу бывшего учителя и будущего офицера русской армии.

- Вот мы и въехали в Сибирь, - вслух вымолвил Иван Петрович, когда эшелон, после задержки в Екатеринбурге, где к нему прицепили несколько вагонов, помчался под паровозные гудки по безжизненной равнине, поросшей берёзами и осинами, уже сбросивших листву и местами стоявших на болотах, что подчёркивало ещё более угрюмость этой местности.

- Земли, конечно, в Сибири много, - высказался кто-то из солдат через несколько часов, когда эшелон остановился на очередном разъезде, пропуская встречный поезд, - но если она вся такая пустынная и болотистая, то проку от такой земли нет, потому и зерно сюда везут из России, что здесь полей нет.

- Здесь-то поля есть, если на юг поехать, а вот дальше за Иркутском полей совсем мало,  до Иркутска отсюда около четырёх тысяч вёрст, но  Омск, куда мне надо по предписанию, в тысяче вёрст будет, и там пшеница и рожь хорошо родятся, только не каждый год из-за засухи частой - это я из географии знаю, - пояснил Иван Петрович солдату, всматриваясь в унылый вид обнажённого осеннего леса, стоявшего в чёрной болотной воде.

- Это сколько же дней эшелон будет ехать до Владивостока, если до Иркутска такая даль? – удивился солдат, сидевший рядом с Иваном Петровичем у открытой двери и грызший ржаной сухарь, каковым пайком снабдили всех солдат при отбытии из Москвы на случай бескормицы в эшелоне.

- Начальник конвоя говорил, что бывает по месяцу и более едут в один конец, а бывает, что и за две недели добираются. Раньше, когда железки не было, лошадьми добирались месяцами: что в Иркутск, что ещё дальше.

Был такой... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6 7