П. П. Шмидт как зеркало Первой Русской революции (2 редакция)

И не случайно в апреле 1906 года, когда приступила к работе первая Государственная Дума, и с её трибуны был обнародован «Свод Основных Законов Российской Империи» в новой редакции, черновой вариант Конституции с учреждением двухпалатной законодательной системы на североамериканский и европейский манер, - совсем не случайно тогда в тексте ключевые слова «Монарх самодержавный» ещё присутствовали (авторы скрепя сердце оставили их), но вот слово «неограниченный» сознательно было опущено, именно так. И авторы нового «Свода…» хорошо понимали, что делали.

А теперь сосредоточьтесь, читатель, мысленно напрягитесь и почувствуйте разницу: Евангелие - и Конституция, суд людской - и Суд Божий. Перемены разительные, не правда ли, даже и на неискушённый обывательский взгляд?! До какой низости и мерзости перетрусивший Николай тогда сам себя низвёл, добровольно спустившись с божественных горних высот на земную политическую равнину, в омут думских разборок и дрязг! И ещё примите к сведению, что любой депутат, к голосу которых теперь просто обязан был прислушиваться Государь, любой! - и российский, и европейский, и северо-американский, - это, как правило, бездарь, прохвост и ничтожество, шут гороховый, горлопан, говорящая голова, «политическая проститутка», находящийся на содержании у богатеньких дядей, сильных мира сего, и проводящий в жизнь их наказы, решения и политику. И политика эта выгодна лишь им одним - узкому кругу толстомордых и толстопузых деятелей. А на страну, Россию-матушку, и на народ им глубоко плевать. Им, мировым финансовым воротилам, вообще на всё и на всех наплевать, кроме самих себя и шелеста денег… Все депутаты поэтому так и живут, как клоуны-пустозвоны в цирке: с трибуны говорят одно, правильное и понятное, что хочет слышать электорат, от которого количество их голосов зависит, а делают совсем другое - подлое и противное, враждебное народу, власти, стране. После лихих 1980-х и 90-х годов с их гнилой демократией это должно быть уже и дураку понятно… И не случайно поэтому, что первые три Думы были Царём распущены по причине своей бесполезности и враждебности (первую он вообще через три месяца распустил, уже в июле 1906 года). Обессиленный и отчаявшийся Николай намеревался и последнюю, четвёртую по счёту Думу распустить - да не успел: грянула Февральская Революция, которая его самого “распустила”.

Что это рано или поздно произойдёт, понимали уже и тогда, 17 октября 1905 года, некоторые наиболее прозорливые и дальновидные люди, люди с умом. С.Е.Крыжановский например, замминистра внутренних дел, заявивший по горячим следам следующее:

«Открывалась новая глава русской истории, и какой-то странной и малопонятной повеяло грустью. Словно дорогого покойника выносили. Веяло космополитизмом, и, казалось, уходила в глубь веков Святая Русь».

Почему Николай Второй так опрометчиво тогда поступил, поддавшись вражеским уговорам: стране, себе и своей семье фактически смертный приговор подписал? - теперь уже сидеть и гадать бесполезно… Только стоит напомнить читателям, что в похожей ситуации в 1825 году его героический прадед Николай Первый действовал совсем по-другому - бескомпромиссно, мужественно и решительно, когда вопрос о Власти встал ребром: или - или. «Я - законный наследник Престола! И буду править страной, как правили до меня все Романовы, - сказал он тогда своему окружению. - Или пусть меня убивают бунтовщики, рвут на части. Но России я им не отдам! Так пусть себе и знают». И, перекрестясь перед образами, он отдался в руки Божии, решив не сидеть и не ждать благополучного исхода, которого могло и не быть, а самому идти туда, где угрожала опасность и решалась судьба страны.

«Твёрдость и мужество, бесстрашие и энергия Николая Павловича нашли ему приверженцев между теми, кто при других обстоятельствах мог оказаться на стороне заговорщиков,  - пишет про этот духовный и государственный подвиг Николая I историк В.Ф.Иванов. - В парадной форме, в одном мундире, с лентою через плечо, несмотря на резкий зимний холод, стройный, красивый, молодой Император выехал верхом на усмирение возмутившихся. Вся площадь от дворца до Исаакия была покрыта взволнованной толпой, которая расступилась перед Императором»...

И декабристы дрогнули, не посмели выстрелить в Царя, безоружно метавшегося целый день среди них по Дворцовой площади, исключительно личным мужеством и верой в собственную правоту погасившего вспыхнувшее восстание. И честь ему и хвала за это, Императору Всероссийскому Николаю I Павловичу! - побольше б таких!

Поэтому-то он и сам остался целым и невредимым вместе со всей семьёй, да ещё и Династию и страну сохранил, не позволил её растерзать жаждавшим власти и крови мерзавцам, что декабристами теперь прозываются и у либералов наших в большой чести…

Николай I, к слову, путешествуя по Франции в юные годы, ещё во времена царствования старшего брата, Императора Александра I, вынес самое отрицательное впечатление о европейском демократическом устройстве - “с его политическими собраниями, митингами, подкупом, ложью и демагогией”. Однажды он сказал сопровождавшему его Голенищеву-Кутузову так:

«Если бы, к нашему несчастью, злой гений перенёс к нам все эти клубы и митинги, делающие больше шума, чем дела, то я просил бы Бога повторить чудо смешения языков или, ещё лучше, лишить дара слова всех тех, которые делают из него такое употребление»…

И императрицу Екатерину II в этой связи не грех будет вспомнить, на Монаршую власть которой решили покуситься люди, что и возвели её на Престол. Так, убеждённый масон и интриган Никита Панин, главный вдохновитель и организатор госпереворота лета 1762 года, вместе с единомышленниками сразу же поставил задачу по горячим следам урезать власть Императрицы в свою пользу и положить начало конституционному устройству России учреждением Императорского Совета. Совет предполагали создать из шести человек, самых авторитетных людей государства, которые бы и решали по сути все важнейшие дела в стране - “оказывали помощь”, так сказать, неискушённой Катеньке.

Но эта лукавая попытка масонов ограничить юридически Самодержавную власть Екатерины II закончилась неудачей: Императрица на провокацию не поддалась и строй не изменила, власти не отдала. Её трезвый и расчётливый ум конституционные затеи считал химерой, непригодной для доставшейся ей страны, и даже чрезвычайно опасной. Может, поэтому эта смышлёная немка и уцелела на Российском Троне, разгадав коварные замыслы! «Этим аферистам-безбожникам только палец в рот положи, - вполне могла подумать она, - так они тебе всю руку потом оттяпают по самые пятки!»

В 1764 году, назначив на должность генерал-прокурора князя Вяземского, она и вовсе написала следующее в особом «секретнейшем наставлении» ему:

«Российская Империя столь обширна, что кроме самодержавного государя всякая другая форма правления вредна ей, ибо все прочие медлительны в исполнениях и множество страстей разных в себе имеют, которые все к раздроблению власти и силы влекут, нежели одного государя, имеющего все способы к пресечению всякого рода и предпочитающего общее добро своему собственному…»

Удивительно разумные и глубокие мысли об устройстве и характере Верховной власти в России высказала эта малограмотная, в целом, женщина, - власти, которую нельзя делить, “размазывать по тарелке” и в которой категорически нельзя разводить говорильню, парламент так называемый, а надо действовать быстро и решительно, частенько работать “в ручном режиме” и на опережение. Россия в силу своей географии и природных богатств - это динамичная и быстроменяющаяся страна, лакомая для соседей добыча. Тут надо ухо держать востро; тут европейские порядки и правила не применимы в принципе… Мысли сии достойны самого серьёзного внимания и похвалы, - при условии, если только Екатерина сама до такого государственного понимания дошла, а не подсказали советники…

Ну и третий, последний пример, непременно хочется здесь привести, уже из жизни Императора Александра II Николаевича, венценосного дедушки Николая II, трагическая судьба которого просто обязана была быть хорошо известна Царю; как и его мысли и мнения по поводу конституционного устройства России.

Так вот, в январе 1865 года московское дворянство, поддавшись эйфории затеянных в стране реформ, стало хлопотать перед Императором Александром о созыве народных представителей, или “выборных людей от земли Русской для обсуждения нужд, общих всему государству”. Понимай: о создании в Петербурге некоего прообраза будущей Думы… Александр эту затею пресёк на корню, строго заметив зачинщикам, что «ни одно собрание не может говорить именем других сословий», и особо подчеркнув при этом, что «право пещись о пользах и нуждах государства принадлежит ему - как Самодержцу».

Александр мудро предвидел, что ограничение его наследственных прав, как Монарха Всероссийского, Дума и Конституция на английский и французский манер станут гибелью для России (что впоследствии и подтвердилось). В частной беседе с одним из наиболее горячих сторонников затеи с парламентом, Голохвостовым, Александр справедливо спрашивал дворянского депутата:

«Чего вы хотите? Конституционного образа правления? Даю тебе слово, что сейчас, на этом столе, я готов подписать какую угодно конституцию, если бы я был убеждён, что это полезно для России. Но я знаю, что сделай я это сегодня, и завтра Россия распадётся на куски».

Опасения Государя Императора, как показала История, были самыми что ни наесть реальными, правильными и основательными…

А вот нерешительный и малодушный внук, Всероссийский Самодержец Николай II Александрович, те героические и разумные уроки предков не усвоил. Растерялся и “дал петуха” - и пошёл у смутьянов на поводу, ведомых озверелыми и вконец обнаглевшими радикалами. Что, по “просвещённому” мнению ближайшего окружения Царя, должно было успокоить страну, ослабить в ней политическое и социальное напряжение…

Но вышло всё по-другому, как и должно было произойти, а не как предрекал и прогнозировал иуда Витте. И «Манифест от 17октября, который революционеры учли как несомненную свою победу, только подлил тогда масла в огонь. Революция с этой минуты яростно бросилась на штурм «Исторической России»…»

Октябрьский Высочайший Указ - помимо вышеизложенного, сакрального и священного, если так можно выразиться, метафизического, с клятвопреступлением связанного и изменой, преданием Самого Господа Бога, - ещё и тем был плох, что показал митингующим и бастующим слабость власти перед лицом революции и личную трусость Царя, готовность последнего идти на уступки даже и в тех архиважных вопросах, где уступок в принципе быть не должно - в вопросах государственного устройства... И заправилы, расправив плечи и сбросив маски, пошли ва-банк, решив одним махом, одним броском с Николаем II и Россией разделаться.           

Уже на другой день, 18 октября 1905 года, возбуждённые толпы людей из числа российской интеллигенции, студентов и преподавателей в основном, и бездельников-разночинцев, ведомые агитаторами-евреями, повсеместно попёрли в атаку: стали захватывать госучреждения и призывать народ смело брать власть, вооружаться и убивать жандармов и полицейских. При этом, заводилы-евреи опять-таки, “дрожжи любой революции” и главные выгодоприобретатели, демонстративно и прилюдно рвали портреты Царя, топтали сорванные портреты ногами. Но главное, всё громче зазвучали призывы к «вооружённому захвату власти» и свержению Государя Императора, - призывы, которых у Хрусталёва-Носаря даже и в мыслях не было. Откуда, спрашивается, взялись они, такие крамольные лозунги и наказы?

А вот откуда! В этот трагический для страны момент, когда судьба Российской Державы по сути решалась: выстоит она под напором толпы или рухнет, провалится в тартарары, рассыплется на отдельные части, - в Петербург из Европы на всех порах примчались Парвус с Троцким, два форменных негодяя и провокатора, два беспринципных барбоса, за душой у которых святого не было ничего - только интриги и революция, а за спинами которых стоял мировой банковский капитал и тайное мировое правительство. Они-то, Троцкий с Парвусом, и стали сразу же правой и левой рукой у председателя Носаря благодаря высоким зарубежным покровителям; они же, от его имени, и бросили кличь о «вооружённом восстании», до предела обострив и накалив обстановку. Потом это суд доподлинно установил: что так оно в точности всё и было, - и смягчил арестованному за мятеж Носарю наказание, избавил от смертной казни, заменив её каторгой…{1}

А обезумевший в те осенние дни народ, ведомый ловкими агитаторами из петроградского «Совета Рабочих Депутатов» и его многочисленных филиалов, в революционном запале начал громить всё и вся - на барские усадьбы снова переключился, российскую знать и её имущество. «Фабрикация бомб приняла гомерические размеры… Мастерские бомб открываются во всех городах… Взрывалось всё, что только можно было взорвать, начиная с винных лавок и магазинов, продолжая жандармскими управлениями и памятниками русским генералам и кончая церквами». Про погромы и поджоги тысяч дворянских имений писать больно и тяжело православному русскому человеку, которые в большинстве своём выгорели дотла и восстановлению не подлежали, оставив их обитателей без крыши над головой и средств к существованию. Однако же в этом “факельном деле” гораздо прискорбнее было другое: что правительством это как бы не замечалось и не пресекалось особенно-то; у полицейских до этого не доходили руки, не было времени, сил. Головы министров и генерал-губернаторов, и самого Царя были заняты тогда исключительно пресечением еврейских погромов, о которых традиционно вопила центральная печать, глумливо приписывая их “черносотенцам”. Патриотам страны - понимай, которые сумели оформиться в различные политические партии и союзы только к концу декабря 1905 года, когда погромы стихли, и которые как раз призывали к обратному: погромы категорически осуждали - все.

Как бы то ни было, с уверенностью можно сказать, что Манифест от 17 октября, изначально задуманный как оздоровительная политическая прививка, или отдушина на переутомлённом государственном теле, на деле сыграл роль этакого “спускового механизма”. Он создал в стране всеобщую атмосферу безвластия, вседозволенности и безнаказанности, которые, в свою очередь, многократно сильнее, нежели даже в погромах, выразились в различных революционных акциях, прогремевших по всей России…

5

Особенно сильно это было заметно в армии и на флоте, куда перекинулось возбуждение. В июне-месяце восстал броненосец “Потёмкин”, оголодавшие из-за некачественной пищи матросы которого, находясь под воздействием фронтовых неудач и газетных антиправительственных репортажей, листовок и провокаторов, призывавших к бунту против властей, к революции, перебили половину офицеров судна и захватили корабль; после чего две недели болтались по Чёрному морю, бесхозные, и вошли этим бессмысленным и кровавым действом в историю… А осенью примеру “Потёмкина” последовал крейсер “Очаков”, о чём поподробнее поговорим.

Там отставной лейтенант флота Пётр Петрович Шмидт, к описанию “подвигов” которого, наконец, и подходим, бузу заварил, 14(27) ноября возглавив мятеж на крейсере. Этот психически нездоровый пройдоха и самозванец сразу же объявил себя командующим Черноморским флотом, представляете! дав сигнал кораблям эскадры: «Командую флотом. Шмидт», - с надеждой привлечь их на свою сторону. В тот же день, не откладывая, он послал в Петербург Государю Императору дерзкую по форме и вызывающую по содержанию телеграмму, гласившую: «Славный Черноморский флот, свято храня верность своему народу, требует от Вас, государь, немедленного созыва Учредительного собрания и не повинуется более Вашим министрам. Командующий флотом П.Шмидт».

Обратите внимание, уважаемые читатели, что в телеграмме ключевое слово “государь”, одно из названий тогдашнего руководителя государства и Верховного Главнокомандующего, почти имя собственное Николая II, сознательно написано с маленькой буквы, а «Учредительное собрание» - вожделенная цель всех либералов и революционеров российских и в 1905 году, и в 1917-м - с большой. Эта стилистическая “мелочь” или “пустяк” хорошо свидетельствует о несамостоятельности Шмидта как руководителя, о его подчинённости севастопольским революционным кругам: кто-то куда более знающий и искушённый за ним во время мятежа стоял и диктовал ему подобные мерзости.

Отстучав Царю сей “шедевр”, больше на пасквиль похожий, самозванец отправил своих эмиссаров на берег: призывать к восстанию береговые части, поднимать на бунт другие корабли. Но как только, после безуспешных переговоров, по “Очакову” был открыт огонь на поражение 15(28) ноября и он загорелся, то есть когда с забастовщиками шутить и нянчиться перестали, “мужественный” Шмидт “сдулся”, напускную храбрость сразу же растерял, революционный пыл, и немедленно покинул крейсер, как заяц пустился в бега. А его команда без командира выбросила белый флаг, сдавшись почти без боя. Всё это о том говорит, что люди, одурманенные пропагандой матросы-черноморцы, и не думали воевать, становиться грудью за самонадеянного и истеричного лейтенанта, которого арестовали и расстреляли потом по приговору морского суда, его же собственные матросы и расстреляли. Они, быстро опомнившись и разобравшись в чём дело, революционный дурман стряхнув, перешли на сторону правительственных войск и сами же смуту на Чёрном море и подавили. И, вероятно, сильно сожалели потом о своей измене Царю, о мимолётной слабости и малодушии…

Имя П.П.Шмидта, быстро и надёжно забытого, всплыло опять после Февраля 1917-го, когда революционерам-ниспровергателям понадобились собственные идолы и “герои”, на примерах которых необходимо было воспитывать и разогревать толпу. Тогда-то и вспомнили про Петра Петровича, и даже сам Главковерх Керенский, такой же истерик и пустозвон, посетил могилу казнённого лейтенанта в Севастополе в мае 1917-го, воздал ему почести.

Но пуще прежнего его раскрутили большевики, сменившие Временное правительство в Октябре-месяце: понаставили ему памятников по стране с течением времени, его именем назвали набережные в Ленинграде, Севастополе и Великих Луках, десятки по всему Советскому Союзу улиц переименовали в его честь. И всё по той же, как и Керенский, причине: нужда на “героев”, на символы одолевала и их; и им, до основания всё разрушившим и охаявшим, потребовался свежий “материал”, чтобы им заполнять и раскрашивать свои идеологические и просветительные программы… Почему именно за него, дезертира, психопата и неудачника, отставного лейтенанта Шмидта большевики так крепко тогда ухватились? - тоже хорошо понятно: лучшего-то ничего не было под рукой. П.П.Шмидт был единственным, особо это подчеркнём, офицером русского флота, примкнувшим к революционным событиям 1905 года. Другие покрепче были в морально-нравственном плане - на вражескую пропаганду не поддались и честь офицерскую не запятнали.

В 1927 году в Советской России произошло и вовсе знаковое событие: увидели свет две большие поэмы по истории революции 1905 года - «Девятьсот пятый год» и «Лейтенант Шмидт» - сугубого либерала и интеллигента-западника Б.Л.Пастернака, вдохновенного певца-прославителя революционного терроризма и первых советских вождей (Ленина и Сталина, главным образом), пионера-зачинателя серии «Пламенные революционеры» по сути, книги которой, если кто помнит ещё, выходили в солидном «Политиздате» в 60-е и 80-е годы и оплачивались по высшему разряду. Все, кто хотел заработать, решить свои финансовые проблемы, прославиться, наконец, и в писательский Союз пролезть всеми правдами и неправдами, без устали строчили тогда слащаво-пошлые биографии Кромвеля, Марата, Робеспьера, Дантона, Пестеля, Каховского, Рылеева и других бузотёров-громил, неистовых ниспровергателей крепких национальных структур и убийц морально-устойчивых деятелей-патриотов. А государство те их писульки потом издавало массово, и заваливало ими полки библиотек и книжных магазинов страны, молодёжи головы сим историческим мусором забивало (в упомянутой поэме «Девятьсот пятый год», для справки, воспевалась, помимо прочего, знаменитая террористка Мария Спиридонова, участвовавшая в 1905 году в покушении на убийство московского шефа полиции генерала Трепова. И это считалось в советское время подвигом, достойного больших поэм!!!).

Б.Пастернак, хочется верить, не о деньгах одних думал и не о славе, когда про 1905 год и “подвиги” Шмидта “нетленки” свои сочинял: образ мятежного лейтенанта был ему, судя по всему, глубоко симпатичен, близок и дорог. Больше скажем: приснопамятного Петра Петровича Борис Леонидович считал, ежели из оценки его поэтического образа исходить, этаким эталоном российского либерального интеллигента, в котором поэт вожделенно угадывал собственные черты и последние слова которого на суде в феврале 1906 года он дословно почти повторил в октябре 1958 года в письме к правлению Союза писателей СССР, хлопотавшему об его исключении из писательской организации. А это говорит о многом. Это уже серьёзно.

А ещё добавим, для полноты картины, что получившийся поэтический образ надломленного неудачей вожака восстания, помимо воли (твёрдое мнение Пастернака) ввязавшегося в сомнительную авантюру, так понравился Борису Леонидовичу, настолько соответствовал, вероятно, его мировоззрению и миропониманию, внутреннему настрою, наконец, что поэт на закате жизни фактически скопировал с него в общих чертах и главный свой литературный образ в романе «Доктор Живаго». Поэтому с уверенностью можно сказать, что поэма «Лейтенант Шмидт» (лейтмотив которой - моральное заложничество интеллигенции: предать матросов для Шмидта, литературного, пастернаковского, оказалось страшней, чем изменить присяге), - стала, по сути, черновым наброском нашумевшего в своё время произведения…

6

С середины 1930-х годов в окружении Сталина поднялась и набрала силу «русская партия» во главе со А.А.Ждановым, которая заметно приглушила советскую агрессивную коминтерновскую риторику, мечту о мировой революции и исторический нигилизм (что насаждались окопавшимися в ВКП(б) перманентными революционерами-марксистами, сторонниками высланного Троцкого), и начала ускоренными темпами готовить народ к войне, стремительно надвигавшейся с приходом к власти в Германии А.Гитлера. И первым делом Андрей Андреевич с товарищами попробовали восстановить тогда с утерянным из-за революционного урагана-бури историческим прошлым связь, ликвидировать 20-летний провал в коллективной народной памяти, развеять интернациональный дурман и всеобщую мозговую блокаду. После чего на великих примерах русской истории духовно воспитать и укрепить прозревший и опомнившийся народ, наполнить души людские, советские, непобедимым патриотическим духом, верой в себя и страну, чем мы были всегда так богаты, чем легко побеждали врагов и в прошлые годы славились… И это сделать им удалось в целом к лету 1941 года - восстановить, почерпнуть и наполнить, воспитать, возвысить и укрепить массы героическими картинами прошлого и примерами. И честь им и хвала за такое подвижничество - советским партийным деятелям-великодержавникам, настоящим русским коммунистам, патриотам Родины, что стали могучей опорой Сталина в строительстве и войне и внесли решающий вклад в разгром нацизма.

Именно с этого времени, переломного в смысле идеологии, в СССР про лейтенанта Шмидта надёжно опять забыли. И поделом, и правильно, и слава Богу, как говорится! С неврастениками и дезертирами войну нам было бы не выиграть ни за что. Это - очевидное утверждение. Поднимавшейся с колен стране срочно понадобились реальные герои - не игрушечные, не вымышленные, не надувные, пропагандистским воздухом накаченные.

Поэтому-то и воскресли из небытия и набатом прогремели на весь Советский Союз великие имена Александра Невского, Дмитрия Донского и Ивана Грозного, Минина и Пожарского, Суворова и Нахимова, видных деятелей литературы и искусства прошлого. Весь героический 1937 год - для либералов “чёрный” - в СССР громко славили, например, поэта-патриота А.С.Пушкина (подло убитого сто лет назад тогдашними деятелями-космополитами из окружения Нессельроде); равно как и героев-челюскинцев, покорителей Севера; лётчика-асса В.Чкалова, совершившего знаменитые беспосадочные перелёты на Дальний Восток и Америку; исследователя Арктики И.Папанина, возглавившего первую в мире дрейфующую станцию «Северный полюс» и многих-многих других неутомимых советских тружеников-героев, учёных, конструкторов и инженеров, военных, рабочих и колхозников - Стаханова, Ангелину, Виноградову и др.

Всё это, повторим, было и крайне важно и жизненно-необходимо перед войной - духовное здоровье общества. Как и наличие самолётов и кораблей, пушек и танков…

Но в 1949 году, когда внешний враг был наголову разбит, «русская партия», отдавшая победе всё, без остатка, сосредоточившаяся исключительно на ней одной и потерявшая бдительность из-за этого, да и здоровье тоже, - «русская партия» потерпела сокрушительное поражение в околосталинской подковёрной борьбе. Уже от врага внутреннего, либерального, просидевшего всю войну в тылу и засаде, и накопившего силы к решающей схватке за власть («Ленинградское дело», «Дело кремлёвских врачей-отравителей»). И за «Историческую Россию» после ухода в небытие Жданова и разгрома его команды бороться в Кремле стало некому: Советская Россия осиротела, лишённая преданных себе державников-патриотов в верховном руководстве страной.

Закономерно поэтому и естественно, что после смерти И.В.Сталина и прихода к власти затаившегося троцкиста Хрущёва обстановка в стране поменялась кардинальным образом. Н.С.Хрущёв, как известно, был прирождённым революционером и упырём, все дела вершил глоткой лужёной, матерщиной и кровавым кавалеристским наскоком. И при этом ненавидел всё великое, северорусское, лютой ненавистью: сразу же, как только получил власть, отрезал от ненавистной ему России Крым, жемчужину присоединённой князем Потёмкиным Новороссии, и волюнтаристским личным решением передал его родной Украине. Чтобы и хохлов облагодетельствовать, загладить кровавые подвиги свои в бытность первым секретарём ЦК республики во второй половине 1930-х; и, что гораздо важней, на многие десятилетия сделать сказочный полуостров яблоком раздора между русскими и украинцами, крупно поссорить их. Что ему и удалось, как опять-таки хорошо известно… Так вот, по причине своей сугубой революционности и какой-то патологической кровожадности (в которой все 10 лет нахождения на вершине власти он упорно Сталина обвинял) Никита Сергеевич патриотизм строго-настрого запретил и стал революционный дух насаждать во всех сферах жизни, опостылевшие интернационализм и космополитизм.

При нём восстановленная было связь со славным патриотическим прошлым сознательно резалась на корню {2}. Зато лихорадочно восстанавливалась другая связь - с лихим революционным прошлым{3}… Власть над народными умами и душами захватили пресловутые “шестидесятники” - ярые ненавистники и противники Великодержавной Православной Руси (церквей и храмов с их молчаливого согласия и одобрения было порушено в 1960-е годы поболее даже, чем при Ярославском-Губельмане в лихие 1920-е; а конфискованные иконы грузовиками свозились на площади городов и прилюдно в огромных кострах сжигались властями, глумившимися над верующими и Россией, безбожие и атеизм насаждавшими таким воистину сатанинским способом). Они же, “шестидесятники”, категорически отрицали уникальность России, её самобытность и самодостаточность, независимость и особый исторический путь. Именно они воскресили тогда подзабытый вроде бы клич: «патриотизм - прибежище негодяев»… Они-то и вспомнили про П.П.Шмидта, своего любимчика и кумира…

7

В 1967-м году, уже на закате так называемой «хрущёвской оттепели», режиссёр С.Ростоцкий, сугубый либерал и интеллигент, вторично поднял из небытия и прославил на всю страну образ надёжно забытого лейтенанта: пересказал кинематографическим языком (устами учителя Мельникова) суть пастернаковской поэмы «Лейтенант Шмидт» в культовом фильме «Доживём до понедельника». Правда, автором сценария был драматург Г.Полонский, но можно с уверенностью заявить, что режиссёр Ростоцкий поддерживал и отвечал за каждое произнесённое в картине слово, за каждый взгляд и жест. Иначе он просто не взялся бы за неё - и никакой картины не было бы. Это - аксиома любого кинематографа, киношная непреложная азбука. Тут даже и спорить нечего, возражать. Режиссёр творец фильма, а не кто-то другой, продюсер или автор сценария.

Фильм у Ростоцкого получился - это надо честно признать. Люди на него ходили. Влюблялись в главного героя, учителя по профессии, по уши, зачарованно слушали тонкие монологи с песнями вперемешку в его исполнении, беседы школьные на уроках, экскурсы исторические в недавнее революционное прошлое, особенно - о “героическом” лейтенанте Шмидте рассказ, наиболее яркий эпизод фильма, блестяще сыгранный актёром В.Тихоновым, исполнителем главной роли.

Так вот, тот знаменитый рассказ Ильи Семёновича Мельникова ученикам в концовке картины про “героя” Первой русской революции хочется не полениться и воспроизвести полностью. И потом проанализировать и понять, не пожалев сил и времени, насколько этот рассказ - а следовательно и сама пастернаковская поэма - правдивы, насколько они соответствовали действительности. Ведь эта поэма гремела когда-то, получала награды и премии самые умопомрачительные и денежные от государства, миллионные журнальные и издательские тиражи. И этим доставляла славу автору. Как гремел потом и сам фильм Ростоцкого в СССР, собирая полные залы, с экранов зомбируя и накачивая зрителей, политически неискушённых простых советских людей, граждан великой страны, либеральными “вечными ценностями” - и историей российской вдобавок, состряпанной на их, либеральный, манер и на их же политической кухне… Вот и давайте выясним, не суетясь, что нам, зрителям и читателям, вдалбливали в головы в советские годы все эти исторически-продвинутые и политически-искушённые пастернаки и ростоцкие, ярчайшие представители нашей гуманитарной творческой интеллигенции, какую ересь несли. А что, наоборот, - утаивали, не позволяли знать, сознательно держа нас за дурачков, за идиотов полных, которыми они 70 лет ловко так управляли…

Итак, «…что же это был за человек, Петр Петрович Шмидт? - на экране спрашивает притихший девятый класс одной из московских окраинных школ учитель истории Мельников Илья Семёнович, один из любимых киногероев режиссёра Ростоцкого, и тут же сам с восторгом в голосе и отвечает. - Русский интеллигент, умница. Храбрый офицер, профессиональный моряк. Артистическая натура. Он пел, превосходно играл на виолончели, рисовал. А как он говорил!... Но главный его талант - это дар ощущать чужое страдание более остро, чем своё. Именно этот дар рождает бунтарей и поэтов… Однажды он познакомился в поезде с женщиной. Сорок минут говорил с ней - и влюбился без памяти. Навек! Толи в неё, толи в образ, который сам себе выдумал… Но… Красиво влюбился… Сорок минут! А потом были только письма, сотни писем. Читайте их, они опубликованы. И вы тогда не посмеете с высокомерной скукой рассуждать об ошибках и иллюзиях этого человека!... Пётр Петрович Шмидт был противник кровопролития. Как Иван Карамазов у Достоевского, он отвергал всеобщую гармонию, если в основание её положен хоть один замученный ребёнок. Всё не верил, не хотел верить, что язык пулемётов и картечи - единственно возможный язык переговоров с Царём… Бескровная гармония!... Наивно? Да!... Ошибочно? Да!... Но я призываю Батищева (ученик класса – авт.) и всех вас не рубить с плеча, а почувствовать высокую себестоимость этих ошибок!... Послушай, Кость, - обращается Мельников к ученику, которому по сценарию авантюрист-Шмидт не нравился. - Вот началось восстание, и не к Шмидту, а к тебе… приходят революционные моряки с крейсера «Очаков» и говорят: «Вы нужны флоту и революции». А ты знаешь, что бунт обречён, что ваш единственный крейсер без брони, без артиллерии, со скоростью 8 узлов в час не выстоит. Как тебе быть? Оставить моряков одних под пушками адмирала Чухнина, или идти и возглавить мятеж? И стоять на мостике под огнём и наверняка погибнуть?...» И на законный вопрос Кости Батищева: какой, дескать, смысл гибнуть за безнадёжное дело? может, лучше, надёжнее было бы не бунтовать и отговорить матросов? - учитель, закатив глаза к потолку, с придыханием отвечает: «Он сам объяснил это в своём последнем слове на военном суде - так объяснил, что даже и его конвоиры отставили свои винтовки в сторону». Конец сцены фильма…

Вот перечитываешь и пересматриваешь всё это теперь, по прошествии многих лет, вооружась тайным знанием, помноженным на жизненный опыт и мучительные раздумья о судьбе страны, - и заключаешь с ухмылкой язвительной и недоброй: да, умеют, умеют господа либералы “героев” из ничего лепить, из воздуха по сути, и пышные сказочки про них на всю страну рассказывать, что историческим басням сродни, выдумкам-анекдотам. Этот их талант к краснобайству и пустозвонству общеизвестен! Дурили они наш народ такими вот псевдоисторическими анекдотами на всю катушку - безмозглого раба из него делали, Ивана, не помнящего родства: слепого, немого, глухого, трудолюбивого и послушного. А потом жили за его счёт, одураченного, - сладко, надо сказать, на широкую ногу жили.

Слушали весь этот вздор и бредятину доверчивые советские люди, не искушённые в истории и политике, не знакомые с “освободительным движением” 1905 года, - и вероятно думали про себя, оробев: во-о-о какие люди-то были у нас недюжинные и несгибаемые оказывается! богатыри духа! Не то что мы, непутёвые и никчёмные. Червяки навозные, право слово, твари земные. Даже стыдно и совестно за себя, перед родителями и детьми совестно.

И в их головах закруженных и зачумлённых во время и после просмотра возникал этакий возвышенный образ героического лейтенанта, полу-монаха, полу-философа, полу-подвижника, сидящего на берегу Севастопольской бухты с дымящейся трубкой в зубах и бесстрастно взирающего на события, взором орлиным пронзающего время, пространства, века. К нему, «обладавшему даром ощущать чужое страдание более остро, чем своё», приходят матросы с восставшего крейсера, умоляют возглавить восстание, объясняют, что надоели, мол, им порядки в стране и на флоте, командиры разные жуликоватые, а в целом - Царская власть. Помоги нам, просят слёзно, Пётр Петрович, с этой опостылевшей властью справиться: век будем тебе благодарны, как и вся Россия.

А всё знающий и всё понимающий Пётр Петрович сопротивляется поначалу, «не верит, не хочет верить, что язык пулемётов и картечи - единственно возможный язык переговоров с Царём»; говорит ходокам о «безнадёжности дела», «слезе ребёнка» и «бескровной гармонии»; объясняет, что, дескать, он миротворец, филантроп, пацифист, моралист и сугубый нравственник по натуре - и не может по этой причине перечить властям, восставать и бунтовать, нарушать порядок, закон и устои. Но потом болезненно морщится, тяжело выдыхает, кряхтит, обречённо машет рукой - и сдаётся: совесть, видите ли, не позволяет ему бросить беззащитных солдат, высокая мораль и нравственность. Он поднимается и идёт, бесстрашно возглавляет восстание - и, безоружный, но гордый, этакий ангел во плоти, гибнет с высоко поднятой головой под пушками адмирала Чухнина, якобы деспота и тирана, кровожадного сатрапа царского. Гибнет, но не сдаётся внутренне, не ломается - спасает свою интеллигентскую совесть и честь, что для российского интеллигента и либерала, как Пастернак и Ростоцкий на пару пытались всем доказать, дороже жизни целой!...

Такую вот героическую картину в духе античных времён севастопольского восстания, от которой аж мурашки по коже бегут до сих пор и голова кружится, нарисовал в поэме «Лейтенант Шмидт» либеральный поэт Пастернак. Сюжет поэмы, повторим, через 40 лет в точности пересказал либеральный же режиссёр Ростоцкий, сделал с неё этакую кинематографическую мини-кальку - чтобы не забывал, чтил и помнил народ своих “героев-освободителей”… И, надо сказать, не все по горячим следам в ту пастернаковскую поэтическую картинку поверили, не все очаровались ей. Пламенный революционер Л.Д.Троцкий, к примеру, пожалуй что самый активный, после председателя Носаря, участник революционных событий в России в 1905 году, знавший те события не понаслышке, естественно, не из газетных статей и сплетен как Пастернак, с удивлением и ухмылкой плохо скрываемой спросил у Бориса Леонидовича в личной беседе, прочитав в 1927 году обе его поэмы: «Скажите, это Вы искренне - «Шмидт», «Девятьсот пятый год»?...» На что, по свидетельству очевидцев, поэт недовольно буркнул: «Ну, знаете, на такие темы я не разговариваю даже с близкими родственниками!»… Что, приблизительно, означало: как хочу, так и пишу! И какое Вам, уважаемый Лев Давидович, до всего этого дело?! Я, мол, поэт, возвышенная душа, небожитель. Живу не в реальном, а в выдуманном мире, мире поэтических фантомов и грёз. Каким мне Шмидт показался по книгам и по газетам, каким мне его представили друзья - таким я его и изобразил в поэме, немного приукрасив и отглянцевав, безусловно, для придания товарного вида… И что из того? что Вам не нравится-то? чего Вы ко мне прицепились? Любой-де художник имеет право на вымысел - это нормально. А вы, читатели, хотите верьте, хотите нет - дело ваше, как говорится, хозяйское.

Ну и чего, скажите, на это опальный Троцкий мог возразить? Творчество - дело и впрямь очень тонкое, достаточно субъективное и не обсуждаемое: кто как слышит, тот так и пишет, так на бумаге и воротит. О поэтических блюдах и вкусах не спорят - это ясно и дураку… Мимоходом заметим лишь, для ясности, что в 1923 году он, Лев Давидович Троцкий-Бронштейн, тогда ещё всесильный наркомвоенмор и председатель Реввоенсовета республики, всё же упрекнул высокомерного и словоблудливого Пастернака в отрыве от жизни и от Истории…

8

Обозначив в общих чертах картину восстания на «Очакове», какой она виделась и видится до сих пор нашим особо-“чувствительным” и особо-“совестливым” либералам и интеллигентам-западникам, нарисуем теперь ту же самую картину - но с другой стороны, со стороны патриотов русских: расскажем коротко, как и в каком историческом ракурсе им, патриотам-великодержавникам, опирающимся исключительно на одни лишь факты, а не на досужие вымыслы и эмоции, видится отставной лейтенант флота Пётр Петрович Шмидт и его революционные “подвиги”.

Так вот, со стороны патриотов картина получится следующей, каждый факт из которой и даты очень легко проверяются по биографическим справочникам и энциклопедиям, которых без счёта теперь развелось благодаря компьютерам и Интернету. Кто не поленится и не поверит автору - пусть садится и проверяет. Автор будет только рад… Итак, родился Пётр Петрович в феврале 1867 года в семье потомственного моряка, будущего контр-адмирала, участвовавшего в обороне Севастополя в 1854-55 гг. Там же, в осаждённом городе, его батюшка познакомился и с его матушкой, приехавшей на фронт в качестве сестры милосердия - врачам и раненым помогать. Молодые защитники познакомились, подружились и полюбили друг друга. После войны поженились.

Родители Шмидта, таким образом, были люди достойные, героические, для которых великое слово Родина не было пустой звук. Они естественно пожелали оба, чтобы и сын их, Пётр, стал моряком, храбрым защитником Отечества. Поэтому и направили его, 13-летнего, учиться морскому делу в Санкт-Петербург, в прославленный Морской кадетский корпус.

Однако же сын не в родителей своих пошёл и к учёбе относился с прохладцей, с ленцой: учёба его тяготила. На это накладывались, плюс ко всему, и нескончаемые проблемы с товарищами из-за неадекватного его поведения. В Морском корпусе у него раз за разом случались нервные срывы и психические припадки, из-за чего однажды пришлось даже производить психиатрическую экспертизу на предмет его годности к военной службе. Припадочного Петра после этого вероятно и отчислили б сразу же, отправили домой - если бы не родной дядя его, брат отца, известный военный моряк Владимир Петрович Шмидт.

Кавалер многих правительственных наград и орденов, как-никак, сделавший блестящую карьеру на флоте, дослужившийся до чина полного адмирала и являвшийся на тот момент первым по старшинству среди военно-морской элиты Российского флота. Фигура, понятное дело, значимая. Он-то личным вмешательством и замял тогда дело с комиссией и экспертизой, попросил не обнародовать её результаты, не трогать больного курсанта. И племяннику позволили дотянуть до выпуска, получить диплом.

В 1886 году новоиспечённый моряк, в чине мичмана, был направлен на Балтийский флот на службу. Но и тут у него сразу же начинают возникать конфликты с матросами и офицерами по разному поводу и причинам: абсолютно неуживчивый был человек, нервный, больной, гонористый. А в 1888 году он и вовсе выкинул фортель - женился на известной петербургской проститутке Доминике Гавриловне Павловой, после чего чистоплотные во всех отношениях офицеры флота дружно потребовали от командования его немедленного увольнения. Начались его недолгие скитания по кораблям и эскадрам Балтийского и Черноморского флотов.

Отец от этого тяжело заболел и умер, не имея сил пережить свалившегося на семью позора. Заботу о припадочном и непутёвом племяннике с той поры берёт на себя дядя. Он опять добивается, используя связи, чтобы Петра не увольняли со службы из-за скандальной женитьбы, не ломали жизнь, а перевели на Дальний Восток, от столичного Петербурга подальше, на Тихоокеанскую эскадру, командовал которой его бывший сослуживец и друг контр-адмирал Г.П.Чухнин, давший согласие на принятие развратника и психопата. Так тогда всё и сделали в штабе флота - и не уволили, и перевели, оформив соответствующие документы.

Но служба и там не заладилась у молодого мичмана. И всё из-за той же его неуживчивости и строптивости, неуравновешенности природной: Пётр Петрович и там кочевал с корабля на корабль по заведённой уже привычке, всюду отвергаемый и презираемый офицерами. И как бы ни поддерживал и ни опекал его командующий флотом, - но после очередного припадка, наделавшего много шуму, его пришлось увольнять, списывать, как говорят в таких случаях моряки, на берег.

Дядя, Владимир Петрович, опять выручает его, протягивает руку помощи: после внепланового увольнения он устраивает больного племянника в торговый флот, где и дисциплина была послабее гораздо, и порядки попроще, и где к кадровым военным во все времена относились с большим почтением.

Там племянник прижился на удивление, даже и в гору пошёл. Морская торговля, как выяснилось, ему сильно нравилась. А чего не нравиться-то, в самом деле: знай себе плавай по миру из конца в конец, никем не контролируемый и не понукаемый; там покупай товар, тут продавай, получай навар от торговли, карманы им до краёв набивай, счета банковские. Приезжай потом в Петербург с мешком контрабандных денег и живи себе, не тужи: ешь, пей от пуза, жизнью необременительной наслаждайся. Торговля - это тебе не армия и не военный флот, где одна сплошная муштра, боевая учёба и тренинг, где не разбогатеешь и не поднимешься.

Словом, нашёл себя Пётр Петрович, определённо нашёл. Попал в родную стихию, в малинник что называется… И всё было бы у него со службой и торговой карьерой прекрасно: дослужился бы там наш “герой” до больших должностей и чинов - это уж и к гадалке не ходи, не трать время. И про нервные срывы свои вроде как там позабыл, про припадки: шальные, несчётные деньги, они любые болезни вылечат, любую напасть. Э-э-э-х, если б не Русско-японская война только, которая спутала ему, торгашу, все карты.

Российская армия на Дальнем Востоке несла большие потери, солдат и офицеров катастрофически не хватало: фронту постоянно требовались резервы и пополнение… И раздобревшего и разохотившегося в торговле Петра Петровича срывают с очередного морского вояжа и места насиженного на корабле - призывают на действительную военную службу, чего он никак не ожидал и не желал, к чему не готовился. И сразу же, что совсем уж скверно, зачисляют офицером во 2-ю Тихоокеанскую эскадру контр-адмирала З.П.Рожественского, что отправлялась тогда на помощь защитникам Порт-Артура и через полгода погибла в Цусимском сражении, о чём ранее подробно писалось.

Про то, что эскадру Рожественского ждёт печальная участь, в Петербурге шептались все: как-то уж больно дуриком и второпях она собиралась в Кронштадте - с негодными пушками, боекомплектами к ним и оборудованием, неподготовленными и необученными экипажами, сомнительными командирами. Да ещё и революционеры в этот наиважнейший и наиответственнейший момент словно сбесились, делая своё чёрное дело: подстрекали рабочих на судостроительных и других заводах без конца бастовать, портить детали корабельного оборудования, совершать диверсии. И одурманенные пропагандой рабочие шли у злодеев на поводу, вершили подлое дело - портили корабли.

Так, например, лучший и сильнейший броненосец эскадры - «Орёл» - был затоплен в кронштадтской гавани прямо во время его боевого оснащения, и самое строгое расследование не выявило тогда виновных: саботажники и бунтовщики были связаны круговой порукой и хорошо конспирировались. Да и потом, на всём многодневном и многотрудном пути эскадру преследовали разного рода поломки и неудачи, предвестники большой беды. Это всё о том свидетельствует, что на кораблях орудовали диверсанты, которые портили технику, включая двигатели, не позволяли к осаждённому Порт-Артуру как можно скорее дойти и гибнущему гарнизону помочь. Благодаря их “стараниям” 2-ая эскадра, и без того измученная переходом, постоянной качкой, жарой и скудным питанием, ещё около месяца протомилась на Мадагаскаре из-за аварий на некоторых кораблях и, обрастая водорослями и ракушками, потеряла одно из важнейших боевых качеств - скорость.

Знал про это всё и опекун-дядя Петра Петровича, старый морской волк, заслуженный адмирал, а к тому времени уже и сенатор - что эскадра обречена и добром не кончит, - и сделал всё возможное и невозможное, чтобы вытащить племянника из беды, спасти его, непутёвого, от верной смерти… И как только другая, “лёгкая” часть 2-ой Тихоокеанской эскадра под командованием контр-адмирала Н.И.Небогатова пришла на стоянку в египетский Суэц, попавший на её корабли племянник (по тайному наказу дяди, скорее всего) инсценирует очередной припадок, списывается с корабля по болезни, дезертирует то есть, ведёт себя как последняя бл-дь, - и возвращается целым и невредимым в Россию, где его направляют служить на блатной Черноморский флот, которым командовал в то время до боли знакомый ему контр-адмирал Чухнин, сослуживец дяди. Представляете, как фартило парню, “герою” нашему, Петру Петровичу! Так ведь мало кому фартит!... Ну а Чухнин, хорошо уже его зная, неуживчивого и припадочного, совершенно неуправляемого, но со связями, отправляет комиссованного по болезни Шмидта служить в Измаил, в тихое и спокойное место. Сиди, мол, там, - говорит ему в личной беседе, - мил-друг Петя, отсыпайся, отъедайся и жди, когда война кончится и когда тебя снова спишут на берег и торговать разрешат, заниматься любимым делом. Это всё, - добавляет с брезгливостью, - что я могу для тебя, прохвоста и дармоеда, в военное время сделать.

А теперь давайте вспомним, читатель, какую сногсшибательную характеристику личным человеческим качествам давали Шмидту либеральный поэт Пастернак, а следом за ним и либеральный режиссёр Ростоцкий:

«Русский интеллигент, умница. Храбрый офицер, профессиональный моряк!... Но главный его талант - это дар ощущать чужое страдание более остро, чем своё. Именно этот дар рождает бунтарей и поэтов…»

Красиво сказано, да! Возвышенно и поэтично! Прямо-таки умереть можно от чувств, от острого разрыва сердечного!… На деле же, не на словах, этот «храбрый офицер и профессиональный моряк», да ещё и обладавший якобы даром «ощущать чужое страдание более остро, чем своё» откровенно и пошло предал своих истекавших кровью товарищей, защитников осаждённого Порт-Артура, их страданий не ощутил, не загорелся, тем более. И на выручку не бросился со всех ног, в чём поэты и режиссёры нас уверяют. Вместо этого он скорёхонько дезертировал с фронта, прикрываясь левой болезнью, и спрятался в тёплом и сытном Севастополе под крыло своего знакомца, добродушного контр-адмирала Чухнина, чтобы переждать военное лихолетье.

Но и там он, «храбрый офицер» и «герой», не удержался от “подвигов” и приключений - сумел отличиться достаточно быстро, “тыловой славы” себе добыть. Ибо не таков был этот “возвышенный” человек, Пётр Петрович Шмидт, кумир и любимец наших словоохотливых либералов, чтобы тихо и спокойно жить как у Царя за пазухой, хоть даже и в военное время, когда душа его молодая, разгульная праздника себе просила, ресторанного блеску и шику. И, откликнувшись на зов души, Шмидт похищает судовую кассу с 2,5 тысячами золотых рублей и пускается в бега, отправляется, по его признаниям, «путешествовать по России»… Когда деньги закончились - идёт и сдаётся властям. Следователям врёт, что деньги у него украли. Поэтому-де он испугался и убежал - от страха, но не от злого умысла.

Ему, дезертиру и казнокраду, да ещё и в военное время, грозила долгая каторга и Сибирь. Но и здесь выручает дядя-сенатор, вернувший в казну все до копейки украденные племянником деньги и сумевший убедить дознавателей, что племянник его - психопат, не отвечающий за свои действия и поступки… Старому заслуженному адмиралу, сенатору петербургскому скрепя сердце поверили, - но со службы Шмидта уволили. Кому и зачем был нужен на флоте проворовавшийся псих-раздолбай!

Списанный на берег и временно осевший в Севастополе Пётр Петрович, безработный по сути, безденежный, бесперспективный, нервный больной изгой, но очень амбициозный и самолюбивый, - Пётр Петрович сразу же решает заняться политикой ввиду сложившейся в стране обстановки: революция вовсю уже бушевала в России, захватывая умы и сердца. Все, кто властями был обделён и обижен, и кто воевать категорически не желал, - все они за славой и за возмездием как черти туда и рванули. В «народно-освободительное движение» - понимай.

И Шмидт здесь исключением не был, естественно: революция и ему, неудачнику-психопату, предоставляла отличную возможность выместить на государстве зло вместе с претензиями и обидами, что к тому времени обильно накопились в нём.

Революционеры-закопёрщики приняли его с распростёртыми объятиями, как брата родного. Сразу поняли - это их клиент. Они тогда как раз готовили вооружённое восстание в Севастополе, и бывший морской офицер, “несправедливо” уволенный со службы, сиречь - на руководство Черноморского флота сильно обиженный, был им как нельзя кстати, чтобы проводить агитацию среди коллег-моряков, беспрепятственно на корабли пробираться по старой памяти. Ведь там, в дисциплинированной и сплочённой морской офицерской среде, где люди исключительно мужественные и порядочные служили, люди дела, слова мужского, твёрдого, достоинства, чести, - там непутёвых и неудачливых крикунов-горлопанов, революционеров российских, безработных евреев по преимуществу, сильно не жаловали и на пушечный выстрел не подпускали к матросам и кораблям.

Шмидт был русским по крови и внешнему виду, умел зажигательно выступать, привлекать к себе праздную публику. Хорошая была для евреев-кукловодов приманка и ширма одновременно, которую они во всяком деле ловко используют. Пользовали и его.

Во время одного такого митинга, правда, с ним случился припадок, которым он распугал толпу. «Ну так не каждый же раз с ним, болезным, такие казусы приключаться будут, - справедливо решили севастопольские революционеры-подпольщики. - Можно и потерпеть, закрыть на это глаза». Другой-то, лучшей кандидатуры, у них всё равно не было… Короче, его кукловоды всё что надо учли, как наркотиками накачали его идеями и речами крамольными, революционными, и стали по площадям и набережным ежедневно как циркового медведя таскать, на которых духом воспрявший Пётр Петрович по их наущению стал призывать народ города к свержению ненавистного Самодержавия.

Его арестовали, естественно, посадили в камеру СИЗО. Но местным активистам-бузотёрам при помощи разогретой толпы удалось отбить опального офицера, «пламенного борца за свободу простого народа»...  Под давлением разъярённой общественности перепугавшиеся начавшихся беспорядков власти города решают выпустить Шмидта на волю, но берут с него, офицера, подписку о немедленном удалении из Севастополя, подальше и от взбаламученных горожан, и их начальственных глаз: чтобы не видеть его и не слышать. Тот всё подписывает как надо, слово даёт властям немедленно удалиться, выходит с помпой на волю… Но вместо того, чтобы данное слово держать - офицер ведь, “заложник чести” по Пастернаку и Ростоцкому! - опять с головой бросается в поджидавшую его у ворот тюрьмы революцию, как щепка малая тонет в ней…

И вот начинается кульминация его короткой и так и не сложившейся в целом жизни: 14(27) ноября 1905 года он вдруг объявляется на восставшем крейсере «Очаков» и призывает корабли стоявшего в бухте флота присоединиться к мятежникам. Несколько миноносцев и бывший броненосец «Потёмкин», после известного летнего бунта лишённый орудий и переименованный в «Пантелеймона», откликаются на призыв - и только-то. Остальные корабли эскадры безмолвствуют, равнодушно наблюдая за происходящим.

Ополоумевший Шмидт, что не терпел возражений и неповиновения, рвёт и мечет что называется, угорело носится по кораблю и шлёт во все концы телеграммы с призывами восставать, сыплет на головы моряков-севастопольцев громы и молнии. Для предания значимости себе, он самозванно надевает погоны капитана 2 ранга, хотя им никогда не был (был уволен в запас лейтенантом), объявляет себя командующим Черноморским флотом и выбрасывает на крейсере адмиральский штандарт, после чего шлёт Царю известную оскорбительную депешу.

Командующий флотом контр-адмирал Чухнин, его давний хороший знакомый, повторимся, старый опытный человек, многое повидавший на своём веку, многое претерпевший, пытается успокоить команду «Очакова» и её обезумевшего командира и разрешить ситуацию миром. В стране ведь и так Бог знает что происходит: вон уже и «всероссийскую стачку» петербуржские революционные деятели объявили, призывают захватывать власть, а Царя-батюшку свергать с Престола, - так зачем же ещё и в Севастополе ситуацию усугублять, доводить до греха и смертоубийства. По требованию Шмидта он посылает на «Очаков» переговорщиков - бывших однокашников Петра Петровича по Морскому кадетскому корпусу. Думал, старик, надеялся, что уж они-то взбесившегося, зомбированного лейтенанта образумят и уговорят по старой кадетской дружбе, помогут избежать жертв и крови.

Но не тут-то было, оказывается: никакой старой дружбы Пётр Петрович не признавал и сдаваться по-хорошему не собирался. По его приказу прибывших на крейсер товарищей-офицеров восставшие матросы вяжут, берут в заложники, и Шмидт по связи обещает Чухнину повесить их всех на реях, если по кораблю вдруг откроют огонь.

Чтобы показать всю серьёзность своих намерений и обострить обстановку, он, вошедший в революционный раж психопат, переходит в атаку и пытается взорвать транспорт «Буг», до краёв загруженный морскими минами. Страшно даже представить что было бы, если б ему это действительно удалось: взлетели бы на воздух не только все корабли эскадры вместе с экипажами, но и окрестную часть города разрушил бы этот предполагаемый взрыв, который по разрушительной силе вполне можно было сравнить с современной сверхмощной бомбой… Но, слава Богу, сделать ему этого не удалось: моряки «Буга», предвидя последствия, успели затопит свой корабль прямо в бухте, спасти город-герой и флот от греха и полупомешанного маньяка. Вот и подумайте, на секунду представьте, читатель, что это был за тип, реальный Пётр Петрович Шмидт, на какие мерзости был способен. Сущий дьявол прямо, второй Троцкий по духу, по психологии, живший по принципу: цель оправдывает любые средства; для её достижения все методы хороши и любые жертвы.

И в этой связи грех не вспомнить слова учителя Мельникова из фильма, с жаром, пафосом превеликим рассказывавшего затаившим дыхание детям и всей стране про своего исторического кумира, про пастернаковского Шмидта, следующую белиберду: «Пётр Петрович Шмидт был противник кровопролития. Как Иван Карамазов у Достоевского, он отвергал всеобщую гармонию, если в основание её положен хоть один замученный ребёнок. Всё не верил, не хотел верить, что язык пулемётов и картечи - единственно возможный язык переговоров с Царём… Бескровная гармония!...»

Да, умеют, умеют господа либералы наши словесный туман напускать и им своих необразованных и неискушённых слушателей одурманивать-обволакивать! Ведь ещё и Достоевского сюда режиссёр на пару со сценаристом приплёл, светлого русского гения, для придания своим псевдоисторическим бредням значимости и весу!

Вот только о ком это всё говорилось, интересно было б у них узнать?! о каком Шмидте?! Не о реальном, во всяком случае, не о действительном, который был упырём, хотел Севастополь и флот Черноморский в крови потопить для достижения личной власти. И то, что ему этого не удалось в итоге, не нравственностью его определялось, не христианской моралью, не честью, которой никогда не было, - а обстоятельствами, которые были против него! И очень хорошо, что против!...

Завершая повествование о деяниях реального Шмидта, законченного неудачника и психопата, марионетки революционных вождей, скажем ещё, что после провала затеи с «Бугом» совсем уже осатаневший Шмидт направил один из двух подконтрольных ему миноносцев прямо на корабли эскадры, приказав протаранить их. Естественно, что тот миноносец сразу же потопили залпом корабельных орудий, не дожидаясь беды. И после такой дерзкой выходки стало понятно, что переговоры с восставшими дальше вести было бессмысленно: по-хорошему они не хотят.

И командующий флотом Г.П.Чухнин приказал по восставшему крейсеру открыть огонь на поражение, что было естественно в той ситуации и абсолютно правильно. При первых же выстрелах перетрусивший отставной лейтенант, понявший, что дело запахло жаренным, бросил свою команду на произвол судьбы, перебрался на стоявший у борта «Очакова» второй миноносец и попытался на нём уйти в Турцию. И там остаться до лучших времён - чтобы понять, куда чаша весов качнётся. Но у него это не получилось: миноносец был подбит и захвачен. А находившегося на нём Петра Петровича, успевшего переодеться в матросскую робу, арестовали и доставили на берег, в штаб Черноморского флота, где он и дожидался суда, сопли пускал и каялся, рассчитывая на снисхождение. Оставшиеся без него матросы «Очакова» сделали шесть беспорядочных выстрелов по эскадре (пушки на крейсере были, вопреки уверениям поэта и режиссёра, и была броня), после чего прекратили сопротивление и сдались властям. На этом история с вооружённым восстанием в Севастополе осенью 1905 года в сущности и завершилась. Завершился её кульминационный момент, если быть совсем точным…

9

А теперь давайте к поэту-сказочнику Пастернаку опять обратимся, с которого мы и начали повествование, и продолжателю его литературного дела режиссёру-сказочнику Ростоцкому, внимательно прослушаем ещё раз, что они, прославленные наши интеллигенты и либералы, говорили оба о побудительных мотивах, толкнувших отставного лейтенанта Шмидта в восстание и революцию. Процитируем фильм.

«Послушай, Кость, - спрашивает Мельников строптивого ученика Батищева. - Вот началось восстание, и не к Шмидту, а к тебе… приходят революционные моряки с крейсера «Очаков» и говорят: «Вы нужны флоту и революции». А ты знаешь, что бунт обречён, что ваш единственный крейсер без брони, без артиллерии, со скоростью 8 узлов в час не выстоит. Как тебе быть? Оставить моряков одних под пушками адмирала Чухнина, или идти и возглавить мятеж? И стоять на мостике под огнём и наверняка погибнуть?...»

Из фрагмента ясно как Божий день - и об этом вскользь говорилось выше, но что не лишне и повторить ввиду особой важности темы, - что Пастернак с Ростоцким считали Шмидта Петра Петровича жертвой собственной обострённой совести, этаким «невольником чести». Человеком высоконравственным и высоко-порядочным, якобы понимавшим изначально, с первого дня, что севастопольский бунт обречён и кончится неудачей... Но, отчаявшись убедить матросов, вроде как главных зачинщиков бунта, в бесперспективности предприятия, он всё же поддаётся на их уговоры слёзные и идёт и возглавляет мятеж. И героически гибнет в итоге, пав пленником высокой личной морали и нравственности. Только-то и всего. «Превращение человека в героя в деле, в которое он не верит, надлом и гибель», - так сам поэт определил суть поэмы в известном письме Цветаевой. И яснее этого не скажешь и не припишешь действиям отставного лейтенанта флота иной какой смысл, кроме возвышенно-жертвенного и героического.

Но это - явная ложь и примитивная подтасовка фактов со стороны автора; это - издевательство над историей, наконец, перевод с больной головы на здоровую, если говорить совсем жёстко и грубо. В действительности этого не было даже и близко, и быть не могло. А было всё по-другому - и со Шмидтом, и с моряками, и с самим восстанием.

Не солдаты и матросы российские, необразованные и недалёкие по преимуществу, выходцы из крестьян, затевали восстания и революции, а наши российские либеральные интеллигенты, как банки со шпротами напичканные жидомасонскими лозунгами и программами. В случае победы они, хитрецы, по обыкновению приписывали всё себе, а проиграв подчистую, вдрызг, сваливали вину на народ, на бедных солдат и матросов тех же. Подобное безобразие происходило в декабре 1825 года в Санкт-Петербурге. Это же повторилось и в Севастополе в 1905 году.

В декабре 1825-го, напомним, наши “добродетельные” и через чур либеральные дворяне, «борцы за народное дело», заварили бузу на Сенатской площади, приказом пригнав на неё солдат из своих же полков, силком по сути выдернув их из казармы. А когда Николай I бунт подавил жёстко, волево и решительно, они, «нравственники» и «совестники», «их благородия» ядрёна мать, на бедных солдатиков всё и свалили, или подставили, как теперь говорят. Цинично выгораживая себя, заговорщики-декабристы их обвинили в бунте, в заговоре против Царя, беззащитных своих подчинённых, у которых они, дворяне, якобы пошли на поводу и которых потом запарывали до смерти шомполами в карцерах - в наказание и назидание. Что дало полное право благородному и чистому поэту Жуковскому назвать впоследствии декабристов «сволочью».

Такое же точно свинство и в Севастополе повторилось, которое либеральные наши поэты и режиссёры теперь пытаются всеми правдами и неправдами скрыть. И выдают это своё плутовство за какую-то святую и непогрешимую истину.

Там, в Севастополе осенью 1905 года, коли уж заведена про то речь, бунт в городе и на «Очакове» профессиональные революционеры устраивали по указке из центра, которым был Петербург. Они-то и сумели втянуть в тот бунт и береговые команды, и матросов с крейсера, и полоумного лейтенанта Шмидта, уволенного со службы и болтавшегося без работы, без цели. Пообещали ему вероятно, в случае победы, адмиральское звание и пост командующего вместо престарелого Чухнина. Вот он и попёр буром, идиот безмозглый, принялся рвать и метать, крушить всё подряд, выкатив глаза от счастья, брызжа на всех слюной.

И не было ясно ни самому Шмидту, ни истинным главарям, генералам от революции (таким известным тогда персонажам как Брешко-Брешковская, Гершуни, Рубанович, Гоц, Швейцер, Рутенберг, Азеф, Чернов, Бакай, Дора Бриллиант, Роза Люксембург, Николай Бауман и пр., и пр.), что за его спиной стояли и им, дурачком-простачком, верховодили, с самоуверенной гордостью голосившим тогда на всех площадях страны, что «мы, евреи, вам дали Бога - дадим и царя», - так вот не было ясно им, истинным вожакам восстания 1905 года, что будто бы «бунт обречён» и кончится неудачей. Какая неудача в ноябре месяце?! - окститесь! не гневите Бога! господа либеральные историки, поэты и режиссёры! - когда вся огромная Держава Российская стояла как вкопанная, не служила, не работала, не училась, как гипнозом поражённая «всероссийской стачкой». И даже сам Государь Император перетрусил и стал отступать, сдавая одну позицию за другой. Когда уже и патриархальная патриотическая Москва была на пороге “декабрьского вооружённого восстания” - вспомните! А после подумайте и скажите честно, как на духу: кто в Севастополе в те ноябрьские смутные дни хотел думать о поражении, о неудаче?... Никто! - уверяю вас! Думали лишь о победе, которая была и близка, и возможна, и очень даже реальна. Ведь совсем неизвестно ещё, как бы повернулось дело, поверь тогда моряки-черноморцы Шмидту, купись на его посулы сладкие, пойди все за ним. Или будь на месте Петра Петровича поавторитетнее и посерьёзнее человек из военной касты.

Но другой кандидатуры, покруче, у революционеров не было, увы. А пустозвону и клоуну-Шмидту матросы черноморской эскадры не поверили - посмеялись только. И в основной массе своей остались верны присяге и Государю... И Шмидт проиграл, ост... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3