Маленький ныряльщик

                                                                   … Хмурое небо над нами,

                                                                       И чайки летят над волнами…

                                                                                                 (Песня из к/ф)

Причал плавился от жарких солнечных лучей. Корабли, баркасы и шаланды, опустив паруса-крылья, застыли в сонной полдневной неге. Лишь кули, с огромными корзинами полными сои, на головах, и мешками с рисом на плечах, словно муравьи, устало шагая цепочкой, разгружали и загружали суда. Среди них были: малазийцы, китайцы и  негры, с головами, покрытыми иссиня-чёрными кудрявыми волосами и с огромными губами, меж которых белела полоска крупных, белых-белых зубов.

 В этой сонной, застывшей в плавящемся воздухе тишине, слышны были лишь их хриплое дыхание,  размеренные шаги, под которыми, слегка дрожа, прогибались сходни, да раздавался окрик или щелчок хлыста надсмотрщиков.

Даже чайки, одурев от полдневной жары, не носились с криками над морской гладью, а важно задрав головы, плавно покачивались на чуть заметных волнах.

Недалеко от снующих полуголых грузчиков, среди горы пустых ящиков и бочек, опустив ноги с деревянного пирса, сидел и с интересом наблюдал за игрой маленьких рыбок в зеленоватой воде мальчик.

Рыбки, словно играя, поблескивая чешуёй, сновали взад и вперёд, взмывали вверх или ныряли вниз, а то, неожиданно, всей стайкой устремлялись в тень причала.

Мальчик, словно завороженный, не шевелясь,  ожидал их возвращения, и они, также неожиданно, как исчезали, вновь появлялись из сумрачной тени.  При их появлении лёгкая, чуть заметная улыбка, освещала его чумазое лицо.

Ему можно было дать лет семь-восемь, не больше. Тёмно-коричневый цвет его худенького загорелого тела прикрывали самодельные шорты из мешковины, а на голове красовалась  старая китайская рваная шляпа из рисовой соломки, с обвисшими полями и выдранным верхом, в прорехе которой видны были светлые волосы.

Он сидел на самом солнцепёке и, по-видимому, совершенно не беспокоился об этом. Глаза его были прикованы к мельтешащим в воде рыбкам.

Что так заинтересовало его в их, казалось бы беспорядочном движении, постороннему наблюдателю было бы непонятно. Он понял бы, если бы сумел заглянуть через плечо мальчика, но наблюдателя рядом не было - мальчик был один, а кули…, работавшие в ста пятидесяти-двухстах ярдах - у них были свои заботы.

- Диего Феррер, ты опять бездельничаешь?! - послышался строгий, недовольный голос.

Мальчик вздрогнул и, медленно обернувшись, исподлобья кинул взгляд в сторону  окрикнувшего его.

Из-за угла покосившегося пакгауза вышла девчонка лет восьми - босиком, стройненькая, в  ярко-цветастом сарафане и с непокрытой головой, она была похожа на яркую южную бабочку. В её огромных, цвета зелёного ореха глазах, плескался смех.

…Ну, как, испугался? - продолжила она и, не дойдя до мальчика шагов пять, остановилась.

- Ннет. Ноо, что ты тут делаешь, Мария-Пиа? - поинтересовался мальчик и сноровисто поднялся  на ноги.

- Мама ищет тебя. Ты обещал ей наносить воды для стирки, а тебя всё нет и нет,  вот я и пришла сюда искать тебя. Ты, если не с отцом и братом в море, то обязательно здесь, словно ждёшь кого-то… - Ой, чуть не забыла, отец сказал, чтобы ты подготовил лодку к завтрашнему походу в лагуну.

- Ааа, Освальдо. Он, что, калека? - не ответив на тираду девчонки, спросил он.

- Не калека. Но ты же знаешь этого великовозрастного лентяя, маменькиного сынка…

- Он твой старший брат, а ты о нём так.

- Всё равно он лентяй, хоть и старший, иии…, понимаешь, он же наследник отца в лавке.

Мальчик приблизился к Марии-Пиа, и улыбка чуть осветила его загоревшее лицо

- Чем это ты так увлёкся, Диего?

Девочка подошла к краю причала, и чуть наклонившись, любопытствуя, посмотрела вниз.

- Ооо! Какие красивые! Ты на них смотрел, да, Диего? - воскликнула она, восхищаясь резвой игрой рыбок.

- Да. Осторожнее Мария-Пиа, ты можешь упасть! - мальчик поспешно схватил девочку за руку.

- Отпустите меня Диего! Неприлично хватать даму за руку без разрешения! - попыталась она вырвать руку.

- Хорошо, хорошо, только давай отойдём подальше от края.

- Я подчиняюсь Вам, Диего Феррер, но только потому, что вы сильнее меня, - возмущённо произнесла девочка, и отошла на пару шагов от края пирса. - Так мы идём? - строго спросила она и, не оглядываясь, направилась в тень пакгауза.

Ветхая лодчонка со спущенным парусом, слегка покачиваясь от лёгкого бриза, стояла посредине лагуны. На месте, по-видимому, её удерживал якорь. В лодке находились двое - дочерна загоревший пожилой мужчина, скорее старик, с резкими чертами лица и седыми неухоженными волосами на голове, и мальчик, почти юноша, лет четырнадцати-пятнадцати, точная копия мужчины, только волосы на голове были цвета воронова крыла.

Мужчина, попыхивая коротенькой трубкой-носогрейкой, вольготно расположился на кормовой банке, а мальчик, склонившись за борт, держал в руке верёвку и слегка подёргивал её.

- Освальдо, не дёргай верёвку, ты ему мешаешь, - лениво пробормотал старик, протирая грязной тряпицей заслезившийся, вероятно от попавшего в него дыма, глаз.

- Ничего, отец, пусть пошевеливается.

- Мне кажется, ты несправедлив к нему Освальдо. Он добывает раковин и кораллов больше тебя, хотя и лентяй… несусветный.

- Ничего подобного отец, мои раковины и крупнее и…

Диалог мужчиныиюноши прервал появившийся из тёмной глубины лагуны светлоголовый мальчик. Схватившись за борт лодки обеими руками, он несколько раз вдохнул и выдохнул воздух, пару раз кашлянул, словно прочищая лёгкие, и лишь потом, повозившись у пояса, забросил в лодку сетку наполненную раковинами-жемчужницами.

- Тыы, бездельник! - закричал на него находящийся в лодке мальчик, - жрать, так первый, а работать…. Мы тебя кормим, одеваем, а ты… не мог побольше раковин собрать?

- Здесь почти нет раковин, - всё ещё тяжело дыша, стал оправдываться маленький ныряльщик. Здесь уже всё выбрали…. Надо другое место искать.

- Поучи нас, сопляк, поучи, - вступил в перепалку мальчишек старик, - возвращайся назад и собери полную сетку раковин.

- Дядя Хуан, я очень устал, пусть Освальдо…

Но он не успел досказать свою просьбу. Старик, схватив весло, ткнул им в мальчугана и закричал:

- Лентяй! Бездельник! Ныряй сейчас же, иначе я тебя изобью!

Мальчуган, обиженно засопев, несколько раз вдохнул и выдохнул воздух, схватил уже опорожненную сетку, и вновь погрузился в глубину.

- Я же говорил тебе отец, что этот Диего…

- Заткнись!

В лодке на несколько минут вновь воцарилась тишина, только изредка прерываемая покашливанием курильщика.

- Отец, - нарушил молчание Освальдо, - что-то его долго нет, как бы…

- Долго, долго, - ворчливо отозвался мужчина. - Сколько долго?

- Я шесть раз по тридцать отсчитал и…

Отец на мгновение задумался. Вынув трубку изо рта, он что-то стал шептать про себя. Губы его зашевелились, и Освальдо расслышал - «Шесть раз по тридцать… это…»

- Чего рот раззявил, тащи этого ублюдка! - закричал старик на сына.

Освальдо, встав на ноги, быстро стал выбирать руками верёвку.

Наконец из воды показалось безжизненное тело мальчугана.

Отец и сын подхватили его и, вытащив из воды, положили на дно лодки. Мужчина, наклонившись над неподвижным телом, умело начал делать искусственное дыхание.

Усилия его не пропали даром. Вскоре мальчик закашлялся - изо рта его выплеснулась вода и он, несколько раз судорожно вздохнув, открыл глаза.

Перекрестившись и пробормотав молитву, мужчина вернулся на своё излюбленное место.

- Освальдо, пусть он отдохнёт, а ты, чего время терять, бери сетку и ныряй.

- Ладно, отец.

 *     *     *

Солнце уже начало катиться к закату, когда они закончили свои погружения. Улов был так себе, и мужчина, ворча, приказал отправляться домой.

Он бы ещё задержался на какое-то время, но под толстым слоем воды уже ничего нельзя было рассмотреть, и их погружения за раковинами были бы бесполезны.

Отец мальчиков был недоволен сегодняшним днём - это было видно и по его мрачному лицу, и по раздражённому ворчанию.

Диего, сжавшись в комочек и дрожа от холода и слабости, сидел на носовой банке, а Освальдо управлял парусом.

Лодка, из-за слабого ветра, еле двигалась, оставляя за кормой лишь слабый, чуть фосфоресцирующий след, и они, уже в полной темноте быстро наступившей южной ночи, причалили к берегу.

Их никто не встречал. На берегу было пустынно и тихо. Луны не было, но всё небо было усыпано яркими крупными звёздами, среди которых выделялся своей яркостью Южный Крест. Лишь иногда эту расслабленную тишину и покой нарушал бестолковый лай заскучавшей собаки в чьём-то дворе.

Собрав со дна лодки раковины, мужчина и двое мальчиков, привязав лодку, забрав вёсла и полупустую сетку с раковинами, словно сгустившиеся тени направились домой…

  *     *     *  

 Пять-шесть месяцев тому назад новенькая белоснежная бригантина, распустив все паруса, резво бежала по ночной морской глади. Ветер дул фордевинд и ничто не мешало капитану - хозяину этой великолепной прогулочной яхты, пану Ладиславу, наслаждаться управлением.

Яхта была построена на Гданьской судоверфи по его специальному заказу, и обошлась не в одну тысячу злотых.

Как только корпус яхты сошёл со стапелей, так пан Ладислав и размечтался, и загорелся о дальних морских путешествиях. Он, со своей женой Катаржиной и шестилетним сыном Михаем,  решил совершить путешествие аж до самого Херсонеса. Как он, вроде бы шутя, говорил жене - «Чтобы бригантине дать море понюхать и самому молодость вспомнить».

 Будучи молодым и богатым наследником, он закончил навигацкую школу в самом Санкт-Петербурге, и искал, где бы применить свои знания. А как построил яхту, так и загорелся желанием к морскому путешествию.

Жена не стала перечить ему и,  скрепя сердце, согласилась на его странное предложение, хотя и побаивалась огромных водных пространств. Она даже не решалась купаться в домашнем бассейне.

Но пан Ладислав убедил её, что прогулка будет не опасной - бригантина добротная, ей любой шторм не страшен, говорил он, а сам он, хоть и молодой, но умелый капитан, и задорно улыбался, произнося несколько хвастливо слова.

И, действительно, так и случилось. Даже переход через Бискайский залив во время сильного шторма не причинил ни бригантине, ни ей с сыном, никакого вреда, и она, окончательно убедившись в прочности яхты, поверила словам  мужа, и теперь уж совсем успокоилась.

Они посетили Францию, с её знаменитым собором Нотр-Дам, Нидерланды, Бельгию, насладились видами Мадрида с их пышным королевским двором. Были приглашены на обед к самому королю, и всё это, вкупе, оставило в их душах неизгладимое  впечатление.

  *     *     *

Панна Катаржина, с удобством расположившись в кресле кают-компании, быстро орудуя спицами вязания, говорила своей доверенной служанке Зосе: «Ах, Зося, если бы ты могла оценить всю ту красоту, что я видела, ты бы отдала за неё жизнь…!

На что та отвечала: «Панна Катаржина, ну куда мне, с моим-то сермяжным происхождением оценить то, о чём вы говорите. Я-то дальше нашего Ростокского собора никуда и не выбиралась. Мне и на яхте хорошо».

 …Ах, Зося, глупая ты, продолжила панна Катаржина с всё понимающей улыбкой на лице. Она догадывалась о причине отказа Зоси покидать яхту - ей приглянулся молодой матрос.

Говоря с горничной, она всё искала взглядом сына, а не найдя его рядом, чуть побледнев, встревожено спрашивала:

- Зоська, где паныч Михай?

- Только что тут были, - отвечала та с испугом.

И они, обе, подхватив юбки, бежали на верхнюю палубу искать молодого паныча. А тот уже был или рядом с отцом за штурвалом, или помогал матросу плести снасть для паруса.

Найдя сына, панна Катаржина успокаивалась, бледность покидала её лицо  и, прижавшись к мужу, ласково говорила:

- Посмотри Ладислав, какой у нас сын красивый и умный -  настоящий шляхтич.

- Да, - отвечал муж, целуя жену, - он уже сейчас неплохой юнга, а подрастёт, станет настоящим капитаном, ей богу.

- Так, дорогой, так. Но всё же я боюсь за него.

- Не бойся люба моя, Всё у нас будет хорошо, вот увидишь.

  *     *     *

Сколько бы путешествие ни продолжалось, а и оно имело свой конец. Вскоре они прошли Гибралтарский пролив, и вошли в Средиземное море.

По-видимому, судьба устала о них заботиться, или решила устроить для себя небольшой перерыв, а может просто решила испытать пана Ладислава и его жену на «крепость».

Средиземное море встретило их хмуро. Несмотря на середину лета, всё пространство вокруг было покрыто густым клубящимся туманом, и моросил мелкий надоедливый, как зубная боль, холодный дождь. Даже в тёплой одежде было холодно и  промозгло сыро. Казалось, сырость пропитала всё вокруг, и даже нижнее бельё отдавало сыростью.

Яхта шла в полветра. Один из вахтенных матросов постоянно звонил в колокол, предупреждая всё и всех вокруг об их местоположении.

В такие туманы часто случались столкновения - пан Ладислав читал об этом. Поэтому он и отправил подвахтенного матроса на нос яхты - вперёдсмотрящим.

Приняв меры предосторожности, он надеялся благополучно миновать полосу туманов.

Панна Катаржина с сыном и Зосей находились в каюте и, спасаясь от промозглой сырости, грелись у камелька.

Через несколько часов море задышало и заволновалось. Туман, как по мановению какого-то волшебства, раздался, и яхта вышла на чистый морской простор.

Пан Ладислав позвал жену и сына на палубу.

Но не успели они подняться наверх и насладиться открывшимся простором, как уже меньше чем через час яхта вновь окунулась в ещё более густой туман с настоящим дождём.

 И началось то, чего все мореплаватели бояться. Яхта попала в полосу шторма. Он был так силён, что яхта, став почти неуправляемой, понеслась быстрее норовистого скакуна в неизвестном направлении, а затем её и вовсе закружило, закрутило, закидало.

Пан Ладислав, пытаясь справиться с управлением яхтой, и боясь потерять мачту, приказал убрать все паруса, кроме стакселя.

Это немного помогло, но бригантина всё продолжала и продолжала нестись, раскачиваясь и зарываясь носом в волны, и что её там, впереди, ожидало - одному богу было известно!

Пан Ладислав, вперив глаза в кромешную темноту, пытался хоть что-нибудь рассмотреть впереди, но не мог. Яхту швыряло и кружило, заваливало то на один борт, то на другой. Её окатывали огромные волны и она, накрытая очередной волной, с натугой, так казалось пану Ладиславу, выбиралась из цепких лап разбушевавшейся стихии.  

Создавалось впечатление, что сам Посейдон пытается утянуть яхту в свои мрачные, бушующие глубины.

В какое-то мгновение пану Ладиславу показалось, что на палубе появился Михай и, уцепившись ручонками в леера, попытался пробраться к нему в рубку. Но тут же, вновь накрывшая яхту волна, скрыла от него видение, и он, зажмурив глаза и помотав головой, решил, что это ему пригрезилось от усталости и нервного напряжения. А открыв, он увидел лишь ухватившихся за леера матросов на палубе и очередную, надвигавшуюся на яхту, волну.

Показалось, решил он, и продолжил борьбу за спасение экипажа и яхты.

Борьба продолжалась всю ночь, и всю ночь пан Ладислав не покидал мостик. Лишь к позднему утру стихия начала понемногу успокаиваться, то есть, стих ветер, но волны, уже не такие огромные, продолжали набрасываться на яхту и раскачивать её.

Измученный многочасовой борьбой со стихией, пан Ладислав, передав штурвал вахтенному рулевому, отправился в каюту, чтобы немного отдохнуть, и был встречен слезами и стенаниями своей супруги и её служанки - пропал Михай!

Пан Ладислав, как поражённый молнией, побледнев, бессильно упал в кресло. Значит, это, действительно, был его сын, а не призрак, и это он пытался пройти к нему на мостик - запоздало вспомнил он. «Горе нам!!!» - воскликнул он, и прижал к себе рыдающую жену: «За что ты, нас, Боже, наказал?! За что ты забрал у нас сына?!»

  *     *     *

Диего, спрятавшись от старшего брата, лежал под старой рассохшейся лодкой и, вытирая тыльной стороной ладони слёзы смешанные с кровью текущей из разбитого носа, стонал от боли и обиды: «За что Освальдо меня избил? Я же не виноват. Он сам меня толкнул, и я из-за него уронил разделочный нож за борт… - Но я же достал его… - За что? За что…? - Боже, за что мне такая жизнь досталась? Что бы не случилось - всегда я виноват…»

Слёзы, горше прежних, полились из глаз Диего.

Так, продолжая плакать, он осторожно, боясь издать лишний шум, приподнял голову и посмотрел наружу через щель борта.

Брат, Освальдо, рыскал между лодок, разыскивая его.

Диего притих - даже плакать и стонать перестал. Но думать-то он не перестал, и плакаться на свою судьбу он тоже не перестал - «Дон Хуан постоянно только меня и колотит, особенно когда возвращается из пулькерии…. Донья Памела…, о Боже, дай мне силы вынести такую жизнь! Слава Богу, хоть Мария-Пиа ко мне по-сестрински относится, а то бы я давно сбежал от них…, но куда…? Куда я могу сбежать от них без единого сентаво в кармане?»

Полежав ещё немного под лодкой, он снова посмотрел в щель. Освальдо не было видно. Вероятно не найдя его, он пошёл домой.

Приподняв лодку с одной стороны, Диего ящерицей выскользнул из-под неё. Стряхнув песок с шорт, он ещё раз вытер ладонями лицо, и потихоньку направился на своё излюбленное место, к своим рыбкам.

Они настолько привыкли к нему, что при его появлении уже не спрятались в густой тени причала, и он мог сколько угодно любоваться ими.

  *     *     *

Усевшись на край причала, он опустил ноги к прохладной воде, и вновь задумался.

Неотвязная мысль постоянно беспокоила его - он не мог вспомнить своё прошлое: самое первое, что приходило ему в голову, это - резкое жжение в горле и, он лежит на песке, а над ним склонились двое: какой-то седой дяденька с баклажкой в руке и долговязый мальчишка, возрастом постарше его.

А, как он попал на песок, и почему лежит, он никак не мог вспомнить. И не мог вспомнить, как ни пытался, своё имя.

Правда, позже, когда его привели в какой-токособокий дом из глины, ему, часто повторяя слово «Диего, Диего» на непонятном языке и тыча пальцем ему в грудь,дали понять, что так его зовут, и он их Ихо (hijo - сын). Но почему-то при этих словах неряшливо одетая тётенька отвернулась и, прикрыв ладонями лицо, что-то зашептала. Значит, он какой-то для них сын, подумал он. Но это слово ничего ему не говорило, он просто не понимал его смысла.

Течение времени не коснулось его. Он не понимал, что это такое - время. Вся его жизнь - от восхода солнца и до позднего заката - состояла из каких-то звуков, издаваемых этими людьми, и разнообразной работой, которую они заставляли его выполнять.

Больше всех донимал его Освальдо. Он, по поводу и без повода, колотил его, заставляя по нескольку раз переделывать одну и ту же работу. Только Мария-Пиа относилась к нему по-доброму.

Он иногда замечал в её взглядах жалость к нему и сочувствие, и она же, когда никто не мог увидеть, после очередного избиения доном Хуаном или Освальдо, гладила Диего по голове,или приносила ему в сарай, где он спал, кусочек сладкого пирога. И только благодаря Марие-Пиа, он, хоть и с трудом, начал понимать речь окружавших его людей.

Не складывались у него отношения и со сверстниками - вначале, когда он не понимал их речь, и потом, когда он уже попривык к своей жизни. Они игнорировали его, не принимали в свои игры, обзывая его«Найдёнышем». Значения этого слова он тоже не понимал, но душой чувствовал, что оно обидное.

Тогда он уходил от них, куда глаза глядят, и уединялся.

Его излюбленным местом, о котором знала лишь Мария-Пиа, стал закуток на причале между штабелями старых бочек и ящиков. Здесь он проводил всё своё свободное время: здесь он подружился с рыбками, и здесь же он мог бесконечно долго смотреть на море, туда, где оно соединяется с небом.

Когда он приходил сюда, какая-то внутренняя тоска, словно сгустившимся туманом окутывала его, и заставляла неотрывно смотреть в голубую даль моря, и здесь же его сердце начинало учащённо биться, когда он видел проплывающие мимо корабли.

Он не понимал - почему? И, пытаясь разобраться в своих чувствах, напрягал мозг до головной боли, но ответа не находил.

Однажды со стороны далёкого горизонта к ним приплыла белоснежная яхта, и он, увидев её, не понимая, что с ним происходит, даже вскочил с места, так забилось его сердце. Но увидев на капитанском мостике толстого, в широчайших шальварах и красной феске с кисточкой, на голове, турка, сник - волнение улеглось, но сердце ещё долго-долго не могло успокоиться.

С этого дня он стал задумчивым и всё больше отмалчивался, если его спрашивали, что с ним происходит.

А, что он мог сказать в ответ этим людям, которые его не любили и не понимали, или не хотели понять? Они для него всегда были чужими, всегда, кроме Марии-Пиа. И он однажды, не удержавшись после побоев Освальдо, поделился с нею своей мечтой - убежать.

Она пообещала не выдавать его родителям и, вздохнув, попросила не забывать её, а уж она никогда его не забудет, тихонько добавила она.

  *     *     *

- Катаржина, милая, мы не можем больше обыскивать берега, - нежно гладя по голове жену, говорил пан Ладислав, пытаясь её успокоить. - Мы обыскали побережье на сотню миль - пропал наш сыночек Михай. Бог взял его у нас, решив наказать…. Родная, пора возвращаться домой.

- Хорошо, - сквозь слёзы, слабым голосом отвечала жена. - Только давай ещё здесь поищем, у этого рыбацкого посёлка…

- Не плачь, милая, я сейчас распоряжусь сделать здесь остановку, иии… мы здесь уже были полгода назад и…, это не посёлок, милая, это город, - добавил он грустно.

Пан Ладислав осторожно опустил пану Катаржину на подушки, и вышел.

Бригантина медленно продвигалась вдоль испанского берега в районе городка Альмерия.

Они уже были здесь сразу же после шторма, разговаривали с местными жителями и рыбаками, но никто ничего не видел, и ни о каких детях не слышал, тем более - утопших.

Ответив так, горожане и рыбаки, крестясь, шептали молитвы Guadalupe, а потом, подумав,  добавляли: «Да, шторм был. Да, сорвав с привязи унесло несколько шаланд в море, и этот же шторм посрывал крыши у десятка домов, а вот muchacho не находили, нет, не находили…». И опять, шепча молитву,  крестились.

Сразу после шторма пан Ладислав со своей командой тогда высадился на берег и обыскал всё побережье. Он даже посетил signore la Gubernator и signore la commandant algvazilovs и попросил их помощи в поисках пропавшего сына.

Они, выслушав его, пообещали помочь, и, действительно, помогли: рыбаки и альгвазилы прочесали всё побережье, но всё было безрезультатно.

  *     *     *

Поднявшись на мостик, пан Ладислав приказал бросить якорь недалеко от причала городка и спустить шлюпку на воду.

Простояв пару суток, ещё раз поговорив с людьми, даже пообещав большую награду, он так ничего нового и не узнал - сына, Михая, здесь никто не видел.

На рассвете бригантина, подняв все паруса, помчалась домой, в Польшу, За времяотсутствия у пана Ладислава накопилось много дел по хозяйству, и они требовали его личного присутствия и решений.

Панна Катаржина, закутавшись в плед, стояла на верхней палубе и, держась за леера, грустным взглядом окидывала проплывающий мимо берег. «Михая взяло к себе море», говорила она себе, и слезинки, одна за другой, катились по её щекам. «Зачем мне жить? Как мне его не хватает» - добавляла она, и перед её глазами возникал образ её сыночка, её светлоголового,улыбающегося озорника Михая.

Не замечая времени, она всё стояла и думала о сыне. Она стояла до тех пор, пока осенняя прохлада и сырость, не пронизали её насквозь.

Плотнее закутавшись в плед, она вернулась в каюту, чтобы согреться и выпить чашечку какао.

Каково же было её удивление, когда она застала в каюте какого-то маленького, одетого в шорты из мешковины и с рваным, замызганным сомбреро на голове, оборванца. Он грязными ручонками, воровато оглядываясь по сторонам, таскал из вазы печенье и конфеты, и быстро суяих в рот, почти не жуя, глотал.

В первое мгновение она от удивления даже растерялась, а затем, несколько придя в себя, строго спросила: «Ты, что здесь делаешь, негодник, а?» - и попыталась поймать воришку, но тот, ловко увернувшись, бросился к двери.

Он бы убежал от неё, но случайно, или то был Божий промысел, в дверях каюты показался пан Ладислав.

Натолкнувшись на препятствие в виде человека, маленький воришка остановился и, как загнанный в угол зверёк, продолжая доглатывать украденное - поводил глазами, ища малейшую щель, чтобы убежать, или хотя бы спрятаться.

- Ты, кто? - тоже удивился пан Ладислав и, схватив мальчика за штанишки, удержал его возле себя. - Ты откуда здесь взялся? - Катаржина, как он в твоей каюте оказался?

Панна Катаржина недоумённо пожала плечами.

- Ладислав, я не знаю. Я вхожу, а он здесь…

- Эй, малыш, ты чей? - спросил пан Ладислав, приподняв мальчишку на уровеньглаз.

В ответ раздалось какое-то мычание, и на капитана глянули голубые глаза.

Что-то словно ударило пана Ладислава в солнечное сплетение, и он, задохнувшись, только сумел прошептать: «Михай…, сынок?!» 

                                                                        ---<<<>>>---

 Лев Голубев

x

Иллюстрация к: Маленький ныряльщик