Есть Божий суд...

    Здесь и в повести все имена, фамилии и места действия изменены с целью не навредить живущим на Украине людям, которые стали прототипами моих героев. Все остальное - правда.

        Автор.

- А шо здесь роблять москали? – зычно прокатился над свадебным столом голос мужчины, сидевшим поодаль на четыре-пять человек напротив нас с братом.

- Цэ наша родына, а не москали , - тут же с другого конца стола  отозвался другой двоюродный брат, он же – отец невесты.

- А защо воны розмовляются по-русськи, а не на мове? –  мужик явно стремился учинить маленький скандальчик.

- На каком языке хочу, на том и разговариваю, - спокойно ответила я. – Это, что, запрещается?

- Якщо ты в Украине, то розмовляйся по-украиньски! –  начал взвинчивать публику этот человек, но тут к нему подошел отец невесты и что-то прошептал на  ухо.  Мужик встал и вышел  из банкетного зала.

В 2007 году мой двоюродный брат  Гриць (Григорий по-русски), живший на тот момент под Киевом, отдавал замуж свою единственную дочь Оксану.  Её женихом оказался уроженец Донецка, учившийся на кого-то там, не знаю, в Киеве. Поскольку Гриць решил затеять свадьбу по высшему разряду, то пригласил всех родственников и друзей с обеих сторон. От какой стороны был приглашен этот субъект, никто до сих пор так и не разобрался. Грицько утверждал, что мужик этот - родственник со стороны жениха и  приехал из Донецка. А сам  мужик потом рассказал, что он здесь, в этом местечке, уже давно работает  вместе с родственницей  со стороны невесты. Но не в этом дело.

На следующий день после регистрации и свадебного банкета состоялось венчание молодых, которое проходило в роскошном и, похоже, очень старинном храме. И венчание, и храм, и  обстановка, сопутствующая церемонии венчания по православному обряду, – все произвело на меня неизгладимое впечатление. Потом молодые в сопровождении толпы подружек и друзей  поехали на машинах по местным святым местам, а  вся возрастная категория гостей пешим ходом отправилась в сторону  уже знакомого мне ресторана на очередной банкет. Пришли рано. Ресторанные работники еще не готовы к торжеству, молодые еще не приехали, Грицько вместе с братом, приехавшим со мной из России, побежали распоряжаться, а я присела на лавочку в стороне от жужжащей толпы. Тут ко мне и подвалил вчерашний оппонент. Бесцеремонно уселся на лавочку.

- Ты, что, обиделась за вчерашнее? – на чистом русском языке спросил мужик.

- Не знаю, как у вас тут, а у нас, в России в таких случаях говорят, что врач на больных не обижается.

- Ха-ха! – громко рассмеялся, потом поднялся и чинно представился, протягивая руку:

- Галушко Тарас Петрович.

- Буду иметь в виду, Тарас Петрович, - ответила я сухо. Мне не хотелось с этим человеком разговаривать.

- Да, ладно, чего обижаться-то? Я же не со зла вчера. Просто хотел предупредить, что у нас тут русская речь не приветствуется.

- Что-то я не заметила, - возразила я.

- В определенных кругах не приветствуется, но я уверен, что скоро говорить по-русски в общественных местах будет небезопасно, если вы собираетесь надолго здесь задержаться. – Эту фразу Тарас Петрович произнес уже по-украински. (Надо сказать, что  весь дальнейший разговор так и проходил: он  по-украински, на том малороссийском диалекте, который называют суржиком, а я говорила чисто   по-русски).

- Это отчего же, позвольте узнать?

- Оттого, что в народе Украины начинает просыпаться национальное самосознание своей идентичности и независимости от России, которая веками подавляла нашу государственность.

- Вы собрались провести со мной курс политинформации? Напрасно стараетесь. Тем более, что я не собираюсь жить на Украине. Мне и дома на Кубани хорошо.

- А-а, так, стало быть, вы с Кубани, а вовсе не какие-нибудь там москали?

- Что-то я не понимаю разницы между теми, кто «с Кубани» и как вы говорите, «москалями».

- Да что тут понимать? «Москали» - это русские, а кубанцы – это такие же хохлы, как и мы. Кубань-то, между прочим, украинцы освоили. Наша эта земля, украинская.

- Ну да, вместе с воронежцами осваивали, орловцами, курянами, рязанцами, казаками Поволжья, Урала и других территорий матушки России, а также местными жителями Северного Кавказа. Историю надо знать, Тарас Петрович, прежде чем ляпать языком. Вы, между прочим, сам совсем не украинец.

- С чего это вы взяли?

- А с того, что диалект у вас малороссийский. Так на Луганщине   и в Донецке разговаривают. Я жила в тех местах одно время, потому отлично знаю особый малороссийский выговор с особенным ударением и произношением.

- А в каком, интересно, месте вы жили?

- В Амвросиемовском районе. Близ Успенки.

- Что вы говорите?! Так ведь я как раз родом оттуда. То есть, я хотел сказать, что предки мои там жили: дед с бабушкой по отцовской линии   и родители мои. Потом родители переехали в Москву. Ну, и я уже в Москве  родился.

- Так вот кто из нас оказывается настоящий москаль?!

- Да нет, в Москве я родился. Ну и детство там мое прошло. Но всю взрослую жизнь я прожил  на Украине. Вообще, я считаю себя украинцем по родству и по менталитету.

- Вот уж не знала, что национальность по менталитету стала определяться.

- А как иначе? Я чувствую себя украинцем, говорю по-украински, считаю, что моя настоящая историческая родина – Украина.

- Да ладно, ладно, не стоит  осенять себя крестом. В родных местах давно бывал?

- Давно. Пожалуй, лет пятнадцать, как не был.

- А дед с бабкой живы еще? Когда последний раз наведывался?

 Последний вопрос явно пришелся некстати. Мой собеседник резко изменился в лице. Левый глаз задергался, да и, вообще, сам Тарас Петрович как-то весь скукожился и обмяк.

- Нельзя мне там появляться, -  выдержав минутную паузу, наконец, произнес он. Отвернулся и долго сидел молча.

Я не стала допытываться. Зачем лезть человеку в душу? Принялась рассматривать толпу, крутящуюся вокруг ресторана. Где-то люди молча прохаживались, невдалеке  веселые люди среднего возраста вдохновенно  пели украинские песни, виртуозно при этом приплясывая. Кто-то, как и мы, отдыхал на лавочках, расположенных вдоль парадного входа в ресторан.

Тарас Петрович вдруг резко вскочил на ноги и двинулся куда-то в сторону дороги. Но, пройдя шагов пять, остановился, поворотился и вернулся назад, плюхнувшись на то же место, откуда только что намеревался убежать.

- Видите ли, - без всяких предисловий заговорил он, - раз уж я вам открылся, то расскажу все. Мне почему-то кажется, что вы поймете, насколько я несчастен.

- Может, не стоит, Тарас Петрович? – попыталась я остудить его порыв.

- Нет, стоит! – решительно возразил он. – Я должен, наконец, перед кем-то выговориться. В церковь я не хожу, чтобы там каяться. Да и не верю я во все эти церкви.  А вы мне симпатичны. Нет, это не то, о чем вы можете подумать. Мне понравилась ваша прямота и то, что у вас есть, как это вам сказать, стержень в душе. Я наблюдал за вами вчера и сегодня. Вы сможете понять.  

- Я, разумеется, постараюсь вас понять, но  к чему все это самоуничижение?

- Да к тому, что теперь я уже и не человек вовсе, а так – некое существо. Впрочем, я не жалуюсь. В том, кем я стал, виноват только я сам. Я сам выстроил себе дорогу в тот ад, в котором пребывает сейчас моя душа. Да, собственно, какая там душа?  Душонка, спрятанная под личиной респектабельного преуспевающего человека. Да! Не удивляйтесь.

Я киллер.

Вернее, был им до какого-то времени. Вы знаете, кто такой киллер?

- Да, знаю. Это тот, кто убивает людей.

- Убивают людей на войне, или в драке. А киллеры людей ликвидируют.

- Не вижу разницы.

- Э-э, не скажите! На войне или в драке тот, кто убивает и кого убивают, находятся в одном положении: или ты его, или он тебя. А киллер всегда в выигрыше. Он действует скрытно от жертвы. И здесь он похож на охотника, который выслеживает свою добычу, незаметно подбирается к ней и убивает.

- Скорее, похож на хищного зверя.

- Вот именно, похож. В этом и весь кайф.

- Зачем вы все это мне рассказываете? Мне это не интересно.

Я поднялась и хотела уйти подальше от этого человека.

- Погодите! – он  удержал меня. – Я очень прошу  выслушать меня.

Теперь мне элементарно стало страшно сидеть рядом с человеком, способным на убийство ради кайфа. Но перед такими людьми не следует проявлять слабость. Я опять села на лавочку.

- Продолжайте! Я слушаю вас.

- Вы не бойтесь, теперь я не занимаюсь киллерством, - он будто угадал мои мысли. - Теперь я работаю в  местном Управлении. Нет, не работаю - служу. А точнее  – выполняю кое-какие деликатные поручения. За деньги, разумеется. Я всегда  все делал только за деньги. Ну, с тех пор, как понял, что деньги, большие деньги, обеспечивают власть над людьми, комфорт и полную независимость от всяких душевных колебаний. И я никогда не утруждал себя ни умственно, ни физически, добывая эти самые большие деньги. Я выполнял деликатные  задания больших и очень больших людей, когда был киллером, и выполняю теперь, когда занимаюсь другими делами.

- Какими, если не секрет?

-  Я разыскиваю людей, которых надо ликвидировать.

- За что ликвидировать?

- За то, что они продались москалям.

- И в чем же разница между тем и этим делом.

- Большая. Киллер – это грязное дело. А тут я просто нахожу, довожу до сведения и  указываю. Остальное не мое дело.

- А вам не жалко тех людей, на которых вы указываете?

- Нисколько. 

- А тех людей, которых вы сами ликвидировали?

- Нет, не жалко. Киллер не должен кого-то жалеть. В конце концов, это просто работа – и никаких сантиментов.

- И многих людей вы убили или подставили под пулю?

- Я не считал. Кроме того, в какой-то степени я тоже рисковал. Ведь в случае разоблачения  или невыполнения задания  я сам подвергался ликвидации. Впрочем, за свою работу я получал огромные бабки.

- Но теперь, как я понимаю, вы ничем не рискуете.

- Ничем. Мне эту работу дала наша власть.

- Ваша – это чья?

- Партийная. Власть партии «Батькивщина» Юлии Тимошенко. Теперь, кстати, наша Юля – премьер-министр в Украине.

- Это я знаю. Стало быть, вы работаете у Тимошенко?

- Совсем нет. Я работаю под крышей партии Тимошенко. А мои работодатели - более серьезные люди, которые не трещат с высоких трибун, а практически занимаются вербовкой и воспитанием новых граждан украинской нации.

- Так в чем же все-таки состоит ваше несчастье, о котором вы обмолвились в начале нашего диалога, и которое подвигло вас к такому странному покаянию? Я что-то совсем не понимаю, что вы от меня-то хотите, рассказывая все это?

- Во-первых, я хотел предупредить вас, чтобы вы поскорее уезжали к себе на Кубань…

- Да я и без вашего предупреждения через пару дней спокойно собираюсь  уехать.

- … а, во-вторых, я хотел бы попросить вас об одной услуге.

- Ага, я поняла: вы хотите завербовать меня? Ничего не получится.

- Нет-нет! Ни о какой вербовке не может идти речь. Вы ведь, вероятно, когда-нибудь поедете к своим родственникам туда, в Амвросиевку?

- Возможно.

- Я хотел бы передать моим родственникам…  а, впрочем, нет, все это теперь уже ни к чему.

- Да что такое, в конце концов? Говорите, раз уже начали!

- Вы спросили меня, много ли я людей ликвидировал? Но вы почему-то не спросили, я убивал только взрослых, или и детей тоже?

- Ну? Так вы убивали только взрослых, или и детей тоже?

- Только взрослых. И одного ребенка. Восьми лет. И этим ребенком стал мой собственный сын.

Я чуть не упала с лавки.

- К…как?! Как же это?!.. Видимо, это случилось по ошибке? Вы перепутали адрес?

- Ничего подобного! Я шел убивать именно этого ребенка. Заказ был точно на него. Ну, и попутно я должен был убить и его опекунов.

- Родителей, вы хотите сказать?

- Родителем этого ребенка был я сам, и я шел убивать. А родительницей была заказчица  этого убийства.

- И как вы его убили?

- Я спалил дом, в котором  жил мой сын вместе с моими бабкой и  дедом.

- Это они были его опекунами?

- Ну да.

- Чем же этот ребенок восьми лет не угодил вам, что вы пошли на такое преступление?

- Он мешал нашему делу.

- Какому же такому делу мог помешать восьмилетний ребенок?

- Политической карьере его матери.

- Как же он мог помешать, если, как вы сказали, он находился под опекой стариков?

- Он мешал  самим своим существованием.

- Что же это за политика такая уродская, если ей мешают собственные дети?

- Именно собственный ребенок и помешал. Он не должен был вообще родиться.

- Ничего себе! Произвести на свет ребенка, дорастить его до восьми лет, а потом вдруг вспомнить, что он совсем не нужен. Что же получается: если не нужны собственные дети, то нужны ли вам чужие? Как вы, скажите, решились на такое убийство?

-  Когда получал заказ, то не знал, что это мой ребенок.  А потом поздно было. Деньги-то за работу  я получил.

- Да уж, хорошенькая работенка подвернулась! Вернуть деньги, разумеется, трудно было?

- Не я убил бы, так другой. А так хоть бабки при мне остались.

- А коленки не дрожали, когда шли на дело? И деньги потом не жгли  руки?

- После этого я завязал с киллерством, - после недолгой паузы объяснил мой собеседник.

- И стал не сам убивать, а подставлять людей, вероятно, абсолютно невинных, под пули? И все ради политики?

-  Я должен был каким-то образом зарабатывать.

- Разумеется. Сейчас очень модно зарабатывать на убийствах.

Я поднялась с лавочки и пошла прочь от этого ублюдка, потому как  почувствовала, что если услышу от него еще хоть одно слова, меня стошнит.

На банкете его не было. Да и я почувствовала себя настолько плохо от всего услышанного, что не в силах была что-то есть и пить. Минут через пятнадцать после начала банкета брат отвез меня домой.

Больше я никогда не встречалась с этим субъектом. И меня совсем не интересовала его судьба. Я выбросила эту нечаянную встречу из памяти, как ненужный хлам. Но в 2015 году пришлось вспомнить об этом уродце, когда к моим друзьям приехали родственники  из Донецка, вынужденные бежать от бомбежки и обстрелов. Родственники эти сами оказались бывшими жителями того села, в котором жила в конце девяностых моя донбасская родня. Разговорились о том, о сем. Стали вспоминать общих знакомых.  Тут меня и спрашивают:

- Слушай, а ты  знала Галушков? Не тех, которые из Дуванки, а гайдуковских? Ну жили там еще дед и баба,  которые на пожаре сгорели, а с ними внук еще был?

- Может, и знала, но теперь   не помню. А что?

- И про пожар ничего не знала?

-  Слышала краем уха. Так что с этим пожаром?

- А то, что дед с бабкой сгорели, а внук живой остался. Он в ту ночь у соседа ночевал.

- И что дальше?

- Вырос хлопец. Когда нацики стали бомбить Донецк, парень пошел воевать за Донбасс. Героем стал. В селе поговаривают, что   под  Иловайском он собственного отца убил.

- Как?

- Из автомата. Когда подбирали всех раненых и убитых, он и узнал своего батяню среди раненых  И тот, когда несли его в укрытие будто, сказал, что  в 92 году спалил в Гайдуковке собственного сына. Ну, парень и расстрелял раненого прямо на носилках.

- Как же он его узнал, он совсем не знал отца  и даже никогда его не видел?

- Оказывается, видел.  Перед тем, как спалить хату, Галушко пришел к старикам в дом.

- И что, ничего парню за это не было?

- Да как-то замяли все на месте. Товарищи же не звери, а с понятием. Не стали наверх докладывать.

«Ну, слава Богу! – подумалось мне. – Есть все-таки  Божий суд! А собаке собачья смерть и полагается».

 Юлия Шулепова-Кавальони