Кирие Элейсон. Книга 4. Копье Лонгина.

При этом имени щеки дочери заметно порозовели. Мать знала, на каких ее чувствах можно сыграть. Теодоре-старшей и впрямь незачем было, чтобы свидетелями ее разговора с папой стала  дочь и ее старший внук, во всем глаза и уши Мароции. Очень кстати к ним прибыл этот молодой Кресченций, который, при первом же посещении дома Теофилактов, по уши влюбился в Теодору-дочь, несмотря на то, что та была почти на десять лет старше его. Впрочем, при взгляде на них разница в возрасте была незаметной, Кресченций был крепким и румяным здоровяком, выглядящим намного старше своих лет, настоящим воином-мужчиной, а младшая Теодора, и внешне, и поведением своим, до сих пор носила на себе следы легкомысленной юности. Матери стоило немалого труда и значительного арсенала доводов, чтобы убедить свою ветреную дочь как можно дольше держать на дистанции юного барона и не торопиться пускать его к себе в постель, как это иной раз случалось у ней с другими молодыми людьми, в которых опытная Теодора-мать затем легко обнаруживала всю их бесперспективность. Кресченций же своим появлением быстро вызвал у проницательной Теодоры определенный интерес.

- Кресченций?! Вот здорово! Пусть он непременно дождется меня, – воскликнул Альберих вслед уходящей тетке, его ресницы с радостной энергией замахали вверх-вниз.

Теодора-старшая хитро улыбнулась. Альберих относился к Кресченцию, как к старшему брату,  такому сильному, смелому и опытному брату, и часто невольно даже подражал ему в манерах и речи. И появление Кресченция в их доме стало возможным как раз благодаря этой дружбе, которая, по наблюдению Теодоры, явно не вызывала симпатий со стороны Мароции. Конечно же, Теодора, идя во многом в пику своей старшей дочери, начала потакать общению молодых людей, которые все крепче привязывались друг к другу. После того, как взаимная привязанность проявилась и в отношениях Кресченция с сестрой Мароции, последней ничего не оставалось, как смириться с частым появлением в их доме человека, который лично у нее вызывал самые грустные и неприятные воспоминания.

Теодора чуть ли не силой тащила своего внука к базилике. Папа Иоанн стоял подле алтаря, беседуя с несколькими прихожанами, которые не удовлетворились совершенной им недавно службой и требовали личного общения.  Рядом с папой находились несколько слуг крепкого телосложения, а также его брат Петр, который зорко следил за паствой и готов был проявить силу при первом же нехорошем подозрении о намерении страждущих. Теодора, нисколько не смутившись присутствием и желанием посторонних, и лишь немного задыхаясь от взятого ей слишком быстрого темпа ходьбы, выпалила:

- Ваше Святейшество, дело срочное и не требующее отлагательств!

Папа, немного поморщившись и сконфузясь от столь бесцеремонного вторжения, наспех благословил раздосадованных прихожан и вместе со своим братом, Теодорой и Альберихом заперся в прилегающей к храму библиотеке.

- Надеюсь, мой друг, вы отвлекли меня от общения с мирянами в силу действительно чрезвычайных обстоятельств, – сухо начал папа.

- Судите сами, Ваше Святейшество, – с обидой в голосе ответила Теодора, и протянула ему пергамент, доставленный сполетским гонцом.

Прочтя его, папа удивленно поднял брови.

- Сим посланием герцог Альберих Сполетский объявляет наследником вверенного ему Господом герцогства своего сына, присутствующего здесь отрока Альбериха, – сказал папа, со значением взглянув на своего брата.

Затем обернувшись к мальчику, Иоанн Десятый продолжил:

- Поздравляю вас, Альберих… простите, великодушно, теперь уже висконт Альберих!

 Мальчик склонился в поклоне. 

- Обстоятельства торопят нас, – произнес Петр, –  безмерно рад за вас, висконт Альберих!

Альберих поклонился снова, на сей раз адресовав поклон брату понтифика.

- Почему это решение герцог Сполетский озвучил именно сейчас? – спросил папа Теодору.

- Потому, что мой отец хотел видеть меня, но моя матушка озвучила условия, необходимые для встречи, – ответил Альберих и был весьма польщен, удостоившись признательной улыбки главы католической церкви.

- Ах, это очень мудро с ее стороны. Как же иначе она могла поступить?  – вслух рассуждал папа, а затем вновь повернулся к Альбериху, – я думаю, висконт, вашей встречи с отцом более ничто не препятствует.

- А как же матушка, падре? – спросил Альберих, – ведь она мне строго запретила видеться с отцом без ее согласия.

- Ее условие герцогом исполнено, сын мой. К тому же вы переправите ей полученное вами письмо. Гонец из Сполето не догадался прислать вам копию?

- Нет, Ваше Святейшество, – ответил Альберих, – у меня только один пергамент.

- Называй меня лучше падре, Альберих, – ответил Иоанн, - Мне так больше нравится. Что до письма, то я предлагаю вам либо оставить его в моей канцелярии, а вашей матери направить его описание, либо рискнуть и послать гонца с этим же самым письмом. Я думаю, – сказал папа и вновь взглянул на своего брата, – герцог наверняка составил копию, которая теперь хранится в Сполето.

- Я думаю, надо послать моей матушке оригинал письма, – ответил Альберих.

- Пусть будет по-вашему, висконт, хотя дороги ныне небезопасны, – ответил папа и вновь взглянул на Петра.

Теодора, заметив эти взгляды, крепко задумалась, брови ее угрюмо сошлись к переносице.

- Мне кажется, что можно уже сейчас, не дожидаясь ответа вашей матушки, послать письмо герцогу Сполетскому с предложением встретиться. Пусть не в Сполето, чтобы не вызвать раздражение вашей матери, висконт, а где-нибудь на посторонней территории, – сказал Петр и папа немедленно поддержал своего брата.

- Верно, негоже далее разлучать отца со своим сыном. Своим единственным сыном, - со значением добавил папа, - К тому же это нисколько не будет идти вразрез с запретами вашей матери, висконт. Вы можете встретиться с вашим отцом в одном из городов, лежащих в моих владениях, ну скажем …

- В Орте, – подсказал Петр.

- Да. Например, в Орте, – подхватил Иоанн, – Начинается сезон охоты, а о том, какие охоты организовывает герцог Сполетский, ходят весьма интересные истории.

- Да, – радостно воскликнул Альберих, – мой друг Кресченций, которого все именуют Кресченций Мраморная Лошадь, однажды принимал участие в подобной охоте и рассказывал мне о том неописуемом удовольствии, которое он получил.

- Очень славно, висконт. Возьмите вашего друга с собой. Я думаю, это удвоит ваши впечатления, – сказал папа и улыбнулся, увидев, как озарилось радостью лицо мальчика.

- На какое число назначить встречу? – спросил Петр.

Папа надолго задумался, он вскидывал руки вверх и негромко бормотал какие-то слова, но все более числа. Теодора напряженно следила за ним. В ее понимании, друг ее затеял слишком сложную игру.

- Не ранее, чем через две седмицы. Лучше бы через три, но тогда, боюсь, об этом узнают те, кому не следовало бы знать. Он извещал меня о полной своей готовности, все зафрахтовано и оплачено и, думаю, этих двух седмиц как раз ему хватит на все, чтобы начать задуманное, – сказал папа.

- О ком вы, падре? – недоуменно спросил Альберих. Папа погладил его по голове.

- Ну, разумеется, о вашем отце, висконт. О ком же еще?

Эпизод 22. 1679-й год с даты основания Рима, 5-й год правления базилевса Романа Лакапина

 (14-16 октября  925 года от Рождества Христова)

Вихрем свежего морозного ветра, разогнавшим затхлый воздух постылой многолетней темницы, стало для герцога Альбериха полученное им письмо из Рима от своего собственного сына. Герцога особенно умилило то обстоятельство, что сын написал ему письмо собственной рукой, а не воспользовался услугами ученых монахов, чей высокопарный стиль и нагромождение хвалебных эпитетов высшим силам зачастую скрадывало если не саму суть, то интонационный характер написанного. Отсутствие письма от Мароции также поднимало настроение, по всей видимости, как думал герцог, его сын уже достаточно самостоятелен в своих решениях, а, стало быть, не исключена вероятность того, что Рим может вскорости вновь распахнуть перед сполетским герцогом свои ворота. Что до самой просьбы младшего Альбериха устроить совместную охоту в предместьях Орты, то здесь герцог только нашел еще один повод умилиться – разумеется, он устроит своему сыну такую охоту, закатит такой праздник, который запомнится тому на всю жизнь.

Последующие две недели герцог провел в серьезных хлопотах, подняв вверх дном свой долго дремавший двор.  Хилой сполетской казне оставалось только жалобно скулить, видя, с каким размахом ее хозяин принялся за дело. 14 октября 925 года, в солнечный, по-осеннему многоцветный день, герцог прибыл в Орту, где, за неимением лучшего, расположился в достаточно скромном двухэтажном доме префекта города. По дороге обошлось без приключений и только один момент всколыхнул в памяти герцога волну захватывающих воспоминаний, когда он со своей свитой пересекал мост через быструю реку, протекавшую в нескольких милях от Орты. Сердце герцога учащенно забилось в момент, когда его конь застучал копытами по бревнам моста, и Альберих даже несколько раз нервно оглянулся на своих слуг, проверяя их преданность. На этом самом месте, без малого тридцать лет назад он, путем предательства, собственноручно расправился с Гвидо, сыном грозной герцогини Агельтруды, и захватил, тем самым, для себя трон герцогства Сполето. Но сегодня переправа совершилась благополучно, слуги остались верны, и волны воспоминаний в душе Альбериха постепенно разгладились.

Весь следующий день Альберих занимался подготовкой к собственно охоте и пирам, которые по его мысли, должны были стать прекрасным антуражем для первого и самого главного действа. К вечеру все необходимые приготовления были сделаны, почти весь двор Альбериха покинул город для организации охоты, и в окружении герцога осталось не более дюжины слуг.

Около полудня подле ворот «Города-Капли», как до сих пор иногда назвают Орту за форму ее крепостных стен, раздался долгожданный звук сигнальных труб. Вскоре к герцогу и находящемуся с ним неотлучно городскому префекту и епископу прибыл курьер стражи, который сообщил, что два молодых рыцаря со своими слугами просят разрешения войти в город и ищут встречи с герцогом Сполетским.

Вполне понятное волнение испытывал в эти минуты молодой Альберих, сын Мароции, вступая в пределы Орты. Его память сохранила об отце только обрывки детских воспоминаний, яркие, короткие и не дающие объяснения тому, почему его следующая встреча с отцом происходит только теперь, спустя десять с лишним лет. Кресченций, как мог, описывал по дороге внешность и характер отца своего друга, ведь он часто бывал в его замке на правах всегда желанного гостя. Герцог до сих пор всерьез тосковал по своим верным друзьям, погибшим от руки сарацин, а посему оказывал особые знаки внимания сыну Кресченция. Из рассказов Кресченция-младшего в воображении юного Альбериха представал исполинского роста,  суровый и, в тоже время, не лишенный романтики и сентиментальности рыцарь, чья мощная правая рука всегда лежит на рукоятке спаты[65], а левая рука поднимает вверх заздравный кубок. 

Если бы не Кресченций со своими красочными описаниями достоинств герцога, а также созданные им умозрительные картины столов, ломящихся от яств и вин и, что немаловажно для тринадцатилетнего подростка, развязных юных дев, неизвестно еще согласился бы висконт Альберих на встречу со своим отцом. Отправленный в Тоскану гонец с письмом о согласии герцога Сполетского на передачу наследства, обратно в Рим не явился и ответа от матери висконт так и не получил. Осторожный мальчик долго сопротивлялся увещеваниям своей родни и Святого Престола, но бабка Теодора была слишком напориста, Его Святейшество слишком благочестив, а друг Кресченций слишком красноречив, чтобы можно было им долго противостоять.

Въехав во двор префекта, молодые люди даже не успели спешиться, как грузный человек, с изрядно  полысевшей головой и лицом, впитавшим в себя все краски поглощенных им за долгие годы вин, устремился к Альбериху и губами припал к его стременам. Массивное тело герцога затряслось  в неудержимых и совершенно неожиданных для него самого рыданиях, всхлипы, то тут, то там пронеслись моросящим дождем среди особо впечатлительной челяди, наблюдавшей эту трогательную сцену. Юный висконт почувствовал себя крайне неловко, он обернулся к своему другу, но в глазах самого Кресченция также появилась влажная пелена.

- Ах, как бы я хотел быть сейчас на вашем месте, Альберих! Как жаль, что никогда, более никогда мой отец не встретит меня возле порога, – воскликнул он.

Герцог помог своему сыну спешиться и вновь заключил его в свои медвежьи объятия. Так продолжалось несколько минут, но никто не посмел нарушить это краткое счастье герцога. Наконец, старший Альберих взял себя в руки, тепло поприветствовал Кресченция, и, облапив молодых людей своими огромными ручищами, начал разворачивать их влево и вправо, призывая всех окружающих позавидовать ему. Со стороны слуг начали доноситься хвалы Богу, всем святым и самому хозяину Сполето.

Приближалось время очередной службы, и герцог с гостями поспешили в базилику Санта Кроче, в ту самую, от которой в наши дни в Орте начинается знаменитое Шествие Распятого Христа. Службу вел сам местный епископ, ибо с давних времен  маленькой Орте была дарована честь иметь собственный епископат. Герцог во время службы в кои-то веки проявил всамделишное рвение, гулко стучась своим лбом о камни базилики и отпуская самые горячие благодарственные молитвы Господу, воссоединившему его с сыном. Фраза «mea culpa[66]» слетала с его потрескавшихся губ столь страстно и громко, что ни у кого не возникло сомнений, что герцог предельно искренен в своем чувстве вины. Младший Альберих краем глаза удивленно наблюдал за истово крестящимся родителем и находил, что Кресченций рассказал ему об отце далеко не все.

Ну а затем последовал пышный обед, с учетом короткого солнечного дня плавно перешедший в ужин. В коротком промежутке между яствами отец с сыном на некоторое время решили прогуляться вдвоем по узким городским улочкам. Герцог, стараясь удержать свои эмоции, чтобы жаждой своего любопытства не напугать ненароком своего «отпрыска», аккуратно расспросил его о жизни и быте всех ему знакомых и вызывающих интерес людях и, конечно, в первую очередь, о матери висконта и своей супруге. Герцог при этом разумно удержался от высказывания собственного мнения о Мароции и прочих, тем более, что в словах висконта явственно читалась его искренняя любовь к матери.

«Как жаль, что эта встреча не состоялась раньше, - думал все это время Альберих, – как много лет потеряно впустую! Впрочем, какие возможности еще вчера у меня были, чтобы повлиять на Рим и это славное семейство, захватившее и город, и церковь Христа? Ровным счетом никаких, и только сейчас, благодаря взрослению моего сына – да, заткнитесь все черти в преисподней, сына! – у меня появляется шанс отомстить или хотя бы очнуться».

Вернувшись назад, в дом префекта, где гости по-прежнему предавались отчаянному чревоугодию, они застали Кресченция в окружении двух милых девиц, привезенных герцогом из Сполето. 

- О, друг, ты, я вижу, не теряешь зря время. А как же твои пылкие обещания моей тетке? – воскликнул висконт.

Кресченций расхохотался. Вдогонку ему залились смехом обе девицы, не особо утруждая себя осмыслением прозвучавших слов. Герцог, усмехнувшись этому задору молодости, обратился к сыну:

- Что, наш Кресченций тоже поддался очарованию женской части семьи Теофилактов?

- Для моего лучшего друга Альбериха страсть и любовь пока еще означают единое целое. Для того, чтобы отличить одно от другого надо просто начать пробовать, Альберих, и ты поймешь, что любовь и страсть также отличаются, как душа и плоть.

- Как?  Мой сын еще не знает женщин? – герцог был действительно удивлен. «Вот так дела! Его мать чуть ли не в его возрасте уже вовсю забавлялась с самим папой римским! Неужели он не видит, что Мароция вытворяет в Риме, ведь даже до моей берлоги порой долетали удивительные слухи о ее распущенности?»

Висконт молчал, щеки его горели глупым стыдом. Более всего ему почему-то стыдно было смотреть на этих безвестных женщин, которые глядели на него с презрительной, как ему казалось, усмешкой.

- Матушка моего друга, сенатрисса Рима, весьма строга по отношению к своим детям. Старший сын ее и вовсе готовится к служению Церкви, – сказал Кресченций.

- Да, я помню, она обещала это, – подтвердил герцог Альберих.

- Отец, а почему вы ничего не писали моему брату Иоанну? – спросил висконт.

-  А что я мог ему предложить сейчас?  Вместе с отцом епископом провести нам службу? – не нашел лучшего ответа герцог.

- Но…. хотя бы увидеть его?

- Я всегда любил тебя, – ответил герцог и, несмотря на простоту объяснений, висконт больше вопросов не задавал. Нелюбимому сыну матери больше ничего не надо было слышать, в эти мгновения он впервые за всю жизнь брал полновесный реванш у своего старшего брата.

- Так как же Теодора, Кресченций? Вы ушли от темы, я все это заметил, – насмешливо сказал герцог. Его планам относительно Рима вполне соответствовала бы и помогала вероятная связь Кресченция с сестрой Мароции.

- О, она прекрасна, мой господин! Если бы вы только увидели ее, – ответил Кресченций, ничуть не смущаясь присутствием на своих коленях девицы, обвившей руками его шею.

Герцог раскатисто засмеялся.

- Благодарю вас, мессер Кресченций, я достаточно знаком с достоинствами женщин дома Теофилактов, и я отлично понимаю вас. Ну а для вас, сын мой, я приготовил еще один подарок. Кресченций в своих словах о любви и страсти абсолютно прав, я подтверждаю это, и в его и моих словах лежит опыт, основанный на грузе прожитых лет. Поверьте, дитя мое, женщина порой пользуется тем, что мы не отличаем страсть от любви, в ней же возможность распознавать и то и другое заложено еще Врагом рода человеческого. А женские чары порой бывают страшнее меча и яда, ибо несут в себе не боль, а наслаждение, но горе тому, кто за этим наслаждением не увидит холодный расчет.

- Прекрасные слова, мессер герцог. Альберих, ваш отец настоящая кладезь мудрости.

- Поверьте, дети мои, – и герцог отчего-то вздохнул, – в этих вопросах именно так.

- Какой же подарок приготовили вы мне? – спросил висконт.

- Ах да, – отвлекся от своих философских размышлений Альберих и сделал знак слуге.

Спустя минуту перед глазами вновь смутившегося висконта предстала тринадцатилетняя девочка, в глазах которой явно читался страх перед грядущим в совокупности с холопским желанием непременно угодить.

- Дочь моего егеря, восхитительный и никем не тронутый бутон. Он ваш, сын мой.

Девочка подошла к висконту и опустилась в поклоне.

- Ну же, сын мой, смелее. Ах, как я завидую вам сейчас! Вам предстоит столько много новых открытий!

- Быть может, мессер герцог, стоило бы нашему другу привести деву уже знающую толк? – Кресченций насмешливо оглядел неловкую дочь егеря.

- Ничуть. Конечно, именно так обычно поступают отцы, знакомя своих сыновей со взрослой жизнью, но я лично против. Они все почувствуют и обо всем догадаются сами, пусть это для обоих будет в первый раз. Смотрите же за своим другом, сын мой, учитесь и познавайте новое. И не пейте лишнего вина, завтра я подниму вас ни свет, ни заря, и ваше сознание не должно быть замутнено ничем, чтобы полностью вкусить те удовольствия, которые сулит вам охота на настоящего зверя.

- Кто это будет, кабан или олень?- спросил Кресченций.

- Нет, мессер Кресченций, вы все стараетесь пройти коротким и легким путем. Устроить охоту на оленя это все равно, что подложить опытную конкубину под моего сына-девственника. Восторг? Да. Новые ощущения? Безусловно. Азарт, неизвестность? Сомневаюсь. Нет, завтра вы, лицом к лицу, встретитесь с медведем, большим разъяренным медведем. Отец вот этой девочки, ты только посмотри Кресченций, какая у нее не по возрасту спелая грудь, так вот отец ее, мой егерь, обрадовал меня сегодня утром этой вестью. Счастливец, за такую охоту и такой подарок моему сыну, - да, да, смелее Альберих! - я награжу его со всей щедростью. Не надо, не благодари меня, девочка, вернись к моему сыну, он только-только начал делать все правильно.

Эпизод 23. 1679-й год с даты основания Рима, 5-й год правления базилевса Романа Лакапина

 (17 октября  925 года от Рождества Христова)

Неясный шум, раздавшийся где-то внизу, на первом этаже дома, разбудил висконта Альбериха. По всем признакам ночь царствовала в Орте и ее власть была бы абсолютной, если бы не вызывающе дерзкий свет луны, отчетливо выхватывающий силуэты окружающих предметов, деревянного кривого окна и виднеющихся за ним черепичных крыш соседних домов. Решившая поиграть луна озорно подсветила всю красоту фигуры лежащей рядом с Альберихом девушки, и висконт, оглядев контуры той, которая сделала его настоящим мужчиной, сладко потянулся, с горделивой улыбкой вспоминая все обстоятельства вчерашнего вечера. Да, отныне ему не доведется более слушать снисходительные усмешки Кресченция, отныне он сможет со знанием дела общаться со своими сверстниками и говорить о женских прелестях, как о нечто весьма и хорошо ему знакомой теме. Он чувствовал, как он повзрослел за этот день, он всем сердцем сейчас любил ту, которую сегодня видел в первый и последний раз в жизни, он был умильно благодарен отцу, подарившему ему эти чудесные мгновения.

Осторожный стук в дверь нарушил его мечтательное состояние. В первые секунды он поспешил списать это на обычные звуки, которые издает деревянный и не слишком новый дом, однако стук вскоре повторился и был столь же предупредителен, как и в первый раз. Альберих, пытаясь не нарушить сон девушки, перелез через нее, однако в своих действиях был не слишком аккуратен. Девушка проснулась, испуганно приподняв голову, однако, вспомнив все, что с ней приключилось накануне, проводила висконта признательной улыбкой. Альберих открыл дверь и увидел Кресченция, уже одетого в походную одежду и держащего в одной руке свечу, а во второй, тут же отразивший своим лезвием свет луны, гладиус.

- Что случилось, друг мой? – спросил Альберих.

- Ты слышишь этот шум? 

- Да, ну и что? Наверное, слуги герцога готовятся к охоте.

- Как бы не так. Навряд ли приготовления к охоте должны сопровождаться лязганьем мечей.

- Должно быть тебе показалось, Кресченций.

- Очень может быть, но обстоятельства гибели моего отца приучили меня внимательно относиться к подобным звукам на рассвете. Что, если нам спуститься вниз и успокоить самих себя, если все в порядке?

- А если твои страхи верны, то мне сперва надлежит также вооружиться. Подожди меня, друг мой, я скоро.

Спустя пару минут молодые люди начали осторожно спускаться вниз. Как только они вошли на винтовую лестницу, гнилые ступени ее предательски заскрипели. Внизу, там, где находилась пиршественная зала, и в самом деле видны были приглушенные отблески  света, а негромкий гул голосов, при скрипе половиц, сразу замолк. Еще мгновение, и молодые люди вошли в залу.

Во главе длинного стола, тянущегося вдоль залы и на поверхности которого не осталось ни следа напоминаний о давешнем пире, сидел герцог Сполетский. Можно было подумать, что герцог за всю ночь так и не покинул своего места, если бы, вместо красного блио и дорожной рубахи, на его тело не была бы накинута одна ночная камиза. Вокруг него по обе стороны стола сидели-стояли еще около двух десятков людей, под дорожными плащами которых поблескивали кольчуги, а на поясах висели мечи. С ними была еще дама в белом одеянии, которая, при появлении висконта Альбериха, устремилась к нему навстречу.

- Моя милая нонна? – удивился висконт и услышал, как стоявший сзади него Кресченций облегченно вздохнул, – как вы очутились здесь? Вы приехали за мной?

В голосе висконта чувствовалось раздражение такой излишней, по его мнению, опекой.

- Доброго утра, дитя мое, – ответила Теодора и заключила его в объятия, – я слишком тревожилась за тебя, когда ты покинул нас. Надеюсь, ты не сердишься на меня? Уверяю, мое сопровождение не будет чрезмерно назойливым.

- Ваши тревоги были напрасны, моя добрая нонна. Герцог принял нас со всем присущим ему гостеприимством и лаской, свойственной любящему отцу.

На последнем слове висконта кто-то из присутствующих негромко хмыкнул. Теодора зло посмотрела на насмешника.

- Благодарю вас, сын мой, – произнес герцог Альберих, – своими словами вы несказанно облегчили мне душу.  

- Как, и вы здесь, мессер Ченчи? – воскликнул висконт, увидев Петра, сидевшего по правую руку Альбериха.

- Госпожа сенатрисса переживает за своего внука, а я переживаю за госпожу сенатриссу и несу ответственность за ее сохранность перед Римом и Святым Престолом, – ответил Петр.

- Да, да, конечно, – согласился висконт, – но мне, право, неловко видеть, что вы понесли значительные хлопоты, которые оказались неоправданными.

- Не тревожьтесь, висконт, – заметил Петр, – Мы все рады, что наши опасения оказались напрасными. Если вас это не стеснит, мы просили бы разрешения у вашего отца и у вас остаться в Орте. Вы же с мессером герцогом можете предаваться охотничьим развлечениям безо всякого стеснения.

- То есть, охота состоится? – приободрился Кресченций.

- Мало того, мессер Кресченций, могу сказать, что охота уже началась, – начал герцог, но Петр не слишком вежливо перебил его.

- Да, охота началась, и вам, молодые люди, стоит поторопиться, чтобы принять в ней непосредственное участие.

- Почему же нас никто не разбудил? – спросил висконт.

- Слуги прямо сейчас намеревались это сделать, но вы в своем нетерпении опередили их. Торопитесь же с приготовлениями, егеря вот-вот поднимут зверя, вам надобно поспешить, – герцог говорил, а сидевший рядом Петр одобрительно кивал головой.

- А вы, отец, разве вы не едете с нами?

- Конечно, я присоединюсь к вам, дети мои. Но примите во внимание мои годы, мне уже непросто вот также резво подниматься до зари и в премудростях охоты для меня не слишком много тайн. Другое дело вы, сын мой. Не тратьте время попусту, ваши лошади уже оседланы, а в сумах вы найдете все, чтобы подкрепиться. Я же прибуду ровно к тому моменту, когда зверь выйдет на вас.

- К чему такая спешка, мессер? – спросил Кресченций.

- Потому что путь вам предстоит неблизкий и ваш медведь не поджидает вас в Византийском коридоре[67], его берлога в пятнадцати милях отсюда.

- Мой старый слуга Климент проводит вас, – сказала Теодора, – во всем повинуйтесь ему, вы знаете, внук мой, это преданный мне человек.

Молодые люди спешно кинулись наверх, в свои комнаты, за своими вещами. Не прошло и пяти минут, как они вернулись в свою залу.

- Еще минуту, – крикнул им вслед герцог,  – Прошу вас, подойдите ко мне.

- Мессер  герцог! – прошипел рядом стоявший с ним Петр.

- Я всего лишь хочу, по древней традиции, благословить своего сына перед первой в его жизни охотой. 

- Да, это вполне понятная просьба, – поддакнула Теодора.

Висконт Альберих подошел к герцогу и опустился на одно колено. Герцог положил руку на его белоснежные локоны и все, в том числе висконт, подумали, что герцог творит молитву. Висконт поднял на отца взгляд и увидел, что глаза герцога заволокло легкой дождевой завесой.

- Славной охоты, мой мальчик, – произнес герцог, – хорошенько запомни все то, чему научит тебя сегодняшний день. 

- Как твоя знаменитая лошадь? – спросил герцог Кресченция.

- Она уже давно околела, мой господин.

- И она не оставила тебе славного потомства, похожего на своего родителя?

- Оставила, мой господин. Мраморный жеребец верно служит мне, и сегодня на охоте мы будем вместе.

- Это твой палладиум, Кресченций. Береги же своего коня.

С этими словами герцог еще раз обнял молодых людей и, наконец, отпустил их из дома. К ним присоединился слуга Теодоры, а также слуги самих молодых баронов. Спустя несколько минут небольшая кавалькада всадников устремилась по Византийскому коридору прочь из Орты.

Молодой Альберих находился весь в предвкушении новых открытий. Свежее прохладное утро прогнало из его сознания и остатки сна, и разговор со своими римскими родственниками, которые даже здесь не пожелали оставить его в покое, как будто он по-прежнему глупый и несмышленый мальчик. Какое счастье, что они не появились вчера, бабка наверняка не дала бы ему вкусить прелестей егерской дочки. Он вновь погрузился в воспоминания о вчерашнем вечере, твердо дав обещание сегодняшний день закончить тем же самым. Несмотря на быстрый темп, взятый всадниками, он летел на своем коне с блаженной улыбкой на лице и совсем не ощущал опасностей, грозящей ему от такой бешеной скачки.

Крик Кресченция вернул его к действительности. Он оглянулся на него и увидел, что друг его резко осаживает коня. Повинуясь Кресченцию, остановились и прочие всадники. Кресченций спешился, подбежал к Клименту, чья лошадь находилась возле лошади Альбериха, стащил того с коня и схватил за шиворот куртки.

- Ну а теперь, жалкий смерд, рассказывай, что на самом деле произошло в доме герцога?

- О чем вы, синьор? – завопил Климент.

- Что ты делаешь, Кресченций? – спросил Альберих.

- О, друг мой, похоже, дело нечисто!  Всю эту дорогу у меня из головы не выходили слова вашего отца. Боюсь, что ему угрожает опасность!

- Что?! – вскричал Альберих.

- Пусть нам расскажет этот презренный пес. Ваша бабка не зря заикнулась о его преданности. Он должен знать все!

- Помилуй Бог, благородные синьоры, – залепетал Климент, пожилой слуга лет пятидесяти, некогда серьезно потрепанный жизнью, но обласканный гостеприимным двором сенатриссы, у которой он находился в услужении с первых дней появления Теофилактов в Риме, – я выполняю приказ благородной донны Теодоры!

- Что за приказ?

- Приказ рассказать вам все, что произошло, но не ранее, чем мы удалимся от Орты на дюжину миль. Речь идет о вашей жизни, висконт Альберих!

- Моей?

- Да-да! А также вашей, благородный мессер Кресченций. Умоляю вас, внемлите мне, пришпорьте ваших лошадей, за нами может быть погоня.

- Кто может гнаться за нами?

- Ни слова более, мессеры, умоляю вас, спешите!

- Если опасность угрожает моему отцу, нам немедленно надлежит вернуться в город!

- Только не это, благородный висконт! Вы не спасете его, но погубите себя! Клянусь всем святым, выслать вас прочь было его последней волей, вы слышите, его последней волей! Вы можете прикончить меня здесь же, только бегите, бегите скорее и подальше от Орты.

Слова верного слуги возымели действие, и следующие полчаса всадники пролетели без остановки, сгорая от желания узнать тайну этой ночи. Наконец, они вновь спешились.

- Ну а теперь выкладывай все, что знаешь, – прикрикнул на Климента Кресченций, и, ради убедительности своих слов, обнажил меч.

* * * * *

Едва густая осенняя тьма поглотила Орту, едва погасли все факелы в доме префекта, едва разошлись по своим комнатам герцог и его гости, как в ворота города постучался отряд папских солдат, присланный из Рима в количестве пятидесяти человек. Дружину вел сам Петр Ченчи, брат папы, все доверительные грамоты были при нем, и Орта, город Апостольского престола, распахнул перед отрядом ворота. В течение следующего часа Петр со своими солдатами успешно нейтрализовал всех сполетцев, расставил на всех ответственных постах своих людей и вошел с остальными воинами своего отряда в безмятежно уснувший дом префекта. Растормошив первого же сонного слугу и узнав от него в подробностях, где разместились гости, Петр оставил на лестнице, ведущей к молодым баронам, пять человек охраны, а сам направился в покои герцога Альбериха.

Герцога на его беду свалил весьма крепкий сон, из той породы, что иногда нет-нет да и навещает человека, страдающего хронической бессонницей. Встретив сына и убедившись в его добром к нему расположении, Альберих смог позволить себе, наконец, заглушить грустные воспоминания и всерьез расслабиться. Поэтому Петр со своими людьми осторожно вошел в его покои, и, не зажигая ни факелов, ни свечей, а с помощью одного только яркого света подлой луны, обезоружил герцога прежде, чем скрип половых досок под  ногами непрошеных гостей выдал их присутствие.

- Кто здесь? Пошли вон! Кто вы, забери вас Люцифер?! – заворчал Альберих.

- Вы ошибаетесь, Альберих. Сегодня Люцифер остановил свой выбор на вас, – ответил Петр.

Альберих в изумлении приподнялся с постели. Раздался лязг обнажающихся мечей.

- Дааа? В таком случае, адовы слуги, зажгите факелы, чтобы я смог различить, кто именно пришел ко мне! Вы ведь хотите, чтобы я увидел вас, трусливые твари, иначе не дали бы мне проснуться вовсе!

С противным громким треском зажглись несколько факелов. Альберих тяжелым взглядом оглядывал поочередно выхватываемые факелами из темноты лица убийц. Наконец, его взгляд остановился на Петре.

- Ах, вот в чем дело! Вот, кто пришел меня навестить! Сколько раз я посылал тебе вызов на поединок?

- Много, Альберих, много.

- И ты, трус, прятался от меня за римскими стенами. Сейчас же набрался смелости и явился сюда со своими подручными? 

- Тише, Альберих, тише. Разве я похож на тех идиотов, которые покорно теряют свои пустые головы, отвечая на вызовы более искушенных воинов только потому, что того требуют старые глупые предрассудки? Если бы вы больше играли в шатрандж, нежели пили вино, портили женщин и попусту махали мечом, вы бы не закончили свои дни в этой конуре.

- Сейчас посмотрим, для кого дни закончатся в этой конуре, – сказал Альберих, набирая в легкие воздух, чтобы вызвать слуг.

- Один крик, Альберих, и с двумя молодыми людьми, спящими в соседнем крыле здания, будет покончено.

- Что? – если бы не тусклый свет факелов, все присутствующие наверняка бы обратили внимание на мертвенную бледность, покрывшую лицо старого герцога.

- Мои дорифоры находятся подле их покоев. Им отдан приказ расправиться с висконтом и его другом, если те опрометчиво покинут свои комнаты. Еще желаете их разбудить, глупый, старый боров? 

- Чего же вы хотите, мессер Ченчи? Ведь вы чего-то хотите, не так ли?

- Я готов подарить жизнь двум молодым баронам, если вы сейчас же напишете мне такое же письмо, которое вы недавно отправили юному Альбериху с одной только маааленькой такой разницей.

- Что я отдаю герцогство вам?

- Именно так, Альберих. И выбор у вас невелик.

- Я немного расширю для вас выбор, мой милый Альберих, – внезапно раздался за спиной у Петра женский голос. Петр, побледнев, обернулся и увидел того, кого боялся увидеть – Теодору Теофилакт. Хуже ее для Петра могло быть только появление Мароции.

- Доброй ночи, отважные мессеры, – проворковала сенатрисса.

- Что вы делаете здесь, Теодора?  – раздраженно прошипел Петр.

- Как что? Спасаю жизнь своему внуку, а также отстаиваю его права.

- Вы поступили опрометчиво, Теодора. Мое появление здесь согласовано с моим братом. Мой брат знает, что вы здесь?

- Конечно, нет. Он не пустил бы меня сюда.

- Тогда ваш поступок удивляет, Теодора, ибо он на редкость легкомыслен. Вы целиком в моей власти, также как и этот незадачливый вояка.

- Вы мне угрожаете, Петр?

- Я не позволю вам встать у меня на пути, и я об этом вам прямо говорю.

- Немного успокою ваш растревоженный близостью сполетского престола разум. Мною составлено письмо, в котором я подробно описала цель моей сегодняшней поездки и круг лиц, которых я могу здесь увидеть. Письмо хранится у моего вестарария, но оно будет незамедлительно передано вашему брату в случае, если со мной что-либо случится.

- Дьявол! – воскликнул Петр и рубанул мечом по воображаемому противнику.

- Осторожно Петр, не заденьте случайно меня, – насмешливо ответила Теодора, – так вот, мой внук и его друг, которому несказанно повезло, должны уехать отсюда целыми и невредимыми.

- Ну, допустим, – процедил Петр.

- Интересы моего внука относительно Сполето не будут нарушены. Избавьте герцога от необходимости портить пергаменты.

- Дьявол, – повторил Петр.

- Хорошо, что вас не слышит ваш брат. В остальном же я не буду мешать вашим намерениям.

- То есть, герцог…

- Герцог в вашей власти, мой дорогой Петр, – промурлыкала Теодора.

- Благодарю вас, любезнейшая шлюха! Что-то подсказывало мне, что в мой последний час вы будете где-то неподалеку, – сказал Альберих, – слишком часто ваше семейство вставало у меня на пути.

- Вы были славным воином, Альберих. Сейчас я сделала для вас все, что могла.

- Вы могли бы спасти меня.

Теодора с минуту пристально смотрела на него, прежде чем ответить. Ответить холодно и твердо:

- Но сегодня это не входит в мои планы.

Повисла долгая пауза. Альберих просчитывал свои шансы. Это было несложно, он их не находил.

- Не злоупотребляйте моим терпением, герцог, – сказал Петр, – вам надлежит спуститься вниз. Скоро начнет светать и молодые бароны проснутся. Мне тяжело будет объяснить им произошедшее.

- Дайте слово, что вы отпустите их, и я не выдам ваших намерений, – сказал Альберих.

- Принимается, – ответил Петр.

Герцог и его палачи спустились вниз, где в скором времени к ним присоединились висконт Альберих и Кресченций, разбуженные произведенным непрошеными гостями шумом. Последовало недолгое объяснение, краткое напутствие герцога молодым людям и вот уже юноши устремились прочь из Орты навстречу своим охотничьим приключениям.

Как только  Петру и Теодоре было доложено, что висконт со своим другом выехали за пределы Орты, Теодора медленно поднялась со своего места и направилась к выходу.

- Как? – вскричал ей вслед Альберих, – моя престарелая потаскуха не пожелает увидеть, как будут убивать ее бывшего друга?

- Не пожелает, – ответила Теодора и, на мгновение взглянув на него, коротко бросила, – Прощай!

Альберих вскочил из-за стола, начиналась финальная сцена этой ночи. Одновременно с герцогом с шумом поднялись и все слуги Петра, включая его самого. Вновь раздался противный лязг мечей.

- Вы откажете мне в праве исповеди? - прокричал Альберих.

- Вашей душе давно уже никто и ничто не может помочь. Старая Агельтруда со своими сыновьями, уверен, уже ждет вас по ту сторону тьмы, – ответил Петр, – но мы будем милостивы и готовы разрешить вам произнести отходную молитву. 

- Как вы любезны, папский братец, – ухмыльнулся Альберих, словно затравленный волк, озираясь на приближающихся к нему убийц и тщетно пытаясь найти пути спасения. Круг замыкался.

- «Отче наш, сущий на небесах…», - и отчаянно решившись, герцог внезапно бросился на ближайшего римского стражника, схватил его за кисть, держащую меч, а второй рукой нанес мощный удар в голову. Нападавший рухнул наземь и Альберих овладел его мечом. Но в тоже мгновение  тело герцога пронзили два копейных острия, и Альберих увидел, как сквозь ткань камизы родниковыми ключами забила его собственная кровь. Дитя дикой неуемной природы, истинный вожак человеческих стай, он не мог так просто сдаться и нашел в себе силы еще не единожды отмахнуться мечом от своих убийц, прежде чем новые удары копий повергли его наземь. Пляшущий свет факелов, грязные доски пола, прогибающиеся под  грубыми подошвами людей, суетящихся возле него и наносящих ему удар за ударом – это все, что видел в свои последние мгновения жизни один из примечательных людей десятого века, блистательный, мужественный, жестокий и порочный герцог Альберих Сполетский. Как жаль, что он навсегда покидает нас!

Эпизод 24. 1679-й год с даты основания Рима, 5-й год правления базилевса Романа Лакапина

 (19-29 октября  925 года от Рождества Христова)

Несмотря на мольбы слуги Климента, передавшего молодым баронам наказ своей хозяйки вернуться в Рим, где, по ее словам, им ничто не будет угрожать, Кресченций и Альберих согласились между собой, что, едва избежав гибели, не следует слишком полагаться на слова людей, предательским образом погубивших отца одного из них. Кресченций благоразумно предложил укрыться в его родном замке на сабинских холмах, до которого было рукой подать и где они могли бы выдержать вероятную осаду. Однако Альберих отказался от этого заманчивого предложения, рассудив, что, спрятавшись в замке  друга, он никоим образом не сможет повлиять на развитие событий, и что его долг теперь как можно скорее рассказать о случившемся своей матери. В итоге друзья повернули лошадей на север, к Лукке. Путь предстоял гораздо более долгий и опасный, учитывая немногочисленность их отряда.

Но Господь милостив, и через день перед Альберихом и Кресченцием распахнулись ворота Лукки. В графском замке их встречали граф Гвидо Тосканский со своим младшим братом Ламбертом и сама Мароция, рядом с которой на кресле восседал Иоанн, брат Альбериха, четырнадцатилетний пухлый подросток, который, при первых словах своего младшего брата, начал, по примеру людей Церкви, к месту и не к месту воздевать к небу руки, сокрушаясь от греховной суеты светского мира, которую ему поневоле приходится наблюдать.

Едва Альберих закончил свой печальный рассказ, Мароция рывком поднялась со своего места, подошла к своему младшему сыну и, ничуть не стесняясь окружающих, отвесила ему звонкую оплеуху. Ее голос звенящими стрелами полетел в самые отдаленные закоулки дворца, распугав стаю ворон, нашедших себе пристанище под его высокими сводами. 

- Как смел ты, глупец, ослушаться меня и покинуть Рим? – наступала разъяренная Мароция на сына, – Разве я не говорила тебе, не умоляла, не приказывала не встречаться с твоим отцом без моего согласия? 

- Висконт Альберих, благородство, которое вы получили при рождении не дает никому права……. ,– начал было Кресченций, но Мароция тут же обожгла его своим взглядом.

- Прошу не лезть вас, мессер Кресченций, в дела, к которым вы не имеете ни малейшего отношения. И ваш друг Альберих слишком рано присвоил себе титул висконта, своими действиями он собственными руками сделал этот титул вакантным.

- Вы опасались матушка моей встречи с отцом в пределах Сполето. Мы же встречались с ним в Орте, городе, принадлежащем папе, – Альберих поспешил использовать секундное отключение внимания Мароции от собственной персоны, чтобы попробовать оправдаться.

 - Как ты не понимаешь, что тебя использовали как приманку! Глупую, никчемную приманку, с единственной целью выманить твоего отца из его берлоги. Я не удивлена, что таким образом провели тебя, но чтобы так повелся герцог это просто уму непостижимо. Видимо, вино и скука окончательно разъели его мозги. 

- Меня заверили, заверила нонна Теодора и сам папа, что герцог выполнил все ваши условия, и я сам знал это. Тем не менее, я послал гонца к вам, матушка. С письмом от герцога Альбериха, в котором он соглашался передать мне наследственные права на свои владения.

- Ну и где этот твой гонец, безумный? А я тебе скажу, что вот уже как полмесяца он кормит червей где-то неподалеку от Рима, если вообще ему дозволили выехать за его пределы. И кто теперь подтвердит твои права на герцогство?

- Папа и нонна Теодора видели это письмо и держали его в руках. Они…

- Да они завтра, завтра скажут тебе в лицо, глупец, что в письме герцог Альберих рассказывал о новом урожае винограда в Сполето, о количестве затравленных им кабанов, о набегах сарацин, да о чем угодно, только не о тебе!

- Так оно и будет, – поддакнул граф Гвидо.

- В своих рассуждениях они говорили, что герцог наверняка оставил копию этого письма при себе, либо в своем замке, – произнес Альберих, его левая щека горела пламенем, подбородок дрожал. Ему уже приходилось таким образом получать знаки внимания от своей матери, но впервые это происходило на людях, да еще каких! Свидетелями его безропотного позора были мужественные тосканские рыцари, его друг, с которого он старался брать пример храбрости и который сейчас наверняка презирает его, и, наконец, его старший брат, с нескрываемым ехидством наблюдающий сейчас эту постыдную экзекуцию.

Мароция остановилась и провела рукой по лбу.

- Да, герцог должен был так поступить.

Она обернулась к Гвидо:

- Друг мой, мне необходимо срочно ехать в Сполето!

- По пути в Сполето вы можете встретиться с Петром Ченчи и полсотней его воинов.

- Мне необходимо столько же.

- Две-три сотни, Мароция! Только тогда я буду спокоен за вас.

- Нет, нет! Мы тогда потеряем уйму времени на сборы, приготовления, лошадей и прочее. Не более полусотни, время как никогда дорого. Боюсь, что наши враги уже опередили нас. Где этот Климент, давайте его сюда, я поговорю с ним!

Спустя минуту Климент, не ожидавший ничего хорошего от встречи с дочерью своей госпожи, уже валялся в ее ногах.

- О, благородная сенатрисса, сжальтесь, ведь ваша мать и мы, слуги ее, спешили в Орту спасти жизнь вашего сына!

- И только поэтому я не вздерну тебя на дыбе, хотя ты уже давно заслужил это удовольствие. Рассказывай, что тебе известно о дальнейших планах Тоссиньяно.

- Совсем ничего, клянусь Господом, ничего!

- Никогда не клянись именем Господа! Сие есть нарушение основополагающих заветов его! – назидательно молвил юный Иоанн своему старому слуге.

- В планах вашей матушки было вернуться в Рим. Что до намерений мессера Петра Ченчи, то мне решительно вам нечего сказать, кроме того, что в предыдущие дни мне несколько раз довелось сопровождать мою госпожу и вашу мать в папские покои, где донна Теодора беседовала с Его Святейшеством и братом Его Святейшества.

- По всей видимости, у них был единый план и только в одной детали они разошлись, – заметил Гвидо.

Мароция согласно кивнула головой.

- Не исключено, что идея, помимо герцога расправиться и с моим сыном, пришла к Петру самостоятельно, и он ни о чем подобном не распространялся. Моя мать ненавидит меня, но вряд ли в своей ненависти дойдет до того, что будет пытаться лишить собственного внука герцогского титула. 

И пнув ногой поникшего к ее стопам слугу Климента, который когда-то своим телом прикрывал ее от мятежного Рима, Мароция пошла навстречу Гвидо. А тот, на протяжении всего разговора, не покидал плена роскошного и такого удобного кресла, достоинства которого сполна в свое время ощутил его отец, блистательнейший граф Адальберт Богатый.

- Будем же торопиться, мой друг, быть может, Господь смилостивится над нами и Сполето закроет свои ворота перед Ченчи-Тоссиньяно.

- А почему Сполето вообще должно открывать ему ворота? – спросил Альберих, и тут же пожалел о своих словах, ибо Мароция вновь начала наступать на него.

- Да потому, что они впереди себя вместо тарана понесут тело убитого герцога Сполетского и замок распахнет ворота настежь, чтобы приветствовать прах своего господина и отдать ему последние почести.

- Есть и кое-что еще, что также поможет им войти в Сполето, – пискнул Климент, после пинка Мароции не изменивший своей позы.

- Что еще? – хором воскликнули Мароция и Гвидо.

- При мессере Петре был документ, свидетельствующий, что все его действия и намерения имеют благословение Его Святейшества и всякий должен оказывать мессеру Петру содействие в его благих начинаниях. Посредством этого письма были открыты ворота Орты.

- Даже если Петр войдет в Сполето, я не изменю своих намерений. Я со своим войском … с твоим войском, друг мой, – поправила себя Мароция, – расположусь лагерем между Римом и Сполето. Нет худа без добра, и братьев Тоссиньяно отныне будут разделять восемьдесят миль небезопасного для них леса.

- Вы все еще настаиваете, друг мой, чтобы при вас было не более пятидесяти моих воинов?

- На первых порах, да. Иначе у подножия сполетской крепости я буду не ранее чем через неделю. Но в дальнейшем нам, скорее всего, действительно потребуются дополнительные силы.

- Вашему маленькому войску необходим будет стратиг[68], и я буду счастлив таковым при вас быть и таковые обязанности исполнить, – сказал Гвидо. Мароция благодарно улыбнулась. При этом скривились лица всех присутствующих за исключением толстяка Иоанна.

- Мой брат, благородный и смелый висконт Ламберт, будет руководить графским двором и управлением наших земель в мое отсутствие, – продолжал Гвидо. Ламберт встал со своего кресла и почтительно поклонился брату, – Заверяю, что мой брат будет готов выслать нам помощь, если таковая понадобится. После службы шестого часа[69] мы выступим в направлении Сполето, а далее будем действовать по воле Господа и ситуации, открывающейся перед нами.

- Я думаю, что в худшем случае мой друг, благородный мессер Кресченций, окажет нам услугу и разместит нас в своем замке, – сказал Альберих, втайне надеясь своими словами вернуть расположение матери.

Кресченций поклонился и произнес дежурные слова, что для него будет честью дать приют столь благородным сеньорам, хотя втайне был оскорблен невежливыми словами Мароции.  А она, Мароция, насмешливо сказала своему сыну:

- Разум, дарованный человеку Небом, вдвойне ценен, когда проявляется вовремя. Я превознесла бы твою мудрость на всех перекрестках и под  всеми сводами стен, сын мой, если бы она была проявлена три седмицы назад во время общения с тем, кто называет себя главой Вселенской церкви.

Она повернулась спиной к сыну и направилась в свои покои, сопровождаемая графом Гвидо. Альберих и Кресченций, подобрав с пола слугу Климента, пошли к выходу. На полпути Кресченций обернулся на Мароцию с Гвидо и пару мгновений наблюдал за ними недобрым взглядом.

- Мой друг, висконт, никогда не позволяйте так обращаться с собой. Пусть даже и вашей матери, – сказал он, - Вы же мужчина и воин, сегодня она оскорбила вас, и все, кто это видел, впоследствии будут думать, что вы стерпите оскорбления и с их стороны.

Граф Гвидо был человеком слова, и через два часа, поднимая тучи опавших листьев, из крепостных стены Лукки выехали пятьдесят всадников, устремившихся по дороге, которая так хорошо была знакома многим из них, включая ту, что неслась на белом жеребце, облачившись в сверкающую кольчугу, и на поясе которой висел римский гладиус. К вечеру следующего дня они уже были в предместьях Сполето, где последние надежды Мароции рухнули – из сообщений негоциантов, встреченных ими, выяснилось, что в замок еще два дня назад вошла печальная процессия с телом убитого герцога наперевес. Процессию возглавлял сам брат Его Святейшества, который вручил мажордому замка доверенное письмо от папы. Неожиданные гости с комфортом устроились в замке и вскоре сменили охрану его сторожевых башен. Подданные Альбериха отреагировали на этот захват с почти полным равнодушием, даже нашлись те, кто надеялся теперь в лице нового владыки увидеть более достойного хозяина, чем покойный герцог. К тому же гости вели себя дружелюбно и с почтением к местным, за эти три дня в силу каких-то причин или неведомых грехов был казнен лишь капеллан герцога Альбериха. Услышав это, Мароция поняла, что копия письма покойного герцога пропала безвозвратно - она, с застывшим от отчаяния лицом, сползла со своего коня, и только целый кувшин доброго вина помог выйти ей из состояния глубокой меланхолии. Редкий случай – она не знала, что теперь ей надлежит предпринять, чтобы попытаться вернуть себе или своему сыну так внезапно уплывшее герцогство и ей до смерти хотелось громко, не стесняясь никого, и чисто по-бабьи разрыдаться.

Однако, покамест Петр оставался не более чем узурпатором, его права на герцогство должен был подтвердить сеньор, король Италии, коим в настоящий момент являлся бургундец Рудольф. Эта мысль немного приободрила ее, до недавнего времени она вела переписку с этим королем и имела основания считать его своим союзником. Все испортила эта вертихвостка Ирменгарда, над которой Мароция в свое время имела неосторожность едко пошутить, о чем теперь уже раскаивалась. Но по всему выходило и виделось это Высочайшей волею, что двум самым красивым женщинам страны, люто ненавидевшим друг друга, необходимо было искать примирения и союза. Что ж, пусть теперь уже Ирменгарда вдоволь поглумится над ней и отпустит пару-тройку насмешек, Мароция уже была готова и на это, лишь бы это помогло ей вернуть сполетское герцогство.

Из печального оцепенения ее вывел Гвидо, сообщивший, что, по словам все тех же купцов, вместе с Петром в замок герцога вошли не менее ста воинов. Очевидно, что Петр по дороге в Сполето получил подкрепление, скорее всего из Рима. Оставаться возле Сполето становилось небезопасным, людей у Мароции было вдвое меньше. Поэтому ей с неохотой пришлось принять приглашение Кресченция и проследовать в его небольшой замок, расположенный в двух десятках миль к западу от Сполето.

По прибытии в Сабину Кресченций постарался вылезти из кожи вон, чтобы своим достатком и властью произвести впечатление на взыскательных гостей. В честь графа Гвидо был устроен ужин, но настроение господ было на редкость подавленное. В течение всего невеселого праздника Мароция почти не притронулась к еде, к вящей обиде Кресченция, и только время от времени прикладывалась к кубку. Гвидо наблюдал за ней, также будучи поглощенным в свои размышления. Когда ужин закончился, Мароция была уже не в состоянии твердо держаться на ногах и ушла, поддерживаемая Гвидо и сопровождаемая все тем же недобрым взглядом Кресченция.

В спальне граф уложил свою любимую на кровать  и начал осторожно готовить ее ко сну, снимая с нее одну рубаху за другой. Мароция же, словно не замечая его действий, начала комментировать создавшееся положение и не прекратила это делать даже тогда, когда осталась перед графом абсолютно обнаженной.

- Прикажи своему брату прийти сюда, – заплетающимся голосом бормотала она, – у него же более тысячи копий. С нашим войском нам под силу будет взять Сполето штурмом и разделаться с этим Петром. 

- Это войско не твое, Мароция. Это войско Тосканы, – вдруг ответил Гвидо.

Как ни была пьяна Мароция, она удивленно вытаращила на него свои черные глаза.

- Содержание каждого воина обходится недешево, а войско уже с начала года стоит на северной границе графства. Мы не говорим ни «да», ни «нет» королю Рудольфу и моей сестре, они, между прочим, в таком же положении, как и мы, их денежные ресурсы почти исчерпаны, и, как мне сообщают негоцианты, не проходит и недели, чтобы бургундское войско не покинул какой-нибудь милес под благовидным предлогом. Они уже неоднократно просили дать им заем, ты знаешь, мы им отказали, у нас собственное войско просит есть. Хорошо еще, что в этом вопросе мой брат Ламберт целиком поддерживает меня. Но мне надо будет объясниться и перед ним, и перед баронами и раскошелиться на немалые суммы, чтобы они пришли к стенам Сполето. Я уже не говорю, про то, что все мы можем нарваться на папский интердикт,  – пояснил Гвидо.

Мароция бессильно откинулась на простыню. Господи, как так получилось, что она в одночасье лишилась всего?  Кто она такая сейчас? Она покинула свой Рим, она без сопротивления и боя лишилась титула герцогини Сполетской, она без дома, без мужа, в окружении пустоголовых детей, которые ей пока более обуза, нежели помощь, она сейчас, вот в эту самую минуту лежит, раскинув ноги, как обычная безродная наложница в каком-то замшелом замке и ее единственный верный друг, чувствуя всю ее беспомощность и никчемность, выдвигает теперь какие-то условия. «Какие условия?» - напрягла она свой, затуманенный вином, мозг, -  «Какие?».

- Войско Тосканы не пойдет за мной, ибо я никто. Чтобы твое войско пошло за мной, я должна стать Тосканой. Войско не пойдет за римской сенатриссой, но за свою маркизу ляжет костьми, – она говорила заплетающимся языком, пьяная и потому вдвойне обворожительная дрянь!

- Тоскана любит своих властителей, – ответил Гвидо, – наш край процветает и, в отличие от Сполето, мои слуги не позволят никакому прохвосту под любым предлогом расположиться в моей спальне.

- А мне, мне ты позволишь там расположиться? 

- Я это уже позволял.

- Но это ведь было на правах конкубины.

Гвидо молчал. Он довольно в свое время побегал за этой красоткой, но все его прозрачные и не очень намеки до сего дня жестко и холодно оставались без ответа. Мароции всякий раз было не до его чувств, всякий раз она была обуреваема высокими целями и распутывала чей-нибудь хитросплетенный клубок интриг. Фигура герцога Сполетского, долгие годы стоявшая между ними, на сегодняшний день исчезла в бездонном мраке Эреба, и для Мароции с Гвидо настало время определиться.

- Ты хочешь, чтобы я сама просила тебя об этом?

- Именно так, гордая и пьяная сенатрисса.

Мароция невесело умехнулась.

- А знаешь, что я тебе скажу? Я особенно зла на этого Тоссиньяно не только потому, что он украл у меня герцогство, но также и потому, что он не позволил мне лично отомстить моему мужу.  Я тоже….. тоже думала убрать Альбериха с помощью моего сына.

Гвидо молчал.

- Не боишься иметь такую жену, мой милый Гвидо?

- Я даю тебе время до рассвета, Мароция. Если ты снова откажешь мне или промолчишь, то на рассвете я покину тебя и буду молиться за твою душу. Доброй ночи!

С этими словами граф Гвидо забрал сосуд с тлеющей масляной тряпкой, который в данном замке заменял собой факел, и закрыл за собой дверь, оставив Мароцию в полной темноте. Его покои находились рядом, надо было только пересечь небольшой зал, на полу которого уже прикорнули пятеро слуг, охранявших покой хозяев. Едва Гвидо скинул с себя одежду и приготовился растянуться на своем ложе, в дверь постучали.

На пороге, слегка шатаясь, стояла Мароция, в том же виде, в котором ее оставил Гвидо. Несмотря на тусклый свет горящего сосуда, который Гвидо держал в руке, отворяя дверь, он успел увидеть, что слуги лишились сна и с любопытством разглядывают все достопримечательности своей госпожи.

- Что ты делаешь?! – зашипел Гвидо и поспешил втолкнуть Мароцию внутрь своих покоев.

- Я пришла к тебе. Такая как есть. А более при мне ничего нет. Сооовсем. Даже одежда, которую ты с меня снял, принадлежит тебе. Ах да, не тебе, я совсем забыла, а твоей могуууущественной Тоскане. Ты можешь взять меня, ты можешь прогнать меня, ибо я более никто, и все мои достоинства не лежат где-то в стороне от меня.

- Если бы я видел в тебе конкубину, я не сражался бы за тебя против всей Италии.

- Ты, – Мароция по-пьяному криво улыбнулась, жалко и с какой-то надеждой во взоре, – ты действительно любишь меня? Но что ты знаешь обо мне, несчастный?

- Что мне до этого? Я любил тебя, когда ты была герцогиней Сполетской, я любил тебя, когда ты была сенатриссой Рима и дочерью консула, я люблю тебя сейчас, моя восхитительная и ужасающая в развратности своей души пьяная конкубина, когда всю наготу твою только что лицезрели мои холопы.

 Мароция, сделав вид, что растаяла от его слов, и бессовестно нацепив на себя маску величайшего блаженства, позволила Гвидо утопить себя в его объятиях.

- Ну что же, полюби  меня теперь и маркизой Тосканской, – прошептала она, – только не пожалей!

Эпизод 25. 1679-й год с даты основания Рима, 6-й год правления базилевса Романа Лакапина

 (19-20 декабря  925 года от Рождества Христова)

На том компромиссы со стороны Мароции закончились. Как не пытался Гвидо уговорить ее вернуться в Тоскану и отпраздновать свадьбу в великолепных стенах их лукканского дворца, Мароция и слышать ничего не хотела об отъезде, не желая упускать из виду представившийся ей шанс расправиться с одним из Тоссиньяно. Вне всякого сомнения, ее ненависть к братьям Тоссиньяно-Ченчи была гораздо сильнее любви к Гвидо, и даже приданое ее будущего мужа в виде богатейшей Тосканской марки не смогло успокоить ее уязвленное самолюбие от бездарной потери герцогства Сполетского, к тому времени уже давно стараниями Альбериха растерявшего былое величие и богатство.  К ненависти Мароции примешивалась также и горькая досада от того, что ей так и не удалось лично, как она обещала, отомстить своему первому мужу, герцогу Альбериху. Петр Ченчи и здесь опередил ее, причем устранение им герцога по своему сценарию было весьма схоже с теми планами мести, которые вынашивала сама Мароция, планируя использовать в качестве оружия против Альбериха своего собственного сына.

Однако, при желании во всем можно найти положительные моменты, и Петр Ченчи, захватив Сполето, теперь оказался отрезанным Мароцией от Рима, а, стало быть, от поддержки своего всесильного брата. Поэтому Гвидо пришлось уступить мольбам Мароции и остаться вместе с ней в захудалом замке Кресченция, отдав распоряжение своему брату собрать вассалов Тосканской марки и со всей силой прийти в Сполето, чтобы сокрушительной лавиной обрушиться на засевшего там Петра. Это дело оказалось не столь быстрым и простым, как предполагал Гвидо.  Тосканские бароны неохотно шли на призыв своего сюзерена, они резонно предполагали, что сей поход вызовет гнев Рима. Кроме того, наступал волнительный и радостный период получения ренты со своих собственных вассалов и колонов, а там не за горами уже и рождественские праздники, во время которых Господом не поощрялось ведение военных действий.

Еще прежде, чем Гвидо обратился к своим вассалам, Мароция попыталась бросить клич баронам Сполето собраться вокруг нее и ее сына Альбериха, как единственно законных наследников герцогства. Однако практика передачи прав на феодальные владения по наследству в начале десятого века только-только укоренялась, в большинстве случаев сюзерен, несмотря на Керсийский капитулярий 877 года, по-прежнему считал себя вправе дарить и конфисковывать земли вассалов по своему усмотрению, в зависимости от достижений или провинностей последних. Капитулярий Карла Лысого в те годы все еще оставался прецедентом, но не правилом, а пожизненные бенефиции имели несравнимо большее распространение, чем наследственный феод. В силу сказанного, ни для кого не стало удивительным, что строптивые сполетские бароны потребовали от Мароции подтверждения ее прав на герцогство, которое она могла получить только от сюзерена Сполето, в лице итальянского короля, каковым на тот день являлся Рудольф Бургундский. 

Ну что же, настала теперь очередь Ирменгарды Иврейской торжествовать над своей ненавистной соперницей, приславшей в середине ноября к королю Рудольфу письмо, буквально сочащееся от меда и елея. Король был не очень настырен в своих попытках уговорить Ирменгарду дать свое согласие на права Мароции. Между тем, такое согласие открывало бы почти наверняка дорогу к союзу короля с магнатами Тосканы и Сполето, союзу, который мог, наверное, противостоять любой силе извне. Однако зачастую частные амбиции и соперничество настолько затмевают разум, что очевидные и полезные решения оказываются принесенными ими в жертву. Мароция, направляя свое письмо в Павию, уже глубоко сожалела о своих былых ехидных насмешках над Ирменгардой, сознавая, что в свое время совершила глупость. Ирменгарда же, чувствуя себя в этот момент настоящей вершительницей судеб, вовремя не сообразила, что своим легкомысленным капризом сама же себе подписала приговор.

Нет, она не отказала Мароции. Понимая, что за доводами Рудольфа о необходимости союза с Тосканой и Сполето, скрывается неопровержимая логика, она чисто по-женски решила немного потомить свою соперницу с ответом.

- Тем сговорчивей будет в следующий раз и она сама, и мой собственный братец, - заявила она королю и тот в итоге подчинился.

К исходу ноября Ламберту Тосканскому все же удалось собрать около тысячи копий и с таким внушительным войском пересечь границу Папского государства. Папа Иоанн не замедлил направить в адрес Гвидо и его баронов гневное письмо с осуждением военного вторжения в свои земли.  Гвидо вместе с Мароцией ответили Его Святейшеству, что Тосканское войско не имеет злых умыслов относительно его земель и подданных, что уже спустя сутки после нарушения границы тосканское войско ушло на сабинские холмы и к Терни, принадлежащему на то момент сполетскому герцогству, и, наконец, что это войско приглашено вдовой сполетского герцога для защиты ее наследственных прав от узурпатора, захватившего герцогский замок.

Спустя несколько дней из Рима последовало новое письмо, в котором Иоанн Десятый обращался уже не столько к графу Гвидо, сколько к его вассалам, утверждая, что последние находятся на папских землях вопреки законам Божьим и людским, за что он, как слуга Апостола Петра, имеет право наложить на них эпитимью и даже интердикт, если те не покинут в ближайшее время не только папские, но и сполетские земли. Относительно последних понтифик проявил особую заботу, выразив свою печаль по поводу внезапной кончины герцога Альбериха, так и не успевшего обозначить свою волю относительно наследства. До той поры, пока сюзерен герцогства не определится с кандидатурой нового правителя Сполето, Рим, устами папы, простирал над владениями герцогства свое христианнейшее покровительство. Основанием для таких действий верховный иерарх посчитал все тот же Керсийский капитулярий, который он, в отличие от сполетских баронов, безусловно, изучал и остановил особое внимание на его восьмой главе, определяющей право соседнего сеньора управлять феодом, временно потерявшим своего хозяина.

Для Мароции письмо папы прозвучало как откровенный вызов. Рим по сию пору не признал королем Италии Рудольфа Бургундского, а кроме того занял непримиримую позицию относительно расторжения королем его брака. В связи с этим, папа Иоанн сознательно опускал в...  Читать следующую страницу »
Страница:  1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11