ПРОМО АВТОРА
Иван Соболев
 Иван Соболев

хотите заявить о себе?

АВТОРЫ ПРИГЛАШАЮТ

Серго - приглашает вас на свою авторскую страницу Серго: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Борис Лебедев - приглашает вас на свою авторскую страницу Борис Лебедев: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
kapral55 - приглашает вас на свою авторскую страницу kapral55: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»

МЕЦЕНАТЫ САЙТА

Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»



ПОПУЛЯРНАЯ ПРОЗА
за 2019 год

Автор иконка Сандра Сонер
Стоит почитать Это была осень

Автор иконка Юлия Шулепова-Кава...
Стоит почитать Берта

Автор иконка Сандра Сонер
Стоит почитать Самый первый

Автор иконка Редактор
Стоит почитать Новые жанры в прозе и еще поиск

Автор иконка станислав далецкий
Стоит почитать ГРИМАСЫ ЦИВИЛИЗАЦИИ

ПОПУЛЯРНЫЕ СТИХИ
за 2019 год

Автор иконка  Натали
Стоит почитать Вот и все

Автор иконка Виктор Любецкий
Стоит почитать Сын

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать В город входит лето величаво

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Есть явление более грозное...

Автор иконка Юлия Шулепова-Кава...
Стоит почитать Ты для меня живой

БЛОГ РЕДАКТОРА

ПоследнееПомочь сайту
ПоследнееПроблемы с сайтом?
ПоследнееОбращение президента 2 апреля 2020
ПоследнееПечать книги в типографии
ПоследнееСвинья прощай!
ПоследнееОшибки в защите комментирования
ПоследнееНовые жанры в прозе и еще поиск

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К ПРОЗЕ

Вова РельефныйВова Рельефный: "Это про вашего дядю рассказ?" к произведению Дядя Виталик

СлаваСлава: "Животные, неважно какие, всегда делают людей лучше и отзывчивей." к произведению Скованные для жизни

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Ночные тревоги жаркого лета

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Тамара Габриэлова. Своеобразный, но весьма необходимый урок.

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "Не просто "учиться-учиться-учиться" самим, но "учить-учить-учить"" к рецензии на

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "ахха.. хм... вот ведь как..." к рецензии на

Еще комментарии...

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К СТИХАМ

ЦементЦемент: "Вам спасибо и удачи!" к рецензии на Хамасовы слезы

СлаваСлава: "Этих героев никогда не забудут!" к стихотворению Шахтер

СлаваСлава: "Спасибо за эти нужные стихи!" к стихотворению Хамасовы слезы

VG36VG36: "Великолепно просто!" к стихотворению Захлопни дверь, за ней седая пелена

СлаваСлава: "Красиво написано." к стихотворению Не боюсь ужастиков

VG34VG34: " Очень интересно! " к рецензии на В моём шкафу есть маленькая полка

Еще комментарии...

СЛУЧАЙНЫЙ ТРУД

Будем нашу любовь хранить
Просмотры:  181       Лайки:  0
Автор  Натали

Полезные ссылки

Что такое проза в интернете?

"Прошли те времена, когда бумажная книга была единственным вариантом для распространения своего творчества. Теперь любой автор, который хочет явить миру свою прозу может разместить её в интернете. Найти читателей и стать известным сегодня просто, как никогда. Для этого нужно лишь зарегистрироваться на любом из более менее известных литературных сайтов и выложить свой труд на суд людям. Миллионы потенциальных читателей не идут ни в какое сравнение с тиражами современных книг (2-5 тысяч экземпляров)".

Мы в соцсетях



Группа РУИЗДАТа вконтакте Группа РУИЗДАТа в Одноклассниках Группа РУИЗДАТа в твиттере Группа РУИЗДАТа в фейсбуке Ютуб канал Руиздата

Современная литература

"Автор хочет разместить свои стихи или прозу в интернете и получить читателей. Читатель хочет читать бесплатно и без регистрации книги современных авторов. Литературный сайт руиздат.ру предоставляет им эту возможность. Кроме этого, наш сайт позволяет читателям после регистрации: использовать закладки, книжную полку, следить за новостями избранных авторов и более комфортно писать комментарии".




Пятницкая, 25. (Семь эпизодов)


Михаил Кедровский Михаил Кедровский Жанр прозы:

Жанр прозы Историческая проза
384 просмотров
0 рекомендуют
0 лайки
Возможно, вам будет удобней читать это произведение в виде для чтения. Нажмите сюда.
Попытка воссоздать прожитую жизнь.

ВСТУПЛЕНИЕ

       Предлагаемый сборник рассказов (правдивых и вымышленных) посвящен дому номер 25 на Пятницкой улице в Замоскворечье. Любопытно, что он реально находится между Новокузнецкой улицей и Большим Татарским переулком. Видимо, чтобы дезориентировать наших недругов. До переезда в Останкино это был главный офис Гостелерадио СССР. Затем после распада страны в доме на Пятницкой сохранилось знаменитое Московское радио, вещавшее на заграницу, не менее знаменитый «Маяк», появились коммерческие радиостанции, газета «Время новостей» и многое прочее, включая зубопротезную клинику.

 

       При дальнейшем распиле здания на Пятницкой Московское радио, иначе именуемое «Голосом России», было ликвидировано (позднее здесь же появится его скромный аналог Радио «Спутник»), урезанный «Маяк» переехал на «Яму» (Ямское поле). К 2014 году площадку почти расчистили и собирались уже перепродавать. В доме номер 25 предполагалось разместить бизнес-центр, но на тяжелом распилочном пути возникли какие-то трудности и сейчас (май 2015) там висит лишь табличка «Международное информационное агентство “Россия сегодня”».

 

       Лично мне с некоторых пор стало ясно, что отдать этот дом в частные руки невозможно (даже у беспредела существуют границы). Здание строилось в пятидесятых годах прошлого столетия как объект КГБ, который был по каким-то соображениям перепрофилирован, но сохранил и сохраняет множество тайн, а их отечественному ворью знать не положено…

 

       То, что я пишу и, может быть, буду еще дополнять, названо рассказами, а не мемуарами. На это есть причины. Я не пользуюсь документами и никакой иной информацией, кроме той, что у меня в голове. А память зачастую выборочно и превратно относится к людям и событиям, порой она вообще изменяет человеку или назойливо твердит: «Все – плохие, ты – хороший». Короче говоря, руководствуюсь я собственными домыслами, а это и есть не что иное, как рассказы. Кроме того, неожиданным для меня оказалось, что некоторые мои знакомые трактуют известные нам события совсем по-другому и считают меня «выдумщиком» …

 

       В конце 1975 года я пришел в Дом на Пятницкой по объявлению. На работу в Гостелерадио приглашали молодых людей с высшим гуманитарным образованием. В отделе кадров у меня дружески поинтересовались, чем бы я хотел заниматься, в каком подразделении работать? Я скромно ответил: на «Маяке».

 

       – Вы шутник? Тут нужна специальная подготовка, которой у вас нет.

 

       Я так, конечно, не считал и тогда не на шутку обиделся. И только впоследствии понял, что это был вежливый намек на то, что у индивида с улицы неизбежно будут появляться проблемы со специальной подготовкой.

 

       – Есть замечательная редакция, – продолжил разговор кадровик. – Вы будете знать раньше других о самых важных и интересных событиях в стране и мире.

 

       – Как называется?

 

       – Просто главная редакция.

 

       – Так не бывает.

 

       – Бывает, юноша.

 

       – А меня туда возьмут?

 

       – Скорее всего…

 

       Перед собеседованием я заполнял пространную анкету. Инспектор из отдела кадров прочитал внимательно и спросил:

 

       – А у вашей мамы не псевдоним?

 

       – Нет, – удивился я.

 

       – Тогда так и пишите.

 

       – Как?

 

       – Девичья фамилия Зиновьева. В скобках: не псевдоним…

 

       Большинство рассказов уже написано, кое-какие еще нет. Я их буду постепенно подверстывать к существующему тексту.

 

05.05.2015

 

БИРЮКОВ

       Здание на Пятницкой напоминает трапецию. Я могу ошибаться, но ничего перепроверять не стану. Относительно узкий фасад был преимущественно заселен начальством с Сергеем Георгиевичем Лапиным во главе на четвертом этаже, финансово-административными службами на других этажах и многофункциональным залом – на девятом, где на День радио обязательно выступал Ираклий Андронников. Левое крыло принадлежало техническому корпусу со студиями, аппаратными, операторскими и режиссерскими помещениями. Правое крыло было заселено редакционными комнатами, кабинетами главных редакторов и их замов.

 

       Я работал на почетном четвертом этаже в техническом крыле. В нашем длинном и узком коридоре было два кабинета, одна операторская зала и более двух десятков так называемых «кабин», где и совершались всякие тайные дела, а в 1968 году, как рассказывали очевидцы, оттуда подавались сигналы для включения глушилок. При моем появлении специальные кнопки, которые нажимали рядовые (!) редакторы еще сохранились. В правом крыле на четвертом находились тогда две главные редакции общегосударственного масштаба – Спортивная и радиостанции «Маяк». У нас стоял милицейский пост, у них была творческая разлюли-малина.

 

       В этом коридоре, обрамленном толстыми звуконепроницаемыми дверями, я проработал около 35 лет. Летом 2014 года еще висела табличка рядом с моим кабинетом с указанием ФИО (должности указывать было не принято). Но, по словам моей бывшей сотрудницы, некогда очень даже оживленное пространство представляло собой мерзость запустения…

 

       Однако пока заканчивался 1975 год. В кабинете меня поджидал Владимир Ильич Яроцкий – на вид человек лет сорока пяти (ему исполнилось 57). Был он в хорошем расположении духа, шутил и ковырял зубочисткой в зубах.

 

       – Немного поработаете и займете мое место, – такими словами завершилась наша первая непродолжительная беседа.

 

       Главный редактор (редакции без названия, для служебного пользования – «радиоперехватов») направил меня к Бирюкову, который заведовал отделом практической работы нашего загадочного анклава, а теоретическую (писанину) –возглавлял Андреев.

 

       Андрею Дмитриевичу Бирюкову тогда было 36 лет, выглядел он старше. Мне при встрече с ним неожиданно представилось, что если полностью забинтовать ему голову, то она будет напоминать большой пинг-понговый шарик, такая она была необычайно круглая. Глаза тоже были круглые, светлого непонятного цвета. В сероватых волосах проглядывалась седина и лысина (у Яроцкого то и другое отсутствовало). Бирюков обладал уже двумя подбородками и солидным брюшком, был он среднего роста и позиционировал себя как человек вежливый и строгий. Первым делом он заглянул в свои аккуратные записи и определил ночную смену, в которой мне суждено было начинать трудовую деятельность.

 

       Узнав, что я по образованию педагог, он мне сказал, криво улыбнувшись, что мы почти коллеги. На вопрос о том, что придется делать, Бирюков сжато и четко ответил, что в следующее воскресенье мне надо подойти к семи вечера, захватив с собой шерстяное одеяло и желательно небольшого размера подушку.

 

       Из темной заснеженной воскресной Москвы я вновь попал в кабинет Яроцкого. На его месте сидел старший смены Юрий Александрович Новиков. Он был не слишком молод и не слишком стар, залихватски курчав. У него имелся тонкий и острый нос, которым он время от времени пошмыгивал. На маленьком столике, примыкавшем к огромному письменному столу, рядом с телефоном правительственной связи находился двухлитровый термос, из которого упомянутый Новиков пил не чай, а портвейн. Да он и не претворялся передо мной, занюхивая «чай» сыром.

 

       – Какая работа? – переспросил он скороговоркой с серьезным видом. – Вот завтра услышишь, какая работа, когда Виктор Ильич заорет… Какая работа? Сходи вот, помоги товарищу в одиннадцатую кабину.

 

       Это была не кабина, а какой-то мини-бункер с дверью толщиной в двадцать сантиметров, с тройными стенами, облицованными прочной покрытой лаком фанерой, кое-где в дырочку. На потолке была зарешеченная отдушина (ночью из нее подавали ледяной воздух, от которого можно было превратиться в сосульку). В помещении находился специальный стол с вмонтированным магнитофоном, которым еще, видимо, пользовался папаша Мюллер, наслаждаясь записями криков и стонов своих жертв. Впоследствии мне сообщили, что я почти угадал: немецкие трофейные аппараты были модернизированы в Венгрии. Из другой мебели тут находились стул, глубокое обшарпанное кресло, несгораемый сейф с человеческий рост и стеллаж во всю заднюю стенку для толстых папок с документами.

 

       На стуле сидел какой-то цыган, который изображал из себя зачем-то ослепшего профессора.

 

       – Я сильно ослеп, – предупредил он меня хриплым пьяным голосом. – Я совершенно ослеп, дружище! Помогите мне.

 

       – Что я должен сделать? – забеспокоился я.

 

       – Возьмите эту пленку, включите магнитофон и напечатайте на машинке суть разговора.

 

       На столе рядом с магнитофоном возвышалась могучая электрическая пишущая машинка марки «Оптима». Мнимый профессор нетвердой походкой удалился.

 

       «Суть разговора», записанная на магнитофонную ленту, была еще более безумной, чем то, что я уже успел увидеть. В Пхеньяне проходили международные соревнования по пинг-понгу. И на эту тему говорилось около двух часов подряд. Два диктора на хорошем русском языке зачитывали обращение великого вождя товарища Ким Ир Сена к участникам, приветственное послание любимого вождя товарища Ким Чен Ира, а также специальный комментарий о значении пинг-понга и идей «чучхе» (северокорейского социализма) для будущего человечества, для мира во всем мире. Потом шел обзор международной прессы, где газеты «Нью-Йорк таймс», «Гардиан», «Ди Вельт», «Жэньминь жибао», «Известия» и иные такого же уровня рассказывали о самом главном событии года, которое проходило в КНДР. Потом звучали песни бойцов народной армии, посвященные двум вождям, чучхе и пинг-понгу. Я окунулся в обстановку всеобщего помешательства.

 

       Примерно в шесть утра появился в коридоре Яроцкий. Он брел от входа усталой походкой по нашему длинному коридору в партийном пальто с каракулевым воротником, с такой же шапкой в одной руке и черным кожаным портфелем – в другой. Виктор Ильич был похож на молодого Суслова. Он вежливо с полупоклоном поздоровался со мной. Из кабинета выбежал абсолютно трезвый, умытый и чисто выбритый Новиков. Он ловко очутился за спиной шефа и, как бы сопровождая его, быстро-быстро что-то ему докладывал. Я, не зная субординации, пристроился за Юрием Александровичем. В кабинете было убрано и проветрено, на обширном столе в аккуратных стопках были разложены подготовленные материалы. Шеф, сняв и повесив пальто на вешалку рядом с дверью, уселся в солидное кресло и принялся переобуваться. Для внутреннего пользования у него имелись черные лакированные туфли. В одном   ботинке он обнаружил пробку от бутылки из-под портвейна. Стоявший в дверном проеме Новиков затрепетал и вознегодовал одновременно:

 

       – Виктор Ильич, влетела сверху через окно. Целую ночь не мог найти.

 

       – Вместо этого лучше бы работали… Бросьте ее, будьте любезны, в мусорную корзину.

 

       – Слушаюсь…

 

       Тут Юрий Александрович заметил меня и нетерпеливым движением левой руки прогнал прочь. Я пошел в роскошный туалет на четвертом этаже. Он блистал чистотой. Его убирали почти каждый час после девяти утра. Здесь всегда наличествовали туалетная бумага, салфетки, хорошее мыло, чего не было на других этажах. А все потому, что главный туалет этого здания посещали почетные гости товарища Лапина. Обнаружить их тут в такую рань было невозможно. Я встретил вчерашнего «профессора». Он стоял у огромного окна и вглядывался в морозные предрассветные сумерки внутреннего двора. Мой вчерашний знакомец казался бодрым и неторопливо попыхивал вишневой трубочкой.

 

       – Ну, как – надеюсь, справились? – улыбнулся «ослепший» и посмотрел на меня лукавым взглядом темных глаз.

 

       – Кажется, да, – ответил не без гордости я.

 

       – А я не сомневался. Герман меня зовут.

 

       Он протянул руку, и мы познакомились. Говорить было не о чем, и я спросил о первом пришедшем на ум:

 

       – Бирюков, действительно, по образованию педагог?

 

       – Нет, он по образованию велогонщик, а я – сельский милиционер, участковый. Сущая правда. Сейчас мы оба валяем дурака в Высшей партийной школе. Андрей и заманил меня сюда, в этот перманентный ужас. Отучусь и уйду.

 

       Вскоре Герман так и поступил.

 

       – А как же он стал завом? – продолжал расспрашивать я. Должность мне представлялась недостижимо высокой.

 

       – У него жена Ирина Петровна Желтова.

 

       – Ну и что?

 

       – А вы не знаете генерала Желтова?

 

       – Нет.

 

       – Командует всеми советскими ветеранами. Большой человек…

 

       В следующие четыре года я мало сталкивался с Бирюковым. Он занимался преимущественно административной работой: составлял графики дежурств, комплектовал смены. Пропускал мимо ушей замечания Яроцкого по поводу промахов сотрудников своего отдела. Он считал самым важным, чтобы они были вовремя на местах и своевременно их покидали. Андрей Дмитриевич никогда не повышал голоса, в отличие от Виктора Ильича, который орал с разной интенсивностью каждое утро. А.Д. держал с нами дистанцию, отгораживался от нас непроницаемой стеной. Порой мне казалось, что мы для него – люди второго сорта.

 

       Через пару лет ввиду текучести кадров (тяжелая работа плюс нервные перегрузки) я стал понемногу продвигаться по службе. Уже будучи руководителем смены, столкнулся со стабильными исчезновениями Бирюкова. Они сопровождались утренними звонками Ирины Петровны Желтовой (свою важную фамилию она не собиралась менять и, когда к телефону вместо Яроцкого приходилось подходить мне, представлялась просто: Желтова). И всегда она говорила не о болезни, а о каком-нибудь происшествии: то на Андрея Дмитриевича что-либо падало сверху, то появлялось какое-нибудь препятствие снизу. Однажды после такого исчезновения Бирюков появился в темных очках и с большим припудренным синяком под глазом.

 

       Сколько помню А.Д. при Советской власти, он всегда заседал в парткоме Центрального вещания на зарубежные страны (Иновещания), куда формально входила наша партийная организация. В те годы партком за редким исключением гарантировал прочное положение и продвижение по служебной лестнице. Став заместителем заведующего отделом, я возглавил парторганизацию Главной редакции без названия. Это было требование Яроцкого. Он и в партию заставил меня вступить. Не то, чтобы я принципиально не хотел, у меня просто не было никаких идейных соображений. Я жил без плана, ни к чему не стремился – во всяком случае в здании на Пятницкой, 25. Без членства в КПСС здесь нельзя было стать даже старшим редактором.

 

       Партийные дела нас с Бирюковым немного сблизили, приходилось чаще общаться. Однако до некоторых пор он по-прежнему меня к белой кости не причислял. Да так оно и было. Однако в какой-то день Андрей Дмитриевич, заменяя Виктора Ильича, позвал меня в его кабинет.

 

       – Хочешь позвонить отцу по вертушке?

 

       Он раскрыл телефонную книгу кремлевских абонентов. Олег Леонидович Кедровский отвечал в СССР за уран и всякое такое, но не был мне отцом и даже родственником. С моим отцом они были тезками. Но я воздержался от правды и мне до сегодняшнего дня немного стыдно за это. Я соврал, но как-то удачно, сказав:

 

       – Нет, не хочу. Чего я буду отвлекать человека всякими пустяками?..

 

       Мы сидели вместе на совещаниях, ездили на партийные активы в «Софрино». Я стал узнавать кое-какие подробности из жизни Бирюкова от него самого. Я узнал, что Ирина Петровна находится почти на вершине советского общества, она была инструктором ЦК КПСС, то есть по значению приближалась к министру. А вот он, Андрей Дмитриевич, в этой высокой компании был просто «мужем Желтовой». Его это сильно задевало. У них на троих с сыном была трехкомнатная квартира с двумя туалетами и двумя холлами в самом центре Москвы. А.Д. уже несколько лет копил на собственные «Жигули», а пока ездил на машине супруги по доверенности (только так, у него были свои правила). Кстати, был он классным водителем.

 

       Постепенно вырисовывалась картина того, что любил Андрей Дмитриевич и что ненавидел. Промежуточных понятий он не признавал. Бирюков как-то убеждал меня в том, что живет только ради отпуска. Самое чудесное мгновение было тогда, когда в четыре часа утра они с Ириной выезжали на машине из дома и за день почти без отдыха преодолевали километров восемьсот. Останавливались, усталые и голодные, у какой-либо закрытой для обычных людей гостиницы, принадлежавшей ЦК КПСС. Там их уже встречали, ждал роскошный ужин с изысканной выпивкой, там были такие апартаменты, которые простым гражданам и не снились, там постельное белье меняли каждые сутки. Сказочные эти отели, по его словам, располагались по всей стране, так что каждый год они выбирали разные маршруты по разным направлениям. Он мне про эту «черную икру, намазанную на осетрину», рассказывал постоянно вплоть до очередного отпуска, а возвращался из своей сказки утомленный и помятый.

 

       Ненавидел А.Д. больше всего Яроцкого. Не за то, что орет (к Бирюкову это не имело отношения), а за то, что засиделся. Бирюков ставил в вину Виктору Ильичу, что тот не умеет руководить, что лично вмешивается во все дела, а надо работать только с начальством рангом ниже, надо уметь властвовать, надо уметь царствовать и ничего в этом дурного нет. Андрей Дмитриевич ненавидел перестройку и лично Горбачева не за то, что теперь ему вменяют в вину, а за то, что дал дорогу всяким «безродным тварям».

 

       У Яроцкого была заместителем Лилия Александровна Хоткевич – жена дипломата. Она ни во что особо не вмешивалась, дожидаясь новой командировки мужа. И когда однажды она уехала в очередной длительный дипломатический вояж заграницу, Бирюков стал, наконец-то, заместителем главного редактора. Я случайно присутствовал в кабинете в тот момент, когда Ирина Петровна позвонила Виктору Ильичу по аппарату правительственной связи.

 

       – Понимаете, не от меня это зависит, – лукавил Яроцкий.

 

       На той стороне провода ему возразили:

 

       – С теми, от кого это зависит, вопрос улажен…

 

       Яроцкий сдался и жаловался мне, что ему выкручивали руки, что не хотел он брать этого праздного человека в свои замы. Прошло несколько лет. Виктора Ильича отправили на пенсию весной 1989 года. Чуть ранее я был назначен вторым замом по стечению обстоятельств, о которых будет поведано позже. Я помню, что Андрей Дмитриевич со мной несколько дней не разговаривал, потому что по служебной лестнице я сравнялся с ним, а это было неприемлемо даже с учетом «уранового» Олега Леонидовича. Но с уходом В.И. справедливость, с точки зрения А.Д., была восстановлена, он возглавил редакцию и успокоился.

 

       Виктора Ильича внесли в список на увольнение еще в январе. Список этот состоял не только из стариков, речь шла о неблагонадежных для дела перестройки руководителей, которых становилось всё больше и больше. Ирина Петровна предпринимала шаги по продвижению своего мужа, но вряд ли это имело решающее значение. У Яроцкого были враги, на него постоянно писали. Многие мечтали видеть его исключительно на покое, включая и меня, грешного. Правда, последствий этой ситуации я до конца не понимал. Честно говоря, я вообще не понимал, что до краха СССР остается около двух лет.

 

       Андрей Дмитриевич Бирюков стал главным редактором примерно в мае 1989 года, было ему около пятидесяти лет. Я остался его единственным замом и на это были веские причины. Бирюков собирался сидеть на троне и ему нужен был надежный исполнитель, знавший хорошо все участки работы. Других даже приблизительных кандидатур у него не было. Все более способные люди уже давно из-за несносного характера Виктора Ильича покинули редакцию.

 

       Придя к власти, А.Д. первым делом лично прикрутил табличку с собственным именем не на двери кабинета, а у милицейского поста при входе в коридор. Получалось, что весь коридор со всем содержимым входил в его владения, а это было далеко не так (технические службы непосредственно нам не подчинялись), это был какой-то неумный тщеславный шаг, исходящий от человека неглупого, просто он слишком долго ждал, когда перестанет быть «мужем Желтовой». Ему мерещилось, что он теперь будет на равных с другими мужчинами ее круга – и на охоте, и на рыбалке, и за дружеским столом.

 

       Вторым его делом было то, что он снял большой портрет Горбачева, висевший у него над головой, и забросил его за шкаф. Это был поступок.

 

       Третье, что он сделал, упразднил отделы по подобию Спортивной редакции. Тут смысла особого не было, кроме сокращения объема работ, а это штука обоюдоострая, но в ЦК поддержали. Он часто вызывал меня и немногих других руководителей на посиделки в кабинет, где непременно упоминал по нескольку раз, кто здесь главный редактор.

 

       А.Д. отменил гонорары за творческую работу, а ее сократил до минимума. Он исходил из той аксиомы, что никто больше начальника в редакции получать не должен (при Яроцком таких людей было несколько). За первый год правления Бирюкова примерно треть сотрудников уволилась. Новые работники понимали, что чинопочитание важнее реальных способностей и уровень профессионализма резко начал падать. Впрочем, как и по всей стране. В кабинет главного редактора теперь почти ежедневно стали заглядывать гости, чаще без производственных причин. Иногда – совсем посторонние. Один из них был егерь, обслуживавший начальство, а второй – массажист из элитного бассейна «Чайка». Приходил и руководитель Телерадиофонда. Они когда-то вместе «крутили», как любят выражаться профессиональные велогонщики. Этот смешливый дядька в первый же раз сказал, намекая на вывеску перед пунктом охраны:

 

       – Андрей, такой приемной, как у тебя, нет ни у одного президента.

 

       Я видел, как Бирюков покраснел, но табличку снимать не стал. Потом этого умника посадили за продажу американцам ценных архивных документов.

 

       Частенько наведывался к А. Д. Владимир Анатольевич Андреев, который перед уходом Яроцкого стал заместителем председателя Гостелерадио по вещанию на зарубежные страны. Как мы помним, при моем появлении на Пятницкой, 25 оба они были заведующими отделами под начальством Виктора Ильича. Андреев был в ранге замминистра, но Ирина Петровна стояла ступенькой выше на служебной лестнице и это как бы уравнивало ситуацию между двумя сослуживцами, один из которых теперь для другого являлся непосредственным начальником. Порой они вместе выпивали в бывшем кабинете Яроцкого.

 

       89-й и 90-й годы, видимо, были лучшими в судьбе Бирюкова. Он наслаждался властью – везде, где нужно, присутствовал и заседал, участвовал в мероприятиях людей из круга Ирины Петровны, не чувствуя себя бедным родственником. Первое время он еще заставлял себя с утра приходить на службу после советско-светских вечеринок, дыша тяжелым перегаром, а потом просто стал звонить мне и вечером, и ночью, сообщая, что его не будет и что придется выходить мне.

 

       Чего он не запускал, так это партийных дел. Не все они были бессмысленны. Помню, как однажды дал мне задание съездить в один из райкомов партии Москвы с требованием починить протекающую крышу в доме, где жила наша сотрудница. Я взял для убедительности с собой атлета –ответственного секретаря, и в райкоме этот вопрос был решен в течение суток.

 

       Наступил кошмарный 1991 год. Я тогда верил в роль личности в истории и считал, что, прежде всего, надо убрать Ельцина и разогнать российский парламент. Бирюков был убежден, что надо убрать Горбачева и все вернется на круги своя… Примерно в начале апреля А.Д. повеселел и с загадочным видом сообщил мне, что к концу лета, в августе, всё наладится.

 

       – Как наладится? – удивился я.

 

       – Сам увидишь, – неопределенно, но уверенно ответил он.

 

       В августе Бирюков ушел в отпуск, завещая мне ничего не менять, а главное не вздумать продавать нашу секретную продукцию (такие предложения уже поступали). Вернулся он только во второй половине сентября, когда редакция стала называться агентством «Эфир-дайджест», гриф «секретно» с материалов был снят, а милицейский пост ликвидирован. Выпускались иные сборники с иными названиями, существовала платная подписка для всех желающих и бесплатная – для новой номенклатуры. Я нарушил заветы шефа, поскольку неукоснительно и оперативно выполнял все распоряжения сверху. Возможно, это и уберегло нашу лавочку от закрытия, хотя вероятность того, что я ошибаюсь, не исключена.

 

       Андрей Дмитриевич был мрачнее тучи и недели две со мной не разговаривал, в работе никакого участия не принимал, только ходил на летучки к Андрееву.  Видимо, Владимир Анатольевич посоветовал Бирюкову переговорить со мной. А.Д. вдруг позвонил вечером мне домой и предложил завтра, после рассылки бюллетеней, с утра на машине отправиться к нему на дачу в Пушкино собирать яблоки. Ничего не помню про яблоки, но во время поездки я убедил его в своей невиновности. А он мне признался, как ненавидит теперешних выскочек.

 

       С тех пор Бирюков остался без привычных занятий. Парткомы, партактивы отменили, гостиницы и охоты передали другим людям. Ему подумалось, что это – крах. Он ошибался: это было начало нового открыто воровского этапа существования элиты, в том числе и ее прежней составляющей. Если бы он немного потерпел, то стал бы жить еще лучше.

 

       Нельзя исключать и того, что информированность А.Д. оставалась на прежнем уровне, и ему заранее было известно о снятии Андреева и назначении человека из совсем другого круга. И тогда понятно, что перед самым этим назначением, примерно в апреле 1993 года, Бирюков застрелился, как утверждают осведомленные источники, из охотничьего ружья. (По слухам, снес себе полчерепа). Утром того дня он сказал, что в полдень поедет по авторемонтным делам, потом ему куда-то нужно было за город. Говорил он абсолютно спокойно, у меня не возникло никаких подозрений. Был он бодр и даже как-то немного посвежел.

 

       А поздним вечером Ирина Петровна позвонила на работу и сообщила дежурному, что Андрей Дмитриевич скончался от сердечного приступа и попросила передать мне, чтобы я выходил с утра и предупредил Андреева. Я разбудил Владимира Анатольевича и известил о случившемся. Потом вышел на лестничную клетку и закурил (обычно я покуривал только на Пятницкой).

 

       В девять часов утра на совещании у Андреева смерть Бирюкова почтили минутой молчания. После летучки Владимир Анатольевич предложил мне и еще двум членам коллегии поехать на квартиру А.Д. В гостиной Ирина Петровна накрыла нам выпить за упокой души, рассказала, что муж вчера приехал поздно и перед сном ему стало плохо с сердцем.

 

       – Он лежит там, в комнате за стеной. Хотите посмотреть? – неожиданно предложила она.

 

       Андреев ответил за всех, что не нужно. (А ведь странно было, что труп до сих пор находится дома). Но я ничего такого тогда не подумал. Я ничего такого не подумал, когда произносил речь над гробом. А в гробу вместо головы лежал полностью забинтованный огромный шар, напоминавший увеличенный в сотню раз мячик для пинг-понга.

 

       После похорон мне позвонил тот самый Герман, который изображал ослепшего профессора. Мы с ним не виделись лет пятнадцать. Он был пьян (насколько, по таким людям трудно определить) и уверенно говорил о самоубийстве. А потом спросил:

 

       – Как вы думаете, Бирюков был полковником КГБ?

 

       Я сказал, что не знаю. Я и в данную минуту не могу понять, почему заканчиваю историю об А.Д. этим дурацким вопросом?

 

11.05.2015 – 19.04.2018

 

 

ГЛАВНЫЙ ТЕЛЕВИЗИОННЫЙ РЕЖИССЕР

       В Кремле была студия, куда приползали из своих кабинетов в конце семидесятых – начале восьмидесятых годов прошлого столетия дряхлеющие члены политбюро. Большинство из них выглядели жалкими и трясущимися существами. Со стариков стряхивали перхоть, причесывали тех, кто сам не мог, нарумянивали. Потом звучала команда: «Становись!» И тут они проявляли завидную энергию, пытаясь оттолкнуть друг друга, чтобы расположиться поближе к товарищу Леониду Ильичу Брежневу.

 

       – Встали не в том порядке! – строго одергивал их «главный режиссер». – Расставлять будем по-другому! Вам следует переместиться туда, – указывал он какому-нибудь представителю правящей верхушки, – а вы ступайте во второй ряд…

 

       Каждый старикан злился, но распоряжение выполнял. Тем более, что Леонид Ильич примирительно говорил:

 

       – Тебе виднее, Сережа, ты здесь командуешь.

 

       Сергей Георгиевич Лапин – единственный теленачальник страны – выстраивал стариков по-своему: те, кто был «покрепче», выдвигались вперед, их показывали «крупным планом». И у народа, возможно, создавалось неверное впечатление. Немногие, скажем, понимали, что вторым человеком в партии долгие годы считался Арвид Янович Пельше (вот и компьютерный редактор этого не знает, подчеркивая его имя красной волнистой линией). А всё потому, что руины выглядели краше, чем этот человек.

 

       Дальше начиналось мероприятие: Леонид Ильич, например, пытался нацепить звезду Героя Социалистического Труда на Константина Устиновича Черненко (1981), дважды она соскальзывала на ковер.

 

       И дважды, чуть не плача, Брежнев произносил с характерным покашливанием: «ё-моё». Лапин его успокаивал и заверял, что никто не заметит, что покажут в лучшем виде. И показывали. Прикрепляла награду женщина-ассистент, которую потом убирали из кадра, а Л.И. только дотрагивался до пиджака Черненко и как бы "разглаживал" уже висевшую звезду...

 

        А ты там был? Могут спросить меня. Видел собственными глазами? Я там не был, но видел собственными глазами. Моему шефу Виктору Ильичу Яроцкому полагался по статусу так называемый «спецканал», по которому шли прямые реальные трансляции, а я дежурил довольно часто в его кабинете у правительственного аппарата связи и заодно глазел в особый телеящик. Специальный канал предназначался не для того, чтобы телевизионное и иное пропагандистское начальство надрывало животики, ему было не до этого, а чтобы своевременно собирать отклики на то или иное событие, готовить оперативные комментарии.

 

       Кроме того, я слышал лично от С.Г. Лапина, как трудно ему даются эти «постановочные эффекты высшей категории». Я приносил председателю Гостелерадио СССР с 1979 года почти каждое воскресенье «секретные материалы» и сидел в его просторных хоромах на четвертом этаже в здании на Пятницкой, 25  иногда по часу в ожидании того, когда он прочтет всю подборку и распишет, кому какой текст отослать. Я был ему не ровня, и он не стеснялся рассказывать мне о том, что я уже смотрел, не имея на то права, по запретному телеку.

 

       Честно говоря, мне, дураку, было смешно наблюдать за этим цирком. Не ведал я, чем закончится «представление». 

 

14.02.2018 – 24.02.2019

 

 

ТОВАРИЩ ПЕЛЬШЕ

       – Вы знаете, Михаил Андреевич, – говорит Брежнев Суслову, – товарищ Пельше сам себя не узнаёт.

       – Не может быть.

       – Иду по коридору, навстречу – Арвид Янович. Я его останавливаю: «Здравствуйте, товарищ Пельше». Он отвечает: «Здравствуйте, Леонид Ильич, но я не товарищ Пельше» ...

 

       Я вспомнил этот анекдот ранним утром 30 мая 1983 года, когда Би-Би-Си сообщила, что умер Пельше. Я отвечал за блок новостей, а наш шеф Виктор Ильич Яроцкий перекраивал в тот момент текстовую часть оперативного сборника. В Яроцком сидел дух противоречия, и выпускающему, бегавшему по длинному коридору и забиравшему в редакторских кабинах свежую информацию, доставалось всякий раз, когда он заглядывал в кабинет главного редактора. Выпускающий был двухметровый атлет и сильно потел.

 

       – Алексей, вы чем занимались – борьбой или боксом?

 

       – Борьбой, Виктор Ильич.

 

       – И вас все время клали на лопатки?

 

       – Порой бывало.

 

       – Вот видите, все время клали на лопатки. А почему? Потому что в вас нет пропагандистской злости...

 

       Я не стал включать печальную новость, поскольку отсутствовал второй подтверждающий источник. К тому же мы обычно раньше других узнавали о смерти членов политбюро и иных высших функционеров. Нам заранее (до оповещения советского народа) звонили кремлевские референты и просили вычеркнуть такую-то фамилию из списка. (У нас имелся специальный реестр из получателей «секретной информации»). Через дня два-три следовало, как правило, официальное уведомление. Правда, дело происходило в понедельник, и я не мог вспомнить, бывали подобного рода звонки по выходным.

 

       – А где про Пельше? –  спросил Яроцкий. Я подсел к его огромному столу (на котором атлет ночью тайно спал) с предложениями по новостному блоку. – Где-то промелькнуло сообщение в сводках…

 

       Я изложил ему свои доводы.

 

       – Ерунда, не будут врать – не тот случай. Поставь на первое место.

 

       Я подчинился.

 

       Шеф придерживался строгого распорядка дня, который уберегал его от невзгод. В девять ноль-ноль он первым был на приеме у Лапина – председателя Гостелерадио СССР. С десяти до одиннадцати читал газеты. В одиннадцать ходил обедать в нашу лучшую в Москве столовую, в два часа пил чай в буфете на третьем этаже, в три – слушал новости Би-Би-Си на английском, затем проводил летучку с ночной сменой и отправлялся домой, чтобы в пять или шесть утра быть снова на капитанском мостике…

 

       Он обедал, а я сидел на телефоне и в редакцию позвонил человек, представившийся помощником Пельше.

 

       – Арвид Янович жив и находится на даче.

 

       – Сейчас исправим, – солгал я.

 

       А как можно было исправить, если весь тираж давно уже был разложен по конвертам, передан фельдъегерю, который на черной «Волге» развез бюллетени по адресам?

 

       Отобедав, Яроцкий в благодушном настроении вернулся, ковыряя зубочисткой в зубах. Я, сильно встревоженный, доложил главному редактору о звонке по кремлевскому аппарату.

 

       – Что за идиот? Зачем ему это понадобилось?..

 

       Пельше на самом деле умер 29 мая, то есть на день раньше до всей этой истории. Вопрос – зачем нужно было что-то скрывать – остается для меня до сих пор загадкой…  Несколько лет спустя один сведущий человек сказал мне, что британское посольство, находившееся в те годы на Софийской набережной, прослушивало каждый чих в Кремле и ошибки быть не могло...

 

02.08.2014 – 25.02.2019

 

 

СЫН СТАЛИНА

       Случился очередной утренний скандал в нашем дружном семействе. Сначала Виктор Ильич Яроцкий ударил металлической линейкой Юрия Ивановича Можаева по толстым рукам, которые тот по неосторожности положил на обширный стол главного редактора. Юрий Иванович по основной профессии был «искусствоведом в штатском» (в свое время присматривал за Ростроповичем и Вишневской), затем пять лет играл в пинг-понг в советском посольстве в Вене с Сергеем Георгиевичем Лапиным. Лапин, будучи председателем Гостелерадио СССР, пристроил своего спарринг-партнера к нам.

 

       Повод был пустячный. Можаев передал Яроцкому подборку новостей, подготовленных дежурным выпускающим, и присел на стул рядом с креслом начальника, чтобы выслушать его замечания. Главный редактор принялся читать, неодобрительно фыркая и работая нещадно карандашом над текстом, а потом неожиданно спросил:

 

       – Как перевести с немецкого «каценеленбоген»?

 

       Такова была фамилия одного известного западного политолога.

 

       – Кошкин, – глуповато заулыбался Юрий Иванович и получил по рукам той самой линейкой, но перенес удар стоически, не поморщившись.

 

       – Кошачьи локотки. Вы и язык за десять лет не удосужились в Вене выучить?

 

       Можаев решил правильным промолчать, чтобы не отведать еще раз металлической линейки. Яроцкий кончал когда-то немецкую школу при Коминтерне. Его отец был переводчиком с русского на английский, поскольку при товарище Сталине подобные переводы не доверяли иностранцам.

 

       Покончив с новостями, Виктор Ильич уткнул свой утиный нос в основной текст информационного бюллетеня, и Юрий Иванович перестал для него существовать, чем и воспользовался, тихо покинув зловещее пространство.

 

       Бюллетень обычно подвергался основательной переделке, порой только для того, чтобы показать, кто тут кого важнее. Но сегодня происходило нечто другое. Грозный начальник стал принюхиваться, а я ничего такого не чувствовал. Если дежурным выпускающим была бы дочка непростого генерала Татьяна, то пахло бы валерьянкой, но сегодня дежурил человек-гора по имени Алексей. Он от напряжения сильно потел и заранее устраивал тщательное омовение в прекрасном туалете на четвертом этаже, даже если не было горячей воды. И делал это как раз незадолго до прихода Яроцкого в редакцию.

 

       Я сидел напротив за журнальным столиком. К тому времени Виктор Ильич почти не мог без меня обходиться. Во-первых, ему нужен был зритель, чтобы иметь вдохновение в своих бесконечных проделках; во-вторых, я научился находить подобие примирения в ситуациях, казалось бы, безнадежных. Точнее, я верил, что нахожу его. На деле выносить такого рода скандалы за пределы редакции было смерти подобно для самого же руководителя, и он с трудом, но удерживал себя от полного бешенства.

 

       – Что-то не так? –  поинтересовался я, глядя на его сверхчувствительный нос.

 

       – Мерзость какая-то, не могу читать, – буркнул он.

 

       Тут в дверном проеме имел неосторожность появиться вспотевший Алексей с какими-то новыми бумагами.

 

       – Где вы были? – возвысил голос Яроцкий.

 

       – Мне трудно сказать.

 

       – Что за тайна?

 

       – Виктор Ильич, я забежал в уборную.

 

       – Меня это не интересует. Куда вы смотрели?

 

       – Куда? – испугался атлет и две большие капли пота упали с его лба.

 

       – Какой идиот написал? Глядите! Сюда! Сюда! Сюда! Дж. Хау! Какой Дж. Хау? Он же барон. Сэр Джеффри! Сэр Джеффри Хау! Вбейте себе это в свою пустую башку!

 

       Яроцкий задохнулся от негодования.

 

       – Машинистка опечаталась, – попытался оправдаться Алексей.

 

       – А вы здесь за болвана в польском преферансе?!

 

       Главный редактор с чувством омерзения смахнул всю ночную работу на пол; листочки разлетались, а дежурный выпускающий их аккуратно стал собирать. Потом с неуместным почтением водрузил стопку на прежнее место. Начальник продолжил чтение как ни в чем не бывало. Но минут через десять опять задергал носом от нестерпимой мысленной вони и самым провокационным образом вновь смахнул стопку на ковер.

 

       И тут неожиданно для себя я закусил удила и повысил голос до фальцета:

 

       – Алексей, не смейте больше поднимать и вообще покиньте помещение.

 

       Человек-гора был несказанно рад этому, поскольку истязания временно прекращались. Он поспешил отправиться в курилку до новых указаний.

 

       Я также покинул кабинет и успел дойти до конца коридора, когда услышал за спиной жалобный, но не потерявший достоинства голос Виктора Ильича:

 

       – А кто сборник понесет в типографию?

 

       – Секретарша, – ответил я непреклонно.

 

       Действительно, возможно, впервые в истории Главной редакции мониторинга Гостелерадио СССР сборник информационных материалов под грифом «секретно» вышел в виде неправленого черновика с «Дж. Хау» вместо «сэра Джеффри Хау», но никто из высших чиновников-получателей ничего не заметил, да и, естественно, не мог заметить, поскольку каждый из нас (из тех, кто еще оставался в этом сумасшедшем доме) работал на совесть.

 

       Я зашел в нашу комнату. Можаев смотрел на меня с нескрываемым любопытством. Он жевал свои всегдашние сухарики. На его «израненных руках» было еще трое таких же, как и он, толстых людей – жена, взрослые сын и дочка. При немалой зарплате денег не хватало, и он отказался от нашей роскошной столовой, где самый приличный обед, какой подадут не во всяком ресторане, обходился в пределах одного рубля двадцати копеек. Я собрал кое-какие вещички.

 

       – Ты куда? – спросил он.

 

       – Прогуляться. Юрий Иванович, спрячьтесь куда-нибудь.

 

       – Зачем?

 

       – Некому нести оригинал в типографию.

 

       – Так я отнесу.

 

       – Ну, как хотите...

 

       Я почувствовал вдруг совершенно осязаемо ласковые объятия свободы. «На волю, на волю!» – бормотал я про себя, спускаясь по широкой лестнице. Такой легкости и теплоты в душе я больше никогда не ощущал.

 

       Мне удалось спуститься только до второго этажа. И тут чья-то рука легла мне на плечо и заставила вздрогнуть.

 

       – У тебя переутомление. Ну, чего ты раскричался? – пожурил меня Виктор Ильич…

 

       Текучка кадров в нашей Главной редакции в 1983 году усилилась. Наступил конец и моему смирению, убеждал я себя. Надо было уходить. Но куда?

 

       Я позвонил Лилии Александровне Хоткевич в Дирекцию информации. Я у нее года три назад просил рекомендацию в партию. И это не было карьеризмом. В идеологических организациях, к каковым мы относились, беспартийных не брали даже в старшие редакторы – первая скромная ступень хоть какого-то роста. Эта приятная женщина лет сорока пяти проявляла ко мне некоторую симпатию. Когда я пришел за характеристикой в год Московской Олимпиады, она произнесла загадочную фразу: «Миша, мне нетрудно написать эту бумажку, но хорошенько подумайте о неприятностях, которые у вас могут возникнуть в будущем из-за моей фамилии». На еврейку она не была похожа, а другие «фамильные проблемы» мне тогда были неведомы. Теперь могу предположить, что речь шла о перманентном «польском вопросе». Однако он набрал откровенную силу после упразднения КПСС ...

 

       Когда я только появился в этом «орущем ужасе», Лилия Александровна была замом Яроцкого. И, подменяя его, приходила на работу не к шести утра, а к восьми, не утруждала себя правкой ради правки, а ознакомившись с материалами, просто ставила визу. Все это происходило при абсолютной тишине. Потом она уехала с мужем в Грецию, где он, будучи на дипломатической работе, неожиданно скончался. Вернувшись, Хоткевич пошла в заместители к демократичному Александру Сергеевичу Плевако, который в нынешнем веке больше известен как внук знаменитого художника Василия Верещагина. Почему он скрывал свое истинное родство до поры до времени, мне не совсем понятно.

 

       При разговоре Лилия Александровна сразу же спросила:

 

       – Яроцкий достал?

 

       Отпираться было бесполезно и неразумно. Она являлась известным его недоброжелателем. Подсознательный расчет действовал во мне, видимо, в автоматическом режиме.

 

       – У Плевако сейчас мест нет.

 

       Александр Сергеевич, который, как я упомянул, стал на старости лет Плевако-Верещагиным или наоборот, возглавлял тогда огромную информационную службу Иновещания, куда уже перекочевали некоторые мои коллеги из нашей редакции.

 

       – У Плевако мест нет, – размышляла вслух Хоткевич, – но есть Каплан.

 

       – Какой Каплан?

 

       – Борис...

 

       Я вошел в огромный кабинет главного редактора литературно-драматического вещания Центрального телевидения. В «Останкино» помещения были много просторнее, чем у нас, на Пятницкой. Но они казались нежилыми, недостроенными. В этом была доля правды, поскольку новый телевизионно-радийный комплекс, который начали возводить в начале 60-х годов, едва-едва успели привести в некоторый порядок лишь к Олимпиаде. Дорогой персидский ковер прикрывал голый бетонный пол, но кое-где этот предательский серый бетон из-под него выглядывал.

 

       Из-за стола, казавшегося прибежищем цивилизации в этом пиратском гроте, вышел Константин Степанович Кузаков, седой моложавый старик, напоминавший графа Монте-Кристо из-за чудовищной тайны, которую он нес на своих плечах. Я помню, что именно так подумал тогда. Почему – и сам бы себе не мог ответить. Он пожал мне руку со словами:

 

       – За вас просил Каплан, а он – опасный человек.

 

       Я растерялся, подумав, что опять попал куда-то не туда. Я относился к так называемому «испуганному поколению». Яроцкий меня стращал Сибирью, где места хватит всем. Я читал запрещенные книги Солженицына, Зиновьева и Амальрика, за хранение которых полагалось до пяти лет общего режима. Я задал себе фантастический вопрос, не является ли Каплан родственником той самой Каплан, которая стреляла в Ленина. Но тотчас отверг подобную чушь и промолчал. Пояснение последовало самое неожиданное:

 

       – Он любит женщин...

 

       Много позже я выпивал с Лазуткиным (зампредом Гостелерадио и первым начальником небезызвестного Доренко). Валентину Валентиновичу по долгу службы полагалось знать многие внутренние тайны. И он фразу Кузакова объяснил просто:

 

       – Тогда КПК (Комитет партийного контроля) был завален различными неприглядными историями, в которых аморалка (любовная связь на стороне) шла на первом месте, обгоняя коррупцию. Лапина и других теленачальников нередко вызывали в КПК на ковер по такого рода разбирательствам и отчитывали как школьников ...

 

       После паузы разговор продолжился в спокойных будничных тонах:

 

       – Но без Бориса Соломоновича я как без рук. Присаживайтесь.

 

       Я уселся в предложенное кресло, находившееся метрах в десяти от «постамента», как я мысленно обозначил стол, за которым сидел Кузаков, и все прочее, окружавшее его, – стеллажи с какими-то экзотическими предметами, несколько телевизоров, книжный шкаф и этажерки. Создавалось впечатление, что он водрузил себя на какой-то невидимый пьедестал.

 

       Константин Степанович вновь заговорил, речь его была гладкой и абсолютно ясной, хотя я самого важного, видимо, не понимал из-за охватившего меня волнения.

 

       – Совершенно не зная вас, скажу, что пока вижу один несомненный плюс в вашей кандидатуре: вы знакомы практически со всем руководством Гостелерадио. Минус состоит в том, что Каплан планирует вас на должность ответственного секретаря, которая вам может показаться заманчивой. Но в условиях нашей главной редакции она имеет весьма специфическое значение, при сохранении, так сказать, материальной составляющей. У нас ответственный секретарь не занимается организационными вопросами. Или, точнее сказать, в них вкладывается иной смысл.

 

       Я с некоторым недоумением посмотрел на Кузакова.

 

       – У нас ответственный секретарь не пишет проектов деловых бумаг, не составляет графики дежурств или графики отпусков, не оформляет ведомостей, не выписывает гонораров; достать необходимое оборудование и оргтехнику – так же не входит в его задачи, как и общение с отделом кадров; он не руководит редакцией, когда в командировке или отпусках находятся главный редактор и его заместители. У нас этим занимаются другие люди.

 

       – Что же он делает?

 

       Возникла новая пауза, и он посмотрел на меня темными инфернальными глазами так, что мне стало не по себе.

 

       – Он, широко улыбаясь, встречает гостей, а гости у нас все именитые, капризные, хуже любого начальства. Они подъезжают на машинах к парадному подъезду, а ответственный секретарь поджидает, помогает поднести вещи, развлекает разговорами, пьет с ними кофе и иные напитки в ожидании, когда их сможет принять Каплан. Поздравляет их с днем рождения, рассылая ежегодно тысячи открыток и телеграмм. Болтает с ними по телефону, согласно разработанному Капланом графику.

 

       – Кто же эти гости? – глуповато спросил я.

 

       – Великие литераторы, музыканты, художники, режиссеры, артисты – все, кого определит таковыми Каплан.

 

       – А вы, а Лапин, а Мамедов? – все более изумлялся я решающей ролью Каплана.

 

       – Мы Борису доверяем, – уклончиво ответил он, но довольно хмуро.

 

       Я вновь, грешным делом, вспомнил про Ленина и женщину, которая в него стреляла…

 

       Борис Соломонович сидел в комнатушке, похожей на диспетчерскую. Выделялся он большими ушами и нагловатой, но добродушной улыбкой. Звонили сразу пять или шесть телефонов. Каплан бодро и весело отвечал не менее, чем по двум, одновременно курил, пил чай и ел пирожные, которые равномерно подносила к его рту секретарша, чередуя их с бумагами на подпись. Он кивком предложил мне сеть и иногда успевал бросать реплики в мою сторону:

 

       – Ну, как старик?.. Орел... Не гневался?.. Возьмет, никуда не денется... Нагнетал величие?

 

       – Чуть-чуть, – торопливо вставил я.

 

       – Им положено...

 

       Я вышел в темноватое заснеженное пространство у пруда. Справа от меня в небеса уносилась знаменитая башня. Я брел, не ведомо куда, уносимый еще дальше сладкими мечтаниями. Потом оказался в пивнушке, воспетой в «Альтисте Данилове». В фантазиях я общался с Любимовым, Тарковским, Трифоновым и иными властителями тогдашних дум. Конечно, легче было ублажать себя пустыми грезами, нежели добиваться чего-то реального. Но почему нужно добиваться, а не просто честно работать?..

 

       Я позвонил через две недели, как и велел Каплан. Была весна, мое назначение отложили на лето. Летом мы снова встречались с Кузаковым. Был мертвый сезон. Он из начальства, казалось, один находился в редакционном здании. Даже Каплан куда-то исчез. Мы бродили с Константином Степановичем по пустым длинным коридорам, у него был пеший моцион, и он проверял километраж по шагомеру, который был вмонтирован в наручные часы. 

 

       – Осенью обязательно встретимся, – обещал он на прощание…

 

       В сентябре, как он и обещал, мы встретились. В кабинете Виктора Ильича Яроцкого. Кузаков встал и пожал мне руку. Мой шеф-крикун благодушно молчал.

 

      – Мы решили сделать вас заведующим отделом, – сказал Константин Степанович.

 

      – Где? – глуповато поинтересовался я, опешив.

 

      – Здесь. Я хотел вас взять к себе под давлением Каплана, но Витя говорит, что пожалуется в партком за беспринципное переманивание кадров...

 

      Вскоре Яроцкий написал соответствующую бумагу на имя Сергея Георгиевича Лапина. Меня утверждали на коллегии в конференц-зале на третьем этаже, Виктор Ильич докладывал о моем доблестном трудовом пути. Лапин вспомнил, что и Константин Степанович Кузаков меня рекомендовал. «Ну, тогда нет проблем», – раздалось несколько голосов членов коллегии. В общем удавка на моей личной жизни продолжала затягиваться.

 

      Через несколько месяцев утром во время очередного разбора полетов, Виктор Ильич, сам пожелав разрядить обстановку, сказал, когда мы остались одни:

 

      – А ты знаешь, кто такой Кузаков?

 

      – Понятия не имею.

 

      – Сын Сталина.

 

       Тогда это считалось тайной, а в девяностые годы уже не скрывалось.

 

14.09.2014 – 26.02.2019

 

 

ЯРОЦКИЙ

        Весной 1989 года исполнилось тринадцать с половиной лет с тех пор, как Провидение направило меня в самую настоящую тюрьму – на главную секретную информационную службу СССР. Называлась она по-другому, а официально вообще никакого наименования не имела и работала на власть, высшим представителям которой в те времена по особой подписке рассылался правдоподобный обзор событий в стране и мире. Остальные люди, как и сейчас, искали крупицы истины в потоке пропаганды.

 

       Рассказ мой не о том. У меня сложилось тогда настроение, что все эти тринадцать с половиной лет я отбывал наказание. Я мрачно говорил сам себе, что и сроков таких у нас не бывает: после десятки – расстрел. Не кривя душой, скажу: я был очень несчастен. Похвастаться своим положением я мог в узком кругу близких как носитель государственных тайн, это меня выделяло. Но для думающих людей эти тайны являлись секретом Полишинеля. Да и сладость хвастовства – вещь эфемерная, ею сыт не будешь, а за любой сладостью обязательно скрывается горечь. На удовольствия нужно время, а я им не располагал.

 

       Я абсолютно не принадлежал самому себе, жизнь моя практически не делилась на работу и дом. Домой я приезжал на несколько часов поспать и уже к пяти утра следующего дня должен был находиться в здании на Пятницкой, 25. В моей карьере встречались периоды, когда не удавалось получить ни одного выходного за пару месяцев.

 

       Я уже дорос до того, что мог с женою ездить в правительственный санаторий на Валдае, но это был лишь соблазнительный миг на фоне изнуряющих и беспросветных будней. У меня не было сил и времени заниматься полученной мною дачей в сорока километрах от Москвы, спокойно сесть за письменный стол и написать книгу, сходить в театр или в кино, даже телевизор посмотреть не получалось. Порой я не успевал как следует поесть. У меня все чаще появлялась мысль каким-то образом исчезнуть из тягостного недоброжелательного мира, иногда – наложить на себя руки, но так, чтобы было не больно.

 

       И тут, весной 1989 года, появилась надежда, что скоро от моих страданий не останется и следа. Однажды поздним вечером меня вызвали в партком Центрального вещания на зарубежные страны, куда входила наша партийная организация. Секретарь и внук остзейского барона Георгий Вирен достал из сейфа список руководящих кадров, которые подлежали увольнению.

 

       Я взглянул на протянутый листок и в первой десятке на вылет обнаружил Виктора Ильича Яроцкого. В этом человеке сконцентрировались, как мне представлялось тогда, причины всех моих невзгод. Один местный мудрец как-то нам сказал: если бы не Виктор Ильич (даже за глаза его не называли Витя или Витёк), мы могли бы ничего не делать, поскольку нас никто не смог бы проверить. Я лет десять с нетерпением ждал, когда Яроцкого отправят на пенсию. И вот – свершилось! Вернее, свершалось.

 

       – Зачем ты мне это показываешь? – спросил я у Вирена, пытаясь скрыть волнение.

 

       – Формально партийная организация должна дать согласие.

 

       – А если не даст? – поинтересовался я, всё еще не веря тому, что происходит.

 

       – Документ секретный, и у тебя нет возможности у каждого коммуниста спрашивать, что он думает по этому поводу. Просто завизируй от имени партбюро, я там галочку поставил.

 

       – А если не завизирую?

 

       – Александр Никифорович Аксенов утром подписал приказ. Ничего изменить нельзя, будут неприятности…

 

       Аксенов был тогда председателем Гостелерадио СССР.

 

       Я подписал, но провел тяжелую ночь. Пытался сообразить: сказать или не сказать завтра шефу о приказе. И к однозначному выводу так и не пришел. А что сказать? Дело сделано и не мной, успокаивал я себя. Да, добрались до неприкасаемого Яроцкого! А ведь его отец работал в Коминтерне, лично был знаком со Сталиным. Сам же Виктор Ильич принадлежал к настоящей элите, пять лет сидел в Лондоне атташе по культуре…

 

       Утром, когда нервы были на пределе, а в кабинете шефа раздавались яростные вскрики по поводу и без повода при формировании сборника оперативных сообщений, не было предлога переговорить. Такой разговор казался неуместным. И я думал: пусть сначала сходит на доклад к Аксенову. Может быть, тот ему и озвучит неприятную новость. А если нет, то по возвращении от председателя придется выложить все как есть. И выслушать в свой адрес выдающиеся оскорбления.

 

       Около девяти часов утра Виктор Ильич направился бодрой походкой на доклад к председателю, который сидел на нашем четвертом этаже. Бумаги у Яроцкого были сложены в малиновую папочку с жирной черной надписью в верхнем правом углу «Сов. секретно». В 71 год Виктор Ильич выглядел на здоровые шестьдесят. Густые слегка посеребренные сединою волосы, лицо гладкое с едва заметными морщинками, прямая осанка, элегантный костюм… Конечно, наорется досыта, напугает нас до смерти, выпустит весь свой яд из себя – и ему хорошо. Мне 37 лет, а я абсолютно седой неврастеник. Нет, ничего ему не буду говорить…

 

       Доклад у председателя обычно длился от двадцати минут до часа. Я в это время заходил к себе в кабинет, брал г... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2


13 сентября 2020

0 лайки
0 рекомендуют

Понравилось произведение? Расскажи друзьям!

Последние отзывы и рецензии на
«Пятницкая, 25. (Семь эпизодов)»

Нет отзывов и рецензий
Хотите стать первым?


Просмотр всех рецензий и отзывов (0) | Добавить свою рецензию

Добавить закладку | Просмотр закладок | Добавить на полку

Вернуться назад








© 2014-2019 Сайт, где можно почитать прозу 18+
Правила пользования сайтом :: Договор с сайтом
Рейтинг@Mail.ru Частный вебмастерЧастный вебмастер