В Лондоне 1941 года

• Размер шрифта

  Размер шрифта: 15

• Отступ между абзацем

  Отступ между абзацем: 0

• Межстрочный отступ

  Межстрочный отступ: 24

• Межбуквенный отступ

  Межбуквенный отступ: -0.3

• Отступы по бокам

  Отступы по бокам: 0

• Выбор шрифта:Times
  Arial
  Calibri
  Courier
  Georgia
  Roboto
  Tahoma
  Verdana
  Lora
  PT Sans
  PT Serif
  Open Sans
• Включить ночной режим
• Цвет фона
• Цвет текста
• Сбросить настройки

В июле 1941 года среди нацистов царила удивительная эйфория и даже, возможно, некоторая расслабленность. Им казалось (абсолютному большинству), что Россия через два-три месяца рухнет и перестанет существовать как субъект международной политики. Британия, естественно, запросит мира. И немцы, чтобы подсластить горькую пилюлю англичанам, провозгласят Варшаву вольным и свободным городом. Они подготовились заранее – ведь столицу оккупированной Польши так официально и не включили полностью в состав Третьего рейха, обозначив туманным наименованием «особая территория».

Международный аэропорт «Окeнце» к юго-западу от Варшавы немцы привели в порядок и реконструировали. В зале вылета яблоку негде было упасть. Все билеты на рейс в Стокгольм были раскуплены, и среди пассажиров Сидонин приметил несколько богатых иудеев, не посчитавших нужным подстричь пейсы – а ведь уже существовало гетто, и работала машина уничтожения.

Добродушный мистер Биддл, сопровождавший полковника, здесь себя чувствовал как рыба в воде, к нему проявляли почтение. В оптимистическом сценарии победного шествия по миру на данном этапе нацисты отводили американцам роль вялых наблюдателей, которые, в конечном счете, должны были оценить «миротворческие усилия» фюрера и, как минимум, не мешать его планам по справедливому переустройству земного шара.

На противоположной стороне летного поля расположился густой и казавшийся огромным лес. Полковник вглядывался в него, и его тянуло туда, будто там можно было спрятаться от происходящего.

– Как вы считаете, у русских неплохая авиация?– спрашивал мистер Биддл.

– Русские летали еще при Иване Грозном,– ответил полковник.

– Ну, это старая история,– улыбнулся посол.

– В 1913 году в Российской империи построили первый в мире пассажирский самолет. Американцы опоздали на 12 лет, их модель уступала по всем показателям.

– В общем, вы не желаете отвечать по существу,– констатировал Энтони Биддл, но нисколько не расстроился.

– А мы на чем полетим?– в свою очередь поинтересовался Валентин Александрович.

– Скорее всего, на Ди-Си 3. Прескверная посудина. Летающая гробница под названием «Дуглас».

– Немецкие истребители не собьют нас?

– У них благородство победителей. «Да поезжайте куда хотите,– говорят они нам,– все равно вы никуда не денетесь».– Дрексель Биддл состроил кислую физиономию и продолжал: – До Швеции будет полный порядок. Что касается полета на Британские острова, тут опаснее, но все же с американцами войны нет, и нацисты ее явно не желают. Можно, конечно, лететь в нейтральный Дублин, но слишком далеко, и он наводнен германскими агентами. В Стокгольме их тоже немало, но ведут они себя очень аккуратно даже по отношению граждан тех стран, с которыми воюют.

Мистер Биддл красовался в темном сюртуке, в белоснежной рубашке со стоячим воротничком и черной бабочке. Сидонин был в желтоватом летнем костюме, в такого же тона средних размеров галстуке и сиреневой сорочке. Оба они напоминали бодрых джентльменов со слегка седеющими густыми шевелюрами.

Проверка документов и досмотр багажа прошли без эксцессов. Посла подобная процедура вообще не касалась.

В Стокгольме Биддла задержали в посольстве США по каким-то срочным делам. Он выкроил немного времени, чтобы проводить полковника.

– А вам хотелось лететь в Лондон?– спросил Сидонин.

– Признаться, не особенно. Там – бомбежки и этот вездесущий де Голль,– пошутил он.– Но вот что вам следует помнить: Александр Александрович, хоть и надел на себя сумрачный плащ Чайльд-Гарольда, думается, во многих вещах разбирается лучше нас с вами. Учтите это...

При подлете к полуразрушенному аэродрому «Хестон» в западном пригороде британской столицы лай зениток вдруг прекратился. Стюард сообщил пассажирам, что американцам дают «коридор»...

В Лондоне Сидонин прежде всего заглянул в отделение главного почтамта, именуемое «Кинг Эдвард билдинг». Оно находилось неподалеку от собора Святого Павла и одноименной станции метро «Сент-Полс». (Лондонское метро использовалось отнюдь не столь интенсивно, как до войны, от бомбежек туда не прятались, в полупустых вагонах курили, некоторые станции вообще не работали; произошло это от удачного удара немецкой авиации, когда воды Темзы затопили несколько тоннелей и подземных вестибюлей).

В почтовом отделении по-прежнему практиковалась услуга «до востребования», несмотря на растущую среди населения шпиономанию. Протянув подготовленное канцелярией Энтони Биддла удостоверение, Валентин Александрович получил на свое имя письмецо и жетон на выдачу в специальной кассе зала тысячи фунтов – суммы для того времени немалой.

В невнятном тексте речь шла о нескольких туристических маршрутах, и содержался перечень мостов, поврежденных или уже рухнувших. В приписке из двух предложений говорилось: «Ищите обходные пути. Остановка в отеле с тем же названием». Насчет отеля он сразу же догадался. Поразмышляв над темой несуществующих мостов и обходных путей, полковник не пришел к определенному выводу. Он стал отвлекать себя всякими пустячными мыслями и наблюдениями, но сердце одолевала такая печаль, хоть удавись.

Он прогулялся по знаменитой площади Пикадилли. В какой-то аптеке купил конверт с вложенным листком. Здесь же на крохотном столике написал:

«Вева, как мне надоело завязывать шнурки! В сапогах в Лондоне не ходят даже военные. Вава».

Сидонин запечатал конверт и вышел в поисках чугунной, выкрашенной в красный цвет, тумбы. В такие тумбы были вмонтированы почтовые ящики. Разыскав, он остановился и стал раздумывать, на чей адрес направить послание: председателю Сталину в Москву, генералиссимусу Чан Кайши в Пекин или гауляйтеру Коху в Кенигсберг? Письмо, несомненно, дойдет до адресата, представлялось ему. Сто разведок мира, изучив содержание, с присущим им благородством отправят загадочные строчки по назначению. И какой-нибудь Кобылицын разъяснит Сталину их смысл, Чан Кайши – его русская сноха Фаина Вахрева, а Коху – может быть, даже и баронесса Ида фон Вурц. Но Верочка никогда ничего не узнает. Тяжелое уныние не покидало полковника. Он бросил безадресный конверт в ящик.

Вокруг бродили лондонцы – каждый второй с зонтиком-тростью, солдатики – в перевернутых мисках на головах, из которых русские щи хлебают. Ничего его не могло рассмешить.

Сидонин сел на девятнадцатый автобус и вспомнил, что в Москве в штаб округа и в наркомат обороны ездил на восемнадцатом номере. Автобус был двухэтажным, малинового цвета, с картинками и надписями на внешней облицовке. За развалинами церкви Сент-Джеймс (Святого Иакова) разворачивался вполне мирный пейзаж. Здесь функционировали шопы, рестораны, кафе и даже один книжный магазин. Город делился на полосы жутких руин и относительно сохранившихся кварталов (в центре преобладали последние). В Лондоне по-прежнему можно было поймать черное такси (ими столица Великобритании и славилась).

Прожив несколько дней, полковник убедился, что в городе ведется упорная борьба за жизнь. Сирены выли, и бомбардировки не прекращались практически каждую ночь, но уже с утра рабочие бригады восстанавливали дороги и все то, что можно было восстановить. А что нельзя – до времени прикрывали какой-нибудь бутафорией или огораживали.

К моменту прибытия Сидонина окрестности Найт-бриджа (куда он направлялся) и Слоэйн-стрит почти не затронула война, район Челси – лишь слегка. Разрушения серьезно сказались на Беттерси, Холборне, Ист-энде. Валентин Александрович хорошо помнил городской пейзаж, поскольку в юности частенько бывал с отцом в британской столице. А памятью полковник обладал удивительной. Он помнил не только, как звали невестку руководителя Гоминьдана, но и его влиятельную жену Сун Мэйлин, которая воспитывалась и обучалась в Америке и сумела привести диктатора в лоно модернизированного христианства, он даже был крещен.

К слову сказать, в Славной дыре на Амуре Валентин Александрович некоторое время занимался фигурой Чан Кайши – до расстрела в 1938 году маршала Блюхера, являвшегося во второй половине 20-х годов главным военным советником китайского лидера.

Девятнадцатый автобус сделал остановку в конце Окли-стрит. Там Сидонин сошел, миновал Альберт-бридж и увидел знакомую старую церквушку со снесенным ударной волной шпилем. Неподалеку стояла целехонькая многоэтажка – так англичане называли в те времена доходные дома в пять этажей. В этом непритязательном кирпичном здании отец постоянно снимал квартиру, большей частью пустовавшую. Однако до Первой немецкой войны считалось, что поступать так дешевле, чем всякий раз бронировать гостиницу.

Сейчас в этой квартире проживал Александр Александрович, сводный брат нашего невольного искателя приключений. Во вполне приличном холле, примыкавшем к подъезду, висели таблички, сообщавшие о наличии или отсутствии жильцов. Судя по записи, А. Сидонин-Вурц наличествовал.

Двухкомнатная квартира оставляла впечатление довольно просторной из-за высоких потолков, больших помещений, включая кухню, коридор, ванную, кладовку и прихожую. Расположена она была на предпоследнем этаже и окнами выходила на Челси – виден был фрагмент парка и Королевский госпиталь.

Сидонин-младший жил анахоретом. Возможно, кто-то приходил убирать и готовить. Однако признаков постоянной жизни еще какого-либо человека в квартире не наблюдалось. Александр Александрович производил впечатление странного издерганного юноши 25- 27 лет. Его виски посеребрила седина, а на макушке довольно длинных волос наметилась едва заметная лысинка. Он был бледен, высок, неприветлив, однако чувствовалось, что подчас он нуждается в собеседнике. При разговоре (зачастую раздраженном) мысль его запросто перескакивала с одного предмета на другой. В целом же он напоминал всех прочих Сидониных, несмотря на ряд особенностей.

Александр Александрович был уведомлен о приезде брата. После первых минут знакомства, когда они уселись у давно нетопленного камина (их протапливали и летом для борьбы с влажностью), он неожиданно заявил:

– Я тут почти месяц мучился мыслями о Боге.

Полковник промолчал и закурил сигарету, достав ее из золотого портсигара. На занимательную вещицу младший брат не обратил никакого внимания. Валентин Александрович почему-то полагал, что она послужит переходом к основной теме, которая его волновала.

Александр Александрович вдруг взорвался:

– Иисус сказал, намекая на Иуду, что лучше бы такому человеку не родиться вообще. А его, Иуду, кто спрашивал, рождаться ему или нет? И меня никто не спрашивал, и вас. Значит, какие могут быть претензии?

– Какие?– переспросил полковник.

– Но я разрешил головоломку,– не без гордости произнес младший брат.– Если Господь Бог создал нас, и каждый является его подлинным ребенком, то мы вправе спросить – зачем? Какая цель была? А коли Он – настоящий отец, то, конечно же, ответит нам.

– Когда?– поинтересовался Валентин Александрович.

– Решать Ему. Это высокоумие с вашей стороны. А как вы понимаете слова «Я есмь дверь», то есть то, что сам Христос является Истиной.

– Никак,– развел руками полковник и стряхнул пепел за каминную ширмочку.

– Десять заповедей были написаны на скрижалях. Они статичны. В них нет живой правды. Сегодня что-то подходит, завтра нет. Учение Христа динамично, потому что Он присутствует здесь, с нами.

– Где?

– Тяжелый вы человек, полковник.

– Откуда вам известно, что я полковник?

– От баронессы… Понимаете, при одних обстоятельствах свобода – это одно, при других – совсем уже несвобода. Тот, у кого в душе Христос, всегда свободен.

– Допустим.

– Мама моя – экзальтированная женщина, возмечтавшая стать Матой Хари. Даже не так: просто поиграть в такую роль. Поэтому к ее словам нужно относиться с осторожностью. Да и вообще к словам… Вот придут документы из коммунистического посольства,– сделал он неожиданный разворот,– тогда и будем думать и вести предметный разговор.

– А придут?– насторожился Валентин Александрович.

– И это говорит мне полковник!– Александр даже при своей худобе вдруг надулся от возмущения.– Где нет веры, там есть деятельность. И обман. Причем, обманываем мы, в конечном счете, себя... Ко мне ежемесячно, а то и чаще приносят какие-то депеши из советского посольства. Я прогоняю курьеров, заявляю протесты.

– Кому?– в избранном стиле поинтересовался полковник.

– Им же, им же! Конвертов не вскрываю. Я никакого отношения к СССР не имею, на советское гражданство не претендую. Стеснительность или трусость – кому как нравится. А позавчера не прогнал и забрал. К вам пришла бумага без конверта, но со штампом «секретно». Извините, прочитал. Текст небольшой, и секретов даже под микроскопом разглядеть невозможно. Известные факты. Устаревшая галиматья. Просто галиматья! Устаревшей она не бывает. Может быть, зашифрованное указание вам? Садитесь у окна и читайте. Я могу выйти в коридор.

– Оставайтесь, тайнописи я не обучен. Давайте бумагу.

Отпечатанный крупным шрифтом на машинке текст гласил:

«Секретно. Памятка о деятельности Синода при царском режиме.

В 1721 году Петр Первый упразднил институт патриаршества для укрепления личной власти и иных целей. Со временем Святейший Правительствующий Синод превратился в одно из влиятельных министерств с репрессивными функциями. Формально председателем Святейшего Синода назначался митрополит Санкт-Петербургский, однако властных функций он не имел. В отличие от других министерств правительства, обер-прокурор Синода (лицо гражданское) подчинялся непосредственно императору. Организация неуклонно становилась реакционным орудием самодержавия.

В Синоде существовал миссионерский отдел, впоследствии преобразованный в миссионерский совет, который возглавлял епископ Сергий Страгородский. Активными деятелями так называемых «миссионеров» являлись епископ Тихон Белавин (будущий патриарх, ныне покойный) и епископ Аверкий (князь Аврелий Кипиани). Ими и другими активистами была поставлена цель: противостоять развалу Российской империи и всячески очернять социализм. Социалистические течения приравнивались к сектантству и уголовно преследовались.

С конца XIX века и до Октябрьской революции 1917 года было проведено пять Всероссийских миссионерских съездов, отличавшихся контрреволюционной направленностью и нетерпимостью к инакомыслию, особенно мусульманского толка. «Миссионеры» обладали собственной разведкой и контрразведкой для борьбы с мировой революцией, они создали Общество противодействия развалу России (ОПРР) с фондом в несколько миллионов золотых рублей. (Предположительно фонд перекочевал в Соединенные Штаты Америки).

Идея опээрровцев заключалась в том, чтобы при помощи подкупа и наемников остановить Революцию – процесс неизбежный, необратимый, обусловленный всем ходом всемирной истории и великими научными открытиями Маркса – Ленина – Сталина. Многие представители ОПРРа были расстреляны как открытые враги народа и Советской власти.

Консультант ЦК ВКП(б) Борис Михайловский».

Полковник посмотрел в окно и увидел чаек, которые медленно кружились над Темзой.

– Хочется спросить: ну, и что дальше?– сказал он.

– Так спросите.

– У кого?

– Вам лучше знать,– с едкой усмешкой заметил Александр Александрович.

– Сомневаюсь,– возразил полковник.– Правда, фамилию Михайловский я где-то слышал.

– Какой-нибудь чекист,– предположил младший сводный брат.

– Вполне вероятно. Что же мне делать с этой бумагой?

– Велено сжечь.

– Ничего не имею против,– Сидонин скомкал два листика и бросил в холодный камин, не заботясь об их дальнейшей судьбе. Долго молчали.

– А вы зачем в это дело втянулись?– попробовал быть искренним полковник.

– По семейным обстоятельствам. Да-да! Не смейтесь. Занятие это у нас семейное. Родись хоть философом, но судьбы Бомарше не миновать.

– Вы чем сейчас занимаетесь?– счел уместным поинтересоваться у сводного брата Валентин Александрович.

– Я? Собственно, ничем особым. Размышляю так…– он махнул неопределенно рукой.– Университет пока забросил – не говорите маме. Я еще не определился. Нет нужды торопиться в прямом и переносном смысле.

– Вы, как приятель Пипа Герберт, присматриваетесь?– подсказал полковник.

– Ну, да, «Большие надежды» Чарльза Диккенса,– произнес задумчиво Александр Александрович, но продолжал неожиданно энергично:– Однажды в библиотеке Кембриджа я читал про Полтавскую битву. По всему выходило, что шведы должны разбить Петра в пух и прах. Вышло иначе. Полагаю, история повторится, хотя сопоставления не уместны. Преимущество с самого начала было на стороне русских, но они проигрывают Гитлеру вдрызг. Для меня это загадка, как и победа Петра. Что вы мне можете ответить как полковник Красной Армии?– закончил он очередной мысленный кульбит строгим вопросом.

Валентин Александрович опешил и даже ухмыльнулся:

– Я видел передовые части нацистов при переходе нашей границы. У солдат винтовок больше, чем автоматов. Их танки не могут преодолевать водные препятствия. Нацисты не имеют современной артиллерии, в том числе реактивной. Отсутствует практически дальняя авиация. Я не в состоянии найти сколько- нибудь серьезного преимущества военно-технического характера… Армия, передвигающаяся на мотоциклетах, – это игра воображения. Я вам скажу больше: англичане и французы не слабее немцев. Почему вы себя об этом не спрашиваете?.. Самое страшное и убедительное в гитлеровской армии – геббельсовская кинохроника. Если ее смотреть, то нацистская стальная военная машина непобедима. Но, в конечном счете, все будут решать ресурсы, и вопрос о том, как ими распоряжаться. Я имею в виду не только материальный, но и духовный потенциал. Кто всем этим управляет? Я честно затрудняюсь ответить. Я не понимаю, есть ли сейчас у нас государство или еще не состоялось? Государство создается на общих основах бытия и общих целях. Они не могут всем думающим людям казаться сумасшествием. Пока я вижу языческую бюрократическую контору, которая, возможно, эффективна в плане принуждения и организации бессмысленных мероприятий.

– Но разве нацисты не язычники?– возразил молодой человек.

– Конечно. Правда, на более высокой стадии.

– Все равно не могу постичь,– вновь вскипел Сидонин-Вурц.– Неужели Сталин верил, что Гитлер нападет на Америку, выбросив десант с территории Гренландии? Да не верил он! Но в чем же тогда просчет?

– Мне подумалось,– улыбнулся Валентин Александрович,– что вначале вы говорили нечто правильное.

– Нет, я говорил о Боге,– Александр Александрович вдруг спохватился,– впрочем, я сам запутался…

– Вы бы не могли мне предложить чаю?– попросил полковник.

– Женщина, которая прислуживает, приходит поздно вечером. Тут у парка есть более чем скромное заведение. Мы там могли бы попить чаю с бисквитами из яичного порошка и маргарина.

– Охотно соглашусь.

Была пасмурная теплая погода. Чайки летали над мутными водами Темзы и над набережной. У входа в парк стояли две телефонные будки.

Официантка выглядела подтянутой, но отцветающей и ко всему безразличной особой. Чувствовалась накопившаяся усталость от происходящего повседневно. «Псевдобисквиты, псевдоспокойствие и псевдободрость»,– сказал сам себе полковник.

– Я хотел бы затронуть довольно-таки деликатную проблему,– возобновил разговор Александр Александрович.– Мой папa… Наш отец понимал, что в Советской России его дети не смогут воспользоваться большими деньгами. Более того, они им могут навредить.

– Спорное утверждение,– не согласился полковник,– продолжайте, пожалуйста.

– Папа полагал, что возврат на родину из Польши, которая перестала быть частью империи, стал вашим сознательным выбором. Иными словами, вы сознательно выбрали Советы, возможно, даже не представляя, что вас ждет.

– Отец наш был умный и прозорливый человек. Мне хотелось бы так его оценивать,– сказал полковник.– Но он ошибался, или ему было приятно заблуждаться. Моя мать Анна Митрофановна не могла оставаться в Варшаве. Вы должны четко представлять себе, что поступок Александра Николаевича был для того времени крайне вызывающим при всем падении нравов. Наше воспитание, наши убеждения обязывали нас считать, что в создавшейся ситуации матушка должна покинуть место разврата и греха. Так это расценивалось, в том числе и в тогдашнем русском обществе польской столицы, а мы, ее дети, нажитые в законном браке, должны примкнуть к ней. Я, кстати, покинул папу последним. Мне нужно было завершить курс в гимназии. О разводе с соблюдением правил, о разделе имущества в условиях Первой немецкой войны, а впоследствии и нагрянувшей революции, когда истец и ответчик отгорожены политической и государственной границей, речи быть не могло. Отец, целиком окунувшийся в роман с молодой незаурядной женщиной, то есть с вашей матушкой, просто не имел желания и времени порассуждать над тем, а свободны ли мы в своем выборе. В этом конфликте я, Аглая, Ангелина, Аристоклий и Агафангел взяли сторону мамаши. И, естественно, когда у матери пять человек детей, привязанность их к ней увеличивается в пять раз.

– Живы ли все сейчас?

– Только мама и две сестры. Очень надеюсь, что братья умерли своей смертью. Российское общество на наших глазах развалилось в хлам. И поддерживать родственные отношения было крайне сложно, особенно нам, побывавшим и в Америке, и во враждебной Советам Польше.

– Так вы приехали теперь за наследством?– с сомнением в голосе спросил Александр.

– Не думаю. Чай хорош.

– Бывает и лучше. Бисквиты никудышные.

– Бисквиты и впрямь никудышные,– подтвердил полковник.– Я честно признался Платониде, что мне самому до конца неизвестно, зачем я послан сюда. И она помогла мне найти сносный ответ.

Александр Александрович надменно поджал губы и произнес:

– Баронесса Ида фон Вурц известила меня о том, что вы до сих пор с точностью не понимаете цели вашего путешествия, и попросила оказывать вам всяческое содействие в раскрытии этой загадки и отвечать на любые ваши расспросы, связанные с делами нашей весьма странной семьи.

– Я сейчас склонен думать, что не в делах семьи заключается цель моей командировки. Дела, скорее,– некий повод... Впрочем, мне немаловажно узнать местонахождение банка, где оформлялось отцовское завещание.

– Моя история – только часть его распоряжений. Общего завещания я не видел,– признался младший брат.– Вклады на мое имя находятся в Банке Барклая. Здание в нынешнюю войну пострадало. Мне приходится ездить в другой конец города, чтобы снять что-либо на текущие нужды.

– А чеки?

– Доверие к чекам весьма подорвано.

– Откуда деньги у отца? Вы представляете в общих чертах источники его доходов?

– Мне было шесть лет, когда он умер в Америке. Полагаю, финансовые интересы его находились там, он довольно часто и надолго отлучался в США.

– А разве он скончался не в Варшаве?– вопрос был задан полковником с подвохом.

– Нет, в Нью-Йорке. Мне это доподлинно известно. Это было сильное трагическое впечатление, которое запомнилось.

Валентин Александрович не посмел дальше расспрашивать. Они вышли из захудалого ресторанчика, который претенциозно именовался «Герцог Рокингемский». В небе меж густых облаков появилось какое-то подобие солнца, чайки стали покрикивать, пролетая над Темзой. Воздушные заградительные шары молчаливо висели над городом. Александр проводил полковника до Альберт-бриджа.

– Где вы остановились? – полюбопытствовал он.

– В Доме короля Эдуарда у Пикадилли.

– Неплохой выбор. Хотя куда в очередной раз упадет, никому неведомо… Я ведь и сам почти ничего не знаю,– признался вдруг Сидонин-младший, и в глазах его отразилось нечто наивное или казавшееся наивным.– Я выполняю отдельные поручения, но не вдаюсь… Что касается семьи, в которой рос я, на авансцене все выглядело вполне пристойно, а что происходило за кулисами, одному Богу известно… Папа часто советовался со своим братом Бенджамином – человеком во всех отношениях успешным и везучим. Наш дядя Бенджамин, должно быть, в курсе многих дел. Захочет ли он говорить, другой вопрос.

– А где он сейчас?

– В Сан-Франциско. Где же еще ему быть?– удивился Александр Александрович.

– Возможно, я его навещу,– сказал полковник.– Вы бы не могли предупредить письмом?

– Я бы не стал рисковать. Он закроется как моллюск в раковине. Вы же из СССР. Все они боятся СССР, будто ждут расплаты,– вид у недоучившегося студента стал задумчивым.– Как вы оказались здесь?.. Много вопросов. Дядя Бенджамин крайне подозрителен. Он, наверное, предполагает, что моя мать – шпионка. Что за вздор! Но его не переубедишь. Не надо, чтобы он настраивал себя на заранее предвзятое отношение. Вы должны сами каким-то образом вызвать у него доверие.

– Адрес у вас есть?

– Есть, но сейчас не помню. Я вам обязательно позвоню в отель. Прежде всего, по главному вопросу. Это может быть не так скоро. Но вы дождитесь. Даже если придется ждать неделю или две. Ваше путешествие без моего звонка просто потеряет смысл.

Они переглянулись с некоторым недоверием друг к другу. Вдруг младший из них с таинственным видом произнес:

– Вы только монетку не потеряйте. Я слышал, будто бы ее собираются передать Сталину.

– А я полагал, что она по праву принадлежит мне,– с наигранной досадой сказал полковник.

– Я не уверен, что нам здесь вообще что-либо принадлежит,– в Александре Александровиче вновь пробудился некий проповедник.– Апостол Павел говаривал, что мы живем вовсе не для себя и умираем не для себя...

Старший брат не счел нужным возражать, и они расстались.

В тот же вечер раздался звонок. Полковник подошел к аппарату в спальне своего роскошного номера.

– Что у вас со шнурками, Вэл?– услышал он знакомый голос мистера Биддла.– Наши аналитические службы сбились с ног, разгадывая эту загадку.

– За мной наблюдают в подзорную трубу, не смыкая глаз?

– А то.

– Просто напала хандра,– признался полковник.

– У нас служат много писателей, но, к сожалению, не все обладают чувством юмора.

 Михаил Кедровский