ПРОМО АВТОРА
Иван Соболев
 Иван Соболев

хотите заявить о себе?

АВТОРЫ ПРИГЛАШАЮТ

Серго - приглашает вас на свою авторскую страницу Серго: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Борис Лебедев - приглашает вас на свою авторскую страницу Борис Лебедев: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
kapral55 - приглашает вас на свою авторскую страницу kapral55: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»

МЕЦЕНАТЫ САЙТА

Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»



ПОПУЛЯРНАЯ ПРОЗА
за 2019 год

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать День накануне развода

Автор иконка Сандра Сонер
Стоит почитать Это была осень

Автор иконка станислав далецкий
Стоит почитать Битва при Молодях

Автор иконка Юлия Шулепова-Кава...
Стоит почитать Соната Бетховена

Автор иконка Юлия Шулепова-Кава...
Стоит почитать Солёный

ПОПУЛЯРНЫЕ СТИХИ
за 2019 год

Автор иконка  Натали
Стоит почитать Ушли года(романс)

Автор иконка Сергей Прилуцкий
Стоит почитать От добрых дел и мир прекрасней

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Пробегают облака перебежками

Автор иконка Владимир Котиков
Стоит почитать Рождаются люди, живут и стареют...

Автор иконка  Натали
Стоит почитать Правда

БЛОГ РЕДАКТОРА

ПоследнееПомочь сайту
ПоследнееПроблемы с сайтом?
ПоследнееОбращение президента 2 апреля 2020
ПоследнееПечать книги в типографии
ПоследнееСвинья прощай!
ПоследнееОшибки в защите комментирования
ПоследнееНовые жанры в прозе и еще поиск

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К ПРОЗЕ

Вова РельефныйВова Рельефный: "Это про вашего дядю рассказ?" к произведению Дядя Виталик

СлаваСлава: "Животные, неважно какие, всегда делают людей лучше и отзывчивей." к произведению Скованные для жизни

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Ночные тревоги жаркого лета

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Тамара Габриэлова. Своеобразный, но весьма необходимый урок.

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "Не просто "учиться-учиться-учиться" самим, но "учить-учить-учить"" к рецензии на

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "ахха.. хм... вот ведь как..." к рецензии на

Еще комментарии...

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К СТИХАМ

ЦементЦемент: "Вам спасибо и удачи!" к рецензии на Хамасовы слезы

СлаваСлава: "Этих героев никогда не забудут!" к стихотворению Шахтер

СлаваСлава: "Спасибо за эти нужные стихи!" к стихотворению Хамасовы слезы

VG36VG36: "Великолепно просто!" к стихотворению Захлопни дверь, за ней седая пелена

СлаваСлава: "Красиво написано." к стихотворению Не боюсь ужастиков

VG34VG34: " Очень интересно! " к рецензии на В моём шкафу есть маленькая полка

Еще комментарии...

Полезные ссылки

Что такое проза в интернете?

"Прошли те времена, когда бумажная книга была единственным вариантом для распространения своего творчества. Теперь любой автор, который хочет явить миру свою прозу может разместить её в интернете. Найти читателей и стать известным сегодня просто, как никогда. Для этого нужно лишь зарегистрироваться на любом из более менее известных литературных сайтов и выложить свой труд на суд людям. Миллионы потенциальных читателей не идут ни в какое сравнение с тиражами современных книг (2-5 тысяч экземпляров)".

Мы в соцсетях



Группа РУИЗДАТа вконтакте Группа РУИЗДАТа в Одноклассниках Группа РУИЗДАТа в твиттере Группа РУИЗДАТа в фейсбуке Ютуб канал Руиздата

Современная литература

"Автор хочет разместить свои стихи или прозу в интернете и получить читателей. Читатель хочет читать бесплатно и без регистрации книги современных авторов. Литературный сайт руиздат.ру предоставляет им эту возможность. Кроме этого, наш сайт позволяет читателям после регистрации: использовать закладки, книжную полку, следить за новостями избранных авторов и более комфортно писать комментарии".




Роман "ПЯТАЯ ПЕЧАТЬ". Часть 1


Войлошников Александр Васильевич Войлошников Александр Васильевич Жанр прозы:

Жанр прозы Историческая проза
1260 просмотров
0 рекомендуют
0 лайки
Возможно, вам будет удобней читать это произведение в виде для чтения. Нажмите сюда.
Моим родителям, борцам за власть советов и жертвам советской власти, ПОСВЯЩАЮ

ми, в заначках полным полно денежных купюр. Так декоративно бедно одеваются зажиточные совлюди, которые скрывают истинные доходы. А скрывать их -- не просто, потому что от бдительных «доброжелателей» скрыть один достаток трудней, чем много недостатков!

 

Говорят, -- все женщины хороши, но!… на разных расстояниях. От такой тетки хорошо быть подальше. Бойцовская тетка самой злющей породы! Ежовая маруха! О таких и написали заповедь в Библию: «Не пожелай жену ближнему своему!» Такая жена не только ближнего, а и дальнего в зубной порошок сотрёт! Хотя и потрёпана тётка очередью, но до краев наполнена скандальной энергией: маленький лобик зло нахмурен, узенькие губы решительно сжаты, а крупные жилистые руки бдительно прижимают к выпуклому, от хорошего питания, животу добротный кожаный ридикюль. Длинный, крепкий ремешок ридика одет на руку, и обернут вокруг запястья. Неужто, опасается, что ее ридик на хапок вертанут!? Чтобы не открывать драгоценный ридик в толчее у кассы, фря заранее зажала грони в сильном крупновеснущатом кулаке.

 

Сразу видать: баба – тёртый калач! Опытная, осторожная, настырная, скандальная, и подозрительная, сверх всякой разумной меры. И не кем-то она проученная и наученная, а от природы одарена бдительностью и подозрительностью, как пограничник Карацупа. И не спроста она так дорожит ридикюлем! – ишь, как крепко его обнимает! А как я, да ещё и из-под этого подоконника, буду шмонать этот ридик?! Ещё и «до донышка»!? На фиг Валет загнал меня сюда, под этот дурацкий подоконник!? Ладно, ему виднее… А фря уже у окошечка! Пахнет от неё кислым потом, а там, где центр фигуры, – ого! -- не продохнёшь! Ридик на подоконник поставила, одной рукой крепко его обняла, другую руку в окошечко просовывает…

 

-- Оп-ля! -- Валет нахально оттирает плечом и локтем опешившую тетку, смахивает с подоконника ридик, и, засунув в окошечко обе руки с какой-то лажевой ксивой, долго и нудно гоняет порожняк про станцию, которая, как оказалось, не на железной дороге, а на ведомственной узкоколейке!

 

А приходилось ли вам видеть ежовую маруху, стервенеющую «в борьбе за правое дело»? Видели вы одуревшую от злобы бабу, до озверения настоянную в атмосфере удушливой очереди, тогда, когда её, страдалицу, какой-то пижон из гнилой интеллигенции, промежду прочим, оттёр от заветного окошечка! Не-а! Не видели!! О такой сцене ярости и шекспирчики не ведали, корчась в неистовых творческих муках! Сыро в Датском королевстве для воспламенения столь высоградусных чувств!

 

Отвод сделан -- тики-так! -- ридикюль качается под подоконником, так как фря этой рукой в подоконник вцепилась, а другой рукой, где деньги зажаты, -- Валета по спине мутузит! Но для размаха места нет – тесно… старается, а никак не может Валета, уязвить, как хочется! А тут ещё хмырь, позади Валета, греет обстановочку – базлает матерно про нахальство гнилых интеллигентов, которые простой народ не уважают. И за модную курточку Валета тянет этот хмырь, пытаясь его из окошечка выдернуть! Ку-уда там! Места нет, чтобы дёрнуть, как надо, а Валет, как ржавый гвоздь, в окошке застрял! Хоть пополам его рви, -- не отцепится, -- ведь он меня тушует – спиной закрывает.

 

При таком раскладе, никто про ридик не думает, кроме меня. А я споко-ойненько шурую: расстегиваю замочек, достаю кошелечек… и, вспомнив наказ Валета: «на донышке!», -- внедряюсь вглубь. Там – сверток аккуратный, плотный, гладкий, почти квадратный… что же это за пакет – про него ль сказал Валет?? Оп-ля! Привет! Там, где был – его уж нет! Остальное – мура бабья – пусть лежит спокойненько… спокойненько… спокойненько… твержу про себя это слово, застегивая ридик. Тут живот Валета перестает давить на меня и я, как краб, бочком вдоль стенки, выбираюсь из-под подоконника, вспоминая наставления Валета: «Кончил дело – делай ноги, но не писяй кипятком, а задумчиво хиляй в даль голубую без резких телодвижений!».

 

А события у окошечка разворачиваются. Хотя и бурно, но, видимо, по сценарию Валета: всем тут не до меня -- все с очень нездоровым интересом наблюдают, как Валет отношения с хмырём выясняет. Хмырь в восторге от своей исторической миссии в борьбе пролетариата с гнилой интеллигенцией, пытавшейся купить билет без очереди! А Валет занимает обескураживающую для хмыря позицию советского дубаря: под заводного лоха хляет и права качает:

-- …ты меня не тычь, я те не Иван Кузьмич! Шшо! Це я интеллихент!?? Та я ж такой же хам, як ты! А ты, шо, -- еврей? Такой шибко вумный! Шо вылупился во весь урыльник!?? Сам ты прогнилая интеллихенция – эвон, как у тя из дыхала пропастиной ташшит!! Ты, падла, гнилая, шляпу ишшо напяль!

 

Я растворяюсь в вокзальной сутолоке, зная, что Валет побухтит еще, дав мне уйти подальше, и, вдруг, слиняет, как сквозь землю провалится. Был тут и нету: кепочку из кармана наденет, курточку возьмёт в руки, подкладом другого цвета. А торжествующая фря, дорвавшись до окошечка, захватит его целиком, вместе с подоконником, обнимет ридикюль, прижмется к нему щекою и долго будет кассирше мозги компостировать дурацкими вопросами. И заглянет она в свой так оберегаемый ридик тогда, когда из очереди выберется. А, заглянув туда, нервно будет шарить рукой внутри, потом долго и тупо смотреть на ридикюль снаружи…

 

*          *          *

 

Таким размышлениям предаюсь я, сидя на скамеечке в чахлом скверике за железнодорожными путями, где «забита стрелка» (назначено свидание). Открываю кошелек – там  гальё: колы, трешки, пятерки, парочка чириков. В общем – семячки. Гроники – в карман, а чменя – в урну. Зато упакованный сверточек – жирная котлетка: пачка жизнерадостно румяных тридцаток! Вот это – фарт! Удивительный день: первая моя работа и такой фарт! Как Валет срисовал фрю с такой котлеткой? И наколку дал: «копай на дне»! Глаз – рентген!! Вот это – по формуле Факира: «психология, выдумка плюс чуть-чуть таланта»! Кого угодно заподозрит тетка, только не Валета, который обеими руками за окошечко кассы держался и был весь на виду! А меня-то она не видела…

 

С удовольствием шуршу ногами в ярком ковре осенних листьев и улыбаюсь самодовольно, как воробей, долетевший до середины Днепра. Как на душе солнечно! – будто бы и душа плывёт в безоблачной лазури!! Фартово шурует Валет. Остроумно, весело, азартно, -- из майдана в майдан. На каждом бану снимает по лопате. Удивился я: зачем столько? И Валет рассказал, что в Иркутске у его марочки сберкнижка, на которой грони кучкуются. Вору в законе нельзя жениться без согласия воровского сходняка. А это крутых форсов стоит. Неизвестно, сколько кусков в общак придётся скинуть? И Валет готовится к этому.

 

Недавно приобрел Валет ксивы новые, по спецзаказу. Не мастырка липовая, с которой в гостинице ночевать, а квитуху настоящую, в комплекте: паспорт, диплом техника механика, все справилы для паспортного стола с которыми можно прописаться и в режимном городе! Я в тех справилах -- братан Валета. И у меня теперь есть и метрика, и табель школьный! А-а… вот он, братан мой законный! Валет садится рядом. Подбрасывает на ладони пачку тридцаток, прикинув вес, небрежно кидает в карман курточки и говорит:

 

-- Шща! Будем посмотреть на ту проблему из другого угла морали. Если б эти грони посеял я, а нашла их та же фря… как ты думаешь, спешила бы она их мне вернуть? А?

 

Я молчу, зная, что уж кто-кто, а эта жлобиха с таким делом спешить не стала. И Валет тяжело вздыхает, скорбя за корыстолюбие человеческое.

 

-- Так-то…-- резюмирует Валет. -- Всё в мире относительно. Умный еврей Эйнштейн создал теорию по которой даже время в разных точках пространства течёт, таки, с разной скоростью. К примеру, длина минуты очень зависит от того, с какой стороны двери занятого сортира находишься.

 

Вздохнув, Валет задает риторический вопрос: --  А что такое честность? А это, таки, ветошный кураж бедолаг, которых в чем их родная мать родила, в том их Родина-мать оставила, загнав демагогией в ту безнадёгу, где стырить нечего! А, кроме них, страдальцев, вопиющих о честности, воруют все и всё!! Воруют в меру жадности, умения и возможности. И если жадностью никто не обделён, то возможности разные. Партия и Правительство берут на хапок по крупному: землю, недра, заводы, газеты, пароходы и всю продукцию рабочих и крестьян. Воротилы партии и правительства куски рвут от общесоюзного пирога. Деятели поменьше – кусочки после воротил подбирают. Ещё помельче – крохи клюют и пол вокруг стола подлизывают…

 

И так – сверху до низу, вплоть до работяги, у которого каждый день после работы оттопыриваются штанишки. Но не от игривой мыслишки, а от железяки, чтобы дома подхалтурить. То, что ты не принёс с работы, -- ты это украл у своих детей! А потому: тащи с работы каждый гвоздь – ты здесь хозяин, а не гость! Как сказала гадалка: «скажи, где работаешь, а я скажу, что ты сегодня украл!». Вынос железяк с производства – российским обычаем стал. Некрасов о русском человеке так написал: «Вынесет всё, и дорогу железную!».

 

Не ворует народ, а компенсирует то, что отняло у него государство, обобравшее его до ниточки. Государство- рабовладелец, оно заставляет работать, а за труд не платит. Вот, и идёт соцсоревнование: кто успеет украсть побольше! Но сколько у государства не украдёшь, а своё хрен вернёшь. Государство ворует у народа быстрее и больше, чем народ успевает украсть у него. А тот, кто в СССР не ворует, становится подозрителен: и где же он, жучила, деньги берёт? Не агент ли вражьей разведки!? Жизнь в России – это наказание за те преступления, без которых не проживёшь. А мы -- честные воры, знаем законы природы: для того, чтобы волки были сыты и овцы целы, шерсть надо драть, таки, не с овечек, а с тех, кто их стрижет.

 

Про волков в умных книжках пишут: «Волк – санитар леса». А общество – таки да! -- тот лес дремучий, где закон – тайга, а черпак – норма! Тут без волка -- никуда! Кому нужна революция без воровской идеи Ленина: «Грабь награбленное!» то бишь, без «Экспроприации экспроприированного». Маркс это назвал откровеннее: «Перераспределение общественного продукта». Слава Марксу! Я, как праведный марксист, таки да! -- разделяю его беспокойство за тот случай. Хотя, как вору, мне очень понятно, что в учении Маркса есть, таки, проплешины на деликатных местах, как у той мартышки, которая намудрила с пересадкой волос и тохес оставила голым! И вся Одесса, таки да! – имеет очень железное мнение: если бы умный немецкий еврей Карл Маркс пообщался бы с умным одесским евреем -- Мойшей Глейзером, – оба они, таки, поимели из того случая вполне завершенную картинку теории исторического развития общества, за которую Мойша Глейзер сказал таки так:

 

-- Шща! Азохун вей! Що я имею сказать за ту всемирную историю, через которую, как через проходной двор, с улицы Бебеля на улицу Бабеля, народы приходят и уходят и каждый норовит насрать за сарайчиком тёти Хани!? За ту историю, таки да, я имею самое железное мнение, что при любом режиме власть имущие воровали и будут воровать, ставя за это дело красивую ширму, то бишь – программу. Будь это «рассовое преимущество», «капиталистический рационализм», «концентрация капитала», «экспроприация экспроприированного», или «справедливое перераспределение общественного продукта» -- будь спок: по любой программке карманы фрайеру, вывернут тики-так и вычистят так, что будьте вам здоровы! С каким лозунгом ни заявись любая власть, -- она чем начнёт, тем и кончит: лохов будет потрошить! Потому что миром правят «не Бог, не царь и не герой», а его Величество – ВОРОВСТВО! -- во все времена и с разной ширмой, пардон, -- политической программой: экспроприация, эксплуатация, национализация, модернизация, приватизация, распределение, освобождение, примирение, возрождение…

 

Слава Марксу! – это он, таки, совершил эпохальное открытие: капитализм – это, когда одни грабит других, а социализм – это когда другие грабят первых!! И не смешите ви меня за то, що при коммунизме воровства не будет! Ведь, и Ева, живя на полном пансионе, позарилась… Что Ева! -- и самый маленький дитёныш, не прочитав Маркса, – шасть! – уже на грядке у соседа! Жрёт там до дрысни! А дома, то же самое, ни за кошечку, ни за собачку…

 

Ева первая что-то слямзила. По-еврейски «Ева» – это жизнь! Значит, воровство – это жизнь и инстинкт от Евы. Если человек не ворует, то и не живёт! Он – нежить, только похожая на человека! Для человека жить и не воровать,  как жить и не дышать. Конечно, есть в Индии такие -- не дыша живут. Но бездыханная жисть – не от хорошей жизни бывает! Говорят, русский интеллигент живёт не воруя и без обеда, но кто сказал, что русская интеллигенция дышит? Хотя б, на ладан…

 

Ах, со-о-овесть!... Да, и такое бывает. Гундят про неё люди бессовестные, а совестливые от неё страдают молча. Есть она у всех, но не все ею пользуются – экономят. А раз не пользуются, то думают, что у них она незапятнанна и чиста. А кому и для чего нужна чистая совесть!? Именно так недоумевал Мойша Глейзер, дожив до возраста, когда ещё хотел волочиться за каждой юбкой, но уже не мог вспомнить: а для чего ему это надо? Так и с совестью -- все хотят прослыть совестливыми, а никто не может вспомнить: а зачем?? Совесть от греха не спасает, а удовольствию мешает.

 

Представь, Рыжик, кошмарный сон, будто все живут по совести: фрайера от зарплаты излишки не кладут на сберкнижки, а сдают в МОПР для прокорма всегда голодающих африканцев, которые голодали ещё при динозаврах и будут голодать после Второго Пришествия коммунизма. Но что тогда станет с нами – честными ворами? Кр-р-рах!!! Туши свет, спускай воду. Слава Богу, такой кошмарный сценарий на ближайший миллион лет природой не предусмотрен и мы, воры, нужны обществу для борьбы с сребролюбием. Чтобы деликатно, гуманно, в отличие от грубых ментов, изымать накопленные излишки у фрайеров, облегчая им карманы и совесть!

 

Говорят про угрызения совести… Если фрайер будет жить и с совестью дружить, чтобы она его не грызла, то совесть помрёт с голоду, вместе с фрайером. Шща! А вреден ли, таки, честный вор обществу? Оказывается – наоборот! Это санитар души, который делает прививки против страшного недуга – сребролюбия! В Библии сказано:

 

«Ибо корень всех зол есть сребролюбие!» (1Тим.6:10).

 

Нет болезни неизлечимее!! Прививочки фрайерам, которые делает вор от сребролюбия, чуть-чуть для самолюбия болезненны, но для нравственного здоровья, таки, очень полезны. Да и много ли честный вор у фрайера тиснет? Самую малую часть его капитала, вложенного в сберкассу, в имущество, в дом, в жену, в детей… И сколько у фрайера, таки, останется в кошельке после всех затрат? Именно тот мизер, который сберёг скупой фрайер для честного вора! Уж это наше! Где бы и как бы фрайер этот мизер не хранил – он его пролопушит.

 

А если честному вору крупный фарт выпал, значит, он обжал он госворюгу или спекулянта. И Великий Пролетарский А, Мэ, Горький изрёк по тому поводу: «Если от многого взять немножко, это не грабеж, а дележка!» Не любит честных воров государство, как конкурентов. А потому, приходится нам, честным ворам, соблюдать технику безопасности, поглядывая по сторонам. Как говорил один знаменитый спринтер: «стоя в позе низкого старта, смотри: кто бежит позади с шестом наперевес?» Ну что, братец кролик, похряли!?

 

Идём мы вдоль бесконечных составов. Путь наш уныл и долог и Валет проповедует:

-- Шща! А, вот, почему в России любят убогих и нищих? Да потому, что им не завидуют! Особенно в эпоху всеобщего равенства и братства. Таки да, что братство кончается там, где брать больше нечего! И тогда приобретение носового платка расценивается, как чистоплюйство и отрыв от пролетарской массы, которая сморкается пальцем. Трудно советскому человеку пережить за тот случай, если у его соседа есть что-то лучше. Не важно – что: жена, радикулит или носовой платок, потому, что если Бога мы обижаем недостатками, то ближнего – достоинствами. И со страшной силой действует в СССР удивительное оптическое явление: в чужих руках хрен толще! Куда бежать совчеловеку от такого кошмарного феномена? Конечно, – в НКВД! «Не корысти ради, а токмо ради…» благородной идеи всеобщего равенства по хреновости, чтобы всем было одинаково хреново! Ибо нет у советского человека других радостей, кроме чужих неприятностей! И это, Санек, медицинский факт: изо всех сословий, только честный вор не закладывает вора!

 

А честному работяге, который не сребролюбив, так как серебра в глаза не видал, а стеклотару вчера сдал, -- ему честный вор не страшен, потому как государство работягу до ниточки обобрало и радиопарашей задолбало, внушив ему: «Труд есть дело чести, доблести и геройства!» И сидит работяга герой, замороченный, дурной, у тарелочки пустой, разинув чавкало, с ложкой в правой руке. Сидит и ждет пришествия коммунизма, или выигрыша по облигации. Золотую Рыбку ждёт, чтобы она занялась его проблемами. И в толк советский народ не возьмёт, что Золотая Рыбка давно на него х… вот именно, – хвостиком махнула! и правильно сделала: помогать дуракам – дурное занятие.

 

И сказочное будущее советского народа – в недописанном эпилоге к «Сказке о Золотой Рыбке», в котором престарелые, рабочий и крестьянка, у разбитого корыта сидят и поедом друг друга едят, объединяясь, когда увидят еврея вблизи своего корыта…

 

Лязг и скрип вагонов, ползущего рядом поезда, заглушают слова Валета. Поезд мешает идти рядом с Валетом, я отстаю и наблюдаю сзади за его легкой, настороженной походкой. Ишь… волк – санитар леса. А интересное продолжение сказки «О Золотой Рыбке»!

 

Но лучше всех написал о советском народе Чуковский в сказке «Тараканище»! Народ – огромное, безмозглое стадо. До поноса боится русский народ сумасшедшего усатого ничтожества – таракана! Каждая скотина в стаде за свою жизнь дрожит и всех других заложить спешит! Каждая глупая корова своих телят отдать готова безумному старикану -- усатому таракану!

 

Но самое ужасное в этой сказке то, что и тогда, когда появляется освободитель советского стада от рабства – храбрый воробей – то стадо быкомордастое старается забодать его, затоптать его, лишь бы он, воробей, Тараканище не потревожил! И в этих строчках – вся безнадёга попытки освобождения советского народа от рабства. За одиннадцать лет жизни в этом стаде, я только об одном герое узнал, который, быть может, ценою своей жизни напечатал на обложках школьных тетрадок: «Долой СССР!» Это был единственный храбрый воробей из миллионов трусливых скотов!! – так ничтожен в СССР процент смелых людей. А скотам трусливым нужна ли свобода?

 

«О, люди, люди! Порождение крокодилов, как сказал Карл Моор! – воскликнул Граф, потрясая руками над толпой. -- Я узнаю вас, во все времена вы достойны самих себя!»

 

 

Конец репортажа 10.

 

 

 

Репортаж 11.

 

БАЙКАЛ И ВАЛЕТ ЧЕРВЕЙ.

 

Прошло полгода.

Время – 29 апр. 39 г.

Возраст – 12 лет.

Место – г. Иркутск

 

Славное море -- священный Байкал…

(Песня)

 

«Валет червей: для сердца -- приятный гость,

для судьбы - не сбывшаяся надежда»

(Толкователь карт)

 

Там, где кончается асфальт, там начинается Сибирь. Из многих бед, у России только две: дураки и дороги. Дорогой в Сибири называют то место, по которому едут не от большого ума. Колесо Истории, после сотворения мира, сразу застряло на сибирских дорогах. Но, если во времена Кучума сибирские дороги были просто опасны для проезда, то ныне они похожи на «полосы препятствий на танкоопасных направлениях». Даже гусеничные трактора в Сибири держатся от дорог подальше.

 

Дорога к Байкалу, по правому берегу Ангары, камениста, а потому хорошо сохранилась. В сухую погоду по ней можно ехать даже на колёсах, если водитель сибиряк, для которого тормоз – деталь лишняя, а подвеска кузова, после первой профилактики, у машин – безрессорная. Хорошая сибирская дорога состоит из колдобин меж обочинами. Обочины исчезают иногда, но колдобины остаются всегда! После ремонта дороги по сибирской технологии, колдобины берут реванш, становясь буграми. Так как ремонтируют дороги в Сибири всегда, даже зимой, то бугры и колдобины, меняются местами перманентно.

 

Весело прыгая по буграм и колдобинам дороги, наш маленький автобус лихо трясет внутри фанерного чрева, раскалённого весенним солнышком, живописный конгломерат из сидоров, углов, скрипух и дюжины ко всему приученных, чалдонов и чалдоночек, крепко законсервированных в собственном поту. Говорят, в развратных заграницах изобрели для загнивающей буржуазии потрясный аттракцион: «Русские горки». И трясут буржуев до полного посинения, вытряхивая из них кишки и валюту. Хотя «того, что бывает в развратной загранице, у нас нет и быть не может!», -- однако, есть в Сибири кое-что помохначе «того». Не менее потрясающий и душу вытрясающий аттракцион бесплатно прилагается к любой автобусной поездке.

 

Идет второй час изнурительной тряски, а я не перестаю удивляться: как наш автобус делает такой большой шум, не распадаясь при этом на запчасти? В отчаянном единоборстве с ухабистой дорогой, автобус упрямо перелезает с одной горушки на другую. Залезая на каждую горушку, автобус громко бренчит фанерной коробкой кузова и свирепо рычит, скрежеща внутренностями, а едва забравшись, оглушительно пукает выхлопной трубой, гордо оповещая Приангарье о победе над кознями коварной дороги.

 

Внутри фанерного ящика, который называется по-парижски красиво: «салон», -- душно, пыльно, а единственное окно не открывается. Пыль забивается в волосы, нос, уши, намертво клеится к потным лицам по-сибирски терпеливых пассажиров. Пыли на пассажирах собралось столько, что воздух в наглухо запечатанном «салоне», должен бы стать почище, если бы сквозь щели в полу, вместе с выхлопными газами, не пробивались сюда новые порции пыли.

 

Мое место далеко от единственного окна. Это располагает к печальным размышлениям, чем я и занимаюсь под чувствительные пинки со стороны моего деревянного сидения. От крепких пенделей мысли мои то перескакивают с одного на другое, то повторяются, как на заезженной пластинке. Как ни крути, а в том, что случилось и уже непоправимо, виноват я! Лох! Мудак!! Дур-р-рак малохольный… – высоко подбрасывает меня вместе с застрявшей мыслёй, жестокое и жесткое сидение.

 

Увы, слова: «Какой я был дурак!», -- свидетельствуют не о зарождении ума, а об излишнем оптимизме, потому что признать себя дураком в прошлом – не значит не стать им в будущем. А, ведь, все можно было тогда повернуть по-другому, чтобы не было сейчас таких самокритичных откровений! Начиная с того дня, когда пропустил я мимо ушей слова Валета: «Я один на льдине…» и кончая последним днем, когда можно было купить молчание Фугаса за несколько кусков… Как жаль, что умные мысли ко мне приходят редко и поздно. «Задним умом», то есть, из того места, которому сейчас так достаётся! А бывает ли передний ум, если опыт приходит тогда, когда всё позади? И сколько умных мыслей тратится из-за за одной глупой потому, что глупая мысль всегда выскакивает впереди умных!? Как и дураки в этом мире.

 

*          *          *

 

А утро было тогда солнечное, весеннее… В улан-удинской гостинице «Селенга», я и Валет спускаемся вниз, в кафе. В вестибюле в деревянной кадке грустно чахнет пыльная пальма со зловещим названием на загадочном гостинничном языке: «ГУГУУ.ИН № 432». Взглянув с сочувствием на пальму, произрастающую из бычков и харчков в неопрятной кадке, Валет декламирует строчки грустного стихотворения, написанного, будто бы, для этой несчастной пальмы:

 

И снится ей всё, что в пустыне далекой,
В том крае, где солнца восход,
Одна и грустна на утесе горючем
Прекрасная пальма растёт…

 

Из кресла, за кадкой пальмы, поднимается мужчина средних лет со среднестатистической физиономией: слегка курносой, с глубоко посаженными глазами водянистого цвета. Низкий лоб задрапирован модной прической «Бокс». Таких туповатых физиономий в Сибири сейчас много. Это пришлые-ушлые понаехавшие из России. Но что-то в нём настораживает: и массивная челюсть, придающая лицу выражение жестокой силы и плечи, ширину которых подчеркивает покрой модного пальто «Реглан» с талией, перехваченной поясом.

 

Увидев его, Валет подчеркнуто спокойно протягивает мне ключ от номера:

 

-- Посиди в номере. У меня каляк… тет а тет.

Я знаю, что Валет порвал  связь с московской ельней, а от сибирской держится подальше. Мне становится тревожно. Но не привык я переспрашивать. Надо – Валет расскажет.

Валет возвращается расстроенный. Молча достает из тумбочки конверт и бумагу. Пишет и рвёт написанное, пишет снова. Запечатав письмо, даёт мне.

 

-- Уезжаю я, Рыжик… на Байкал… точнее – не знаю… с Фугасом на толковище… другого выхода нет. Лопухнулся я… они, падлы, Ирку накнокали. Если не приду на толковище – отовсюду в иркутскую ельню звякнут. Там на моё имя вызовут Ирку, перепустят на колхоз, а в западло замочат. Прищемили меня за это самое… за душу. А воры слово держат.

 

Говорит Валет отрывисто, бессвязно. Я чувствую, как напряжены его нервы и не лезу с глупыми вопросами и беспомощными советами. А зря… Если б не спеша подумать, то можно было повернуть иначе… если бы подумать, если бы не спешить… Видно, за очень больное место прищемили Валета – за любовь его! Не думал Валет, -- на всё соглашался.

-- Номер в гостинице за три дня оплачен, -- продолжает Валет, -- держи сару… тут около куска… Возьми и бока рыжие… Делай, что говорю. Остальное в письме. И ни-ка-кой самодеятельности! Надеюсь, обойдется… если сибиряки не будут москвичам жопы лизать. В Москве, у меня конфликт с подонком из авторитетов… трёкнул я, что Факир -- мой отец, а он меня – жидом пархатым... вот, в оборотку и обидел я его… Жди три дня, не ломай рога, сиди тихо! Если не вернусь – никуда не суй рога, а мотай в Иркутск. Адрес на письме.

Ништяк, Рыжик! Бывало хуже… в девятнадцатом, когда Одессу грабили три банды: Котовского, Мишки Япончика и Ваньки Упыря. Тогда оптимист Мойша Глейзер сказал: «Шща, господа! Это, таки, не большевики! Не бывает так плохо, щоб не могло бы стать хужее!»

 

Задумавшись, Валет нервно меряет комнату шагами из угла в угол, мурлыкая дурашливую одесскую песенку:

 

Вот вам одесский юмор:

Начальник взял да умер!

Вот вам одесский номер:

Начальник взял да помер!...

 

Остановившись посреди комнаты, тряхнул Валет пышной каштановой шевелюрой, будто бы вытряхнул из головы скверную мысль, улыбнулся:

 

-- Мудрый Соломон, сын царя Давида, говаривал: «Есть на все Господня воля – век мне воли не видать!» Первую половинку этой фразы в Библию записали, вторую – изучают… Прав Соломон Давидович! Пришла пора завязать – надо с этим делом кончать! Жадность не только фрайера губит… Залетают, когда при казне за прикупом тянутся! Как говорил Мойша Глейзер: «Знал бы прикуп – жил бы в Сочи!» Может, всё к лучшему! Завяжу на толковище… чин-чин! -- кину в общак – сколь назначат – форсов хватит! Проживём!

У меня есть умение жить и с людьми дружить! И э-э-эх!! Заживем по высшему классу!! Прихватим Ирку с мамой и… «в скором поезде, в мягком вагоне» -- ш-ш-ща!! – к Черному морю!! Хазу купим на берегу, чтобы жить под шорох волн! Мантулить буду… я настырный: рогом упрусь – гору сверну! Знания имею кое-какие. И тебе пора учиться! Хватит с липовым табелем носиться! Свои очхоры зарабатывай! Красиво заживём и всё пойдет путём! Как приедем на юга, так и сразу – да! Растеребил мои волосы Валет, засмеялся, крепко прижал мою лохматую голову к себе и… поцеловал в макушку! Это было в первый раз. И в последний.

 

*          *          *

 

Два дня сидел я в номере, прислушиваясь к шагам в гулком гостиничном коридоре. Не дождавшись третьего дня, поспешил на вокзал к скорому «Владивосток – Москва»… Поезд опаздывал на несколько часов. Говорят, только однажды в Улан-Удэ поезд пришел тик в тик, минуточка в минутку. Только это был вчерашний поезд! Томясь в ожидании, уезжающие, провожающие и встречающие одинаково стервозно надоедали дежурному и кассиру. А в это время подзагулявший поезд, как озорной щенок, весело крутил зеленовагонным хвостом на заоблачных виражах дороги на сибирских хребтах.

 

И я мотался бесцельно по перрону, время от времени, натыкаясь на громадную бетонную скульптуру медведя, стоящего на задних лапах у входа в вокзал. И каждый раз удивлялся: зачем воздвигнута эта свирепая скульптура, загораживающая вход? Лучше бы скамеечку поставили, чтобы люди не зверели, стоя на задних лапах… И почему я отпустил Валета одного!?

 

В Иркутск поезд пришел на следующий день. Не раз бывал я тут с Валетом. С собою к Ире он меня не брал, в гостинице оставлял. Обижаясь за Валета, ревнуя его, испытывал я неприязнь и к Иркутску, и к Ире, представляя её изнеженной фифочкой, которая ест и пьет на серебре и злате, а живет в том красивом доме, возле моста на правом берегу Ангары, который у Жюля Верна в романе описан. Наверное, целыми днями музыцирует эта фифочка… а на Валета смотрит снисходительно… ведь, он на рояле не играет… Не понять ей, какой он душевно тонкий, умный, добрый поэт! Ничего не говоря Валету, я вымещал ревность в насмешках над Иркутском. И Валет сказал как-то:

 

-- Отчасти, ты прав. Природа сделала всё, чтобы на берегу златокудрой Ангары, вблизи Байкала, был самый чистый и красивый город, но человек сделал всё, чтобы был тут не Байкальск, не Ангарск, а… Иркутск! В честь самой мутной реки -- Иркута!...

 

Если «театр начинается с вешалки», то город – с вокзала». Когда поднимаешься вверх из-под гнетущих сводов старинного иркутского вокзала, то оказываешься не на просторной привокзальной площади, как в других городах, а на узком, кишкой закрученном проезде, суетливо шумном, невероятно грязном. По глубоким колдобинам привокзального проезда, поднимая пыль и разбрызгивая грязь, с грохотом катят грузовики и подводы. Такое сочетание не просыхающей грязи и не намокающей пыли, -- только в Иркутске!

 

На автобусной остановке, я терпеливо опыляюсь и обрызгиваюсь в ожидании автобуса в поселок Горького, за Иркутом, где живет Ира. Гениальные творцы автобусной остановки учли особенности сибирской погоды: на случай дождя – отсутствие крыши, на случай мороза – железные сидения, на случай ветра и пыли – декоративные проёмы в стенках. Изучив архитектурные прелести остановки, иду пешком. До этого видел я только центр города, застроенный старинными массивными домами, похожими на резные дубовые комоды, обожаемые бабушками позапрошлых столетий. По пути от вокзала до поселка вижу советскую застройку Иркутска: крупнощелевые двухэтажные бараки, вперемешку с самодельными лачугами. Неряшливые, не крашеные заборы, покосившиеся столбы уличного освещения, -- всё покрыто многолетним слоем серой грязи. А берега красавицы Ангары, в пределах города, плотно застроены уныло смердящими производственными зданиями, серыми складскими помещениями, загорожены бесконечными заборами, за которыми угрюмо чернеют гниющие горы утильдерьма и металлохлама собранные правнуками Кучума.

 

На окраине города, за глинисто-мутным Иркутом, стучу я в покоробленную и просевшую от времени дверь ветхого домика. В ответ домик начинает содрогаться от внутренних тектонически грозных толчков. От одного из них забухшая дверь распахивается и с такой силой, что я едва успеваю отскочить, чтобы не скатиться кубарем с высокого крыльца. На пороге двери в темном дверном проеме, стоит, светясь радостной улыбкой, невысокая, тоненькая девушка. Впрочем, сперва вижу я только широко и доверчиво распахнутые глазищи, потом – улыбку.

 

-- Здравствуй, мальчик! Извини… дверь не заперта, но…

-- Здравствуйте… Вы – Ира?

-- Ну, конечно же! Заходи в дом!

 

Войдя, попадаю в обстановку доброжелательного уюта. В доме всё скромно, даже – бедно, но так чисто, опрятно и в таком милом удобном беспорядке, который лучше всего говорит о том, что люди здесь живут, а вещи им преданно служат. В домике -- культ заботливой женщины, а не красивых вещей, порабощающих хозяев. Как много людей думают, что дорогие вещи украшают их духовную нищету! Здесь каждая вещь необходима и готова послужить. Скромные вещи стоят не на показ, а в удобном месте, не выпячиваясь кичливо, не притесняя человека, не мешая ему жить. От этого в доме уютно и радостно. И электросчётчик на кухне мурлыкает свою электрическую песенку, как ласковый котёнок.

 

-- Садитесь, тут удобнее… не стесняйтесь, а то я тоже застесняюсь… наверное, мы знакомы, хотя и заочно. Вы – Саша? -- И вдруг радостный свет гаснет в серых глазищах -- они темнеют, как озера от набежавшей на небо тучки. Лобик Иры озабоченно хмурится, а в голосе – тревога:

 

-- А где Коля? Что случилось??

 

В душе моей что-то слишком поспешно захлопывается, прищемленный кусочек души болезненно заныл, как зуб: значит, Валета тут нет.

 

-- Мы расстались случайно, а здесь, думаю, встретимся… -- кружу я восьмёрки, не представляя: как буду отдавать письмо? Не с порога же… обухом да по темячку! А из Иры, как горох из рваного кулька, вопросы сыплются. Предполагая, что Валет, вряд ли, рассказывал Ире об особенностях нашей работы, чувствую я себя не в своей тарелке и, опасаясь ляпнуть что-то не в масть, отмалчиваюсь, либо начинаю оживленно говорить о другом. И получается у меня это так изящно и непринужденно, как у лоха мешком из-за угла трахнутого. Ведь тогда, когда боишься показаться дураком, – начинаешь выглядеть совершенным идиотом!

 

*          *          *

 

День проходит. Потом второй. А я не решаюсь отдать письмо, которое, царапая душу, шебаршит во внутреннем кармане. Вижу, как мучается Ира от неизвестности и о чем-то догадывается, но боится узнать это и с расспросами не пристаёт настырно. Да и как ей приставать, если на любой из вопросов я леплю горбатого к стенке. Ежу понятно, хорошие новости по два дня за пазухой не носят. За эти дни вжился я в дела домашние и знаю, что Ира с мамой живут на крохотную Ирину зарплату, которую получает Ира в конторе деревообделочной фабрики. А мама Иры не только работать не может, но не каждый день на ноги может встать: ревматизм у нее от того, что работала она на иркутской лесобирже по пояс в ледяной воде. Все домашние дела мама Иры делает сидя: готовит, шьет на машинке -- заказы берет – соседскую детвору обшивает.

 

Домик сырой и зимой холодный, потому, что прогнил снизу. Летом на Саянах снега тают и Иркут поднимается. Теперь леса в верховьях Иркута вырубили, летние паводки стали ранними и такими высокими, что вода до дома добирается. Но живут в этом доме две жизнерадостные женщины и считают, что хорошо живут: и дом собственный, и на столе есть, что поесть… да и одеться есть во что! -- недавно Ира модное платье с помощью мамы сшила… в первый день моего приезда показала мне его и, зардевшись, сказала:

 

-- Это – к свадьбе…

 

А Валет в этом милом домике не бывал ни разу. Встречались они у подруги Иры. Вот, какая она… «фифочка». Как я отдам это письмо?...

 

*          *          *

 

К вечеру второго дня я решаюсь. Предлагаю Ире погулять вместе. Ира сникает, понимая, что сейчас она узнает то, что так не хочет знать. Идём по берегу Иркута вверх по течению, к железнодорожному мосту. Садимся на бревно, лежащее у обрыва, под которым мчится, крутясь в водоворотах, быстрый, мутный Иркут. Не гоняя порожняк, отдаю я Ире письмо. Отворачиваюсь. Мне стыдно и горько. Потухшая Ира осторожно берёт письмо, подержав его, не открывая, содрогается от рыданий…

-- Зачем ты меня мучил?... С того дня, как ты пришел, я не спала…-- Худенькие плечики Иры дрожат. Не в силах читать, Ира возвращает письмо, говорит срывающимся голосом:

-- Читай сам!!...

 

Дрожа от волнения и холода, я медленно читаю страницы, исписанные размашистым почерком Валета.

 

*          *          *

 

«Дорогие мои, Иришка и Санёк!

Вам обоим пишу я это:

 

Иринушка, дорогая моя, любимая! Моя родная женушка! Обидно и досадно мне, что только сегодня я назвал тебя женой! Милая моя жена! Сейчас, когда я пишу это письмо, я надеюсь на то, что всё закончится хорошо и все мы еще долго будем счастливы вместе! Когда вернусь, то все, что я тут написал, я тут же повторю тебе, Ириша, и буду повторять и повторять всю жизнь: милая! любимая!! Родная!!! А письмо это я уничтожу, чтобы ты не прочитала те страшные слова, которые я сейчас напишу:

 

РАЗ ТЫ, ИРИША И ТЫ, САНЕК, ЧИТАЕТЕ ЭТО ПИСЬМО – ЗНАЧИТ, МЕНЯ НЕТ СРЕДИ ВАС, ЖИВЫХ. ПРОЩАЙТЕ, ДОРОГИЕ МОИ, САМЫЕ РОДНЫЕ, ПРОЩАЙТЕ! ПРОЩАЙТЕ НАВСЕГДА!!

 

Не сбылись мои надежды… Знаю я вас хорошо и уверен, что Санёк промурыжит это письмо пару дней. Сперва будет на что-то надеяться, потом будет оттягивать неприятное, всё ещё надеясь на что-то… А ты, милая Ириша, хотя и будешь догадываться, но не будешь вытряхивать «добровольные и чистосердечные признания» из Санька. Добрая надежда бывает от оптимизма, а оптимизм – от недостатка информации. Не всегда случается в этой жизни «хапнуть энд», как говорят в Одессе. Горько, что по моей вине у любимых моих людей получится печальный праздник 1-го мая. Значит, обстоятельства сильнее…

 

Я очень хочу жить, и сделаю все, чтобы остаться в живых! Все время путаюсь во временах, забывая, что раз вы читаете это письмо, значит меня уже нет, всё – в прошлом. Не надо искать меня. Фугас не наследит. Я исчез, будто бы меня и не было.

 

Я пришел в этот мир ниоткуда,

И уйду из него в никуда…

 

Написал я о себе эти строчки давным-давно, и оказались они пророческие. По старому знакомству Фугас обещал: смерть моя будет внезапная, легкая, а могила – озеро Байкал. Сдержит он обещание. Авторитетный кит мокрого гранта.

 

Жалко до слёз только вас, а себя – ни капельки! Сам виноват. И тебя, Санёк, тянул туда же. А если ничему не научил, то – к лучшему. Не верь, Рыжик, в порядочность того мира, из которого я ушел… в мир иной. Несправедливости и жестокости в нём столько же, сколько и в стране советской. А рассказывал я весёлые баечки о воровском мире, чтобы оправдаться в твоих чистых глазёнках, Санёк.

 

И ты извини меня, Ириша, за лажу, которую я придумал про КБ, где я что-то секретное изобретаю и премии получаю. Меня может оправдать одно: о том, о чем я тебе рассказывал, я… мечтал! Да-да! Всю жизнь мечтал работать механиком, возиться со сложными машинами. Учился заочно. Быть может, ты мне не очень-то верила. Помнишь, ты сказала в саду на Иерусалимке: «У нас, женщин, своя удивительная логика: мы знаем, что это не так, но верим, что это так, а вере доверяем больше, чем знанию!» Милая, очаровательная Иришка! Ты прекрасна именно потому, что живешь, думаешь и чувствуешь наперекор заскорузлой черствой логике! Я эти твои слова запомнил, потому что понял тогда, что ты знаешь про моё вранье. И, все равно, веришь всему, что я говорю! Ириша, солнышко мое, ты меня всегда понимала лучше, чем я себя! Зачем мне оправдываться, если ты оправдаешь меня лучше, чем я сам! Остальное Санек расскажет. Он всё понимает.

 

Многое хочу рассказать. Какое было бы счастье, если бы я мог всю жизнь не спеша разговаривать с вами, дорогие мои! Если бы мы жили вместе! Так оставайтесь, вместе вы вдвоем: моя жена и мой братишка. Всё, что есть у нас – это ваше, общее. Ничего не делите! Прошу: вместе живите! Вы нужны друг другу! Кроме вас у меня никого… и не будет! Так будьте, хотя бы, вы вдвоём счастливы!! Целую обоих.

Коля. 22 апреля 1939 года.

 

П.С. Жаль, не успели мы расписаться, Ириша. А из-за разных фамилий у тебя с Сашком будут затруднения в наше время всеобщей бдительности. Но я надеюсь, что преодолеешь и это. Бросайте все, уезжайте из Иркутска. Деньги положи на несколько аккредитивов. Их хватит не только на домик на берегу Черного моря. Уезжайте на Кубань. Там Россия симпатичнее. Между Новороссийском и Туапсе по берегу моря много уютных и спокойных местечек. Не спешите сразу покупать. Поживите, хоть полгода, подумайте, повыбирайте. Денег хватит на жизнь и приличный дом. Я узнавал.

Будьте долго счастливы, живите вместе! Очень любящий вас Коля.»

 

*          *          *

 

Прочитал письмо. Ира сидит, уткнув лицо в колени. Плечи её дрожат. Слушала ли она? Съежившись, обхватив руками колени, замираю и я. Бесконечно тянутся длинные весенние сумерки, становится всё холоднее. Внизу, под обрывом, нервно пульсируя, журчит вода. Наверное, в стремительной струе раскачивается ветка, склоненная над рекой. А больше – ни звуков, ни мыслей. В голове, как в стратостате «ОСОВИАХИМ»: пусто, тихо… и горько. Горькая пустота заполняет всю вселенную. Зачем идти куда-то? – если жить не хочется. Быстро темнеет. Становится холодно. Я замерз в кочерыжку, но это мне безразлично. Потом вспоминаю про ирину маму. Сидит она одна, не зажигая свет, ждет, ждет… И мы идём домой.

 

*          *          *

 

Всю ночь не спал. Думал, вспоминал. Иногда плакал. Дышать старался ровно, будто бы сплю. В комнате, за занавеской, так же тихо плакала Ира. И ее молчаливая мама, стараясь быть бесшумной и не заметной, чтобы кому-нибудь не помешать, не спит. Вздыхает, подходит к Ире, ни о чем не говорит, не спрашивает, но понимает всё. Как все мамы…

 

Засыпаю под утро, когда светает. И вдруг просыпаюсь с тяжелой головой, и с ещё большей тяжестью на душе. Какая-то женщина в черном просторном платье и в черном платке, хлопочет у печки. Почувствовав мой взгляд, женщина в черном оглядывается… Я так и ахнул: неужто -- Ира?!!

 

Как изменилась она за ночь! Вместо румяной девчушки передо мной -- много пережившая женщина со скорбным, потемневшим от горя, лицом. Куда исчез радостный блеск озорных серых глаз? Глаза уменьшились, стали темными, запали в опухшие веки, а плечи ссутулились, будто бы под грузом долгих, тяжких лет. И какое ужасное платье: тяжелое, черное, не по фигуре. Наверное, мамино… много раз одетое черное платье, черный платок на голове, лицо почерневшее от того, что и на душе тьма кромешная.

 

-- Вставай, Сашенька, -- говорит Ира, увидев, что я проснулся. – На автобус надо успеть… завтра -- девятый день… мы на море поедем, поэтому – теплее одевайся… я пальто для тебя взяла у соседей…

 

Ужасная догадка потрясает меня: Ира сошла с ума!!! Не может быть девятый день в шестидневке!! Разве на море ездят из Сибири в автобусе!? Зачем на море пальто, если и в Иркутске жара? Но после нескольких уточняющих вопросов, я понимаю, насколько необъятны размеры моего невежества! Морем в Иркутске называют озеро Байкал, а девятый день – он не из советской шестидневки… Не понятным осталось: зачем в такую жару брать с собой теплое пальто? Но не стал я приставать с расспросами, вспомнив совет Валета: «промолчи – за умного сойдешь!»

 

*          *          *

 

И вот, вместе с другими пассажирами, трясет и мотает меня и Иру, в фанерный «салон» автобуса, пылящего по ухабистой дороге с угора на угор, все выше и выше, -- к деревушке Листвянка на берегу Байкала. На коленях у всех, -- тяжелые свёртки – пальто. Даже женщины в салоне молчат: фанерный ящик кузова, -- идеальный резонатор и многократно усиливает грохот езды по тряской, каменистой дороге. Пассажиров не много, потому что канун Первомая. Завтра с утра все трудящиеся нашей страны, которые называются «самыми свободными в мире», обязаны выйти на демонстрацию под угрозой возмездия от имени таких же «самых свободных трудящихся»… любил почесать язык об такие темочки «марксист» Валет.

 

О чем бы сегодня я ни начинал думать, а мысли возвращаются к Валету. И Ира, наверное, о нем сейчас думает. Но не о Валете, а о Коле думает. Так получилось, что у нас об одном и том же человеке настолько разные воспоминания, что нигде они не пересекаются… И не пересекутся, ведь, этого человека уже нет! В черном платке Ира сидит на переднем сидении, потому что ее ещё и укачивает. И голова у неё болит от шума и жары. Сгорбилась, стала совсем, как старушка… как меняет людей горе!

 

*          *          *

 

Лихо зарулив, почти на месте, автобус останавливается на крохотной площади в Листвянке. Отворяется дверь, -- в «салон» врывается ледяной ветер. Не выходя из душной, горячей от солнца, автобусной коробки, пассажиры разматывают узлы с тёплой одеждой. И я, радуясь ириной предусмотрительности, поспешно забираюсь в просторное теплое пальто.

 

Выскакиваю из автобуса и глаз не могу оторвать от фантастической панорамы байкальских берегов. В голубой хрустально прозрачной чаше, триумфально вознесенной над всей Сибирью, в окружении высоченных голубых гор, лежит гигантский кусок зимы – покрытое заснеженным льдом озеро Байкал. По берегам озера – снег.

 

Холодный ветер посвистывает морозно голубым запахом тайги, пьянящим после душной и пыльной жары. В бездонной небесной синеве расплываются голубые, акварельно размытые воздушной толщей, белоснежно призрачные горы на другом берегу Байкала. Кажется, что смотрю я на них сквозь зыбкую прозрачность голубой байкальской воды!

 

Выбравшись из душного автобуса, люди с наслаждением вдыхают холодный воздух, дивно пахнущий байкальской синью. Какой-то старичок, из местных, встречая приехавшую из города родню, балагурит:

-- Да-а… воздух-то у нас от тако-ой! Которы городски, вдохнут, значитца, таку прозрачность, а ужо выдыхать обратно не хочуть. Остаются, значитца, тута… бездыханные.

 

Голубая мечта африканского людоеда, -- пышнотелая, розово телесатая, потная пассажирка, -- плавно вытекает из горячей коробки автобуса и раздраженно бухтит на весёлого деда:

-- Воздухом, поди-тко, сыт не будешь! Как тут, на море, с продуктами-то… а?

 

-- С продуктами у нас на море хорошо-о…-- хитрит старикан, опасаясь прямо отвечать на провокационный вопрос. -- Быват и без заморских продуктов на море обходимся! Воздухом вздыхам, омульком заедам!

 

Умываемся в «Доме приезжих» и Ира, которая здесь была со школьной экскурсией, ведет меня по тропинке через густой лес на гору, откуда открывается удивительное зрелище: из озера в бескрайний сибирский простор вырывается могучая, стремительная река Ангара, с которой не сравнится ни одна река в мире по прозрачности и стремительности.

 

Замирая от восторга, стоим на обрыве возле того места, где златокудрая Ангара, не захотев стать женой сварливого, мутно чёрного Иркута, разорвала кольцо гор вокруг Байкала, сокрушив всё на пути, вырвалась на волю и умчалась по сибирским просторам от сурового отца – старика Байкала, чтобы через тысячи километров встретить суженного – могучего красавца Енисея.

 

И Шаман-Камень, который бросил седой Байкал вслед своенравной дочери, пытаясь остановить ее неукротимый бег, беспомощно чернеет треугольной макушкой посреди пенящегося, завораживающе быстрого потока, мощно и стремительно несущегося по крутой дуге вниз, сквозь горы, в бескрайнюю даль от бездонной чаши Байкала.

 

Невозможно насмотреться на эту величественную, почти  неземную красоту. Души наши наполняются восхищением и чувством причастности к этому поистине космическому сочетанию: могучего и прекрасного! Причастности к той удивительно гармоничной красоте, которая не подавляет человека величием, а растворяет в себе его душу. Той красоте, среди которой чувствуешь себя крохотной восторженной частичкой этой великолепной космической феерии.

 

И страдания, которыми жизнь безжалостно уродует нежную, беззащитную душу человеческую, тихо-тихо растворяются в гармонии необъятных просторов и непрерывно меняющихся красок Моря, для описания которого нет слов ни в одном из языков мира!

 

Все то, что вижу я, так по-сибирски огромно и фантастично, что воображулистый тихоокеанский бесенок задавака, всю жизнь некстати подпрыгивающий во мне, жалобно пискнув: пии! – смущенно сникает и лапки кверху поднимает, устыдившись своего мелкого ехидства по поводу того, что иркутяне пресноводное озеро называют морем. И я теперь буду называть Байкал так же уважительно – Морем.

 

*          *          *

 

Наверное, самые оголтелые йоги сочли бы обстановочку в Доме Приезжих несколько суровой для своих организмов, изнеженных на ложах из гвоздей. На расшатанных бурной жизнью железных койках, поверх не оструганных досок, лежат грязные мешки с редкими, зато, жесткими, как биллиардные шары, комками спрессовавшейся ваты. Парочка таких же, жестких комков, перекатывается внутри пятнистой, как ягуар, наволочки.

 

Измученные дорогой, мы сразу ложимся и засыпаем, как убитые, под предпервомайские завывания черного раструба громкоговорителя, озвучивающего Листвянку и её окрестности. И хотя ватные шары из-под нас сразу разбежались по краям матраца, а койки, чувствительные, как сейсмографы, громко и жалобно скрипят и визжат даже от сновидений, спим мы всю ночь, не просыпаясь.

 

Так действует байкальский воздух, прилетевший сюда с лихим посвистом из таинственного дикого Баргузина. Оттуда, где бездонно черные ущелья, заросшие угрюмой тайгой, по ночам озаряются призрачно голубым сиянием электрических драконов, ощетиненных грозовыми молниями, которые поражают безумцев – искателей несметных сокровищ старика Байкала, спрятанных в горах Баргузина. А красота байкальская, очаровав нас, всю ночь лечит наши, израненные горем, души…

 

Ранним утром с трудом отрываю голову от подушки, полной дивно голубых и сказочно чудных сновидений. Некогда досматривать их – надо скорее покинуть Листвянку, пока не заболботало кошмарное радиоботало, будя разоспавшихся приматов дикими воплями, у которых, сквозь текст, прорывается советский подтекст: «А ну, вставай-вставай, Первомай, твою мать! Подымайся, б…!! Начинай, как и я, орать!!!»

 

Поеживаясь, смываем еще теплые сны живительной байкальской водичкой, завтракаем необычайно нежным, тающим во рту, байкальским омулем, запивая его ароматным чаем, круто заваренным на изумительно вкусной байкальской воде, и спешим подальше умотать от чёрной громкоорательной трубы, которая, в честь Первомая, в любую минуту готова издать истошные вопли партийных вожаков и визгливый оргазм обожания вождей сонмом советских обезьян.

 

Идем наобум по тропинке вдоль берега Моря на север, лишь бы не слышать, как громкооратель издаст оскорбительный для тихих байкальских берегов оголтелый первомайский рёв коллективного оргазма народной массы, одуревшей от холуйской верноподданности.

 

А солнце, поднимаясь из-за заснеженных вершин по-сибирски громадных гор восточного берега Моря, ярко освещает таёжные склоны нашего, западного берега. И в радостно золотистых лучах утреннего солнышка каждая лесная полянка превращается в маленькую волшебную страну из доброй сказки. Одни поляны покрыты ковром из нежно акварельного разноцветия подснежников: желтых, белых, фиолетовых. На других полянах, более открытых солнцу, уже цветут розовые цветы бадана и алыми огоньками вспыхивают веселые сибирские жаркИ. Ира сплетает венок из жарков и бадана, мы поднимаемся на крутую гору, потом карабкаемся на верхушку скалы, похожей на башню, которая венчает вершину… и какой великолепный вид на Море распахивается отсюда! На верху скалы растет одинокая, причудливо искривленная ветрами, сосеночка, а рядом с ней намертво врос в скалу расщепленный молнией остаток могучего ствола сосны, все еще цепляющийся за скалу смоляными корнями. Ира достает из сумки небольшой молоток, гвозди и, величиною со школьную тетрадку, толстый лист алюминия, с дырочками по периметру, на котором выгравировано:

 

КОРНЕЕВ

Николай. 21 год.

Погиб 21.04.39.

 

Прибиваю пластинку к стволу сломанной сосны, и Ира привязывает венок меж толстыми корнями, вросшими в монолит скалы.

-- Когда же ты, Ира, успела надпись сделать?

-- Это – мама… рано утром подняла соседа… он на авиазаводе работает, поэтому дома у него всегда алюминий.

 

Мы молчим, глядя на Море.

-- Жаль, нет фотокарточки… -- вздыхает Ира. – Хотели сфотографироваться в день регистрации… тридцатого апреля… чтобы была на всю жизнь память… о самом счастливом… -- Слова её прерываются рыданиями.

 

У меня в кармане -- колода карт. Полагая, что престидижитация развивает подвижность кистей рук, Валет регулярно, как гимнастикой, занимался ею. Глядя на него и я стал осваивать спуски, вольтЫ, переброски, подтасовки, подмены, -- те приёмы, не овладев которыми садиться играть в карты, -- все равно, что играть на бильярде с завязанными глазами.

 

Есть, конечно, теория игр, но важнее умение играть! Какой интерес играть, состязаясь не в умении, а в дурацком везении? – тогда лучше пятак подбрасывать. Вынув из колоды червонного валета, я просовываю карту в щель между стволом дерева и алюминиевой пластиной.

 

-- Вот, вместо фотокарточки…-- поясняю я.

-- А почему не король бубновый?

-- Потому как – жена есть… А король червей – старый. Да и на Валета… то есть – на Колю, -- поправляюсь я, -- король не похож.

-- А вправду, этот валет, как Коля… -- соглашается Ира: -- Ладно, пусть будет червонный валет.

 

И в этом валете, наконец-то, соединилась наша, такая разная, память о Коле и Валете. Укрывшись от ветра за выступом скалы, закутавшись в пальто, прижавшись друг к другу, долго сидим мы молча, глядя на величественную панораму Байкала. А над нашими головами ветер, пахнущий холодной синевой, грустно посвистывает в ветках одинокой сосеночки. И как руки, заломленные в пароксизме горя, печально качаются ветки сосны над голубой бездной. А ветер всё посвистывает и посвистывает, однообразно, как свистят по привычке, без мелодии, глубоко задумавшиеся люди. Так, бывало, и Валет, задумавшись, посвистывал… Быть может, сейчас, на девятый день после смерти, печальная душа Валета, прощаясь с миром, рассеянно посвистывая, летит над бездонной его могилой – Байкалом... всё быть может… не спроста всеведущий Граф Монте-Кристо сказал:

 

«Смерть, как и жизнь, таит в себе страдания и наслаждения, надо лишь знать ее тайны…»

 

 

Конец репортажа 11.

 

 

 

Репортаж 12.

 

МОГУЩЕСТВО БУМАЖКИ.

 

Время – июнь 1939 г.

Прошло полтора месяца.

Возраст – 12 лет.

Место – Иркутск.

 

Без бумажки ты букашка,

а с бумажкой -- человек!

(Пословица)

 

Человек состоит из трёх элементов:

тела, души и документов.

(Пословица)

 

«Хорошо в Иркутске летом –Целый месяц снега нету!» – запел, было, жизнерадостный поселковый холостяжник под гармошку на поляне подле Иркута. Обрадовался тёплым денёчкам и долгим ясным вечерам. Но! «Рано пташечка запела»: в канун цветения сирени, в июне, задул до костей пронизывающий северный ветер, затянули небо плотные тучи и пошел, и пошел беспросветно нудный, как советский роман, моросящий дождик. Долго, трудно одолевая слякотную непогодь, подкрадывалось лето сквозь длинную чреду промозгло слякотных дней, надоевших самим себе. Но, вдруг, сухие, горячие порывы ветра из монгольских степей в клочья разорвали многослойную пелену туч. И лето, засияв яркой синевой солнечных дней, обдало жарким зноем истосковавшуюся по теплу иркутскую землю.

 

Ира купила два велосипеда. Себе – с дамской рамой, а мне – настоящий взрослый «Минск»! Могучий «Минск» с хромированными ободами, толстыми шинами и ослепительно сияющим никелированными рулем! А на руле – звоночкек, а в нём – отражение мей ликующей физиономии на фоне яркого, как бразильский карнавал, радостно сияющего мира! Велосипед – прекрасная, как Рио де Жанейро, мечта каждого пацана! Жаль, что вместо кожаного седла с могучими пружинами, пришлось мотать на раму тряпку: сам виноват – ноги коротковаты.

 

Теперь, если я не на рыбалке, то путешествую на велике вдоль берегов Иркута и Ангары. А по выходным я и Ира отправляемся на велосипедах в лес, подумывая о том времени, когда созреет земляника, черника, а там, наконец-то, подойдут грибы, малина, орехи – все то, что дарит сибирякам короткое, но щедрое сибирское лето.

 

А в город на велосипедах мы не ездим. Для этого надо зарегистрировать велосипеды, сдать экзамен на «право вождения велосипеда», получить в ГАИ велосипедные номера… а для всего этого нужна, (всего-то!), справка из домоуправления о том, что я житель Иркутска, а не шпион из Страны Восходящего Солнца.

 

Справки… ох, эти справки! Однажды я спросил Иру: когда мы поедем к Черному морю? Наморщив лобик, Ира стала объяснять, что для того, чтобы прописаться на Черном море, надо получить справку о том, что здесь выписан, а для этого надо сперва прописаться здесь, а для этого – иметь справку с прежнего места жительства и выписку из прежней домовой книги для получения нужной справки, в соответствии с предыдущей соответствующей справкой… Запутавшись в перечислениях справок, Ира вздохнула и рукой печально махнула. И понял я, что домовая книга, в которой хранятся квитанции за электричество, не от доброго домового, а от злобной фискальной машины СССР.

 

Оказывается, детей в таком возрасте, как мой, аисты не приносят. Такое выдающееся медицинское открытие сделал не я. Это авторитетно провозгласил участковый мент. И, судя по тому, как угрозно громыхнул он перекошенной калиткой, уходя из нашего дома, отношение к моему самозарождению в этом доме у него было не одобрительным.

 

Для поселковых соседей хватает невинной лжи о том, что я Ирин племяш из деревни. И соседи, кто от делать нечего, а кто по сексотной подляне, задают мне пикантные вопросики: «Ну, и как там – жисть в деревне?» Будто бы не понимают, что вопросы за жизнь в деревне уместны, как беспокойство за стул покойничка: «Азохун вей, Сагъа! А что, Абгъама узе похогъонили? А я, таки, имею значительное беспокойство за его стул!»

 

*          *          *

 

При «стирании грани между городом и деревней» стирается не грань, а деревня. Не надо беспокоиться за жизнь в деревне. Там не жизнь, а наоборот. Живут в деревне потому, что знают, что «колхоз – дело добровольное, хочешь – вступай, не хочешь – расстреляют». Но вякнуть про то, что в деревне плохо – не моги! – это махровая антисоветчина. А хвалить жизнь в деревне – это озадачить всех вопросом: ты что, с луны упал и головой стукнулся? Для ответов на сексотные вопросики пользуюсь я стихотворными перлами советских рифмоплетов, которые, неустанно повышая производительность, бодро кропают псевдодеревенскую поэзию на неисчерпаемую тему:

 

Хорошо идут дела

У колхозного села!..

 

А то я, хляя под сиваря, выдаю крепким рассольничком ядреные деревенские прибаутки, которых нахватался в поездах: «Уж така весела в деревне жись – токо за штаны держись!», «Ох как весело живем, будто в Польше, веселей всего тому, у кого хрен больше!» И так далее. А, чем далее, тем позабористей, посолонее. Ведь сибирского сиваря хоть голодом замори, хоть замордуй в подвале НКВД, а он, размазывая кровь и слезы, и в преисподней, будет ёрничать, охальничать, и материться. Такова его живучая сибирская природа. Поселковые мужички, на мои присказки, как жеребцы регочут, бабеночки повизгивают кокетливо, как бы, смущаются, но на прибауточки не обижаются. Вот, стихи орденоносных холуёв, сексотов-стихоплетов Светлова и Безыменского, --подзаводят, потому что, понатуре, они насмешка над деревней. А с лихой прибаутки – что взять? Каков вопрос – таков ответ. Есть и такие народные частушки, которые не для всех, вроде:

 

Сверху молот, снизу серп –

Это наш советский герб.

Хочешь жни, а хочешь куй,

Всё равно получишь х…!

 

Из-за вездесущих сексотов такие прикольчики поют только на ушко родным и близким. А частушки-то вмиг по стране разлетаются! Неужто, все люди – братья!?

 

*          *          *

 

Всем понятно, раз есть у пацана из деревни шанс прописаться у городской родни в домовую книгу, чтобы в шестнадцать лет получить паспорт и стать гражданином СССР, -- то почему б и нет? И участковый мент, в меру своей испорченности, тоже считает, что Ира ловчит племяша деревенского пристроить в городе. Конечно, власти не одобряют исход сиварей на городские земли обетованные. Если все сивари, запоют:

 

Снаряжу я тебя в темно-синий костюм,

Сам одену я шляпу большую.

Переменим, давай, деревенскую жисть

На весёлую жисть городскую!

 

Да ка-ак рванут когти в город! -- кто тогда в колхозном дерьме гваздаться будет? Пушкин?? Но для малолеток это, вроде бы, не преступление, -- нет закона, чтобы карать малолетку за побег в город! Тем более, если сиваренок учиться горазд. Вон, Ломоносов, как резво в город когти рвал! Тогда тоже крепостное право было. В России оно всегда! Раз с политикой это не связано, то власть может глаза на это дело прищурить, конечно, если уважение к власти будет соответственное, в виде деревенского презента: горшочка со сметанкой и корзиночки с десятком яичек. Давно уж облизнулся участковый на сметанку и недоволен тем, что Ира не спешит с угощеньицем...

 

-- Понятно ж, -- каждый хотит пачпорт заиметь! Есть пачпорт, -- ты человек. Нету – не взыщи. Как сельское хозяйство укреплять, ежели кажный хотит иметь жисть изячную! Каб деревню заградить колючкой, вохру поставить на вышках, и в поле водить сиварей под конвоем, был бы толды полный порядок… -- любит мусолить деревенскую темочку участковый, когда под мухой.

 

-- Я-то колхозника понимаю…-- рассуждает он -- сам сиварём был… им бы и остался, ежели б не армия. Токо она, родимая, от колхоза отмазала. Коли колхозникам равноправную жизню давать, то где других сиварей сыскать? Кто же, мать перемать, захотит задарма говно ковырять??

 

В Америку для черной работы негров навезли африканских, а в Сибири для негров – не климат. Тут как хошь корми, а они все зимой не охнут, а передохнут! Цари-то это понимали и крепостное право крепко держали! Тут круть и верть -- как хошь, а мудрая у Партии политика, ядрёна вошь: своих чёрных людей иметь надобно – колхозничков, -- которы поживучЕй негров! Главное, кормить своих не надобно, -- привычные, -- и без кормов проживут в Сибири!

 

В армии участковый во Внутренних войсках НКВД служил вертухаем. Заслужил привилегию и характеристику, а после армии, в городскую милицию подался. Теперь с утра участковый наполняется самогонкой и гордостью за свою выдающуюся карьеру: его власть в посёлке! В чуланы к поселковым самогонщикам он не заглядывает, а они за это его уважают и стаканом первача с огурчиком на блюдечке у ворот встречают.

 

Все говорят – простой он мужик, добрый. И мне участковый посочувствует… будь я из деревни! Но что делать, если я – ни-от-ку-да!? Юридически, нет меня на этом свете! А наше «самое свободное общество» не скупится н... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6 7 8 9


26 февраля 2020

0 лайки
0 рекомендуют

Понравилось произведение? Расскажи друзьям!

Последние отзывы и рецензии на
«Роман "ПЯТАЯ ПЕЧАТЬ". Часть 1»

Иконка автора Иван ДнестрянскийИван Днестрянский пишет рецензию 12 ноября 0:31
Талантливо, но печально. Потому что субъективно, алогично, и на этом фоне даже горькая правда обесценивается.
Перейти к рецензии (0)Написать свой отзыв к рецензии

Просмотр всех рецензий и отзывов (1) | Добавить свою рецензию

Добавить закладку | Просмотр закладок | Добавить на полку

Вернуться назад








© 2014-2019 Сайт, где можно почитать прозу 18+
Правила пользования сайтом :: Договор с сайтом
Рейтинг@Mail.ru Частный вебмастерЧастный вебмастер