Тихонов Валентин Максимович
Вова Рельефный
Песня Ини
Владимир Стрельцов
- Да, ты права, Теодора.
- Ты не первый из священников Рима, кто нарушил целибат, и думаю, что не последний. Мало кому из предшественников твоих довелось умирать девственниками, но даже если это и случалось, как с Формозом, это не гарантировало ему отсутствия суда при жизни или после смерти. Чего уж говорить о других? Давно ли папа Сергий забавлялся с моей дочерью, а затем овладевал глупенькими монахинями прямо в исповедальнях?
- Бог ему судья, Теодора, но в последнее время Сергий был явно одержим. Что до Мароции, то он встречался с ней тайно, и это стало известно только вашей семье.
- Выходит, что я тебя все-таки стесняю.
- Я прошу понять, мой друг, что мое положение обязывает к тому, чтобы все мои пороки, как человека, безусловно, грешного, оставались по возможности в тени, ибо их нарочитая демонстрация губит не мою, уже, быть может, навеки погубленную душу. Они губят авторитет Церкви и даже самого Рима! Они множат и укрепляют врагов наших, дают им повод для неповиновения, и потому я так тороплю сейчас Беренгария! Его коронация защитила бы нас. Как же не вовремя умерла его жена!
- Смерть человека редко бывает вовремя, – усмехнулась Теодора, – но в данном случае она, действительно, умерла на редкость удачно для наших недругов!
- Вот как, – удивился Иоанн. Он подсел к Теодоре поближе, – есть подозрения?
- Вполне определенные, Ваше Святейшество! Лекарь Беренгария, без сомнения сведущий в своем ремесле человек, нашел приют здесь, в Риме, куда он сбежал, опасаясь гнева своего хозяина. Он рассказал мне о последних днях королевы Бертиллы.
- Так, так.
- Однажды королева поранила себе ладонь. Очень скоро рана загноилась и почернела. У королевы началась горячка. После чего уже по всему телу начали возникать похожие раны. Лекарь сделал все, что мог, а мог он в таких обстоятельствах не очень много.
- Похоже на проникновение в кровь черных бесов. И что из того?
- Да, но бесы не появляются из пустоты. В один из моментов, когда к Бертилле ненадолго вернулось сознание, лекарь спросил об обстоятельствах, при которых она получила первую рану. Выяснилось, что порез на руке во время гадания ей сделала одна из женщин, то ли из числа огнепоклонниц, то ли из норманнских земель, которая появилась у них при дворе незадолго до этого и вызвала интерес королевы своим искусством гаданий и магии.
- Ах, вот оно что! Королева погибла из-за своих грешных пристрастий! Ее муж нередко упрекал ее в любви к волхвам. Попытка заглянуть в будущее, которое только волей Господа предопределено, есть величайший грех и искушение!
- Напомню вам, Ваше Святейшество, что волхвы были первыми, кто посетил Христа после его рождения. И как скажите после ваших слов относиться к Откровению, повествующему о последних днях мира?
- В Откровении есть высшая воля Господа и назидание всем нам и потомкам нашим о недолговечности мира сего и необходимости жить в постоянном покаянии и страхе перед Создателем и скорым судом Его!
- Жить все время в страхе – не лучший вариант существования.
- Великий Григорий говорил: «Кто любит Бога, тот должен радоваться кончине мира; тот же, кто сокрушается о ней, — таит в своем сердце любовь к земному, не жаждет будущей жизни и даже не помышляет о ней».
- А по-моему, лучше жить в земной любви и радости, наслаждаться каждым днем, дарованным тебе Господом, ведь именно для этого, а не для ожидания своей кончины, даровал он нам эти дни. Имею дерзость поспорить с папой Григорием и полагаю, что именно такие настроения более угодны Господу, Отцу нашему. Разве больше радости отцу доставляет видеть, как дети прячутся от него в страхе быть наказанными и с испугом смотрят в глаза его, чем если бы дети веселились бы вокруг него и пели ему осанну?
- Радость существования и материальные блага порой заставляют нас в тщеславии своем забыть об истинном источнике этих благ и приписать случившееся только собственным заслугам. Ни одному отцу не понравится такое поведение своих детей.
- Вернемся же к королеве Бертилле. Та ворожея, последовательница Ормузда[67], бесследно исчезла из Вероны на следующий же день после гадания. Королева умирала две недели и есть основания полагать, что эту ворожею уже невозможно найти. Быть может, она и вовсе убита своими сообщниками.
- У нее были сообщники?
- Говорят, что она появилась при королевском дворе по рекомендации Гуго, графа Миланского.
- Ого!
- Нет, мой милый. На этом логическая цепочка рвется. Я не вижу причин у Гуго ненавидеть короля Беренгария. Он пользовался его расположением и был ярым врагом бургундского или тосканского домов.
- А слухи о его причастности к смерти императора Ламберта?
- Во-первых, это только слухи. А во-вторых, эти слухи только подогревали симпатию к нему со стороны Беренгария.
- Действительно. И теперь, так или иначе, но коронация Беренгария в который уже раз откладывается. Поневоле поверишь в злосчастный рок, висящий над ним.
- Многочисленные оракулы и ворожеи, постоянно крутившиеся при Бертилле, уверяли ее и ее мужа, что они ясно видят императорскую корону на челе Беренгария. Однажды, говорили многие из них, ряды его врагов рассеются и он увидит свободную и широкую дорогу на юг, ведущую его к победе и власти над миром.
- Это, скорее всего, придворная лесть.
- Главное, что коронация Беренгария действительно сейчас в наших интересах.
- Но ее пока не будет. И мы в кольце врагов. Мой брат оттолкнул от нас Альбериха Сполетского. Герцоги южных земель заняты междоусобными распрями. Ваш муж Теофилакт не может испытывать к нам добрые чувства.
- Он многие функции передал сейчас моему старшему сыну Теофило. А тот во всем слушается меня, – с улыбкой заметила Теодора.
- Но он при этом остается сыном Теофилакта и его также не может не задевать тот факт, что…… его мать живет в папском дворце и ………провоцирует народ Рима на недовольство.
Теодора обиженно отвернулась от Иоанна.
- Власть сложнее удержать, чем захватить, Теодора. Мы вынуждены считаться с силой и мощью наших врагов. Мы не должны давать повода для обвинений в наш адрес.
- Я сделаю все, что вы просите, Ваше Святейшество, – срывающимся голосом произнесла Теодора и начала одеваться. Плечи ее подрагивали.
- Друг мой, я забочусь о нас обоих, – просительным голосом произнес Иоанн.
- В пылу вашей заботы вы изгоняете меня из своего дома и заставляете вернуться к человеку, с которым меня связывают только общие дети.
- Согласитесь, это немало.
- Мои дети уже выросли и сами заботятся о себе.
- Настолько, что одна из них теперь в стане наших врагов, – съязвил Иоанн.
- Моя дочь уже давно наказана вами и наказана весьма жестоко, по-моему, даже слишком жестоко, но, я вижу, вы в своей ненависти к ней не можете остановиться. Достойные чувства демонстрирует нам верховный иерарх!
- Это не ненависть, Теодора. Это трезвая оценка нашего окружения, где Мароция занимает видное место в ряду наших недоброжелателей. И среди всех прочих она определенно заслуживает внимания к себе. Знаете ли вы, что имя ее славят в Риме, что горожане с печалью, как об утерянном, вспоминают понтификат Анастасия, что видят в Мароции желательного наследника вашей власти?
- Какая наивность!
- Скорее всего, да, но недолгий понтификат Анастасия служит ей хорошую службу. Ничего не изменилось, римляне запомнили только хлеб и зрелища, доставленные им в те дни, да овечью кротость молодого папы, на фоне которого наши грехи выглядят еще более отталкивающе.
- Будьте тогда последовательными в своих действиях, Ваше Святейшество, и прекратите не только отношения со мной, но и ваши военные упражнения.
Теодора знала, о чем говорила. Папа Иоанн, к изумлению всего клира, сразу же после папской коронации, ввел моду между оффициями третьего и шестого часа[68] проводить время в занятиях, совершенно не стыкующихся с положением главы христианского мира. Папа и его друзья с превеликим удовольствием сражались на деревянных мечах, совершенствовались в конской езде, и стреляли из луков по мишеням прямо возле собора Святого Петра, и зачастую даже не сняв с себя церковного облачения. Рим в своей истории видел множество разных пап, но никогда еще тиара не находилась на голове папы-воителя.
- Отряд моего брата - наша самая главная и надежная опора в Риме. Они должны быть в полной готовности. Даже не подумаю отменять занятия. В конце концов, говорят, великий папа Григорий тоже с оружием в руках сражался против лангобардов Агилульфа[69].
- Да, да, и воевал, и сочинял музыку, и прогонял чуму. Но все-таки в историю он вошел, прежде всего, как выдающийся отец Церкви и толкователь Священного Писания, вновь вознесший авторитет Рима над всеми городами Европы.
- Не смею даже соперничать с ним в этом.
- Быть может, и не надо? Быть может, надо использовать свои лучшие качества, ниспосланные вам Создателем? – произнесла Теодора и лукаво улыбнулась. Иоанн с надеждой взглянул на нее. Он узнал эту улыбку, по всей видимости, Теодоре пришла в голову интересная мысль.
- А согласились бы вы, мой гордый и честолюбивый друг, и в самом деле войти в историю как первый папа-воитель, папа, держащий в одной руке своей крест для раскаявшихся, а в другой меч для упорствующих?
Иоанн не ответил. И Теодора вдохновенно продолжала.
- Ничто, ничто на протяжении веков так не поднимало авторитет римским правителям как победа, воинская победа над своими врагами. Что если вы соберете под знамена Христа и Рима все итальянские короны и обрушите всю мощь своего войска на тех, кто является врагом и Рима, и Сполето, и Тосканы, и Фриуля, и всех прочих земель, осененных крестом Господа? Вернувшись в Рим, вы будете приняты как триумфатор, и все злые языки засохнут в бессильной ярости, ибо никто не пожелает слушать их, так как вы избавите Рим от давнего и общего врага и выступите защитником всех христианских святынь Италии! Любое Ваше слово тогда будет восприниматься единственно как слово главного защитника христиан, пусть не молитвой, но мечом защитившего дома их.
Иоанн восторженно глядел на нее. Он уловил ее мысль, но не стал перебивать Теодору, дозволив ей самой логически завершить сказанное.
- Освободите же Италию от сарацин Гарильяно! Поднимите и организуйте против врагов Христа войска итальянских князей от Ивреи до Беневента, и будет славно ваше имя до скончания ваших дней!
- Мой друг не только самая красивая и желанная женщина в мире, но воистину и самая мудрая, – улыбаясь, сказал Иоанн.
- И она еще укротит похоть свою и не будет с сегодняшнего дня возмущать разум ваш присутствием своим, – сделав театрально серьезное выражение лица, сказала Теодора.
- Как всякий смертный, я могу иметь определенные слабости, – слукавил папа.
- Это значит, что мне дозволено остаться?
- Сегодня я даже требую это!
- А завтра?
- Завтрашнее утро придаст нашим решениям больше мудрости и меньше эмоций.
Теодора разочарованно вздохнула. Вдохновенный полет птицы ее души, воспарившей было над папским дворцом, был безжалостно прерван. В сердце ее занозой поселилась обида, и она уже с погасшим сердцем смотрела, как папа римский трепетными влажными руками срывает с нее только что натянутые одежды и жадно, как паук пойманную муху, тащит ее к своему ложу.
Эпизод 22. 1669-й год с даты основания Рима, 3-й год правления базилевса Константина Багрянородного
(10 сентября 915 года от Рождества Христова)
Та же ночь, тоже спальные покои богатого дворца, те же флюиды любви, невидимо заполнившие собой все немалое пространство. Даже туча, грозно нависшая над дворцом и поминутно швыряющая в него копья своих молний, наверняка была родной сестрой той тучи, которая в эти же минуты прибирала к своим рукам Рим. И снова фигура на балконе дворца, бесстрашно взирающая на готовящийся природой акт устрашения и, даже напротив, страстно призывающая небо показать всю силу своей ярости и привести в трепет заячьи сердца людей, спрятавшихся в этом замке.
Мароция обожала время грозы. Ее забавлял страх придворных, прятавшихся от молний в самые глухие закоулки своих домов и трясущихся от страха при раскатах небесной колесницы. Вот и на сей раз она, со смехом обозревая панораму лукканского дворца, отметила и абсолютно опустевший двор замка, и спешно погашенные слугами огни своих факелов, чтобы их, слуг, не заметил в гневе своем Создатель и не послал в наказание молнию-другую за какую-либо провинность, наличие которых не вызывало в их самокритичных, на данный момент, душах ни малейшего сомнения.
Мароция сладко потянулась и оглянулась внутрь своей комнаты. На ее широком ложе вот уже несколько минут неподвижно, с застывшим взором от доселе неизведанного счастья, лежал Гвидо, сын графа Адальберта. Молодой человек боялся шевельнуться, стремясь удержать в теле своем воцарившуюся там благодатную истому. Мароция улыбнулась.
«Кто бы мог подумать, что сын богатого графа, одного из главных повес Италии, окажется столь наивным и неопытным в амурных делах!»
С первого же дня ее появления в Лукке Гвидо окружил Мароцию своим вниманием и заботами, временами совершенно излишними и даже подчас тяготившими ее. Стало понятно, что рано или поздно она должна будет отблагодарить своего «спасителя». Но время шло, а Гвидо все никак не решался пойти на штурм крепости, ограничиваясь только робкими попытками посягнуть на нее в виде невинных поцелуев и нечаянных прикосновений. Все желания его Мароция ясно читала у него на лице, но забавлялась с будущим маркизом Тосканским, как кошка с мышкой. Временами она напускала на себя равнодушный вид и краем глаза наблюдала, как Гвидо мгновенно охватывает отчаяние. После этого она, напротив, приглашала его к себе вечерами в спальню и, читая вслух какую-нибудь старинную книгу, совершенно не замечала, как ее робкий любовник оглядывает окрестности ее декольте или своей рукой якобы случайно касается ее ноги. Целуя его в щеку перед сном, Мароция на следующий день, как ни в чем не бывало, вновь представала перед Гвидо холодной и целомудренной женой соседнего сеньора и адские испытания для молодого висконта возобновлялись по новому кругу.
Между тем, диаметры кругов с течением времени сокращались все быстрее. Мароция хотела по возможности продлить этот романтический период, на своем опыте зная, что многие черты этого трогательного времени, увы, безвозвратно пропадают после первой же близости. Как умелый кулинар, она поддерживала на нужной температуре закипающий котел души своего возлюбленного, экономя дрова и время от времени приоткрывая крышку. Однако сегодня Гвидо, наконец, решился на штурм, энергичность и искренность которого Мароция приняла и по достоинству оценила. Прекрасная крепость пала к ногам счастливого победителя.
Мароция еще раз оглянулась на Гвидо и беззвучно рассмеялась. Счастливый победитель своей атакой, видимо, был настолько обессилен, что Морфей взял его без малейшего сопротивления. Гвидо заснул все с той же блаженной улыбкой на губах. Мароция подошла к нему, внимательно посмотрела в лицо и, еще раз усмехнувшись, направилась к выходу. Спать ей совершенно не хотелось, гроза, разразившаяся над Луккой, была страшна и прекрасна одновременно, и Мароции не хотелось пропускать это будоражащее сознание зрелище.
Она открыла дверь своей спальни. Теплый воздух спального вестибула[70] неприятно ударил в нос, эта комната еще хранила в себе предгрозовую духоту и тяжесть. На полу, прямо перед ее дверьми, возлежало трое ее охранников, которых она на днях вызвала к себе из Рима. Один из них, молодой и кучерявый римлянин, при скрипе двери незамедлительно поднял свою голову, но, увидев свою хозяйку, умиротворенно улыбнулся, в темноте сверкнули его белые зубы.
- Вас проводить, госпожа?
Мароция отрицательно покачала головой и перешагнула через него. Охранник ласково схватил ее за ногу и прижался к ее лодыжке жаркими губами. Чудовищно фамильярный жест нисколько не смутил Мароцию. С этим охранником, Романом из Неаполя, она была знакома с детства и играла с ним до той поры, пока их возраст еще позволял не считаться с социальными различиями. С ним она когда-то обменялась своими первыми поцелуями и только ему, из своих слуг, она позволяла, разумеется, не на глазах у всех, так себя вести.
Роман протянул свою руку выше и коснулся ее колена. Мароция погрозила ему пальцем и осторожно освободилась. Роман вновь растянулся на полу и наблюдал за своей хозяйкой до тех пор, пока она не скрылась на винтовой лестнице ведущей вниз.
Хозяева замка жили в его главной квадратной башне, на противоположных углах которой возвышались отрогами еще две башенки, в одной из которых находились теперь покои графа и графини, во второй – покои Мароции и Гвидо. В башенки вели винтовые каменные лестницы, даже в самую жуткую жару хватавшие за пятки всех проходящих своим могильным холодом. Сами же лестницы начинали свой путь от достаточно широкой залы, в которой, как правило, находилось более десятка вооруженных палатинов, охранявших покой своих хозяев. Мароция далеко не в первый раз предпринимала ночной осмотр тосканского замка. Поначалу ее визиты вызывали недоумение и даже тревогу у слуг, однако постепенно все начали воспринимать это как одно из чудачеств молодой гостьи, очевидно, страдавшей бессонницей и маявшейся от безделья.
Мароция любила эти прогулки. Как правило, она не зажигала ни свечей, ни факелов, обладая поистине кошачьим зрением. В эти минуты она чувствовала себя наиболее свободной в своих действиях, тогда как днем она регулярно ощущала на себе испытующий взгляд верных слуг графини Берты. Кроме того, во время этих прогулок она запоминала расположение замка на случай, если отсюда придется уносить ноги, а этот вариант, с учетом ее отношений с Бертой, не выглядел совсем уж невероятным. Ну и вдобавок, заглушая в себе гордыню и брезгливость к холопам, она непринужденно общалась с ночной стражей, по мере сил выполняя их мелкие бытовые просьбы и, тем самым, успешно добиваясь от охранников расположения к себе. Опять-таки, на всякий случай.
Но этой ночью охранников не было. Мароция сначала сильно удивилась и встревожилась обнаруженной халатности, однако затем она с усмешкой поняла причину. Спустившись этажом ниже, она увидела проблески огня и неторопливый рокот беседы. Очевидно, суеверная охрана решила уйти еще ниже, в центральную залу, заколоченную ставнями, чтобы не видеть все эти ужасы грозы, которые так забавляли и восхищали ее. Сначала она хотела подойти к ним и, быть может, позабавиться над бравым видом графской охраны, однако в голову ей пришла более интересная и отчаянная мысль.
«Стало быть, сейчас Адальберт и Берта одни в своей башенке, и никто не может помешать мне подглядеть, что они делают и о чем говорят. Надеюсь, они не спят, это было бы слишком скучно. А когда еще представится такая возможность?»
И она начала подниматься по винтовой лестнице вверх. Пару раз ей пришлось остановиться, чтобы своей ладонью на мгновение согреть свои ступни. На полпути вверх она остановилась в третий раз, но не от холода, а потому что услышала приглушенный стон. Мысль о том, что она сейчас подсмотрит за предающихся утехам хозяевами, рассмешила ее, и она поздравила себя с удачей. Однако следующий стон переменил ход ее мысли, ибо в этом крике она явно услышала боль и страдание.
- Берта! Берта! Помоги мне! Ты слышишь меня?
«У Адальберта очередной приступ. А где же благоверная жена? Почему не спешит ему на помощь? Что если….?» - и она, с сильно забившимся сердцем, ускорила шаг. Еще немного, и Мароция оказалась на небольшой площадке, из которой вели две двери в покои графа и графини. За досками обеих дверей виднелся мерцающий свет свечей.
- Берта! Мне плохо! Где ты? Кто-то запер меня!
Мароция пригляделась. Дверь из комнаты Адальберта, открывавшаяся наружу, в самом деле была подоткнута чем-то увесистым и тяжелым. Напрягая зрение, Мароция увидела, что дверь приперта овальным воинским щитом. Изнутри по двери били кулаком, не сильно, как будто в полном изнеможении. По всей видимости, попытки Адальберта выйти из спальни продолжались уже достаточно долго.
- Берта! Черт тебя побери! Берта!
Первой мыслью Мароции было прийти на помощь задыхающемуся графу. Однако, она поборола свой великодушный, но совершенно никчемный в ее ситуации порыв, и, всякий раз содрогаясь от жалобных криков умирающего, нашла в себе силы подойти к двери Берты. Сквозь щели в двери Мароция увидела графиню, стоящую на коленях перед Распятием и истово крестящуюся. Лицо графини, подсвечиваемое пламенем свечей и озаряемое блеском молний, было обезображено отвратительной гримасой, сочетавшей в себя жалость к умирающему, страх за свою погибающую душу и мрачной расчетливой решимостью идти до конца. А за окном по-прежнему полыхала страшная гроза, вполне соответствующая антуражу происходящего.
«Она решилась, она действительно решилась на это. Прими Господи, поскорее, душу раба твоего Адальберта, на этой земле он уже никому не нужен».
И она действительно начала молиться, и так же, как жена умирающего, решившая стать его убийцей, она молилась за скорейшее разрешение драмы. Голос Адальберта за дверью все слабел и все более переходил на хрип, и две женщины все чаще стали отрываться от своих молитв и все дольше прислушиваться. Наконец Мароция услышала, как Адальберт упал перед своей дверью, и только страшное хрипение доносилось теперь из его покоев. Берта поднялась с колен и подошла к двери. Мароция похолодела, ее рука потянулась к кинжалу, висевшему у нее на поясе.
«Если она заметит меня, мне ничего не останется, как ударить ее в живот. И немедля бежать, никакой Гвидо не защитит меня».
Адальберт вновь захрипел, и было слышно, как он ногтями неистово и жалко царапал неподдающуюся дверь. Берта вновь вернулась к молитве, а Мароция кинулась к лестнице. Больше всего она теперь боялась повстречать кого-либо.
Однако ее союзница гроза помогла ей. За окнами все так же раздавались раскаты грома, и ни один храбрый воин в такую стихию не рискнул подняться на охранную площадку перед хозяйскими покоями. Она бегом поднялась к себе и только перед своей спальней постаралась придать себе привычный хладнокровный вид и унять, наконец, эту несносную дрожь, начавшуюся при первых стонах умирающего графа.
Роман вновь услышал ее шаги и приподнялся. Мароции, чтобы не вызвать у него ненужного удивления, пришлось, причем с крайней неохотой, повторить их дружеский церемониал и вновь сердито-улыбчиво погрозить пальцем. После чего она вошла в свою спальню.
Гвидо спал крепко, не ведая о том, что в эти минуты он, вероятно, навсегда расстается с титулом висконта. Мароция осторожно прильнула к нему и накрыла себя и его фиолетовым шелковым покрывалом. Ее по-прежнему бил озноб и ей казалось, что она по-прежнему слышит предсмертные крики старого графа. Мысль о том, что она вместе с графиней стала виновником смерти Адальберта, щипала ее совесть не слишком сильно, а вскоре и вовсе уступила место размышлениям на другую тему.
«Итак, Берта начала новую охоту за короной. И я подсказала ей путь. Бедняга Адальберт, на этом пути он оказался совершенно лишним».
Она приподняла голову и всмотрелась в черты лица спящего Гвидо.
«И для нее. И для него……… И для меня».
Эпизод 23. 1669-й год с даты основания Рима, 3-й год правления базилевса Константина Багрянородного
( сентябрь 915 года от Рождества Христова)
На следующее утро графский дворец в Лукке ожидаемо наполнился жалобными стенаниями. Придворные дворца и хозяйственная обслуга графа искренне оплакивали своего сеньора, скончавшегося в эту страшную грозовую ночь. Адальберт был щедр и, до известной степени, обходителен со своими ближайшими подданными, и последние теперь с полным основанием могли говорить о потери своего главного кормильца и с тревогой думать о будущем. Больно было смотреть на младшего сына Адальберта, юного Ламберта, для которого смерть отца стала первым серьезным ударом в жизни. Горечь и стыд испытывал и висконт Гвидо, более самого факта смерти отца его угнетала мысль о том, что в те минуты, когда Адальберт прощался с этим миром, он, Гвидо, находясь совсем рядом от него, предавался плотским удовольствиям со своей любимой. Мароция поняла его состояние, как только вошла в экседру[71] замка, куда было спущено тело покойного. Гвидо, увидев ее, резко отвернулся и на протяжении всего этого печального дня избегал встретиться с ней взглядом.
Что до графини Берты, то новоиспеченная вдова, как достойная дочь непреклонной Вальдрады, не могла открыто демонстрировать свои чувства. Берта была холодна и подчеркнуто строга, четко и резко-повелительно отдавала необходимые распоряжения своим слугам и детям, и Ламберту незамедлительно было сделано соответствующее внушение о неподобающем поведении. Очень скоро во дворце появился румяный и благообразный епископ Поджо, после чего гроб с покойным был перенесен в базилику Святого Фредиана, где вышеупомянутый епископ провел торжественную заупокойную службу. Благочестивый епископ во время исполнения своего долга пролил немало вполне искренних слез, поскольку имел основания считать Адальберта не только своим покровителем, но и другом, почти каждый свой ужин проводя в замке графа. Настроение священника в итоге быстро передалось многочисленной пастве, деревянный потолок и старые стены базилики еще долго сотрясались от жалобных стенаний людей, потерявших своего заботливого сеньора.
В тот же день Берта выслала из замка нескольких гонцов, которые устремились прочь по разным дорогам Италии, неся весть, для кого-то печальную, для кого-то радостную и обнадеживающую перспективами поживы. От внимательного и рассудительного глаза Мароции не ускользнул тот факт, что первый гонец был отправлен не в Рим, к папе Иоанну, не в Турин, к дочери Адальберта Ирменгарде, а в Верону, к королю Беренгарию, причем письмо королю диктовала своему асикриту сама Берта, очевидно, добавившая в официоз письма что-то очень личное. Также Мароция заметила, что графская стража, так постыдно, а может по чьему-то наущению оставившая свой пост этой ночью, никак обычно строгой хозяйкой наказана не была.
Похороны Адальберта состоялись на следующий день, останки графа были перенесены в крипт церкви Святого Фредиана, а во всех церквях Тосканы зазвучали печальные молитвы об упокоении одного из самых блистательных персонажей своего времени.
Через неделю после этого печального события к северным стенам Лукки подъехал богато убранный кортеж маркизы Ирменгарды Иврейской. Город тепло приветствовал дочь своих сюзеренов и немного недоумевал, почему поезд маркизы, помимо знамен и гербов Тосканы и Ивреи, содержал геральдические знаки отличия королевства Нижней Бургундии.
Этому же неприятно удивилась и графиня Берта, наблюдавшая за приездом дочери из окон центральной башни дворца. Когда кортеж, оставив охрану и часть слуг, вполз в пределы графского замка, Берта поспешила навстречу. Гвидо, Ламберт и Мароция послушно устремились вслед за ней.
Первой из белых носилок, украшенных вензелями Ивреи, выпорхнула белокурая красавица Ирменгарда, с огромными, как у матери, голубыми глазами и несколько жеманными манерами. Берта поспешила заключить дочь в объятия, после чего передала ее на приветственное растерзание своим сыновьям. Мароция с Ирменгардой обменялись церемониальными поклонами и ледяными взглядами, в которых зарницами блеснула очевидная женская ревность. После этого внимание всех переключилось на красно-желтые носилки, обладатель которых явно не спешил обнаруживать себя, очевидно, не без налета театральности готовя всем сюрприз.
И это ему удалось. Занавески распахнулись, и глазам тосканцев предстала длинная, худощавая фигура Гуго Арльского, сына Берты от первого брака. Берта, успев чертыхнуться про себя, ибо все ее нехорошие подозрения полностью оправдались, мгновенно приняла на себя маску обрадованной матери и протянула руки сыну. Гуго последовал ее примеру, улыбаясь с тем ехидством, с которым улыбается человек, сделавший очевидную пакость всем собравшимся. Никто и в самом деле не ожидал увидеть его здесь. Во всяком случае, также быстро, как и Ирменгарду. Но, главное, появление Гуго в этот момент означало, что пасынок Адальберта Тосканского питает определенный интерес к наследству скончавшегося отчима и это не могло не тревожить ни Берту, ни Гвидо, ни даже Мароцию, имевших на сей счет собственное мнение и порядок своих будущих действий.
- Гуго, сын мой, благодарю Небеса за подаренное мне счастье видеть вас! Но каким образом вы так быстро смогли оказаться в наших краях?
- Матушка, благородная и великолепная графиня благословенной Тосканы, дело в том, что я получил ваше письмо, будучи в гостях у нашей сестры и вашей дочери в Турине. Это оказалось как нельзя кстати, ибо позволило графу Адальберту Иврейскому остаться дома, занимаясь своими делами, а мне сопроводить свою сестру до вашего замка.
«Как нельзя кстати» - язвительно повторила про себя Мароция.
Гвидо и Гуго церемонно раскланялись и почтительно, но прохладно обнялись. Гуго потрепал за волосы юного Ламберта и, наконец, удостоил-таки взглядом Мароцию, о чьем нахождении в Тоскане ему стало известно от сестры. Конечно, он узнал и приметил ее, когда его поезд еще только въезжал на площадь перед дворцом, но до поры старался не смотреть в ее сторону, копя силы для решающего момента, когда необходимо будет вложить в свой взгляд все свое Богом данное превосходство рождения и ироничную снисходительность к той, которая однажды так жестоко подшутила над ним.
Мароция ответила ему откровенно насмешливым взглядом, давая понять, что она также узнала его и прекрасно помнит все обстоятельства их предыдущей встречи в Лукке.
- Ваше долгое пребывание в Лукке заставляет всех нас удивляться. Герцогиня Мароция, очевидно, находит земли Тосканы более живописными и располагающими к романтике, нежели холмы Сполето, – ядовито улыбаясь, атаковал Гуго.
- Лукка до сегодняшнего дня будила во мне исключительно приятные воспоминания, – ответила Мароция, многозначительно взмахнув ресницами.
- Но, быть может, вами движут и другие чувства. Холмы Сполето и виноградники Тосканы будут еще более романтичны и живописны, если их обозревать сообща, а не порознь. Слышите, матушка, вы не боитесь этой коварной красотки?
- На холмах Сполето восседает мой муж, герцог Альберих, давний знакомый вашего властелина, – за Берту ответила Мароция.
- Похоже, что вы, как и мой сюзерен, не слишком горите желанием вновь увидеть его.
- Быть может вы и правы. Зато я бы не отказалась увидеть вашего сюзерена. Глядишь, и бургундские леса, быть может, понравятся мне более, чем виноградники Тосканы. Как вам такой вариант?
- Я приглашаю вас, блистательная герцогиня. Мы можем поехать осматривать наши леса, как только вы пожелаете, – и в глазах купившегося Гуго внезапно вспыхнула похотливая надежда.
- Увы, благороднейший граф, но вы не сюзерен Бургундии. А я имею дело только с сюзеренами, – усмехнулась Мароция, и Гуго обиженно поджал губы. В эту секунду бургундец увидел, что за ними напряженно и хмуро наблюдает Гвидо. Решив перевести все дело в шутку, Гуго громко расхохотался и, приобняв своего сводного брата, повел его внутрь дворца. Дамы молча последовали за ними, каждая обдумывая свои цели.
Остаток дня гости провели сначала в фамильном склепе тосканских графов, где помолились за усопшего графа Адальберта, после чего был устроен торжественный ужин, где поминальные молитвы и тосты легко сочетались со здравицами в честь Берты и ее детей. Гуго, выпячивая свое старшинство, с первых же минут повел себя в Лукке как хозяин. Даже на пиру он уселся по правую руку от Берты, усадив слева от нее Гвидо, а далее Ирменгарду. Справа от себя нашлось место епископу Поджо и, таким образом, Мароции, впервые за время пребывания в Лукке, пришлось сесть за гостевой, а не хозяйский, стол. Пускай и в качестве самой дорогой гостьи.
Дальше-больше. В последующие дни, когда Берта перед ужином проводила свои семейные советы, Мароция и вовсе перестала на них приглашаться. Она чувствовала, что все это было сделано по инициативе Гуго, причем здесь была как явно личная месть, так и определенные, вполне корыстные цели, в достижении которых Мароция могла ему помешать. Несколько раз она попыталась переговорить с Гвидо, который, очевидно, становился теперь главной помехой на пути своего брата-интригана, но Гвидо, на свою беду, по-прежнему избегал ее, каясь за свой поступок в ночь смерти отца.
А на семейных советах действительно началась нешуточная борьба за наследство Адальберта Тосканского. Гуго, прежде всего, заручился поддержкой своей сводной сестры Ирменгарды, по всей видимости, найдя ключи то ли к ее сердцу, то ли к разуму. Первое, при живом муже, графе Адальберте Иврейском, представлялось маловероятным, второе – и вовсе иллюзорным по причине отсутствия двери. Мнение Ламберта на сегодняшний момент авторитета покамест не имело, и на него Гуго решил не тратить своих сил и красноречия. Что касается самой Берты, своего потенциально самого серьезного оппонента, то здесь Гуго решил смешать все карты. На первом же семейном совете Гуго начал активно настаивать на том, чтобы именно их мать оставалась единственной в Тоскане носящей графский титул, не спеша делиться им с Гвидо, объясняя это неопытностью последнего и тяжестью текущего момента, когда враги обложили Тоскану со всех сторон. Кто-то будет против?
Положение Гвидо становилось отчаянным. Чтобы защитить свои законные наследственные права он, воспитанный в духе беспрекословного подчинения родителям, оказался теперь перед необходимостью в одиночку идти против всей своей семьи. Ему ничего не оставалось, как постараться унять все свои страхи и вымышленные угрызения совести. На пятый день пребывания своего незваного братца в Лукке, Гвидо вновь появился в спальне Мароции. Та радостно бросилась ему навстречу, изменяя своему прежнему хладнокровию, и обвила его шею руками. Но Гвидо, мягко отстранившись от нее, с грустью поведал обо всем, что происходило последние дни.
- Не понимаю, почему такое сильное и независимое государство, как Тоскана, по сию пору остается маркграфством и его правителя назначает король Италии? Кому так было удобно? Почему тогда мой покойный отец, вступая в права маркиза, не считал для себя нужным испрашивать чье-то разрешение? Почему теперь все иначе? Кажется, у меня нет выхода, я так и останусь висконтом, – печально резюмировал он свой монолог.
- Никогда не говори при мне так, мой спаситель. В свое время я думала также, тогда в Сполето, и вдруг появился ты. После этого я уверена, что в любой ситуации можно найти решение.
Она думала очень долго и Гвидо уже было совсем закис, тоскливо разглядывая узоры ковров, развешанных по стенам спальни. Наконец, окончательно согласившись с собой в принятом решении, Мароция подошла к нему, взяла его за руки и, пристально глядя ему в глаза, предложила ход действий. Услышав ее слова, висконт просиял.
- Ну, мой милый бургундец, завтра ты запоешь по-другому. Жаль только, что я не услышу твои трели, – рассмеялась Мароция, затворяя за Гвидо дверь.
Эпизод 24. 1669-й год с даты основания Рима, 3-й год правления базилевса Константина Багрянородного
( сентябрь 915 года от Рождества Христова)
Следующий вечер, по замыслу Гуго Арльского, должен был внести окончательную ясность в дела тосканского дома. Как всякий умелый интриган, Гуго был неплохим психологом и уже давно понял, что брат его Гвидо, во всем слепо подчиняющийся своей матери, не пойдет на открытый скандал с ней и с остальными родичами, и уж тем более не потребует открыто отстранения своей матери от ведения дел в графстве. Других же аргументов у Гвидо не имелось, а, стало быть, ему придется смириться с прежней ролью висконта по крайней мере до того дня, когда Господь призовет Берту к себе. А за это время утечет немало воды и только сам Создатель знает, коротки или длинны окажутся жизненные пути сводных тосканских братьев, среди которых Гуго имел старшинство.
Семейный совет начался с многословного монолога бургундца, в котором он обрушил потоки лести на свою матушку, в красках живописал всю неоднозначность ситуации в италийских землях, и из его слов выходило, что именно Берта все эти годы спасала Тоскану от поглощения ее алчными соседями, тогда как своему отчиму Адальберту он отвел роль второстепенную и сакцентировал внимание на всех постигших покойного графа неудачах. Берта восприняла его слова как само собой разумеющееся, она целиком была согласна с интерпретациями своего старшего сына. Ирменгарда также охотно кивала своей прелестной головкой и временами удачно подпевала Гуго. Возмущение юного Ламберта вспыхнуло яркой свечой, но было тут же задуто суровым и требовательным взглядом матери. К удивлению всех присутствующих, Гвидо, во время речи брата, не проронил ни слова и все уже решили, что он таки сдался. Расслабившийся Гуго, удовлетворенный собой и происходящим, уже хлопнул в ладоши и позвал слуг за вином, но тут Гвидо поднялся со своего места и заговорил, расхаживая вокруг своих родственников и медленно, но четко подбирая слова.
- Речь моего брата, несомненно, мудра, и оспорить ее практически невозможно. Все мы знаем, сколь долго и успешно наша матушка, да благословит ее Господь, несла на своих плечах все бремя наших дел, отстаивая наши интересы и укрепляя наше могущество. Полагаю, что наша матушка достойна лучшей участи, чем оставаться просто графиней Тосканской и приносить спокойствие и процветание только нашим землям, тогда как прочие земли Италии разорены войнами и самоуправством баронов. Все мы, собравшиеся здесь, печемся прежде всего о спокойствии наших подданных, могуществе Тосканы и величии нашего рода. Судьба предоставляет нам великолепный шанс распространить это величие на все италийские земли и прославить в веках имя нашей матери, как объединителя этих земель. Я предлагаю вам, моя любимая и драгоценная матушка, добиваться руки и сердца вдового короля Беренгария и верю, что его благородство, вкупе с вашей мудростью и красотой, принесут счастье и подлинное могущество этим землям и прославят вовеки наш род.
Гвидо, закончив свою речь, по-прежнему нервно расхаживал вдоль стола, за которым сидела родня. Гуго задумался, очевидно, просчитывая открывшиеся варианты. Ламберт радостно смотрел на своего родного брата, не до конца понимая все им сказанное, но чувствуя за ним правоту. Ирменгарда переводила свой взгляд с Гуго на мать, пытаясь уловить их реакцию. Первой нарушила молчание Берта.
- Я благодарю автора этой идеи за мудрое, лестное и, безусловно, интересное предложение.
Неоднозначность ее слов была слишком очевидной. Гвидо поймал на себе насмешливый взгляд матери, сразу же сел за стол и потупил взор. Гуго внимательно оглядел мать и брата.
«Ну что же, предложение этой греческой прелестницы на самом деле сулит еще большие выгоды мне, чем я ранее рассчитывал. Игра становится более крупной. Я ехал сюда за Тосканой, но теперь, помимо Тосканы, к моим ногам может упасть вся Италия. До сего дня я рассматривался наследником на венец Августа только с соизволения моего слепого Людовика, которого в Италии сейчас никто не будет слушать. Но, если затея с браком моей матери осуществится, я стану преемником и со стороны другого основного кандидата на императорский венец. Все, так или иначе, замкнется на мне. Беренгарий стар и не имеет наследников, моя мать уже тоже не сможет родить. Конечно, Беренгарий еще может обрюхатить какую-нибудь конкубину, но если он не посмел это сделать при своей прежней жене-простушке, то рядом с моей матерью на это будет и вовсе глупо рассчитывать. Таким образом, наследниками Беренгария, наследниками короля и, быть может, императора, станут дети Берты, и я первый среди них. Ай да, Мароция! А ты, моя милая, конечно же, рассчитываешь на альянс с моим братцем и на Тоскану. А как же твой звероподобный муженек?»
- Пожалуй, мне тоже следует поблагодарить автора этой идеи, – сказал Гуго, – я нахожу слова моего брата мудрыми, и я ….. поддерживаю это предложение.
- С этого дня нам всем стоит горячо молить Бога о ниспослании успеха задуманному. Если Господь смилостивится над нами, неминуемо встанет вопрос об управлении тосканским графством, – произнес Гвидо.
- Думаю, что в нашей семье не будет возражений, чтобы вы, братец, получив согласие короля, вступили бы в управление землями вашего отца, да упокоит Господь его душу, – сказал Гуго, мгновенно переключившись на новый объект охоты. Ирменгарда с удивлением оглядела его, не веря ушам своим, ведь все эти дни и даже еще несколько минут назад ее братец талдычил прямо противоположное.
«В конце концов, я покамест ничего не теряю, ведь неизвестно, как поведет себя Беренгарий и согласится ли он на предлагаемый союз. Зато выигрыш, в случае успеха предприятия, может быть в стократ больше», - про себя подумал бургундец.
Все согласились со словами Гуго, а мать, обрадованная благополучному разрешению ситуации, дотоле грозящей перерасти в родственный конфликт, осыпала Гуго поцелуями, за чем ревниво наблюдали ее дети от второго брака.
- Я думаю нам надо письменно закрепить достигнутое соглашение, – произнес Гвидо, заставив, тем самым, мать оторвать свои губы от впалых щек Гуго.
- Безусловно, брат мой, безусловно. Но многое будет зависеть сейчас от исходов переговоров с Беренгарием, ведь никто не может гарантировать нам согласие фриульца.
- Союз с Тосканой и объединение земель не может не восхитить Беренгария, – сказала Берта.
- А как отреагирует на этот союз Рим? – спросил Гвидо.
Семья вновь задумалась. Ирменгарда разочарованно оглядывала родственников, ей казалось, что уже все благополучно завершилось.
- Необходимо также решить, кто от нашего имени будет вести разговоры о брачном союзе с Беренгарием. Боюсь, фриулец настороженно отнесется к любому посланцу нашего рода, будь то из Тосканы или Бургундии, – сказал Гвидо, и все согласно кивнули головой.
- Рим, по имеющейся информации, готов короновать Беренгария, но к Тоскане относится опять-таки враждебно. Как жаль, что до этих дней не дожил папа Сергий, тогда все наши мечты стали бы явью! – продолжал Гвидо, и его слова снова не встретили ничьих возражений.
- Есть только один человек, который способен успешно выступить с нашей стороны на переговорах с Беренгарием, а также получить согласие на этот союз от Рима, – и после этих слов Гвидо, его старший брат резко вскинул голову и усмехнулся.
- И этот человек живет в соседних с вами покоях, братец! Не так ли?
- Да, это могла быть герцогиня Сполетская, – спокойно ответил Гвидо.
- Мы многократно имели возможность убедиться в остроте ума Мароции, – сказала Берта, – я поддерживаю ваше предложение, Гвидо, сын мой.
- А я нет, и спешу, прежде всего, предостеречь вас, матушка, – с иронией сказал Гуго.
- В чем ты видишь опасность, сын мой?
- В том, что этой милой герцогине, вскружившей голову моему брату, надо доверять куда менее, чем следует.
- Ты говоришь это только потому, что она отвергла тебя, – вскричал Гвидо, и краска волной залила его лицо.
- Для этого нужно было сначала возжелать ее, а у меня таких мыслей сроду не возникало.
- Дети мои, прошу вас не принимать важные решения, касающиеся нашей семьи, под влиянием ваших плотских чувств, – важно заметила Берта.
- Уверяю вас, матушка, что слова мои продиктованы не иначе, как разумом и опытом, зачастую горьким и основанным на собственных ошибках и неудачах, – сказал Гуго, - Что же касается герцогини Сполетской, то, направляя ее ко двору Беренгария, вы рискуете все задуманное нами передать в руки исконных врагов наших.
- Поясни.
- Извольте. Что, скажите, помешает герцогини Сполетской, оказавшись в Вероне, совершить то, что теперь планируете вы, а, именно, добиться руки и сердца короля? Вот только не для вас, а для себя! Простите меня великодушно, матушка, но она много моложе вас, ее красота немногим уступает вашей, она здорова и плодовита, а насчет ее талантов в области интриг вы сами не так давно упоминали.
- Бог ты мой! Об этом я не подумала, – воскликнула, немного уязвленная словами сына относительно ее возраста, Берта. Однако, она тут же нашла слабое место в его речи, – Позволь, но она же замужем за Альберихом?
- Но мой брат Гвидо сказал весьма точно о наличии у Мароции возможностей договориться с Римом, и с помощью своей мамаши и ее любовника-папы она сможет по какой-либо причине попытаться расторгнуть брак. Собственно и причины-то долго искать не надо, не от хорошей же жизни она сбежала к вам из своего Сполето.
- У Мароции исключительно плохие отношения с папой.
- Но она дочь его любовницы. А теперь представьте себя на месте Теодоры, в ее руках окажутся фактически и корона, и тиара!
- Да, да, да, это возможно. Ее нельзя отпускать в Верону, – прошептала Берта.
- Кого же вы направите тогда к королю, матушка? – спросил Гвидо, заметно раздраженный словами брата.
За мать ответил ее старший сын.
- Об этом решим позднее. Не исключено, что именно вас, мой братец. И не смотрите на меня так, висконт, быть может, я пекусь и о вашем растравленном любовью сердце. Представляю, что испытали бы вы, когда узнали бы о браке Мароции с Беренгарием!
- В ваших словах больше желчи, чем заботы, Гуго.
- Вы вновь несправедливы, брат мой. Я могу доказать правоту моих слов, если вы, в свою очередь, пообещаете не ставить свою возлюбленную в известность о наших планах. Мы с Ирменгардой послезавтра покинем вас, матушка, – Гуго повернулся к Берте, – так вот, накануне нашего отъезда сообщите Мароции о принятом вами решении относительно марьяжа с Беренгарием и о выбранном вами после, которым, естественно, будет не она, и внимательно проследите за тем, что воспоследует. Если она по-прежнему будет тихо и мирно оставаться в вашем замке и мурлыкать возле нашего брата Гвидо, я немедленно подпишу со своей стороны документы об отсутствии претензий на ваше наследство, матушка. Однако, клянусь девственностью папы Формоза, это будет не так, или же я совсем не понимаю женщин.
Берта с умилением смотрела на своего старшего сына. Ей всей душой хотелось, чтобы он оказался правым в своих обвинениях. Тогда она восторжествовала бы везде!
- Да будет так, – с затаенным гневом на брата произнес Гвидо и, тем самым, подвел черту разговору.
На следующий день, поздно вечером, когда уже все обитатели замка укладывались спать, в покои Мароции заявился слуга с просьбой от графини Берты посетить ее. Мароция поспешила к графине и застала ее в крайне радостном и воодушевленном состоянии.
- Моя блистательная герцогиня, дитя мое, я спешу поделиться с вами одной мыслью, навеянной мне моими детьми. Вы знаете, как я ценю вашу мудрость, которая уже неоднократно помогала нашему дому, и потому мне интересно было бы знать ваше мнение. Сегодня я направила гонца к королю Беренгарию.
И Берта коротко изложила суть письма к королю.
- Это предложение по мудрости и изяществу достойное ваших великих предков, – льстиво сказала Мароция и поклонилась графине.
- В случае надлежащего ответа, мне необходимо будет направить моего апокрисиария в Верону, – сказала Берта. Мароция подняла голову, и графиня заметила, с каким вниманием она слушает ее. Графиня в душе усмехнулась и продолжила.
- Сделать выбор было совсем не просто. Многие годы мою семью и семью короля разделяла вражда, доходившая порой до войн. И я решила, что наилучшей кандидатурой для обсуждения брачного союза будет …. граф Адальберт Иврейский.
По лицу Мароции скользнула тень разочарования.
- Почему он, графиня?
- Он был женат на единственной дочери Беренгария, Гизеле.
- Да, но она умерла, а после того как он женился на вашей прелестной Ирменгарде, он отложился от Беренгария и помогал бургундцам в войне против него. Такое не забывается.
- Тоскана тоже воевала против Беренгария. Все забывается, моя милая, блестящие перспективы своим светом легко ослепляют глаза и заслоняют собой темное прошлое. Не скрою, я рассматривала и вас в качестве своего представителя.
- И что же вам помешало? – в голосе Мароции легко читалась досада.
- Опасения, что королю Беренгарию ничто не воспрепятствует выдать вас своему давнему приятелю и вашему мужу, Альбериху. Мы с Гвидо очень ценим наш союз с вами, мой сын весьма трепетно относится к вам и эта мысль предопределила наш выбор.
- Я благодарю вас, графиня, за всю заботу, проявленную ко мне, – сказала Мароция, и на этом ее разговор с Бертой закончился.
Весь обратный путь к своей спальне у Мароции занял весьма долгое время. Она медленно шла, целиком погруженная в свои мысли. Надо сказать, что Гуго, при всей своей ревнивой неприязни и соперничестве с Мароцией, на сей раз попал в точку, разгадав все ее замыслы. Мароция действительно видела себя рядом с Беренгарием и считала, что этот вероятный союз поможет ей не только добиться честолюбивых устремлений, которые, конечно же, превалировали, но и восстановить свои отношения с матерью. В мечтах своих она уже возносила себя на трон, и папа Тоссиньяно услужливо и смиренно возлагал на ее чело императорскую корону! Теперь же все намного усложнялось, графиня Тосканская жадно ухватилась за ее же собственную идею и теперь необходимо было прежде всего помешать Берте, но как?
Ее мысли прервал шорох и чье-то торопливое перешептыванье. Она поднималась по винтовой лестнице к себе, и этот легкий шум доносился пролетом выше. Это не могла быть ее охрана, еще до визита Мароции к Берте она отправила своих людей с хозяйственными целями в Лукку. Это не могли быть палатины Гвидо, с началом их романтических отношений молодые люди избавились от охраны в сенях своих покоев из-за стыдливости висконта. Все честолюбивые мысли герцогини на время исчезли, уступив место заботам о собственной безопасности. Мароция достала свой кинжал и задула свечу, осторожно прислушиваясь. Легкий шорох продолжался и Мароция, поразмыслив, решила, что потенциальный убийца навряд ли стал бы вести себя так неосторожно. Как только ее зрение привыкло к темноте, она решилась продолжить путь.
Подкрадывающейся кошкой она преодолела еще один пролет лестницы и остановилась, расслабленно выпрямившись, на ее лице вспыхнула саркастическая улыбка. На небольшой площадке граф Гуго со спущенными штанами предавался страсти, прижав к холодной стене графиню Ирменгарду. Вот в чем, оказывается, заключался секрет такой безоговорочной поддержки дочери Берты в отношении ее сводного брата в ущерб интересам брата родного!
- Мне весьма льстит, что для этого вы выбрали место возле моих покоев, – произнесла Мароция. Ирменгарда вскрикнула и попробовала опустить свои ноги на землю, но Гуго, немного вдрогнув при первых словах Мароции, затем быстро совладал с собой и, как ни в чем не бывало, продолжил.
- Ваши спальни находятся рядом с покоями вашей матери. Понимаю, что здесь лучше. Ваша забота о спокойствии графини очень трогательна, – продолжала Мароция, приблизившись к ним вплотную.
- Чего тебе надо? Убирайся прочь! – задыхающимся голосом прошипела Ирменгарда.
- Может, ты хочешь присоединиться? – ухмыльнулся Гуго, повернув к ней раскрасневшееся лицо.
- Благодарю покорно, но я хочу тебе дать совет. Если ее водрузить вот сюда, – она указала на выступ в стене рядом с влюбленными, – то тебе станет несравненно легче, а ей приятнее. А то, глядишь, еще разочаруешь ее.
- Не вздумай сказать об этом нашей матери! – продолжала шипеть Ирменгарда.
- Вашей матери? Это неинтересно и не имеет практической выгоды. Вот если бы здесь был ваш муж Адальберт!
- Гадина, шлюха! – крикнула Ирменгарда.
- Весьма забавно слышать это от той, чье лоно еще не просохло после инцеста, – усмехнулась Мароция.
Гуго от этих слов затрясся и из его груди вырвался смех. Обиженная Ирменгарда после этого резко отстранилась от него и устремилась вниз по лестнице, на ходу поправляя потревоженное платье. Смех Гуго нарастающей лавиной летел ей вдогонку.
Что касается Мароции, то она не замедлила последовать примеру Ирменгарды, только кинувшись по лестнице вверх, к себе. Ей вовсе не улыбалась перспектива остаться с Гуго наедине при столь пикантных обстоятельствах. Она не ошиблась, спустя мгновение она услышала, как бургундец гепардом рванул вслед за ней.
На площадку перед своей спальней и спальней Гвидо они выбежали почти одновременно. Гуго схватил ее за руку.
- Что же ты не зовешь на помощь моего братца?
- А что же ты остановился, смелый граф? Или твоя страсть уступила страху перед Гвидо? – в тон ему ответила Мароция.
Дверь спальни висконта распахнулась. Гвидо вышел к ним, угрюмо окидывая взором их обоих.
- Что здесь происходит?
- Ничего предосудительного, мой спаситель. Мессер Гуго, ваш брат, любезно согласился проводить меня до моей комнаты. Уже ночь, темно, а каждый закоулок вашего замка порой открывает совершенно невероятные картины. Никогда не угадаешь, что может ждать тебя за следующим поворотом. Спокойной ночи, мессер Гуго. Будьте уверены, я не забуду ваш сегодняшний поступок!
И с этими словами Мароция упорхнула в покои Гвидо. Дверь за ними закрылась. Гуго остался один.
- Клянусь всеми святыми, – покачивая головой и возбужденно облизывая пересохшие губы сказал граф Арльский, – однажды я все равно добьюсь тебя!
Эпизод 25. 1669-й год с даты основания Рима, 3-й год правления базилевса Константина Багрянородного
( октябрь 915 года от Рождества Христова)
- Благороднейшая и любезнейшая графиня, вам, как матери доблестных и могущественных детей, будут легко понятны мои чувства, заставляющие меня просить помочь вас вернуть мне своего старшего сына Иоанна. Прошло уже более трех лет со времени нашей последней встречи, и, я боюсь, что он теперь даже не узнает меня.
- Меня вообще удивляет, что в течение столь долгого времени ваши родители держат его у себя, не передавая его ни вам, ни вашему мужу.
- О последнем я умоляла их лично. Что касается меня, то я не имела права злоупотреблять вашим гостеприимством сверх всякой меры.
- Пустое, герцогиня. Вы ничуть не обременяете нас. Напротив, за это время вы принесли немалую прибыль нашему дому и я готова помочь вам в возвращении вашего сына.
- Мне необходимо направить гонца в Рим.
- Моя курьерская служба к вашим услугам.
- Благодарю вас, моя покровительница, но я хотела бы направить в Рим своего слугу Романа. Ваши гонцы с достоинством исполнят любое поручение, в этом я не сомневаюсь, но мой слуга сызмальства живет при моей семье, ему известны многие тайны, и, напротив, ему могут доверить тайны другие подданные моего отца. Понимаете, сколь ценной и важной может оказаться подобная информация?
Берта на мгновение задумалась.
- Не имею ничего против, герцогиня. Вы как всегда очаровательно мудры, – подвела она итог беседе, случившейся спустя три дня после отъезда из Лукки Гуго Арльского и Ирменгарды Иврейской.
Через два часа Роман, кудрявый весельчак с вечной белозубой улыбкой на устах, покинул графский замок, устремившись по флорентийской дороге к Риму. На вопрос Берты, почему гонец предпочел этот путь более короткой пизанской дороге, был получен вполне аргументированный ответ об опасности этого пути, грозящей встречей с сарацинами и береговыми пиратами. Берта приняла эту версию, однако спустя еще час из северных городских ворот выехало сразу пять гонцов к префектам Пистойи и Прато, а также баронам-вассалам, чьи замки находятся на болонезской дороге с описанием молодого неаполитанца и приказом задержать и обыскать того, если он объявится в их владениях.
Следующие дни Берта была подчеркнуто любезна с Мароцией. Обе женщины все это время были полны трепетного ожидания вестей, решавших их судьбу, и, во многом поэтому, Мароцию ничуть не задевало по-прежнему отчужденное отношение к ней со стороны Гвидо, который решил поставить свои чувства в зависимость от того, насколько справедливыми окажутся в итоге слова его брата.
Хмурым октябрьским вечером, спустя неделю после отъезда гонцов, слуга графини постучался в спальню Мароции и передал ей просьбу навестить перед сном хозяйку замка. Такое уже случалось не единожды, но Мароция была немало удивлена, когда, войдя в покои графини, увидела подле нее Гвидо с невероятно угрюмым выражением лица.
- Добрый вечер, дитя мое, гостья моя. Надеюсь, вы не будете держать на нас зла за то, что мы вырвали вас из сладких объятий сна.
- Я еще не спала, благородная графиня, но я к вашим услугам в любое время.
- И мы всегда можем рассчитывать на вас?
- Как на самого верного и преданного вашего слугу.
- Тогда мой верный и преданный слуга без сомнения легко объяснит мне мотивы и содержание вот этого письма, – и Берта все с той же карамельной улыбкой протянула Мароции пергамент. Та моментально узнала свое послание, которым она неделю назад снабдила своего неаполитанца в дополнение, а точнее вместо официального письма своим родителям. Латинские буквы, красиво очерченные рукой герцогини Сполетской, выстроились в следующее:
«Рабу Господа нашего Иисуса Христа Беренгарию, благочестивому государю и заступнику христиан, могущественному королю Италии, маркграфу Фриульскому и Веронскому. Сим письмом припадаю к руке Вашей и прошу заступничества Вашего от напастей, чинимых неприятелями моими и от несправедливости в отношении меня от сильных властителей Сполето и Тосканы. Умоляю Вас, как преданный вассал ваш и как бедная страдающая женщина, гонимая всеми и лишенная детей своих, дать приют и пищу под величественной рукой Вашей. Залогом сказанному будет жизнь моя в воле Вашей, а душа моя, как любая душа всего сущего, в руках Господа. Преисполненная покорности перед величием Вашим и будучи наслышана о многочисленных добродетелях Ваших, спешу предупредить Вас о кознях, готовящихся против Вас и Ваших намерений. Бойтесь исконных врагов Ваших, под чьими личинами и с каким заманчивыми предложениями они бы к Вам не приходили. Цените дружбу и силу друзей своих и да будут благословенны дела, творимые Вашей рукой и от Вашего имени! Молящаяся за Вас Господу, Мароция, герцогиня Сполето, маркиза Камерино и ваш преданный друг и вассал».
- Что произошло с моим слугой? – спросила Мароция.
- Это единственное, что вас в данный момент беспокоит? – ответила Берта и ее глаза вспыхнули пламенем ненависти. Она вновь видела перед собой только дочь Теодоры.
- Змея, пригретая на груди от зимней стужи, ведет себя более благодарно, чем вы. Вы, с которой как с падалью обращался ваш муж, от которой отвернулись даже ваши грешные родители, вы столько дней провели у нас под нашим кровом, принимая еду, дарованную нам Господом, за одним столом с нами, и все ради того, чтобы однажды вот так отплатить нам за наши благодеяния? – голос Берты становился все громче и громче.
- Прошу вас, графиня, соблюдать почтение к моему роду и титулам, не уступающим вашим.
- Что? Ты, мелкая, развратная дрянь, порожденная греческой низкородной конкубиной, осмеливаешься в стенах моих требовать уважения к себе после столь гнусного предательства, сотворенного за моей спиной?
- Висконт Гвидо, прошу вас призвать вашу мать к разуму и спокойствию.
- Не сметь обращаться к моему сыну! Гвидо, сердце мое, теперь ты видишь, какие цели преследовала она, совращая тебя?
Гвидо сокрушенно покачал головой.
- Ты меня обманула, ты меня обманула.
Мароция посмотрела на него с презрительным вызовом.
- Если бы не я, благородный висконт, твой брат с твоей сестрой лишили бы тебя наследства.
- Это не твое дело, потаскуха! – взревела Берта, – ты молись о своей червивой растленной душе, ибо в моей власти сейчас тело и жизнь твоя! Я прикажу изуродовать твое порочное лицо, а затем приковать тебя снаружи к городским стенам и сорвать с тебя одежду, чтобы каждый холоп, каждый бродяга, рыскающий возле города, смог воспользоваться тобой, а собаки утолить свой голод!
Гвидо вздрогнул и со страхом посмотрел на мать.
- Прежде чем учинить суд надо мной, я прошу вас, графиня, разрешить мне сказать вам два слова наедине.
- У меня нет секретов от моего сына! – крик Берты уже перешел на исступленный визг.
- Я не была бы так уверена, графиня. Никто не знает целиком всех секретов своих. Их знает только Господь сущий, да предметы и вещи нас окружающие, но они свидетели молчаливые. Вот как, например, этот рыцарский щит, – и Мароция указала на щит, висевший на стене в покоях графини, тот самый щит, которым была однажды блокирована дверь умирающего Адальберта.
Берта оцепенела, глаза ее еще более страшно расширились. Она громко, с усилием, сглотнула вязкую слюну.
- Что, «щит»? – прохрипела она, истово надеясь на простое совпадение.
- Щит этот видел не только славные битвы и смерть своих врагов. С тех пор, как он стал украшением этих стен, он видел все, что происходило в ваших покоях.
- И что из этого? - начала приходить в себя Берта и ее голос вновь гневно возвысился.
- Возможно, недавно его снимали со стены, чтобы использовать совершенно не по назначению.
- Сын мой, Гвидо, оставь нас, – задыхающимся голосом сказала Берта, лицо ее стало багровым, графиня находилась в шаге от апоплексического удара.
- Я совершенно не понимаю, матушка, о чем вы говорите.
- Я сказала, оставь нас. Мне кажется, что у герцогини Мароции есть план, о хитрости которого мы можем только догадываться. Мы…. Быть может, мы …… действительно были к ней …. неправы.
- Правда? – с надеждой и радостью спросил Гвидо.
- Об этом я узнаю, как только ты оставишь нас наедине. Ну же!
Гвидо немедленно повиновался. Берта после его ухода тщательно осмотрела все закоулки своей спальни и только после этого повернулась лицом к Мароции. Та улыбалась, как может улыбаться дьявол, заполучивший очередную несчастную душу.
- Прекрати, – зашипела Берта и Мароция убрала улыбку, – Рассказывай все!
Мароция рассказала ей подробности ночи, когда умер Адальберт.
- Я прошу тебя только об одном. Мои дети ничего не должны знать.
- Взамен вы дадите мне многое, графиня.
- Вот как, – Берта с ненавистью воззрилась на Мароцию, – достойная дочь своей матери!
- Я очень рада, что вы пригласили своего сына, чтобы унизить меня перед ним. На самом деле, это спасло мне жизнь, ведь после моих признаний вам ничто не мешало бы отдать приказ своей страже убить меня. Поэтому первое мое условие – Гвидо с этой минуты находится подле меня.
- Тварь, ты отбираешь у меня сына?
- На время, Берта, на время. Он сопроводит меня в Рим, ибо в Вероне меня не ждут, да и, чего доброго, действительно решат выдать Альбериху. После того, как я вернусь в Рим, я отпущу вашего сына на все четыре стороны. Если он, конечно, сам того пожелает, – добавила она с ухмылкой.
- Зачем он тебе, дрянь?
- Он любит меня. На ваше горе. И, возможно, его услуги мне понадобятся против Альбериха.
- Хорошо, – сдалась Берта, – я сделаю все, что ты просишь. Со своей стороны я прошу тебя дать клятву, что ты не будешь препятствовать мне в моих делах в Вероне.
- Но только там и не более того, графиня.
- После своего возвращения в Рим ты должна навсегда забыть о Гвидо.
- О, нет! Такую клятву не даст вам ни он, ни я. А даст, так нарушит. Взамен я вам могу лишь пообещать не рассказывать вашему сыну подробности смерти маркиза Адальберта. Но, разумеется, только до той поры, пока вы не осмелитесь мне вредить.
Берта опустилась в кресло, и долгое время молчала, уставившись в пол. Затем подняла на Мароцию взгляд полный бессильной ярости.
- С каким бы счастьем я выцарапала бы тебе твои дьявольские глаза, – прошептала Берта и хлопнула в ладоши.
- Сын мой! Мы ждем вас!
Гвидо появился в покоях с тревожным выражением лица.
- Герцогиня Мароция рассказала мне о своих намерениях. Это во всех отношениях мудрый план, который принесет нашему дому немалую пользу. Слова вашего брата оказались пустым наветом, а мой гнев был поспешен и несправедлив. В доказательство того, что герцогиня Мароция не имеет видов на короля Беренгария, она сей же час приняла решение покинуть нас и отправиться в Рим, а вас, сын мой, просит оказать ей сопровождение, - каждое слово давалось Берте с огромным трудом и только такой доверчивый сын, как Гвидо, мог не заметить этого.
На лице Гвидо отразились радость и печаль одновременно. Радость от успешного разрешения конфликта и избавления своей возлюбленной от глупых подозрений, а печаль – от предстоящей скорой разлуки с ней.
- Мне жаль, что вы приняли решение покинуть наш дом, – сказал Гвидо.
- Я никогда не забуду вашей милости, мой спаситель. И вашей, благородная графиня Берта, – Мароция победно улыбалась.
- Прошу вас, герцогиня, не надо велеречий. Я вымоталась за день и теперь хочу спать,– сухо прервала ее Берта и в нарушение приличий даже нетерпеливо указала жестом на дверь. Гвидо нахмурился, но Мароция решила оставить это мелкое оскорбление к своей досточтимой персоне без внимания.
Пока Берта, запершись в спальне, стирала в пыль свои зубы от гнева и металась по кровати от безнадежной бессонницы, Мароция со своими слугами и свитой висконта начали спешно собирать вещи. Гвидо суетился подле своей любимой, с собачьей преданностью заглядывая ей в глаза. Последним к процессии отъезжающих присоединился маленький Альберих, у ребенка то и дело слипались глаза, он хныкал, и ни в какую не хотел ехать. Мароция же была воодушевлена, как одержанной победой над хозяйкой замка, так и предстоящей поездкой.
- Рим, город мой, неужели через два дня я вновь увижу тебя?!
О судьбе красавца и балагура Романа из Неаполя никто впоследствии более не вспоминал.
Эпизод 26. 1669-й год с даты основания Рима, 3-й год правления базилевса Константина Багрянородного
( октябрь 915 года от Рождества Христова)
Среди бесчисленного множества дорог, сопровождающих и пересекающих жизненный путь каждого, только одна способна приводить душу в неизменный трепет, даря одновременно радость ожиданий и ностальгическую грусть – дорога домой. Пусть за твоими плечами уже несколько десятков лет, пусть жизненные обстоятельства сделали из тебя законченного циника, пусть даже там уже никто не ждет тебя, все равно дорога к дому приоткроет лучшие стороны твоей души и вызовет, быть может, самые приятные, самые чистые в твоей жизни воспоминания. Там, в этом доме не властно время и все осталось по-прежнему, как раньше. Там все так же красивая и молодая мать хлопочет у очага, готовя тебе сладости, вкуснее которых ты нигде и никогда более не пробовал. Там все так же полон сил твой отец и, шагая с ним рядом, ты чувствуешь невероятную гордость за него и за себя, так надежно защищенного от всех житейских бурь. Там даже есть ты сам, и, кажется, что, открывая дверь родного дома, ты обязательно увидишь самого себя, веселого и беззаботного ребенка, с увлечением гоняющегося по дому с деревянной саблей или же читающего смешные нравоучения своим расфуфыренным в разноцветные платья куклам.
Примерно такие же мысли посетили голову Мароции, когда ее отряд, достигнув Священного холма, увидел, - аллилуйя! - серые стены Номентанских и Соляных ворот. Сердце ее забилось сильно-сильно, резонные сомнения, чт... Читать следующую страницу »
Частный вебмастер