Возмездье стратега или в когтях у ведьмы. Книга третья.

                                                                 46

     Однажды, когда Пифодор спал днем у себя дома, его разбудил привратник.

     – Чего тебе? – недовольно спросил Пифодор. – Что, уже пора? Ну, ладно, встаю.

     Он решил, что Суфлин, как обычно, поднимает его в условленное время, когда пора идти в Акрокоринф, чтобы заступить в ночной караул. Пифодор опустил ноги на пол и сел на ложе, протирая заспанные глаза.

     – Нет, владыка, в стражу пока тебе рано спешить, – сказал Суфлин. – Я тебя бужу потому, что какая-то девка пришла к тебе и…

     – Что?! – перебил его Пифодор. – И ты из-за какой-то девки меня будишь?! Пошел прочь отсюда! И ее гони прочь – я спать хочу!

     – Владыка, я не осмелился бы тебя будить, но она сказала, что пришла к тебе по очень важному и срочному делу, что если ты узнаешь зачем она пришла, а я не разбудил тебя, то ты прибьешь меня. А она все равно скажет. Но будет уже поздно – ты уже не сумеешь сделать то, что, конечно же, очень желаешь сделать.

     – Как это не смогу? Она думает, что я кроме нее бабу не найду себе что ли?

     – Она сказала, что к делам Афродиты это никакого отношения не имеет.

     – Да? – удивился Пифодор. – Ладно, сейчас выйду. Впусти ее.

     Суфлин вышел из комнаты. Пифодор наскоро надел тунику и, застегивая на ходу застежку на плече, вышел во внутренний дворик.

     Здесь он увидел какую-то девушку в красном хитоне, смуглую с густыми хорошо уложенными черными волосами, большим, но изящно очерченным ртом, и огромными карими глазами под длинными тонкими бровями. Лицо ее можно было бы назвать красивым, если б не портящая его слишком широкая скуловатость. Несмотря на дорогое платье девушки, Пифодор сразу понял, что перед ним чья-то служанка.

     – Говори, – велел он ей.

     – То, что я скажу тебе, никто не должен больше слышать, – предупредила она его.

     Пифодор удалился с нею в ближайшую комнату, и, когда закрыл за собою дверь, девушка сказала:

     – Хочешь убить Кидиллу? Если убьешь, никто не узнает, что это ты сделал.

     – Конечно, – удивился и обрадовался Пифодор.

     – Тогда следуй за мной.

     – Погоди – меч возьму сейчас.

     – Не надо. Он тебе не нужен пока. Пока только узнаешь.

     Он не стал брать оружие и вышел за нею на улицу.

     Незнакомка шла впереди и Пифодор невольно любовался ее красивой фигурой, которая угадывалась под тканью хитона, с подвижными при ходьбе складками. Некоторое время это мешало ему думать о чем-нибудь другом. Когда он смог подумать о другом, то явилась мысль: «Куда она ведет меня? Уж не в западню ли? Как же я мог ее послушать и не взять меч? Какой же я все-таки дурак!» Тем не менее он почему-то продолжал идти за нею. Наконец все же спросил:

     – Эй, красотка, куда ты ведешь меня?

     – К Гипподамии.

     – Какой еще Гипподамии?

     – Как, ты не слышал о Гипподамии, о которой все в Коринфе знают?

     – Нет. Понятия не имею кто она такая.

     – Вот мы и пришли уже, – сказала незнакомка, подходя к двухэтажному дому, который выделялся среди соседних более новой, чистой, ярко-белой штукатуркой, более искусно изваянной гермой, стоящей около деревянной двери, с изящной бронзовой обивкой, а также тем, что не имел наружных окон.

     Спутница Пифодора постучала в нее. Открыла дверь тоже хорошо одетая молодая женщина.

     – Входи Пентакион. Гипподамия ждет тебя, – приветливо сказала она.

     Проходя через внутренний дворик, Пифодор увидел такие же страшные приспособления – ловушки для незваных гостей, какие видел в доме Кидиллы и понял, что Гипподамия тоже колдунья.

     Служанка ввела его в небольшую полутемную комнату, где сидела на стуле какая-то старуха. Нетрудно было сразу догадаться, что она колдунья. Об этом говорил ее характерный зловещий наряд – высушенные вплетеные в распущенные длинные волосы змейки, бусы из зубов и клыков животных, долгополое серое платье. Впрочем, не только наряд, но и очень морщинистое, крючконосое, щербатое лицо как нельзя более соответствовало облику колдуньи. И правда, она была колдунья Гипподамия, с которой мы уже встречались вначале нашего повествования, когда Кидилла обращалась к ней за помощью.

     Было заметно, что ей неловко сидя, встречать такого именитого гостя, как наш герой. Она заерзала на стуле. Тем не менее осталась сидеть на месте. Поздоровавшись, поспешила попросить Пентакиона сесть на стоящий рядом с нею стул. При этом нарочито суровое лицо ее на миг смягчилось, сделавшись приветливым и даже добрым.

     Пифодор сел и огляделся. Из мебели здесь были только эти два стула, на которых они сидели. Комнату слабо освещали два маленьких окошечка, обращенные во внутренний дворик. Глаза быстро привыкли к полумраку, и Пифодор увидел красивую мастерски выполненную роспись на стенах, изображавшую жизнь подземных божеств.

     – Ты пришел, чтобы, узнать, как убить Кидиллу? Слушай, – начала Гипподамия. – Сегодня ночью она будет на кладбище совершать обряды. В начале ночи. На рабском кладбище. Подкрадись к ней и убей ее.

     – Одна? Неужели она делает это ночью на кладбище одна?

     – Да, я точно знаю. А больше ей не с кем. У нее нет ни одной служанки, ни одной помощницы.

     – Но,.. но как это можно? Неужели она не боится?

     – Она боится? – усмехнулась Гипподамия. – Она ничего не боится.

     – А ты откуда знаешь, что она будет сегодня ночью там?

     – Она приглашала меня принять участие. Я отказалась.

     – Почему ты хочешь помочь мне?

     – Если ее не будет, то у меня будет гораздо больше заказов. А главное, если ее не убью я, то меня убьет она.

     – Почему?

     – Мне кажется, да нет, я уверена, что она взялась избавляться от своих главных конкуренток. Недавно умерла Панихида. Совсем молодая еще. Она из коринфских колдуний вторая после нее, Кидиллы. Никто не знает от чего она умерла. Но я-то знаю. Ее Кидилла со Света свела. Она умеет это делать как никто. Теперь, я чувствую, она за меня взялась. Я болеть часто стала. Никогда раньше не болела столько. Но ей меня не одолеть чарами. Я обереги разные знаю. Они спасают меня. Кидилла это понимает, конечно. Поняла, что со мною так не покончить. Вот и пригласила меня на кладбище, чтобы там убить меня. Она на много моложе меня, сильнее. Да наверняка какую-нибудь западню мне уготовила там. И не случайно предупредила, чтобы я никого не брала с собою. Конечно, она легко расправится со мною. Пентакион, иди и убей ее. Я понимаю, как ты хочешь это сделать.

     – Как я найду ее там?

     – Очень просто: ты увидешь – горит костер, вот и иди к нему.

     Пифодор вышел из дома Гипподамии взволнованный. Конечно, он был рад возможности покончить с Кидиллой, пресечь ее злодейские преступления, но мысль, что придется ночью идти на кладбище, пробираться в темноте среди могил, пробудила в нем довольно сильный суеверный страх, очень свойственный, как мы уже гововорили выше, древним грекам, умевшим и чтить мертвецов и в то же время видевшим в их близости большую опасность нечестия и угрозу потусторонних черных сил. Смущало и другое. Время, когда нужно было быть на кладбище, совпадало со временем первой стражи, в которую он должен был заступить сегодня. Возникла необходимость просить о назначении в другую смену. Ничего необычного и сложного в таком переназначении не было: иногда солдаты по каким-либо причинам просили начальника караула поменять их с кем-нибудь сменами. Как правило, он не отказывал. Но в том-то и дело, что Пифодору трудно было заставить себя обратиться с просьбой к Патекиску: он знал, что попадет в унизительное положение, что тот не преминит показать свое превосходство начальника над ним, подчиненным, и не сомневался, что откажет из желания не упустить возможность снова причинить ему неприятность.

     Поэтому Пифодор пошел на хитрость. Он сказал одному из солдат, которому предстояло заступить во вторую ночную стражу:

     – Слушай, Диоклет, страдаю я от чар Афродиты. Мучаюсь от любви к вдове одной. Долго ее добивался. Все никак. А тут вдруг мне сама она свиданку назначила. Как раз на начало ночи. На другое время, сам знаешь, никто не назначает, потому что чем дальше в ночь, тем больше не Эрот с Афродитой, а Морфей властвует (примечание: бог сна у древних греков).

     – Так в чем же дело? Пойди к Патекиску, попроси. Он тебя с кем угодно поменяет. Тебе вовсе не надо моего согласия.

     – Так в том-то и дело, Диоклет, я хочу, чтобы ты попросил Патекиска. Мол, тебе нужно позарез и что ты нашел того, кто согласен с тобой поменяться,  –  то есть, меня.

     – Я? А почему я? А ты почему не хочешь сам попросить?

     – Ну, ты же знаешь, как он меня любит. Обязательно откажет из вредности.

     – А, вон оно в чем дело. Но ведь он может поменять меня не с тобой, а с кем-нибудь другим.

     – Ну ты попробуй. Может, и со мной. Ему какая разница? Ведь не я же буду просить, а ты. Обо мне скажи просто так, невзначай будто. Никакой хитрости в этом он не заметит, я уверен.            

     Пифодор сунул в руку Диоклету две драхмы.

     – Хорошо, схожу сейчас, попрошу, – сразу согласился тот.

     Скоро он вернулся и сказал, что Патекиск не возражает.

     Затем Пифодор разыскал тех солдат, которым в первую стражу предстояло охранять Белорофонтовы ворота, и договорился с ними о том, чтобы они впустили его в город, когда он будет возвращаться якобы с ночного свидания.

                                                                      47

     Ожидал Пифодор ночи, сидя как раз на том камне, на котором в самом начале нашего повествования сидел, дожидаясь своих друзей, злополучный Астиох.

     И вот на почерневшем небе замерцали россыпи звезд, и взошла сияющая луна. Пора было идти на кладбище. Наш герой встал, чувствуя сильное волнение. Ему очень хотелось вернуться обратно. Он посмотрел туда, вправо, где стояли потемневшие городские стены и башни, а за ними возвышался колоссальных размеров и тоже ставший темным холм, несколько туманный, со смягченными очертаниями. На его вершине виднелись, слегка светлея на фоне черного звездного неба, строения Акрокоринфа. Между городскими укреплениями и ближайшими загородными усадьбами лежал пустырь, шириною в пол-стадия, где запрещалось кому-либо селиться и возделывать землю – закон, продиктованный соображениями предосторожности: ничто не должно было помешать страже на стенах и башнях вовремя заметить приближение вражеских воинов. Впрочем, как показала история, мера эта не всегда выручала коринфян.

      Теперь Пифодор смотрел влево, в сторону ближайших усадеб. Там чернели группами невысокие с пышной листвою деревья, проглядывали сквозь мрак более светлые, чем они, хозяйственные и жилые строения. Пифодор посмотрел еще левее, где видны были одни только густо растущие деревья. Он знал, что за ними начинается кладбище.

     Надо было идти туда, но Пифодор замер в нерешительности. Страх все более овладевал им. Он несколько успокоился и приободрился как только положил руку на эфес висевшего на правом боку меча.

     Пифодор пошел, преодолевая страх, словно идя в бой. Вот он приблизился к темной роще. Набегающие освежающие порывы северо-западного ветра колыхали деревья. Ветви раскачивались и, казалось, что это какие-то великаны, угрожающе размахивают руками. Угрожающе шумела листва.

     Пифодор вступил в зловеще-таинственный мрак рощи и пошел по ней, с замиранием сердца прислушиваясь к каждому шороху и всматриваясь в пятна темноты, чернеющие среди темно-серых корявых стволов и серых лапчатых ветвей, выступающих из мрака. Снова набежал порыв ветра, и листва снова угрожающе зашумела. Чего только не чудилось Пифодору в этом шуме. Наконец он не выдержал и обнажил меч. Теперь идти было не так страшно.

     Вскоре впереди показались просветы. С каждым шагом они делались все больше, и все виднее становились кладбищенские постройки, заметно светлевшие между черными силуэтами стволов. По мере того, как Пифодор выходил из темной рощи, он испытывал все большее облегчение, хотя и подходил к тому месту, которое его до этого особенно страшило. И вот его взгляду открылось все кладбище, предназначенное для захоронения людей, бывших при жизни свободными, – большое множество теснящихся на широком пространстве всевозможных каменных пямятников, хорошо освещенных голубовато-мертвенным лунным светом. После темной рощи все это было хорошо видно, почти как днем.

     Ночное кладбище не показалось Пифодору страшным. Он вложил меч в ножны. Идя среди надгробий, украшенных стелами, скульптурами, барельефами, маленькими изображениями храмов, Пифодор испытывал те же чувства, какие испытывал, бывая здесь и днем, – смиренное благоговение и желание поскорее покинуть это место, как только будет возможно, но никакой боязни. Надо заметить, что стремление поскорее уйти с кладбища было в обычае древних греков.

     Дойдя до обширного места захоронений рабов, Пифодор окинул его взглядом, ожидая увидеть костер Кидиллы, но не увидел. «Обманула старая ведьма!» – разочарованно подумал он, но тут снова подул ветер, зешелестел и закачался кустарник, росший чуть левее от Пифодора. В листеве запрыгали искорки. Наш герой понял, что заметил огонек костра. От движения веток и листьев он казался дробящимся и мелькающим. Пифодор обошел кустарник и увидел в стадиях полутора от себя светящийся во мраке костер, почти в конце кладбища, ограниченного густой рощей, чернеющей силуэтом изгороди под звездным небом.

     «Молодец Гипподамия – не обманула все-таки!» – обрадовался Пифодор и направился к костру. Пройдя шагов пятьдесят, он, зная какая хорошая слышимость в ночной тишине, пошел дальше осторожно, крадучись, словно охотник на ловле, – тихо, мягко ступая между могильными холмами и по ним, пробираясь через кусты, которых, как говорилось в начале нашего повествования, было здесь много. Вдруг раздался громкий несколько раз повторившийся металлический стук. Пифодор стал как вкопанный. Он так напугался, что почувствовал, как все в нем оледенело. Дыхание замерло в груди. Холодный пот выступил сразу по всему телу. Пифодору хотелось выхватить меч из ножен, но он опасался сделать даже это движение. «Что   это?! – подумал он, с ужасом вглядываясь туда, откуда раздался металлический стук, но ничего не видел там необычного, а тем более угрожающего ему. Мало-помалу приходя в себя, он наконец пошевелился, перевел дыхание и огляделся по сторонам и тоже ничего подозрительного не заметил. Пифодор обнажил меч.

     Стук больше не повторялся. «Что ж это было?!» – продолжал удивляться наш герой. Набравшись храбрости, стал осторожно, боязливо ходить между могилами и кустами, стараясь обнаружить причину так напугавшего его звука. Но никакую видимую причину найти не смог. Оставалось сделать лишь единственный вывод – металлический стук раздался из-под земли. От этой догадки Пифодор пришел в еще больший ужас. Бежеть скоре отсюда, бежать, сломя голову, обратно в город – никакого другого желания сейчас он не испытывал.

     Но недаром наш герой был доблестный воин, настоящий стратег. Он не привык покидать поле боя побежденным. На войне Пифодор, попав в сложные обстоятельства, всегда старался прогнать страх, по возможности успокоиться и, проанализировав ситуацию, найти выход из нее. Так он поступил и сейчас. Пифодор рассудил: да, звук раздался из-под земли – видно у покойников и подземных демонов какие-то свои дела. Но почему нужно обязательно считать, что это имеет отношение к Кидилле? Тем более, что она находится отсюда еще довольно далеко. Нет, Кидилла шарлатанка, потусторонними силами она управлять не может. Если б могла, то уже давно расправилась бы с ним, не прибегая к помощи Евкратиса.

     Пифодор вложил меч в ножны и, истово помолившись подземным богам, прося их не гневаться на него за ночное посещение кладбища, снова пошел к костру. Надо сказать, что если бы он знал об истинной причине происхождения неожиданно услышанного странного звука, это бы значительно облегчило его участь.

     Вот он уже приблизился к огню на столько, что до него осталось шагов сорок. Осторожно раздвинул ветви и увидел костер и в свете его раскопанную могилу, лежавшее рядом обнаженное недвижимое мужское тело, – Пифодор сразу понял, что это мертвец, – и склонившуюся над ним Кидиллу в каком-то странном долгополом белом балахоне с несуразной прической из множества длинных фестонов, напоминающих щупальца медузы. В следующий момент Пифодор разглядел большое черное пятно на животе трупа и нож в руке Кидиллы. Она погружала его в это пятно, двигала ножом, делая режущие движения. Наш герой догадался, что ведьма потрошит мертвеца. Голова покойника была лучше освещена, и Пифодор увидел, что у нее нет носа и на обращенной к нему стороне –  уха.

     «Вот она что делает, мразь! Отрезает то, что ей нужно для ее мерзких нечестивых ритуалов и снадобий, – сразу догадался Пифодор. – Слышал я о таком.  Но нет! Все! Больше ты не будешь этого делать! Конец тебе и твоим злодействам!»

     Пифодор переместился немного левее, желая подойти к колдунье незаметно сзади. Передвигаясь, он старался не произвести ни малейшего звука, но ему не удалось это сделать без шороха. Пифодору показалось, что шорох прозвучал довольно громко, что Кидилла сейчас обернется, что он обнаружил себя. Но ведьма продолжала сосредоточенно заниматься своим делом: треск горящего хвороста заглушил звук, испугавший Пифодора. Тот облегченно вздохнул и продолжил движение.

     И вот он, беззвучно обнажив меч, неслышно подкрался к Кидилле и остановился, глядя на нее сверху.

     – Ну, что, гадкая сволочь, опять творишь свои мерзкие обряды?! Но нет! Все, пришел тебе конец и делам твоим безбожным! – произнес Пифодор твердым, высоким и несколько торжественным голосом.

     Кидилла испуганно вскочила и обернулась к нему. Он тут же схватил за запястье ее руку, держащую нож и так сжал, что она выронила его.

     – Ты? Опять ты? – удивленно с ужасом пролепетала Кидилла и сразу задрожала всем телом. Ее поразительное умение сохранять самообладание в любых ситуациях на сей раз изменило ей.

     – Это,… это,... конечно, Гипподамия тебе сказала, что я здесь сегодня. Ну, подлая стерва!

     – Что, думала, покончено со мною, да? Думала, так и не постигнет тебя справедливая кара? Нет, за все твои чародейские мерзости и злодейства ты наконец распластишься сейчас. Жаль нет возможности тебя палачам отдать, чтоб они казнили тебя, как ты заслуживаешь того.

     К немалому удивлению Пифодора Кидилла совершенно успокоилась и уже с презрением и насмешливо сказала ему:

     – Это не мне, а тебе конец, дурень. Два раза ты спасался из такого положения, из которого невозможно было спастись. Просто какие-то божества помогали тебе. Это да. Но есть боги, которые и ко мне благоволят!

     Она расхохоталась, и в тот же миг Пифодор получил сзади страшный удар по голове и потерял сознание.

     Когда он очнулся, то ощутил себя крепко-накрепко связанным по рукам и ногам, а во рту противный на вкус кляп из плотно скомканной травы. Пифодор увидел над собой Кидиллу и какого-то коренастого очень широкоплечего старика. Тот был такой мускулистый, что его телосложению могли бы позавидовать многие молодые мужчины.

     «Это еще кто?! Вот он-то и ударил меня, собака!» – подумал наш герой, с ужасом осознавая в какое положение попал.

     Этот старик был Демодок. Он по-прежнему верно служил своей благодетельнице, продолжал быть надежным защитником и хорошим помощником Кидилле во время ее ночных посещений кладбища. Впрочем, эти обязанности ему приходилось исполнять не так уж часто – ведьма приходила на кладбище ночью для совершения магических обрядов и пополнения запасов, необходимых для приготовления колдовских зелий, не чаще, чем раз в два месяца.

     Сегодня, как всегда в таких случаях, он заранее, пока та в его хижине заканчивала подготовку к ритуальным действиям, пошел на кладбище, раскопал свежую могилу, достал мертвеца, используя для этого две веревки, одной из которых был сейчас связан Пифодор. Покуда Кидилла выполняла обряды у раскопанной могилы и занималась вырезанием органов у трупа, Демодок, как бывало ни раз, пошел к хижине, чтобы закрепить расшатавшуюся лопату на черенке. Когда он вбивал в черенок гвоздь, молоток, ударяясь по нему и по медной лопате, произвел металлический стук, который напугал Пифодора. Хорошо известно какая поразительная в ночной тишине слышимость: порой человек хорошо слышит разговор людей, находящихся за километра три от него, и бывает уверен, что они говорят поблизости. Неудивительно поэтому, что Пифодору показалось, будто металлический стук раздался совсем рядом.

     Возвращаясь, Демодок увидел, как какой-то незнакомец собирается убить его благодетельницу. Он поспешил ей на помощь. Та стала говорить с Пифодором заносчиво как победительница именно потому, что заметила приближение Демодока. Треск сгорающих сучьев в костре помешал нашему герою расслышать шаги сзади. Демодок нанес ему по голове удар лопатой.

     – Эх, кабы знала я, что боги мне пошлют сегодня этого на расправу, что я смогу у придурка этого вырезать то, что мне нужно, не стала бы я мертвеца безобразить… Давай, Демодок, верни его обратно. Только не закапывай пока. Придется ему потесниться малость. Впрочем, в обиде он вряд ли останется – вдвоем-то веселее лежать будет. Когда этого прикончим, тогда и закопаешь обоих.

     Демодок подтащил труп к могиле и сбросил в ее черные недра. Затем поднял лопату и, беря ее так, как удобнее нанести удар сверху вниз, подошел к Пифодору, зло пихнул его ногой и произнес с негодованием в голосе:

     – Ух,  сволочь! Как посмел ты напасть на нее?! Сейчас отсеку башку твою глупую.

     Сказав это, он обратился к колдунье:

     – Дозволь, владычица!

     – Погоди, погоди, Демодок! Неужели ты хочешь лишить меня удовольствия самой это сделать, а, главное, хорошенько помучить его прежде, чем убью? – ответила она. – Нет для меня ничего приятнее, чем потрошить кого-нибудь живьем. Спасибо вам, боги, что послали мне такой подарочек. Вот уж позабавлюсь сейчас!

     Она села рядом с Пифодором на колени, поводила перед его лицом ножом и, рассмеявшись злорадно, сказала:

     – Что, казнить меня пришел, да? Говоришь, что жалеешь, что палачам не можешь отдать меня, да?.. Ну, а получилось так, что не ты меня, а я тебя казню. Только я ничуть не жалею, что палачам не могу тебя отдать – с удовольствием обойдусь без их помощи. Ведь я же никому, даже самому искусному экзекутору, не уступлю в мастерстве. Сейчас ты в этом убедишься. Да, представляю, как ты жалеешь сейчас, что связался со мною. Да. Ну, если ты такой дурак, то надо было других людей послушать. Наверняка же слышал, что говорят обо мне – что шутки со мною плохи, что я с любым расправлюсь. Нет такой силы, которая могла бы остановить меня. Потому, что я великая искусница черной магии. Такая, какой нигде нет и никогда не было. Ты третий раз в руки мои попадаешь. Причем сам, по собственной воле. Правда два раза тебе удалось все-таки спастись. Каким-то чудом. Но сейчас-то уж тебе точно конец. Эх ты, дурак, дурак: надо послушать людей-то было, поверить в то, что они говорят обо мне – жив бы остался. Так что сам виноват. Просто какое-то божество посмеялось над тобой. Ты думаешь,  оно  тебе помогает, а оно лишь играло тобой – два раза дало спастись, чтобы привести тебя на кладбище и погубить тебя здесь моими руками, здесь, где самое подходящее для тебя место. Причем не на хорошем кладбище, а на рабском. Так и будешь теперь с трупом раба веки вечные лежать. Самое подходящее для тебя соседство.

     Ты, конечно, горишь желанием узнать, что я с тобой сделаю, – продолжала колдунья доверительным тоном, говоря злорадно-вкрадчиво и при этом надменно посмеиваясь. – Ну так узнай же. Я тебе с удовольствием расскажу. Пусть это будет прелюдией к той ужасной казни, которой я сейчас подвергну тебя. Слушай. Вначале я тебе выколю глаз. Можно было бы два. Но один все-таки оставлю, чтобы ты мог увидеть, как я потом вырежу у тебя селезенку, печень, желудок. Конечно, не забуду и про твое мужское достоинство. Хотя, если честно, мне противно будет до него дотрагиваться. Но без него не обойтись: в приворотном зелье отвар из него играет чуть ли не главную роль. Да. Чуть не забыла – уши, нос, губы, я тоже отрежу. Пожалуй, с этого начну как раз. А уж потом глаз выколю. И ты будешь живой еще, когда я тебя сброшу в могилу на мертвеца. И Демодок закапает тебя еще живого. Так что готовься испытать все это. Ну, как? Страшно, да? Ну что ж, на себя пеняй – я тебя сюда не звала.

     Возможно ли описать состояние, в котором находился сейчас наш герой. Видя, что вот-вот будет подвергнут изуверской казни, он пришел в такой страх, который не сравнить ни с чем. Хотя Пифодор был испытанный ратник, умеющий даже в тяжелейших, опаснейших ситуациях сохранять мужество, воинское достоинство, теперь потерял всякое самобладание и, обезумев от ужаса, принялся молить о пощаде. Но, плотно набитый травою рот его издал лишь неистовое надрывное мычание. Впрочем, колдунья, конечно поняла, что силится и не может сказать обреченный. Но умолить такую злодейку было попыткой совершенно бесполезной. Это лишь позабавило ее и прибавило ей удовольствия: чувство жалости было неведомо Кидилле.

     Она оседлала нашего героя и занесла над ним нож, собираясь приступить к экзекуции. Пифодор так стал извиваться и дергаться, что мгновенно сбросил ее с себя.

     – Эге, да он силен как Геракл! – воскликнула Кидилла. – А ну-ка, давай, Демодок, подержи-ка его. Куда мне удержать его, такого быка, хоть ты и знаешь какая я сильная.

     Пифодор начал переворачиваться с бока на бок, спасаясь от ножа, и это было его последним бессмысленным порывом отчаяния и ужаса, подобым попытке человека, стремящегося залезть на непреодолимую отвесную стену, около которой настигнут убийцей. Демодок сильными, злыми ударами ног остановил и вернул его на прежнее место.

     – Давай, держи, держи покрепче, – велела колдунья.

     Демодок вдавил ногою Пифодора сильно в землю и сказал:

     – Постой, погоди, погоди, владычица! Давай, прикончим его вначале, а потом уж резать его будешь.

     – Ну, еще не хватало, чтобы ты меня учил как это делать.

     – Нет, постой, владычица! Не по нутру мне все это. Не могу я, ты же знаешь.

     – Что не можешь?!

     – Не могу видеть, как живых кромсают. Я же не прошу его пощадить. Конечно, убить надо этого гада. Да я бы сам его своими руками… Я просто не понимаю, как это можно – прямо живого?!... Я не смогу это видеть… Да еще держать его… Не смогу я. Прости, владычица.

     – Ах, вот оно что. Да как же я забыла, что ты нежный такой. Нежный отрок. Как же я забыла, как ты прятался от страха, когда я тех двух сорванцов резала, которые подсматривали за нами! Помнишь? Давно еще. Стратоника жива еще была.

     – Давай, владычица, я его к этому вот дереву привяжу и делай с ним что хочешь… А я смотреть на это не буду… Думаешь, всем приятно что тебе приятно? Не все смотреть на такое могут.

     – О, Демодок, да ты неплохо придумал! Как же мне самой не пришло это в голову. Очень хорошее предложение, клянусь Аидом! Так давай и сделаем, Демодок. Мне куда удобнее будет его потрошить. Тогда я и без тебя обойдусь.

     Демодок поднял с земли вторую веревку, которую использовал для вытаскивания трупа из могилы, подошел к росшему совсем рядом дереву, небольшому, но молодому и крепкому, и положил около него веревку. Затем Пифодор почувствовал как сильные руки схватили его, подтащили к этому дереву и усадили к нему спиной. С большим трудом при помощи Кидиллы, преодолевая сопротивление обреченного, Демодок привязал того к стволу, привязал очень крепко, в то же время так, чтобы веревки не мешали колдунье вырезать те органы, которые она собиралась вырезать.

     – Ну все, теперь хорошо, просто замечательно. Не хуже, чем в пыточной, – довольно сказала колдунья. – Ну, теперь можешь идти, прятаться. Потом придешь – закопаешь. Я его сама в могилу скину, пока он еще живой будет – ты ведь не сможешь это сделать. А уж там, в темной яме ты его видеть не будешь. Так что, думаю, не побоишься закопать. Не побоишься, а, Демодок?

     – Нет, не побоюсь, – буркнул старик и стал удаляться в темноту.

     Возможно, читатель помнит, что, когда, в начале нашего повествования, Кидилла убивала на кладбище мальчиков Гиллипа и Астиоха, Демодок устранился от обязанности их держать и даже отошел в сторону, чтобы не видеть казни: смотреть на убийство детей он не мог. Пифодор не был ребенком, к тому же явно совершил попытку убить благодетельницу Демодока. Поэтому никакой жалости у того не вызывал. Но по натуре добрый и впечатлительный, он не желал видеть пытки. Когда-то давно его, как и других невольников, трудившихся в поместье фесалийского богача, заставили посмотреть на особо жестокую показательную расправу над беглым пойманным рабом. Ни одна порка, а их Демодок повидал немало, не шла ни в какое сравнение с тем, что вытворял палач, издевавшийся над несчастным человеком, прожившим полную унижений и непосильного труда жизнь, которая заканчивалась ужасной смертью. У видевших ее невольников все мечты о побеге надолго забылись. Впечатления, полученного от казни, хватило Демодоку, как говорится, на всю жизнь. Никогда он не хотел еще раз увидеть такое. Страшился увидеть это. Вот почему Демодок поспешил сейчас удалиться на шагов пятьдесят в темноту. Он сел на бугорок, наверное, чью-то могилу, и сидел, отдыхая, стараясь не думать о том, что происходит поблизости. Вокруг темнели высокие, густые кусты, стояла привычная, всегда успокаивающая его кладбищенская тишина. Вдруг сзади послышалось мычание. Он понял, что казнь началась, что слышен приглушенный кляпом крик истязаемого. Старик встал и отошел на шагов тридцать подальше, где сел на такой же холмик среди кустарника.

     Демодок не ошибался – он действительно слышал крик сквозь кляп, правда, пока не крик боли, а крик ужаса. Видя приближающееся лезвие ножа, зловеще поблескивающее слегка во мраке ночи, Пифодор рвался вправо, влево. Совершая неимоверные отчаянные усилия. Однако путы были по-прежнему неумолимо крепки. Если бы он мог схватиться за веревку руками, то, обладая огромной силой, сразу бы порвал ее, но руки его, связанные, находились за спиной. Впрочем, даже если бы веревка порвалась, у нашего героя не было шансов спастись – слишком близко нависло над ним смертоносное лезвие: колдунья все равно успела бы вонзить нож.

     Костер горел за спиной Кидиллы. Поэтому лицо ее было сильно затемнено. Если бы Пифодор мог разглядеть выражение лица колдуньи, то увидел бы сладострастно-жестокий хищный взгляд, который она переводила с одной части его тела на другую, как бы раздумывая с какой начать потрошить свою жертву.

     Когда казалось, она вот-вот начнет кромсать тело обреченного, Кидилла неожиданно остановила свою руку с ножом, а ладонью другой хлопнула себя по лбу, воскликнув:

     – Да как же, как же я чуть не забыла! Совсем с ума сошла!

     Она отпрянула от Пифодора и, стоя на четвереньках, глядя в землю, сказала испуганно-благоговейным и умоляюще-виноватым тоном:

     – О, боги, простите, простите меня! О, боги подземные, простите меня за то, что я чуть не приступила к закланию без совершения положенного обряда! Совсем голову потеряла от радости. Просто себя не помню, когда мне кто-то живой в руки попадает – так хочется поскорее начать потрошить его. Но я сейчас же сделаю что положено!

     Кидилла отошла к раскопанной могиле и принялась истово выполнять те ритуальные действия, которые по правилам черной магии полагалось совершить перед ритуальной казнью человека, – молилась подземным богам, произносила заклинания, упав на четвереньки, выла как волки на луну, ела землю и т. п.

     Пока она это делала, Пифодор находился в полуобморочном состоянии от ужаса. Он понимал, что получил лишь непродолжительную отсрочку от страшной смерти. Он проклинал себя в душе за то, что пришел на кладбище, что не верил в возможности черной магии. О, как он жалел, что дерзнул вступить в борьбу с человеком, молва превозносит которого как величайшего мастера колдовского ремесла. Значит, лгут жрецы, утверждая, что занятия черной магией богопротивные и бессмысленные занятия. Ведь боги явно на стороне Кидиллы: кто как не они спасли ее сейчас из совершенно безвыходного положения и отдали ей его, Пифодора, на расправу. Эти мысли словно вспыхивали, обжигая сознание обреченного нашего героя.

     Пифодору было мучительно и жутко смотреть на то, что делала колдунья, но все равно он смотрел, потому что не мог не смотреть, поскольку ожидал, что она вот-вот закончит обрядовые действия, повернется и пойдет к нему и тогда начнется тот кошмар, который страшил так, что даже смерть казалась желанной, быстрая смерть.

     Вдруг сбоку перед ним появилась какая-то тень. Блеснуло в свете луны лезвие ножа и в следующий миг Пифодор почувствовал это лезвие телом. Он подумал, что вернулся Демодок, который пожалел его и решил умертвить вопреки воли колдуньи, пока та не приступила к изуверской казни.

     Но силуэт был гораздо меньше, чем Демодок. Кроме того, вслед за ним появилась другая фигура, ростом не больше первой. Пифодор ощутил, как нож стал двигаться вверх-вниз, но боли не ощутил и тут вдруг к несказанной своей радости понял, что его не убивают, а разрезают на нем веревку. Он вгляделся в своих спасителей. Кто они?!Откуда?!  Нетрудно было догадаться, что это какие-то мальчики. Но почему они здесь, на кладбище, в такое время?

     По всей видимости, они понимали, что необходимо стараться не привлечь внимание злодейки. Поэтому все делали совершенно безмолвно и быстро.

     Пифодор вскочил на ноги и энергично тряхнул телом. Обвивавшие его разрезанные путы упали на землю. Еще мгновение – и была разрезана веревка, связывающая руки.

     Едва освободившись, Пифодор сразу бросился к ведьме. Она в этот момент стояла у раскопанной могилы и то ли молилась, то ли творила заклинания. Услышав за спиной шаги, кодунья повернулась к Пифодору. Рыжеватый свет костра осветил ее удивленное, испуганное лицо. Она хотела позвать на помощь своего верного слугу, но только успела крикнуть:

     – Демодок!..

     Страшный удар кулака Пифодора сбил ее в могилу, где она упала на мертвеца и застыла, оглушенная.

     Наш герой не воспользовался возможностью убить Кидиллу, а заодно и Демодока, которого счел таким же колдуном-убийцей, не зная о том, какую именно роль играл он в ее страшных деяниях, что он никогда не убивал людей, а его, Пифодора, хотел убить только потому, что тот покушался на жизнь человека, которого он боготворил. Расправиться с ними не составляло сейчас большого труда. Колдунья находилась в глубоком нокауте. Нож ее лежал у ног Пифодора. Старик тоже был безоружен – лопата торчала здесь, воткнутая в землю. Однако Пифодор поскорее поднял свой меч, который увидел в нескольких шагах от себя на траве рядом с ремнем и ножнами, снятыми с него, связанного, поднял и ремень с ножнами и быстро пошел прочь отсюда. Он слишком страшился темных потусторонних сил, которые, как ему теперь казалось, явно на стороне Кидиллы, и обязательно что-то подстроят, чтобы спасти ее, а его погубить. Не желая больше искушать судьбу, он поспешил покинуть это ужасное место, где едва не погиб в страшных мучениях.

     Рядом с ним шли спасшие его мальчики. Пока они еще находились в свете костра, он успел рассмотреть их. То были подростки лет двенадцати, худые, в одних набедренных повязках, должно быть, дети бедняков или рабов.

     Пифодор собирался заговорить с ними, поблагодарить за спасение, расспросить кто они, но в этот момент один из них, обернувшись, вдруг остановился и удивленно-испуганно произнес приглушенно, очевидно, боясь еще говорить в полной голос, хотя они отошли от костра уже на шагов сто:

     – Глядите, что он делает.

     Пифодор тоже остановился, повернулся и застыл, пораженный. В свете костра он увидел Демодока, который, энергично работая лопатой, кидает и сгребает в раскопанную могилу землю из куч по ее краям.

     – Зачем он это делает? – произнес изумленно один из мальчиков, но ответить на этот вопрос не мог ни его друг, ни Пифодор.

     Позже наш герой догадался о причине такого слишком странного поступка Демодока, который быстро живьем закопал Кидиллу, хотя незадолго до этого спас ей жизнь, а затем рьяно, искренне порывался расправиться с ее обидчиком. «Она же успела только его имя крикнуть. Он решил, что Кидилла зовет закопать меня. Вышел к костру – глядь, нету ее. Может, решил, что ушла. Он и стал закапывать», – подумал Пифодор.

     Так в действительности и было. Услышав свое имя, Демодок ничего другого подумать не мог, кроме того, что Кидилла, закончив экзекуцию и сбросив изуродованное тело своей жертвы в могилу, что, как он помнил, сама собиралась сделать, зовет закопать мертвецов. Обязанность эта, хоть была и привычна ему, но не из приятных. Он вставал с бугорка, нехотя, не торопясь. Когда, идя к раскопанной могиле, он смог достаточно хорошо разглядеть сквозь кустарник освещенное место, наш герой и его юные спасители уже скрылись в темноте, поскольку, как мы знаем, торопились уйти. Правда, перед этим старик успел заметить силуэт шедшего слева направо Пифодора, причем только его верхнюю часть, – нижнюю, также, как и низкорослые фигуры мальчиков, скрыли от взора ветви кустов, внизу гораздо более густые. Из-за плохой видимости Демодок принял Пифодора за Кидиллу, а поскольку тот шел в сторону его хижины, то ничего другого он не мог подумать, кроме того, что Кидилла, закончив свое черное дело, возвращается туда, где обычно проводит остаток ночи после своих обрядов на кладбище. У Демодока не осталось в этом никаких сомнений, когда он вышел к костру и никого не увидел. Да и мог ли он не ошибиться, если всегда было так – колдунья уходила раньше, а он задерживался на кладбище, чтобы закопать обезображенный труп. Поэтому Демодок сразу взялся за работу. Поскольку она была ему, как мы заметили выше, хоть и привычна, но неприятна, то, чтобы поскорее закончить ее, орудовал лопатой очень усиленно и быстро.

     Кидилла скоро пришла в себя, но было уже поздно: она не могла ни крикнуть, ни самостоятельно выбраться из-под земли. Густая темнота в могильной яме не позволила Демодоку заметить, что земля шевелится в ней, и он продолжал энергично работать лопатой. Колдунье пришлось осознать весь ужас своего безвыходного положения и принять мучительную смерть, лежа на мертвеце и захлебываясь сырой землею.

     Некоторое время Пифодор стоял, оцепенело-изумленный, словно завороженно глядя на то, как усердно трудится Демодок, заживо погребая любительницу злодейских казней, знаменитую искусницу черной магии. Когда убедился, что ведьма не сможет выбраться из могилы, он повернулся и снова быстро зашагал с кладбища. Уходил не в ту сторону, с которой пришел сюда, а в противоположную. Мальчики шли за ним.

     Скоро они вошли в темную рощу, окружавшую кладбище. Идя по ней, Пифодор уже не ощущал страха, какой овладел им, когда он вошел в нее с другой стороны. Напротив, оставив за спиной кладбище, наш герой испытал огромное облегчение.

     Он принялся горячо, от всего сердца благодарить своих спасителей, обещая хорошо вознаградить их, насколько позволит его нынешний достаток.

     От ребят наш герой узнал, что они нередко приходили на кладбище и, скрываясь в кустах, наблюдали за ритуалами колдуньи, что это им очень интересно, но особенно было интересно сейчас, когда своими глазами увидели, как он подверг величайшую нечестивицу справедливой каре.

     – Ну, не без вашей помощи, – заметил Пифодор и спросил, как их зовут.

     – Квентипор.

     – Коттал, – ответили те и в свою очередь спросили:

     – А тебя как?

     – Пентакион.       

     – Пентакион? – воскликнул Квентипор и толкнул Коттала локтем. – Вот видишь! А я что говорил?! Я тебе сразу сказал, что это Пентакион. Я сразу, как он вышел на свет, узнал его.

     – Как же вас родители отпустили ночью на кладбище? – спросил Пифодор.

     – А что, обязательно им говорить что ли? – ответил Коттал.

     – Если б знали куда идем, то, конечно, не отпустили бы, – сказал Квентипор. И был совершенно прав: если бы родители этих сорванцов узнали, что дети их отправляются не на обычный свой промысел – воровство, а на ночное кладбище, да еще для того, чтобы подглядеть, как знаменитая чародейка выполняет свои страшные обряды, то, конечно же, не отпустили бы их.

                                                                     48

     Пройдя еще шагов двести, Пифодор и его спутники вышли из рощи. Они сразу увидели поблизости хижину Демодока.

     – Здесь колдун живет, – таинственно-тревожным голосом произнес Квентипор.

     – Нам – направо. Пойдемте скорее, а то он скоро придет, – таким же тоном проговорил Коттал.

     Они шли среди редких теперь деревьев и кустов, огибая кладбищенскую рощу.

     – Ну, пойдемте, я провожу вас, – предложил Пифодор. – Сейчас здесь не только ведьмы опасны. Заодно посмотрю куда завтра дары свои благодарственные принести. Вы, наверное, недалеко отсюда живете? В каком-нибудь из ближних хуторов?

     – Нет, мы из города.

     – Ну, тогда вам повезло: я могу провести вас за городские ворота.      

     – Это здорово! – воскликнул Квентипор.

     Товарищ толкнул его в бок и сказал:

     – Да нет, нам пока рано домой. У нас еще есть дела здесь.

     – Как? На кладбще? – удивился Пифодор.

     – Да нет, в других местах, – уточнил Коттал.

     – Какие могут быть дела ночью? Не кажется ли вам, что хватит гулять? Пора уж, наверное, домой. Я представляю, как ваши родители волнуются.

     – Да нет, никто не волнуется, – беспечно-пренебрежительно махнул рукой Коттал.

     – Да?! Ну, тогда пойдемте ко мне, – предложил Пифодор. – Я хорошо накормлю вас. Выспитесь у меня. А утром мой отпущенник преподнесет вам мои дары. У меня еще остались два конфара очень хорошей работы. Вот я вам и подарю их. 

     – Ну, тогда,.. тогда, – произнес Коттал, – пойдем что ли, Квентипор. Раз боги нам такую удачу посылают.

     – Конечно, пойдем, – обрадовано согласился Квентипор. –   Гермес, прибыли податель, вспомнил о нас. 

     Пифодор вышел со своими юными спасителями на широкую хорошо уезжанную и утоптанную дорогу. Они пошли по ней к городу, стены которого неясно светлеющей полосой с башнями отчерчивали возвышающуюся за ними черную громаду акрокоринфского холма от более светлой чем он равнины с плохо различимыми во мраке постройками в усадьбах землевладельцев.

     Постепенно приходя в себя, Пифодор начал ощущать ночной холодный, пахнущий сыростью воздух.

     Вскоре в темно-синем небе появилась большая луна, и дорога перед взорами наших путников сразу стала красивой – голубовато-серо-белой, со множеством поблескивающих мелких камешков.

     Мальчишки шли, весело переговариваясь. Пифодор находился в особенно приподнятом настроении. При других обстоятельствах его бы совершенно не заинтересовал ребячий разговор. Но сейчас он тоже оживленно говорил, по-доброму подшучивая над ними. А сам между тем думал о том, как все-таки необычно и удивительно складывается его жизнь, полная смертельных опасностей, что сегодня опять едва-едва не погиб и, возможно, в будущем придется снова столкнуться с тяжелыми испытаниями. И наш герой не ошибался: нынешнее проишествие было лишь первым в новой череде его новых приключений.

     Пифодор и мальчики приближались к городу. Из темноты послышался протяжный стон. Все посмотрели вправо и увидели силуеты четверых распятых и поблизости от них двух стражников, спящих у потухшего костра, с мерцающими угольками в тлеющей золе.

     – Немного сегодня их висит, – заметил Коттал.

     – Да тут всегда так – то мало, то много, – сказал Квентипор. – Вот увидишь, скоро много будет висеть.

     Ни Квентипор, ни Коттал, ни наш герой не знали насколько пророческими окажутся эти слова.

     Вдруг сердце Пифодора пронзила острая, жгучая жалость к распятым, гораздо большая, чем та, какую он испытывал к ним прежде. Страшные переживания этой ночи, когда сам едва не сделался жертвой изуверской казни, заставили сильнее сопереживать казненным. Но скоро, как и всегда, он подавил в себе это сочувствие под влиянием обычного общепринятого мнения, что распятые заслужили такой суровой кары.    

     Наш герой и его юные спутники подошли к массивной башне. В ней находился проход внутрь города, закрытый воротами. Пифодор постучал в них негромко кулаком особым образом, как было условлено. Тяжелые обитые бронзой створы приоткрылись ровно на столько, насколько было достаточно для того, чтобы между ниими протиснулся человек. Пифодор, а за ним и мальчики прошли за ворота. Привыкшие к темноте глаза ослепил огонь факела, который держал один из четырех стражников. Рыжеватый свет освещал каменную кладку стен, дощатый потолок, плиты пола и крупные фигуры воинов. Бронзовые доспехи красиво блестели и отливали желтезною, словно золотые. Высокие гребни на касках делали гоплитов особенно рослыми, а панцири – внушительно-объемистыми, придавая им могучий и грозный вид. Между бронзовыми нащечниками шлемов улыбались молодые мужественные и несколько сонные лица.

     Ворота в противоположном конце прохода были открыты в темноту, в которой едва заметно вырисовывались очертания ближайших домов.

     Гулко под каменными сводами прозвучали голоса:

     – Быстро, Пентакион, ты успел туда-сюда.

     – Э, да он не один! Смотрите, кто с ним!

     – А нам сказал, что к полюбовке идет.

     – Вот так да. А я слышал, что он совсем равнодушен к мальчикам.

     – И я тоже слышал. Стало быть, Эрот одержал еще одну победу над Афродитой.

     – Оставь-ка нам одного, Пентакион. А то мы здесь от скуки умираем.

     Не обращая внимания на эти реплики, Пифодор поблагодарил воинов за то, что они выручили его, пропустив ночью за городские ворота, что считалось большим проступком и могло повлечь за собой строгое наказание, если бы стало известно начальнику стражи. Впрочем, надо заметить, что часовые согласились выполнить просьбу нашего героя, понимая, что мало рискуют, так как знали, что сегодняшний нчальник ночной стражи очень ленив, да к тому же весьма подвержен влиянию Морфея: поэтому вряд ли отправится проверять посты.

     Идя с мальчиками к выходу, Пифодор вдруг услышал за спиной удивленные, встревоженные возгласы:

     – Ба, да у него голова сзади вся в крови! И шея.

     – И на спине кровища!

     – Кто его так?

     – Видать, мальчшки-то непросто ему достались, – хохотнул кто-то.

     Пифодор сразу вспомнил о страшном ударе, нанесенном ему Демодоком, и понял причину головной боли, на которую обратил внимание, когда вышел на дорогу, и которую почти не замечал, оставаясь во власти сильных душевных переживаний.

     Не отвечая на вопросы любопытствующих стражников, Пифодор вышел из башни.

     Его приход домой с мальчиками удивил также не мало Трофия и старого привратника.

     Отправляясь на кладбище, Пифодор, чтобы не беспокоить домочадцев, сказал им, что уходит к Круматилион. 

     Приблизившись к Пифодору и получше разглядев его при свете огонька ночного светильника, с которым вышел во внутренний дворик, Трофий встревожено воскликнул:

     – Да у тебя же кровь! О, боги! Кто это тебя так?! Где?!

     – Да неужели опять напали?! Сволочи! – неменьше встревожился Суфлин.

     – Потом расскажу. Сейчас некогда, – отмахнулся Пифодор и сказал Трофию, указав на мальчишек:

     – Вот что, накорми-ка их как можно лучше. Потом спать уложи. А утром подари им те две чаши, что стоят во второй нише в кладовой.

     – Ферикловы чаши?! Да они самое доргое, что осталось из твоего добра, не считая дома и доспехов! (Примечание: ферикловы чаши – изделия знаменитого гончарных дел мастера Ферикла – иногда упоминается как Терикл).

     – Трофий, – ответил Пифодор, эти ребята спасли мне сегодня жизнь. Мне для них ничего не жалко.

     – Да-а?! Я не знал! Я не знал. Ну тогда, конечно, конечно… Тогда и мне для них ничего не жалко! – воскликнул Трофий и повел мальчиков на кухню.

     Пифодор же пошел в ванное помещение. Там снял окровавленную одежду, смыл с себя кровь, вытерся мягким шерстяным полотенцем. После этого, приняв из рук Суфлина чистую тунику, надел ее. Хотел перевязать голову, но, ощупав осторожно рану, убедился, что это только сильный ушиб и большая ссадина. Поэтому отстранил рукой собиравшегося приступить к перевязке Трофия. Тот внимательно-обеспокоенно, всматриваясь в рану, сокрушенно покачал головой и озабоченно произнес:

     – Надо бы перевязать… Как же ты без…

     – Пустяки. Так лучше заживет. Уж я-то знаю.

     Как наш герой ни торопился, он не смог себе отказать в том, чтобы подкрепить силы едою. Это оказалось кстати, поскольку дальнейшие события развивались так, что вновь ощутить вкус пищи ему предстояло слишком нескоро.

     Поев, стал надевать доспехи. Помогавший ему Суфлин проговорил обеспокоено:

     – Да неужели ты на службу пойдешь, владыка?

     – Я же сказал вам, что иду сегодня в ночную стражу, только позднее, чем обычно.

     – Да я помню… Меня рана твоя беспокоит.

     – Ничего страшного. И не такие получал… Но шлем, пожалуй, не стану надевать.

     Так Пифодор и сделал: облачился в латы, надел ремень с мечом, накинул на плечи плащ и с непокрытой головой вышел на улицу, пожелав спокойной ночи привратнику.

     Однако ночь для Суфлина была неспокойной. Заперев дверь и легши, как обычно, под нею на постеленную воловью шкуру, он почти не спал: беспокоили мысли о неожиданных ночных гостях. Суфлин вспомнил, что видел их на рынке, куда посылали его иногда за покупками. Ему тогда сразу эти мальчишки показались подозрительными. Они имели вид мелких воришек, которые, слоняясь между торговыми рядами, высматривают что можно украсть и поджидают, когда можно это сделать незаметно для окружающих.

     Привратник прислушивался к каждому шороху, иногда поднимался и выходил во внутренний дворик, где снова прислушивался к тишине.

     Опасения его были отнюдь не напрасны: Квентипор и Коттал, несмотря на обещенное щедрое вознаграждение, действительно, намеревались обворовать богатый, как им казалось, дом бывшего стратега, куда они так удачно проникли. Мальчики с детской наивностью полагали, что утром никто не придаст никакого значения тому, что два небольших мешка, которые они всегда брали с собой, отправляясь на ночной промысел, подозрительно чем-то наполнились, хотя ночью еще были пустыми.

     Однако усталость, детская потребность в хорошем сне и очарование чистой мягкой  настоящей  постели,  на какой они никогда не спали, сделали свое дело – друзья быстро крепко заснули.

     Проникшийся чувством благодарности к спасителям Пифодора, Трофий не спешил их будить. Разбудил только, поддавшись на угововоры Суфлина, который очень желал побыстрее закрыть за ними дверь дома.

     Проснувшись, Квентипор и Коттал с досадой поняли, что упустили возможность поживиться незаконным образом в доме Пентакиона. Но сразу перестали сожалеть об этом, когда Трофий вручил им дар Пифодора – две ферикловы чаши.

     – Какие красивые! – произнесли восхищенно, удивленно и обрадованно оба.

     Эти прекрасные творения великого мастера быстро были помещены в мешки.

     Вскоре, однако, радость мальчишек сменило беспокойство.

     – Какие большие, – сказал один.

     – Так выпирают. Так заметно, – сказал другой.

     – Прыщавый сразу увидит, что это чаши.

     – Да, отнимет, собака.

     – Как пить дать, отнимет.

     – Как бы перехитрить его?

     – Как ты перехитришь?! Если он уже ждет нас, поджидает, сволочь?!

    Прыщавый был долговязый четырнадцатилетний парень, который своему угреватому лицу был обязан таким прозвищем. Он нередко отнимал у Квентипора и Коттала воровскую добычу. Они не знали, что на этот раз могут не опасаться его: сегодня ему было не до них, так как он с большим любопытством наблюдал за теми событиями, которые уже происходили в городе, но о которых ни Трофий, ни Суфлин, ни Квентипор и Коттал еще не знали, как не знали о них и многие другие коринфяне, живущие в этой части города, поскольку тревожный сигнал трубы плохо был слышен здесь, а глашатай еще не доскакал до сюда.

     Вернемся же к тому моменту, когда наш герой вышел из дома, спеша в Акрокоринф. Пифодор шел по пустынным темным улицам спящего города. Стояла такая тишина, что он слышал только свои шаги и мерное позвякивание своих доспехов при ходьбе. То и дело посматривал на небо, определяя время. По его подсчетам последний час первой караульной смены или, как тогда говорили, первой ночной стражи, еще не истек. В душе Пифодор ликовал, удивляясь и хваля себя за то, что так успешно, смело сумел осуществить опаснейшее предприятие – не только уничтожил злодейку, вышел живым из безвыходной ситуации, но даже уложился в строгих рамках продолжительности караульной смены.

     Не раз он останавливался, воздевал руки к небу и возносил благодарственные молитвы богам, особенно Аресу Воителю, потому что считал его своим покровителем и именно ему, находясь сегодня в ужаснейшем положении, как порой и на поле брани, мысленно обещал щедрые дары и жертвы за помощь. Сейчас заверял его, что непременно сразу же выполнит свои обещания как только появится возможность.

     Когда уже подходил к подножию акрокоринфского холма, у Пифодора появилось серьезное опасение, что он все же не успевает. Расположение звезд давало слишком приблизительное представление о течении времени. Сейчас они располагались так, что можно было предположить, что первая ночная стража еще не закончилась, равно как и обратное. Смена караула производилась по гораздо более точным часам – песочным. Показания их могли не соответствовать желаниям и предположениям Пифодора. Им овладело сильное беспокойство. Он уже сожалел, что задержался дома ради еды и ругал себя за это.

     Теперь наш герой шел вверх по крутой зигзагообразной дороге, ведущей к воротам Акрокоринфа. Идти было трудно. Дыхание все более учащалось, ногам становилось все тяжелее, выступил обильный пот. Когда Пифодор начал подниматься по склону, Акрокоринф перестал быть ему виден. Но через шагов двести над широкой вершиной горы показались каменные башни, а затем и стены. Крепость вырастала мощной серой массой на фоне звездного неба.

     Много раз уже поднимался Пифодор к ней в доспехах и каждый раз убеждался в одном из преимуществ положения Акрокоринфа, делающих его неприступным: восхождение к нему изнуряло гоплита – нести на себе, двигаясь в гору, латы весом более таланта было очень тяжело. Когда Пифодор приблизился к воротам, он весь взмок от пота и тяжело дышал, словно участвовал в популярном у греков состязании бегунов в тяжелом вооружении.

     Сверху послышались голоса часовых.

     – Гляди-ка, идет кто-то.

     – Так это Пентакион. Кто еще? Он отпрашивался, говорят.

     – А-а, вот оно что. Опоздал.

     – Совсем немного.

     – Ну и что: за это тоже наказать еще как могут.

     – Да ты что, кто его накажет, Пентакиона-то? Даже сам стратег не решился бы, клянусь Ахиллесом.

     – Да, это верно: он – не мы.

     «Не успел-таки», – с досадой подумал Пифодор. Он знал, что Патекиск не посмеет возложить на него, прославленного бывшего стратега, наказание. Боялся опоздать только потому, что понимал, что тот не упустит возможность оскорбить его руганью, которую вполне может позволить себе, так как опоздание в караул считалось немалым проступком: Патекиск, как мы знаем, искал любой повод для того, чтобы строго, грубо отчитывать нашего героя, мстя за некогда нанесенную ему обиду.

     «Может, еще обойдется, – надеялся Пифодор. – Может, он не заметил, что меня нет. Как не заметил? Нет, не мог не заметить. Он же всегда выходит во двор, чтобы заступающую на посты стражу осмотреть. С факелом выходит. А людей немного. Всех в лицо знает… Впрочем, не всегда выходит. Не всегда с факелом. А может, и правда, не заметил. Может, и правда, обойдется. Надо спросить у тех, кто у ворот стоит, заметил он, что меня нет или не заметил. Если не заметил, скажу, чтоб не докладывали обо мне».

     Но когда Пифодора пропустили за ворота, он сразу увидел перед собой Патекиска. Оказалось, что тот поджидал его.

     Начальник стражи, с факелом в руке, стоял рядом с тремя гоплитами, точно также выглядевшими в свете рыжеватого огня, как те, что охраняли вход в город, которых мы описали недавно.

     Патекиск, рослый, атлетически сложенный молодой мужчина, с кортко подстриженными черными волосами, очень изогнутыми черными бровями на красивом круглом тщательно выбритом лице, был босоног, одет по-домашнему – в один небрежно, свободно обмотанный вокруг тела гиматий.

     Он произнес насмешливо-восхищенно с издевкой в голосе:

     – О, боги, кто это соизволил к нам прийти?! Никто иной, как славный, доблестный Пентакион, сокрушитель городов и крепостей, покоритель Пелопоннеса, который сразу же освободился, как только он вернулся в Коринф! Сущий Арес-Воитель! Такой взыскательный военачальник! Взыскательный ко всем, только не к себе. Себе он даже на службу позволяет опаздывать.

     Пифодор в первый момент хотел что-нибудь соврать, чтобы объяснить опоздание, но сразу вспомнил, как бранил когда-то Патекиска за невыполнение приказа, и как тот стоял перед ним жалкий, испуганный и что-то врал в оправдание своей трусости. Нашему герою не хотелось даже отдаленно походить на человека, которого он презирал как воина. Поэтому, усмехнувшись, ответил:

     – Неужели ты, Патекиск, считаешь, что твое прегрешение может сравниться с моим?

     Лицо Патекиска, хорошо освещенное факелом, мгновенно изменилось – из торжествующе-насмешливого и веселого сделалось вначале мрачным и растерянным, затем негодующим. Глаза расширились и округлились, кончик губ недовольно дернулся, нервно заходили на скулах желваки.

     – Да ты,.. да ты,.. ты знаешь, что я могу велеть тебя выпороть, – с яростью выдохнул он. – Получишь… горячих…     

     – Ну что ж, попробуй. Потом тебя самого выпорят коринфяне, – ответил, усмехаясь Пифодор. – А могут и камнями забить, не дожидаясь суда.

     Глаза Патекиска еще больше наполнились злобой. Он сказал сквозь зубы:

     – Вот что, Пентакион, я тебя не допускаю в стражу! Понял?! – и приказал рядом стоящим воинам: – Возьмите у него оружие и отведите в карцер!

     Пифодор знал, что Патекиск имеет полное право поступить таким образом: начальник стражи обязан был не допускать к караульной службе и отстранять от нее провинившегося солдата, даже заключить его под арест, поскольку воин, которому угрожает наказание, считался ненадежным – мог дизертировать, перебежать к врагу и даже провести противников на охраняемую территорию. Пифодор также понимал, что Патекиску невыгодно слишком обострять с ним отношения, надеялся, что скорей всего он ограничится только арестом, который давал ему возможность с честью выйти из затруднительного положения, поскольку все же делал его победителем в конфликте и показывал окружающим, что, несмотря на прежние огромные заслуги Пентакиона, он все равно имеет над ним власть. Кроме того, провести остаток ночи в карцере Пифодору казалось заманчивым, поскольку давало возможность выспаться вместо длительного утомительного бодрствования на посту и хорошо отдохнуть после слишком трудного начала ночи.

     Поэтому наш герой без всяких возражений отдал меч, копье  и покорно последовал вместе с воинами, ставшими его конвоирами, в карцер, находящийся в одном из подсобных строений близ храма Аполлона. Его заперли в камере, не имеющей даже мален... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10