Возмездье стратега или в когтях у ведьмы. Книга первая.

К этому роману есть галерея иллюстраций, выполненных автором. Ее можно увидеть в Интернете - нужно набрать в строке браузера:  библиотека изобразительных искусств петр гордеев

От автора:

      После распада империи Александра Великого македонские цари стремились вернуть Грецию под свое владычество. Греческие полисы (города-государства) старались отстоять независимость. Борьба эта проходила с переменным успехом. В середине восьмидесятых годов третьего века до н.э., когда начинаются события нашего повествования, многие греческие полисы были свободны. Правда, возможность осуществлять независимую политику они опять использовали в основном для того, чтобы вести частые войны друг с другом.        

                                                                        1

      В один из теплых летних вечеров за стеной крупного, богатого греческого города Коринфа, поблизости от его южных ворот на большом нагретом солнцем камне сидел мальчик лет двенадцати. Он был в одной льняной набедренной повязке. На светловолосой курчавой голове его красовался венок из только что сорванных ярких цветов. Удлиненное лицо с женственным подбородком, прямым носом и большими голубыми глазами выражало нетерпение, досаду и сильную тревогу. Нарвал цветов и сплел себе венок он потому, что желал скоротать время ожидания, а также потому, что решился на немыслимо отважное, страшное дело и надеялся на защиту богов:  снискать же их благосклонность, как верили эллины, легче было тому, кто в венке. Кроме того, вчера Астиох, – так звали этого мальчика, – молился вместе с тремя своими друзьями в храме Аида. (Примечание: бог подземного царства мертвых). Они просили бога не гневаться на них за то, что решились заглянуть в подвластную ему тайну, такую страшную, что иные даже подумать о ней боятся. Мальчики положили каждый по ячменной лепешке на алтарь. Конечно, задобрить божество куда легче если принести ему в жертву ягненка или хотя бы курицу. Но дети бедных поденщиков не в состоянии совершать такие заклания. Однако они слышали, что добиться благосклонности богов можно и не богатым приношением, если оно представляет не малую ценность для дарующего, а разве ячменная лепешка не имеет большой ценности для того, кто постоянно недоедает? Вышли друзья из святилища приободренные духом. Предстоящее задуманное ими предприятие уже не страшило их так сильно, как прежде, и не казалось безумно дерзким. Теперь оставалось только ждать когда снова будут хоронить какого-нибудь раба. Чтобы не пропустить это событие, друзья отправились заниматься своим привычным делом, попрошайничанием, к южным воротам Коринфа, через которые проходили все похоронные процессии из города. Ждать не пришлось долго – рабов хоронили слишком часто. Уже утром следующего дня друзья увидели приближающиеся похоронные дрожки, сопровождаемые несколькими бедно одетыми людьми. Покойника везли не в гробу. Именно рабов обычно хоронили без гроба. Мертвец был обернут в белые пелена. Последнее свидетельствовало о том, что этот человек прежде, чем умереть, успел накопить некоторые сбережения, или о том, что хозяева невольника не слишком поскупились на похороны. У Астиоха и его друзей не осталось сомнений, что хоронят раба. Они обрадовались и испугались одновременно. Начиналось увлекательное так ожидаемое ими приключение. В еще большее волнение они пришли, когда среди идущих за дрожками увидели подозрительного вида девушку. Она заметно отличалась от остальных, хотя была одета в такой же, как и они, бедный старый хитон, в дырах, и растрепанные волосы ее тоже были обильно посыпаны пеплом. Однако руки она прижимала к щекам не как плачущая, а как человек старающийся скрыть лицо. Время от времени появляющиеся между ладонями глаза выражали не печаль, а боязливую настороженность. «Это она, служанка Кидиллы. Догадались? – шепнул  Астиох друзьям, – специально идет с ними: хочет узнать где похоронят раба». Мальчики последовали с провожавшими покойника на кладбище и хорошо запомнили место, где похоронили его. Друзья условились встретиться на исходе дня там, где сейчас находился Астиох. Тот пришел сюда уже давно, но другие все не появлялись.

     Он начал серьезно беспокоиться, думая, что они так и не придут, – струсили или не сумели уговорить родителей отпустить их на ночь. Сам Астиох сказал отцу и матери, что приглашен семьей одного своего товарища, живущей на другом конце города, на утреннее жертвоприношение Дионису и должен переночевать у них, чтобы не опоздать к закланию. Родители легко поверили и не возражали. (Примечание: Дионис – бог виноградорства, покровитель виноделия у древних греков). Друзья Астиоха тоже намеревались прибегнуть к этой уловке. Если они не придут, то у него, знающего сколь убеждающе действует на родителей такое объяснение желания не ночевать дома, не будет сомнений, что они струсили. Без них, один, он вряд ли решится пойти в позднее время на кладбище и осуществить задуманное, а, значит, из-за этих жалких трусишек упустит прекрасную возможность проникнуть в великое таинство, так ужасающее всех и в то же время столь сильно возбуждающее всеобщее любопытство.

     Ослепительно яркое большое оранжевое солнце горело на фоне закатного зарева, которое раскинулось во весь небосклон над цепью фиолетовых гор и поражало взор фантастической красотой и грандиозностью. Пространство до гор занимали холмы и долины. На склонах зеленели виноградники, рощи. В долинах светлели и темнели нивы, огороды, сады, окаймленные каменными оградами. Всюду виднелись жилые и хозяйственные постройки. Низменные места тонули в густой синеватой тени, но возвышенности, еще хорошо освещенные солнцем, ярко сверкали зеленью пышной растительности, имеющей сейчас легкий рыжеватый оттенок и пестреющей множеством крапинок глубоких лиловых теней.

     Величественное зрелище заката находилось прямо перед глазами Астиоха. Справа от него вставали мощные каменные стены и башни Коринфа, тоже окрашенные лучами солнца в рыжеватый цвет.

     Слева от Астиоха было страшное место. В шагах ста от него начиналась вереница столбов с перекладинами, напоминающих букву «Т», на которых были распяты люди. Вереница эта тянулась параллельно ведущей в город дороге и находилась в шагах пятидесяти от нее. Эта жуткая деталь здешнего пейзажа была настолько привычна местным жителям, что многие переставали даже обращать на нее внимание. Распятыми были, как правило, пойманные разбойники или беглые рабы, а также невольники, караемые жестокими хозяевами за какие-либо иные проступки. Иногда распятых было много, иногда мало, а порой, вообще, не было. Сейчас их висело одиннадцать человек.

     Мальчик кидал нетерпеливые, досадливые взгляды на квадратный проем, темнеющий в массивной ближайшей башне. Это был вход в город. Там стояли привратник и несколько латников в гребнистых бронзовых шлемах.

     Прибывающих в Коринф было и сейчас немало. Большинство шли пешком, в дорожных широкополых шляпах, плащах. Иные ехали в повозках или верхом на ослах, реже – на лошадях. Все торопились, зная, что с наступлением темноты ворота будут закрыты до утра.

     Стражники на стенах и башнях переговаривались все оживленнее и веселей, потому что спала жара и потому что радовались приближению того момента, когда их сменит ночная стража, и для них наступит время отдыха.

     Как только Астиох ни проклинал в душе заставивших его ждать друзей. Он решил еще немного побыть здесь, а потом возвращаться домой, пока не закрыли ворота. На какое-то время его развлек пойманный кузнечик. Выпустив насекомое из рук, и, собираясь проследить куда оно поскачет, Астиох увидел приближающегося друга. Это был Гилипп, мальчик его возраста, ниже ростом, чернявый, тоже худой, с пухлыми губами, прямым носом и боязливо бегающими серыми глазами.

     Астиох бросился к нему.

     – Наконец-то! А где другие? – воскликнул он возмущенно, но и радостно, довольный, что хоть кто-то пришел.

     – Ушастый и Косой не придут. Их родители не отпустили, – сказал Гилипп.

     – Родители не отпустили ?! Так я и поверил. Клянусь Гераклом, они просто большие трусы. Да и ты что-то слишком долго не приходил. Разве не знаешь, что засветло надо успеть туда? А то ведь не найдем могилы в потемках.

     – Слушай, Астиох. Не дело мы задумали. Не надо бы нам идти туда.

     – Что-о? Я так сразу и понял, что ты тоже струсил.

     – Я? Ты что! Клянусь Аресом, нет! Нисколько. Просто я думаю, что зря мы прождем там всю ночь: никто туда не придет. (Примечания: Геракл – мифический древнегреческий обожествленный герой. Арес – бог войны у древних греков. Имел культовое имя – Эниалий).

     – Как не придет?! Ведь говорят же, что фессалиянка ни одного покойника нетронутым не оставляет. На рабском кладбище, правда, только. На кладбище для свободных она боится это делать. Там нищие могут увидеть. А на рабском кладбище нищих нет: там им нечем поживиться. Вот она и творит там что хочет… Что, Гилипп, струсил? Я же вижу.

     – Я? Да нет же. Ничуть.

     – Струсил. Весь трясешься от страха.

     – Я трясусь?! Да ты что? Да нисколько я не боюсь. Ну ладно, ладно, пойдем!

     – Ну, наконец-то ! Хвала Аресу! Он прибавил тебе смелости! Только давай быстрее.

     Они пошли скорым шагом. Их путь лежал через кладбище, на котором были похоронены коринфяне, бывшие при жизни свободными. Друзья шли среди множества каменных надгробий в виде всевозможных плит, стел с надписями и барельефами, маленьких красивых храмов на квадратных постаментах.

     – Какой он большой, город мертвых, – проговорил прерывистым от волнения и быстрой ходьбы голосом Астиох.

     Они прошли еще шагов пятьдесят, и Гилипп, вдруг вскрикнув, испуганно прижался плечом к Астиоху.

     – Там тени какие-то! Видел? – сказал он в сильном испуге.

     – Где? Ничего там нет.

     И  тут Астиох тоже увидел, как между надгробий замелькали силуэты каких-то людей.

     – Да нищие это! – воскликнул он. – Они живут здесь. Разве не знаешь? Живут и кормятся здесь. Даров покойникам много приносят. Вот нищие ходят и ищут.

     – Как можно жить здесь?! – удивился, несколько успокоившись, Гилипп.

     – Кажется, ты рассказывал, что в Фессалии ведьмы не только на рабском кладбище, но и на кладбище для свободных покоя мертвецам не дают? – спросил Астиох.

     – Да если бы только на кладбище! Они там так распоясались, что проникают даже в дома. Скажем, кто-нибудь умер и пока его не похоронили, а он еще дома лежит, так ведьмы как-то ухитряются обкусать его. Родственники умершего за большие деньги караульщика нанимают, чтоб он охранял труп ночью. Но это все равно не помогает. Приходят утром, глядь – а покойник весь обкусанный лежит. Тогда у караульщика отрезают все то, что у покойника ведьма откусила и приклеивают это к мертвецу.

     – Да как же колдуньи в закрытый дом пролезают?

     – Да по-всякому. Ну, скажем, в ласочку превратится. (Примечание: в описываемое время у греков кошки еще не были одомашнены и для борьбы с домашними грызунами использовались ласки). Привратник подумает, что это их домашняя ласочка и впустит ее. А она – шмыг в комнату, где покойник лежит. Караульщика усыпит своими чарами. Потом как превратится опять в колдунью и как прыгнет на мертвеца!

     – Да, ну и колдуньи фессалийские! Что творят, ведьмы! Из-за них же такая слава дурная о Фессалии идет. (Примечание: область в материковой древней Греции). Ведь если, скажем, заговорят о Фессалии, то первым делом о чем вспоминают? О черной магии, о ведьмах. А уж потом только о том, что это родина Ахилла или, что скакуны там славные. (Примечание: Ахилл – мифический древнегреческий герой, персонаж знаменитого эпического произведения, автором которого считается Гомер).

     – В Фессалии, говорят, ступить некуда: везде натыкаешься на проделки ведьм. Сядешь на камень отдохнуть, а это – человек, в камень превращенный. Или таракана раздавил, а это – тоже человек: его ведьма какая-то, чтоб отомстить за что-то, в таракана превратила. Понял?

     – Хорошо, что у нас только одна колдунья из Фессалии живет. А если б их здесь несколько было! Тогда бы тоже житья никому не давали.

     – Да у нас своих колдуний хватает.

     – Но против фессалиянки это разве колдуньи?

     – Да, какие это колдуньи – фессалиянка их всех за пояс заткнет.

     – Ну, скоро мы увидим, что она творит.

     – Эх, слушай, а что если она нас тоже заколдует?! В камни превратит. Так и останемся мы здесь навечно.

     Астиох заметил, что голос Гилиппа дрожит, как от озноба, речь его стала сбивчивой. Это было явное проявление очень сильного страха. Боясь, что товарищ передумает идти дальше, да и сам все более поддаваясь овладевающему им ощущению жути, Астиох поспешил переменить тему разговора.

     Наконец ряды надгробий кончились, и мальчики вступили на территорию другого кладбища – рабского. Оно являло собой разительное отличие от того, которое осталось у них за спиной. Теперь друзья двигались, петляя среди бугрящихся в беспорядке и не имеющих никаких надгробий могильных насыпей. Часто приходилось обходить кусты, деревья, росшие между захоронениями и прямо на них. Немного на кладбище было широких пространств, свободных от кустарника и деревьев. Местами же множество могил скрывали глухие, почти непроходимые заросли. Они зловеще темнели в сером полусвете сумерек. Мальчикам казалось, что именно там, в неведомых недрах этой буйной растительности, таится нечто особенно страшное, что из черной глубины ее за ними непрестанно следит кто-то пристально и угрожающе.

     Босые ноги шли по мягкой, густой и высокой траве и то и дело наступали на светлеющие в полутьме кости. То были кости мертвецов, которых похоронили не глубоко и не в гробах. Они стали добычей диких животных, сумевших отрыть их.

     На фоне серовато-белого  южного небосклона чернели силуэты корявых деревьев. Если б не очень большое количество однообразных холмов и обилие костей, то место это выглядело бы просто, как обыкновенная роща, в которой деревьев не много, но много кустарника и маленьких лужаек.

     Чувство жути совершенно овладело мальчиками. Теперь уже и Астиох сожалел в душе, что решился на такое дерзкое и опасное предприятие – подсмотреть магический обряд известной в городе колдуньи, который, по предположению ребят, должен был совершиться ночью на месте нынешнего погребения. Но мальчишеское любопытство, стремление проникнуть в необычайно интересное, как им казалось, таинство увлекало все далее Астиоха, а с ним и Гилиппа, безвольного, боязливого, но подчиненного авторитету смелого друга.

     Сумерки быстро сгущались, но многое вокруг еще можно было разглядеть. По приметам, запомненным утром на похоронах, мальчики без труда отыскали свежую могилу. Она находилась на открытом месте рядом с несколькими другими  недавними могилами, еще не успевшими зарасти высокой травой и кустами. Вокруг этих захоронений росли пышный, густой кустарник и с дюжину молоденьких деревцев.

     На сегодняшней могиле лежали три сломанных свирели. По всей видимости, похороненный в ней человек любил скрашивать свою безрадостную рабскую жизнь  игрой на этих музыкальных инструментах. Потому их сломали в знак скорби и возложили здесь, как погребальные дары. Подобные дары, однако, едва заметные в густой, высокой траве и надвигающемся мраке, не раз попадались мальчикам, когда они шли сюда.

     Друзья спрятались в кустах и стали ожидать появления колдуньи. В этом укрытии мальчики почувствовали себя в некоторой безопасности и постепенно, несмотря на приближение так страшащего события, им стало немного спокойнее. Они скоро настолько освоились, что их не смущало уже и то, что здесь, в кустах, рядом, тоже всюду были могилы. Меняя положение затекшего от ожидания  тела, они даже садились на них или приваливались к ним боком и эти удлиненные бугры уже не казались им страшными. Возможно, мальчики почувствовали себя спокойнее и потому, что все менее верили в появление колдуньи. Тем не менее друзья продолжали из осторожности переговариваться почти шепотом, часто всматриваться сквозь листву, внимательно прислушиваться ко всем звукам. Хотя друг другу они то и дело высказывали досаду по поводу того, что колдуньи все нет, каждый надеялся, что она так и не придет.

     Их начала сильно томить сонливость. Уже давно наступила ночь. На небе, ставшем темно-синим, мерцали звезды, и сияла большая белая луна. Она ярко освещала могилы, кусты, деревья, придавая всему голубовато-серый мертвенный оттенок. Перед глазами ребят черные ветки с листвой чуть покачивались под дуновением легкого ветерка, приносящего свежие, влажные, приятные запахи ночи.

     Вдруг Астиох и Гилипп явственно услышали чьи-то шаги. Шуршание травы уже было близко. К ним явно кто-то шел. Они мгновенно умолкли, замерев в ужасе, думая каждый: “Это она! Пришла все-таки!” Оба почувствовали, как ледяной холод объял все внутренности, с отчаянной силой заколотилось сердце и сперло дыхание. И тот, и другой мысленно ругал себя за то, что пришел сюда. Из них никто не сомневался, что колдунья уже знает о присутствии здесь дерзких соглядатаев и идет прямо к ним. Они уже готовы были броситься наутек, но в просветах между листвой увидели, как темная фигура прошла мимо.

     Она сразу подошла к свежей могиле. Когда Астиох с Гилиппом вгляделись, то были настолько поражены, что даже забыли о своем страхе. Они увидели не Кидиллу, колдунью из Фессалии, жившую уже несколько лет в Коринфе, именно появление которой здесь им казалось наиболее вероятным, и даже не какую-нибудь другую, не столь знаменитую местную чародейку. Нет, они увидели какого-то мужчину. Было невозможно разглядеть его лицо. Он держал в руках лопату. На плече его висела сумка.

     Постояв немного перед могильной насыпью, мужчина воткнул в нее лопату и сделал несколько копков, откидывая землю в сторону. Затем остановился и стал смотреть вокруг себя. Когда взгляд его скользнул по кустам, где спрятались мальчики, те невольно напряглись и сжались, боясь, что он сейчас их заметит, хотя знали, что кусты и темнота скрывают их надежно. Они даже подумали, что незнакомец потому и стал озираться, что почувствовал их присутствие, и облегченно вздохнули как только тот снова принялся копать. Он явно задался целью раскопать могилу.

     Астиох и Гилипп продолжали недоумевать. Кто это такой? Почему он хочет откопать мертвеца? Грабитель покойников? Но что можно взять в могиле раба? Это не гробница богача с щедрыми погребальными дарами.

     Внезапно раздался громкий треск, прозвучавший здесь, на ночном кладбище, оглушительно и страшно. Сухой короткий ствол мелкого чахлого деревца, на который Гилипп налегал всем телом, не выдержал нагрузки и неожиданно переломился. Мальчики, придя в неописуемый ужас, вскочили и хотели броситься бежать, но то, что они увидели в этот момент поразило их еще более, чем неожиданный треск, и удержало от бегства. Они увидели, что загадочный незнакомец выскочил из могилы и, оставив даже лопату, помчался прочь отсюда. В свете луны было видно, как он, не оборачиваясь и спотыкаясь о могилы, убегает, по всей видимости, объятый паническим ужасом.

     Мальчики сразу успокоились и рассмеялись. Гилипп и Астиох поняли, что этот человек  испугался еще больше, чем они, и почувствовали себя уверенно, словно победители на поле боя.

     Друзья вышли из зарослей и подошли к могиле. Она зияла черным прямоугольником в земле. Конец черенка лопаты выглядывал из темной ямы. Было страшно глядеть в нее, но мальчиков подстегивало любопытство – желание узнать, что привлекло к ней незнакомца.

     – Слушай, Астиох, а вдруг там золото? – произнес Гилипп воодушевленно и в то же время таинственно.

     – Да ты глупый что ли? Мы же с тобой были на похоронах. Ты что же, видел, как с этим рабом клали богатые погребальные дары?

     – Да ты ничего не понял! Ты знаешь, где золото? Прямо в нем.

     – Как в нем?

     – Воры обокрали его хозяина. Вспороли живот покойнику, вынули внутренности и положили туда золото. Понял?!

     – Ну ты и дурак! У покойника была бы огромная рана тогда. Ее не могли бы не заметить.

     – А она есть. Но ее спрятали под пеленами.

     – Эх! – опешил пораженный версией товарища и уже согласный с ней Астиох. – Эх, какой ты башковитый, Гилипп! Я бы ни за что не догадался! – и  тут же воскликнул: –  А, значит, значит, ясно кто обворовал хозяина раба!

     – Конечно, те, кто обмывали покойника и пеленали его!

     – Ты хочешь сказать об этом хозяину раба, да?

     – А ты?

     – Я думаю, лучше взять золото!

     – Я – тоже. Клянусь Гермесом, лучше взять золото!

     – Ты представляешь, Гилипп, как нам повезло?! А ты еще не хотел идти.

     –  Да, Астиох, клянусь Зевсом, ты просто молодец что притащил меня сюда! (Примечание: Зевс – главное божество в пантеоне древних греков).

     Друзья необычайно обрадовались, желали поскорее овладеть золотом, ничуть не сомневаясь, что оно находится в чреве мертвеца, но не решались спуститься в могилу. Это сделать страшился даже более смелый Астиох.

     Мальчики всматривались в черную темноту могилы и ничего не видели в ее глубине, кроме этой зловещей черноты. Они боялись, что мертвец уже откопан или на половину откопан и если спрыгнут в яму, то попадут ногами прямо на его тело, а это казалось им особенно неприятным и страшным.

     Внезапно за спинами у друзей послышалось какое-то движение, и в следующий миг оба мальчика оказались в чьих-то крепких объятиях: кто-то, подкравшись, схватил их сзади. Можно представить ужас, который испытали в этот момент Астиох и Гилипп. Они дико завопили. Чьи-то сильные руки стали бить их по голове и при этом старались зажать им кричащий рот.

     Мальчикам удалось повернуться лицом к тем, кто напал на них. Они увидели двух диковинных страшных существ, похожих видом на людей, но с огромными головами, из которых торчало множество странных отростков. Астиох и Гилипп в первый момент подумали, что видят сестер Медузы Горгоны. Напоминающие змей отростки на головах неведомых существ особенно заставляли поверить в это. Но друзья знали, что после того, как Персей убил Медузу Горгону, сестры ее – Сфено и Евриала – перестали являться в мир людей. А вдруг это все же они! Явились, чтобы расправиться с дерзнувшими сделать попытку проникнуть в великую тайну, к которой дозволено приобщиться не каждому. Однако на тех, кто напал, были долгополые слегка светлевшие в темноте балахоны. Если же судить по словам знающих людей, по картинам в храмах, по скульптурным изображениям, тела всех титанид Горгон покрывала не ткань, а чешуя. Астиох и Гилипп быстро поняли, что напавшие на них никакого отношения к этим мифическим существам не имеют. Но тогда кто же они?! Мальчики разглядели, что у тех человеческие волосы. Однако оформлены они в очень странную прическу. Торчащие фестоны, клочки шевелюры очень легко было во мраке принять за змей. В темноте  и с перепугу головы напавших существ показались огромными и чудовищными. Они и в самом деле выглядели более крупными, чем у людей, благодаря своим необычным прическам.

     Теперь Астиох и Гилипп различали лица напавших. Они имели женские очертания и казались очень страшными, потому что на месте глаз зияли большие черные пятна. На самом деле эти пятна были лишь затененные глазные впадины, но походили они на большие дыры. «Подземные божества! Это же подземные божества! Они мстят за нарушенный покой могилы!» – такие  мысли вместе с болью от ударов появлялись в головах мальчиков. Ужас их ничуть не стал меньше, когда достаточно вглядевшись, они вдруг поняли, что угодили в “когти” как раз Кидилле и ее подручнице, колдуний, которых так старательно поджидали здесь.

     Мальчики кричали и отбивались с отчаянием людей, защищающих свою жизнь. Но сильным женщинам довольно быстро удалось оглушить их ударами по голове.

     Очнулись Астиох и Гилипп уже связанными. Они лежали на краю раскопанной могилы спиной на земле, чувствуя горький вкус то ли травы, то ли листьев, плотным комком впихнутых вместе с землей в рот. Ноги и заломленные назад руки стягивали крепкие путы. Мальчики видели над собой колдуний, в их странных, зловещих одеяниях – светлых балахонах почти до пят.

     Астиох и Гилипп догадывались, что тонкий и нежный голос принадлежит совсем еще юной, как они знали, рабыне Стратонике, а более низкий с грубоватыми зычными нотками, свойственными обычно голосам зрелых, бойких и циничных женщин, принадлежит ее хозяйке, знаменитой Кидилле, ужасная молва о которой ходила по всей округе. Что это колдунья, а другая ночная посетительница кладбища – ее рабыня, свидетельствовали и повелительные интонации в голосе первой, а также то, что в манере держаться второй чувствовалось подчиненное положение.

     Полные ужаса Астиох и Гилипп прислушивались к их разговору.

     – Никак не думала, что Демадок такой трус! Ты видела какого стрекача он дал?! – воскликнула насмешливо и возмущенно Кидилла.

     – И как он только живет у кладбища, не понимаю? – удивленно ответила Стратоника.

     – По правде сказать, я сама вначале здорово струхнула. Еще бы! Идем мы с тобой и вдруг впереди сбоку такой шум! У меня вся душа в пятки ушла. Встала как вкопанная. Идти дальше боюсь. А тут, гляжу, эти подходят к могиле. Роста маленького. Слышу голоса мальчишеские. Ну, тут я и поняла все: опять какие-то дурачки вздумали подсмотреть за нами. Ну, теперь достанется озорникам! Получат по заслугам сполна. Нашу тайну захотели узнать? Ну что ж, узнаете.

     – Я тоже, владычица, так испугалась!

     – Хвала богам за то, что привели нас сюда вовремя и помогли нам незаметно подкрасться к этим! – сказала Кидилла и рассмеялась злорадным хохотом. – А ты слышала, что они говорили? Клянусь Дионисом, обхохочешься! Зашили золото в труп! Это ж надо до такого додуматься! Впрочем, откуда им было знать, что Демодок приходит пораньше, чтобы успеть к нашему приходу откопать покойника.

     Затем после некоторой паузы Кидилла проговорила:

     – Какой же он все-таки трус, этот Демодок. Как он улепетывал! Не знаю, успел он откопать мертвеца или нет. Ну-ка давай, Стратоника, полезай туда – узнай. Если не успел, ты доделаешь его работу… Ну что стоишь, трясешься? Давай-давай, полезай! Чего ты боишься? Эх, Стратоника, плохо тебе дается наше искусство. Насколько Кохитида лучше тебя была. Она бы быстро спустилась в могилу.

     – Да, она спустилась в могилу и больше никогда оттуда не выберется. Прости меня, владычица, за дерзость, но я считаю, что если бы она не торопилась так проникнуть в эти тайны, то не отправилась бы в Аид так скоро.

     – Ух, Стратоника, клянусь Персефоной, выпорю тебя еще раз хорошенько! О, Посейдон, и зачем я только купила эту бестолковую рабыню?! (Примечание: Посейдон – согласно верованиям древних греков, брат Зевса, бог морей). На красоту ее позарилась! А ну полезай быстро, а то не знаю, что я с тобой сейчас сделаю!

     – Там совсем не много осталось раскопать. Я быстро закончу, –  послышался глухой мужской голос.

     – А, вот он, смотрите-ка, герой! – воскликнула Кидилла. – И как ты не побоялся вернуться?!

     – Да я и не убегал далеко: я здесь совсем рядом был, –  ответил мужчина, выходя из глубокого мрака. Стали видны лишь очертания его фигуры. Лицо же было смутно различимо.

     – Да? А я-то думала, что ты уже в Скифии находишься. Так детишек испугался. Хорошо, что хоть вернулся. Давай, копай быстрее – время идет!

     – А это кто? – удивленно спросил мужчина.

     – Опять каким-то глупцам захотелось подсмотреть наш обряд. Это нам оказалось на руку. Ну, что ты встал?! Давай же, копай быстрее!

     Пока он копал, Кидилла говорила своей рабыне:

     – Не зря, значит, дарами и жертвами умилостивляла я подземных богов. Видишь,  как помогли они мне. Ведь думаешь, я отказалась выполнить заказ жены скорняка потому, что она не обещала щедро заплатить? Думаешь, только поэтому? Нет. В первую очередь, потому, что у меня не было печени и селезенки. А они – главное в отворотном снадобье. И надо непременно, чтобы они были взяты у человека мужского пола. Без них оно не подействует. Архидамия только зря бы поила своего мужа – он бы все равно не перестал ходить к своей шлюхе. Но вижу я, что к ней, Архидамии, боги тоже благосклонны: разве теперь я смогу не выполнить ее заказа, когда мне послана такая легкая, свежая добыча? – помолчав немного, колдунья сказала с резким недобрым хохотком:

     – Впрочем, мы возьмем у них не только печень и селезенку, но и другое, что нам потребно.

     – Владычица, – произнесла дрогнувшим голосом Стратоника, – ты собираешься убить их?

     – Вначале убьем, не беспокойся. Хотя, конечно, лучше вырезать у живых. Тогда наши божественные составы из такого материала обрели бы большую силу. Я бы с удовольствием помучила этих сорванцов, но у нас нет времени. Надо еще успеть так много сделать. Да и поспать хотя бы немного хотелось бы.

     –  Владычица, помилуй их! Не убивай, отпусти домой! Матери их ждут!

     – Дура, хочешь, чтобы они завтра в городе рассказывали всем чем мы занимаемся на кладбище?!

     – Не будут, они не будут рассказывать! Вот спроси их! Они поклянутся, что не будут!

     – Ни за что не поверю – завтра же всем растрезвонят. А о нас и так худая слава ходит.

     – Владычица, сжалься, сжалься!

     – Все, хватит, молчи, дура, не ной! Ну, задам я тебе, погоди!

     – Ну, ладно, владычица, если им так и так умирать сейчас, если мы возьмем у них то, что собирались у мертвеца взять, то, может, не стоит продолжать откапывать и доставать его из могилы? Зачем еще покойника безобразить?

     – Глупая ты – этого добра никогда лишнего не бывает. В нем наша сила. Надо все время пополнять запасы. Если они кончатся, из чего мы будем готовить наши зелья? 

     –  Все, – вылезая из могилы сказал Демодок.

     – Так что же ты вылез? Вытаскивай его! – воскликнула нетерпеливо Кидилла.

     – Погоди, владычица: дай дух перевести, – ответил Демодок. Что ж, мне на мертвяке отдыхать что ли? Это тебе только приятно мертвецов касаться. Прости меня за дерзость, владычица.

     – Отдыхать?! Ты хочешь еще отдыхать?! Да ты должен был сделать все это до нашего прихода! Давай, вытаскивай его! – сказала колдунья.

     – Погоди, дай отдохнуть чуть. Иначе я не осилю – он тяжелый.

     – Стратоника, а ну, давай, быстро помоги ему, – приказала Кидилла, но, немного подумав, неожиданно переменила свое решение: –  А, впрочем,.. постойте, не надо пока… Ладно, отдохнешь сейчас, Демодок. Отдохнешь, посидев на них, –  зловеще рассмеявшись, кивнула она на мальчиков, – подержишь. Раз уж на мертвеце боишься сидеть. Эти-то живые пока.

     – Нет, владычица, ни за что! Не могу я! Ты же знаешь. Никогда не делал этого и не буду! Хоть убей!

     – Ладно, ладно. Я забыла какой ты трус. Никогда не делаешь с нами этого. Чего боишься, не знаю. Ладно, иди опять подальше, прячься в кустах. Не мужчина ты! – сказала Кидилла презрительно и насмешливо.

                                                            2

     Кладбище отделяла от внешнего мира окружающая его густая лесополоса шириною шагов в двести. Снаружи, вблизи нее, под развесистыми ветвями деревьев, высокими, широкими тенями, чернеющими на фоне звездного неба, стояла жалкая хижина Демодока. Пожалуй, это была даже не хижина, а большой хорошо сделанный шалаш. Он являлся пристанищем человека, прожившего очень трудную, полную лишений и рабского унижения жизнь.

     Родился и первые годы детства Демодок провел в Коринфике.(Примечание: область в северной части полуострова Пелопонесс, где существовал древнегреческий город-государство Коринф). Затем был вынужден большую часть своих лет прожить на чужбине и только в преклонные уже годы вернулся на Родину, где не нашел, однако, ничего более достойного для себя, чем этот шалаш да огород рядом с кладбищем. В таких страшных и оскверненных, по представлениям древних греков, местах селились лишь дошедшие до крайней бедности люди.

     В самом начале одной из войн между Коринфом и Сикионом, происшедшей по какому-то совершенно незначительному поводу, столь обычной и частой для государств древней Греции, Демодок, еще будучи ребенком, вместе со многими другими жившими по соседству селянами был полонен сикионскими воинами. Та война не была длительной и опустошительной, как многие столкновения греческих полисов: довольно скоро противоборствующие стороны примирились. Но для тех нескольких десятков коринфских семей, которые не успели бежать под защиту городских стен, этот незначительный военный конфликт стал чудовищным событием, поломавшим всю их судьбу. Они были проданы в рабство на торжище, проданы вместе с их же захваченными скотом и утварью. Оторванный от семьи Демодок неоднократно перепродавался, переходил от одного хозяина к другому, пока не попал к одному мессенскому богачу. Двадцать девять лет жил и трудился в его загородном именье и удостоился наконец бесценной награды, о которой мечтал почти полвека. Незадолго до этого ему исполнилось пятьдесят семь лет. Далеко не все рабы доживали до такого возраста. Только сильная природа потомственного крестьянина позволила ему дожить до этих лет.

     Получив вольную, он, не теряя и дня, отправился в Коринфику, но с отчаянием обнаружил, что никому из живущих здесь совершенно ненужен, что отношение здесь к нему нисколько не лучше, чем к пришлым бродягам. Родина забыла о нем, не нуждалась в нем, нищем пожилом человеке. Никто  ничего не собиралась делать для облегчения его участи. С трудом отысканный им земельный участок, составлявший некогда собственность его семьи, давно уже, конечно, стал принадлежать другим людям. У Демодока не было денег оспорить в суде их право на него. К тому же, прожив жизнь невольником, он был настолько забитый, робкий, неуверенный в себе человек, что даже не решился заговорить с нынешними хозяевами этого земельного участка.

     Некоторое время вольноотпущенник перебивался случайными заработками в портах Коринфа и на сезонной работе у землевладельцев. Но стареющему, ослабленному частыми недоеданиями, ему все труднее становилось конкурировать с более молодыми поденщиками, которым оказывалось предпочтение при найме.

     Его не привлекала перспектива пополнить толпы нищих попрошаек или сделаться вором или разбойником. Стараясь уйти от нищеты и не стать преступником, он решается осуществить желанную, но страшащую его идею: судьба не оставила ему иного выбора. Эта идея явилась в особенно тяжкие дни отчаяния. Лишенный законного права быть землевладельцем, он все-таки стал им. Для этого пришлось поступить необычным образом. Ведь вся пригодная для сельского хозяйства коринфская земля, даже неплодородная, каменистая, до последнего клочка, находилась в собственности людей вовсе не собирающихся уступать ее кому-то, тем более жалкому нищему. Да он и не имел дерзости посягать на их собственность. Демодок обратил  свое внимание на другую землю, хозяева которой не могли возразить ему ни единым словом, поскольку были мертвецами. Он поселился и завел небольшое огородное хозяйство совсем рядом с кладбищем. Демодок, типичный суеверный эллин, не мог, конечно, не бояться близкого соседства покойников, но, по всей видимости, доведенные до крайности люди меньше боялись кладбища, нежели другие. Возможно, вынужденные обстоятельствами, они просто привыкали находиться длительное время там, откуда другие, как правило, торопились поскорее уйти. Неслучайно на кладбищах, где были захоронения состоятельных людей, обитали нищие, кормившиеся погребальными и поминальными дарами.

     Демодок тоже довольно быстро привык к соседству покойников, убедившись, что они не очень-то торопятся навещать его по ночам и, вообще никаким образом не мешают ни жить, ни работать здесь. У него было больше оснований опасаться живых, хотя бы своих товарищей по несчастью – нищих, но рабское кладбище, около которого он жил, ничем не могло привлечь их. Поэтому соседство живых людей ему не грозило.

     Демодок зажил так, как давно мечтал. Именно здесь, работая не покладая рук, на собственном участке, он ощутил радость труда, обрел смысл жизни, впервые за десятки лет своего несчастного существования. Ему особенно было приятно видеть, как подрастают овощи на его огороде, доставляло немалое удовольствие ухаживать за ними. Ничего подобного он не испытывал никогда раньше, ни будучи рабом, ни свободным батраком.

     Выращенные овощи Демодок продавал в Коринфе, на главной площади, как и многие другие крестьяне. Возделываемая им земля скоро истощилась и стала давать скудные урожаи. Поэтому он так и не смог расстаться с бедностью. Нередко и теперь жил впроголодь. Случалось, употреблял в пищу почти несъедобные дикие растения. В такие дни отчаяния он готов был бросить огород и податься в разбойники, но с горьким чувством окинув мутным от навернувшихся слез взглядом свое немудрое хозяйство, понимал, что не сможет расстаться с тем, с чем успел сродниться, что в лучшие дни приносило столько отрады.

     Неудивительно, что он без долгих колебаний согласился служить Кидилле, платившей ему куда больше, чем он мог заработать сам. Даже более того, Демодок считал ее посланной каким-то божеством, сжалившимся наконец над ним и пожелавшим облегчить наконец его участь. Он и не подозревал, что Кидилла нуждается в нем не меньше, чем он в ней. В соответствии с требованиями ее страшного, но весьма доходного ремесла – черной магии, она вынуждена была совершать обряды и добывать необходимые для ритуалов части мертвецов на рабском кладбище (покой кладбища свободных коринфян она никогда не нарушала, опасаясь промышлявших там нищих, а также мести родственников усопших, которым нищие в надежде на вознаграждение вполне могли сообщить о ее нечестивых деяниях). До встречи с Демодоком каждый раз по окончании обряда на кладбище ей с рабыней приходилось затем значительную часть ночи до утра, когда открывались ворота города, проводить под открытым небом без сна, рискуя сделаться добычей истосковавшихся по женскому телу нищих, не имевших возможности воспользоваться услугами даже самых дешевых проституток. Колдунья с рабыней никогда не оставались на кладбище дожидаться рассвета, так как сюда порой забегали голодные собаки и волки, чтобы добраться до неглубоко зарытых покойников. Женщины уходили за его пределы и с величайшим неудобством ночевали на мощной развилке старого дуба, замерзая от ветра и предутренней сырости, зато чувствуя себя в недосягаемости от хищных зверей. У Кидиллы была возможность попроситься на ночлег в находившийся неподалеку от города постоялый двор (пристанище путников, не успевших достигнуть городских ворот до их закрытия) или в какой-нибудь крестьянский дом. Однако она не могла воспользоваться такой возможностью из страха быть изобличенной кем-нибудь из тех, кто враждебно относился к ее ремеслу и громкой зловещей славе. И в самом деле, было бы слишком легкомысленно ожидать, что появление посреди глубокой ночи очень известной в округе чародейки не вызвало бы у людей любопытства и подозрений, тем более, что все были чрезвычайно заинтригованы ужасными слухами о загадочной ночной жизни колдуний. Кроме того, двери любой гостиницы, находящейся за стенами города на ночь запирались и умолить привратника открыть их было невозможно.

     Когда Кидилла узнала, что на краю кладбища живет человек, причем очень бедный, а, значит, вряд ли способный удержаться перед хорошей платой, исполнилась желания и надежды привлечь его к себе на службу. Поначалу она останавливалась у Демодока доночевывать, объясняя причину своего странного появления ночью тем, что, возвращаясь с рабыней домой, не успела к городским воротам до их закрытия, и никто в ближних домах не пустил на ночлег. Пораженный щедрой платой, он с огромной радостью принимал женщин, но таким объяснениям не очень-то верил, чувствовал, что какая-то другая причина привлекает сюда эту красивую, странно щедрую гостью. Впрочем, не заплати она ему вовсе, он все равно принял бы ее с большим радушием, поскольку благоговейно чтивший Зевса Ксения, не мог не быть гостеприимным. (Примечание: бог Зевс под культовым именем Ксений считался покровителем гостеприимства у древних греков).

     Не сразу колдунья открыла свои истинные намерения. Она подарила вольноотпущеннику осла, чтобы облегчить ему доставку овощей на рынок, хороший огородный инвентарь, разнообразную посуду, хитон (Примечание: один из самых распространенных у древних греков вид одежды простого покроя.  Подразделялся на ионийский и дорийский, на женский и мужской, преимущественно носился женщинами), шерстяной зимний плащ, сандалии, даже большой очень дорогой медный котел. О таких вещах Демодок мог только мечтать. Этими подарками Кидилла окончательно расположила его к себе. Только тогда она решилась сказать ему кто она, чем занимается и зачем он ей нужен.

     Получив свободу, Демодок уже пятый год жил на Родине, но мало общаясь с людьми, еще не успел узнать о здешней знаменитости. Однако, живя в других местах, не раз бывал поражен невероятными, внушающими жуть слухами о колдуньях, всемогуществе черной магии. Убежденный в необычайной щедрости Кидиллы, готовый на что угодно, лишь бы облегчить невыносимые тяготы одинокой бедной старости, подхлестываемый к тому же желанием проникнуть в величайшую тайну, он согласился помогать колдунье.

     Демодок сделался ее хорошим, надежным помощником, особенно полезным, если учесть еще сохранившуюся в нем большую физическую силу. Однако никогда не соглашался он участвовать в убийствах и пытках.

                                                                          3

     Когда Кидилла и Стратоника после обрядов на кладбище пришли к хижине Демодока, они стали готовиться к омовению. Рабыня разожгла костер и поставила на него медный котел с водой.

     Кидилла взглянула на Стратонику и задержала на ней взгляд, полный нежности и сладостного любования. Как и всегда после жестокой кровавой расправы, она испытывала сейчас прилив страстного возбуждения.

     Кидилла стала близко к костру рядом с рабыней, которая уже стояла там. Некоторое время она находилась вблизи огня, стойко выдерживая исходящий от него жар. Это делалось нарочно ради обильного потовыделения  и составляло простейший вид древнегреческой бани.

     – Хвала богам, –  сказала колдунья, – мы сегодня неплохо пополнили наши запасы. А для отворотного зелья добыли самое главное. Так и быть, сделаю я его, хоть жена скорняка скряга такая. Да, видно и правда, какое-то божество помогает ей моими руками. Для этого зелья нам осталось лишь добыть жабьей крови, чтоб куриные яйца окропить. А это можно сделать и в городе: у Старой стены в лужах и траве этих жаб водится сама знаешь сколько. Завтра сходишь туда. А сушеных мужских мозгов у нас дома и так большой запас. Даже очень большой.

     Когда пришел Демодок, закопавший разрытую могилу, вода в котле уже хорошо нагрелась. Мужчина при помощи суковатой палки вытащил его из костра. Девушка, черпая воду бронзовой чашей, обмыла свою госпожу. Потом колдунья стала мыть рабыню. Кидилла медленно, ласково водила рукой по изящным изгибам девичьего тела и можно было бы весьма удивиться тому, что суровая хозяйка проявляет сейчас к своей невольнице столько нежности, если не знать об их особых, интимных, отношениях.

     Колдунья купила Стратонику, чтобы заменить ею свою умершую рабыню Кохитиду. Эта молодая красивая женщина выполняла у Кидиллы те же обязанности, что и Стратоника – была помощницей в делах черной магии и наложницей. Первую обязанность она выполняла с необычайным рвением, и это не могло не радовать колдунью, нашедшую в ней настоящую единомышленницу, усердную пособницу в злодеяниях и жутких ритуалах. Вторую же обязанность – доставлять хозяйке любовное наслаждение выполняла лишь по принуждению, не имея охоты к противной ее природе интимной однополой связи. Кидилле было невдомек, что магией та занимается столь увлеченно только потому, что наивно мечтает достичь в этом деле такого искусства, которое позволило бы обретенной силой волшебства вырваться из-под власти своей госпожи, освободиться от рабского ярма. Кидилла заставляла невольницу выполнять такое, что даже сама находила для себя неприятным, хотя в основном то, что было связано с расчленением трупов и приготовлением из их частей специальных смесей доставляло ей удовольствие. В конце концов Кохитида заразила себе трупным ядом случайную царапину и скончалась в тяжелых мучениях.

     Купленная вместо нее рабыня обрадовала колдунью своей восприимчивостью к ее интимным наклонностям: Кидилле быстро удалось возбудить в новой рабыне влечение к любовным утехам, к которым сама питала пристрастие. Но колдунью сильно огорчало то, что девушка боялась черной магии, ненавидела ее и всячески отлынивала от связанных с нею обязанностей. Кидилла могла бы сделать Стратонику только наложницей, а для помощи себе в колдовском деле приобрести другую рабыню, но поступила, сообразуясь со своей слишком экономной, даже жадной, натурой. Именно поэтому она не пользовалась и услугами гетер, что для нее, кстати, было бы особенно дорого, так как Кидилла не желала делить возлюбленную ни с кем, а за верность жрицы любви пришлось бы платить слишком много.

     Когда Кидилла и Стратоника обмылись, они подошли близко к костру и стали внимательно осматривать друг друга, желая убедиться все ли пятна крови смыты. Демодок, потевший до этого у огня, перешел к котлу, опустил в воду руки и стал плескать на себя пригоршнями, водя широченными ладонями по вздутым, натруженным и рельефно выделяющимся мускулам. Облитые водой, они красиво заблестели, отливая в свете костра оранжеватым оттенком. Мужчина мылся и время от времени восхищенно-благоговейно глядел на обнаженные женские тела. Он смотрел на этих красивых женщин почти как на богинь, сама мысль о близости с которыми казалась ему кощунственной.

     Ныне к Демодоку любовное желание приходило не часто. Но было время, когда он находился под властью очень сильного влечения к женщинам. Это, однако, только усугубляло страдания, выпавшие на его долю. В мире, где царствовала и обожествлялась чувственная любовь, существовал культ обнаженного тела, где проявления сладострастия были слишком откровенны, не обузданы и даже извращенные его формы считались нормальными, невозможность утоления страсти переносилась особенно тяжело, хотя воздерживающиеся мужчины из свободных, не говоря уже о женщинах, пользовались общепринятым уважением. За всю свою жизнь Демодок познал трех женщин, также находящихся в неволе. Они были в загородной усадьбе мессенского богача единственными представительницами своего пола. Рабов мужчин там насчитывалось около двадцати. Однако не всем им доступны были невольницы. Любовниками тех были в основном управляющий имением и надсмотрщики. Рабов же эти женщины удостаивали своими ласками лишь изредка, да и то только избранных. Остальным же, в том числе Демодоку, приходилось довольствоваться лишь подсматриванием за чужой интимной жизнью. Возможность для этого имелась, так как укрыться от постороннего взгляда рабам-любовникам в усадьбе было весьма непросто. Обделенные женской лаской мужчины молились Афродите (Примечание: богиня любви у древних греков) и Эроту (Примечание: бог любви у древних греков), прося прекратить истязать их, посылая мучительное неутолимое вожделение, или утолить его, сделав более доступными женщин. Выход страсти некоторые мужчины находили в противоестественных формах ее удовлетворения. Все же и обделенным женской лаской невольникам удавалось порой, правда, очень редко, добиваться счастливых минут близости с женщиной, расплачиваясь отнятыми у себя порциями еды и полученными от любовников рабынь крепкими побоями.

     Возможность открыто, безбоязненно наслаждаться видом обнаженных женщин, куда более красивых, чем виденные им невольныцы, и даже наблюдать за их ласками, воспринимались Демодоком тоже как новое счастливое приобретение, которым он обязан своей удивительной благодетельнице, и это вызывало в нем еще большее чувство благодарности ей. Правда, и Кидилла, и Стратоника были для Демодока еще более недоступны, чем рабыни в имении мессенского богача. Но он очень привык сдерживать в себе желание да и значительно уже утратил его по старости, как говорилось выше. Поэтому он не чувствовал себя ущемленным, довольствуясь спокойным созерцанием. Теперь, когда молился Афродите и Эроту, он горячо благодарил их за то, что наконец они проявили к нему сострадание.

     – И что вы так стараетесь смыть все пятна. Клянусь Зевсом, вы слишком уж осторожничаете. Да если даже что-то и останется, люди скорее подумают, что это кровь жертвенного животного. Ведь люди порой не замечают, что испачкались во время заклания, –  сказал Демодок.

     – Если на ком-то увидят не смытую кровь, то подумают скорее, пожалуй, что это кровь жертвенного животного, а если увидят кровь на нас, то подумают только нехорошее, ни что другое, –  ответила колдунья, посмотрев на Демодока, и неприязненно поморщилась: вид голого мужчины ей был неприятен.

     Убедившись, что обмылись совершенно начисто, женщины перешли к трем сделанным из листвы и травы ложам. Они находились между костром и хижиной. Каждый раз в день, предшествующий ночи, в которую совершала обряды на кладбище, колдунья дома приносила в жертву Аиду и другим подземным божествам овцу. Теперь, когда она привлекла к себе на службу Демодока, у нее появилась возможность совершать заклание рядом с кладбищем, что более соответствовало ритуалам черной магии. Жертвоприношение она совершала перед тем, как отправиться отсюда к могилам. Возвратившись устраивала здесь так называемый жертвенный пир – трапезу, в которой употреблялась часть закланного животного. Именно для таких трапез и были устроены эти ложа. На самом высоком из них всегда возлежала Кидилла, на других – Стратоника и Демодок. Последний был несказанно признателен своей госпоже не только за то, что она угощает его жертвенным мясом, но также за то, что даже позволяет участвовать в общей с ней трапезе.

     Кидилла легла на ложе. И томно полузакрытые глаза ее, и высоко поднимающаяся от взволнованного дыхания грудь, и трепетно, нетерпеливо изгибающийся стан, и движения бедер полны были страстного ожидания, жажды любовных ласк. Стратоника достала из мешка, с которым пришла сюда, ало-    бастр – кувшинчик с благовонным маслом и принялась умащать упругое, ладно сложенное тело госпожи. Но та недолго смогла выносить сладостные для нее, еще более возбуждающие желание прикосновения девичьих рук. Она порывисто притянула к себе рабыню и заключила в свои неистовые объятия.

     Если колдунья после жестоких магических обрядов испытывала особый прилив сладострастия, то Стратоника, напротив, теряла влечение к своей любовнице. Тем не менее она поневоле принимала ласки госпожи и отвечала на них. Приятные ощущения, которые девушка испытывала при этом, постепенно перерастали в наслаждение. Оно вытесняло из сознания кошмарные воспоминания и даже мучительную тоску по свободе. Стратоника уходила в спасительное сладостное забвение и, изнуренная страстью, блаженно засыпала в объятиях Кидиллы.

     Когда обе гостьи погружались в сон, Демодок, ублажив себя привычным способом, которым грешат подростки, вооружался мотыгой, бывшей в его сильных руках довольно грозным оружием, и ложился на соседнее ложе. Он не столько спал, сколько прислушивался к каждому шороху, охраняя женщин. Так было и в этот раз.

 
                                                                          4

    Агора, главная площадь Коринфа, лежащая в пределах огромного прямоугольника белокаменной колоннады, пестрела множеством людей, одетых в белые и цветные одежды или имеющих одни лишь набедренные повязки. Многие женщины с целью уберечься от палящего солнца так были укутаны в большие платки, покрывающие не только голову, но и значительную часть тела, что оставались видны только лица. Над иными богато одетыми людьми рабы держали зонты, дающие спасительную тень. Головы некоторых мужчин покрывали широкополые шляпы – петазы.

     Солнце высоко стояло в чистом голубом небе и палило нещадно. Была середина дня, как раз то время, когда на торговой площади становилось многолюдно.

     Люди приходили сюда, чтобы купить продукты питания, предметы, необходимые в хозяйстве а также при выполнении культовых ритуалов, ювелирные украшения, рабов, скот и т.п., заключить всевозможные торговые и другие сделки, занять деньги у ростовщиков, узнать друг от друга свежие новости, нанять нужных работников или наняться к кому-нибудь на работу, увидеть выступления канатоходцев, фокусников, глотателей огня, танцоров, акробатов, послушать речи и диспуты философов, выступления ораторов, поэтов, просто встретиться с кем-то, посмотреть, как говорится, на людей и себя показать. Приходили, конечно, сюда и для совершения жертвоприношений богам и героям, статуи которых возвышались в разных местах площади. Они были разноцветно изукрашены быстро выцветающими на солнце красками, с потеками от прошедших дождей, что несмотря на безупречную работу скульпторов, придавало им вид несколько примитивный. На большом красивом кубообразном каменном алтаре издыхали приносимые в жертву божествам быки, телята, бараны и другие животные. Жертвенник был обильно залит кровью, стекавшей множеством струй по искусно высеченному барельефу, украшавшему грани этого сооружения сценами из жизни богов. Сверкающие на солнце красные струи стекали и по мраморным ступеням, ведущим наверх, где приносящие жертву люди, затаив дыхание, с тревогой ожидали, что скажет об их будущем жрец-прорицатель, внимательно осматривавший, перебирая руками горячие, извлеченные из чрева убитого животного кровавые внутренности. Порой над площадью разносился душераздирающий вопль тяжело умирающего животного, получившего недостаточно точный и сильный удар ножом или топором. Некоторые люди даже на значительном отдалении вздрагивали и поворачивали головы к алтарю. Но при этом лица их выражали не столько жалость, сколько понимание необходимости и святости совершаемой жестокости, требуемой ритуальными обрядами. Большинство же, привыкшие к подобным звукам, на них и вовсе не обращали внимания.

     Значительная часть торговых лавок находилась в тени, окружавшей площадь колоннады. О ней уже говорилось выше. Это была стоя – одноэтажное (нередко стои были двухэтажными) под черепичной крышей строение, впечаотлявшее длинной чередой белых колонн. К галерее поднимались две каменные ступени такой же протяженности, что и все это сооружение. За колоннадой тянулись помещения, в которых располагались лавки и склады торговцев. В этой галерее (называлась она также портиком) любили прогуливаться и беседовать люди, так как крыша ее спасала от жарких лучей солнца или от дождя. Торговцы, не успевшие занять места в стое, располагали свои лавки прямо на площади, размещаясь под полотняными навесами рядами там, где дозволено было агорономами – специальными смотрителями, которые по поручению городских властей осуществляли надзор за установленным порядком.

     Кидилла также, как и другие горожане, часто приходила на рыночную площадь, чтобы сделать нужные покупки. Правда, покупки эти не всегда были обычными. Вот и сейчас колдунья шла сюда, чтобы найти жертву для очередного своего злодеяния.

     Кидилла была одета, как и многие другие женщины, в хитон и большой платок – гиматий,  полностью скрывавший ее пышные волосы, отчего она уже не выглядела столь уж красивой, но стали особенно заметны огромные черные глаза, придававшие ей трогательно-беззащитный и даже невинный вид. (Примечание: Часто у древнегреческих женщин гиматий имел вид большого легкого шарфа или большой прямоугольной накидки, в которую могли обернуть все тело. Мужчины тоже часто носили гиматий. Он имел прямоуголную форму и размеры его тоже позволяли  обернуть им все тело. Часто его носили поверх туники и хитона).

     Несмотря на в общем-то обычный и совершенно не соответствующий ее нраву и страшному, таинственному ремеслу облик, многие выделяли Кидиллу из числа остальных, пристально глядя, а некоторые, указывая друг другу на нее пальцем. Во взглядах одних при этом были любопытство и страх, во взглядах других к тому же и неприязнь, а иные глядели с нескрываемым возмущением.

     Задерживаясь у некоторых лавок с целью справитсься о ценах на продаваемые товары, и остановившись у находившихся по пути статуй Аполлона  (Примечание: согласно верованиям древних греков, бог солнца, света, покровитель искусств, наук, врачевания) и Ареса, чтобы поклониться им и прошептать короткую молитву, Кидилла приблизилась к толпе, окружавшей киклою, круглое каменное возвышение в пол-человеческого роста и диаметром локтей в тридцать. На нем выставлялись на продажу рабы. Над этим местом был раскинут большой навес из белой ткани на жердях, укрывавший от солнечных лучей не только киклою, но и некоторое пространство вокруг, так, что часть толпы покупателей и зрителей тоже находилась в его тени. Немало здесь было таких, кто вообще не собирался никого покупать, а пришел сюда потому, что совершенно не знал чем заняться и в продаже невольников видел хоть какое-то для себя развлечение.

     На киклое стояли человек двадцать рабов – мужчин, женщин, детей. Они были в хламидах, набедренных повязках, а некоторые совсем обнаженные. Рядом стоявшие их хозяева, одетые в красивые украшенные орнаментом цветные туники, гиматии, наперебой расхваливали свой товар. (Примечание: туника - род легкой одежды простого покроя у древних греков. Туника была сшита с одной стороны и застегивалась на одном или обоих плечах. Молодые мужчины носили тунику до колен, пожилые и богатые обычно носили тунику до щиколоток). Но всех заглушал зычный голос высокого мужчины в зеленой долгополой тунике с красной каймой по краю подола, зазывавшего покупателей и расхваливавшего продаваемых им рабов. Это был глашатай, которого нанял один из продавцов.

     К тому моменту, когда сюда подошла Кидилла, ему осталось продать только двоих – мальчика лет семи и мужчину средних лет, рыжеволосого, светлоглазого и светлокожего, должно быть, северного варвара. Мальчик был смуглый, худой и совершенно голый. Он смотрел на всех испуганным, напряженным взором, как затравленный зверек. Мужчина, напротив, выглядел совсем безучастным к происходящему. Прищуренным взглядом он глядел поверх голов с тоской куда-то в даль. Когда один из покупателей пожелал заглянуть ему в рот, чтобы посмотреть на зубы, количество которых являлось показателем здоровья и возраста раба, тот раскрыл рот все с тем же безучастным видом и, казалось, даже не заметил, как ему туда засунули палец.

     Возле киклои за грубо сколоченным столом, но на красивом резном с высокой спинкой стуле сидел грузный щекастый мужчина лет сорока, в белой тунике и голубом гиматии. Глаза его были сонливо полураскрыты. Он часто почесывал большую с густыми черными кудрявыми волосами голову и лениво поглядывал на торговцев, рабов и толпу с видом человека, которому давно надоело все это видеть. Время от времени он освежался глотком воды из кувшина, стоявшего на столе, где находилась стопка навощенных дощечек и много папирусных свитков. Человек этот был знаток законов Ферекид. За определенную плату он составлял купчую на проданных рабов.

     Кидилла с радостью увидела на киклое мальчика. Она сразу подошла к его хозяину и стала торговаться с ним, чтобы сбить цену. Этого нетрудно было добиться, поскольку такого заморыша никто не хотел покупать, и он вызывал лишь насмешливые реплики у толпы, среди которых были советы вначале подкормить раба, прежде, чем продавать. Хозяин быстро согласился уступить его за небольшую цену. Колдунья уже собиралась отсчитать деньги и попросить Ферекида составить купчую, как вдруг услышала крик:

     – Не продавай ей мальчишку! Заклинаю тебя богами, не продавай!

     Из толпы выскочила какая-то женщина, красивая, нарядная, по виду гетера. (Примечание: гетеры («спутницы») – особый тип продающих свои ласки женщин. Они были не только привлекательны, но и образованны, обучены виртуозной игре на музыкальных инструментах, танцам, ведению остроумной, интересной беседы. Как правило, были доступны лишь богатым людям. Нередко становились спутницами жизни великих людей). Гневно глядя на Кидиллу, она умоляюще и в то же время требовательно и предостерегающе сказала хозяину мальчика:

     – Разве не знаешь ты, что она колдунья?! – кивнула женщина на Кидиллу. – Все знают ее. Это фессалиянка Кидилла!

     – Ну и что, – непонимающе пожал плечами торговец, –  она заплатит и пусть забирает его, раз купила.

     – Не бери грех на душу! Разве ты не знаешь, что она делает с мальчиками?!

     – Что?

     – Потрошит, как ягнят. Пожалей ты его!

     – Что ты говоришь, дура?! Жалкая шлюха! Кто тебе сказал такое?! Чтоб он умер самой плохой смертью! – вскричала  Кидилла. Она не собиралась упускать добычу.

     – Кто мне сказал?! Да все знают что ты делаешь ночами! Нечестивой волшбой занимаешься! В сову или ворону превращаешься да на кладбище летаешь! – с решимостью и ненавистью в сузившихся от злобы глазах говорила гетера.

     – Что делаю я ночами? Сплю дома. А вот что делаешь ты ночами, так это уж действительно все знают! –  с нарочитым выражением похотливости насмешливо и громко расхохоталась Кидилла и перевела взгляд на стоявших рядом людей. Она увидела лица, выражавшие удивление или любопытство. У большинства к тому же в глазах был суеверный страх. Кидилла знала, что многие боятся ее, что многие верят, что она действительно летает по ночам и способна чарами колдовства превратить кого угодно и в животное, и в камень, и в насекомое. Это придавало ей наглости. В то же время она помнила, что есть люди, которые считают ее шарлат... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21