ПРОМО АВТОРА
Иван Соболев
 Иван Соболев

хотите заявить о себе?

АВТОРЫ ПРИГЛАШАЮТ

Серго - приглашает вас на свою авторскую страницу Серго: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Борис Лебедев - приглашает вас на свою авторскую страницу Борис Лебедев: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
kapral55 - приглашает вас на свою авторскую страницу kapral55: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»

МЕЦЕНАТЫ САЙТА

Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»



ПОПУЛЯРНАЯ ПРОЗА
за 2019 год

Автор иконка Сандра Сонер
Стоит почитать Никто не узнает

Автор иконка Юлия Шулепова-Кава...
Стоит почитать Дети войны

Автор иконка Юлия Шулепова-Кава...
Стоит почитать Когда весной поет свирель

Автор иконка Редактор
Стоит почитать Новые жанры в прозе и еще поиск

Автор иконка Андрей Штин
Стоит почитать Реформа чистоты

ПОПУЛЯРНЫЕ СТИХИ
за 2019 год

Автор иконка Ося Флай
Стоит почитать Нам жизнь дана всего одна

Автор иконка Владимир Котиков
Стоит почитать В нашей Бане... Шуточное

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Не разверзлись

Автор иконка Мария Сухарева
Стоит почитать Из песни не можем мы выкинуть слово...

Автор иконка Анастасия Денисова
Стоит почитать Цени и создавай

БЛОГ РЕДАКТОРА

ПоследнееПомочь сайту
ПоследнееПроблемы с сайтом?
ПоследнееОбращение президента 2 апреля 2020
ПоследнееПечать книги в типографии
ПоследнееСвинья прощай!
ПоследнееОшибки в защите комментирования
ПоследнееНовые жанры в прозе и еще поиск

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К ПРОЗЕ

Вова РельефныйВова Рельефный: "Это про вашего дядю рассказ?" к произведению Дядя Виталик

СлаваСлава: "Животные, неважно какие, всегда делают людей лучше и отзывчивей." к произведению Скованные для жизни

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Ночные тревоги жаркого лета

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Тамара Габриэлова. Своеобразный, но весьма необходимый урок.

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "Не просто "учиться-учиться-учиться" самим, но "учить-учить-учить"" к рецензии на

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "ахха.. хм... вот ведь как..." к рецензии на

Еще комментарии...

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К СТИХАМ

ЦементЦемент: "Вам спасибо и удачи!" к рецензии на Хамасовы слезы

СлаваСлава: "Этих героев никогда не забудут!" к стихотворению Шахтер

СлаваСлава: "Спасибо за эти нужные стихи!" к стихотворению Хамасовы слезы

VG36VG36: "Великолепно просто!" к стихотворению Захлопни дверь, за ней седая пелена

СлаваСлава: "Красиво написано." к стихотворению Не боюсь ужастиков

VG34VG34: " Очень интересно! " к рецензии на В моём шкафу есть маленькая полка

Еще комментарии...

Полезные ссылки

Что такое проза в интернете?

"Прошли те времена, когда бумажная книга была единственным вариантом для распространения своего творчества. Теперь любой автор, который хочет явить миру свою прозу может разместить её в интернете. Найти читателей и стать известным сегодня просто, как никогда. Для этого нужно лишь зарегистрироваться на любом из более менее известных литературных сайтов и выложить свой труд на суд людям. Миллионы потенциальных читателей не идут ни в какое сравнение с тиражами современных книг (2-5 тысяч экземпляров)".

Мы в соцсетях



Группа РУИЗДАТа вконтакте Группа РУИЗДАТа в Одноклассниках Группа РУИЗДАТа в твиттере Группа РУИЗДАТа в фейсбуке Ютуб канал Руиздата

Современная литература

"Автор хочет разместить свои стихи или прозу в интернете и получить читателей. Читатель хочет читать бесплатно и без регистрации книги современных авторов. Литературный сайт руиздат.ру предоставляет им эту возможность. Кроме этого, наш сайт позволяет читателям после регистрации: использовать закладки, книжную полку, следить за новостями избранных авторов и более комфортно писать комментарии".




Пятицарствие Авесты


gefestos gefestos Жанр прозы:

Жанр прозы Историческая проза
2594 просмотров
0 рекомендуют
1 лайки
Возможно, вам будет удобней читать это произведение в виде для чтения. Нажмите сюда.
Извечная авестийская борьба добра и зла в современном представлении истории человечества.

е, что у неё такое же настроение, дававшее им возможность шутить и смеяться, обмениваясь безобидными колкостями. Он поцеловал её и отпрянул вдруг, словно опасаясь, что она ударит его в ответ, но ничего не случилось: она улыбалась всё так же весело, но немного смущённо, а спустя некоторое время сказала смеясь:

— Однажды парень, с которым я встречалась когда-то, сказал: «Посмотри, какая луна!» — и поцеловал меня, воспользовавшись моментом. Я ударила его поленом, взяв его с поленницы, около которой мы стояли.

Подошёл автобус, желающих уехать было очень много, и получилось так, что Виктор, постаравшись пропустить Юлию и других пассажиров вперёд, оказался последним и стоял на ступеньках автобуса около двери. Ему было совсем не безразлично, где находится его попутчица; однако вскоре она почти со скандалом протиснулась к нему, став рядом, и так стояли они в тесноте автобуса, прижатые друг к другу.

— Вон тот мужик — он и сейчас ещё смотрит — уставился на меня и в глаза заглядывает, — сказала Юля.

Виктор, поймав взгляд мужчины, с угрозой посмотрел на него — тот отвернулся и больше не смотрел в их сторону.

Они благополучно приехали в Ильинск. Виктор сходил в военкомат, для чего ему пришлось достать из чемоданчика бескозырку, несколько помятую, но и с этим он быстро справился, а увидев его в полной форме, Юлия сказала:

— Только теперь я поверила, что ты служишь.

— Да, вот… Уже два с половиной года. Хотя осталось полгода службы, но немного обидно… Брат только что ушёл на службу, будет служить два года, а я три.

Потом они долго гуляли по городу, и Виктор даже заметил несколько знакомых лиц, а проходя мимо загса он в шутку сказал ей:

— Пойдём распишемся?

— Нас не распишут, — отвечала она.

— Мы скажем, что нам больше нельзя ждать.

— Пошли, — отвечала она.

«Господи! — думал он сейчас. — Ну почему я не пошёл тогда туда, куда сам звал?» — понимая между тем, что это всё равно ничего бы не дало: они даже не были прописаны в том районе. Он проводил её до автобуса, на котором она уехала в село, где жили её родители, а сам отправился обратно на таком же теплоходе, и этой же ночью целовался уже с другой попутчицей. Их переписка была вялой, почти необязательной, а через полгода после этой встречи Виктор демобилизовался, отслужив свои три года, а заодно побывав в очередном отпуске.

Возвращаясь домой из Петропавловска-Камчатского, он увидел в аэропорту Свердловска схему воздушных сообщений края, обратил внимание на город в Тюменской области и решил, что поедет туда; и у него были на это свои причины. Он поехал туда после Нового года, в январе, и был благодарен матери, снабдившей его валенками, поскольку в ботинках, в какие он был одет, там было невозможно выжить.

Испытав пятидесятиградусные морозы, полярную ночь и «чёрную пургу», Виктор взял летом отпуск с намерением поступить в Политехнический институт в Загорске, и в конце июля прилетел в Москву, где в аэропорту прибытия долго ходил по скверу, ошеломлённый запахом зелени, лета, солнцем средней полосы России и небом, знакомым ему с детства.

Через сутки он был в Ильинске, приехав, как и сейчас, на такси; Юлия не сразу узнала его, но уже вечером натянутость в их отношениях исчезла, все было как тогда, год назад, на том теплоходе, где они познакомились. Юля училась в Ленинградском педагогическом институте на третьем курсе и летом проходила практику в детском доме Ильинска, а Виктор, устроившись в гостиницу, готовился к экзаменам в институт. Дорога туда и обратно занимала четыре часа, и в любом случае, даже при сдаче экзамена, он успевал к вечеру вернуться назад в гостиницу. Это были незабываемые дни: самые светлые и беззаботные, как ему сейчас казалось, в его жизни. Он или готовился к экзаменам, или ездил сдавать экзамены, а она была занята работой; но случалось, что даже днем они были вместе, устраивая игру с ее подопечными по поиску клада, в качестве которого использовались сладости, купленные им и спрятанные заранее, или все вместе ходили на пляж купаться и загорать. Зато все ночи напролет они были неразлучны, гуляя по городу или в его окрестностях, и, несмотря на то что они оба были чужими здесь, случилось только две незначительные стычки с местными ребятами. Их отношения не заходили дальше взаимных поцелуев, и в этом Виктор всю последующую жизнь казнил себя, поскольку понимал потом, что инициатором последующих событий должен был быть он, тем более что Юля неоднократно явно давала понять их возможность. Однажды он уезжал на экзамен, и вместе с Юлей его пришли провожать несколько её воспитанниц, теснившихся у входа в автобус при посадке и желающих ему «ни пуха, ни пера», а из уст Юли прозвучала шутливая угроза, что если он не сдаст экзамен, то она сделает с ним то, чего даже сама боится. Сейчас он думал, что был дурак дураком, не решившись настоять на близости, несмотря на столь явные намеки; но и она, делая их, брала на себя какую-то ответственность, давая повод надеяться на встречные действия; когда однажды Виктор решился расстегнуть её кофточку и коснуться её груди, а она заплакала, он растерялся, испугавшись, что глубоко обидел её, и тут же решил уйти, но она вдруг повисла на его шее, успокаивая и уговаривая не придавать значения её слезам. Он не знал, вызваны ли были эти слезы долгим ожиданием его действий или необычностью, новизной её ощущений, но то, что она ждала, желала близости, сейчас он знал точно; другое дело, что, так же как и он, не могла решиться на это.

А он любил. Боже, как он её любил! Ночи напролет до изнеможения целовал её, не замечая, как проходит время. Ей, очевидно, казалось, что его экстаз имел более определённое значение, но это был моральный экстаз: он купался в её ладонях, наслаждаясь тем, что она идет навстречу, что она отвечает ему. Однажды вечером они поднялись на холм (у его подножия и на нижнем склоне располагался город) и, выбрав удобное место на опушке леса, развели костер. Опустились сумерки, лес был темный еловый, да и ночь была под стать ему: темная, глухая августовская ночь. Целуясь, они сидели у костра, несмотря на то что упала тяжёлая роса и было довольно прохладно, а в темноте трудно было найти дрова для костра; но им даже удалось поспать немного, потому что утром, уже при ярком солнце, пробираясь сквозь высокую, мокрую от тяжёлой росы траву, они весело и беззаботно смеялись, причем ему казалось, что она явно подтрунивала над ним, несшим её на руках по густой, мокрой траве.

Уезжая из города, они устроились на заднем сиденье автобуса и без стеснения целовались на виду у всех, а когда ей пришло время выходить на своей остановке, она с цветами, провожаемая им, смущенно улыбалась доброжелательным шуткам пассажиров; у него до сих пор почему-то больно сжималось сердце при воспоминании об этой ее улыбке. Позднее попутчики спросили его, была ли та девушка, что ехала с ним, его невестой, а он ответил что-то невнятное и лишь потом, спустя некоторое время, понял, что уже тогда впервые предал её.

Он сдал тот последний экзамен и уехал в родную деревню к матери, где на второй же день его приезда жена брата, ушедшего в армию, сообщила ему, что приехала Вера — с ней он встречался во время того самого отпуска по службе — и просила передать, что будет ждать его там же, где и раньше. До самого вечера Виктор не был уверен, что пойдет на встречу; они все же встретились, но он и сейчас не мог понять того, что произошло потом. Да, было явное чувство узнавания, да, была непринуждённость в общении, но ведь он же чувствовал отчуждённость к ней в своей душе, где было сумрачно и пусто. При расставании Вера сказала, смеясь:

— Когда я собиралась на свидание с тобой и стояла перед зеркалом, двоюродная сестра, заметив, что я поправляю груди, пошутила: «Видимо, они соскучились по мужским рукам».

Он проклял себя в ту ночь, идя в темноте по знакомой дороге и повторяя одно и то же: «Все, Юлька, все!» — а дойдя до родника, вода которого струилась из-под высокого холма по деревянному желобу, падая с высоты полутора метров, и даже в самую жаркую погоду была такой, что при питье от нее сводило скулы, разделся и стоял под этой струей, пока не начались судороги во всем теле.

На следующий день пришла телеграмма, что Юля надеется встретиться с ним в областном городе — он не ответил на нее; затем было письмо, полное сожаления о несостоявшейся встрече, но и его он оставил без ответа.

Кто бы знал, как он себя чувствовал! Однажды, бродя с ружьем, взятым им у брата, по заливным лугам на другом берегу реки, он приставил ствол с взведённым курком себе под подбородок, уверенно дотягиваясь рукой до спускового крючка, отчетливо понимая, что может на него нажать; и не было ни страха, ни сожаления, но было также понимание, что этим он не отделит себя от своих мук. В конце концов он написал ей обо всем, что произошло, просил забыть о нем, просил прощения; однако уже тогда, когда он вернулся на север, письма продолжали приходить день за днем; и только тогда, когда в ее письме прозвучало явное отчаяние, выразившееся в одной фразе: «Совесть-то у тебя есть?» — Виктор отослал телеграмму: «Жди письмо». Он отправил такое же письмо, как раньше, уже в Ленинград — с просьбой забыть о нем, с просьбой прощения, а вскоре получил драматический ответ, в котором не было ни слова упрека, ни намека на него, но лишь слова утешения и сочувствия, словно детям, с которыми она работала: «Уронили Мишку на пол, оторвали Мишке лапу; всё равно его не брошу, потому что он хороший». Оказалось, что первое его письмо получила её сестра и не передала ей, сказав позднее, мол, он обязательно напишет. В каждой строчке полученного письма чувствовалась её боль, её мука; она просила его приехать в Москву, моля о встрече, но он, в свою очередь, просил больше не писать ему, а на последний телефонный разговор, самим же заказанный, не пришел, поскольку был до беспамятства пьян. Потом во сне услышал, словно она громко позвала его, и это случилось через неделю после их последнего несостоявшегося разговора по телефону; но что означал этот вскрик, этот вздох, этот возглас — для него не было понятно ни тогда, сразу после этого сна, ни сейчас спустя двадцать лет. Позднее он послал ей телеграмму на адрес её родителей с поздравлением по случаю дня рождения и получил ответ: «Будь счастлив, Виктор!» — а ещё позднее женился на Вере.

Он обошел все значимые и памятные для себя места: пляжи, где они купались и загорали вместе с её воспитанниками, где играли в патриотические игры, а встретившись уже вдвоём, проводили время так, словно были одни во вселенной: им никто не помешал во время их встреч.

Уже поздно вечером  вернулся в свою квартиру, купив по дороге кое-что из овощей да из снеди, и сидел в сумерках, не включая свет, не притрагиваясь ни к еде, ни к выпивке. На дворе была вторая половина июня, цвели тополя, их пух в безветренную погоду белым одеялом устилал землю.

Вспоминалось часто (впрочем, это не то слово: он помнил об этом всегда), как во время цветения тополей, именно в такую тихую, безветренную погоду, они в отцом возвращались днём с речки, расположенной в ста метрах под горкой, а тополиный пух набело покрыл грядки лука, посадки картофеля — всё, что не было покрыто густой зелёной травой, хотя и она была не совсем зелёной из-за упавшего на неё пуха. Размышляя, отец сказал: «Ведь он словно порох» — и тут же поднёс спичку к белому покрывалу на земле, мгновенно вспыхнувшему и исчезнувшему в пределах вытянутой руки. С криком: «Давай, туши!»— отец фуражкой пытался сбить пламя, тут же возвращавшееся на прежнее место, оставляя бесполезными все попытки погасить его. Уже безучастно наблюдая за происходящим, Виктор видел, как огонь, достигая густой зелени, постепенно тух, оставив после себя словно прополотые огородные посадки, контрастно выглядевшие по сравнению с той белизной, какую представляли раньше.

Он стоял у окна — бельё во дворе убрали, там было пусто и тихо, уже давно смолк свист ласточек, рассекавших вечернюю синеву неба над городом, —  думал о том, что там, откуда он приехал, местами ещё лежит снег, который сойдет не завтра, и невольно вспомнил своего знакомого, сказавшего по этому поводу однажды: «Мой батя постоянно говорит мне: «Сынок! За что же ты так наказал себя?» Он имел в виду то, что я столько лет на севере».

Долго ожидая, когда сумерки окончательно сгустятся, он вспомнил, что сейчас летнее солнцестояние, а ночи пока так и останутся серыми в этой местности и не будут такими темными и глухими, как в августе. Снаружи прошла женщина, поглядев на окна квартиры, и остановилась, словно в нерешительности, у дверей подъезда. Виктор задернул занавески на окне и, отойдя, включил свет в комнате; потом, решив поужинать, отправился на кухню, намереваясь помыть овощи, но тут раздался звонок у двери, и он вынужден был вернуться, чтобы открыть её. За порогом стояла знакомая администраторша гостиницы, приведшая его на эту квартиру.

— Можно войти? — улыбаясь, спросила она.

— Да, да. Конечно! — он был несколько растерян неожиданным её визитом, но быстро нашелся, что сказать.

— Я тут собрался поужинать… Не составите мне компанию?

— Я вообще-то не рассчитывала на ужин, однако не откажусь.

— Тогда помогите его приготовить.

— С удовольствием, но мне надо переодеться.

— Право, не знаю, что вам предложить.

— Не беспокойтесь, я разберусь сама.

Она вернулась в комнату, где хлопала некоторое время ящиками бельевого шкафа, а когда появилась на кухне, Виктор снова удивился: на ней был простенький, недлинный халатик, делавший её необычайно привлекательной и домашней.

— Вот и я!

А заметив удивление Виктора, смеясь сказала:

— Вы, очевидно, думаете, что я здесь не первый раз? Вы правы — не первый. Это моя квартира; просто она сейчас свободна, потому что я недавно переехала к маме — она немного приболела.

— Да, мама — это свято.

Она внимательно поглядела на него, но, не сказав ничего, занялась продуктами.

Ужинали не спеша; гостья не отказывалась от выпивки, и вскоре разговор перешел в непринужденную фазу. Инна — так её звали — рассказала, что окончила педагогический институт, некоторое время работала в местной школе, вынужденная вернуться в родной город из-за болезни матери, но потом устроилась работать в гостиницу: зарплаты учительницы не хватало, чтобы прожить в наше время с больной матерью, а квартиру ей дали еще во времена «исторического материализма». У матери никого больше нет, кроме неё: отец умер несколько лет назад, а брат погиб неизвестно почему при выводе войск из Германии. Виктор, в свою очередь, рассказал о том, что учился в этом городе, но так и не смог внятно объяснить причину своего приезда сюда, несмотря на то что не скрывал от Инны о своей прошлой любви. Уходя, она сказала:

— Ты мне очень понравился, и я бы осталась с тобой — я не святая, однако не сплю с клиентами гостиницы, к тому же знаю, что ты любишь её, что надеешься на встречу с ней, хотя честно не признаешься даже себе.

Она ушла, и Виктор быстро уснул, а проснулся уже поздно утром и, собравшись, пошел на автостанцию, намереваясь поехать в село родителей Юлии. Он был там к полудню; а назвав фамилию семьи и то, что они учителя, был сопровожден к довольно просторному деревянному дому, называемому в народе «пятистенным», откуда на зов его  сопровождавших вышла моложавая женщина, недоуменно на него глядевшая.

— Вы простите меня, может быть, я напрасно вас беспокою, но для меня это очень важно: я был знаком с вашей сестрой, как я понимаю, с Юлией. Больше того, любил её, но получилось глупо, нехорошо получилось: мы расстались.

— Вы Виктор?

Он отвечал удивлён.

— Вы, наверное, зря приехали. Я всю жизнь надеялась увидеть вас, поглядеть вам в глаза и плюнуть в них. Но почему-то сейчас я не могу этого сделать, хотя вы — проклятие всей нашей семьи.

Похолодевший Виктор молчал, не зная, что ответить женщине.

— Подождите здесь, я не хочу впускать вас в дом: вы принесли нам несчастье, не надо продолжений.

«Не ходи по старым адресам», — думал он отрешённо, но кроме разочарований эта фраза сейчас обещает, очевидно, ещё и трагедию. В душе было пусто и холодно, когда он взял листок, что принесла ему женщина, и, развернув его, прочитал то, от чего больно сжалось сердце.

«Родные мои, простите за то, что я сделала. Я люблю его, но он не может быть со мной, а я не могу без него. Я люблю вас, мои милые! Прощайте!»

Он оперся о забор: ноги резко подкосились, словно потеряли жесткость. С трудом взяв себя в руки, спросил глухо:

— Когда это произошло?

— Тогда же, в конце сентября, в Ленинграде.

— Кто же мне ответил на поздравительную телеграмму?

— Я. Мне хотелось вас убить, однако хватило сил, чтобы так ответить.

— Где ваши родители?

— Их уже нет в живых. Вам не у кого просить прощения, а я вас не прощу.                    

 - Это вы скрыли от нее то письмо?

— Да. Надеялась, что она простит вас, и что вы будете вместе.

— Я понимаю вашу неприязнь ко мне, но должен сказать, что мы были одинаково бестолковы. Однажды мы загорали с ней где-то в поле, никого кругом не было, целуя её, я говорил: «Я хочу тебя». Она ничего не ответила.

— Значит, у нее были на это свои причины.

— Где она похоронена?

— Там, в Ленинграде.

— Оставьте мне свой адрес, если можете.

— Зачем вам? — ответила собеседница подозрительно, но тут же поправилась:

— Я вижу, что вы тоже не балованы жизнью; сейчас напишу.

Она принесла листочек бумаги; он сложил его аккуратно, положил в карман и, поклонившись низко, пошел обратной дорогой, не замечая, что за ним наблюдают из-за заборов, из окон, из открытых дверей. Теперь он знал, что означал ее возглас в его сне: быть с ним любой ценой. По дороге ему встретился «жигуленок», он остановил его и попросил довезти до Ильинска, пообещав заплатить неимоверно; на нем и вернулся назад, а вернувшись, уселся в кресло, закрывшись в своей квартире, совершенно опустошённый. В душе были боль, холод, абсолютное безразличие ко всему, а в голове почти полное отсутствие мыслей. Он не помнил, сколько времени находился в этом состоянии; но потом вдруг все исчезло так, словно никогда не было ни этой мучительной боли, ни этого кресла, ни этой комнаты, а была лесная дорога на берегу реки Обы в Бургундии.

 

Отряд приближался к перекрестку дорог; одна из них вела к монастырю Клерво, основанному святым Бернаром, памятным Анри тем, что дед и отец часто рассказывали о канонике, с которым поддерживали при жизни хорошие отношения, а самого шевалье в детстве иногда привозили сюда по случаю праздника или по причине какой-нибудь болезни. Связь с обителью не терялась и позднее: вот и сейчас поход, из которого они возвращались, был частично обусловлен тем, что теперешний настоятель, хотя и лично просивший о помощи Анри, добился от графа Бургундии и императора Германии Фридриха Рыжебородого разрешения наказать распоясавшегося феодала из соседней с Бургундией провинции Шампани, своими постоянными разбойными набегами разорявшего пограничные мелкие города и поместья. Хотя Фридрих обязал заняться этим графа де Монтбарда, тот счел нужным переадресовать приказ своему вассалу — графу д'Арм, кем и был Анри, что было странно по причине того, что Анри имел в своём распоряжении вдвое меньше рыцарей, чем противник. Несмотря на свое недовольство приказом, он не стал возражать, а собрав вассалов в очередной набег разбойника, догнал его в пределах Бургундии и разбил отряд, состоявший из пятнадцати рыцарей и около пятидесяти пеших воинов.

Разоружив грабителей, он отпустил уцелевших вассалов по домам, снабдив их подводами для раненых и погибших, а их раненого сюзерена под стражей отправил в Дижон — ожидать суда Фридриха. Остановившись на перекрестке, Анри отослал посыльного в монастырь с донесением о победе, а сам предложил рыцарям снять доспехи и, поделив добычу, разъехаться по имениям. Наградив отличившихся из своей части добычи и особо выделив четверых лучников, вооруженных тяжёлыми луками со стрелами, пробивавшими броню рыцарских доспехов, он ещё раз поблагодарил воинов за службу, и отряд разделился на перекрёстке, с тем чтобы разъехаться по домам. Попрощавшись и отстав от обоза, Анри в сопровождении друга Генриха, шевалье и своего вассала, налегке, без доспехов, не спеша, продолжал путь домой.

— Ты не в обиде, что я наградил за твоей спиной твоего Жака?

— Ну что ты! Я и сам подумываю, как помочь его семье.

— Жаль, что многие из наших воинов воюют босыми. Но если бы не лучники, мы не обошлись бы без потерь.

— Да… — задумчиво произнес Генрих. — Когда они построились для атаки… когда противник построился, — поправился он, — я начал молиться во спасение.

— Атака лучников оказалась решающей: надо же, в самом начале боя вывести из строя пять рыцарей, причем трое были убиты, я уже не говорю о потерях пешего противника. Остальные видели это, что и решило исход сражения — нашей атаке они не очень долго сопротивлялись.

— Ты мне вот что скажи: как тебе, Анри, пришла мысль изготовить такие мощные луки?

— Знаешь, однажды в какой-то стычке в меня попала стрела; выстрел был очень сильный, стрела пробила латы, но наконечник вошел в броню лишь наполовину, что и спасло меня. Тогда я и подумал использовать в качестве лучников очень сильных воинов, а лучше изготовить луки, с которыми управились бы два или даже три человека.

— Ты думаешь, у Фридриха не будет неприятностей с нашим королем после этого боя?

— Хозяйка в Бургундии больше наша графиня Беатрис, жена Фридриха. Я не думаю, что будут проблемы. Столкновение произошло на нашей территории, свидетелей нападения много, среди них и настоятель монастыря, а это авторитетный свидетель.

— Все-таки мне никак не понять, почему граф де Монтбард решил поручить это дело только нам, тебе, я имею в виду? Проще же было собрать ополчение более значительное, без риска на поражение.

— Мне тоже не дает покоя этот вопрос, но, кажется, я знаю ответ: сюзерен недолюбливает меня, у нас с ним натянутые отношения. Ему не нравится, что Беатрис благоволит мне, учитывая заслуги моих предков; но и она вынуждена с ним считаться после его женитьбы на Лукреции, её родственнице, поэтому, вредя мне, граф ничем не рискует; а наши отношения заметно ухудшились после его свадьбы, и это странно.

— Думаешь, он рассчитывал на наше поражение?

— Моя ли гибель, наше ли поражение — ему выгодно и то и другое.

— Неприятная, однако, ситуация, но говорят, что Лукреция не любит его и близко не подпускает к себе? Она даже в первую брачную ночь ночевала отдельно от него, а потом и вовсе отделила своё жилье от других зданий замка подъёмным мостом.

— Это ничего не значит: граф богат, вассалов у него много — Беатрис вынуждена с ним считаться.

— Ну а как же твоя свадьба с Маргаритой?

— Ты же знаешь, что уже всё готово к ней, и мы намеревались обвенчаться неделю назад, но тут как раз этот поход. Впрочем, венчание было назначено уже давно, но отец Маргариты воспротивился.

— Почему? — удивился Генрих.

— Он всегда относился настороженно к нашему роду и, как истинный бургунд, считал, что его красавица-дочь должна выйти замуж только за бургунда.

— Я слышал, что твой предок был греком, но какое это имеет значение?

— Не для всех это выглядит так, как для тебя.

— А как же это произошло?

— Мой род, по преданию, восходит к ветеранам Александра Македонского, поселившимся в Сирии. Еще двести лет назад у нашей семьи были там земельные владения, но при Василии Болгаробойце, императоре Византии, мусульмане захватили их. Род обеднел, а во время Первого Паломничества к кресту мой дед, тогда еще молодой, оказал какую-то значительную услугу крестоносцам, и в благодарность за это герцог Норманнский просил императора Алексея Комнина отпустить его во Францию. Здесь он был принят королем, и ему был дан титул графа, а пройдя оммаж и инфеодацию, он стал вассалом герцога, однако позднее отец сменил сюзерена.

Он помолчал немного, потом добавил:

— Старый шевалье, отец Маргариты, хотя и был хорошим, верным вассалом, фактически другом моего отца, но, как видишь, не совсем рад, что я буду его зятем; и если бы не упорство Маргариты, это вряд ли случилось бы. А мы обвенчаемся завтра или послезавтра, в общем, скоро.

— Ну что же, буду рад погулять на твоей свадьбе.

Они выехали к берегу реки; обоз был уже далеко, но им незачем было торопиться, а поскольку погода была благодатная, то решили искупаться. Спешились и, раздеваясь, Генрих спросил:

— Перед утром я слышал, как ты стонал во сне. Тебе что-то снилось?

— Сиденье под головой было жестковато, — пошутил Анри, а сам подумал, что даже с таким другом, как Генрих, не хотел бы делиться мыслями о том, что происходит с ним иногда и чего он не может объяснить даже сам себе. Когда это началось, он знал точно, а один такой случай помнил как сейчас. Он сидел за столом, было светло от восковых свечей, что горели кругом, но ему было страшно, было невыносимо страшно в своём состоянии от ощущения невероятного, ощущения невыразимого, пугающего своей бесконечностью, и в то же время от ожидания того, что эта бесконечность вдруг должна кончиться, что приводило в еще больший ужас. Это случалось три раза, и два из них в детском возрасте, после чего из него пытались изгонять дьявола монахи Клерво, но помогли лишь травные настои, приготовленные местной старухой-знахаркой, опекавшей его потом до самой своей смерти. И вот сейчас произошел третий случай, ничем, вроде бы, не вызванный, однако такой же неожиданный; не зная, как объяснить происшедшее ночью, поскольку не в состоянии был объяснить происшедшее с ним ранее, он, как и ранее, просто решил оставить это без ответа.

Плескались беззаботно, как дети, радуясь великолепному дню, распростершему над ними свои объятия, прохладе реки, обнимающей их, солнечному свету, обволакивающему и пронзающему их, они забыли о том мире, где находились: где без беды не бывает счастья.

Не спеша одевшись, сев на коней с намерением не торопясь продолжить свой путь, они вдруг увидели, что навстречу к ним сумасшедшим галопом приближается всадник, в котором Анри разглядел одного из своих слуг; еще не зная, чем вызвано его появление, он почувствовал вдруг, как словно что-то оборвалось внутри и скатилось в пропасть, а в глазах потемнело и стало трудно дышать. Слуга резко осадил лошадь и стоял молча, тяжело дыша.

— Говори! — хрипло приказал Анри.

— Беда, господин! Маргарита повесилась.

Уже понимая, что произошло самое худшее из того, что и предположить было невозможно, Анри вцепился в гриву коня, боясь упасть на землю; наконец, взяв себя в руки, сказал Генриху:

— Поехали быстрее.

Они мчались тем же галопом, каким приближался к ним недавно слуга, отставший теперь, очевидно, загнав лошадь. В голове у него была только одна мысль: «Почему?»

Ехавший рядом Генрих молчал, как молчал и Анри, понимавший, что спрашивать слугу не имело смысла, поскольку тот не мог знать всего, но понимавший также, что дальнейшие известия будут ещё тяжелее.

У ворот замка с недостроенной ещё стеной небольшой группой стояли все вернувшиеся из похода его люди, молча наблюдая за господами. Они въехали в замок с безлюдным двором, подъехали к донжону, внутри которого их встречали испуганные слуги, а перед комнатой Маргариты он встретил плачущую её служанку, упавшую вдруг к его ногам. Невеста лежала в своей постели — аккуратно прибранная, чисто одетая, со сложенными на груди руками, со спокойным, уверенным и таким прекрасным и милым ему лицом. Анри показалось, что она вот-вот откроет глаза и улыбнется навстречу его приходу, но ничего не произошло: веки её не дрогнули, не шевельнулся ни один мускул на лице. У её изголовья сидел, рыдая, её отец, старый уже и немощный шевалье, поднявший голову при появлении Анри, опустившемуся на колени перед постелью невесты. А тот, погладив её белокурые волосы, бесконечно дорогое ему лицо, зарыдал от спазма, тяжело и надолго сдавившего горло, хотел поднять кусок ткани, прикрывшей её шею, но не решился и вдруг встал и взглянул на тестя. Он не спросил ничего, но тот, понимая, о чем он хочет спросить, сказал тихо:

— Право сеньора.

— Что?! — задохнулся Анри. — Ведь мы даже не обвенчались.

Чувствуя, как в нем вскипает ярость, он вышел из комнаты, подозвал служанку:

— Рассказывай, как это случилось.

Та, плача, всхлипывая и сбиваясь, рассказала, что прошлым вечером прискакали слуги графа де Монтбарда с приказом Маргарите прибыть к нему в замок, мотивировав этот приказ правом первой брачной ночи. Очевидно, понимая, что никто не сможет противиться прибывшим, поскольку все воины были в походе, да к тому же такое право было в ходу, Маргарита молча повиновалась приказу и уехала с прибывшими за ней слугами графа. Утром её привезли обратно двое из тех же слуг. Она прошла к себе, а потом позвала меня и попросила приготовить ей воду, чтобы помыться.

— Когда она помылась, то отослала меня, попросив передать вам слова графа, сказанные ей ночью: «Ты будешь моей потому, что это мое право, и ещё потому, что твой жених отнял у меня жену, а я отниму сегодня у него невесту». Хотя меня смутил её приказ, но мне в голову не могло прийти, что она задумала.

Генрих ждал его у донжона вместе с начальником стражи, оставленной Анри в замке на время своего отсутствия.

Оправдываясь, тот говорил, что приехавший отряд был не менее чем из двадцати человек, а при недостроенных стенах замка их сопротивление впятеро превосходящему противнику было бы бесполезным, и Анри отпустил его, приказав собрать во внутреннем дворе всех воинов. После его ухода он сказал Генриху:

— Собери к вечеру всех, кто был с нами в походе, и, пожалуйста, проследи, чтобы сведения о нашем возвращении не дошли до графа.

— Сделаю всё, что надо, но скажи, как же мы возьмем замок графа?

— Я поклялся, что убью его, и я это сделаю, даже если погибну сам. Жду к вечеру всех в том же составе.

Они прошли во внутренний двор, где Генриху подвели коня, и он уехал, а собравшихся воинов Анри распустил по домам со словами:

— Отдыхайте до вечера, а вечером всем быть здесь.

Все разошлись, за исключением стражников, из числа которых он выделил дозор, приказав не пропускать никого по дороге к замку сюзерена. Затем он велел позвать служанку, часто бывавшую с ним в замке и лично знакомую с вагантом и другом Анри Вальтером, служившим сейчас не столько графу, сколько его жене Лукреции. Приказав передать на словах свою просьбу Вальтеру, он настрого запретил ей общаться с кем-либо ещё или кому-нибудь говорить о возвращении отряда и о смерти Маргариты. Раздав эти приказы и вернувшись в донжон, Анри приказал отнести вконец обессилевшего Карла, отца Маргариты, в другую спальню и уложить на постель, а тело Маргариты переложить из спальни в часовню; в ответ на протесты священника, находившегося рядом, заявил, что она жертва насилия, и, следовательно, не самоубийца и не подлежит запрету, на который ссылается святой отец.

Анри не помнил, сколько времени простоял на коленях у тела невесты, а когда очнулся, понял, что наступает вечер.

Поцеловав девушку в лоб, он вышел из донжона во внутренний двор, где уже расположилась большая часть его бойцов, которые должны были прибыть по его зову. Генрих заверил его, что остальные будут с минуты на минуту, а прибывшие приветствовали его сдержанно, не выказывая жалости или сочувствия. Приказав накормить нижних вассалов, он собрал рыцарей в донжоне и за накрытым столом рассказал о беде, его постигшей, и о своём намерении отомстить сюзерену, не надеясь, впрочем, на общую поддержку, о чём он и предупредил напрямую своих подчинённых, давая им право выбора. Однако отказа ни от кого не последовало, больше того, все были возмущены поступком графа де Монтбарда и клялись отомстить за поруганную честь своего сюзерена.

Ужин ещё не окончился, когда прибыли остальные из ожидаемых соратников, а также вернулась из замка графа служанка, посланная туда с поручением к Вальтеру; из её слов следовало, что тот сожалеет о случившемся с Маргаритой и обещает выполнить в точности всё, о чём просил Анри. Пока всё складывалось согласно его плану, и в сумерках вооружённый отряд направился к замку графа, где и оказался перед рассветом, несмотря на то, что ночная дорога отнюдь не легкая, хотя часть ночи и светила луна.

Укрыв отряд в перелеске невдалеке от замка, Анри рассказал рыцарям о своем плане, заключавшемся в том, что несколько бойцов взберутся на стену замка, снимут стражу и на рассвете откроют ворота и опустят мост; а дальнейшие их действия будут зависеть от тех обстоятельств, что будут складываться на месте. Все были согласны с его планом, хотя и прозвучало твердое требование блокировать стражу, находящуюся в замке, и не дать ей возможности вступить в бой, чтобы избежать большого кровопролития. Анри вынужден был согласиться с этим требованием, но со своей стороны заявил, что откроет ворота только с восходом солнца. Он выбрал четверых бойцов, молодых, сильных, приказал оставить какие ни есть доспехи и взять с собой только ножи, а потом снял доспехи сам, передав их оруженосцу.

В предрассветных сумерках подошли они к тому месту, где со стены замка Вальтером была сброшена верёвка, о чём и просил его Анри; увидев её, он мысленно благодарил бога и друга-ваганта, понимая, что вся его надежда на благополучный исход операции основывалась только на его помощи. Они бесшумно переплыли ров с вонючей жидкостью и так же осторожно и медленно, по очереди, взобрались на стену, пользуясь тем, что до ворот было не близко, к тому же в предрассветный час стражу обычно клонит в сон, хотя на стене её не было — никто не ожидал нападения. Босиком, короткими перебежками, прячась и пригибаясь, бойцы Анри по стене приблизились к воротам, сколько было возможно, и незамеченными спустились вниз, где у ворот, сложив оружие, мирно спали стражники, их охранявшие. Солнце уже золотило верхушки башен, когда нападавшие закрыли оглушённых и связанных стражников в башне, откуда не могло быть слышно их голосов, даже если б они и кричали, а затем тихо и аккуратно опустили мост, что было знаком для отряда, находившегося в укрытии. Как только отряд вступил на мост, тут же были открыты ворота, и нападавшие спокойно и без остановок проследовали до внутренней стены, отделявшей донжон от остальной территории замка. Оставалась тревога, что ворота этой стены могут быть закрыты, но Анри понимал напрасность этого беспокойства, так как наполовину уже убедился в помощи Вальтера, и он убедился в этом уже полностью, когда вторые ворота были открыты без особых усилий. Когда отряд вошел на территорию донжона, Анри обратил внимание, что донжон жены графа, Лукреции, окружен рвом, заполненным водой, и что мост к её апартаментам был поднят; это было для него большой новостью, поскольку во время своего последнего посещения этого замка ничего подобного он не видел. Что если граф ночует в доме Лукреции? Однако времени на раздумье не было, и нападавшие, закрыв внутренние ворота, блокировали стражу, располагавшуюся в одном из залов первого этажа донжона, захватив всё оружие, а Анри с частью рыцарей поднялся в спальню графа, надеясь, что тот не в доме Лукреции.

Двери спальни оказались заперты; у хозяина замка были основания не доверять своим слугам, к коим он относился грубо, высокомерно, жестоко наказывая за малейшую провинность, о чём давно было известно по всей округе; говорили даже, что участь их хуже участи рабов. С разбегу два рыцаря ударили плечом в закрытую дверь, но лишь с третьего раза тяжелая дверь нехотя распахнулась, и Анри с друзьями вошли внутрь спальни. Хозяин в ночной рубашке и с мечом в руке стоял около постели, а за раздвинутыми её занавесями сидела, прикрывшись, голая женщина, скрывшаяся после входа рыцарей в дальний угол спальни.

При виде вошедших глаза графа изумлённо округлились. Однако он тотчас же поднял меч, взмахнуть которым, впрочем, не успел, так как Анри выбил его из рук своего сюзерена, а затем, взяв нож, проткнул его ночную рубашку и распорол её по самый подол. Испуганный спросонья обидчик Анри и вовсе обомлел, когда тот приподнял острым ножом повисшие гениталии голого графа; его постепенно начала бить крупная дрожь, и стало слышно, как застучали зубы.

Тело Анри было настолько напряжено, что он уже автоматически был готов вздернуть вверх нож, потянув его на себя, но тут услышал, словно издалека, голос Генриха:

— Не надо, Анри! Не бери на себя этот грех.

— Дайте ему одежду и доспехи, — сказал Анри, взяв себя в руки.

Очевидно решив, что у него есть надежда остаться живым, и несколько придя в себя после пережитого ужаса, де Монтбард сказал, обращаясь к Анри:

— Тебе придётся отвечать перед Фридрихом за этот разбой.

— Сначала ответишь ты передо мной, а Фридрих и графиня тебе уже не помогут.

— У меня есть право сеньора, и я воспользовался этим правом.

— Заткните ему пасть, — отвечал Анри.

Графу помогли одеться и облачиться в доспехи, а затем вывели во двор донжона, где стало ясно, что проснулись обитатели замка, о чем говорили воины, оставшиеся внизу, да и был слышен шум за внутренними воротами.

— Куда вы меня ведете? — спрашивал повеселевший граф.

— Молчать! — отвечали ему сопровождавшие.

Построив воинов с копьями на изготовку, Анри с рыцарями встал впереди отряда, ведя рядом пленного графа, и приказал открыть ворота. Во дворе, перед наружной стеной донжона, уже собралась довольно большая толпа вооруженной челяди, подавшаяся назад при выходе отряда из ворот и освободившая место, достаточное для того, чтобы напавшие на замок заняли круговую оборону. Дворовые графа молча следили за чужаками, не предпринимая пока никаких действий; ничего не предпринимал и граф, очевидно, уверенный в своём избавлении.

— Дайте ему оружие, — приказал Анри.

Графу дали меч и щит.

— У тебя есть право на честный поединок, — продолжал Анри. — Если ты победишь, мои люди уйдут без кровопролития.

— Твои люди уже никуда отсюда не уйдут, — с явным сарказмом заявил сюзерен. — А биться с тобой я не буду, это не входит в мои планы, — и, повернувшись к вооруженной толпе, скомандовал:

— Взять их всех! — и добавил, куражась: — Я подарю тебе покрывало, на котором осталась её кровь.

Толпа слабо колыхнулась, но дальше этого дело не пошло: люди явно не хотели начинать кровопролитие. Видя неповиновение своих вассалов, граф начал свирепеть, осыпая их бранью и угрозами, вслед за которыми последовала новая команда:

— Взять их!

На этот раз толпа задвигалась, ощетинилась копьями, готовясь к атаке, вперед выступили воины в доспехах; становилось ясно, что боя не избежать. Прозвучала ещё одна визгливая команда, и толпа медленно двинулась на окружённый отряд, внутри которого прозвучала команда:

— К бою!

Пользуясь моментом, граф, пятясь задом, медленно отступал под защиту своей челяди, а Анри уже готовился отдать приказ к молниеносному нападению, когда со стороны ворот прозвучал звонкий женский окрик:

— Остановитесь!

Все вдруг замерли; изумленно оглянувшись, Анри увидел Лукрецию, одетую в боевые доспехи, сопровождаемую вагантом Вальтером. Выйдя из ворот, она прошла через боевые порядки отряда Анри и остановилась между противниками, элегантно-грациозная в своем наряде на фоне грубой мужской толпы.

— Ну, прямо Брюнхильда! — осторожно шепнул Анри стоявший рядом Генрих, сравнив Лукрецию с легендарной воительницей.

— Вы граф д'Арм? — спросила она, обращаясь к Анри.

Тот отвечал, хотя имел основания полагать, что она знает его в лицо, поскольку они встречались несколько раз на турнирах и приемах у графини, более того, она одно время очень нравилась ему, но он не решился на близкое знакомство, а потом появилась Маргарита.

— У вас погибла невеста и виноват в этом граф Монтбард?

Анри был удивлён, но вынужден был отвечать утвердительно.

— У вас есть право на честный поединок. Никто не смеет вмешиваться.

Они вместе с Вальтером отошли в сторону, а Анри вышел вперед, ожидая графа, которому ничего не оставалось, как принять вызов и сойтись в схватке с роковым исходом.

Бой продолжался недолго. Граф хитрил, старался быть ближе к своим вассалам; дважды он падал и, видимо, чувствуя, что уступает противнику, начал приходить в отчаяние. Анри давал ему возможность подняться и продолжить бой, но вот тот поднялся во второй раз и, очевидно, в надежде вывести противника из себя и потерять над собой контроль, сказал, издеваясь:

— Знаешь, как она стонала позапрошлой ночью? Как шлюха во время траха.

Анри вздрогнул и вдруг со всей силы ударил противника по голове мечом. Он упал на колени рядом со свалившимся шлемом, а Анри, продолжая обратное движение телом, вторым ударом перерезал ему горло. Тот рухнул, хрипя и захлебываясь кровью, задыхаясь в предсмертной агонии, и наконец затих, оставаясь без движения. Всё было кончено, и все молчали. Анри стоял над трупом, опершись на меч, повторяя про себя: «Я отомстил за тебя, Маргарита!» Ему было всё равно, что произойдёт с ним завтра, но желанного облегчения не было, он понимал, что эта боль останется с ним навсегда.

Подошла Лукреция, сказала громко:

— Я сообщу графине о происшедшем. Отправляйтесь домой и ждите известий! Вас никто не задержит.

Она внимательно посмотрела ему в глаза и ещё раз повторила уже тихо:

— Ждите известий от меня. До свидания!

Затем, обращаясь к своим подданным, приказала:

— Отнесите графа в часовню и разойдитесь!

Отряд покинул замок, и на подъёмном мосту Анри окликнул догонявший его Вальтер:

— Подожди, Анри! Подожди… Нам надо поговорить.

Анри был рад другу, благодарен ему за оказанную услугу и не преминул сказать ему об этом:

— Спасибо тебе за помощь, Вальтер!

— Ну что ты, что ты! Для тебя — всё, что угодно. Между тем прими мои соболезнования — ведь у тебя горе! Однако жизнь есть жизнь, и я должен открыть тебе одну тайну, хотя, кажется, сейчас это не ко времени, но так будет лучше и для тебя, и для всех.

— О чём ты? В чем дело?

— Почему я так говорю? Думаю, ты обдумаешь и сам всё поймешь. В общем, Лукреция любит тебя, любит уже давно, с того времени, когда впервые увидела на турнирах у графини. Она и замуж-то вышла с отчаяния, что ты затевал свадьбу с Маргаритой. Но она чиста, как утренняя роса. Она не подпускала графа и близко к себе.

Изумлённый Анри вспомнил слова Маргариты, переданные ему служанкой.

— Мне кажется, — продолжал Вальтер, — ты понимаешь, что тебе нужно жениться на ней?

— Что?! — только и смог воскликнуть Анри.

— Графиня знает обо всём и, скорее всего, будет настаивать на вашей свадьбе.

— Откуда?! — поражённый Анри плохо понимал, что говорит вагант.

— Как ты думаешь откуда?

— Это ты?! Это ты всё затеял?!

— Успокойся! Успокойся… Не надо быть таким суровым. Жизнь — непредсказуемая штука, а я — не бог, чтобы творить такие чудеса. Не будем лукавить: я доволен таким оборотом дела; но, поверь, мне искренне жаль Маргариту. Я любил её как дочь.

Анри молчал; мысли путались в голове, ему нужно было время, чтобы во всём разобраться, но прямо обвинять Вальтера в смерти Маргариты он не мог, потому что дорожил его дружбой, ценил все услуги, сделанные им для него, и верил ему.

— Да, кстати… Я почти закончил поэму об Александре Македонском. Как-нибудь прочитаю её тебе.

Вальтер похлопал его по плечу, повернулся и исчез за воротами. Анри задумчиво перешёл мост к ждущему его оруженосцу; отряд был уже вдалеке, приходилось догонять его.

 

Виктор снова сидел в кресле в своей маленькой квартире. Исчезло солнечное утро в далёкой Бургундии, исчез отряд рыцарей на пыльной её дороге, однако осталось чувство сопричастности к происшедшей там трагедии; более того, эта трагедия случилась не с кем-нибудь: это он был Анри, это была его жизнь, его боль, его муки. Он не хотел возврата сюда: ему желаннее было остаться там, однако всё было кончено, и приходилось только сожалеть об этом. Подобный прорыв сознания событиями прошлого происходил не впервые, занимая какие-то моменты в его жизни, оставляя, несмотря на это, неизгладимые впечатления, воспоминания абсолютной достоверности происшедшего. Боль в душе несколько ослабла, точнее, она стала спокойнее, глубже, полнее; он поделился ею с Анри, выразив ему своё сочувствие. Это был контакт с прошлым миром, где и представления не имели о его возможности, но, несмотря на то, что такой контакт был односторонним, для Виктора он являлся значимым и более чем ощутимым: это была всё же его жизнь. Теперь он не замкнулся на своём горе, и у него было две беды, которые нужно было пережить, дав время сознанию свыкнуться с новой реальностью, по-новому оценить своё прошлое. Вместе с тем не хотелось чего-либо предпринимать, но чтобы не оставаться в бездействии, нужно было просто забыться. Ясно понимая, какими последствиями это грозит для него, он пошел в магазин и вернулся вскоре с продуктами и водкой. Потом он ходил туда ещё несколько раз, не помня практически ничего, кроме этого, а когда очнулся, очевидно, на пределе запоя, обнаружил рядом с собой в постели женщину с рельефно выделявшимися в предрассветных сумерках упругими грудями, своей формой вместе с сосками напоминавшими шлемы русских витязей, иногда называемых шишаками. Ещё мало понимая, что произошло, он узнал её и успел разглядеть в правой стороне внизу живота шрам, очевидно, от аппендицита. Сознание было не в состоянии ответить, каким образом Инна оказалась в его постели, однако он чувствовал эффект присутствия на осязательном уровне: тело сохраняло память соития, несмотря на то, что разум в ней отказывал. Мутило, хотелось пить, его била крупная дрожь — это было то, что называлось алкогольной абстиненцией, похмельным синдромом; он знал, что этот ад будет продолжаться минимум двое суток, но выбор отсутствовал,  приходилось терпеть и забыть о возможности похмелиться. Освобождая затекшую руку, он пошевелился и тем разбудил Инну, которая, вздохнув глубоко, открыла глаза и взглянула на него, улыбаясь:

— Здравствуй, милый! Как ты себя чувствуешь?

Виктор молчал, растерянно и, очевидно, вымученно стараясь улыбнуться, а она, повернувшись, как может повернуться лишь женщина, потянулась к нему руками, губами — всем телом, и тело его мгновенно ответило тем же, устремившись навстречу.

Было уже довольно поздно, когда, освободившись из его объятий, она сказала:

— Милый! Ты домогаешься меня каждые полчаса, нам надо отдохнуть. Я устала и хочу есть.

Она встала с постели, стройная, восхитительная, совсем не худенькая, надела халатик и прошла на кухню, где хлопала дверью холодильника и звенела посудой. Виктор попытался заснуть, но всё было тщетно: сон не приходил, к мокрому от пота телу прилипала простыня; вся вода, стоявшая в пластиковой бутылке около постели, была выпита, и теперь нужно было пойти на кухню. Кое-как одевшись, он, шатаясь, прошёл туда, где около накрытого стола его встретила Инна, вскинув руки ему на плечи и прильнув всем телом.

— Прости, мне плохо, — попросил он пощады, а она, словно извиняясь, пригласила к столу.

— Всё, всё!.. Давай поедим.

Они сели за стол, она предложила выпить, но Виктор мягко отказался, сославшись на необходимость прервать запой.

— А я выпью: на работу мне завтра, а сегодня у меня чудный праздник, и я буду праздновать его, сколько мне удастся.

Пригубив рюмку с водкой, он поставил её на стол и облизнул губы, не выпив ни капли, а затем попробовал поесть яичницу с ветчиной, но тщетно: его тошнило. Встав из-за стола, вынул из холодильника курицу, предусмотрительно купленную заранее, решив сварить бульон — единственное спасение в его теперешнем состоянии; и хотя Инна запротестовала, пытаясь взять дело в свои руки, он был непреклонен.

— Прости, милая! Не хочу тебя утруждать, я сам справлюсь. Не обращай на меня внимания; мне нужно быть благодарным тебе уже за то, что ты сейчас со мной, когда мне так плохо.

Оставив его в покое, она снова села за стол, продолжая завтрак, но вдруг неожиданно спросила, заставив его вздрогнуть:

— Ты мне ничего не сказал: узнал ли ты что-нибудь о той девушке, с которой встречался здесь когда-то?

Он снова окунулся в тот душевный холод, в каком находился после поездки в село, где когда-то жила Юлия, и от которого несколько отогрелся в последние часы в присутствии Инны.

— Она умерла, — сказал он глухо.

— Прости, пожалуйста, — отвечала девушка расстроенно.

— Она умерла давно, и это произошло по моей вине, но не надо больше: ничего нельзя исправить.

Виктор вернулся в комнату и снова лёг на кровать; спустя некоторое время туда пришла Инна и вела себя сдержанно и ласково, словно пытаясь загладить свою нечаянную вину, но он и не думал её ни в чём обвинять и был благодарен уже за то, что она есть, что она с ним рядом. Как оказалось, это был четвёртый день его запоя; а Инна встретила его прошлым вечером на улице, выходящим из магазина с пластиковым пакетом в руках, и, окликнув, даже растерялась, когда он молча взял её за руку и повёл за собой, но не стала возражать, послушно последовав за ним.

Уже поздно ночью она заснула глубоким сном, которому не мешал даже практически не спавший Виктор, если и закрывавший глаза, то только для того, чтобы через некоторое время, очнувшись, удостовериться, что в тяжелой дреме прошло лишь пять-десять минут бесконечной ночи.

Утром она проснулась, не выспавшаяся, но весёлая и счастливая, торопливо собралась, опаздывая на работу, и быстро ушла, поцеловав его на прощание и взяв с него слово, что он не уедет никуда сегодня из города. Он в своем подавленном состоянии и думать не хотел об отъезде, вынужденный взаперти превозмогать свою болезнь. Время тянулось мучительно долго. Виктор ещё утром выпил остатки куриного бульона, сваренного им вчера, и вновь поставил вариться ту же курицу, в конце концов, съеденную им к вечеру; и сам по себе этот факт несколько его успокаивал. Спал он уже более сносно, хотя часто просыпался и видел сны с непонятными, не связанными с реальной жизнью, но гнетущими и тяжелыми образами — мрачное состояние, усугубляемое постоянными болезненными вспышками воспоминаний о событиях, предшествовавших запою.

Встав рано и преодолев вялость и сумрачное настроение, он, взяв полотенце, отправился по улицам просыпавшегося города на речку с намерением искупаться и отвлечься от гнетущих мыслей, усиленных раскаянием по поводу запоя, обычным его последствием. Солнечное утро, тихое и ласковое, прохлада воды в реке несколько взбодрили его, хотя боль воспоминаний происшедшей трагедии не проходила: как видно, лишь время могло заглушить её. Долго и неторопливо плавая в тихой заводи и лёжа на песчаном берегу, он не ожидал, что Инна появится здесь, а она, скинув на ходу лёгкий сарафан, опустилась около него на колени и поцеловала его, а затем с разбегу бросилась в воду, чтобы потом, радостно смеясь, звать к себе. Поскольку Виктор не спешил на её зов, она, шумно плескаясь, обрызгала его с ног до головы так, что теперь не было уже разницы: быть в воде или вне её. Он отдался её веселью, позволив увлечь себя радостной, шутливой и беззаботной забавой, и эта игра настолько увлекла его, что, уже теряя самообладание, он вынужден был всё же взять себя в руки, прервав затянувшийся поцелуй. Они стояли по грудь в воде, тесно прижавшись друг к другу, и Виктор мягко отстранился, заметив при этом:

— На нас обращают внимание.

— Ну и пусть, — беззаботно отвечала Инна.

— Я не думаю, что тебе это нужно. Давай отдохнем.

Они вышли на берег и устроились на теплом песчаном берегу, а Инна, несколько посерьёзнев, сказала просто, без сожаления и упрёка в голосе:

— Я ведь не питала никаких иллюзий относительно наших отношений: ты мне просто нравишься. Ты женат, у тебя дети, а мне всё же хорошо с тобой, и я знаю, что нужна тебе сейчас; и пусть мне будет потом плохо, но эти дни, эти часы, минуты — мои. Вчера все мои сослуживцы меня спрашивали, отчего я такая счастливая, а сегодня утром мама, посмотрев на меня, воскликнула: «Да ты влюбилась!» — и заплакала.

Она помолчала немного, потом сказала:

— Расскажи мне о себе, о своей семье, пожалуйста.

Виктор никогда и никому не рассказывал о своей жизни, ни с кем не делился своими горестями и заботами, своими радостями, пряча все проблемы в своей душе, не считая возможным посвятить в свои переживания кого бы то ни было. Но Инне он не мог отказать в её просьбе: сейчас она была ему самым близким после детей человеком.

Рассказывая, он словно со стороны рассматривал своё прошлое, выглядевшее для него несколько отстраненно в пересказе, почкольку все воспоминания были выделены из сугубо личного эмоционального фона, частью не фиксированного словесно.

Он уже больше полугода работал в Тюменской области на строительстве газопроводов, когда приехала Вера после окончания медицинского училища; они поженились, и он свыкся с мыслью, что навсегда потерял Юлю. Первое время они жили в вагон-городке, состоящем из вагончиков, называемых «балками», перевозимых по необходимости с места на место, что было обусловлено спецификой работы строителей газопроводов. Виктору повезло, поскольку он постоянно работал на одном и том же участке довольно продолжительное время, изредка выезжая в командировки.

Жили они с Верой достаточно дружно, через год у них родилась дочь, и после её рождения им дали однокомнатную квартиру, а ещё через два года родился сын, и они переехали в трёхкомнатную. С рождением детей Виктор почти забыл о собственном досуге, занятый их воспитанием, как и Вера, работавшая в городской поликлинике, когда не была в отпуске по уходу за детьми. Это сближало их, делая совместную жизнь достаточно благополучной.

Дети, между тем, подрастали,  у Виктора появлялось все больше и больше свободного времени, а его нужно было чем-то заполнить. Ранее он бросил институт, посчитав учебу в нем ненужной, потому что верил в официальную версию о гегемонии рабочего класса как передовой силы общественного развития, потому что зарплата его была практически не меньше зарплаты начальника участка, на котором он работал. И это свободное время он решил использовать для того, чтобы понять причину своей болезни, тех приступов, что время от времени случались с ним после эмоциональных перегрузок, большей частью усугубляя их. Ему просто необходимо было узнать, почему он так явственно видит некоторые эпизоды прошлого, словно то, что происходит в этих видениях, происходит с ним, морально убивая его, потому что ситуации виденного бывали большей частью экстремальными. Он замечал, что рано начал седеть, и седеет всё больше и больше, больше, не по возрасту.

Однажды он в каком-то журнале прочитал статью, где говорилось, что пространство может хранить информацию о событиях, в нём происходящих, но считывать её проблематично из-за того, что оно расширяется, как расширяется Вселенная, и хранящаяся в нём информация словно разжижается, становясь всё менее доступной. Не задумываясь над тем, откуда у него взялась способность считывать эту информацию, он решил проверить, возможен ли вариант сжатия Вселенной в настоящее время.

Рассказывая об этом, Виктор заметил весёлые огоньки в глазах Инны и спросил, интересно ли ей то, о чём он говорит, не желая выглядеть смешным в её глазах.

— Что ты, что ты! Пожалуйста, продолжай! Мне безумно интересно — ведь я кончала физмат.

Успокоившись, он продолжал рассказ о том, как перевернул местную библиотеку в поисках литературы по космологии, по теории относительности, по существовавшим ранее и популярным в своё время картинам мироздания и их творцам, а затем и литературу по землеведению и геологии в надежде отыскать какие-либо факты, указывающие на то, что Вселенная, возможно, сжимается. Прочитав то, что было в городской библиотеке, он долгое время пользовался межбиблиотечным абонементом, выписывая книги из разных городов страны, и ему охотно предоставляли эту услугу, поскольку о компьютерах тогда только мечтали. В конце концов, он на месяц поехал в Москву в научно-техническую библиотеку, а затем в библиотеку Ленинградского геологического института, где пересмотрел массу книг по интересующей теме и написал две работы: одну по материалам геологии, доказывая возможность инверсии Вселенной, то есть перехода её от расширения к сжатию, а другую с изложением самой гипотезы инверсии. Первую он отправил в геологический, а вторую в астрономический журнал и вскоре получил ответ от известного ученого, специалиста в палеомагнитологии, члена-корреспондента Академии наук, в котором говорилось о добротности работы, но что современные данные науки не позволяют так однозначно трактовать приведённые в работе факты и поэтому её нельзя печатать в этом журнале, но при соответствующей доработке можно опубликовать в научно-популярном издании. Позднее пришел ответ и из астрономического журнала с отказом в публикации, где ссылались на отсутствие сопроводительных документов. Он не расстроился из-за этих отказов, уверенный в своей правоте, а также удовлетворив интерес к такого рода работе, понимая, что добиться успеха здесь можно только потратив всю свою жизнь для этой цели, а также начиная понимать, что причина его болезни кроется в нём самом, в его больной психике, в способности воспроизводить память предков, пусть даже с помощью того самого пространства-времени.

— Подожди, подожди… — остановила его Инна и тут же извинилась за импульсивность. — Прости, пожалуйста. Но ведь есть же «красное смещение», и совсем не решён вопрос о геометрии Вселенной, её кривизне.

— Всё верно. Но инверсия произошла сравнительно недавно, а «красное смещение» ещё долго — миллиарды лет — будет наблюдаться в небе, постепенно сменяясь «фиолетовым» в близких к нашей галактике областях, хотя уже сейчас некоторые объекты его обнаруживают. И вот в этих областях кривизна пространства-времени отрицательна, то есть соответствует геометрии Лобачевского, а в остальной наблюдаемой части Вселенной положительна, тождественна геометрии Римана. Постепенно расширяясь, со временем «фиолетовое смещение» вытеснит «красное», и в этот момент всё пространство-время вплоть до «большого треска» останется положительной кривизны.

Он замолчал, ожидая, что скажет собеседница, а та, помедлив, произнесла словно в раздумье:

— Я не могу судить, насколько грамотно то, что ты мне рассказал, но, очевидно, тебе надо было быть научным работником.

— Безусловно, во всём этом можно усмотреть клинический случай, но у меня была причина этим заниматься, поскольку приступы, когда моя память пополнялась чужой памятью из прошлого, не прекращались, а приобретённые воспоминания не радовали своим благополучием.

Он молчал в раздумье, а Инна курила, ожидая продолжения рассказа, но, не выдержав, попросила, словно умоляя:

— А дальше?!

Свободное время появилось не только у него, но и у Веры, а он к тому же стал чаще ездить в командировки, что обернулось неожиданной для него бедой: ему, вернувшемуся после продолжительного отсутствия домой, Вера сказала, что уходит из семьи, что и сделала в тот же день. Он воспринял эту трагедию как заслуженное наказание за предательство в отношении Юли, но терпеть обиду всё же было тяжело, несмотря на то что заботы о детях требовали теперь вдвое больше сил и времени: пришлось даже сменить место работы. Вера отсутствовала несколько месяцев, а когда вновь появилась в доме, Виктор выставил её вещи за порог квартиры, за руку вывел её туда же и закрыл дверь.

Неизвестно сейчас: ушла бы она или просила бы простить её, так как дети, крича и плача, оттеснили его от двери и впустили мать. Он понял, что выбора у него нет, и нужно будет смириться со случившимся ради детей, переступив через себя, позволив то, что, вполне возможно, позволит затем снова. Он начал пить; запои случались всё чаще и чаще, но, к счастью, на работе его ценили и сквозь пальцы смотрели на болезнь, тяжело переносимую им. Но он справился и с ней, когда дети пошли в школу и стало необходимо заниматься с ними, уча их работать самостоятельно, приучая к усидчивости; они и сейчас ещё часто просят его помощи, хотя дочь в этом году закончила школу. Отношения же его с женой эти годы были достаточно доброжелательными до недавнего времени, когда однажды она вновь не ночевала дома. Виктор в тот же день взял отпуск, попрощался с детьми и уехал из города, обещав детям вернуться через две недели, не опасаясь за них: дочь сдала экзамены в школе с золотой медалью, а сын, которому осталось учиться еще год, уже хорошо знает, что хочет в жизни.

Он замолчал, вспоминая о пережитом, тяжёлые впечатления от событий последних дней наряду с воспоминаниями переполняли его, и он вдруг вспомнил слова из древней легенды: «Скажи мне, друг мой, скажи мне, друг мой, скажи мне закон Земли, который ты знаешь». — «Не скажу я, друг мой, не скажу я. Если б сказал я закон Земли, сел бы ты тогда и заплакал».

Он пробыл в Ильинске ещё два дня, заполненных общением с Инной, а утром на третий день она сказала:

— Мне жаль, что ты уезжаешь, но я всё равно счастлива, что встретила тебя, что у меня была эта восхитительная неделя, а кроме того, остаётся надежда на новую встречу.

Попрощавшись с Инной, Виктор пошёл на автостанцию, решив поехать к матери на автобусе, узнав ещё прошлый раз, что между этими соседними районами он теперь ходит регулярно, хотя и всего три раза в неделю. Многие пассажиры покупали билеты, очевидно, заранее, поэтому и билет ему достался с одним из самых последних мест в салоне маленького «ПАЗика», там, где обычно бывает место кондуктора, но и это его вполне устраивало, так как ехать было недолго, да и гнетущее состояние, в каком он находился последнее время, несколько освободило его.

У входа в здание автостанции на раскладных стульчиках, на деревянных ящиках из-под пива сидели пожилые женщины, продавая молодую зелень с огорода, семечки и лесную землянику, крупную и спелую, настолько соблазнительную, что Виктор не смог отказать себе в том, чтобы купить объемистый бумажный пакет душистых ягод, дышать ароматом которых было даже приятнее, чем есть их, а есть их было не вполне удобно, так как они сминались под пальцами, отчего пальцы и ладони стали красными. Ему пришлось идти в буфет, находившийся внутри здания, и смущённо просить ложку у доброжелательной продавщицы.

Съев наконец землянику, Виктор взял бутылку минеральной воды и, найдя укромное место во дворе автостанции, тщательно вымыл руки и умылся; к тому времени, как объявили посадку на автобус, он уже успел справиться с этим забавным замешательством.

На сиденьях около задней двери автобуса, расположенных как бы по периметру площадки у входа, заставленной рюкзаками, разместились пассажиры, среди которых было несколько подростков, занятых собой, супружеская пара людей уже в годах и двое мужчин лет тридцати; один из них, живой и общительный, по его словам, был печником и создавалось впечатление, что он гордится своей профессией.

Про другого, спокойного и немногословного, Виктор ничего не смог узнать за всё время поездки, как, впрочем, и про мужскую половину супружеской пары, ведшего себя тихо и неприметно, в отличие от своей жены, энергичной, говорливой; вскоре стало известно, что их родственники живут в этих местах, а сама она работает в областном краеведческом музее. Перекинувшись несколькими незначительными фразами со своими соседями, Виктор, стараясь сделать это незаметно, перестал участвовать в беседе: ему уже порядком надоели все эти разговоры о ваучерах, о разного рода компаниях, об «МММ», о «Хоперинвест» и тому подобное — весь этот обыденный трёп повторял то, что было сказано вчера по телевизору. Не вникая в суть того, что поневоле приходилось слушать, он наблюдал за природой тех мест, где они проезжали; мест, близких к реке, где он путешествовал в своё время на теплоходе, таких замечательных, особенно в осеннее время. Он и не вмешался бы в этот разговор, если бы женщина не обратилась к нему с вопросом:

— Скажите, вы ведь тоже считаете, что капитализму нет альтернативы?

Наверное, Виктор сказал бы что-нибудь невнятное, но его так раздражали эти штампы, бывшие в повседневном общении окружающих, что он решил ответить так, как думает.

— Как я понял, вы работаете в краеведческом музее и, очевидно, у вас соответствующее образование, связанное с историей?

— Да, образование у меня археологическое. А что?

— Как вы считаете: каково направление прогресса в человеческом обществе?

— Что вы имеете в виду? — она казалась несколько растерянной.

— Хорошо! Давайте проще… Давайте вспомним, что мы знаем про рабовладельческий строй. Вот раб и рабовладелец… У одного абсолютное отсутствие свободы и прав по отношению к другому, у другого полная свобода и абсолютные права по отношению к первому. Далее — феодальный строй…

— Зачем вы рассказываете нам о том, что изучают в начальной школе? — насмешливо спросил печник.

— Я тоже думаю, что тут не нужно специальное историческое образование, — поддержала его дама.

— Простите, отвечаю, как могу. Но продолжим… Соотношение прав и свобод между людьми при феодальном строе уже иное. Даже в России до определённого времени существовала возможность для крепостных крестьян менять помещика. Вспомните Юрьев день.

— Однако его отменили потом, и всё стало хуже рабства.

— Пусть так, но и крепостной строй в России тоже в конце концов отменили, а в Европе феодализм всё же был лучше рабства. В общем, отношения между господами и подданными менялись и менялись в лучшую сторону. Ну, а затем настало время капиталистических отношений, таких отношений, где уже не было личной зависимости, а была зависимость только материальная. И эта материальная зависимость обусловлена частной собственностью на ... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10


18 сентября 2015

1 лайки
0 рекомендуют

Понравилось произведение? Расскажи друзьям!

Последние отзывы и рецензии на
«Пятицарствие Авесты»

Нет отзывов и рецензий
Хотите стать первым?


Просмотр всех рецензий и отзывов (0) | Добавить свою рецензию

Добавить закладку | Просмотр закладок | Добавить на полку

Вернуться назад








© 2014-2019 Сайт, где можно почитать прозу 18+
Правила пользования сайтом :: Договор с сайтом
Рейтинг@Mail.ru Частный вебмастерЧастный вебмастер