Обуздать стерву

       Польша митинговала, «Солидарность» набирала силу, было введено военное положение. Меня вызвал шеф Виктор Ильич Яроцкий и сказал, что звонили из ЦК КПСС и велели поставить радиостанцию «Свободная Европа» (польское вещание) на прослушку. Это было необычное задание, поскольку «подрывными голосами» типа Радио «Свобода» нам заниматься запрещали, они находились под присмотром Комитета государственной безопасности. В СССР были четко прописаны правила на каждый случай жизни. Если они нарушались, значит речь шла о серьезной угрозе существованию системы.

       Я тогда отвечал за переводы и переводчиков в отделе оперативной информации, а польского языка нам по штату не полагалось. Главный редактор Службы мониторинга, конечно, был в курсе, но самостоятельность подчиненных в нем вызывала раздражение. Поэтому я сделал вид, что не способен решить проблему, и задал сакраментальный вопрос: что делать?

       – Звони в польский отдел и требуй переводчика от имени ЦК, – ответил Яроцкий.

       – Я там никого не знаю, – пожаловался я в рамках известного ритуала «ты – начальник, я – дурак».

       – Возьми справочник и узнаешь, – посоветовал Виктор Ильич. – Открой страницу на польском отделе и набери номер Сигана Леонида Сергеевича.

       – Ваш звонок прозвучал бы более авторитетно, – польстил я шефу.

       – Я бы позвонил, но мы с 1949 года не разговариваем, – признался Яроцкий. – И не вздумай называть Леню Лейзером, – предупредил он.

       – Не буду, – обещал я. Значение слова «Лейзер» мне не было известно.

      Заинтригованный, я вернулся от главреда к себе и раскрыл телефонный справочник на нужной странице. Под должностью «заведующий» прочитал: «Сиган Лейзор Шулимович, в скобках (Леонид Сергеевич)» – и набрал четырехзначный номер.

       – Здравствуйте, Леонид Сергеевич.

       – Здраствуйте. Кто это?

       – Один из заместителей Яроцкого, – прибавил я себе весу.

       – А разве у него есть заместители?

        – Почему же нет? – немного удивился я.

        – А я думал, всех уже расстреляли.

       – Леонид Сергеевич, я по серьезному делу.

       – Как вас зовут?

       – Михаил… Михаил Олегович.

       – Так вот, Михаил Олегович, сейчас на повестке дня одно серьезное дело: независимость Польши.

       – Я как раз по этому поводу.

       – Тогда слушаю вас внимательно.

       Я изложил суть распоряжения сверху. Он пожаловался на то, что сотрудники заняты под завязку, что взрывоопасная ситуация увеличила нагрузку, что есть лишь тяжелейший вариант, на который совесть ему не позволяет пойти.

       – Давайте самый тяжелый, – вздохнул я, памятуя о том, что приказы начальства все равно придется выполнять.

       – Вы не понимаете, чего просите. Речь идет о совсем, простите меня, необъезженной кобыле, которая находится в постоянной конфронтации с нашим коллективом, которая, не поверите, меня матюгами обкладывает.

       – Но язык-то она знает?

       – Почему ей не знать, родилась в Польше.

       – Тогда присылайте, – расхрабрился я.

       – Я вас серьезнейшим образом предупредил…

       У «необъезженной кобылы» – высокой сутуловатой девицы лет двадцати семи – было имя Нина, а фамилия Федорова. Мы разговаривали с ней в моем кабинете без свидетелей.

       – Вы в каком чине? – грубым тоном поинтересовалась она.

       – Ни в каком.

       – Но здесь же территория КГБ – охрана при входе, пропуска, узкий коридор, толстые двери?

       За моей спиной было пять лет работы в контрпропаганде, одно из главных правил которой: не оправдываться.

       – Допустим, – примирительным тоном произнес я.

       – Тогда звоните сейчас при мне Андропову и заявите ему, что я отказываюсь работать на органы, не имею ни малейшего желания предавать Польшу и всячески желаю ей избавиться от коммунистического ига.

       Ее трясло от негодования и собственной храбрости.

       – Младший офицер не может звонить генералу, – я постарался быть предельно правдоподобным. – В этом кабинете нет правительственного аппарата связи, а по обычному телефону туда нельзя дозвониться.

       – Я могу написать заявление.

       – А я могу его передать только в Первый отдел. И что дальше?

       – И что дальше? – Нина немного поумерила пыл.

       – А дальше – ничего. Они не посмеют дать ход вашему заявлению, потому что сами тут же вылетят с работы.

       – Что же они могут предпринять? – я увидел в ее глазах некоторые признаки недоумения.

       – Они станут вас уговаривать, предложат вам повысить зарплату.

       – Как мерзко, – ее даже передернуло. – Но должен же быть какой-то выход?

       – А выход один – делать честно и принципиально свое дело.

       – Вы издеваетесь?

       – Ни чуть.

       Она задумалась.

       – Мне нужны убедительные доказательства, – ей хотелось быть твердой.

       – Пожалуйста. Вы слушали когда-нибудь «Свободную Европу»?

       – Каждый день слушаю.

       – Зачем?

       – Чтобы узнать правду.

       – Вот и хорошо. Какой предпочитаете сеанс?

       – Если это вас лично интересует?

       – Меня это лично интересует.

       – С восьми и до девяти вечера.

       – Я сегодня дам команду записать этот сеанс на пленку. Завтра вы придете сюда, я вам предоставлю помещение и аппаратуру. Вы переведете самые правдивые и убедительные, на ваш взгляд, моменты передачи и зафиксируете их на бумаге.

       – А потом?

       – Вы согласны?

       – Перевести то, что я считаю нужным?

       – Совершенно точно.

       – Давайте попробуем…

       Она напечатала четыре страницы текста с призывом Валенсы отменить военное положение и упразднить ПОРП (Польскую объединенную рабочую парию), с информацией о масштабах убийств и задержаний польской оппозиции, с гневным осуждением вмешательства СССР в дела Польши и так далее.

       Я подредактировал и подсократил текст под тщательным присмотром Нины Федоровой. Она подтвердила, что ни одна мысль из того, что она перевела, мною не искажена. Я, со своей стороны, обещал ей, что завтра без единого изменения данный фрагмент будет включен в бюллетень «Польское приложение». Оно выходило под грифом «секретно».

       – А как я об этом узнаю? – с недоверием спросила она.

       – Я вам покажу оригинал сборника.

       – И потом отправите его в «молотилку»?

       У дубовой двери в редакцию (с нашей стороны коридора) стояли два молотильных устройства, которые перерабатывали бумагу в «лапшу» так, чтобы потом ничего нельзя было прочитать. Все следы нашей деятельности уничтожались таким надежным способом, а «лапшу» в мешках уносили на помойку во внутренний двор Радиодома на Пятницкой.

       – Материал я отправлю в типографию. Мы можем с вами спуститься туда и проконтролировать формирование тиража, затем подняться в Первый отдел и посмотреть, как сборники запечатывают в специальные конверты для отправки адресатам…

       Так мы и сделали. На следующий день Нина приоделась, подрумянилась, перестала сутулиться. Она была почти счастлива, когда мы с «задания» вернулись в Главную редакцию мониторинга. Повстречавшийся нам в коридоре Дмитрий Киселев, которому она вдруг мило улыбнулась, просто был ошарашен. Он тогда работал переводчиком с норвежского и собирался перейти к Сигану обозревателем. «Фактор Федоровой», возможно, до того дня отрицательно влиял на данный процесс.

       – Как ты обуздал эту стерву? – спросил он меня, когда мы остались одни…

       Дело было не во мне, дело было в том уникальном участке, на который меня поставила судьба.

05.06.2018 – 15.03.2019

 Михаил Кедровский