Дворянский сын

- В школе же сосредоточься на овладении письмом, которому я тебя не учил, чтобы не сбить тебе руку неправильным обучением. Арифметике я тебя буду учить и дальше и не хуже вашего учителя. Хорошо писать ты должен научиться на уроках чистописания, а грамотно писать обучишься на уроках русского языка. Обучишься письму и мы с тобой будем заниматься немецким языком, что пригодится тебе в последующем учении в гимназии или училище, - закончил отец.

Тем временем Фрося собрала на веранде праздничный обед по случаю начала Ваниного учения в школе. К обеду вышла и мать – Пелагея Ивановна, почувствовавшая себя лучше в этот погожий осенний день. Отец выпил рюмку-другую водки, мать откушала вишнёвой наливки, стопку которой приняла и Фрося, отчего раскраснелась и похорошела так, что Пётр Фролович, выпив рюмку и взглянув на Фросю крякнул и вытер усы, подкрутив их вверх, как бывало на офицерских собраниях в пору службы воинской в артиллерийском полку.

Мать вскоре ушла, сославшись на усталость. Ваня пошёл в комнату и начал разбирать свой ранец. Поскольку учебники и книги не пригодились, он выложил их и положил взамен книгу, что читал дома, чтобы показать соседу Савве и учителю для одобрения. Закончив дела, он поспешил в уборную, ибо терпеть нужду дальше не было сил.

 Возвращаясь из уборной, он услышал тихие стоны, доносившиеся из дровяного сарая, где на лето Фрося устроила себе постель. Ваня отыскал в доске сарая щёлку от выпавшего сучка и заглянул внутрь одним глазом. Фрося лежала навзничь на своей постели с обнажёнными ногами, а на ней был его отец, который мял Фросю и двигался, как будто хотел вдавить Фросю в старую перину, служившую ей постелью. Фрося издавала тихие стоны, но без страха и боли и с улыбкой на раскрасневшемся лице, едва видимом из-под головы отца. Вдруг она слабо вскрикнула и, обхватив отца  руками, вскинула ноги вверх и дернувшись несколько раз затихла, как и отец, переставший двигаться. Они полежали немного молча, потом отец поцеловал Фросю прямо в губы и сполз на постели к стенке сарая, подтягивая портки.

Ваня уже знал достаточно от своих друзей о забавах взрослых и знал, как это называется плохим словом, которое нельзя произносить вслух при взрослых людях, но впервые видел так наяву близость между мужчиной и женщиной, от которой рождаются дети, и увиденное неприятно поразило мальчика. Но почему отец занимается этим с Фросей без разрешения матери, недоумевал Ваня, отходя от сарая и потихоньку пробираясь в дом, чтобы те, в сарае, не услышали его шагов, и отец не уличил его в подглядывании.

Впрочем, рассудил Ваня, мать болеет, это дело взрослых и не след ему вмешиваться к ним с вопросами. Вернувшись в комнату, он быстро переоделся в привычную рубаху, но одел еще и портки, потому что вечером становилось прохладно. Обул он и старые ботинки, которые еле-еле налезли ему на выросшие за лето ноги и так выбежал во двор, намереваясь сбегать в деревню к приятелям и рассказать им о школе. Федю и Егорку их отцы решили не отдавать в этот год в школу: может на следующий год, а может и никогда.

Во дворе Фрося, как ни в чём не бывало, хлопотала за ужин, а Пётр Фролович сидел на веранде, пил чай и читал старую газету. Как будто не он только что мял Фросю и кряхтел над ней, словно нёс что-то тяжёлое.

- Ты куда это Ванюшка собрался, - ласково спросил отец, отложив газету в сторону и прихлёбывая горячий чай.

- Сбегаю в деревню, рассказать ребятам о школе, - буркнул Ваня, поражаясь лукавству отца и Фроси.

- Это можно, - разрешил отец, - школой и учёбой можно похвалиться, греха и гордыни в этом нет.

Получив разрешение, Ваня побежал в село на ближнюю улицу, где проживали его друзья. Стадо коров и бычков возвращалось с выпаса: там еще оставалась зелёная травка и коровы с полным выменем сами расходились по дворам, протяжно мычали, завидев хозяйку, чтобы она быстрее подоила их, освободив от молока, накопившегося за целый день. Летом хозяйки выходили на выпас и днём выдаивали коров, а сейчас, осенью, коровы доились дважды: утром и вечером.

Ваня встретил друзей на улице. Они тоже возвращались с гумна, где помогали взрослым в обмолоте пшеницы. Дети приносили снопы пшеницы из овина, развязывали их, отрезали колосья и расстилали рядом на утрамбованной земле гумна, а взрослые цепами били по колосьям, освобождая их от зёрен. Потом пустые колосья убирались, зерно вместе с половой веничками сметалось к краю, ссыпалось в мешок и дальше дело повторялось. Веять зерно от половы будут позже, когда появится нужный ветерок. И такая работа на гумне будет продолжаться до самой зимы. Всё это Ваня видел два дня назад, когда прибегал на гумно. Ваня рассказал им о первом дне учёбы, что друзья встретили вполне равнодушно.

- Мне отец сказал, что грамота мужику ни к чему, - по-взрослому ответил Федя. - Считать денежку мелкую мы уже умеем, псалтырь читает дьячок в церкви, а прочие книжки – это забава для барчуков, как ты.

- Вот и неправда твоя, - обиделся Ваня, нам учитель говорил, что неграмотный человек, как воин без оружия, его любой враг может побить или обмануть, а грамотный человек этого не позволит.

-Ладно вам ссориться, - примирительно сказал Егорка, - мне отец обещался на следующий год в церковно-приходскую школу отдать – там грамоте обучат и петь буду в церкви на воскресных службах. Завтра еще поколотим зерна, чтобы было что веять и молоть в жерновах. Отец сказал, что урожай ржи и пшеницы ноне хороший и должно хватить для оплаты аренды и нам на пропитание до новины в будущем году, а послезавтра мы с мамкой и сёстрами собираемся в лес по грибы – говорят рыжики и грузди появились, так надо их насобирать для засолки на зиму. Варёная картошка с груздями очень вкусна получается. Пойдём, Ваня, с нами.

- Не могу,  мне теперь в школу надо каждый день ходить, - огорчился Ваня.

- Так ты не ходи, авось не заметят, что тебя нет, - посоветовал Егорка.

- Нет, Егорка, учитель может сказать отцу, когда он будет учительствовать в церковной школе по арифметике, школы же рядом,  я не хочу огорчать отца, а обманывать и вовсе нехорошо.

- Ладно, в воскресенье, после обедни, все вместе сходим в лес, если дождя не будет, авось грибы ещё останутся и для нас, - успокоил товарищей Федя. На том и порешили. Друзья еще сбегали на речку, побросали камешки с берега в холодную уже воду и разошлись по домам – осенний день стал уже заметно короче и начало смеркаться.

В воскресенье друзьям удалось побродить по лесу в поисках грибов. Два дня назад ночью прошёл дождик, еще по-летнему тёплый и грибы народились, как на подбор: крепкие грузди приподнимали шляпками землю и по бугоркам этой земли можно было собрать в кузов всю семейку. Рыжики, с пятак размером, устилали хвою под соснами и ребята острой щепочкой, взятой из дома вместо ножа, подрезали ножку, торопясь побыстрее набрать полный кузовок.

Лес после дождя уже просох, светило осеннее солнце, в небе тянулись клинья птиц, улетающих на юг, что сулило скорое наступление холодов. Высоко - высоко пролетела стая лебедей, печальным курлыканьем извещая всех на земле, что они покидают родные края, чтобы переждать в чужих, но тёплых землях зимнюю стужу и вновь возвратиться сюда весной для продолжения жизни своей стаи. Ваня читал в книге, что эти перелётные птицы заводят гнёзда и выводят птенцов лишь здесь, на родине, а там, на чужбине только зимуют в  ожидании прихода весны здесь.

 В лесу было тихо, тепло и светло. Часть берез и осин уже скинули листву, оголился кустарник и лес стал чистым и прозрачным. В чистом и прозрачном воздухе осени виделись далеко окрест поля, оголившиеся после жатвы, прозрачные берёзовые рощицы, а за ними, если смотреть с пригорков на опушке, виднелась ближняя деревенька и рядом с ней, но поодаль, местечко, где проживали инородцы с чёрными бородами и висячими косичками у мужчин, завидев которых мужики плевались и чертыхались. Но сейчас никого из людей ни поблизости, ни вдали не виделось и мальчикам казалось, что они одни в лесу на всем белом свете.

Вдруг в селе зазвенел переливами церковный колокол, зовущий людей к воскресной вечерне, и мальчики  с полными кузовами грибов заспешили домой, чтобы засветло обрадовать домашних удачным лесным сбором.

Ваня хотел было отдать свой кузов с грибами Феде, но тот отказался: мол, отнеси домой и ваша Фрося засолит грибы в бочонке из-под масла.

На развилке дорог друзья разошлись, а на следующий день начались дожди холодные и с ветрами, и погожих дней больше не было до самых холодов и снега.

                                                 IV

В дожди и непогоду Ваня ходил лишь в школу, укрывшись от дождя куском парусины, чтобы не промокнуть насквозь. В школе уроки шли своим чередом. Младшие учили буквы, складывали их в слога и на уроках слышалось постоянное тихое бормотание малышей, старательно учившихся грамоте.

 Ваня грамотой владел и потому учитель частенько поручал ему учить сверстников чтению, что Ваня делал охотно и прилежно. Взамен ему разрешалось читать не азбуку и букварь, а книгу, принесённую из дома. Этих книг для детей в усадьбе было достаточно – они остались от учёбы старших детей Петра Фроловича и весьма кстати пригодились теперь его младшему сыну. Иногда Ваня читал младшим ученикам небольшой рассказ или русскую сказку, чтобы они понимали, как это хорошо уметь читать.

Сложнее было с уроками чистописания. Отец не стал учить Ваню письму, чтобы не испортить ему почерк неумелой учёбой и потому Ваня занимался письмом вместе с остальными, старательно выводя в тетради сначала палочки и нолики, потом буковки раздельно и соединяя их между собой в слоги, вырабатывая почерк письма.

 Буквы почему-то выходили у него ровные, но с наклоном влево, а учитель учил писать с наклоном вправо. Как Ваня не старался, но наклон букв вправо у него не получался, даже если он и поворачивал тетрадь на столе влево - буквы все равно тоже наклонялись влево. Так у Вани на всю жизнь и закрепилось письмо: буквы ровные, будто чеканные, но с наклоном влево.

На переменах ребята грудились в коридоре, поскольку, во двор на постоянный осенний дождь выбегали лишь по нужде в уборную, что находилась в дальнем углу двора: пробежать туда надо было быстро, но и не поскользнуться на мокрых досках настеленных прямо на землю, чтобы не носить грязь в школу.

Утром, придя в школу, ученики мыли свою обувь в большом ушате с водой, стоявшем у крыльца. Многие ученики, даже в дождь, ходили в школу в лаптях, и потому лишь вытирали лапти пучками старой травы во дворе, а на крыльце снимали лапти, отжимали промокшие онучи, вновь наматывали их на ноги, одевали лапти и так и сидели с мокрыми ногами все уроки, благо, что в школе было тепло и сухо.

Старшие ученики на перемене жевали хлеб, принесённый из дома, или играли в биту – это когда считалкой избирался водила, он становился спиной к ребятам и выставлял левую ладонь под правую мышку, а остальные становились позади в кружок и кто-то из них бил своей ладонью по этой ладони водилы, который после удара, порой весьма чувствительного, быстро поворачивался и должен был угадать, кто его ударил. Если угадывал, то тот становился водилой, а если нет, то игра продолжалась до угадывания.

Первогодки из крестьян, числом семь, обычно толпились в углу коридора, сосали ржаные сухари или жевали сушёную морковь-парёнки, запечённую в русской печи и подсушенную до состояния сухаря. Если эту паренку долго сосать, слегка пожёвывая, то она размягчалась слой за слоем до состояния сладкой слизи, отсюда и пошло выражение бедности: мол он ничего в детстве слаще морковки не ел. Ваня тоже пробовал эту морковку и ему нравился её сладковатый вкус.

Сыновья лавочника и урядника сдружились и держались отдельно от крестьянских детей, показывая свою значимость. Частенько, в сильный дождь, их привозили в школу на конской коляске то один, то другой родитель, поскольку жили они неподалёку друг от друга в самом центре села.

Ваня тоже держался особняком, но не потому, что считал зазорным общаться с крестьянскими детьми, а потому, что увлёкся чтением книг и теперь всякую свободную минуту он доставал из ранца книгу из домашних запасов и читал всё подряд, что попадало под руку: сказки, приключения, путешествия, а иногда и книгу из жизни взрослых - если брал наугад.

 Возвращаясь домой он продолжал чтение, поскольку в непогоду на улицу не высунешься, а так хорошо устроиться у тёплой печки, слушать треск горящих поленьев и, положив книгу на край стола, под свет масляной лампы, читать о приключениях белого человека в Америке среди диких и кровожадных индейцев, готовых чуть что, содрать скальп со смелого белого человека, стоит ему немного зазеваться.

Итак, в школе Ваня учился лишь чистописанию и русскому языку, чтением увлекался самостоятельно, а арифметике его продолжал учить отец, давая домашние уроки. Пётр Фролович и в этом году продолжил учительствовать арифметике в церковно-приходской школе – нужны были деньги на лечение жены Пелагеи, которая с наступлением осенних сырых и холодных дней расхворалась ещё сильнее.  Часто, приходя из школы, Ваня заставал дома доктора, который приезжал из города по вызову отца, слушал мать, покачивая головой, выписывая ей какие-то снадобья и уезжал, чтобы через несколько дней появиться вновь.

Фрося устроила себе лежанку на кухне и часто оставалась в усадьбе, чтобы под дождём не месить грязь из деревни и обратно.

По утрам Фрося или отец будили Ваню, он неохотно просыпался, вставал, бежал в уборную под дождем, который, казалось, никогда не закончится, завтракал, что готовила Фрося, и бежал в школу так быстро, насколько позволяла дорожная грязь. Отучившись, он также быстро возвращался домой, обедал вместе с отцом и уходил в свою комнату читать очередную книжку из имевшихся в доме. Потом ужин, обязательно с отцом, а иногда и с матерью, если она чувствовала себя лучше, и снова чтение книги, пока не приходил отец и не гасил лампу.

Зима наступила неожиданно, но, как и положено, на Покров. Ещё вчера шёл мелкий холодный дождик, а проснувшись утром, Ваня увидел в окно снег, тонким слоем покрывший и поля, и дороги, и всю усадьбу. Пушистые хлопья снега лежали на ветвях деревьев давно сбросивших листву – видимо снег шёл ночью при полном безветрии и потому спокойно лежал полосками на тонких веточках берёз и осин и лишь на зелёных лапниках двух елей, росших во дворе, снег лежал сплошным слоем. За ночь подморозило, и лужи во дворе покрылись тонкой корочкой прозрачного льда, словно стеклом закрывая лужу от выпавшего позднее снега.

Ваня быстро собрался в школу и, выйдя со двора, весело заспешил по подмёрзлой грязи, похрустывая сапогами по льдинкам на дорожных лужах. Во дворе школы ученики играли в первые снежки, тремя группами по линиям - как сидят в классе. Снега было ещё мало и его сгребали с пожухлой травы, с крыльца и тротуара: во дворе и за воротами школы.

Школяры сжимали озябшими пальцами рыхлые комочки в твёрдые снежки, чтобы потом, прицелившись, запустить этот снежок в толпу противников, стараясь попасть в лицо, чтобы было больнее и обиднее. Больше всего доставалось младшим, которые не успевали увернуться от увесистого снежка старшей линии, но никто не подавал вида, что ему больно. Ваня присоединился к  своим, проворно бросил снежок в самых рослых и крепких мальчиков, и даже попал одному в глаз, который тотчас стал наливаться синевой.

Ребята так увлеклись этой забавой, что забыли об уроках, пока учитель Иван Петрович не вышел на крыльцо и не позвал всех в класс. Ватага школяров ринулась в школу, сталкивая друг друга с крыльца.  Потом, в перемены, игра продолжилась и из школы Ваня вернулся очень довольный.

Следующими днями ещё подвалило снега, земля подмёрзла, крестьяне укатали санями на лошадях окрестные дороги и сельские улицы и вскоре вереницы лошадей в санях потянулись в ближний лес, принадлежавший сельской общине, на заготовку дров для следующей зимы.  Кто-то заготавливал и бревна для дворовых построек или новой избы, если староста давал порубочный билет по решению сельского схода.

Лес и дрова крестьяне заготавливали только зимой, а летом на эти работы не было времени, да и в лес на телеге не въехать. Теперь, шагая в школу, Ваня часть встречал вереницы саней, тянущихся в лес, а возвращаясь из школы, эти обозы попадались ему снова навстречу. Иногда он видел в санях и своих приятелей Федю и Егорку, которые вместе с взрослыми участвовали в заготовках леса. И он видел, что ребята с завистью глядят ему в след.

Крестьяне, убедившись, что зима наступила окончательно и оттепели больше не ожидается, начали забой скота, птицы и свиней, подросших с весны. Летом скот и птицу не били: кормов было довольно, а хранить мясо забитой скотины долго не удавалось. Конечно, в каждом почти дворе был ледниковый погреб, куда с зимы набивали снег, поливали его водой и к весне образовывался ледник, в котором и хранились зимние запасы мяса, если они у кого и были.  К середине лета лёд в погребах подтаивал, да и хранить там было уже нечего, кроме молока и масла.

А вот с наступлением зимы и начинался забой, чтобы не тратить корма зимой на лишнюю скотину и птицу:  кормить только тех, что весной принесут приплод на летний вырост.

Почти каждую субботу на селе слышалось жалобное мычание бычков, блеяние овечек и визг свиней – это пришла их очередь лечь под нож забойщиков, которых приглашали крестьяне, чтобы самим не убивать свою скотину: птицу можно, а скот нельзя - считалось грехом ещё с древних времён. Среди сельчан было несколько умельцев, забивавших скот быстро и легко.

Встретившийся на улице приятель Федя пригласил Ваню посмотреть завтра, как у них будут забивать порося. На следующий день Ваня с утра побежал посмотреть на жутковатое зрелище забоя свиньи. Во дворе у Феди уже был забойщик – здоровенный мужик с рыжей бородой и большим прямым ножом величиной с половину отцовской сабли, что висела в комнате Петра Фроловича над диваном.

 Отец Феди вывел из сарайки здорового борова, в которого превратился маленький поросёнок, купленный весной у соседей, владевших свиноматкой. Боров добродушно похрюкивал от сытости и накопленного жира. Забойщик подошёл к борову, дал ему ломоть хлеба и когда тот с чавканьем съел хлеб, начал чесать ему за ухом. Боров, от удовольствия похрюкивая, повалился на бок, прямо на снег и забойщик начал чесать борову брюхо. Боров, прикрыв глаза, повернулся на спину брюхом вверх, чтобы человеку было удобно его чесать и доставлять удовольствие.

 Почёсывая брюхо свиньи, рыжий мужик достал из-за голенища сапога свой большой нож и, примерившись, всадил его по самую рукоятку под левую лопатку свиньи. Боров лишь жалобно взвизгнул и замолчал: удар был точен и нож прошёл через сердце. Струя крови брызнула из - под ножа прямо в лицо забойщика и на его сапоги, отчего тот выругался и провернул нож в сердце свиньи. Дёрнувшийся несколько раз боров затих,  мать Феди вынесла ушат и подставила его под бок, собирая кровь, которая вытекала из смертельной раны, откуда забойщик уже вытащил  свой нож.

 Тут же во дворе разожгли костёр  из соломы и начали палить шерсть на туше свиньи. Скручивая соломенные жгуты и поджигая их, отец Феди и забойщик выжигали остатки шерсти, а мать Феди скоблила ножом подрумяненную кожу, протирая тушу влажной тряпицей и вскоре, на соломе лежала чистая и без единого волоска туша свиньи, которая так неосторожно поддалась на фальшивую человеческую ласку и из живой и добродушной свиньи превратилась в тушу из костей и сала. Мужики принялись за разделку туши, но Ваня смотреть на это уже не захотел и решил больше никогда не ходить и не смотреть, как люди убивают животных, чтобы обеспечить себя мясом.

После этого зрелища, заслышав визг свиньи или мычание бычка, Ваня воочию представлял себе виденную им картину убийства свиньи,   жалел бедных животных и корил себя, что пошел смотреть тогда забой свиньи из любопытства увидеть смерть.

Однажды, после воскресной обедни, Ваня отстал от отца и встретил своих друзей возле церкви. Они нехотя поздоровались с барчуком, но у Вани был план и он поделился им с бывшими приятелями по летним детским играм и купаниям в реке.

 -Давайте я буду по воскресеньям учить вас чтению, - предложил Ваня.

 –Я помогаю в школе учителю и уже умею немного учить, вот и вам помогу, а научитесь чтению, потом легко будет научиться письму – ведь можно писать и печатными буквами, как в книгах: главное научиться читать.

Ребята оживились:

- А что, поучиться можно вместо того, чтобы бить поклоны в церкви, - рассудительно сказал Федя, - но где учиться будем: у нас в избах народу много и дети шумят, у тебя в усадьбе нам неудобно и далеко, а больше зимой негде.

 – Я спрошу у учителя Ивана Петровича и он разрешит нам заниматься в классе. Мне так кажется, потому что он говорит, что учиться нужно всегда и везде, и плохо, что сельчане не отдают своих детей в школу.

На неделе, Ваня сказал учителю о своем желании научить друзей чтению. Иван Петрович одобрил это намерение и разрешил в воскресенье: с утра и до обедни в соседнем храме, заниматься учёбой в школе, в классе, который не имел запоров, кроме щеколды на входной двери, но с условием не сорить и не шалить.

 Уже в следующее воскресенье  друзья Вани пришли утром в школу и стали учиться чтению под его наставничеством. Так Ваня, сам не зная, выбрал себе профессию на всю жизнь. Ребята оказались сообразительными к обучению, Ваня терпеливым и заботливым учителем и уже к рождеству Федя и Егорка медленно и по слогам читали свои первые строчки в азбуке, которую Ваня приносил из дома.

Рождество Ваня встретил дома с отцом и матерью, которая с трудом, но вышла в гостевую комнату к праздничному столу, накрытому Фросей.

В полночь, когда пробили часы на стене гостиной, мать поцеловала Ваню в лоб, поцеловала Петра Фроловича троекратно в щёки, отчего раскашлялась, вытирая губы платком, на котором проступила кровь и ушла в свою комнату, сославшись на недомогание. Отец подарил Ване складной ножичек с двумя лезвиями, о котором тот давно мечтал еще с летней поездки с отцом в город, где в магазине и увидел этот ножичек.

Фрося была на кухне, когда Пётр Фролович зашёл туда и на глазах у Вани, по обычаю, поздравил Фросю с рождеством и тоже трижды расцеловал её, но прямо в губы, отчего Ваня смутился и отвернулся, вспомнив о стонах Фроси под отцом, чему он был невольным свидетелем.

Зима незаметно продвигалась к весне, учёба Вани шла успешно, а его друзья уже довольно бойко складывали слоги в простые слова, читая букварь и по всему было видно, что к весне Федя и Егорка смогут читать из букваря короткие рассказы.

Мать Вани после рождества уже не выходила из своей комнаты, доктор стал приезжать по два раза на неделю, а в середине февраля приехал с помощником и остался ночевать в гостевой комнате.

 Утром, это был воскресный день перед масленицей, доктор вышел из материной комнаты и сказал, что Пелагея Ивановна скончалась от чахотки.

Отец взял Ваню за руку и повёл в комнату к матери. Ваня не был там уже много месяцев: как только мама узнала о своей болезни, она не разрешала сыну входить к ней, чтобы ненароком и он не заболел её болезнью - потому и она редко выходила из своей комнаты, и Ваня  отвык уже от материнской ласки и заботы.

В комнате сильно пахло лекарствами, флакончики которых стояли на прикроватном столике. На кровати лежала незнакомая Ване женщина немного похожая на мать, но с совершенно белым лицом и закрытыми глазами. Отец крепко сжал Ванину руку, трижды перекрестился, подошёл с этой женщине и поцеловал её в лоб.

 Ваня тоже хотел перекреститься, но его правую руку сжимал отец, а левой рукой креститься нельзя-так учил попик в школе на уроках закона Божьего. Тогда Ваня хотел заплакать, но слёз не было, а он всё смотрел и смотрел, не мигая, на безжизненное тело женщины, которая была его матерью и не мог поверить, что это его мать. Они с отцом постояли ещё несколько минут молча, потом отец вывел Ваню  и проводил его в  комнату, сказав, чтобы Ваня сегодня никуда не отлучался и сидел дома, пока он, Пётр Фролович, будет заниматься необходимыми делами для похорон Пелагеи Ивановны – так отец назвал мать Вани в это плохое февральское утро.

Весь день Ваня просидел дома в своей комнате, выбегая лишь в уборную, даже обеды ему Фрося приносила в комнату, поскольку в дом приходили посторонние люди: урядник, составивший бумагу о смерти матери и дьяк.

 Потом мужики из деревни привезли на санях гроб, который поставили торчком в сенях, так что Ваня, выбегая в уборную со страхом смотрел на этот ящик, в который должны положить его мать, потом отвезти её к церкви на кладбище и там закопать её в землю – всё это Ваня видел летом, когда хоронили мужика, которого копытом убила лошадь.

Стемнело. Отец о чем-то говорил на кухне с Фросей, а Ваня пробовал читать книгу, с опаской прислушиваясь не ходит ли кто по комнате матери. Федя как-то говорил ему, что покойники могут ночью ходить по дому, пока их ещё не похоронили – вот и мать может зайти к нему и увести за собой на тот свет. Так он и заснул измученный ожиданием появления матери, но лампу на ночь не погасил и даже Фрося, когда зашла посмотреть спит ли мальчик, не стала гасить лампу, чтобы Ваня не испугался, если случайно проснётся ночью.

Утром, в понедельник, Ваня проснулся поздно, поскольку никто и не подумал будить его. Как всегда, Ваня сунул ноги в чуни и побежал в уборную. Выйдя в гостиную, он увидел на обеденном столе гроб, в котором лежала его мама. Ваня бочком проскользнул мимо, перекрестился и, сбегав в уборную, заскочил в кухню, не желая проходить снова мимо ящика с телом матери.

 Фрося поняла его испуг и провела через кухню в комнату отца, который сидел за столом и что-то писал на листе бумаги. Он потрепал Ваню по волосам и Фрося проводила Ваню через боковую дверь в его комнату. Одевшись, Ваня тем же путём, не встречаясь с матерью, прошёл на кухню, поел и снова вернулся к себе, так как отец сказал ему, что сегодня не след идти в школу.

На следующий день шёл снег и были похороны матери. Пришла Лида со своим мужем, приехали на санях два мужика, нанятые отцом, все прошли в гостиную, немного постояли вокруг стола с гробом матери, потом мужики внесли из сеней крышку гроба, закрыли его, вынесли во двор, положили на сани и лошадь медленно потащила сани со двора на дорогу и дальше в деревню к церкви, где должно было состояться отпевание умершей.

Отец, Ваня и сестра Лида с мужем шли вслед за санями, все с непокрытой головой, а снег белыми хлопьями медленно падал с высоты, покрывая крышку гроба белой пеленой, как саваном, в котором лежала мать Вани.

У церкви толпились несколько баб и мужиков, слышавших о смерти барыни и пришедшие поглазеть. Мужики взяли гроб с саней и понесли в церковь, где уже ждал поп, облачённый в куколь – отпевать предстояло не простую крестьянку, а дворянку рода Домовых, которым в незапамятные времена принадлежали здешние земли, деревня и сами крестьяне.

В церкви были зажжены лампы и свечи, мужики поставили гроб на лавку и сняли крышку. Белое лицо умершей осветилось жёлтым светом горящих свечей и лампад, и Ване показалось, что веки матери шевельнулись, словно она пыталась открыть глаза и взглянуть в последний раз на этот мир, который  покидала навсегда.

Поп начал службу, бормоча молитвы, которые собравшиеся повторяли в разнобой, отчего пламя горящих в их руках свечей и свечи на груди матери колыхалось и тени пробегали по лицу покойной, оживляя неподвижность её черт. Пётр Фролович стоял неподвижно, лишь капли подтаявшего снега стекали по его бороде, иногда попадая на свечу в его руке, отчего раздавался треск, пламя дёргалось и угасало, чтобы в следующий миг вспыхнуть вновь белым светом.

Поп закончил отпевание, все, кто хотел, подошли к покойнице и поцеловали её, кто в лоб, кто в руки, а Ваня прижался губами к холодной щеке матери, как и она на рождество прижималась губами к его щеке.

Мужики вынесли гроб на руках из церкви, и понесли его за церковь, на погост, где загодя была вырыта в промёрзлой земле глубокая могила, обложенная по краям еловым лапником.

Гроб поставили на землю, лицо матери закрыли саваном, отец взял горсть земли и положил её матери на грудь, потом это сделали и все остальные. Ваня тоже взял горсточку земли, подошёл к гробу, положил землю на краешек у ног матери, чтобы ей не было тяжело и вдруг расплакался навзрыд, всхлипывая и утираясь запачканными землёй ладонями, отчего лицо покрылось потеками слез, смешанных с землёй. Отец прижал голову сына к своей груди и Ваня продолжал судорожно рыдать, дёргаясь под рукой отца.

Мужики закрыли гроб крышкой, забили несколько гвоздей и на полотенцах спустили заколоченный гроб в могилу, сбросив туда и концы полотенец крест - накрест.

Провожающие снова бросили по горсти земли уже на крышку гроба и мёрзлая земля глухо билась о доски, а нанятые мужики, взяв лопаты, принялись закапывать могилу и устанавливать крест, пока поп, помахивая кадилом, читал прощальную молитву. Но Ваня ничего этого уже не видел, продолжая плакать, прижавшись лицом к отцовской груди.

Назад в усадьбу все возвратились на санях, под звон бубенцов, подвешенных к лошадиным дугам. Ваня, наконец, успокоился и украдкой, из-под полы отцовской шубёнки, смотрел на проносившиеся мимо деревья, покрытые свежим снегом.

У дома их встретила Фрося, которая не пошла на похороны барыни, чтобы готовить поминальную трапезу. Себе в помощь она пригласила ещё двух баб, так что к возвращению с похорон стол в гостиной был уже накрыт и заставлен блюдами и графинами.

 Ваня, увидев еду на столе, где ещё утром лежала его мама, расстроился и снова заплакал. Фрося дала ему капель успокоительных, которые взяла в комнате Ваниной матери, отвела в комнату, уложила на кровать и Ваня скоро забылся беспокойным сном, не увидев всех поминок.

Мужики поминали барыню за столом на кухне, а в гостиной расположились отец, сестра Лида с мужем, пришёл поп, с которым Пётр Фролович учительствовал в церковно-приходской школе, вместе с попом пришёл и дьячок, потом зашёл урядник засвидетельствовать свои соболезнования, потом заглянул  зажиточный крестьянин, что возил иногда Петра Фроловича в город. Заходили и ближние мужики, которых Фрося принимала на кухне, и выпив чарку-другую водки, уходили, кланяясь через дверь Петру Фроловичу.

Ваня проснулся, когда начало темнеть. Посетители как раз стали расходиться. Пройдя на кухню, Ваня захотел кушать и Фрося проворно собрала ему поесть на краю кухонного стола.

Мужики тотчас встали и раскланявшись пошли прочь, изображая сочувствие, но выйдя за ворота усадьбы запели песню,  подхватив её отголосок из деревни, где праздновали масленицу.

Поп, подхватив пьяненького дьячка под руку, погладил Ваню по голове, сказал, что мама его непременно будет скоро в раю, поскольку была женщиной праведной и церковная пара удалилась в деревню, из которой продолжали доноситься песни, далеко слышные в тихий и морозный вечер.

Пётр Фролович продолжил одиноко сидеть за столом, иногда выпивая рюмку водки, но не хмелея, по причине горестного состояния.

Конечно, жена его долго болела и он пользовался по мужской надобности услугами Фроси, но, как- никак, а с благоверной он прожил почти тридцать лет, нажил четверых детей и никогда не слышал от жены злобных или истеричных слов, которые позволяют себе иные жёны, особенно в пору увядания их женственности. Любви и страсти особой не было между ними, поскольку брак этот устроил его отец Фрол Григорьевич, но брак пришёлся впору, их семейный очаг всегда горел ровно, согревая теплом и его, в нелёгкой офицерской жизни, и их детей, подросших и вышедших в люди. Только Ванечка теперь остался сиротой и ему, отцу, нелегко будет дорастить Ваню до взросления.

 Подошла Фрося и попыталась обнять Петра Фроловича, но тот отстранился: не гоже в день похорон прелюбодействовать – надо погодить пока пройдут положенные сроки. Фрося, как сметливая женщина, поняла и не обидевшись, ушла на кухню прибирать со стола, а Петр Фролович ещё немного посидел и почувствовав усталость, прошёл почивать в свою комнату. Проходя через комнату Вани, который уже крепко спал, погладил осторожно осиротевшего сына по голове, отчего тот перевернулся набок и сказал во сне отчетливо:  «мама».

                                                 V

На следующий день Фрося подняла Ваню спозаранку в школу.

 – Иди, иди Ванечка в школу, нечего дома сиднем сидеть, мать уже не вернёшь, а тебе учиться надобно, - ласково приговаривала она поглаживая Ваню по голове, как иногда делала его мать, некстати вспомнил Ваня, но встал, покушал, собрал ранец, сунув туда горсть конфет оставшихся от поминок, когда гости пили чай.

В школе день прошёл как обычно, лишь учитель Иван Петрович выразил Ване своё сочувствие и уверенность, что Ваня выучится на хорошего человека. Конфеты он раздал ребятам со своей линии, а оставшиеся отдал старшим, сказав, что это от поминок по его матери и пусть они тоже помянут её, пока душа ещё здесь на земле, а не вознеслась на небеса.

Незаметно прошла неделя с похорон и вновь в усадьбе собрались гости на девять дней поминовения усопшей рабы божьей Пелагеи Ивановны. По этому поводу Пётр Фролович заказал в церкви службу, после которой, вместе с попом и неразлучным с ним дьячком пришли на поминки, где Фрося уже накрыла стол. Больше никто не пришёл, только сестра Лида заглянула на минутку вместе с полугодовалым сыном, которого привезла  на детских санках, благо день выдался солнечным и почти тёплым.

Ваня в этот раз сел за стол вместе со взрослыми, пил чай с плюшками и слушал рассказы попа о блужданиях души его матери. Оказалось, что на девять дней душа впервые возносится к небесам, а до этого странствует по земле. Потом, на сорок дней, душа его матери в последний раз вернётся на землю, поглядит на родных и близких и уже навсегда вознесётся на небо в уготованную ей обитель.

- Твоя мать была благочинная женщина, в церковь ходила часто, а не только к воскресной службе, жила без греха и обязательно попадёт на небеса, - назидательно говорил Ване попик, осушив очередную стопку вишневой наливки, до которой оказался гораздо охоч. Дьячок, напротив, жаловал водочку и выпив уже несколько рюмок под селёдочку, стал пытаться прочесть молитву на девять дней за упокой души рабы божьей Пелагеи, но путался в словах, пока поп, сердито, не осадил его.

Несколько мужиков, тоже охочих до выпивки, зашли поклониться барину на девятины усопшей, за что были угощены Фросей на кухне, а сама Фрося в этот раз сидела за хозяйским столом вместе с гостями – так распорядился Пётр Фролович.

На сороковины матери всё повторилось, лишь солнце светило ярче и грело сильнее, по дорогам бежали ручьи. Ваня посидев для порядка вместе с взрослыми за столом, после службы в церкви, где он присутствовал вместе в отцом, по его настоянию пропустив школу, быстро ушёл на дорогу, прихватив со двора дощечку в которую он вставил палочку, на нее одел бересту вроде паруса – получился кораблик.

 Этот кораблик Ваня отправил в плаванье по ручью, а сам следовал вдоль, пока ручей не свернул с дороги к речке, принял в себя еще несколько ручьев и уже бурным потоком влился в реку, так что Ваня еле успел подхватить свой кораблик, но замочил ноги и пришлось возвращаться домой из этого плаванья.

Дома его ожидала книга про Робинзона Крузо, который с разбившегося корабля попал на необитаемый остров и стал жить там. Эту книгу  и дочитывал Ваня, когда гости с поминок начали расходиться. Потом Ваня услышал из отцовской комнаты уже знакомое ему постанывание Фроси, это Пётр Фролович, вняв уверениям попа, что душа жены Пелагеи уже окончательно покинула грешную землю и выпив изрядно вишнёвой наливки, решил разговеться жарким телом Фроси, хотя и шёл великий пост. Но книга была интереснее этих стонов, и Ваня больше уже не придавал значения отношениям отца с кухаркой.

Весна после пасхи пришла окончательно, с юга на север потянулись стаи птиц, вдоль опушек и по обочинам дорог расцвели подснежники, кое-где на пригорках на солнце пробивалась молодая зелень травы. Школьники с нетерпением ожидали окончания занятий, чтобы предаться летним каникулам, кому это возможно, а крестьянским детям присоединиться к старшим в работах на полях и огородах, ведь, как известно, у крестьян весенний день – год кормит.

Ваня в эту весну жил одиноко и скучно. Приятели из деревни работали наравне со взрослыми и им было не до игр, даже занятия грамоте прекратились, хотя Федя и Егорка обещались читать дома книги, что им дал Ваня, приговаривая, что лишь постоянное повторение научит их хорошему чтению. Он дал каждому по две книги детских с большими буквами, чтобы друзья от чтения по слогам, что обучились за зиму, перешли к свободному и плавному чтению без запинок и повторов. Сам Ваня читала книги ежедневно после уроков и перед сном и прочитал уже почти все детские книжки, что оставались в доме от его старших братьев и сестры, и подбирался к отцовской библиотеке: отец листать свои книги ещё не позволял, но по своему выбору иногда предлагал Ване прочитать ту или иную книгу и потом просил коротко рассказать её содержание - так он учил сына грамотно и кратко излагать свои мысли и представления вслух.

Учёба и книги конечно хорошо, но мальчишеская натура требовала движения и новых ощущений, и Ваня придумал для себя занятие – собирать коллекцию яиц лесных и прочих птиц, что вернулись с южных стран, жили, вили гнезда и готовились выводить птенцов.

Частенько, прибегая со школы, Ваня наспех обедал, что приготовила Фрося, которая окончательно переселилась на жительство в усадьбу, но жила на кухне, хотя комната матери была свободна, и, переодевшись попроще, выбегал в ближайший лес на поиски птичьих гнёзд. Отыскать гнездо, тщательно замаскированное птицами, было нелегко и требовало большого терпения и сноровки. Иногда Ваня затаивался под деревом или кустом, птицы переставали его пугаться и снова занимались своими птичьими делами, направляясь к гнездам. Ваня молча следил за ними и когда птица затаивалась - значит там и было её гнездо.

 Он выходил из укрытия, осторожно шёл к той птице, она вспархивала прямо перед ним и он частенько находил её гнездо с яйцами, которые были разными по размеру и по цвету у  каждой породы птиц. Обнаружив гнездо, Ваня брал из него одно или чаще два яйца не трогая остальных и не трогая гнезда и уходил, а птица возвращалась и не замечая убыли яиц оставалась в своём гнезде, насиживая оставшиеся яйца и даже пополняя их количество – каждая птица, как и человек, должна заводить столько потомства, сколько может прокормить и вырастить. Правда большинство крестьян имели много детей в своих семьях, которых не всегда могли прокормить, чего птицы никогда не делали.

Однажды, Ваня увидел большое гнездо на вершине сосны одиноко стоявшей на опушке леса. Из гнезда взлетела большая коричневая птица -коршун, и тяжело махая крыльями улетела в поля, где охотилась на мышей полёвок. Ваня бесстрашно влез по этой сосне на самую вершину и обнаружил в гнезде лишь два больших, как куриные, яйца коричневого цвета с тёмными пятнышками. Он взял одно яйцо и быстро спустился, пока коршун не вернулся с охоты. Дома Ваня рассказал отцу о своей удаче и показал яйцо. Отец укорил Ваню за опасное лазание по деревьям и сказал, что коршуны несут лишь два яйца, потому что не смогут выкормить больше двух птенцов, чаще лишь одного, а вот воробьи под стрехой их дома выводят и пять и восемь птенцов и всех выкармливают, да еще летом ухитряются вырастить второй выводок, потому что воробьи живут возле людей и им легче прокормиться здесь, чем коршуну в лесах.

К удивлению Вани, отец больше не ругал его за путешествия в лес и иногда с интересом рассматривал добытые Ваней яйца разных птиц, которые Ваня разложил в берестяные коробочки, устланные мягким мхом, чтобы случайно не разбились.

Собирая свою коллекцию птичьих яиц, Ваня стал настоящим следопытом. Проходя по лугу или лесу, он замечал вспорхнувшую птицу, подходил к тому месту и осторожно кругами по спирали начинал поиск гнезда, внимательно прислушиваясь к испуганным крикам птицы, кружащейся неподалёку. По этим крикам он и определял, что приближается к гнезду и частенько его находил. Лишь красивая птица чибис с хохолком на голове сама обманывала Ваню, начиная истошно кричать и кружить возле мальчика, как будто он вот-вот наступит на её гнездо, но это гнездо ему ни разу так и не удалось найти. Он как-то рассказал об этом отцу, тот рассмеялся и сказал, что эта птица – обманщик, гнездо на самом деле у неё совсем в другом месте, а кричит она так истошно, чтобы запутать человека или лису, тоже охочую до птичьих гнезд с яйцами или птенцами.

За весну Ваня собрал большую коллекцию птичьих яиц и весьма гордился ею, только показывать эту коллекцию было некому, кроме отца и Фроси. Занятия в школе наконец закончились, наступило летнее время мальчишеской вольницы, но Ваня проводил дни в одиночестве: бывшие друзья-сверстники работали  крестьянские дела, а с малышами, что плескались в реке или бегали по деревенским улицам ему, взрослому уже мальчику, было водиться не с руки.

 Он часто брал книгу, уходил к речке и там на берегу читал её, посматривая с завистью на ораву малышей, купающихся на мелководье – месяц май выдался жарким, вода в реке прогрелась и малыши 5-7 лет плескались в реке до посинения. Он, конечно, тоже заходил в воду и плавал в заводи, но уже стеснялся девочек, чтобы купаться нагишом и уходя из дома надевал сатиновые трусики, в которых и купался.

 В лесу появились летние птицы: соловьи, стрижи, иволги, и Ваня продолжил свои походы в лес в надежде пополнить свою коллекцию яиц. Однажды он увидел на ветке берёзы висячий шерстяной носок – так ему показалось, но из этого носка вылетела маленькая птичка.

- Значит это гнездо, – подумал Ваня и полез на берёзу, чтобы внимательно рассмотреть это гнездо и нет ли в нем яичек этой серенькой пташки. Вблизи гнездо оказалось вовсе не носком, а искусно сплетённым из пушинок гнёздышком с узеньким горлышком входа. В это горлышко даже маленькая рука Вани не проходила внутрь и он, осторожно наклонив ветку с гнездом на бок, сумел подкатить к горлышку три маленьких белых яичка с розовыми пятнышками. Взяв лишь одно яичко, Ваня положил его в рот и слез в березы. Ему очень хотелось отломить ветку берёзы вместе с висящим на ней гнездом птахи, но пожалел маленькую птичку: ведь ей стоило большого труда свить это гнездо и будет неправильно, если он, человек, отберет это гнездо у маленькой птички. Отойдя от берёзы Ваня оглянулся и убедившись, что птица запорхнула в своё гнездо пошёл домой, осторожно держа на ладони крохотное розовое яичко этой незнакомой ему птички. Дома он рассказал отцу о своей находке.

 Отец вместе с Фросей пили чай на веранде. С тех пор как умерла мама, они частенько пили чай вместе, а иногда Фрося и кушала вместе с отцом и Ваней за одним столом, вскакивая всякий раз, когда требовалось принести что-то с кухни. Приятели из деревни однажды при встрече сказали Ване, что его отец живёт с Фросей – об этом вся деревня знает и теперь Фрося вовсе не кухарка, а ключница и ведёт все домашнее хозяйство.

Отец, выслушав Ваню и посмотрев найденное яичко, сказал, что это птичка называется королёк и Ваня правильно сделал, что не забрал гнездо и все яйца – эта птичка уже не успела бы свить новое гнездо и она осталась бы без потомства. Фрося, слушая разговор отца с сыном, утвердительно кивала головой, прихлёбывая чай из блюдечка, которое держала на растопыренных пальцах руки прямо перед своим носом.

- Знаешь, Ваня, - сказал отец, я советую тебе зарисовать каждое яйцо из твоей коллекции цветными карандашами, чтобы было похоже на настоящее, а я постараюсь купить в городе книгу про птиц этой местности и тогда ты по яйцам сможешь определить какой птице принадлежит какое яйцо и сделать надписи к каждому яйцу. Потом в школе на уроках учитель сможет рассказать вам об этих птицах, а ты покажешь свою коллекцию – что будет пользой для всех: надо знать птиц и зверей, которые обитают в наших краях, это называется краеведение.

По подсказке отца Ваня стал зарисовывать в альбом яйца птиц из своей коллекции, начав с самых крупных яиц: коршуна, сороки, вороны, уток и чаек, чьи гнёзда он отыскал еще ранней весной в зарослях камыша у реки, где образовалась широкая заводь. Здесь же он иногда сидел с удочкой, ловя маленькую рыбёшку и окуней, которых приносил домой, а Фрося скармливала это улов домашнему коту. Кот, съев рыбу, благодарно подходил к Ване и тёрся спиной об его ноги, довольно мурлыча.

Иногда, по воскресеньям, ближе к вечеру, на реку приходили и бывшие друзья: Федя и Егорка, чтобы искупаться и поудить рыбу удочками, оставшимися еще с прошлого лета. Вместе им удавалось наловить окуней на уху, но большие щуки почему-то не попадались. Как-то под вечер, когда приятели сидели на берегу с удочками, к реке пришли трое мужиков с бреднем ловить рыбу. Бредень тот был сплетён из суровых нитей с ячеей не больше мужского пальца, длиной саженей десять и трёхаршинной мотнёй.

 Мужики разделись нагишом, взяли палки по концам бредня, залезли в воду и распахнув ставни бредня начали тянуть его вдоль берега по мелководью не глубже человеку по плечу. От натуги их лица побагровели, но они тянули эту сеть изо всех сил, стараясь чтобы мотня бредня тащилась по самому дну. Когда мужики вошли в заводь, они поспешили к берегу, сдвигая крылья бредня ближе и ближе, чтобы попавшаяся рыба не смогла выскочить. Вытащив бредень на берег, мужики подобрали мотню, в которой трепыхалась рыба и вывалили улов на траву. Поймали они знатно: там было две-три щуки, наподобие той, что поймал  прошлым летом Ваня, крупные окуни, плотва, налим и сазан – всего два-три ведра рыбы, которую они ссыпали в лыковый куль, прихваченный на рыбалку.

Потом мужики сделали ещё  три захода с бреднем в реку и всякий раз улов удавался хороший: видимо это был первый поход рыбаков с бреднем в это место реки с прошлого года и непуганая рыба сама лезла в сеть. Мужики смотали бредень, оделись, взвалили куль с рыбой на спину и пошли в деревню, громко обсуждая удачную рыбалку.

- Вот как надо ловить рыбу, - восхищенно сказал Федя, - раз и полный мешок рыбы, не то что наш улов на палочке.

- Где же нам взять бредень, - огорченно молвил Егор, - я одного мужика из тех рыбаков знаю, так он всю нынешнюю зиму этот бредень вязал: столько труда положил, вот и улов ему удался.

- По-моему, ловить рыбу бреднем и не рыбалка вовсе, а добыча рыбы, - возразил Ваня, - не надо хитрить с наживкой, ждать поклёва рыбы, чтобы вовремя подсечь – мне не очень интересно было смотреть на этих голых мужиков с их бреднем.

- Конечно, тебе добыча рыбы не нужна,  ты же барчук,  а нам ушица из рыбы в самый раз к ужину, особенно сейчас к лету, когда все зимние припасы кончились. Мясца нет вовсе, хлеб кончается и как дотянуть до новины даже тятя не знает, поэтому и разрешает по воскресеньям посидеть с удочкой здесь у реки, чтобы наловить мелочи на ушицу, - по-взрослому объяснил Федя и начал сматывать удочки: после прохода по реке мужиков с бреднем рыбёшка вовсе перестала ловиться.

   Ванино лето так и проходило в одиночестве: с книгами дома, птицами в лесу, удочкой на реке, котом и собакой во дворе усадьбы, но без постоянного общения с друзьями – мальчишками из деревни, занятыми взрослыми крестьянскими делами. Иногда Ваня заходил к сестре Лиде, жившей на другом конце села. Лида ласково трепала его по голове, угощала чаем с пряниками и конфетами, называла сиротинушкой, по-крестьянски отвлекаясь на заботы о своём сыне, который уже пытался становиться на ноги и громким криком требовал к себе внимания. Лида призналась Ване, что ждёт еще ребёнка и тогда будет совсем занятой воспитанием детей.

Вечерами, ложась спать после чтения книг, Ваня частенько слышал, как Фрося проскальзывала через гостиную в комнату отца, и там долго слышались вздохи, тихие неразборчивые слова и скрип отцовской кровати. Жизнь отца после смерти матери Вани, кажется, вполне наладилась, а вот для него, мальчишки восьми лет, отцовского внимания и занятости не хватало, и Ваня постепенно замыкался в себе, становился молчаливым и задумчивым, что совсем не соответствовало его возрасту и характеру: открытому и общительному, но самостоятельному и независимому.

В середине лета приехал в гости брат Иосиф, который был старше Вани на семнадцать лет, жил в Петербурге, служил  на государевой службе мелким чиновником, потому и не смог приехать на похороны матери, о чём известил его отец письмом, пришедшим Иосифу через неделю после кончины матери.

 Иосиф, весёлый и жизнерадостный человек жил тоже одиноко в Петербурге, но имел множество друзей-приятелей, перспективы повышения по службе и собирался осенью заключить брак по взаимности, на обеспеченной дочери столичного купца.

Иосиф растормошил тихое житьё в усадьбе, постоянно таскал Ваню на село: то в лавку, где покупал ненужные обновы для Вани и сестры Лиды, то в гости к этой сестре и там возился с её сыном, то вместе с Ваней сидел на берегу речки с удочкой и радовался каждой пойманной рыбёшке словно чему-то необыкновенному. На отцовой коляске с соседской лошадью и соседом-кучером Иосиф свозил отца и брата в город, где купил Ване несколько детских книг, а после сводил всех к фотографу, который сделал памятные фото отца с двумя сыновьями.

Станислав – второй брат Вани, поначалу тоже жил в Петербурге, где закончил университет, а потом переехал в Москву, где работал учителем в престижной гимназии, имел семью с двумя детьми и уже три года не появлялся в родной усадьбе, чему Иосиф сильно огорчался.

- Давайте съездим вместе в Москву, - навестим братца, сходим в театр, а потом вы вернётесь сюда, а я поеду из Москвы в свой Питер, - несколько раз предлагал Иосиф отцу, но тот отнекивался, что стар уже для таких поездок, а Ваня ещё мал, чтобы одному из Москвы возвращаться домой.

- Небось с Фроськой заниматься ты ещё не стар, - как-то не сдержался Иосиф при Ване, на что отец гневливо вскинулся было, но остыл и пригласил старшего сына к себе в кабинет для разговора без Вани. О чём они там договорились Ване было не известно, но брат больше не попрекал отца связью с Фросей, да и с самой Фросей стал вести себя учтиво, хотя по приезду обращался с ней, как и положено обращаться дворянину с прислугой.

 Много лет спустя отец как-то рассказал Ване: к тому времени уже Ивану Петровичу, что он объяснил сыну Иосифу про свои отношения с Фросей не как с содержанкой-прислугой, а  по зову души и тела и если бы не эта простая, но заботливая и тактичная женщина, то он, Пётр Фролович, уже давно ушёл бы вслед за матерью на погост. Иосиф это понял и по доброте характера простил отцу отношения с Фросей: ну не жениться же, в самом деле, отцу на старости лет на какой-нибудь вдовой дворянке, - так сказал Иосиф отцу в тот свой приезд на родину.

Иосиф провёл в усадьбе лишь неделю отпуска, что ему дали на службе и отбыл обратно в Питер, а Ваня потом долго вспоминал весёлого старшего брата и сожалел, что им не пришлось жить вместе в усадьбе: то-то было бы весело и просто коротать время вместе с таким братом, а не мыкаться в одиночку по усадьбе, не зная чем заняться.

Детское время тянулось долго, но проходило быстро. Кончилось лето и Ваня пошёл в школу уже учеником второй линии. Когда у крестьян закончились полевые работы осени и наступило трудовое затишье по непогоде, Ване удавалось иногда встретиться с друзьями и предаться их прежним забавам, но с той рассудительностью, что появляется в крестьянских детях, когда они начинают работать на семью.

 Урожай в этом году не удался из-за засухи, редкой в этих местах, кормов скоту и птице тоже не удалось запасти достаточно и для крестьян и скота предстояла трудная и голодная зимовка до первой зелёной травы по весне для скота и первого урожая овощей с огородов – для крестьян. Такое бедственное состояние жителей села не очень располагало к детским играм, но возраст брал своё и ребята втроём уединялись где-нибудь на опустевшем гумне, играли в казаков-разбойников, если не было дождя, или Ваня заново учил друзей чтению по книгам, что приносил с собой – за лето его друзьям так и не удалось поучиться чтению, но они быстро вспомнили старое и к ноябрю уже бойко читали букварь, чему Ваня был искренне рад, считая себя их учителем.

                                                VI

Зима на селе прошла впроголодь для людей и скота, но весна выдалась ранняя и бурная, снег сошёл уже к апрелю, на лугах вылезла зелёная травка, и оголодавшие коровы, подкормившись свежей травой, стали пополнять крестьянский стол молоком и село ожило.

За зиму несколько семей, из самых бедных, уехали на свой страх и риск по переселению в Сибирь, что была далеко за Уральскими горами. Что с ними стало дальше никто не знал, по причине полной неграмотности уехавших бедняков.

Федин отец тоже было затеял переезд, но опомнился и остался на селе, а зря: по весне, когда шла посевная, пришло письмо в село старосте от одного из уехавших крестьян, писанное рукой другого грамотного человека, и в том письме говорилось, что три семьи из села поселились на юге Тобольской губернии, где им сельским сходом была выделена земля, лес для постройки домов, а на подъёмные от правительства деньги удалось купить коров и, судя по всему, жить в Сибири будет лучше, чем в родном селе, чего этот мужик желает и всем своим родичам.

 Письмо это прочитали на сходе и решили по осени, когда справятся с жатвой, послать гонца в Сибирь разузнать получше, что и как, и, если в письме правда, то и другим беднякам последовать в Сибирь, ибо жить здесь становится хуже и хуже. Окрестные земли, что ранее принадлежали помещикам, продавались ими сомнительным людям с деньгами, добытыми неправедными путями: ростовщичеством,  питейными заведениями и спекулятивной торговлей. Часто покупателями этих земель являлись жиды из ближних местечек, которые скупив земли начали давать их в аренду не с доли урожая, а за твёрдую плату в деньгах, которых у крестьян не было.

 Помещик и сам обычно вёл хозяйство и лишь часть земель отдавал в аренду за долю с урожая, обычно половину, а вот перекупщики земли сами этой землёй не занимались и требовали за аренду только деньги, независимо от того был год урожайный или нет.

Сельских общинных земель не хватало для всех крестьян, поскольку царь Александр II отменив 30 лет назад крепостное право, не передал земли помещиков крестьянам, которые работали на этих землях, заставив сельчан выкупать эти земли или брать в аренду. Так и получилось, что крестьяне, оставшись без земли, вынуждены были батрачить на владельцев земли, как и при крепостном праве – власть денег оказалась сильнее и беспощаднее, чем власть помещичьего крепостного права.

Но наступила весна, крестьяне привычно занялись своим делом, лето выдалось урожайным и осенью, когда Ваня пошёл в школу на свой третий год обучения, никто и не подумал отправлять гонца в Сибирь на разведку для переселения: урожай собрали хороший, зимовка будет сытой для людей и для животных, а что там дальше будет – это один Бог ведает. Воистину, пока гром не грянет, крестьянин не перекрестится.

В октябре к уряднику прискакал посыльный из города, церковные колокола забили набат, народ собрался у церкви, вышел урядник и объявил, что царь Александр III скончался и на престол взошёл его сын, новый царь Николай II. Пётр Фролович был у церкви вместе с Ваней. Они перекрестились трижды и вместе с народом вошли в церковь, где поп уже служил службу за упокой одного царя и благословлял «вечные лета» другому царю.

Народ встретил известие о смене царя вполне равнодушно, лишь немногие крестьяне вздыхали:

-Царь-то Александр был миротворец, при нём жили спокойно, без войны и прочих напастей, а новый-то царёк молодой ещё и куда повернёт не известно. Говорят и невеста у него из немцев будет, а новый хомут он завсегда лошади шею трёт, пока не притрётся. На том крестьяне и разошлись по своим делам: не бросать же начатое ныне дело из-за смерти царя прежнего и помазанника божьего нового.

Уроков в школе в этот день больше не было. Ваня  с отцом вернулись в усадьбу, Фрося быстро накрыла на стол, Пётр Фролович выпил пару рюмок водки по случаю смены царей и сказал Ване:

- Я, сынок, уже четвёртого царя меняю за свою жизнь и ничего: живу - не тужу. Главное, чтобы новый царь опять какие-нибудь реформы не затеял, как его дед Александр III, царствие ему небесное, который отменил без разума крепостное право и остались помещики без крестьян, а крестьяне без земли. Надо было бы казне земли-то выкупить и передать крестьянам, так нет же, сделал по совету иностранцев, и вот нам жизни не стало, да и крестьяне не больно-то радовались своей свободе.

 Крестьянин без земли всё одно, что лошадь неподкованная с повозкой: тужится, перебирает копытами, а вытянуть воз не может. Да и по семейному делу этот царь Александр был не почтителен: при живой жене жил с княжной Долгоруковой и прижил от неё детишек.  Но тут Петр Фролович поймал гневный взгляд Фроси и поперхнулся: сам-то он не лучше того царя поступал. На том обед закончился, Ваня ушёл к себе в комнату и долго еще слышал громкие слова Фроси, что она выговаривала его отцу за невоздержанность при младшем сыне, которому идёт девятый годок и он всё видит и всё понимает, а что ему еще не по разуму, так деревенские мальчики быстро объяснят и научат.

Не прошло и месяца, как придя в церковь с Ваней на воскресную обедню, Пётр Фролович услышал здравицы попа по случаю венчания нового царя на немецкой принцессе, лютеранке, что приняла православие ради российской короны и стала именоваться Александрой Фёдоровной.

Народ в церкви зашептался и забубнил: мол не по православному царь Николай II поступил – ещё и сороковины после смерти его отца не минули, а он уже обвенчался. Так не делают верующие и быть этому царю в Божьей немилости, а народу православному ждать беды под тем царём, что плотские утехи поставил выше Божьих промыслов.

 Пётр Фролович искренне разделял народное недовольство: если так не терпится, то жил бы этот царь Николай со своей принцессой без венчания, а потом, когда сроки выйдут, и пошли бы под венец – зачем зря народ мутить и сбивать людей с понталыку необдуманными поступками. Живёт же он, Пётр Фролович, во грехе со своей экономкой Фросей и ничего – посудачили люди на селе и примолкли. По воскресеньям он, дворянин Домов, молится об отпущении этого греха на обедне и ставит свечку – этого вполне достаточно: не жениться же, в самом деле, дворянину на простой селянке, вот и царь Николай мог бы устроиться, да видать ума не хватило.

- Быть смуте и раздору всей земли Русской при таком царе – недоумке. Нет, не русский он человек – этот Николай II. Наверное, кончилась в роду Романовых русская кровь - если она вообще была в них. Говорили же старики, что еще царя Петра I подменили в колыбели на чёртово отродье и пошла с тех пор по земле русской еврейская зараза стяжательства и безбожия христианского, а всем править стал золотой телец – так в Библии описано и недалеко уже осталось до антихристового пришествия.

 Так думал иногда Пётр Фролович, стоя в церкви на воскресной обедне и осеняя себя положенным числом перстных крещений, а возвращаясь в усадьбу,  если Вани не было дома, он занимался плотскими утехами с Фросей, которая вполне довольствовалась своим положением невенчаной хозяйки усадьбы при пожилом, но крепком ещё барине.

 Она знала, что Пётр Фролович в своем завещании уже отписал ей в наследство эту усадьбу в которой некому будет жить после его смерти: Ваня по малолетству, если не дай Бог, будет жить у братьев в столицах и учиться там же, а дочь Лидия и здесь пристроилась за своим лавочником неплохо и ей этот дом тоже ни к чему. Вот если бы Бог дал ей ребёнка от Петра Фроловича, тогда другое дело – тогда Фрося могла бы стать и полноправной хозяйкой в усадьбе, но видать поизносился уже барин и не получалось у него с ребёночком, а может и она была порченая баба: ведь у неё и от мужа ребёночка не получилось, хотя и прожили они более двух лет.

После смены царя жизнь в усадьбе и на селе текла без перемен, а по весне Ваня закончил полностью земскую школу и встал вопрос о его дальнейшем обучении в городе. Фрося, научившись подавать голос и привязавшись к Ване, как родному сыну, ратовала за обучение Вани в гимназии в ближнем городе, где Ваня жил бы в пансионе при гимназии, а на воскресенье мог приезжать домой в усадьбу, но Пётр Фролович решил иначе.

 В соседнем уездном городе Чауссе жила одиноко двоюродная сестра Петра Фроловича: дочь брата его отца – Андрея. Эта сестра, по имени Мария, никогда не была замужем по причине своего врождённого уродства и возраста - близко к сорока годам. Жила она на доходы от магазина, что оставил ей отец после смерти, вдобавок к небольшому состоянию. Мария приезжала как-то к брату Петру в гости летом, когда Ваня был еще совсем маленький, а узнав о смерти Ваниной матери и вовсе предлагала брату Петру отдать Ваню ей на воспитание, да отец не захотел расставаться с малолетним сыном. Теперь Ваня подрос и пожить у тётки ему будет в самый раз – под постоянным присмотром и не при чужих людях, как в пансионе при гимназии. Отец еще по зиме написал этой Марии и получил её согласие с обещанием содержать племянника в строгости, но как родного сына.

                                                           VII

В конце мая, когда крестьяне отсеялись и до покосов оставалось время, Пётр Фролович нанял кучера с конём за два целковых, коня запрягли в барскую коляску и Пётр Фролович вместе с Ваней отправился в город Чаусс разведать насчёт училища и жития Вани у своей тётки Марии.

Выехали едва рассвело, кучер своего коня не гнал, жалея, и поэтому в городок Чаусс коляска въехала уже на закате. Дом тётки отыскался сразу, ибо Пётр Фролович бывал здесь неоднократно ещё в бытность своей юности вместе со своим отцом Фролом. Его брат Андрей пошёл по торговой части, что было не к лицу дворянину, но вел торговлю честно и изрядно преуспел в этом деле, с помощью своей жены - дочери торговца из жидов, но принявшего православную веру и женившегося на русской девке из мещан, за что был изгнан из синагоги и местечка и поселился в уездном городе Чауссе, основав лавку и давая деньги горожанам в рост.

 Из троих детей у этого жида выжила лишь дочь Эсфирь, на которую и польстился Андрей – младший брат Фрола: то ли за чёрную масть и огненный взор, то ли за лавку её отца: поди теперь разбери – прошло с тех пор более тридцати лет. Но Господь видимо не простил Андрею эту женитьбу и  родилась у них с Эсфирью дочь Мария, с лилово-багровым родимым пятном на всю правую половину лица, а по народному поверью родимыми пятнами на лице сатана отмечает своих избранников среди людей, чьи души Бог изначально отдал ему во владение. Так это или нет, но лавочник-жид со своей женой недолго ещё пожили и умерли от лихоманки, прошедшей теми местами от библейских Палестин и до самой до Москвы, прихватив за собой и свою дочь Эсфирь.

Дядя Андрей остался жить бобылём со своей меченой дочерью Марией, которая росла тихой и покорной судьбе девочкой, неся на своем лице чертову отметину, что не давала ей права даже мечтать о женском счастье и семейном очаге. С возрастом это родимое пятно набухло, ещё более побагровело, покрылось бородавками из которых росли волосы, так что из дома Мария выходила лишь плотно закрыв пол-лица платком, и сторонясь встречных прохожих, словно прокажённая.

Отец умер тихо, во сне, когда Марии было под тридцать лет, оставив дочери лавку в наследство.

Лавкой своей Мария управляла умело и ловко, не жадничая по цене товаров и приманивая покупателей дешевизной и качеством товаров, что в итоге давало хорошую прибыль и достаток Марии в её одинокой жизни, как думал Пётр Фролович решая судьбу сына Вани.

Уродливая и тихая, но расчётливая Мария, не надеясь обрести мужа, который бы женился на ней, а не на её лавке, скрытно удовлетворяла свои женские потребности, вступая в связь с заезжими мужиками из окрестных деревень и перекупщиками, что поставляли ей товар в лавку.

 Присмотрев мужика, привозившего ей в лавку тушу или битую птицу, она договаривалась о цене, кутая уродливую половину лица шёлковым платком. Затем приглашала этого мужика к себе в дом, что находился неподалёку от лавки – как бы для денежного расчёта и производила расчёт. Потом выставляла штоф водки и откровенно предлагала себя захмелевшему мужику, обещая еще и приплатить рубль-другой за исполнение мужских обязанностей.

 Редко кто из мужиков отказывался побаловаться с молодой купчихой, а сомневающимся она чуть приоткрывала родимую половину лица и этого было достаточно, чтобы нерешительный мужик пожалел мужскою лаской эту одинокую женщину, весьма прыткую и приятную в постели, да ещё и получить за содеянное прелюбодеяние целковый на похмелье.

Мария долго надеялась таким путем заиметь ребёночка и потом заняться его воспитанием, замолив свои грехи молитвами в церкви, но видимо она была бракованной женщиной и с ребёночком у неё так и не получилось. Как говорится, на нет и суда нет, и Мария продолжала свои забавы с заезжими мужиками уже ради  удовлетворения женской плоти и похоти.

Потому она и просила сродного брата Петра Фроловича отдать ей Ваню на воспитание и учёбу, чтобы озаботиться племянником, коль Бог не дал ей иметь своих детей.

Тётка Мария, завидев из окна подъехавшую коляску, вышла им навстречу, сама открыла ворота, вынув запорную жердину и убрав  слегу из подворотни, чтобы упряжка спокойно въехала во двор. Кучер распряг лошадь, провёл её в сарай, дал сена с сеновала над сараем из припасов тётка Марии для заезжих купцов и мужиков и все вместе  прошли в дом.

Дом Марии был почти таким же, что и усадьба Петра Фроловича: под железной крышей и того же размера – так строились в тех местах все дома зажиточных людей: мелких помещиков и торговцев, к которым уже начинали присоединяться и зажиточные крестьяне, прихватившие рублём или обманом несколько десятин земли в собственность.

Тётка Мария быстро собрала на стол к ужину: поставила графинчик водки, домашние соленья, квашеной капусты, нарезала варёного мяса, колбасы и сыра – все припасы из своей лавки, замесила творога со сметаной для Вани, достала из печи чугунок с борщом и тушёную курицу целиком. О приезде её известил письмом заранее Пётр Фролович, но и без письма у неё нашлось что поесть, а если потребуется, то и в лавку можно было сходить  - всего-то и пути через несколько домов до площади, где и находилась лавка.

Пока гости ели, проголодавшись с дороги и без обеда, тётка Мария молча разглядывала племянника, которого она собралась воспитывать. Вид и нрав Вани ей понравились. Она обратила внимание, что у мальчика разного цвета глаза: левый серо-голубой, а правый  - ярко зелёный, что было весьма необычно, и Мария решила, что так Бог отметил Ивана, но не уродством, как её, а непривычностью лица с разноцветными глазами.

Когда гости перешли к чаепитию с настоящим ... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6