Доктор

«Правительство – это вам не тот орган, где, как многие думают, можно одним только языком».

В. Черномырдин.

Сейчас это называют лихими девяностыми.

Термин появился сравнительно недавно.

Тогда в это действительно лихое время не говорили, что оно лихое. И всё же. То было время на рубеже СССР и России, когда правительства сменялись одно за другим, сотрясая умирающую державу переворотами и путчами. Когда правящие верхушки обещали много, и по сути, ничего не делали для населения разворованной страны. Когда свёртывались производства и гиганты тяжёлой стратегической промышленности уходили с молотка за какую-нибудь сотню ваучеров (т.н. приватизационный чек – изобретение рыжего Чуба с подачи американских спецслужб для узаконивания растаскивания госсобственности), а трудящимся не выплачивали заработную плату по полгода. Когда государство разрывали на части кровопролитные этнические конфликты, а добрая половина теперь уже бывших советских граждан стремилась навсегда уехать в благополучную Европу и процветающую Америку.

Время финансовых пирамид АО МММ и Хопёр-инвест, когда рубль стоил дешевле бумаги, на которой был напечатан, а доллар взлетел в заоблачную высь. Когда судьба товарных составов с мороженой рыбой в порту Владивостока решалась через игру в напёрстки, а американцы втройне платили вневедомственным охранным агентствам – только бы дорвавшиеся до власти, не совсем компетентные, и зачастую нетрезвые чинуши, не дай бог не добрались до ядерной кнопки.

А ещё – время невиданного демографического спада, расслоения общества, и гибели огромного пласта культурного наследия, которое удалось создать за советский период.

Иногда про это не хочется вспоминать, но надо, необходимо всем, во избежание повторения того жестокого беспредела.

...Доктор Фогель вернулся с ночной смены и обнаружил на кухне записку. Он не сразу заметил вырванную набекрень страницу из блокнота, придавленную вымазанной в губную помаду чашкой с недопитым кофейным напитком. Протянув руку к покрытому затёртой клеёнкой столу, Фогель вытащил листок и прочитал.

«Эдик, я ухожу от тебя. Извини, я устала. Устала от этой беспросветной нищеты и убожества. Всему есть предел, и моему терпению тоже. У нас с тобой нет будущего, и ты это прекрасно знаешь. Не звони, и не пытайся меня уговаривать вернуться. Решение принято. Я подаю на развод. Вещи свои я забрала. Стиралку, что подарили нам на свадьбу и телевизор можешь оставить себе. Цепочку и кольцо так же оставляю. В случае крайней нужды продашь или подаришь какой-нибудь новой пассии. Елена».

Он ещё раз перечитал записку и машинально сунул её в карман. Достав из холодильника початую бутылку импортного спирта «Ройял», купленного в огрызке недалеко от дома, налил полстакана и залпом махнул, запив остатками кофейного напитка. Дура. Фогель шумно выдохнул, утерев небритое лицо ладонью.

Нет, ну надо же, а? Терпение у неё лопнуло. А то, что вся страна сейчас в нищете пребывает, так это ничего? Все семьи тянутся из последних сил, и многим намного труднее.

Им вдруг овладела злость. Разве он не старался сохранить их семейный очаг? Да только усилия для этого надо было прилагать вместе. А не шастать, где не попадя. Он слишком много ей позволял и прощал. Вот и допозволялся. Видите ли, решение у неё уже принято. А у него спросила? Или решила сразу за двоих? Да подумаешь, полстраны выживает, как может. Остальные, подобно крысам с тонущего корабля разбегаются по заграницам. Каждый день кого-то стреляют, поджигают, взрывают, топят в ваннах и унитазах. Он, что ли, в этом бардаке виноват? А она, видите ли, устала. Что, жизни красивой захотелось? Да пусть катится на все четыре стороны. Он не будет перед ней унижаться и пресмыкаться. Развод так развод.

Он никогда её не бил. Но может быть, она хотела этого? Вот пусть и побудет в чьих-то ежовых рукавицах. Сейчас это модно. Отхлещут сперва друг друга ремнём или плёткой в виде прелюдии, так сказать, для скрепления чувств, а потом уж любовь. Одни мерзости и помои потоками льются из этой заграницы. Это оттуда пришло. Все эти Шварценеггеры, Хоганы, Лундгрены, крушащие черепа с победным кличем, отрывающие головы, наматывающие кишки на кулак. Эта мерзкая порнуха. Сплошное насилие и негатив. Вот оно, истинное падение нравов. Вот она, настоящая катастрофа.

Теперь женщинам стали нравиться сильные и успешные супермены. Не вчерашние плакатные герои труда, знатные хлеборобы, сталевары-стахановцы. А именно сильные мира сего, богатые и влиятельные. Но ведь жить-то наши бабы всё равно продолжают со слабыми, безвольными и пьющими мужиками. А когда те преждевременно отправляются на погост, оплакивают их чуть ли не пятилетками. Потому что успешные, это не значит — верные. Потому что сильные – не означает пуленепробиваемые. Или он не прав?

Вчерашние кумиры теперь пылились на полках, а символ нового героя олицетворял «крутой» и хамовитый браток а-ля пальцы веером, в красно-бордовом пиджаке с надетым поверх лацкана   золотым ципурдеем «кардинал» толщиною с палец. Вот только жизнь этого, с позволения сказать, героя, была ограничена временными рамками очередной бандитской разборки. Куда же женщине тогда его деваться? Когда прошитый автоматной очередью супермен будет похоронен и помянут его братвой. А снова к своему убогому и пропитому, но – привычному и родному.

Елена давно изменяла. Это было видно невооружённым глазом. В постели он не вёл себя бревном, не отворачивался и не отнекивался. Напротив, ей было хорошо, ему тоже. Но ребёнка до сих пор не было. Она почему-то так и не забеременела. Куда он её только не возил, каким светилам не показывал. Ведь на худой конец можно было и усыновить. Сколько новорожденных из безысходности сейчас бросают в роддомах? Но она хотела только своих. Пускай попробует с другим. Быть может, в нём причина, в Фогеле?

Фогель взглянул в окно. На дальней стороне улицы трое подростков лихо скручивали колёса у припаркованной к подъезду пятиэтажного дома «шестёрки». Судя по тому, как слаженно они работали, делали это не в первый раз. За каких-нибудь десять минут они оставили машину на кирпичиках, и запихнули колёса в выруливший из-за угла «москвич». Напоследок один из юных разбойников вдребезги разнёс в жигулях боковое стекло монтировкой и вырвал с приборной доски магнитофон. Да уж, им бы в школе за партой сидеть, да уроки учить. Что дальше с них будет? И вот такое творится повсеместно. Фогель прошёл в тесную комнатушку и включил телевизор.

Устроившись поуютнее в глубоком кресле и закрывшись пледом, Фогель разомлел. В телевизоре навязчиво распотякивал мем Лёня Голубков. На фоне статичной картинки он радостно доказывал, что пришло то самое золотое время, когда можно вовсе не работать, а только отнести свои сбережения под процент. А на экране мельтешили сыплющиеся монеты, падающие купюры, моргающие надписи, куда тащить свои кровные. В три большие буквы. Фогелю давно было понятно, что целевой аудитории активно моют мозг, изымая у неё последнее под единый лозунг: «Я не халявщик, я - твой надёжный деловой партнёр! А в случае чего и защитник. Со мной не пропадёшь, будешь богат и свободен, как Рокфеллер».

Веки тяжело опустились. Он давно научился под этот бред спокойно засыпать. Каждая рабочая смена давалась всё тяжелее. Ничего не поделаешь, все стонали под прессом навалившегося кризиса, ударившего по бедным слоям населения. Начальство шакалило, выдавливая из своих работников последние соки, вводило новые ограничения и требования, вот только зарплату рядовые работяги видели всё реже. Её вроде бы и добавляли, да только цены росли быстрее.

Зазвонил телефон. Нехотя потянувшись, Фогель снял трубку.

- Слушаю.

Звонили с работы. Старший фельдшер подстанции Светлана приятным голосом спросила:

- Эдуард Николаевич, я вас не разбудила?

- Разбудила, — раздражённо ответил Фогель, — хотел отключить этот чёртов аппарат, да забыл вот, чтобы такие как ты, спать не мешали.

- Эдик, ну не бухти. Я же не просто так потрепаться тебе звоню.

- Какого чёрта тебе надо? Какого хера вам всем от меня надо! Одна слиняла под шумок уже. Ей тоже было через чур много надо. Скатертью дорога.

- Ты что, пьян?

- Да.

- Эдик, выйди сегодня в ночь сверхурочно, а то Мирошникова на больничный ушла, я тебе с процентами ночную смену пересчитаю.

- А может, сразу наличкой выдашь?

- Будет зарплата, будет и надбавка. Так выйдешь?

- Ладно.

- Только не пей больше.

- Не буду.

Фогель бросил трубку и уставился в телевизор. Нет, ну совсем страх потеряли. С кого же брать пример? Не пей больше. Вот, полюбуйтесь на экран. Сам, собственной персоной, глава государства, президент великой страны за трибуной, и тот пьяный. Едва языком ворочает. Паясничает. И ведь, не в первый раз. Куда мы катимся? Глядеть на это телевизионное позорище противно. Если уж выступаешь перед всей страной, то хоть на время своей лекции сохраняй трезвый вид. Ну, народ, кого выбрал. А выбирать-то не из кого. Сплошные клоуны-марионетки. Куда девались Ленины? Куда девались Сталины? А эти? Позакрывали все заводы. Поразгоняли все колхозы. Обезоружили армию. Население выгнали на барахолку. А из детей воспитывают гитлеръюгендов. Спрашивается, чего завтра жрать-то будем? Америка поможет? Свои помойчики просроченные подкинет, дабы не тратиться на утилизацию?

Воспоминания нахлынули, едва он снова притворил глаза.

Он сблизился с Еленой на третьем курсе медицинского. Так вышло, что он пропустил занятие по физиологии, и они встретились на отработке. Они сидели за одной партой и писали десятиминутку. Ассистент кафедры внимательно за ними наблюдал. Фогель строчил, и краем глаза видел, что Елена на листке малюет каких-то чёртиков и задумчиво смотрит в окно. Скорее всего, учебник она даже не открывала. На что рассчитывала? Тогда, привыкший педантично готовиться к любой ситуации Фогель, ловко подсунул ей шпаргалку, и Елена сумела списать. На выходе из здания морфологического корпуса она окликнула его:

- Эй, тебя, кажется, зовут Эдик?

- Да, - Фогель обернулся.

- Эдик Фогель?

- Да.

- Ты что, еврей?

- Нет, из обрусевших немцев.

- Как интересно. Ты выручил меня. Спасибо.

Она смотрела на него большими карими глазами с явным интересом, и Фогелю почему-то вдруг захотелось её поцеловать. Свежее, раскрасневшееся на осеннем ветерке юное личико, казалось, излучало любовь.

- А ты Елена Винтер из параллельного потока. Ты еврейка?

- Ага.

Она открыто улыбалась, и цвела, цвела на фоне той багряной осени, словно одинокая роза среди увядшей листвы.

- Пошли в кино? Я приглашаю, - ляпнул Фогель.

- Пошли, - неожиданно согласилась Елена.

В тот вечер Фогель затащил её в постель, и у них закрутился бурный роман. Елена перевелась в группу Фогеля, и с тех пор они не расставались. Им завидовали даже профессора, считая их образцовой парой. На последнем курсе они поженились. Это были самые счастливые годы в жизни Фогеля. В то время будущее рисовалось в розовом цвете. Однако назревали серьёзные перемены.

На смену почившему на посту генсеку, очередному дышащему на ладан кремлёвскому старцу Черненко, неожиданно пришёл молодой и энергичный Михаил Горбачёв. Казалось, в его уверенных речах не было никакого подвоха. Сурово серьёзный генеральный секретарь говорил про не совсем понятные, но очень умные консенсусы и судьбоносные решения политбюро, про борьбу с пьянством, про ускорение и перестройку чего-то там в шестерёнках государственной машины, и все считали, что СССР прямо сейчас совершает рывок в светлое будущее. Хоть и трепался Лимонадный Джо так же подолгу, как старина дважды Ильич Советского Союза, но говорил весьма целеустремлённо и зажигательно. Не то, что там какие-то сиськи-масиськи, да сосиски сраные, где толком было не понять, о чём плетёт и чавкает сей престарелый муж. Оказывается – «систематически» и «социалистические страны». Но этот, недавно занявший партийный трон царёк, явно был другим. Блестящими предметами не обвешивался, «зубровку» не лакал, с поцелуями слюнявыми к заграничным послам не лез, и выходил, что называется, «в народ», беседуя прямо на улице со случайными прохожими. Он собирал толпы людей вокруг своей персоны, пиарил, импровизировал на ходу и заверял, что скоро, очень скоро Советский Союз переплюнет загнивающий запад, и настанет эра всеобщего изобилия. Молодожёнам – сразу отдельную квартиру, работягам – достойную зарплату, пенсионерам – щедрую пенсию, дабы не рылись по помойкам в целях пропитания, не собирали по улицам пустые бутылки, а жили всласть и путешествовали по курортам.

Фогель в слова новоиспечённого фараона верил свято. Верили все, но время шло, а перемен в лучшую сторону не наступало. В прессу стали просачиваться сведения о том, что жена генсека Раиса Максимовна, почти не таясь, вывозит старинные культурные ценности из СССР в Германию целыми литерными составами. Поползли слухи, что такой правильный и волевой глава государства – всего лишь жалкий подкаблучник, страной не руководит, а способен лишь часами за трибуной нести ахинею и бесплодно мудрствовать. Что часто слишком уж он разъезжает по Европе и шушукается с премьер-министром Великобритании, канцлером Германии.

Всё шло наперекосяк. Боролись почему-то не с пьянством, а со спиртными напитками. Вырубили все виноградники, закрыли винзаводы, но пьяных меньше не становилось. Объявленная перестройка на деле обернулась разрушением экономики. Затем взорвался Чернобыль. Это было невероятно, необъяснимо, трагично, и указывало на то, что все эти лозунги про перестройку и ускорение – чушь собачья. Наступал развал сложной государственной инфраструктуры, все перекладывали ответственность друг на друга, а в некоторых отраслях износ оборудования достиг критических пределов. Следовало завязывать с пустой болтовнёй о консенсусах и выправлять накренившуюся промышленность. Но многословию не было предела. Уже тогда страну накрывало экономическим и политическим кризисом, а крайне правая оппозиция начинала поднимать голову. С экранов лились потоки успокоительных речей на все лады о том, что всё под контролем и всё хорошо. Что авария на атомной Чернобыльской электростанции успешно ликвидируется, и вскорости четвёртый энергоблок снова вступит в строй.

Но появившиеся в результате неосмотрительно объявленной гласности альтернативные телеканалы вещали о том, что всё как раз-таки из рук вон плохо. Любимов и Политковский своей программой «Взгляд», несмотря на позднее время выхода в эфир, собирали аудитории перед телевизорами куда большие, чем при демонстрации скулёжных бразильско-мексиканских мыльных тянучек без начала и конца. Эти молодые и пронырливые журналисты вскрывали вопиющие факты предательства и коррупции во всех эшелонах власти, которых и близко не было при Леониде Ильиче. И не боясь угроз, лупили правду-матку. Они первые раскрыли широкой общественности неудобные факты о том, что Чернобыль по-настоящему можно считать погибшим, что местность заражена радиацией на столетия, и строящийся саркофаг над четвёртым энергоблоком АЭС имеет серьёзные конструктивные недоработки. Говорили и о том, сколько людей было загублено в результате бездарной, спланированной наспех схеме ликвидации аварии. А те, что возвратились домой, на всю оставшуюся жизнь остались тяжёлыми инвалидами. И главное, за это никто из руководства не понёс сколь серьёзного наказания. Функционеры любого ранга так и твердили в один голос: «Я их туда не посылал».

Фогель с Еленой в то время стояли в очереди на получение жилья и ютились в убогой хрущёвской однушке, доставшейся ему в наследство от отца. Вдвоём им площади вполне хватало, но они планировали малышей, причём не одного, и если дети народятся, то этой комнатушки было, мягко сказать, недостаточно. Ну, вот немного, вот чуть-чуть, и молодожёны справят новоселье в просторной двухкомнатной квартире современной улучшенной планировки. Однако очередь почему-то перестала двигаться. Затем как-то сразу с полок магазинов исчезли все продукты и сахар, а цены на рынках поползли вверх. А после все товары народного потребления стали выдавать по талонам, как в военное время.

По окончании интернатуры молодожёны устроились врачами выездных бригад на скорую помощь. На «скорой» платили неплохо, можно было брать суточные смены и дополнительные приработки. Да и жильё отдельное получить покамест было реально. Их планы на новую квартиру рухнули, когда СССР в один прекрасный день распался.

Россия провозгласила независимость. Все прошлые запреты были сняты, и криминал получил полную свободу. Старые советские правила отменили, а новые ещё не были разработаны, или не укоренились в общественном сознании. Никто толком не знал, что можно, а что нельзя. Скорее всего, можно было всё. Все заговорили про рыночную экономику и рыночные отношения, про самоокупаемость, но что это такое, толком никто до конца не понимал. Торговали барахлом прямо на газетках, расстеленных на земле. Торговали всем. От чешского хрусталя до завезённых порнографических видеокассет. Это и была та самая рыночная экономика. Страну захлестнула криминально-сексуальная революция. Россия за каких-то полгода скатилась до уровня первобытных общин. Зарплату выдавали готовой продукцией безо всяких денег. Кастрюлями и сковородками, вёдрами и лопатами. И людям приходилось всё это менять на еду, выстраивая длинные цепи с участием порой десятков посредников. Экономический кризис углублялся, и маховик инфляции раскручивался всё сильнее, расслаивая общество на нуворишей и нищебродов. Появились олигархи, так называемые «новые русские», по сути, отпетые бандиты, хапнувшие на дележе советской собственности первые миллиарды. Против мирно протестующего парламента вновь избранный президент применил танки. И пошло-поехало. Приватизация предприятий, земли. Расцвет рэкета и проституции.

Фактически из ничего, за какие-то семь-восемь лет был взращён клан паразитирующей элиты, подмявший под себя природные богатства страны. Особенно шустро процесс с приватизацией госсобственности пошёл после ельцинского переворота 93-го, когда прежние бандиты, мошенники и их ставленники распилили принадлежащие государству источники природных богатств за те копейки, которые чуть ранее у государства и наворовали.

Как итог, к середине девяностых в результате приватизации – узаконенному расхищению, десять процентов населения присвоили девяносто процентов госсобственности. Ещё десять процентов сформировали их обслуживающий персонал, имеющий возможность жить комфортно с доходом от пятисот баксов на человека семьи (продажные СМИ, менеджеры среднего звена, купленные чиновники, высокопоставленные милицейские функционеры, судьи). А остальные были обречены выживать на минималку в состоянии рабов, в условиях тотальной коррупции безо всяких шансов хоть на малейший подъём. Учитывая полный развал экономики, надежды на улучшение ситуации при нынешнем правительстве не было.

Эдуард Николаевич Фогель продолжал работать выездным врачом, и обслуживал вызова повсюду: на дому, в общественных местах, и видел своими глазами, как нищает и спивается население. В СМИ же бодро рапортовали, что все реформы направлены на улучшение благосостояния народа. Да, отдельные недоработки имеют место. Но ведь от ошибок никто не застрахован. «Хотели как лучше, вышло как всегда, но могло быть и хуже», - бодро говаривал премьер с высокой трибуны. В другой стране за такие красноречия острослова отдали бы под суд, а тут ничего, депутаты хлопают в ладоши. Надо же, какой хороший министр, ошибки свои признаёт.

Про квартиру, обещанную в советские времена, семейство Фогелей уже не мечтало. Её теперь предлагалось купить за немыслимую цену, и Фогель просчитал, что собирать ему придётся нужную сумму с учётом инфляции порядка двухсот лет с его доходами. При этом не обуваться, не одеваться, не есть, пить, курить. Елена постоянно пилила. В убитой хрущобе она жить больше не хотела. Часто устраивая семейные сцены, она грозилась уйти обратно к маме. Однако выгоды из этого для неё Фогель не видел. Поэтому и подозревал, что речь здесь идёт далеко не о тёще. Елена упрекала мужа в том, что он размазня и растяпа, что вот сейчас самое время сказочно разбогатеть, и многие богатеют, а он как жил на жалкую зарплату, так жить и продолжает. И главное, не пытается что-то менять.

- Эдик, давай бросать эту нищую медицину. Тебе самому не надоело считать эти копейки от получки до получки? Во всём себе отказывать? Надо перебираться на рынок и открывать свою  точку. Сейчас так многие делают, и зарабатывают. Ты помнишь фельдшера Мищенко с седьмой подстанции?

- Толстяка? Ну помню.

- Он год как бросил «скорую», а сейчас, поди-ж ты, супермен. На своей машине раскатывает. Целый ряд торговых павильонов держит. А доктор Абраменко из кардиобригады? Ушёл из медицины, ювелирный магазин открыл. Богат как чёрт, и в ус не дует.

- Прямо так и не дует? Встречался с ним случайно. Что-то счастливым он не очень-то выглядит. Да и вообще, они в струю попали. Оказались в нужное время в нужном месте. Вся страна теперь – сплошная лотерея. Но таких, как они, единицы. Остальные прогорают. А рэкетирам что, дань отдавать не надо? А ментам, администрации, налоговой? Всем подай, всех нахлебников задобри. А самим-то что останется? Ну-ка, посади себе на шею ораву дармоедов, как долго выдержишь?

- Ты даже не хочешь пробовать.

- Это как, пробовать?

- Арендуем палатку и будем торговать шмотками.

- Но я не умею торговать.

- А тут и уметь не надо. Займём денег, оформим тебе визу в Турцию, и ты будешь летать туда челноком. Покупать на вес дешёвые тряпки, а я буду их поштучно продавать. Организуем семейный бизнес. Я одна не потяну.

- Я врач, а не торгаш.

- Ну и дурак. Так и останешься голодранцем.

- Таких палаток сейчас больше, чем самих покупателей. И везде однотипные турецкие шмотки. С помощью такой вот торговой точки ты хочешь выскочить из нищеты?

- Но что-то же надо делать! Ты мужик в доме, или тряпка?

- Что-то делать? Сыграть в лохоторон? Отнести зарплату в МММ? Купить комплект сковородок и перепродавать на базаре?

Фогель и сам разбогатеть хотел, но как это сделать, не нарушив закон, не знал. Да и богатеньких уж что-то стали часто грохать. И если уж разбогатеть повезло, то единственным выходом спокойно прожить остаток жизни  –  очевидно, означало подальше умотать за границу. Можно и так было уехать. Фогель узнавал, что в Дрездене у него какие-то дальние родственники по отцовской линии оставались, но никаких перспектив о работе по специальности и получении жилья не было. Лучшее, на что он мог рассчитывать, так это устроиться санитаром в захудалой больничке, и то, если крупно повезёт. Таких как он, сейчас по всей Европе пруд пруди. Ну а здесь его зомбируют и пытаются сделать лохом. На работе, через телевизор, даже на улице. Буквально неделю назад к нему подошли двое молодых людей, один из которых резво всучил ему увесистую сумку. С наигранной улыбкой он радостно заговорил:

- Всё это ваше. Бесплатно!

- Что это?

- Комплект кухонных ножей, непригарающая сковородка и кофеварка. Это всё ваше.

- Бесплатно?

- Конечно! Всё это импортное, надёжное и небьющееся. Будет служить вам всю жизнь.

- Бесплатный сыр бывает только в мышеловке.

- Здесь нет никаких мышеловок.

И парень самозабвенно пустился в описание достоинств кухонных предметов. Закончил он так:

- Но! За рекламу, и лишь только за неё, с вас сто тысяч.

Какую такую рекламу. Распинался он за причиндалы в сумке сомнительного качества. Сто тысяч за посуду, которую при желании на рынке можно было купить и за пять.

Фогеля разбудил прогрохотавший за окном трамвай. Где-то на улице послышались вопли и пьяная ругань. Затем милицейский свисток, крики: «стоять!» После - стрельба. Всё, как обычно. Фогель побрился и стал собираться на работу. Чёртова Светка влепила ему смену, а он не смог отказать. Послал бы подальше. Да только сейчас не очень-то напосылаешься. Уволят в три счёта, и выходное пособие получишь лишь через пару месяцев. Он и так две ночи подряд отпахал, а последнюю смену работал в одиночку. Фельдшера отняли, пересадили на другую машину с незнакомым водилой. И по тёмным подъездам пришлось ходить одному с риском, что дадут по голове, а то и вовсе прирежут. За последние несколько месяцев его единственным желанием было как следует выспаться. Сегодня не получится. Светка нажалуется шефу и будет как в прошлый раз. Когда заведующий подстанцией Чесноков вызвал его на ковёр.

- Эдуард Николаевич, ты, я слышал, работать не хочешь?

- Я не хочу, чтобы мне выставляли лишние часы больше половины ставки.

- А ты знаешь, что такое - производственная необходимость?

- Необходимость необходимостью, да я не железный.

- Ну пиши заявление по собственному желанию. Раз не железный. И отдыхай, сколько влезет. Сейчас никто никого не принуждает. Статью за тунеядство отменили. Или всё-таки будешь работать?

- Буду работать.

- Так иди и работай. И чтобы Светлана Николаевна мне жаловалась на твою лень в последний раз. Усёк?

- Усёк.

- А сейчас садись и пиши заявление.

- Так сказали идти работать.

- Ты пиши, пиши. Пусть твоё заявление лежит у меня. А поступит сигнал, я сам проставлю на нём  дату твоего увольнения. Ты не переживай, работай спокойно. Не будет эксцессов, не будет и проблем.

Не будет проблем. Проблема в том, что теперь его эксплуатируют, как хотят. А взбрыкнёшься,  тогда уж точно придётся к каким-нибудь хачикам на рынке пристраиваться. Ихние тряпки реализовывать и получать с выручки жалкий процент. Сколько народу сейчас так мыкается. Фогель заварил в термосе травяной чай и нарезал бутербродов с дешёвой варёнкой. Пора выдвигаться.

После развала СССР поменялись руководители станции скорой помощи. На смену лояльным пришли негодяи. Они убивали человека работой в прямом смысле слова, вынуждая пахать с удвоенной нагрузкой. Ради экономии бюджетных средств они стремились максимально сократить численность штата, навалив на оставшийся персонал двойной норматив. Платили по минималке, а освободившиеся средства распределяли между собой. Потерять работу теперь стало проще простого.

Фогель накинул куртку и спустился вниз. Улица встретила промозглым ветром и мелким косым дождём. Подняв воротник, Фогель размеренно зашагал, переступая через обрывки газет, брошенных уличными торгашами с блошиного рынка. Выйдя на слабо освещённый тротуар, он извлёк из мятой пачки сплющенную сигарету, и чиркнув спичкой, прикурил. Сзади послышался голос.

- Эй, гражданин.

Фогель обернулся. К нему приближались трое пэпээсников. У одного на плече болтался автомат, другой же поигрывал увесистой дубинкой. Старший из патрульных, лейтенант, подошёл к Фогелю вплотную.

- Документы, - коротко бросил он.

Фогель извлёк из нагрудного кармана паспорт и вручил милиционеру. Тот долго изучал фото при свете фонарика, потом поднял голову и пробуравил Фогеля жёлчным взглядом.

- Чего шляемся? Приключений ищем?

- Я на работу иду.

- Все нормальные люди на работу по утрам ходят.

- Я посменно работаю. Я врач скорой помощи. Моя подстанция в трёх кварталах отсюда.

- Ясно. Следуйте.

Патрульный отдал документы и напоследок предупредил:

- Держитесь освещённой стороны улицы. Тут парни из Хамовников какого-то делягу пасут. Чего-то им задолжал. Чтобы ты не попал под раздачу, лучше не ходи в одиночку.

- Хорошо, я учту.

Какие-то парни кого-то пасут. А милиция что, никого не пасёт? Фогель шёл и оглядывался. Но кроме шороха ветра и шелеста газетных страниц ничего не услышал. Улица была безлюдной. Чёрные провалы подъездов пятиэтажек пустынны. Добравшись без происшествий до подстанции, Фогель вошёл в тесный, плохо отапливаемый коридор. До начала смены оставалось полчаса. В убогом помещении с обшарпанными стенами находилось с десяток сотрудников, занятых повседневной рутиной. Кто-то пополнял лекарства и шприцы, кто-то чистил медицинский ящик. Двое санитаров прикручивали скобы к кислородному баллону. Достав бутерброды, Фогель уселся на старый диван и принялся жевать.

- Привет, Николаич, – поздоровался немолодой фельдшер Павлик, сидевший поодаль.

- Привет.

- Ты сегодня за Ленку?

- Да.

- Ребёнок у неё часто болеет. Шеф собрался её увольнять. Я слышал на планёрке, что работники с детьми начальству теперь не нужны. Постоянно на больничных сидят. Чесноков сказал, что уволит.

- А у начальников разве детей нет?

- Та то-ж начальство. Им всё можно. И на больничные ходить, и нашу зарплату под себя подгребать. У них замы есть на все случаи.

- Ладно, мне надо смену принимать.

В эту ночь Фогель снова работал без помощника. А вызова сыпались, как из рога изобилия. Сначала бабушка с высоким давлением. Затем ещё одна. Потом ребёнок с высокой температурой. Затем на улице у эпилептика случился припадок. Пришлось бедолагу везти в больницу. Машина досталась старой, еле ехала, и постоянно дёргалась. Отопитель в салоне не работал. Водитель чертыхался, постоянно курил и сетовал на отсутствие в гараже запчастей. Напоследок Фогелю пришлось вытаскивать из подъезда и нести на себе упитанного дядьку без сознания с пробитой головой. Вымотавшись по полной, Фогель, наконец, сменился. Спать пока не хотелось. Фогель ещё с полчаса оформлял карты ночных вызовов. Допивал наполовину остывший в термосе чай. Мимо прошествовал Чесноков. Выбритый, в отглаженном хрустящем белоснежном халате, как всегда безупречный, и благоухающий дорогим одеколоном.

- Здравствуй, Эдуард Николаевич. Как отработал?

- Нормально. Карты вот дописываю.

- Вот видишь, ведь можешь работать, когда захочешь. А документацию оформляй повнимательней. А то проверяющие с тебя все стимулирующие выплаты снимут. Кстати, твоя половина заявление подала. Увольняется.

- Пусть увольняется.

- Ты так равнодушно это воспринимаешь?

- Это моё дело.

- Ну ладно, ладно. Я просто тебе об этом сказал. Может, ты не знал. Я тут ни при чём. Она сама сказала, что не будет больше работать за копейки. А я что сделаю? Размер зарплаты не я утверждаю.

Фогель сдал карты в диспетчерскую, переоделся и отправился домой. День начинался. На остановке, в ожидании автобуса всё ещё толпились спешащие на работу люди. С обеих сторон тротуара выстроились в две шеренги уличные торговцы и раскладывали на газетках свои товары. С растянутых между стволами деревьев верёвок свисали на плечиках куртки, домашние халаты, полотенца, трусы. Да уж, действительно, продавцов больше, чем покупателей. Неужели из них тут кто-то что-то продаёт? А если да, то какова выгода? Ведь всё это бэушное старьё сущие копейки стоит. Но ведь торгуют же. А куда им деваться? На противоположной стороне улицы в скверике собирался митинг. Какой-то оратор на импровизированном помосте в рупор вещал:

- Долой Ельцина! Черномырдина в отставку! Чубайса под суд! Нет грабительским реформам. Выйдем на всероссийскую стачку. Выразим недоверие правительству. Президенту – импичмент!

- Ура-а-а, – вторила толпа.

Фогель свернул в переулок, пересёк безлюдный двор и вошёл подъезд своего дома. Здесь тоже царило запустение. Стены были разрисованы мужскими хозяйствами с соответствующими надписями. По углам валялись пустые бутылки и использованные одноразовые шприцы. Резко пахло мочой. Фогель поднялся на третий этаж и открыл ключом дверь. Вот и дома. Закрывшись на замок, Фогель прошествовал на кухню. Хоть крыша своя  имеется. Соседей вот вышвырнули на улицу приставы за какие-то долги, и квартиру отняли. Что творится сейчас. Абсолютно никакой защиты. Ни правовой, ни физической. А может, и впрямь свалить из этой помойки, куда-нибудь, в тот же Дрезден. Пусть и не будет радужных перспектив, но хоть какие-то социальные гарантии обеспечат. Он получит хоть минимальный, но всё же надёжный статус.  

Фогель достал из холодильника пузатую бутылку. Налил полстакана, понюхал. Уже и спирт из-за границы привозят. Вонючий какой. То ли дело отечественный был. С пшеничным запахом. Производство которого загубили горе-реформаторы. Фогель примерился и залпом проглотил обжигающую жидкость. Запив из-под крана холодной водой, шумно выдохнул. В брюхе запекло, а по телу разливалось приятное тепло. Фогель отправился в комнату, и устроившись в кресле, включил телевизор. С экрана великий целитель от всех болезней, господин Чумак сосредоточенно посылал руками в аудиторию какие-то пассы и кренделя, и публика в зале впадала в транс. Чёрт знает что. Делают из людей послушных зомби. Такие на выборах проголосуют даже за дьявола. Фогель бросил взгляд на телефон на журнальном столике. Дотянувшись до провода, он решительно выдернул его из розетки. Не дозвонитесь, сволочи. Незаметно Фогель провалился в тяжёлый сон без видений. И пробудился от того, что почувствовал прикосновение.

Мягкая женская ладонь легла на покрытую щетиной щёку, и Фогель разлепил усталые глаза. Елена. Он не слышал, как она вошла. Вернулась? Ведь у неё был свой ключ.

- Ты опять пил, мерзавец, - беззлобно прошептала она.

- А как же твой богатенький и крутой?

- Его, кроме денег, ничего не интересует. Что он мне наплёл про золотые горы! А я-то, дура, уши развесила. Я всё узнала. Таких как я, у него ещё трое оказывается, а одна моложе меня на целых десять лет. Падишах чёртов. Я, видите ли, должна его благодарить за то, что он соизволил меня принять в свой гарем и содержать. Я для него лишь игрушка, резиновая кукла из сексшопа с той лишь разницей, что на меня надо тратиться. А этот жмот одной дешёвки мне накупил. Сам он дешёвка. Я бросила эти тряпки ему под ноги и ушла. Да дело даже не в тряпках.

- Я тоже дешёвка, – ответил Фогель.

- Ты – никогда. Если ты этого ещё не понял. Я больше никуда не уйду. Я люблю тебя не за богатства. Я люблю тебя просто так. Ты не бросишь меня после того, что я сотворила? Не выгонишь?

- Я тоже тебя люблю, – сказал Фогель после долгого молчания, – давай уедем отсюда.

- Куда?

- В Германию.

- Нужны мы там, как собаке пятая лапа.

- Ты знаешь, лучше уж быть пятой лапой, чем мальчиком на побегушках. Этаким тупым исполнителем без мозгов. Обслуживающим персоналом. Мне осточертело, что меня постоянно оболванивают, обворовывают, дурят.

- Я полностью с тобой согласна.

Фогель обнял жену и погладил по голове. А с телевизора. Как обычно, и как всегда. На всю страну лилось:

«Коммунистический идол, который сеял повсюду на земле социальную рознь, вражду и беспрецедентную жестокость, который наводил страх на всё человеческое сообщество, рухнул. Теперь россияне свободны и вольны в своих деяниях и решениях. П-а-а-таму, шт-а-а, коммунизма больше нет! И не будет. Нашими усилиями он похо-о-ронен».

Больше Елена не уходила.

А через полгода они уехали.

 Алексей Белобров

x

Иллюстрация к: Доктор