Даждь нам днесь... О хлебе России

                          «Даждь нам днесь...» О хлебе России

(Из рассказов мамы, Сафоновой Марии Тихоновны (1903-1994)

«Ох, и трудная ж это работа была - хлеб убирать! Его же зорями косили, а если лунные ночи, то и ночами… Днем-то рожь жёсткая становилася, а зорями и ночью влага колосок схватываить и не даёть ему осыпаться, вот поэтому и жали, когда роса выпадить. А бабы так уж и старалися к утру перевЁсел* накрутить из хорошей соломы. Заткнешь их потом за пояс, свернешь сноп* граблями, свяжешь перевеслом и ставишь, свяжешь и ставишь.
И так часов до трех, пока жара не вспечёть, а спадёть, и опять пошли... Но снопы вязать - это еще ничаво, можно было, а вот серпом* жать, во когда лихо! Жали-то днём, в самую жару, когда роса сойдёть.
Да потому днём, что если по росе пойдёшь, то сразу мокрая станешь! Мы с мамкой мало ржи сеяли, так, бывало, обобьем прАльником*, вот и весь урожай, а родители мамкины мно-ого сеяли! И вот как пойдем им помогать... Боже мой, ну до того руки исколешь!.. аж напухнуть. Ведь хорошая жница за день до двух копЁн* нажинала, а в каждой - по пятьдесят одному снопу…
А потому по пятьдесят одному, что последний сноп на самый верх стоймя ставился, чтоб видно было, что копна готова»

Но это рассказывала мама, а что знаю и помню я об уборке зерновых? Комбайны на полях, бегущий поток зерна – в кузова машин… В советские годы с августа такими кадрами хроники наполнялись все телевизионные выпуски новостей, – начиналась «битва за урожай», - да и газеты пестрели заголовками: «Выиграем битву за урожай!», «Битва за урожай продолжается!» И почему непременно «битва»? Может потому, что у власти было мало надежды на то, что сельские труженики… Кстати, тогда и крестьян-то не было, их в годы коллективизации* «уничтожили, как класс»*, вот и остались сельские труженики… или труженики села и, наверное, у «руководящей и направляющей» не было уверенности в том, что зерновые будут убраны, если тружеников не вдохновить, не мобилизовать на «битву за урожай». Осталось в памяти еще и то, как ездили мы помогать колхозникам в уборке урожая. И виделись из окна автобуса ровно подстриженные, вяло-жёлтые поля с аккуратными, выброшенные комбайнами копёнками соломы, развороты вспаханной черной земли, изумрудные всходы озимых перед грядами темно-зеленых елей… Нет, не привелось увидеть того, пятьдесят первого снопа на копне, о котором упоминала мама, но запах соломы и поля, отдавшего свой урожай людям, вкус зёрен от вышелушенного колоска во мне еще живы, отчего иногда в душу пробирается нечто сущее и радостное.      
 

Из рассказов мамы.
«Если рожь сырая была, свозили ее сушить на ригу* и у Писаревых бо-ольшая была. Привязуть и как расставють!.. Тут уж дед цельными днями топить соломой или суволокой* и сушить снопы, а только потом начинали их молотить, обмолачивать. Пока бабка встанить да завтрак сготовить, мужики в четыре цепа* копну и обмолотили, а в хороший год пудов по десять с копны намолачивали. Ну, а если не управлялися, то свозили снопы в сараи и укладывали на адОнки...
Да это - слой дядовника колючего, мыши-то не полезуть в этот дядовник, вот на него снопы и ставили, оставляли до осени, а уж тогда перевозили на ригу, налаживали печку, сушили и молотили.
Нет, пшеницы у нас тогда еще не сеяли, пшеничную муку только к празднику на пироги и покупали, а так всё лепешки ситные пекли. Высеють ржаную муку на сито, потом и замесють тесто. Да попрохОней, пожиже ставили, а потом - на капустный лист и в печку.
И до чего ж вкусные лепешки получалися! Бывало, так и ждёшь, когда бабка из печки их выставить».
 

Да, старались мы вселить в души наших детей: нельзя не доедать кусочек хлеба, если начал… нельзя лепить шарики из него… нельзя выбрасывать зачерствевший, покрошите голубям. И что-то в них проросло, зацепилось. А что же внуки? Узнают ли о том, как достаётся хлеб тем, кто его выращивает? Ведь теперь даже по телевизору редко увидишь хлебоуборочные комбайны, всё больше - улыбающиеся счастливые лица, жующие попкорн да сникерсы. Нет, пока не интересно знать внукам, как и кто растит хлеб. Да и зачем? Вот он, их хлеб, - обёрнутый полиэтиленом и услужливо порезанный на дольки. 

Из расказов мамы.

«И началась у нас в деревне эпидемия тифа*-возвратника, отпустить немного и опять! Заболели и мы. Ляжим, бредим, мечемся, каждый своё лопочить! Но потом соседки стали приходить, поесть принясуть, в хате протопють, вот и начали мы понемногу поправляться. Но чем кормиться-то?.. А под полом еще редька хранилася, вот мы и давай эту редьку...  Достанем кой-как, начистим, нарежем и грызем, как мыши. А после болезни этой были мы, как не в своем уме, мамка всеодно как задеревенела, а Динка... Ей же всего три годика было, так она и вовси дурочкой стала, соображала плохо и всё только есть просила. И вот тут-то и случилося самое страшное. Коля-то наш...А было ему тогда десять лет. Он-то, когда выздоравливать стал и понемногу ходить, то ушел к дяде на Масловку, а там и накормили его хлебом вволю, да еще теплым, только что выпеченным. Вот и случилося у него воспаление кишок. И помер… Ну, надо обмывать… 
А сил-то и нетути! Но одели на него рубашечку чистенькую, штанишки, положили. Сидим с Динкой рядышком, а я еще и прилягу так-то, головой к нему прижмусь. А когда приехал за ним дядя и привёз ведро кислой капусты и коврижку хлеба, так что ж ты думаешь? Как накинулись мы на еду эту, как облапили! А дядя забрал нашего братца и увёз… мы даже и не попрошшалися с ним. Никто и не заплакал».
 
Мне – девять лет*. Каждый день я встаю в шесть утра и иду к магазину занимать очередь за положенной нам по карточкам буханкой хлеба. У меня – красный беретик и поэтому в очереди зовут Красной шапочкой*, и теперь в этой очереди надо мне только дождаться той синей будки, в которой наконец-то привезут хлеб на санях или повозке, но зато…  И до сих пор живо ощущение радости, когда иду домой с той буханкой и жую довесок- уголок к ней… почему-то давали такой всегда и он полагался мне по праву. Потом мама разрежет буханку на четыре части, - всем поровну, - и я, в очередной раз прибегая с улицы, буду понемногу отщипывать от своего и, снова убегая к подругам, радоваться: еще не кончился мой хлебушек! А вот у братьев… Как-то Виктор признался, что свой кусок съедал сразу, а потом завидовал мне: а вот у сестрёнки еще есть!
  
Из рассказов мамы.

«До революции* в Карачеве был самый крупный купец Кочергин. Масло гнал, складов с мукой у него много стояло. Уважали его люди, он же церковь Казанскую электричеством осветил, и вот, бывало, как войдёшь в нее, так как в рай попадёшь! А еще, как вздорожаить хлеб, он и пустить его подешевле, и собьёть цены. Злилися на него за это остальные купцы, что тоже хлебом торговали, но ничего с ним поделать не могли. Ну, а после семнадцатого, когда всех богатых громить стали, его первым и расстреляли. Вскорости умерла и жена, дети сиротами осталися, так что ж они? Есть-то хочется, вот и меняли на хлеб всё, что еще в доме оставалося. А что понимали? За коврижку хлеба - бери, что хошь! И те, кто побогаче, таскали от них вешшы разные, ну а нам не до вешшей было, к весне совсем плохо стало, и начался почти голод. Всё люди сдирали на хлеб: траву, кору разную. Помню, принесёть мамка кусок хлеба, а в нем ржи-то... Овес один! Режить его, а колючки так за ножом и волокуцца, так и тянуцца. Попробуй-ка, милая, съешь такой! Вот и скажить: «Все кишки нам эти кылки порежуть!»  Так что ж делала: сейчас посушить его на сухарики, потом потолчёть в ступке, просеить, кылки отсеются вот тогда и едим».
 
Помню, еще помню те самые сто грамм чёрного хлеба, которые выдавали нам после уроков*! Горбушка… ах, хотя бы досталась горбушка с чайной ложкой желтоватого сахарного песка! И сейчас ощущаю во рту хруст той корочки, кисло-сладкий вкус нечаянного лакомства. Да и вот этот «Дорожный батон», который муж только что принес, люблю, наверное, потому, что напоминает ту самую булку, которую выменяла однажды на гопик – лепёшку, сделанную из мерзлой картошки, перекрученной на мясорубке и приправленной луком. А предложила выменять подруга, и потому, что булка её оказалась непропеченной, да и гопика она еще не пробовала. И вот откусила она от него кусочек, пожевала… и выплюнула, а я, отщипывая от булки по маленькому кусочку и обсасывая зубы, вязнущие в непропеченном тесте, до самого вечера наслаждалась чуть горьковатым привкусом, каждый раз недоумевая: и почему она выплюнула мой, тоже вкусный гопик?.. и почему вот это!.. отдала мне?
 
Из расказов мамы.

«Голод* у нас и на Украине был в начале тридцатых, а мы ездили туда, когда там еще сытнее было, чем в России. И ездили вот с чем. Сестре Динке было уже тринадцать, работала она на базе военной, а туда привозили простыни старые, шинели, гимнастерки с убитых, и девчонки всё это пороли, чтобы потом или починить их, или перешить. Пороли, значить, а Динка клочки какие спрячить под одежду или под юбку, принесёть домой, а потом мамка из них и состегаить на руках… машинки-то не было, и нам одежонку какую, и на продажу. Ничего, что рукава разные, лишь бы тепло было! Вот потом и ездили с этим товаром на Украину, на хлеб меняли. Наменяем так-то, а как домой везти? Отбирали ж отряды разные, если наскочуть, поэтому и прятали возле себя: сунешь туда-то фунтик муки, туда-то горсточку, прицепишься к товарняку и едешь. Если ссадють где, так и не возмущаешься даже, будто так и надо. А это ведь обязательно за дорогу раза три или четыре сгонють, вот тогда и сидим, и ждем на вокзале, когда опять случай подвярнёцца.
И вот раз та-то едем, а тут рядом мужчина сидить:
- Куда ж вы путь держите? - спрашиваить. 
- Да едем, куда глаза глядять, - мамка ему.
- Ну, глаза могут и далеко глядеть, за ними не угнаться. - Расспросил нас: откуда мы, как жили, а потом и говорить: - Оставайтесь-ка вы в Константиновке. Заводы, правда, сейчас все разбиты, но когда восстановятся, найдется и вам работа. А пока идите на хутора, там рабочими руками нуждаются, заработаете себе хлеба на зиму, а жить потом у меня будете, хата большая, будет и вам уголок.
Ну и, слава Богу, нашелся добрый человек! Слезли мы в Константиновке в этой, и он привел нас к себе:
- Луша, - жене говорить, - привети ты этих несчастных...
- Ну, что ж, - она-то, - пусть живуть, вон кладовка как раз пустуить.
А кладовка эта... как и кладовка: ни окошечка в ней, ни столика, ни скамеечки, но мы обрадовалися и этому. Не на улице всё ж! Дали они нам поесть, отдохнули мы, а на утро пустилися в промысел, кормить-то они нас не будуть? Вот и пошли сначала побираться. Но Динка ни-икак просить не могла! Как откажуть, а она и в слезы. Да ведь отказывали-то не просто, а обязательно: рабить, мол, надо, рабить... работать, значить, по- ихнему, ну, а я – ничаво, приятного, конечно, мало, но переморгать можно было. Чаво ж не переморгать, не попросить, коль есть у кого? Кто - откажить, кто - обругаить, а кто и дасть скибку хлеба. Да хлеб-то какой! Белый, вкусный!  Мы такого уже и не помнили, и так-то хорошо было! Но плохо, что на меня парубки стали заглядываться, а один, помню, даже и сказал: «Я б и жениться не прочь на такой побирушке». Вот мне другой раз и стыдновато было».
 
Хлеб «Бородинский», «Покровский», «Любительский», «Заварной с изюмом», «Литовский с тмином», «Белорусский с корицей и курагой»… Сколько их, названий? Глаза разбегаются, когда подходишь к прилавку и каждый раз не верится: такое изобилие – передо мной?.. и сейчас, за невеликую плату будет в руках вон та краюха черного хлеба, о которой… О которой столько раз мечталось в жизни!
 
«Хватало при НЭП*е всего, хватало и хлеба. Наши то кузню держали и мужики за всё хлебом расплачивалися. Бывало, свёкор стоить возле кузницы, вешаить муку или зерно и ссыпаить в яшшыки, и ссыпаить, а как на базар ехать засобирается, тогда опять из них насыпаить и вязёть. Видно, привыкли мужики-то, что расплачиваться хлебушком - верней будить, ведь после революции как было? Нужна тебе, к примеру, коробка спичек, вот и бери скибку хлеба, и неси. Бывало, идуть бабы и всё-ё за плечами узлами кто хлеб, кто муку нясуть. Особенно при Керенском* плохо стало, ведь керенки эти бешеными называлися: до обеда - одна цена на них, после обеда - другая, а к вечеру и третья. Потом мужики даже стены керенками оклеивали, а кто и забор разукрашивал, и деньги эти уже никто не брал. Бывало, пойдём на работу устраиваться, так и сходимся на том, кто из продуктов что пообещаить: или конопли, или пшенца кружечку, или хлебушка. Ну а при нэпе, особенно в двадцать седьмом, продуктов в магазинах было еще сколько хочешь, мясо на рубль купишь - за неделю не поешь.
Ну как почему много… Ведь как раз нэп разорять стали, так люди, небось, и думали: придуть и отнимуть корову, так лучше мы самим её… Вот и резали скотину по чём зря, и стало мясо нипочём. Помню, пришла к нам женшына из нашей деревни и плачить: «Купите коровку мою, молодая, молока даёть тридцать литров, жалко резать-то.»
Но куда ж мне было корову ставить? Мы сами-то уголок только и занимали в чужом доме.Так вот… И вольница эта с харчами продолжалась всю зиму, а к весне всё стало пропадать. Скот порезали-погубили, порасшвыряли как зря, летом остальное подобралося, а к осени начался чуть ли ни голод. Но нам пока еще хорошо было, ведь напротив нашей квартиры был коммерческий магазин, и в нем китаец за прилавком стоял, а жил на краю города. Сенька тогда на автобусе работал, вот и возьмёть, бывало, этого китайца, посадить рядом с собой, довезёть до дому, а тот за это нам без очереди и продасть хлеб, а другие… Помню, соседка жила с нами рядом, и двое детей у нее было, а потом откуда-то еще и мать приехала с дочкой, думала, наверное, что здесь от голоду спасётся, вот пятеро их и собралося. А как раз еще и безработица началася, они ж и сами без работы сидять! Как жить?.. Совсем пропадають. Сердце мое разрывается, как их детей жалко! И вот, бывало, суну за пазуху кусок хлебушка да к ней: «На, Шур... детям-то хоть дай». А она как бросится на колени, как начнёть мне руки целовать! Кинутся и детки к этому хлебушку, съедять моментом, а потом и опять ждуть, когда приду. Ох, и вспоминать об этом страшно… Ну а потом устроился Сенька охранником на поезда и стал за хлебом в Москву ездить. Очереди, конечно, и там были, но разве ж он в них стоял? Сейчас подойдёть к магазину, расставить мешок, а тут уже и видють таких, как он, и подходють, продають.
Конечно, подороже, но что поделаешь? Зато вволю хлеб ели. Но через год его не стало, да и молока…А вас уже трое… кормить-то надо! Вот и надумала корову купить. Поехала в Карачев и купила у знакомой. Иван, муж её, взялся до Брянска довести, вот и по-ошли с ним. Сами на лошади, корова следом… Привели, сели ужинать, а мамка как раз борщ сготовила. Выложила я на стол буханку хлеба, а Иван как сел, так почти всю и съел!.. Ну, дала ему хлеба за корову, денег, сколько договорилися, выхожу во двор, глядь, а он сидить и опять этот хлеб… «Вань, - говорю, - ну брось ты!..» И рассказала ему про братца, который вот так же объелся хлеба и помер. Вроде и послушался, а ночью как заохал, как застонал: «Правду ты говорила, горить у меня всё в нутрях-то!» Скорей мы ему грелку, соды... Ну, ничего, обошелся к утру».
 
Недавно видела такой сюжет из дальнего села: раз в неделю приезжает туда машина, привозящая необходимые продукты, и вот сидит бабуля возле дома и рассказывает корреспонденту:
- Как только приедить машина, бярём по восемь буханок хлеба, оставлям его в коридоре, он там замерзам, потом мы его разрубам, отогревам и съедам».
«Замерзам, разрубам, отогревам и съедам»… Смешно показалось. Пересказала вечером мужу, а он:
- А чего ты смеялась? Ведь жалко старушек, - и даже не улыбнулся. 
- Жалко... конечно, жалко. Но все старушки теперь пенсии получают, не то, что мама в советские времена. Ведь только при Ельцине* тех женщин, которые не работали на производстве, а растили детей, признали гражданами России, а то… Живи, мол, в старости на что хочешь! А теперь сельским бабулькам приносят пенсии прямо домой… да еще свои овощи, курочки во дворе, а то и поросёночек в закутке похрюкивает, а если на несколько дворов – коровка!.. то и молочка можно купить, творожку. Ведь к разносолам да к изыскам городским они не привыкли, так что, хватает теперь старикам денег и на маслице, и на хлебушек… который, кстати, привозят даже в дальние древни, - это тебе не советские времена с вечными очередями! 
 

Из рассказов мамы.
«А в войну о хлебе и не думали, и не говорили даже! До хлеба ль было? Щи да картошка постная в такую сладость казалися! Только раз и увидела буханку хлеба, когда немец корову нашу отнял. 
А вот так дело было. Мы же тогда прятались в противотанковом рву вместе с ней, и уже наши стали подходить к Карачеву, слышно было как снаряды рвалися, перестрелка…И наскочил тут змей-немец!.. и обнаружил нашу корову. Схватил, на машину и-и повез!.. Я, было, погналася следом, а он ка-ак швырнёть в меня буханкой хлеба! Прямо по голове попал. Как же я плакала по коровке по своей, как убивалася! Ведь миг какой-то не уберегла её! Плакали и вы… Ну как же, всю-то войну она кормила нас, всю-то войну страдали вместе, а тут… Так и распрошшалися с коровкой нашей… Да и после войны крепко плохо с хлебом было! В городах еще ничаво, по карточкам хоть немного, но давали, а вот в деревнях… Помню, Наташка с Масловки рассказывала, что знакомую её даже посадили в тюрьму на пять лет за то, что они с дочкой собирали колоски на колхозном поле*. И буханка на базаре стоила сто пятьдесят рублей, а где ж такие деньги взять? И помощь от государства тебе была как раз только на одну буханку в месяц, а разве наешься ею? Вот Витька мой и ездил за хлебом на товарняках…
А потому на товарняках, что тогда билеты только командировочным отпускали, а все остальные, кому надо было чего достать… соли там или хлеба, всё-е по товарнякам прыгали, и даже на крышах вагонов устраивалися, вот и Витька мой… А раз даже на буфера прицепился… 
А вот так. Осталося до Карачева километров сорок, а всех и согнали с крыш. Что делать? Поезд уходить, вот он и прыг на буфера эти, прицепился и поехал. Хорошо, что молодой был, сильный и не сорвался! А если б!.. Так, бывало, как поедить за хлебом, то и не дождешься никак! Ни то что дни, а и минуты пересчитаешь».
 
И в те годы* в моём родном районном городе Карачеве за хлебом выстраивались очереди, поэтому брат, когда ехал из Брянска домой, всегда вёз несколько буханок. Помню, приехала и я, управилась с делами, часа в два прилегла вздремнуть, а проснулась от дыма в хате, - плавает синим облаком! Встала, открыла дверь в коридор, а навстречу мама топчет: 
- Да это сухарь подгорел… Здесь-то, на кухне, и дыма нету, а вот в зал понашел.
- Зачем ты их сушишь? - спрашиваю.
- Для кур…
Лукавит... Знаю, не для кур сухари, а запасается ими. Виктор как-то рассказал, посмеиваясь: «Маманя совсем меня замучила. Всё сухари сушит, сушит! Как только привезу лишнюю буханку, порежет и - на печку». Значит, и сейчас...
- Заведем летом кур побольше, - переворачивает на сковороде сухари, - и буду с ними без горя.
Нет, не уговариваю ее не делать этого, пусть сушит. Только горько становится: всю-то жизнь свою прожила она под страхом голода! Поэтому и ходит за мной, когда приезжаю: «Ну, съешь кашки, супчику! Всё-ё думаю, что ты голодная. И в Брянск уже уедешь, а мне все кажется, что голодная поехала, и страдаю вослед».
- Да я не за себя боюсь, а за внуков, - стоит сейчас возле железной печки, опираясь на палку: - Тогда-то, в тридцатых годах, когда голод был, безработица... Сколько ж голодных скиталося! Помню, утром выхожу на улицу, а соседи окружили крыльцо напротив и рассматривают что-то. Подхожу, а на нем паренек ляжить мертвый... ка-ак раз, как наш Глебушка… ну, вылитый Глеб. - Замолкает, и губы ее начинают подергиваться. Потом справляется с собой и продолжает: - Вот и теперича думаю: да ладно, насушу, пока в Брянске достать хлебца можно. Если сохранить нас Господь и не пошлёть голода, то куры поклюють.            
Подходит к печке, переворачивает, перекладывает с места на место сухарики, - не подгорели б опять.
 
 Из рассказов мамы

«Господи, страшней этого и нетути, когда дети голодають! После войны-то, когда всё погорело и было ни надеть, ни укрыться нечем… Лихо, конечно! Но наскребу кой-чего, укрою вас, уложу. А вот когда голод... во когда лихо!  Помню, наварю лебеды с крапивой, чем-нибудь заболтаю, дам вам… Виктор съесть, он же съестной был, ты и вовсе этого в рот не брала, попадёть так-то картошечка или кусочек хлебушка, да и ладно, а Колька... Как начнеть того рвать от этой пишшы! Вот когда лихо!.. И не дай Бог дожить до такого еще раз! Другой раз так-то лягу и вдруг как всплывёть всё это!.. Гоню, гоню мысли: да отойдите ж вы от меня, отстаньте! Ох, боюсь голода. Ох, не дай Бог, дожить до такого еще раз!»
 
Речение из православной молитвы:

«Хлеб наш насущный даждь нам днесь…»

И в словах этих - чаяние не только о хлебе насущном, но и упование о подаянии Господом всего необходимые для жизни нашей: пищи, одежды, жилища. А еще можно понимать молитву эту и в духовном смысле: Христос - хлеб жизни, и познающий, верующий в сына Бога, принимает в себя снедь спасения:
«Аз есмь хлеб животный, иже сшедый с небесе; аще кто снесть от хлеба сего, жив будет во веки, и хлеб, его же Аз дам, плоть Моя есть, юже Аз дам за живот мира».
 

У русского мыслителя-космиста и поэта-философа Александра Чижевского* есть строки:
             В смятеньи мы, а истина - ясна,
             Проста, прекрасна, как лазури неба:
             Что нужно человеку? Тишина,
             Любовь, сочувствие и корка хлеба.
Но как же трудно доставалась России её «корка хлеба» - «хлеб животный, иже сшедый с небесе»! 

----------

*ПеревЁсло - жгуты из соломы.

*ПрАльник - изделие из дерева для выколачивания воды из белья, когда его полоскали в речке, ручье, у колодца.

*СУволока - сухая трава, но не пригодная для скота.

*Цеп - деревянная, короткая палка на цепи, прикрепленной к шесту.

*Копна́ - уплотнённая конусообразная куча сена или соломы, обычно складываемая на месте уборки, значительно меньший размер по сравнению со стогом и скирдой.

сноп

*Серп (др.-русск. сьрпъ) - ручное сельскохозяйственное орудие, жатвенный нож. Обычно используется для уборки зерновых культур, жатвы хлебов и резки трав.

*«Уничтожим кулака как класс» - плакат при политики объединения единоличных крестьянских хозяйств в коллективные (колхозы и совхозы), проводившаяся в СССР в период с 1928 по 1937 года.

*Рыга или рига - молотильный сарай с овином, крытый ток с сушилом.

*Тиф -собирательное название некоторых инфекционных заболеваний, сопровождающихся нарушениями психики на фоне сильной лихорадки.

*Годы после окончания ВОВ 1941-1945 годов.

*Красная Шапочка» - народная европейская сказка с сюжетом о маленькой девочке, повстречавшей волка.

*Революция 1917 года - условное название революционных событий, произошедших в Российской империи в 1917 году.

*Голод в СССР (1932—1933) — массовый голод, охвативший в 1932—1933 годах обширные территории СССР.

*Новая экономическая политика (сокр. НЭП или нэп) — экономическая политика, проводившаяся в 1920-е годы в Советской России и СССР. 

*А.Ф. Керенский - председатель Временного правительства после февральской революции 1917 года, вплоть до большевистского переворота в ноябре того же.

*«Борис Ельцин (1931-2007) - Первый Президент Российской Федерации, в ноябре 1991 - июне 1992 года одновременно возглавлял «правительство реформаторов». 

*«Закон о трёх колосках» - принятое в исторической публицистике наименование Постановления ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 года «Об охране имущества государственных предприятий    

* 1980-е

*В Библии, в Евангелии от Матфея (гл. 6, ст. 11) приведена молитва «Отче наш», где есть слова: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь». Русский перевод этого стиха: «Хлеб наш насущный дай нам на сей день».

*Алекса́ндр Чижевский (1897-1964) — советский учёный, биофизик.
 

 Галина

x

Иллюстрация к: Даждь нам днесь... О хлебе России