ПРОМО АВТОРА
Иван Соболев
 Иван Соболев

хотите заявить о себе?

АВТОРЫ ПРИГЛАШАЮТ

Серго - приглашает вас на свою авторскую страницу Серго: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Борис Лебедев - приглашает вас на свою авторскую страницу Борис Лебедев: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
kapral55 - приглашает вас на свою авторскую страницу kapral55: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»

МЕЦЕНАТЫ САЙТА

Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»



ПОПУЛЯРНАЯ ПРОЗА
за 2019 год

Автор иконка станислав далецкий
Стоит почитать Про Кота

Автор иконка станислав далецкий
Стоит почитать ГРИМАСЫ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Автор иконка станислав далецкий
Стоит почитать Битва при Молодях

Автор иконка Сандра Сонер
Стоит почитать Никто не узнает

Автор иконка Юлия Шулепова-Кава...
Стоит почитать Солёный

ПОПУЛЯРНЫЕ СТИХИ
за 2019 год

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Уж столько просмотрено жизненных драм

Автор иконка Виктор Любецкий
Стоит почитать Я старею. С памятью всё хуже...

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Гадай, цыганка-одиночество...

Автор иконка Ялинка 
Стоит почитать Я не стану любимой...

Автор иконка Виктор Любецкий
Стоит почитать Пусть день догорел — будет вечер?...

БЛОГ РЕДАКТОРА

ПоследнееПомочь сайту
ПоследнееПроблемы с сайтом?
ПоследнееОбращение президента 2 апреля 2020
ПоследнееПечать книги в типографии
ПоследнееСвинья прощай!
ПоследнееОшибки в защите комментирования
ПоследнееНовые жанры в прозе и еще поиск

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К ПРОЗЕ

Вова РельефныйВова Рельефный: "Это про вашего дядю рассказ?" к произведению Дядя Виталик

СлаваСлава: "Животные, неважно какие, всегда делают людей лучше и отзывчивей." к произведению Скованные для жизни

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Ночные тревоги жаркого лета

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Тамара Габриэлова. Своеобразный, но весьма необходимый урок.

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "Не просто "учиться-учиться-учиться" самим, но "учить-учить-учить"" к рецензии на

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "ахха.. хм... вот ведь как..." к рецензии на

Еще комментарии...

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К СТИХАМ

ЦементЦемент: "Вам спасибо и удачи!" к рецензии на Хамасовы слезы

СлаваСлава: "Этих героев никогда не забудут!" к стихотворению Шахтер

СлаваСлава: "Спасибо за эти нужные стихи!" к стихотворению Хамасовы слезы

VG36VG36: "Великолепно просто!" к стихотворению Захлопни дверь, за ней седая пелена

СлаваСлава: "Красиво написано." к стихотворению Не боюсь ужастиков

VG34VG34: " Очень интересно! " к рецензии на В моём шкафу есть маленькая полка

Еще комментарии...

СЛУЧАЙНЫЙ ТРУД

Босх.
Просмотры:  95       Лайки:  0
Автор Лев Зазерский

Полезные ссылки

Что такое проза в интернете?

"Прошли те времена, когда бумажная книга была единственным вариантом для распространения своего творчества. Теперь любой автор, который хочет явить миру свою прозу может разместить её в интернете. Найти читателей и стать известным сегодня просто, как никогда. Для этого нужно лишь зарегистрироваться на любом из более менее известных литературных сайтов и выложить свой труд на суд людям. Миллионы потенциальных читателей не идут ни в какое сравнение с тиражами современных книг (2-5 тысяч экземпляров)".

Мы в соцсетях



Группа РУИЗДАТа вконтакте Группа РУИЗДАТа в Одноклассниках Группа РУИЗДАТа в твиттере Группа РУИЗДАТа в фейсбуке Ютуб канал Руиздата

Современная литература

"Автор хочет разместить свои стихи или прозу в интернете и получить читателей. Читатель хочет читать бесплатно и без регистрации книги современных авторов. Литературный сайт руиздат.ру предоставляет им эту возможность. Кроме этого, наш сайт позволяет читателям после регистрации: использовать закладки, книжную полку, следить за новостями избранных авторов и более комфортно писать комментарии".




И некогда нам оглянуться назад


Федоров Федоров Жанр прозы:

Жанр прозы Историческая проза
1728 просмотров
0 рекомендуют
2 лайки
Возможно, вам будет удобней читать это произведение в виде для чтения. Нажмите сюда.
Повесть была написана в ответ на ту ложь о жизни наших отцов и матерей, советской действительности, которая была выплеснута "новыми демократами" в неокрепшие души наших детей и отображат реальные события происходившие в семьях в стране в послевоенные годы, тяжелый труд наших родителей воспитывающих своих детей в самых лучших традициях русского общества.

реться.

            - Давай ещё чуть повыше! Вот так! А таперь привязывай его, -

снизу подсказывал отец. – Ладно, годится! Слазь, да мотри не оборвись.

Я напоследок с высоты оглядел теперь уж видное в границах леса огромное поле и подумал: «почему именно здесь повесили чучело? И почему скрадок здесь стоит? Поле-то  огромное, притаись хошь где, даже в любом суслоне, которых тыща по всему полю» - но спросить вслух у отца не успел, потому что он поторапливал меня, и я стал осторожно спускаться на землю. А отец уже осматривал свои метки на патронах, переломил и зарядил ружьё, взвёл курок, и мы залезли внутрь скрадка, где отец приложил палец к губам и поудобней, чтоб был обзор, устроился в нём. Через какое-то время я услышал хлопанье множества крыльев и на берёзу с привязанным мною чучелом села стайка сереньких тетёрок, крутя по сторонам вытянутыми головами. Но отец отчего-то медлил и не поднимал ружьё. Я вопросительно смотрел на него, а он снова подня палец к губам т продолжал куда-то пристально всматриваться. Я перевёл взгляд в том же направлении и увидел на высокой лиственнице, стоявшей чуть поодаль от скрада, трёх косачей, сидящих  на ветках её на разной высоте. Я не слышал, когда они прилетели, вероятно, одновременно с тетёрками, а может и чуть пораньше. Отец осторожно поднял ружьё, я приложил ладошки к ушам, раздался выстрел, хлопанье множества крыльев, а скрадок заполнился уже знакомым мне дымным порохом. Мы выбрались наружу, я увидел у комля лиственницы лежащего косача и побежал за ним.

            - Ну, таперича понял, почему я не стрелял в тетёрку? –

Я отрицательно покачал головой.

            - Перво: косач минима на полкило тяжельше её;

               Второ: тетёрка на следущий год выводок произведёт, зачем же её убивать?

Ну всё, больше не прилетят, снимай чучело.     

            Домой мы вернулись, когда солнце только начало спускаться за горизонт. Дорога обратно мне показалась гораздо короче, идти по перелескам было легко и удобно, потому что опускавшееся низкое солнце оставалось у нас сзади и чуть сбоку, и лес был насквозь пронизан его заходящими лучами. Вот уже стали слышны паровозные гудки с отдалённым шумом проходящих составов. В пожухлой траве часто попадались кисти крупной ярко-красной переспелой костяники, которые я на ходу срывал и жевал вплоть до самого дома. Мама забрала убитого косача, собрала нам чистое бельё и отправила в баню. Как же хорошо дома! Как покойно на душе и не надо ни о чём думать – всё идёт само собою по давнишнему укладу, заложенному нашими далёкими предками и только чуть скорректированные временем, условиями и некоторыми важными обстоятельствами, например, сменой власти в стране. Уже одно то, что мама у нас совсем в школу не ходила, а отец лишь буквы знал и читал кое-как, да роспись ставил печатными буквами, а нас заставляли учиться даже, если и школы на деревне не было. Говорит о том, что страна хочет и стремиться, чтобы люди в ней были грамотными. После ввели всеобщее семилетнее образование для ребятишек, а позднее – и среднее. Вот и приходилось кому-то жить в интернатах, а большинству детей из сельской местности, где в деревнях чаще были только начальные школы, ходить пешком или ещё каким-то образом добираться до ближайших семи-десятилеток иногда за десять и больше километров. И ходили, и не  отец относил под навесжелание и стремление учиться даже в таких совсем не комфортных условиях. А уж про районные и городские школы и речи даже не шло – там и вечерние школы работали. Кому не известны эти школы по удивительным фильмам «Большая перемена», «Весна на Заречной улице» и другим. Впрочем, я несколько отвлёкся…

            В воскресенье с самого утра мы двинулись в Пойму: я с отцом – на велосипеде, а мама с Витьком пешком. Надо было копать картошку. Снова стоял погожий тёплый день, по черёмушникам в околках и по окраинам полей большими стайками вспархивали и вновь садились скворцы, Сильченковы поля уже были скошены, но ещё не убраны, страда продолжалась, и деревня показалась совсем пустой. Только верховские собаки лежали на солнышке по обочинам и у домов. Наш Букет нарушил их дрёму, но узнав его, они поджали хвосты и, продолжая облаивать нас, поплелись поближе к своим подворотням. Отец передал мне велосипед:

            - Подкамест я подкапываю, да мать с Витькой подойдут съезди к дружкам-то, небось соскучился? Да токо недолго,- чем я и поспешил воспользоваться. Но немногие были в это время дома, а от тех, кого застал, узнал, что многие пацаны нынче пропускают пятый класс.

            - Ничё, Вовка, с будущего года в Пойме откроется семилетка, опять будем все вместе,- оптимистично подвёл черту Петька Щербак, - а пока отдохнём от учёбы.-

Ближе к вечеру маму с Витькой забрал дядя Максим Гребов – он после выходного ехал в свою вторую бригаду и сделал для них крюк через Шарбыш. А мы с отцом продолжили копать, потом подсушенную на солнышке картошку насыпали в мешки и отец относил их под навес. Покончив со своей, мы перешли на тётин огород, и отец перетаскал в подполье и её картошку. Домой отправились в седьмом часу. К этому времени мама подтопила

баню, чтобы смыть с меня огородную грязь и чистым отправить к поезду в интернат.

 

 

 

                                                 Глава 19.

 

 

            На урок географии в классную дверь чуть боком, осторожно протиснулась очень полная учительница с классным журналом и указкой в одной руке и свёрнутыми картами в другой. «Точь-в-точь, как наша шарбышенская Парамониха, про которую наши пацаны с подачи Ильюхи Мандрика пели: «Парамониха широка на ногах – накопила много сала на боках», - промелькнуло у меня в голове.

            - Здравствуйте, ребята. Садитесь. Я у вас буду вести уроки географии. К следующему моему уроку, пожалуйста, дежурный по классу пусть забирает в учительской географические карты и развешивает их на доске,-

Мягким голосом и не шибко громко сказала она и улыбнулась так открыто и доброжелательно, что у меня сразу же возникло к ней полное доверие, и урок её пролетел в одно мгновение. Неторопливые передвижения у карты, спокойная речь, которая прямо-таки завораживала меня интересным, неизвестным доселе содержанием, да ещё красиво повествующая про остров Сахалин, о котором я уже немного знал из редких воспоминаний отца, камчатские горячие родники, про немыслимую Чукотку, от которой до американской Аляски всего-то сотня километров, и местные жители (аборигены, как назвала их Зоя Павловна) на собачьих упряжках через границу преодолевали их за короткий зимний заполярный день, чтобы навестить своих сродственников, сделали её первый урок для меня настоящей привязанностью к географии и самой Зое Павловне. (И разве мог я предположить тогда, что через каких-то пятнадцать лет мне самому доведётся бывать, и не раз, в самых разных районах этой самой Чукотки, в том числе и недалеко от Аляски, передвигаться на нартах в собачьих и оленьих упряжках и близко пообщаться с этими самыми интересными и простодушными аборигенами…)

            - И если редкие в то время там пограничники останавливали их, чукчи, нимало не смущаясь и кротко улыбаясь, поясняли, что едут в стойбище в гости к своей какой-то родне, - рассказывала Зоя Павловна.

            - И, чё же, их ворочали назад? – спросил учительницу сидевший рядом со мной Сёмка Уваров.

            - Да, возвращали обратно.Но задерживали их очень редко, потому что пограничных застав можно было на пальцах все пересчитать.

            - А какие они, чукчи? – это уже Нина Ренгова спрашивает.

            - Всему своё время, ребята. Обо всём узнаете, когда будем проходить и эту тему. Это только сегодняшний урок я провожу с обзора всего нашего Дальнего Востока, потому что там начинается каждый новый день, и постепенно мы будем передвигаться к нашим южным и западным границам.-

Уроки Зои Павловны (в нашей 41-й школе у неё было прозвище «медуза», хотя мне это совсем не нравилось, и я могу твёрдо считать, что так я её не называл никогда) стали для меня одними из любимых, и ждал я их всегда с нетерпением. Вероятно, началась сказываться моя страсть к книжкам.

            Немецкому языку нас учила Ираида Германовна – мягкий интеллигентный человек, к тому же она исключительно редко ставила двойки за незнание материала.

            - Ребята, - сказала она на одном из первых уроков,

Знание иностранного языка далеко не для всех вас станет обязательным потому, как далеко не все после школы продолжат учёбу в техникумах, тем более – в институтах. Но чтобы грамотным человеком нужны знания не только по русскому языку, математике, физике, химии и другим предметам, но иметь представление по письменности и языку иностранного. Вот,  немецкому языку  мы все – я и вы, посвятим наши уроки. И я надеюсь, что кому-то так понравится, что иностранный язык они полюбят не меньше, чем физику, географию или астрономию, например. А вообще, ребята, учиться – это так здорово интересно, хотя не скрываю, по себе сужу, и тяжеловато придётся. А что даётся так просто, без труда? Наверное, только поесть да поспать… По инстинктам живёт животный мир. А человек? Он должен многое знать, понимать и уметь, а это значит –

должен учиться, как бы трудно или неохотно ему это будет даваться. –

            Эти слова учительницы так надолго застряли в моей голове, что в дальнейшем я их частенько вспоминал. И что интересно – немецкий язык давался мне легко, без большого напряжения, но я об этом никому не говорил, боясь, что меня заподозрят в сочувствии к немцам, или, того хуже, в предатели запишут. Это – каково после такой войны и нашего истинного детского патриотизма, когда даже при играх в войну становилось отчаянно обидно, что при при делёжке ты попадал «к немцам». Верно, в следующий раз ты уже был «русский» и тогда уж прилагал все усилия, умение, терпеливость в засаде, бесстрашие в атаке, осторожность и неожиданность в разведке, чтобы «застрелить» врага или взять в плен «на допрос». А когда «немцем» был, то не шибко-то старался с «русскими» сражаться, в крайнем случае – только «ранить». Но однажды на уроке по немецкому я всё же попался. Ираида Германовна уже человек семь опросила по домашнему заданию и остановилась на слове «ягода».

            - Может нам, наконец-то, Володя Ковальков подскажет? – неожиданно вызвала она меня. И я, ничуть не задумываясь, очень чётко произнёс: « Ди Беере».

            - Правильно, Ковальков, и артикль верно поставил.

Класс притих, только с задней парты послышался ехидный голос Кольки Стуса:

            - Вот он и есть «бера».

К слову сказать, это прозвище ко мне так и не пристало, несмотря на все Колькины усилия дразнить меня так в интернате и в Шарбыше. А скоро он и сам отказался от своего намерения.

            Вечером во всех классах прошли пионерские и комсомольские собрания, и вновь избранные или переизбранные председатель совета дружины, председатели и звеньевые отрядов стали ходить со знаками отличия – соответственно три, две, и одна красных, цвета галстука, полосок  на левом рукаве рубашек и кофточек. Мне запомнился почему-то Олег Дайский, сын какого-то большого начальника из отделения железной дороги (по словам Женьки Третьякова), председатель совета отряда из 5 «А» - всегда в чистой, белой, отглаженной рубашке с двумя пришитыми к левому рукаву красными полосками, с шёлковым алым галстуком, тщательно подстриженный под «полубокс». На больших переменах он ходил по вестибюлю, коридорам и во дворе школы всегда в сопровождении трёх пацанов из его же класса, к которым ещё столько же  примыкали из других классов, и, щеголяя немецким, спрашивал у свиты, указывая кивком головы на кого-нибудь: «вер ист дас?», и свита давала ему какие-то пояснения. Или останавливался у расписания уроков, делал удивлённые глаза и спрашивал, тыкая куда-то пальцем, «вас ист дас?». Или изрекал «их гее нах штрассе» и в сопровождении свиты выходил из здания школы. Так продолжалось довольно долго, пока однажды мы не увидели его у класса с хорошим фингалом под глазом, который он пытался замаскировать то ли пудрой, то ли кремом. По школе шли разговоры, что его «чуть-чуть попугали» старшеклассники из интерната, но оба Санька, когда я спросил их об этом, сделали уж очень удивлённые лица, ответив, что «впервые слышат». Позже я понял, что они лукавили мне тогда. Когда же фингал у Дайского рассосался, он вновь стал прогуливаться по школе в сопровождении всё той же свиты, но изрекать фразы на немецком у него как отрезало.

            Ближе к 7 ноября «Коля-Коля» на классном собрании сказал нам:

            - Ну, ребятки, к нам в Иланск, наконец-то, приезжают настоящие артисты из краевого центра со своим спектаклем. Кто не слышал и не знает, что такое «спектакль», объясняю, что это такая постановка или игра на сцене, где каждый артист играет свою роль, которую ему написал автор пьесы, драматург по другому. А как артистам играть свои роли знает самый главный артист, он называется «режиссёр» - он-то пьесу и разыгрывает с ними на сцене, где всякие декорации стоят и висят, чтоб было всё, как в жизни. Поедете на выходной и попросите у мам или у пап два рубля на билет. Очень уж я вам советую посмотреть спектакль.-

            Я в первый раз услышал такие слова, как «спекиакль», «драматург», «режиссёр», «декорации» и мне сильно захотелось посмотреть – что же это такое «спектакль с живыми артистами». Вот только другое дело – где деньги взять? Ведь мать очень даже просто может не дать эти два рубля, потому что отцова зарплата давно уж распланирована ею на месяц вперёд, а других средств в семье нет. Поэтому на выходной дома я был не шибко весёлым: как же, все на спектакль радостно пойдут, а обратно и вовсе счастливыми выйдут, потому что увидят что-то необыкновенное, удивительное, чего не увижу и не узнаю я. Хоть бы в этот вечер попасть на кухню дежурить, картошку на весь следующий день чистить, хоть пацаны и не любили эту работу. Но одному было бы ещё хуже. Отец, наверное, заприметил моё пасмурное настроение, когда мы с ним за дровами, заготовленными в лесу загодя, на колхозной лошадке, которую он «заработал» на день уже в нонешнюю страду, поехали:

            - Чё, Володька, поди не сладко-то тамока, в тернату?

            - Да не-е, ничё. Интересно, всё вновю.

            - Можа забижает хто? Так ты не молчи, говори кому надо, а если хто из шарбышенских, так мать сходит с родителями поговорить, мне-то некогда, да и не люблю я по таким делам разговоры вести.

            - Не обижают, - ответил я, зная отцовскую неприязнь разбираться в дрязгах, возникающих иногда в межсоседских отношениях, или, тем более, в наших с Витькой отношениях с деревенскими пацанами.

            Матерее про предстоящий спектакль я сказал ещё вчера вечером, когда мы все приехали домой из интерната на воскресенье, но она не стала вникать в подробности, сказав только

            - А где ж я денег возьму?

Отец  уже отвёл лошадь на конюшню и собирался в ночную смену, а скоро и мне нужно было идти к нашему поезду на станцию. Когда он отправился на работу, мама подошла ко мне со словами:

            - Отец спрашивал, чегой-то ты такой невесёлый, а я и говорю, что денег просил на каку-то спектаклю, а я не дала. Это чё ж, шибко надо его посмотреть?

            - Не знаю, мам, токо наш классный просил всех по, возможности, посмотреть.

            - Ну, ладно, держи вот два рубля, да мотри не потеряй. Опосля расскажешь про него, как домой приедешь, во всех подробностях.

«Вот это да! Значит, и я увижу настоящих артистов», - радовался я. На первом же уроке арифметики, только «Коля-Коля» вошёл в класс и поздоровался со своим шутливым «ну, как съездили домой в железных вагончиках с деревянными кондукторами?», мы сдали ему деньги на билеты представления, которые он и раздал нам  уже на следующей перемене. Я положил свой билет в учебник арифметики, но уже в интернате мне подумалось, что он может очень даже просто из него выпасть. Куда же было его спрятать? Я уже точно не помню, но кажется в комнате никого не было, когда я положил его в самый низ тумбочки, под газетку, на этом успокоился и с нетерпением, как и другие ребятишки, ждал этого праздника, поглядывая иногда – на месте ли мой билетик.

            На следующем уроке «Коля-Коля» вызвал к доске Кольку Стуса решать примеры на деление-умножение и сложение-вычитание дробей. Высокий, упитанный Колька был, пожалуй, самым рослым и сильным у нас в классе, но эти качества пока никак не проявлял. Сидел он один на задней парте в левом ряду и оттуда досконально следил за каждым в классе, а на контрольных легко заглядывал в тетрадки сидящих впереди его Маши Иванцовой и Любки Шустовой, и даже Нины Ренговой, сидящей через парту, которая, пока не видит учитель, клала тетрадку на серёдку парты, чтобы ему было виднее.

Надо прямо сказать, что к шарбышенским девчонкам он относился хорошо, защищал их от старших в интернате,если требовалось, да и в вагоне посматривал за ними вместе с Саньками. В ответ девчонки всегда давали ему списывать домашние задания.

            Но, без подмоги девчонок он был беспомощен… Вот и сейчас он толкался у доски с мелом в руке, не зная, как приступить к решению примера и искательно смотрел на Валю Степанцову, которая что-то почти беззвучно шептала ему губами со второй парты. Но Колька ничего не понимал. «Коля-Коля», закончив что-то писать в журнале, неторопливо поднялся, оглядел доску и Кольку и своим  спокойным, строгим голосом велел тому сесть на место. Потом осмотрел весь класс и неожиданно остановился на мне:

            - Ну-ка, пусть Ковальков попробует решить сей пример из арифметики Магницкого, книжку которого я помню ещё с времён своей школьной поры, -

и поощрительно мне улыбнулся. Я вышел к доске и, поскольку хорошо знал правила по действиям с дробями, не шибко-то раздумывая, приступил к решению примера, конечно, сильно волнуясь, стоя у доски на виду всего класса в первый раз. С примером я, наверное, справился, потому что «Коля-Коля», посадив меня на место, обратился снова к Кольке:

            - А тебе не стыдно, товарищ Стус? Самый младший в классе справился с примером, а ты – самый большой, но очень ленивый парнишка, не знаешь даже, как к нему подступиться.

«Коля-Коля» всегда любого провинившегося называл не иначе, как «товарищ». Колька опустил голову, но, по-моему, нимало не смутился, только скосил в мою сторону негодующе-завистливый взгляд, словно это я был виноват, что не смог решить примера.

            - Или ты собираешься жить по принципу: «сила есть – ума не надо»? –

продолжал классный доканывать его, - только этот принцип далеко не всегда таких людей счастливыми и идущими по жизни с чистой совестью. Ведь совесть для человека есть очень важный момент в характере и душе каждого.

Весь класс внимательно слушал своего наставника и, наверное, переваривал сказанное применительно каждый к самому себе, потому что в сторону Кольки никто и не глядел вовсе.

            Уже накануне спектакля я заглянул в тумбочку и под газеткой не обнаружил своего билета. Сердце у меня оборвалось, я просмотрел верхнюю полку, перелистал все учебники и тетрадки, но билета нигде не было. На глазах у меня от обиды и глубокого огорчения, от утраченной надежды нестерпимо увидеть так мною ожидаемых «живых» артистов на сцене с декорациями, аж слёзы навернулись. Пацаны в комнате, оказывается, давно наблюдали за моими лихорадочно-безрезультатными поисками в тумбочке и книжках, потому что Юрка Михайлов не выдержал и спросил:

            - Ты чё, Вовка, потерял чё-нибудь?

            - Билета на спектакль нету. Недавно  был, а сёдни уже нету, -

и я молча направился в 21-ю комнату к Санькам, где, как и обычно, устроился на табуретке у окна, выходящего на большой школьный двор и саму школу, а дальше из него виделась только ограда и высокие деревья городского сада с закрытой уже танцплощадкой. Я смотрел в окошко, вполуха слушая разговоры в комнате, но успокоиться, как это случалось здесь прежде, никак не мог – уж слишком велика, как мне представлялось в то время, была моя потеря. В голодное время мне не так было жалко четверть булки хлеба, отобранного у меня в Пойме цыганятами, как сейчас этого билета. Ко мне подошёл Саня Мандриков

            - Что заскучал, Вовка? Или опять домой сильно потянуло?

            - У меня билет пропал на завтрашнее представление…

            - Как это, пропал? – вмешался Баронок, - потерял, что ли? Он где у тебя был?

            - Да в тумбочке, под газетку я его положил, а сёдни поглядел – нету, -               

обречённо оправдывался я, понимая, что помочь чем-то они тоже не смогут.

            - Э-э, да тут, кажется мне, что не пропал, а стырили его у тебя. Растяпа, нашёл где хранить, - с неудовольствием резюмировал БАГ.

            Надо сказать, что двери комнат, где обитали мальчишки, редко запирались на замки, даже когда все были на уроках, и пацаны свободно заходили по надобностям, или просто от безделия, друг к другу в любую из них. Только девчонки от своих комнат имели ключи, и сменные воспитательницы, обходя комнаты после вечернего отбоя, заставляли их на ночь запираться, а утром вешать ключи под номерами на дощечку у своего кабинета на первом этаже. Поэтому, при желании, попасть в любую комнату не составляло труда. БАГ и МАГ вслух проанализировали все варианты и пришли к выводу, что билет у меня мог украсть только тот, кто знал, что он у меня есть, а таких было много – это первое. Второе: кто-то мог увидеть, где я его храню. Но я их уверил, что  при пацанах не доставал его, и Саньки сделали неутешительный для меня вывод, что со спектаклем придётся заранее проститься. Но к этому я был пока ещё никак не готов.

            Что и говорить, ночь для  меня длилась бесконечно, засыпать никак не хотелось. И только, когда в голову мне пришла мысль, что пропажа билета – это просто чья-то шутка, и завтра он будет лежать на моей тумбочке, успокоила меня, и я заснул. Утром я первым делом осмотрел тумбочку, но ничего нового не увидел. После умывальника и завтрака я ещё раз её проверил – всё по-прежнему. Даже после второго урока я сбегал в интернат, но пропажа так и не появилась. Последняя моя надежда растворялась, как утренний августовский туман – медленно, но неотвратимо.Уже перед последним, пятым, уроком меня, понурено стоящего в коридоре, заметил проходивший мимо «Коля-Коля».

            - А ты чего такой понурый, Ковальков? Иль обидел кто?

Еле сдерживая слёзы обиды и жалости к себе, я, вдруг, взял и рассказал ему всю историю про пропавший билет, как мать дала мне на него из последних деньжонок, как сильно я хотел увидеть спектакль с настоящими артистами, и даже о том, что, может быть, кто-то захотел подшутить надо мной, но билет всё-таки не вернули. Он слушал меня внимательно и молча, сквозь очки осмотрел меня и произнёс:

            - Подожди- ка здесь меня, - и, немного ссутуленный, пошагал неторопливо к учительской, а через минутку вышел из неё с бумажкой в руке, которую и протянул мне:

            - Вот, держи билет и считай, что это я подшутил над тобой, а сейчас возвращаю. Да смотри не потеряй ещё раз до вечера, - ободряюще улыбнулся и пошагал обратно.

Я потрясённо стоял и молчал. Да и не знал я, какие слова надо говорить в таких случаях, и только счастливо улыбался ему вслед, сжимая в ладошке, быть может, не какую-то бумажку, а что- то очень важное и нужное для меня в то время, и что – это уже не забудется до конца жизни.

 

 

                                                      Глава 20.

 

 

.           В этом году страна готовилась отмечать 35 лет Октябрьской революции. У нас в 5 «В», как и во всей школе, прошёл отрядный пионерский сбор, на котором каждое звено отчитывалось о взятых обязательств, об успехах и неудачах в учёбе и о том, как отряд будет готовиться к сбору дружины, назначенному на 4 ноября. Школа готовилась к празднику. В классах мылись окна, парты, старшеклассники писали на кумаче лозунги, призывы, развешивали и закрепляли их в вестибюле, по этажам, у входа в школу рядом с ререющим новеньким красным стягом. Из радиоузла через динамики раздавались музыка и песни, которые из школьной ограды хорошо были слышны и в интернате, и на окружающих улицах. Прохожие, оказывающиеся здесь в это время, поднимали головы, как-то даже выпрямлялись, что ли, и лица их разглаживались в доброжелательных улыбках. А динамики пели:

            Идут по общей лестнице, звонок услышав звонкий,

            Ровесники, ровесницы – мальчишки и девчонки.

            Девчонки-мальчишки, мальчишки-девчонки,

            Мы учимся вместе, друзья.

            Всегда у нас весело в классе

            Да здравствует дружба, ура!

И тут же следующая песня, совсем неожиданная для меня:

            …Летите, голуби, летите

                Во имя мира на Земле.

Оказывается, что помимо тех диких лесных голубей, на которых и я пытался охотиться, существуют другие, домашние, причём самых разных пород, да,  к тому же, во всём мире считающиеся птицей, несущей всем мир, счастье и радость. Об этом я узнал от Сани Мандрикова, когда попросил объяснить смысл услышанной песни И.Дунаевского.

            Пацаны вечером стирали в раковинах умывальника свои рубашки, готовясь к завтрашнему сбору дружины, и МАГ был с нами по каким-то своим надобностям. Он же и предложил мне постиранную рубашку повесить подсыхать у них на балконе, а перед отбоем повёл меня на первый этаж, где на плите в кухне грелись тяжёлые утюги, и показал, как нужно гладить рубашку. За утюгами стояла очередь из девчонок, а пацанов было не так много, и мы обошлись одним по переменке.

            На следующий день на втором этаже школы построилась поотрядно наша пионерская дружина. Солнце через большие окна заливало светом нас и расположившихся по бокам невысокого помоста директора с классными руководителями. Семиклассница Таня Шмелёва, председатель совета дружины, звонким голосом скомандовала:

- Дружина! На вынос знамени – смирно! Вынести знамя!

Раздались звуки горна, из пионерской комнаты вышел знаменосец в сопровождении горниста, барабанщика и двух пионеров с поднятыми в салюте руками. Знамя нёс Олег Дайский из 5 «А» - председатель совета отряда и член совета дружины. Хотя многие интернатские и чурались его, как, впрочем, и он нас не замечал, но тогда, может быть, кому-то подумалось, что выносить знамя дружины доверяют лучшему, значит Дайский таков и есть. Олег со знаменем и всеми сопровождаемыми поднялись на помост и тоже застыли по стойке «смирно». Из динамика послышались звуки пионерского гимна

            «Взвейтесь кострами, синие ночи,

              Мы – пионеры, дети рабочих…»

Таня Шмелёва отдала рапорт старшей пионервожатой, молоденькой учительнице истории, которая предоставила слово директору школы. Про что он конкретно говорил, я сейчас, конечно, уже не помню, но говорил интересно, увлечённо про Октябрь, про нашу советскую власть, которая на первое место образование и воспитание «всех-всех детей нашей необъятной страны от запада до востока», и назвал лучшие отряды дружины. Потом перед сбором отчитывался каждый отряд. Выслушав рапорты, старшая пионервожатая обратилась к нам:

            - Пионеры, к борьбе за дело Ленина-Сталина,

              коммунистической партии будьте готовы!

            - Всегда готовы! – взметнулись вверх в салюте сотни рук.

Вновь затрубил горн, ударил барабан, и знамя дружины вернулось на своё постоянное место.

            Мы, новички интернатские, впервые присутствовали на таком городском, да ещё и торжественном, сборе дружины, с восторгом слушали и смотрели за всем происходящим с таким напряжением, радостью и гордостью, что к концу сбора вовсе были обессилены, но понуждали себя не показывать вида, и только по окончании его вспомнили, что в интернате уже прошло время обеда, а потому бросились к нему немедля. Но в столовой нас ждали повариха с дежурными, и мы получили свой давно ожидаемый праздничный обед с настоящей котлетой и макаронами на второе, да ещё большим пряником с компотом на третье. Быстро подметелив обед, мы, шарбышенские, стали сразу же собираться на вокзал – успевали к дневному поезду. В вагоне расположились кто где, на свободных местах. Мне досталось любимое – на нижней  боковой полке с поднятым столиком, у окошка, откуда было хорошо наблюдать, что творилось снаружи, и был виден весь проход в вагоне. Только что паровоз дал длинный гудок, дёрнулись на сцепках вагоны, и состав неторопливо покатил мимо станции, водокачки, ларьков, железнодорожных будок и строений, полуразрушенного забора, отделяющего станционные пути от жилых домов городка, больше всего ведомственных бараков и частных деревянных, но чуть в глубине и кирпичных двух-трёхэтажек. Я даже успел на какое-то время  высмотреть нашу школу и интернат, проплывших вдалеке. Вагон закачался сильнее на стрелках и крестовинах, колёса чаще застучали на стыках. Мимо замелькали вагоны товарных составов, которые готовились и осматривались к дальнейшему следованию с уже прицепленными паровозами и без них, от которых гулким эхом заполнился наш вагон. Вот и закончилась товарная станция, поезд вырывался за пределы городка. И только я поудобнее устроился у окошка, как в конце вагона послышались звуки гармони, а потом и негромкая песня. Я отклонился от окна и увидел прямую фигуру невысокого человека с закрытыми глазами, с тросточкой в одной руке и котомкой за плечом. В другой руке у него была проволока, изогнутая на конце крючком и зацепленная за низенькую железную тележку с настилом из дощечек и шарикоподшипниками вместо колёс. На ней сидел человек, скорее – полчеловека, без обеих ног по колено. В руках у него была старенькая гармошка с застёжками на мехах. Товарищ его в солдатской форме и шинеле без погон, в солдатской же зимней шапке со звёздочкой неторопливо устроился на кем-то уступленном краешке лавки и неподвижно на ней замер. А безногий музыкант сделал незатейливый проигрыш и запел чистым, без какого-либо усилия или надрыва, спокойным, но отчего-то иногда срывающимся, голосом, склонив непокрытую голову к гармошке:

                                Моторы пламенем объяты,  

                                Солдаты шли в последний бой.

                                А молодого краснофлотца

                                Несут с разбитой головой.

Немолодое, в глубоких морщинах на лбу и впалых щеках лицо его было печально, пальцы рук на клавишах гармошки были грязноватые, заскорузлые и не шибко быстрые, да к этой песне им того и не требовалось. Вагон притихал, только отчётливее слышались удары колёс на стыках, да неистово скрипели сцепки на поворотах. Люди, проходившие мимо из вагона в вагон, не смели прерывать песню и теснились по лавкам и в проходе.

                        Прощай, Одесса – мать родная,

                        Прощай, любимый город мой.

                        Тебя я больше не увижу –

                        Лежу с пробитой головой.

А после очередного проигрыша гармошки к песне вдруг присоединился и неподвижно сидевший всё это время сотоварищ его, и она зазвучала на два голоса особенно выразительно:

                           Заплачет мать моя, старушка,

                           Заплачет вся моя родня.

                           И дорогая не узнает,

                          Где похоронили меня.

В глазах моих стало что-то пощипывать, а на лавках напротив моей женщины и вовсе не скрывали слёз, вытирая глаза кончиками головных платков. И особенно мне запомнились такие, вроде бы житейские, слова той песни, но со временем мною понятые, как боль, непоправимая утрата, трагедия миллионов людей, совсем не вернувшихся с войны, или вернувшихся вот такими, как эти, увиденные в вагоне – инвалиды и калеки:

                        …Прощай, родная, успокойся

                            И про меня совсем забудь…

            Застегнул гармошку на крючки безногий, а слепой снял свою шапку, в которую пассажиры клали, что могли: копейки ли, продукты ли. Медленно, часто останавливаясь, они прошли наш вагон всё так же: с шапкой в вытянутой руке слепого и непокрытой русоволосой головой, без верхней пуговицы на телогрейке, из-под которой виднелась грязная тельняшка, у его товарища на железной тележке, отталкивающегося потихоньку обеими руками от пола в надетых стареньких брезентовых верхонках. От какой-то необъяснимой несправедливости, жалости ли к ним мне стало не по себе. Где и как они живут? Есть ли у них дом? Куда они подадутся дальше, когда поезд дойдёт до конечной станции? И, конечно, не находил ответа. Стоявшие в проходе и теснившиеся между лавками пассажиры постепенно стали расходиться по своим надобностям, и в вагоне стали слышны негромкие разговоры. Я опять повернулся к окну со своими мыслишками, однако хорошо слышал разговор, который вели женщины напротив.

            - Хворь и поросёнка не красит, а здеся люди искалеченные. Вот она, война…  

И счас ещё не забылася.

            - Ой, и не говори… Вот так по поездам, станциям и скитаются. Ни жёнок, ни робятушек нету, ни помыть, ни постирать некому.

            - Так вить есть же каки-то дома инвалидов? Чё они тама не живут? -

вступила в разговор третья. С лавок послышались замечания и реплики, которые подытожила первая женщина, сидевшая поближе ко мне. Мне ещё раньше, когда инвалиды были в вагоне, показалось, что она шибче других переживала эту их песню про краснофлотца.

            - Да каки тама «дома»… Имя же с народом надоть поговорить, кому, можа, и поплакаться. Всё же на людях. А тама  чё? Мне эттоть говорила суседка, Лизавета, у ей мужик где-то в райёне работат, про дома –то эти, инвалидные. Тама всё по расписанию: и кормют худо-бедно, и койки у кажного спать, как свет отключут, и в баню через семь дён водят. Да токо одни они тама, меж собой уж всё друг дружке порассказали, всё про всех знают. Вот и убегают они оттедова и скитаются по поездам да станциям – можа знакомых увидют, порасспрошают, а можа беседу заведут – кто-нить пожалеет, подбодрит, аль совет какой даст. А имя-то этого и надобно: поговорить с людями да со ста граммами песней душу отвести. Не могут оне без энтого…, как и все мужики русские, хошь в горе, хошь в радости, -

и я как-то почувствовал, что все, сидевшие рядом, молча с ней согласились:

            - Да уж, извесно дело…

            Хоть и не всё в их разговорах мне было до конца понятным, однако представился наш интернат, где тоже «всё по расписанию», и кормят худо-бедно, и койка с бельём есть, и тепло, и книги, и школа, и ребятни пруд пруди, да только недедю-то еле дотерпиваешь – быстрей бы суббота, да домой…

            …Я уже ездил в девятом и десятом классе в тайшетский интернат и много раз слышал в вагонах эту песню. Где, когда, на каком фронте появилась она – этого  никто и никогда уже не узнает, она стала народной песней. И была у неё одна, общая мелодия, только пелось в ней не только про краснофлотца из Одессы, а и про танкистов из горящих танков, и про пехотинцев. И слова у этой песни были поэтому разные, общие только одной мечтою, чтобы их не забыли и, как они погибая, защищали родимый край, где бы он ни находился, своих родных и близких, а значит – и всю Россию, прощаются с ними, а любимым своим и вовсе сурово наказывают или просят: «прощай, родная, успокойся и про меня совсем забудь»… Да как же можно их забыть? Этого я, как и многие другие, наверное, никак не хотел ни понимать, ни воспринимать ни умом, ни душой. И тут на память мне приходят слова из старинной народной песни про ямщика, замерзающего в глухой степи, когда он отдавал своему товарищу последние наказы:

            …Ты, товарищ мой, не попомни зла,

                Здесь, в степи глухой, схорони меня.

                А лошадушек отдай батюшке,

                Передай привет родной матушке.

А дальнейшие его наказы и вовсе поразили меня, потому что они по мыслям и переживаниям оказались созвучны с прощальными мыслями танкистов, пехотинцев, краснофлотцев ли из теперешней песни про Отечественную войну, когда о себе они уже не думали, а говорили только о своих любимых людях:

            Ты жене скажи слово прощальное,

            Передай кольцо обручальное.

            И ещё скажи – пусть не печалится,

            А с другим она обвенчается.

                        И ещё скажи, что в степи замёрз,

                        А любовь её я с собой унёс…

У этих песен разница, быть может, лет в сто или ещё больше, а автор-то один – народ, потому они и зовутся русскими народными. Значит, так в печальные и горькие минуты думал и чувствовал наш непостижимый, простой русский человек. И эта пришедшая мысль ещё больше утвердила моё убеждение в великой правоте классика, что «умом Россию не понять, её аршином не измерить»

            …Но к этому Ковальков пришёл позже, а сейчас сидел в старом скрипучем вагоне вместе с другими шарбышенскими школьниками и смотрел в окно в ожидании своей станции. Поближе к выходу подошли сначала девчонки, а потом и пацаны за ними потянулись. БАГ обвёл ватажку взглядом – все ли на месте и пристроился рядом с МАГом на лавке, где сидели женщины.

            - Сань, ты песню слушал? – спросил я Мандрикова.

            - Ну да. Я её уже не впервые слышу в вагонах, а порой и на станции. Вообще-то инвалиды разные песни про войну поют. Вот в прошлом году я услышал песню про любовь девушки и красноармейца, которому надо было спешно бежать к своей теплушке, ко своему взводу в эшелоне, отправляемому на фронт. Там он обещал после войны найти её. Может быть, и до сих пор ищет в поездах да на станциях этой своею песнею?

А тебе что – понравилась?

            - Не знаю. Жалостивая  шибко: и мотив, и слова грустные, душевные. И гармошка старенькая, меха пропускают. И инвалидов-фронтовиков этих, что пели её, жалко.

            - Я давно чувствую какую-то несправедливость к ним, только толком ещё не пойму – в чём же эта несправедливость?

Саня Баронок внимательно слушал этот разговор, его построжавшие глаза смотрели куда-то в одну точку. Он хотел что-то сказать, да вдруг передумал:

            - Ладно вам здесь рассуждать, пойдём-ка в тамбур, -

и мы встали вслед за ним. Но и в тамбуре поговорить не пришлось – следом двинулись и остальные наши, толкотня, реплики, смех и вскоре остановка. БАГ, не дожидаясь проводника, отпер дверь со стопора, и мы друг за дружкой поспрыгивали со ступенек на галечное полотно напротив тёмно-коричневого здания станции с вывеской

            ст. ШАРБЫШ  Красноярской жел.дор.,

отгороженное от путей невысоким палисадником, в котором росли уже в то время высокие прямые тополя вперемежку с кустами черёмухи и сирени, с деревянной лесенкой на перрон и деревянным же настилом из обрезных досок вдоль всего здания с одной стороны и кладовок, сарайчиков с другой, с колодцем посреди небольших огородиков, обнесённых от скота городьбой из кольев и жердей. Мандриковы Саня с Ленкой были уже дома, БАГ с Валей Груздевой и Ниной Ренговой пошли в одну сторону, я с Веркой Карташёвой в другую сторону, а Мишка Стус с Валей Степанцовой через пути наискось от станции к своим домам.

 

 

                                             

 

 

                                                    Глава 21.

 

 

   В Иланском городском кинотеатре начали показывать первые серии американского фильма «Тарзан», который заразил, казалось, весь городок желанием обязательно посмотреть про жизнь лесного одинокого человека где-то в тропиках, о которых мы только и знали, что они в Африке и Южной Америке. Те, кому уже довелось посмотреть первую серию, взахлёб, с вытаращенными глазами и неописуемой мимикой передавали её содержание ещё не посмотревшим, рассказывая про джунгли с лианами, по которым шастали Тарзан с Читой и прочими обезьянами, про тамошних зверей и тварей, зачастую перевирая во много раз увиденное. Но это только сильнее подгоняло желание и нетерпение во что бы-то ни стало посмотреть фильм своими глазами. Денег на билет у меня, как и многих интернатских, не было, и мы подолгу толклись у кинотеатра, следя за тёткой-контролёршей, которая перед входной дверью в зал отрывала корешки билетов и пропускала зрителей. Стоило ей чуть отвернуться, как кто-нибудь из нас ловко подскакивал к двери и совал в карман эти самые оторванные корешки, а если кому подфартит, то и проскакивал в зал. Когда заканчивался обязательный перед фильмом киножурнал и контролёрша запирала входную дверь на крючок, мы обходили кинотеатр и ближайшую округу около него в поисках использованных билетов и у «Запасного выхода» снова терпеливо ждали, потому что была договорённость с товарищами, которые смотрели кино по билетам, что кто-нибудь из них, по возможности, откроет дверь этого выхода и через неё можно будет проникнуть в зал. Не всегда это удавалось, поэтому был ещё один вариант попадания в кинозал. Мы приносили в интернат использованные билеты и корешки от них, раскладывали их на столе и внимательно искали – какой корешок наиболее подходил к оторванному месту билета, намазывали их вареной картошкой и, уже склеенные, клали в какую-нибудь книжку, прижимая сверху дополнительным грузом. Эта операция особенно удавалась Мишке Стусу и Сёмке Уварову – у них склеенные билеты совсем не отличались от купленных в кассе, только что даты сеансов не совпадали, но тут уж кому повезёт. И чтобы ещё больше уменьшить риск попасться «с поличными», мы собирались стайкой по пять-семь человек, среди которых были  и с настоящими билетами, окружали контролёршу со всех сторон, протягивая ей билеты одновременно. А если подходили к самому началу сеанса ещё зрители, контролёрша начинала торопиться и не особенно-то приглядывалась к билетам. Так мы задарма и проникали в зал, по крайнеё мере, на первые серии «Тарзана» Многие пацаны умудрялись каждую серию посмотреть по многу раз и наизусть знали весь сюжет, диалоги, а протяжный Тарзаний позывной клич в пяти нотах «А – э –о – у –э – э» (или что-то вроде этого) гулял уже по всему Иланску, проникая от интернатских в их деревни, до которых фильм этот дойдёт ещё не скоро.

            А вот попадать на последующие серии «Тарзана» недозволенными способами оказалось всё затруднительнее. Скорее всего начальство задумалось: кинозал не пустует ни в будничные, ни в выходные дни, а в кассе выручка не шибко прибавляется. А, может быть, кто-то наябедничал контролёршам на интернатских и других безбилетников, и те стали проверять билеты тщательнее, а во время сеанса чаще оставались в зале, чтобы исключить возможность открывать запасной выход. Пацанов с поддельными билетами они стали выявлять и запоминать в лицо всё чаще. А кому охота с позором быть разоблачённым и изгнанным из фойе кинотеатра? Только самым отчаянным, или безо всякой совести, для которых слово  «позор» в любых случаях было понятием относительным. Ковальков не относился ни к первым, ни, тем более, ко вторым, а, значит, ему и подобным пацанам приходилось отчаянно в течение недели экономить на всём, чтобы наскрести копеек на очередную серию. Дома он брату рассказывал про Тарзана, и про то, как они проникали в зал, и про теперешние строгости. Как же он был удивлён, когда в прошлый выходной Витёк вечером подошёл к нему и из ладошки высыпал медяки, каким-то образом им собранные, но с условием в следующий выходной рассказать ему очередную серию от начала до конца во всех подробностях. Какой разговор – запросто!

            Не стоит поэтому удивляться, что успеваемость в школе во второй четверти заметно снизилась и особенно среди пацанов до седьмого класса. У интернатских спросить: сделали ли мы домашние задания было некому, не считая наших воспитательниц, которые в основном следили, чтобы мы никуда без их разрешения после школы не отлучались, дисциплину держали, после отбоя проверяли – все ли находились по своим комнатам. А как готовим мы домашние задания им двоим было просто не под силу, да и не требовал никто от них этого, и получалось, что каждый отвечал сам за себя. «Коля-Коля», наверное, одним из первых в школе уловил взаимосвязь между показом тарзановского сериала в городе и общим снижением успеваемости. На очередном классном часе он был задумчив и строг, даже любимые нами его шутки не прозвучали.

            - Ну, что, дорогие мои ребята 5 «В» класса, и дальше будем «тарзанить», или всё-таки учиться? А может мне вызвать в школу некоторых родителей? Например, - он взял листок из классного журнала, обежал притихший класс глазами, - Семёна Уварова, Миши Стуса, Юры Михайлова, Вити Синегубова. А родители, поди, не сидят дома без дела, у них работа, хозяйство, детишки, да ещё в школу вызывают, в Иланск ехать надо. Как же вы им в глаза смотреть будете? А, может быть, вас это совсем не смущает? Дескать, по той пословице: «стыд – не дым, глаза не ест». Вот только равнодушное отношение в вашем-то возрасте к учёбе, к родителям, к товарищам, к дальнейшей собственной судьбе, наконец, потому что человек начинает строить свою судьбу с младых лет, т о есть с учёбы в школе, является делом совсем непозволительным. У вас, видите ли, появилась одна из «уважительных» причин забыть про всё это, потому что возник американский Тарзан. А завтра появится другая, послезавтра – третья и так далее. В течение жизни их будет великое множество, а когда же своей судьбой заниматься? Вам уже сейчас нужно мечтать – кем вы хотите стать взрослыми. Все же вы не окажетесь вдруг в джунглях и не будете перемещаться там по лианам в кампании мартышек, -

И «Коля-Коля» улыбнулся, наконец-то, а класс облегчённо засмеялся, наверное, по разным причинам. У многих пацанов мелькнула мысль, что это было бы здорово, но уж слишком фантастично. А девчонки может засмеялись от того, что представили пацанов с обезьянами в этих джунглях. Неуспевающие ребята расслабились оттого, что «Коля-Коля» оставил их в покое и уже говорит со всем классом, а остальные – просто были рады переходу классного руководителя к его обычному ироничному настроению. Да и сколько же быть серьёзным – и так уж почти полурока не то, что засмеяться, а и улыбнуться-то повода не было, а мы же дети от 11 до 14 лет.

            Но «Коля-Коля» после небольшой паузы продолжил с нами серьёзный разговор:

            - Если говорить откровенно, то, по большому счёту, ничего по настоящему ценного у Берроуза, автора этой книги, я не нахожу и думаю, что и вы через два-три года забудете о нём. А если вам интересно узнать про жизнь в джунглях, то я бы посоветовал прочесть книжку английского писателя Киплинга «Маугли». В ней тоже о тропиках, только уже индийских, но все звери, описываемые там, наделены человеческими характерами. Не даром же они вырастили      красивые кадры на киноплёнке… Впрочем, что читать или смотреть каждый решает для себя сам, а вот что будем делать с названными мною неуспевающими, давайте решим в     

                                                          месте. Ну, что – вызываем их родителей в школу?

Класс молчал. Наверное, многие очень бы не хотели попасть в такую ситуацию, а я очень

сочувствовал Сёмке Уварову и Витьке Синегубову – товарищи всё ж таки.

            - Сделаем так, - негромко и твёрдо подвёл итог классный, – дадим этим ребятам две недели сроку для исправления двоек, а дальше – видно будет.

            …И всё-таки, как мне теперь кажется, «Коля-Коля» был не совсем прав нашему отношению к фильму: ни через два, ни через три года  не забылся «Тарзан», многие помнят до сих пор, коли и я о нём не забыл. Как надолго не забудутся потом первые индийские фильмы «Бродяга» и «Господин 420». А, может быть, это с его стороны была просто педагогическая уловка?

Следствием этого собрания 5 «В» стало то, что в школьной библиотеке не осталось свободной книжки о Маугли и за ней установилась очередь.

            Удачным днём для интернатских становился тот, в который назначались дежурные по кухне. И хотя вечером допоздна приходилось чистить картошку на весь завтрашний день, а утром раньше всех вставать и идти на кухню резать хлеб на положенные нам пайки, а потом с последнего урока уходить из школы и подготавливать всё к обеду, зато мы были в этот день сытыми: во-первых, у поваров что-то оставалось для нас сверх нормы и, во-вторых, дежурные выкраивали себе хлебные корочки, которые по весу были явно больше положенной нормы. После ужина дежурство заканчивалось, и мы умудрялись ещё  что-то принести пацанам в свои комнаты. Вот только жаль, что дежурство выпадало всего один раз в месяц. В остальные дни, особенно в первой учебной четверти, есть нам хотелось постоянно. Потом наши животы или как-то свыкались с реальностью, или мы сами старались меньше думать об еде. Да и заняться, кто, конечно, хотел, было чем. Я старался, по установившейся привычке, сразу после обеда сделать домашние задания, чтобы потом оставалось больше времени на чтение, Часа в четыре иногда выходил из интерната и по длинной улице шёл на самую северную окраину Иланска, к озеру Бульзомент. Там в своём  доме жил мой приятель из класса Женька Третьяков, и мы договаривались вместе покататься на льду ещё не очень занесённого снегом большущего озера. За два с лишним месяца учёбы пацаны примелькались друг к другу, а потому я без всякой опаски уходил так далеко от интерната. Ближе к Новому году я вместе с ними принимал участие в сооружении длинного спуска с наиболее и высокого и удобного места на берегу к озеру с трамплинчиком у самого льда. На санках в больших картонных коробках подвозили снег к спуску почти до самой темноты, утаптывали его, и я, озябший и заснеженный, прибегал в интернат, приспосабливал катанки и пальтишко к батарее, переодевался в сшитые матерью сатиновые чёрные шаровары, в коих ходил в школе на физкульт

               уру, и после ужина брался за библиотечную книжку вплоть до отбоя.     

.           А вот осенью и весной я любил выходить из интерната и мимо школьной ограды шёл к главному входу в городской сад, дальше поворачивал к кинотеатру, немного там задерживаясь, чтобы просмотреть афиши, проходил мимо станционной  каменно-кирпичной водокачки, мимо домов, где когда-то с Мандриковыми ребятишками играл в волка и гусей, мимо больницы, в которой три года назад лечили мне ногу, и выходил к узкому длинному виадуку через железнодорожные пути и останавливался на нём где-нибудь поудобней, чтобы виден был вокзал, составы на путях, паровозное депо с широкими воротами и высоким,  длинным кирпичным корпусом с большими окнами и стеклянным фонарём по всей длине крыши, многие другие строения на его территории. Правее паровозного депо с виадука просматривались на западной стороне здания тепловой электростанции с высокими кирпичными, дымящими угольной сажей, трубами и белыми облачками пара из железных труб, торчавшими невысоко над крышей здания. Всё видимое с этого виадука было для меня совершенно новым, а потому и интересным. На вокзале, станции шла своя жизнь с частыми объявлениями по громкой связи о прибытии и убытии пассажирских  поездов, с толкучкой перед посадкой на перроне, с многими людьми, толкущихся на нём у ларьков, или работниками станции. По путям беспрерывно сновали маневрушки с вагонами, которые с частыми короткими гудками сортировали составы, которые уже обслуживали осмотрищики и смазчики. Шла перекличка диспетчера то с составителями, то с путевыми ремонтными бригадами, слышался лязг буферов сцепляемых вагонов, разноголосица паровозных гудков на огромном пространстве крупной железнодорожной станции. Я уже по продолжительности паровозных гудков мог точно определить, что сейчас тронутся от выходных семафоров в чётную или нечётную сторону составы, а идущим на восток, в сторону моей станции, поездам мысленно наказывал, чтобы проезжая мимо дома, машинисты гудками бы передавали от меня всем привет. И мне уверенно казалось, что так оно и будет, и именно в этот вечер дома услышат привет от меня. Хорошо мне было тут стоять и думать о многом, что приходило в голову, или ни о чём не думать вовсе, а только смотреть за тем, что происходит округ.

            Иной раз я простаивал на виадуке больше часа и спохватывался, когда время шло к ужину, возвращаясь в интернат уже тем путём, каким мы ходим, приезжая из дома после выходного, и не сразу окунаясь в привычную обстановку, а сохраняя в себе навеянные прогулкой настроение и мысли. Да, мысли были уж не ахти какие.., но это были мои мысли и моё настроение, которыми я не хотел делиться ни с кем посторонним, может быть потому, что посторонним они бы могли показаться никчёмными, слишком мечтательными, или, по крайней мере, неинтересными, и я хранил их в себе.

 

                                 Глава 22.

 

            Незаметно заканчивалась вторая четверть. Мы совсем освоились в интернатской жизни, не так постоянно хотелось есть, и не так медленно тянулась учебная неделя перед домашними выходными. В школе всё шло обычным чередом: уроки, сборы, требовательные и, в то же время, доброжелательные учителя, относившиеся к нам, интернатским, с повышенным вниманием, и, конечно же, наш «Коля-Коля», всех и всё видевший и совсем кажется незаметно влияющий на каждого в классе.

            В этом году многие из интернатских впервые узнали, что Новый год будем отмечать у школьной ёлки. В деревнях в то время это было не принято и не потому, что люди не слышали про ёлку, а потому, что большинство населения не хотело принимать пока эту традицию – в деревне зимними праздниками были только Рождество да Крещение. Школа начала активную подготовку к празднику: привезли и установили на втором этаже новогоднюю красавицу из леса, в классах вырезались из старых плотных бумаг различные флажки, треугольнички и прочие фигуры, которые затем окрашивались разноцветьем и крепились к прочной нитке; старшеклассники наряжали ёлку, вешали гирлянды самодельных украшений в вестибюле, в раздевалке, по всем коридорам и, конечно же, каждый класс убирал и украшал свою комнату. Всё это делалось после уроков, когда вторую смену в школе на последнюю перед каникулами неделю переводили на чуть сокращённый режим за счёт пятиминутных переменок. Саньки, Мандриков и Баронок, уже тогда, в седьмом классе, проявляли свои способности: МАГ был членом редколлегии школьной стенгазеты, а БАГ помогал старшеклассникам в радиорубке. Вечерами по этажам школы из динамиков лилась музыка и песни. Из того времени мне запомнились многие песни, например, вот эта:          

                         Летят перелётные птицы ушедшее лето искать,

                         Летят они в жаркие страны, а я не хочу улетать.

                          А я остаюся с тобою, родная моя сторона, -

                         Не нужно мне солнце чужое, чужая земля не нужна.

Для меня это были вполне созвучные мысли: да что же там делать-то в чужой стороне, даже если вдруг и представится фантастическая возможность там оказаться, без родных берёзок, осинок, рябинок, черёмухи, без речки нашей Поймы, без всех этих больших и маленьких полей с березником, сосняком, лиственями по краям их; без рябчиков и уток, тетёрок, косачей и глухарей, без скворцов, воробушек,стрижей, синичек, дятлов, куличков, белок и зайцев, галок, ворон,  сорок и прочей разной живности, с коими я встречаюсь вот уже одиннадцать лет? Сейчас вот спроси хоть наших Саньков, хоть того же Мишку Стуса, хоть девчонок, да хоть кого, и каждый из них скажет примерно так:

«Ну-у, если только погостить у кого-либо…», - и рассмеются, потому что это чистой воды фантастика. Вот Тарзан-то в конце-концов попал в Нью-Йорк и чем это кончилось? Нет,

«в гостях хорошо, а дома лучше», - как мама любила говаривать.

            Или вот эта песня:          Ходили мы походами в далёкие края,  

                                                      У берега французского бросали якоря.

                                                      Бывали мы в Италии, где воздух голубой -

                                            &nbs... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17


16 июля 2018

2 лайки
0 рекомендуют

Понравилось произведение? Расскажи друзьям!

Последние отзывы и рецензии на
«И некогда нам оглянуться назад»

Иконка автора galinaraikhertgalinaraikhert пишет рецензию 26 января 20:03
С первых страниц ясно: писал сибиряк!Скопировала по страничкам, распечатаю и буду читать неторопливо... Добротная книга. Воспоминания пусть не наши, а родителей, но и нам это время небезызвестно и не чуждо... Советую всем прочитать!
Перейти к рецензии (0)Написать свой отзыв к рецензии

Просмотр всех рецензий и отзывов (1) | Добавить свою рецензию

Добавить закладку | Просмотр закладок | Добавить на полку

Вернуться назад








© 2014-2019 Сайт, где можно почитать прозу 18+
Правила пользования сайтом :: Договор с сайтом
Рейтинг@Mail.ru Частный вебмастерЧастный вебмастер