ПРОМО АВТОРА
Иван Соболев
 Иван Соболев

хотите заявить о себе?

АВТОРЫ ПРИГЛАШАЮТ

Серго - приглашает вас на свою авторскую страницу Серго: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Борис Лебедев - приглашает вас на свою авторскую страницу Борис Лебедев: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
kapral55 - приглашает вас на свою авторскую страницу kapral55: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»

МЕЦЕНАТЫ САЙТА

Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»



ПОПУЛЯРНАЯ ПРОЗА
за 2019 год

Автор иконка станислав далецкий
Стоит почитать ГРИМАСЫ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Автор иконка Андрей Штин
Стоит почитать Реформа чистоты

Автор иконка станислав далецкий
Стоит почитать Опричнина царя Ивана Грозного

Автор иконка станислав далецкий
Стоит почитать В весеннем лесу

Автор иконка Юлия Шулепова-Кава...
Стоит почитать Солёный

ПОПУЛЯРНЫЕ СТИХИ
за 2019 год

Автор иконка Виктор Любецкий
Стоит почитать Таланты есть? Доходов нет...

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Куда влечешь, тупая муза?

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Алгоритм

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Мышь шуршит, дышит ночь, цветом виски

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Толпу засасывают ямы

БЛОГ РЕДАКТОРА

ПоследнееПомочь сайту
ПоследнееПроблемы с сайтом?
ПоследнееОбращение президента 2 апреля 2020
ПоследнееПечать книги в типографии
ПоследнееСвинья прощай!
ПоследнееОшибки в защите комментирования
ПоследнееНовые жанры в прозе и еще поиск

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К ПРОЗЕ

Вова РельефныйВова Рельефный: "Это про вашего дядю рассказ?" к произведению Дядя Виталик

СлаваСлава: "Животные, неважно какие, всегда делают людей лучше и отзывчивей." к произведению Скованные для жизни

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Ночные тревоги жаркого лета

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Тамара Габриэлова. Своеобразный, но весьма необходимый урок.

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "Не просто "учиться-учиться-учиться" самим, но "учить-учить-учить"" к рецензии на

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "ахха.. хм... вот ведь как..." к рецензии на

Еще комментарии...

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К СТИХАМ

ЦементЦемент: "Вам спасибо и удачи!" к рецензии на Хамасовы слезы

СлаваСлава: "Этих героев никогда не забудут!" к стихотворению Шахтер

СлаваСлава: "Спасибо за эти нужные стихи!" к стихотворению Хамасовы слезы

VG36VG36: "Великолепно просто!" к стихотворению Захлопни дверь, за ней седая пелена

СлаваСлава: "Красиво написано." к стихотворению Не боюсь ужастиков

VG34VG34: " Очень интересно! " к рецензии на В моём шкафу есть маленькая полка

Еще комментарии...

Полезные ссылки

Что такое проза в интернете?

"Прошли те времена, когда бумажная книга была единственным вариантом для распространения своего творчества. Теперь любой автор, который хочет явить миру свою прозу может разместить её в интернете. Найти читателей и стать известным сегодня просто, как никогда. Для этого нужно лишь зарегистрироваться на любом из более менее известных литературных сайтов и выложить свой труд на суд людям. Миллионы потенциальных читателей не идут ни в какое сравнение с тиражами современных книг (2-5 тысяч экземпляров)".

Мы в соцсетях



Группа РУИЗДАТа вконтакте Группа РУИЗДАТа в Одноклассниках Группа РУИЗДАТа в твиттере Группа РУИЗДАТа в фейсбуке Ютуб канал Руиздата

Современная литература

"Автор хочет разместить свои стихи или прозу в интернете и получить читателей. Читатель хочет читать бесплатно и без регистрации книги современных авторов. Литературный сайт руиздат.ру предоставляет им эту возможность. Кроме этого, наш сайт позволяет читателям после регистрации: использовать закладки, книжную полку, следить за новостями избранных авторов и более комфортно писать комментарии".




И некогда нам оглянуться назад


Федоров Федоров Жанр прозы:

Жанр прозы Историческая проза
1728 просмотров
0 рекомендуют
2 лайки
Возможно, вам будет удобней читать это произведение в виде для чтения. Нажмите сюда.
Повесть была написана в ответ на ту ложь о жизни наших отцов и матерей, советской действительности, которая была выплеснута "новыми демократами" в неокрепшие души наших детей и отображат реальные события происходившие в семьях в стране в послевоенные годы, тяжелый труд наших родителей воспитывающих своих детей в самых лучших традициях русского общества.

sp;       - Как это – «чего»? Молодёжь собирается, игры, танцы устраивают. Мы с Саньком зачем тебя в Иланске заставляли запоминать разные мелодии? Чтобы здесь нашим девчонкам на вечёрках поиграть, - включился и «БАГ».

Вечером, часов в восемь, я, однако, отправился к небольшому помещению начальной школы с двумя маленькими классными комнатами, небольшенькой же прихожки и подсобки для технички и сторожа. По пути завернул на станцию и дальше отправились уже с Саней. Школа принадлежала и содержалась железной дорогой, как и другие казённые помещения: табельная-разнарядка, склады для материалов и инструмента с мадеронами, джорожными знаками, «лапами», молотками, кувалдами, гаечными ключами, лопатами, ломами, костылями и болтами с гайками и прочими принадлежностями, жилые помещения для рабочих и чуть подальше – дом мастера Степанцова с двумя большими уже ранетками в палисаднике. Ровная площадка, начинавшаяся сразу же за дорожной насыпью, простиралась на все три стороны, поросшая невысокой травкой, за помещениями и огородами переходила в смешанный лес, где был и наш «стадион». Здесь, не считая станции и железнодорожного магазина ОРСа, находился «деловой и культурный центр» деревеньки. Здесь в этом году начинали строить брусовое здание железнодорожного клуба, а через два года обещали построить и новую, просторную начальную школу с квартирами для учителей. А пока молодёжь и подростки собирались на площадке-полянке у старенькой школы. Первыми являлись пацаны: Колька Кузьминов с Ильюхой Мандриковым, Иван Коробков, Мишка Мудриченко с младшим братом Ванькой, который следовал за ним, как собачка. С боков поляны были вкопаны в землю толстые чурбаки с прибитыми к ним широкими сосновыми плахами, оструганные с наружной стороны. Таких скамеечек было по три с каждой стороны. Но пацаны редко их занимали, они облюбовали себе школьное крыльцо и завалинку, где и рассаживались, делясь последними новостями, или слушали новые и старые анекдоты Ильюхи (и откуда он их раскапывал?) Потом подходили парни: наш Аркаша с «полуторки», Илья Галкин, Валентин Катаев, Петька Макушев с Чивокиным и другие, мне ещё не знакомые. Саня Парамонов где-то учился и на вечёрку с баяном приходил только по выходным.

            А вслед за парнями шли девчата: Зинка и Галка Минченко, Надя Коробкова, Тася Пугачёва, Маша Степанцова. Наши девчонки из седьмого класса кучковались отдельно. Бойкая Верка Картышова бежала в общежитие, что находилось в помещении табельной, и возвращалась обратно с патефоном и владелицей его Дусей Ушкиной, пристраивала его на середину лавки, заводила пружину и ставила пластинку. Кадриль шарбышенские девки и парни плясать не умели, в отличии от пойменских, а потому танцевали вальс, фокстрот («фокс», как короче его называли), и входившее в деревенскую моду танго. Реже танцевали «польку» и «краковяк», но это уже под баян Парамонова – не было таких пластинок у Дуси. Под «краковяк» Ильюха Мандриков пел пацанам вполголоса:

            Немец, русский, жид, поляк

            Танцевали краковяк.

            Немец пёрнул, жид «поймал» -

            Вышел маленький скандал…

Так, в чередовании танцев с играми и проходили вечёрки у школы. Митька Прудников привозил кино в Шарбыш в то время редко – раз в неделю-полторы летом, а зимой и того реже, так что лучшей отрадой для молодёжи и подростков были всё-таки эти танцы и игры у школы или в клубе.

            В этом году, высматривая по пути на речку места в лесу, где можно будет «сбить» травы на копёшку-другую, у небольшого болотца, где пойменские пастухи в обеденную жару поили стадо, а потом часов до четырёх отдыхали в тенёчке, мы натолкнулись на приличную полянку с черникой. «Как это она здесь сохранилась – недоумевал отец, - скот же кругом ходит, а поляна не вытоптана»? Мы опустились на коленки, стали рвать наиболее поспевшие ягоды, а так как посудины, в которой их можно было принести домой, у нас не было, то наслаждались сами вкусной, влажной от росы ягодой. Через несколько дней я привёл на эту полянку почти всех Мандриковых – Саню с Валеркой и Ленкой, чтобы хоть чем-то  отквитаться перед ними за то доброе, что они делали для меня. В этом лесу, впрочем, как и на речке они не бывали и нужно было видеть Ленкино умиление, Валеркино любопытство и сдержанный восторг вдруг притихшего и о чём-то задумывающегося Саню в тот день. После черники, которой мы наелись да ещё насобирали с собой в две поллитровые баночки, я вывел их к настилу через Третью речку, напились там с брёвнышек ключевой воды, а тут и до речки, где у нас под большой колодиной были спрятаны удочки и баночка с червями, осталось всего с полкилометра. Никто из них не держал в руках удочки и мне пришлось показывать, как наживлять червя на крючок, как поплевать на него три раза, а уж потом закидывать леску в речку, втыкать удилище в берег и следить за поведением поплавка. Мне аж самому понравилось всё это им демонстрировать и хоть в этом чувствовать перед Саней какое-никакое преимущество. Только традиционное наше «Господи, благослови» я сказал про себя.

            Быстро справившись с покосом, положенном отцу от железной дороги, стали выкашивать траву в лесу, начиная с обочин дороги у болота, потом всё дальше в лес, по краешкам полей, в березнячках и осинничках, где никто отродясь не косил. Приходилось расчищать небольшие полянки от сучьев, хвороста и прочей неудобицы прежде, чем скашивать траву. Зато на будущий год местечко это будет вполне пригодно для повторного использования. Подсохшее сено с обочин дороги у болота я потом сгребал и с матерью верёвочными вязанками перетаскивали его домой. А копны, поставленные нами в лесу, отец, по возможности, старался скорее вывезти домой: были случаи, когда колхозный бригадир обнаруживал таковые, сложенные местными жителями не колхозниками, и вывозил их на колхозное подворье. Максим Гребов недавно с семьёй переехал жить к старшему сыну в Краснодарский край, и защиты у отца в колхозе стало меньше. Он тогда совместно с другими пайщиками содержал в Шарбыше рослую кобылу Машку, которую по очереди и брали для неотложных работ. Вот и отец как-то в августе взял её для вывозки сена из леса. Первый рейс мы сделали ещё до обеда, а потом с нами увязался Витька. Приехали, уложили на воз две копёшки, прижали сено бастриком, и Витька остался сидеть на возу. На крутом косогоре с довольно глубокими, размытыми дождями и разбитыми колёсами яминами, отец не удержал Машку в колее, она осклизнулась, резко дёрнула в сторону, и воз, попав колесом в одну из ямин, резко наклонился и опрокинулся на бок, накрыв собою Витька. И откуда у нас взялись силы, когда мы подскочили к его краю, упёрлись спинами в сено и приподняли его? Мокрый от дождевой воды в луже вылез из-под сена Витька и испуганно улыбался, а не плакал.

            - Подпирай телегу вон той палкой, пока я её доржу, показал глазами отец, а я отойти боялся – одному-то не удержать.

            - Давай живее! – уже крикнул он. Я схватил палку, упёр один конец в колею, другой уткнул в сено. Отец ослабил ноги и осмотрел Витьку. Вроде бы, всё нормально: Витёк вышел на сухое, Машка невозмутимо с задранной левой оглоблей и дугой стояла на месте, вероятно, ожидая дальнейшего развития события. Снова упёрлись в воз пониже, натужились и поставили его на колёса. У меня в глазах даже какие-то красные кружки замельтешили, а что говорить про отца – я и не знаю. Спустились с косогора, остановились, отец поправил упряжь и спрашивает Витька:

            - Ну чо, полезешь наверх?

            - Не-е, я луче сзадях…- и он зацепился руками за верёвку, притягивающую бастрик к возу, а ногами – на самый краешек телеги, свободной от сена. Когда дорога шла на подъём, я сгонял его с воза, а сам толкал воз сзади руками, помогая Машке преодолеть его. Отец тоже самое делал впереди, помогая за оглоблю.

            - Давай, давай, родимая, поднатужься ишо чуток, - говорил ей негромко.

Значит, не только мне, а и ему тоже хотелось ей как-то помочь. А отец в таких делах был не шибко сентиментальным: себя не жалел и животину тоже – крестьянский труд не предполагает жалости и снисхождения. Но это я начал понимать попозже. А сегодня мне было жалко Машку, которая покорно стояла у сеновала, встряхивая головой и отбиваясь хвостом от оводов, пока отец вилами скидывал сено в него. Нам предстояло сделать ещё один заезд за последними копёшками в том районе. Берёзовой веткой я помогал лошади защищаться от кровососов, когда вдруг, переминаясь передними ногами, она наступила подкованным копытом на мою правую ступню в сандалике. Я так заорал, что из избы выбежала мать, а Машка от неожиданности даже отступила в сторону, освобождая мою ногу. От сильной боли я закрутился, запрыгал на одной ноге в сторону крыльца, где на углу сеней стоял тазик с дождевой водой, и опустил в него ногу. На короткое время боль чуть ослабла, а потом стала ещё шибче, и я, поскуливая, продолжал держать ногу в воде. Витька с испуганными глазами стоял неподалеку от Машки, пока мать не погнала его прочь, сходила в избу за тряпочкой, которой потуже и завязала мою ступню. Отец скидал сено, «задним ходом» осадил лошадь с телегой за ворота и прикрыл их. Через некоторое время они втроём поехали за сеном, оставив меня с Букетом и сильно болевшей ступнёй не у дел. Только дней через пять я начал потихоньку на неё наступать.

            А год спустя, не сделав никаких выводов из полученной сегодня травмы, я вновь «подставил» Машке всё ту же правую ступню в абсолютно схожей ситуации, на которую она  вновь наступила подкованным копытом, и с тех пор при покупке обуви я примеряю её прежде всего на правую ногу, потому что, «благодаря» Машке, она стала на полразмера больше, нежели левая.

            Такие злоключения с лошадью, наступавшей мне дважды на правую ступню, можно было бы посчитать казусом, но пять лет спустя, работая в летнем пионерском лагере посёлка Ветреный на Колыме, вёл группу старших ребят в походе по окрестным сопкам неудачно оступился той же   ногой при спуске с одной из них уже при возвращении в лагерь и не смог дальше идти без посторонней помощи. Благо, что добираться оставалось не так далеко, и я с помощью ребят и палки сумел доковылять до лагеря. Эта травма в дальнейшем мне долго аукалась. И в этом же году я чуть не прострелил свою правую ступню, когда однажды после работы взял у Гоши из незапертого чемодана мелкокалиберный ДОСААФовский пистолет и ушёл подальше в сопки потренироваться в стрельбе. В какое-то время я нечаянно сдвинул рычажок стрельбы в положение «Авт.», опустил руку с пистолетом вниз, о чём-то задумавшись, и механически нажал на спусковой крючок. Пуля вонзилась в землю в сантиметре от ступни…

            К началу школьных занятий нога моя зажила окончательно, и мы так же каждое утро прежней компанией, кроме закончивших семь классов Ленки Мандриковой и Верки Картышовой, шли в Пойму на занятия. В эту осень по деревне поползли слухи, что нынче уполномоченные из района особенно тщательно переписывают весь домашний скот, до последней ярки. «Знать, налоги на всю живность вырастут», - поговаривали с тревогой жители. Если в прежние времена, после 49-го, каждый год было снижение цен на продовольственные и кое-какие промышленные товары, то нынче этого снижения не было, а ожидалось увеличение налогов на масло, мясо, шерсть. Уже частные огороды, принадлежащие не колхозникам, срезали до десяти соток. Верно, отрезанные земли никем не занимались по большей части и ничем не засаживались, и люди через год-другой вновь стали потихоньку, по сотке-две, засаживать картошкой свои огороды, чтобы осенью за сущие копейки продать её заготовителям, которые приезжали в назначенный день на грузовике. А куда деваться? Всё ж какая-никакая копеечка в дом. Летом некоторые женщины ходили на станцию к останавливающимся на ней пассажирским поездам с горячей вареной картошкой, свежими и малосольными огурцами, молоком, укропом луком, яйцами. Поезда стояли каких-то две минутки, но и этого было достаточно, чтобы реализовать свой товар пассажирам, к радости обеих сторон. Верно, не каждый раз это получалось.

Так вот, пошли слухи, что особо ретиво переписывает в деревнях всю живность некий уполномоченный по фамилии Устинко. Он появлялся не по какому-то определённому графику, а всегда неожиданно, когда его совсем не ждали, чаще – вечерами. Тогда-то родители и решили после обеда угонять нетель и четырёх овечек кормиться в лес, с глаз лишних долой. А кто их будет пасти? Кроме меня, некому, а потому сразу после школы я наскоро обедал, делал какое-нибудь письменное домашнее задание, брал с собой два-три учебника для завтрашних уроков, кусок хлеба, посыпанный чаще всего солью (сахаром не всегда получалось), подсолнух, выгонял своё «стадо» через заднюю калитку и направлял его через болотную гать в окрестный лес, где они и кормились, не разбредаясь шибко друг от друга. Я же находил место где-нибудь повыше, чтобы обзор был, и читал учебники. Хорошо было тогда, когда погода стояла. Времени было достаточно, чтобы подготовиться и к устным заданиям, и залезть на раскидистую берёзу, с высоты которой хорошо обозревались ближайшие окрестности. А виды были разные: или скошенное поле вдалеке, смешанные рощи, окамляющие его, или ельничек где-то в низинке, или бор с высокими соснами и подростом. Во-н на дальней дороге две подводы катят: кто там и куда едут? Паровозные гудки хорошо слышатся, значит, я не шибко далеко от «железки». Спускаюсь на землю, жую аппетитно хлеб (жалко, что воды запивать с собой не взял). Начинаю фантазировать: я - хороший Мальчиш, как сам себя окрестил, под видом пастушка несу дозор в лесу то ли за какими-то разбойниками, то ли дезертирами, то ли за сбежавшими из лагеря «зеками» или пленными немцами, хотя в наших краях их сроду не бывало, - в зависимости от настроения, мои «противники» меняются. Вот из ельника появляется огромный дядя с заросшим бородой лицом, в чёрно-красной одёжке и двустволкой в руках. Он осматривается, лихо свистит и машет рукой. Появляются ещё человек пяток, и все они идут в моём направлении. Что делать, как передать известие в деревню, что появились разбойники, и они очень опасны? И тогда я свищу Букета, привязываю к его шее платок с запиской и приказываю: «Букет, домой! Домой, быстро!», а сам залезаю снова на берёзу и продолжаю следить за бандитами. Букет, конечно, никуда не бежит, но я представляю, что он уже скоро будет в деревне, найдут мою записку, мужики схватятся за ружья и побегут мне на помощь… В другой раз я сочиняю новый сюжет, потом ещё и ещё, но в каждом из них оставалось главное – я, хоть и побаивался, но сумел каким-нибудь образом обмануть своих врагов, кем бы они ни были в данном случае.

            Хуже дело обстояло в ненастную погоду. Фуфайчонка на мелком дождичке кое-как держалась, намокая не сразу. Я находил сухие валёжинки, ломал от них сучья и вершинки, стаскивал топливо под какое-либо дерево побольше и берестинкой разжигал костерок, возле которого и согревался, и подсушивал, не снимая, одежонку. Часов у меня не было, приходилось ориентироваться во времени только по сгущающемуся темнотой воздуху и гнать свою живность домой чуть ли не по темноте. Так продолжалось до тех пор, пока не заканчивалась перепись скота в деревне. А потом мы узнали, что мужики в одной из соседних деревень подобрали каким-то образом ключ к Устинко – напоили самогонкой, надеясь на его дальнейшее снисхождение, так, что домой он передвигался, ничего не соображая, («на автопилоте», как стали говорить позднее). И чёрт, наверное, его дёрнул в этом процессе передвижения свернуть с тракта на «железку», где и сбило насмерть проходящим поездом. Но поэтому поводу потом разные слухи ходили в деревнях, а  милиция никаких улик по умышленной гибели его не собрала, и смерть отнесли к обычному несчастному случаю, иногда случавшихся в районе…

 

 

Глава 37.

 

            В классах прошли перевыборные отрядные пионерские сборы, и я с Тамаркой Муриной был избран в совет дружины школы, где и вовсе уж нежданно-негаданно меня выбрали председателем совета дружины. Кому такая мысль пришла в голову я не знаю, но догадываюсь, что здесь не обошлось без участия Клавдии Степановны, как старшей пионервожатой, и Евгении Ивановны, которая после прошлогодних наших сочинений на вольные темы и подготовке концерта относилась ко мне с вниманием и заинтересованностью, чем только ещё больше смущала меня. Тогда в классе она сама прочитала моё стихотворение, и пацаны в школе, в особенности, часто недоверчиво поглядывали на меня. Видно, что их так и подмывало спросить: «Ты где это, Вовка, «свистнул» такое стихотворение?» Но так думали те, кто меня плохо знал. А вот мои приятели, Кузьминов, наши шарбышенские девчонки вовсе не шибко удивились, зная про мою молчаливость и частенько накатывающую на меня задумчивость. Евгения Ивановна в тот раз после урока долго со мной разговаривала, спрашивала, что я читаю, чем увлекаюсь и разговор закончила так:

            - Ты не стесняйся – пиши обо всём, что тебя волнует, у тебя же хорошие задатки.

К великому моему огорчению, я напрочь забыл её наставления и даже свой дневник начал вести только с девятого класса, а года через три и вовсе забросил – некому было подсказать, а свои мозги, вероятно, до этого ещё не созрели.

            Я вправду совершенно не был готов к «этой должности» и отнекивался от неё всеми силами, но принцип демократического централизма действовал в стране безотказно: раз тебя предложили «сверху» на какое-то место, то отказаться невозможно, разве что только при форсмажорных обстоятельствах. Проголосовали – и всё тут. И совсем неважно – есть ли у тебя желание и способности, умение и знания, так необходимые, в принципе, при любой работе, тем паче, работе общественной. Ну, что ж, избрали – значит надо что-то делать. Собрала нас Клавдия Степановна, чтобы наметить план работы, а после его согласования и утверждения – красиво переписать на двойной лист из тетрадки и вывесить его в большом коридоре около вахтёрши, потому как  пионерской комнаты у нас не было, и знамя дружины с горном и барабанами хранились в небольшенькой комнатушке в «Учительской».

            Одним из первых пунктов нашего плана был приём в пионеры третьеклашек накануне годовщины Октябрьской революции. Но это будет ещё не скоро, а вот помощь колхозу началась уже после второго или третьего дня занятий. Всё было, как обычно: младшие классы вышли на сбор колосков, пятый с шестым – на шишки и другие работы, а пацанам-семиклассникам отдали под вспашку небольшое, гектаров около четырёх, поле невдалеке от Шарбыша, мимо которого мы с отцом частенько проходили по пути на речку. Оно всегда мне казалось таким уютным – это поле, вытянутое прямоугольником и обрамлённое с трёх сторон высоким березняком, осинником, несколькими разросшимися кустищами черёмухи, а на северной оконечности, в сторону речки, поросшее густым сосняком, среди которого была парочка чистеньких, захвоённых небольших полянок. По весне здесь любили устраивать токовища тетёрки с косачами. Вот это-то поле колхоз и выделил нам под вспашку.

            В первый день на две телеги положили четыре плуга, запрягли лошадей, а ещё двух привязали уздечками к задкам телег и тронулись в путь, останавливаясь у изб Штыхно и Щербаковых, чтобы те взяли с собою узелки с обедом. Мы же с Пудованчиком пришли со своими обедами ещё к колхозной конторе. Утро стояло солнечное, обещая тёплый день, настроение было хорошее, все, прямо-таки, рвались показать себя «на трудовом фронте». Только я не разделял общей радости. Накануне пацаны подошли ко мне с сообщением:

            - Завтрева, Вовка, с утра пахать поедем поле, что недалече от Шарбыша, - говорит, язвительно улыбаясь, Мишка, - так что обед бери сразу с собой.

            - Вы чего, пацаны? Я не только пахать, а и лошадь запрячь-то не сумею.

            - Вот и будешь учиться тому и другому, - вдруг поддержал меня Петька и приветливо так улыбнулся, а Пудованчик невозмутимо продолжил расклад:

            - Мы уже сколько лет вместе? То-то, что давно. И Валька, твой лучший кореш, когда уезжал в Красноярск, наказывал нам держаться вместе. Помучаешься пару дён с плугом, мы поможем, покажем, что сами умеем, и пойдёт дело… Не дрейфь, Вовка!

И, все-таки, мне сегодня было не особо весело, не хотел я чувствовать себя последним из приятелей и остро понял, как мне хватает рядом Заводчикова. Забрал его Вовка, старший брат, с собой в город.

            Приехали на место, пацаны освободили лошадей из телег и запрягли их в плуги. Оставались не у дел только я да смирная, невысокая лошадка светло-коричневой масти по кличке Каряя. Подошёл Пудованчик, и я стал под его команды запрягать лошадку в плуг, потом он прошёл со мной одну борозду в поле, сначала показывая и объясняя мне с ам, а потом передал плуг и шёл рядом, следя за моими действиями. Так вот почти до самого обеда по очереди и ходили со мной, пока я не попросил оставить меня одного: я резонно решил, что будет лучше, если без посторонней помощи начну учиться самостоятельно. Первоначально плуг у меня то зарывался глубоко в землю, и тогда умная Каряя останавливалась и косила на меня глазом, пока я освобождал его из земли, то скользил поверху, срезая тонкий пластик почвы. Ребята за мной как-то поправляли мои огрехи, громко комментируя их между собой:

            - Эх, дубинушка, ухнем! Эх, кудрявая, сама пойдёт, сама пойдёт. Да эх, ухнем! – это подначки Пудованчика моего очередного запахивания глубоко в землю и вытаскиванию плуга оттуда.

            - Кривулины да загогулины пашет, как рисует, - встревает Штыхно.

«Ну, гады, вы ещё попомните меня…», - от негодования и усталости я стискиваю зубы и продолжаю воевать с неподвластным мне плугом. Как они будут вспоминать меня, я пока не придумал, некогда, но в принципе оказался прав: ребята меня никогда не забывали, как и я их, иначе бы не было вот этой повести…

            - О-тец мой был приро-одный па-ахарь, и я ра-а-бо-о-тал вместе с ни-им, - неожиданно послышался звонкий голос Петьки Щербакова с ближнего края поля. – Вовка, помнишь?-  «Ну, как же не помнить, Петька? Конечно, помню одну из любимых застольных песен отца, да и мою тоже», - пронеслось у меня в голове и, словно, добавилось и сил, и уверенности, и пропала куда-то давешняя обида на них за насмешки, и я уже даже улыбался, заканчивая борозду на краю поля.

            - Обед, робя, жрать хочу – спасу нет! – выразил общее желание Щербак. Мы выпрягли лошадей, отпустив их щипать траву поблизости, у края поля, разожгли костерок, достали из узелков и сумочек свои обеды, разложив их на отцовскую газету «Красноярский железнодорожник», которую обязывали выписывать всех железнодорожников, и стали подкрепляться сами.

            - Тяжеловато приходится? – без какой-либо насмешки спрашивает Пудованчик.

            - Не то слово, он от усталости и сказать ничо не может, - это уже Штыхно комментирует. – И как ты будешь октябрят в пионеры принимать, если здесь, на пахоте, сам сдался?

            - Ну ты, Мишка, это брось, он пока не сдался. А вот мне почему-то сдаётся, что тебя шибко завидки берут, что не тебя избрали председателем дружины. Так, что-ли?

Мишка немного смутился и ответа на этот вопрос от него не последовало.

            - Робя, давай на Пойму махнём, коней напоим и сами скупнёмся? – перевёл Щербак разговор на другую тему. – А отдохнём опосля, пока они будут кормиться, - мотнул он головой в сторону лошадок, - идёт?

Все встали и направились к лошадям, а я в растерянности не знал, что делать – не приходилось мне ещё скакать на лошади. Пацаны уже  вскочили на своих коней, когда заметили мою нерешительность.

            - Догоняй, Вовка! – и крупной рысью поскакали на Пойму. И только я взобрался на Карюю, она тотчас же пустилась вскачь, не желая отставать от своих. Я едва успел схватить в правую руку уздечку, а левой вцепиться в её гриву, как над головой и с боков замелькали сучья и ветки, одна из которых треснула меня по лбу. Меня отчаянно выкидывало и вперёд, и в стороны со скачущей лошади, я пригнулся к её шее, держась руками за уздечку и гриву, и закрыл глаза, чтобы хоть их сберечь. Каряя замедлила свой галоп только после того, как настигла группу. Как я умудрился не свалиться с неё в любой момент этого аллюра, я не уразумею до сих пор. По пологому берегу спустились к речке и дали лошадкам вволюшку напиться. Пацаны с их спин и крупов ныряли в воду, а я обливал пригоршнями шею, грудь и круп своей смирно стоявшей спутнице, иногда смотревшей в мою сторону понимающим взглядом, вроде как бы говоря мне: ничего же страшного не произошло, а мелкие неурядицы позабудутся. И я был ей благодарен за это. А, может быть, мне так просто показалось?

            Вышли на берег. На сухостоину опустился дятел в бело-чёрном оперении-одеянии, цокнул два-три раза и равномерно, с небольшими паузами застучал громко по её стволу; в прибрежных кустах громко вспархивали серые дрозды, в ельнике за речкой засвистел рябчик, ему невдалеке отозвался другой. Лес ещё не шибко тронули осенние краски, разве что лист осинника чуть огрубел и зарумянился по самым краешкам, да трава несколько пожухла. Над речкой из-за излучины показалась стайка чирков, стремительно взмывшая  вверх и влево, натолкнувшись неожиданно на пацанов и лошадей на пути. Я потянул Карюю за уздечку к ближайшему пню от огромной спиленной сосны, взобрался на неё и неторопливо тронулся вверх по длинному косогору, заросшему смешанным лесом и уже спутанной травой, в сторону нашего поля. Ребят дожидаться не стал, чтобы не участвовать вдруг ещё в одной скачке. Впрочем, в гору-то шибко не поскачешь. Так, резвым шагом, мы и двигались по лесу, и я немного уже стал приноравливаться к езде без седла и даже перевёл Карюю на небольшую рысь, когда нас настигли пацаны.

            А после часового отдыха снова запрягли лошадей в плуги и «вкалывали» до следующего передыха. Я дотянул до конца дня, наверное, только на самолюбии. Огрехи хоть и не прекратились, но я мало-помалу стал приспосабливаться их делать поменьше. Вечером пацаны завезли меня в Шарбыш, а потом по тракту поехали к себе домой, наказав мне завтра ждать их дома, заедут. А мне было уже всё безразлично: неистово болели руки и плечи, ладони, покрытые ещё летними отвердевшими и огрубевшими мозолями, налились свинцовой тяжестью, к ним больно было прикасаться, шибко болел «копчик», набитый спиной Карей во время скачки, ныли ноги в икрах и бёдрах. Одним словом – вид у меня был совсем никудышный, когда за ужином отец так порешил:

            - Завтрева отлёживайся, я за тебя отпашу, перекрою твою норму заранее.

            - Не-е, пацаны и я не согласные будут, они сами взялись вспахать это поле…

            - Тебе же завтра в ночь работать – кода отдыхать-то будешь? – вмешалась мать.

            - Ничо, часиков до пяти попашу, а там перед сменой чуток и передохну. А ты давай-ка ложись пораньше, - сказал мне, как о чём-то уже решённом.

            Назавтра утром я чувствовал себя гораздо лучше, заехали за мною ребята, и я успел им рассказать о планах отца. Как и предполагал, эту новость они восприняли без энтузиазма, а когда мать позвала всех перед дорогой выпить по стакану молока, Мишка, приходившийся ей крестником, и выразил отцу их общее мнение:

            - Дядя Лёня, не надо вам пахать за Вовку. Мы слово дали, что вспашем это поле за три дня. А у Вовки сегодня, может быть, дела и получше пойдут. Согласны?

Подумал отец чуть-чуть и рукой махнул:

            - Езжайте, чо уж там, коли промеж себя решили…

Мы уехали, а на третий день уже допахивали это поле. Потом несколько дней боронили уже вспаханные поля, в том числе и наше, чем и закончили свои работы в колхозе нынче.

            Как-то, уже в середине октября месяца, возвращаясь из школы, Кузьминов предложил мне:

            - А давай, Вовка, в воскресенье по Пойме сплавимся. У меня и лодка припасёна, стоит в кустах сразу за озерком перед Третьей речкой. Знаешь его?

            - Ага, мы там с Гошей два года назад сетчонку ставили на карасей. Не попались караси, перевелись, наверное, зря только на плотик время потеряли. Привязался тогда к Гоше какой-то бестолковый шершень: крутится и крутится вокруг и перед ним, того и гляди в атаку кинется. И чем мы ему тогда не понравились? Гоша терпел-терпел, потом топор в сердцах бросил, за ружьё и пальнул в него – вмиг отделались.

            - В отпуск-то на будущий год приедут?

            - Обещаются, они на другой прииск недавно переехали, имени Гастелло называется, лётчика-героя.

            - Слыхал про лётчика-то… Ну, так как – рванём?

            В воскресенье день выдался пасмурный, низкие тёмные тучи загромоздили всё небо до горизонта, вот-вот грозясь разрядиться то ли дождём, то ли мокрым снегом, но Колька утром уже был у меня. Я тоже был собран, оставалось только надеть старенькую отцову фуфайку, подпоясать её брючным ремнём, взять заплечную котомку с патронташем и кое-какой едой, снять с гвоздя ружьё, натянуть поглубже старенькую серо-чёрную кепку, и мы споро двинулись в сторону речки. Букета брать не стали – несподручно с ним за утками. К речке пришли быстрее обычного, свернули на едва заметную тропочку, огибающую озерко, и, крадучись, друг за дружкой, стараясь не наступить на сухой сучок или ветку, иногда останавливаясь, внимательно обшаривали озеро глазами. Я заметил впереди, метрах в пятидесяти, небольшую рябь на воде, но Колька, идущий впереди, обернулся и приложил палец к губам. «Ага, значит и он что-то усмотрел», - подумал я, выглядывая из-за куста ольхи, чуть сбоку от него, но в зарослях ничего больше не увидел. Мы прошли, сторожко пригнувшись, ещё несколько метров, Колька вдруг вскинул ружьё, прицелился, и тут же грянул выстрел. Впереди взлетела одинокая чирушка, а Колька громко, не таясь, произнёс: «Есть одна!». Озерко это – небольшенькое, после выстрела, даже если в конце его и была ещё какая-то дичь – она улетала, так что таиться было не от кого. Подобрали подбитого чирка, обогнули озерко и этой же тропкой вышли к речке, где у Кольки была привязана лодка. Смотали цепь с ольхинки, он принёс из зарослей спрятанное весло, отчерпали баночками воду, накопившуюся на днище, он устроился на носу, а я с веслом сел в корме на поперечную досточку и тихо поплыли вниз по течению. В одном месте заметили табунок уток на воде, но они близко нас не подпустили, дружно взлетев с речки. Перед Третьей речкой, где она впадает в Пойму, как раз в том месте, где в прошлом году я подстрелил рябчика, когда с Витькой переплыли снимать вентерь из озера с небывалым уловом карасей, и местонахождение которого я так и не открыл нахально-любопытствующему Кольке, через речку прямо перед нами перелетела стайка рябчиков и уселась недалеко в ельнике. Я заметил место, повернул лодку к правому берегу и причалил её на небольшенький сухой мысок в излучинке. Колька цепью затащил нос лодки на сухое и замотал её за деревце. Рябчики в такую ненастную погоду были смирные, подпускали к себе близко и не улетали далеко даже после выстрела: не пуганые ещё, вероятно, нынешнего выводка. Три штуки из этого табунка мы выбили. А погода стала только ухудшаться. Казалось, что налитые влагой тучи ещё ниже прижались к земле, пошёл мелкий дождик, когда мы причалили к берегу у Щербакова озера. Хитромудрый Колян опять оказался впереди меня, не давая м не обзора, и приходилось только осматриваться по сторонам, сторожко ступая за ним следом. Но надо отдать должное Колькиным глазам: опять он усмотрел что-то на озере, предостерегающе поднял руку, сделал ещё несколько осторожных шагов, поднял ружьё и выстрелил. Из прибрежной травы с тиной с громким кряканьем от неожиданности взбалмошно взлетели ещё две утки, я вскинул ружьё и выстрелил влёт. Одна из уток кувыркнулась и упала в воду в метре от другого берега, но была жива и пыталась выбраться на него. Мне было жалко ещё одного патрона (это от отцовских наказов зря не стрелять, потому как пороха и дроби было мало), и я со всех ног бросился огибать озеро, чтобы подобрать утку, пока она не успела ещё спрятаться на берегу. Не разбирая дороги, я продирался через заросший частым кустарником берег, не заметил на черёмуховой ветке большое, коричневое осиное гнездо и врезался в него головой. В ту же минуту почувствовал острую боль под левым глазом и кинулся панически было обратно, но вспомнил об утке, ринулся напрямик к тому месту на берегу, где она, по моим предположениям, должна быть, но ничего не нашёл. Туда-сюда, а утки нету. Обидно так стало. «Дурак, - ругал я сам себя, - жалко стрелить ещё раз стало». А осы всё кружились вокруг, и, не дожидаясь их повторной атаки, я драпанул обратно. Колян стоял на том же месте, где я и оставил его, кинувшись за подраненной уткой, и снисходительно этак мне улыбался, дескать, что – не нашёл? Но увидев поближе моё лицо, тут же погасил свою улыбочку.

            - Э-э, да тебя кто это так «клюванул»? Глаз-то заплывает, - спрашивает меня.

            - Вгорячах налетел на осиное гнездо, вот и «угостили». Да ещё и утку не нашёл, - отвечаю, но заметил некоторую нерешительность на его лице, и глаза как-то забегали у него неспокойно, но шибко внимания этому не придал.

            - Так, можа, домой двинемся? – помолчав чуть, спрашивает.

            - Нет, левый глаз – не правый, целиться лучше будет, - отшутился я, - давай ещё немного сплавимся, пока с неба вовсю не посыпало.

            - Ладно, счас я на корму сяду, а ты в нос иди, - говорит Колян, спихивая лодку на воду. Мы проплыли всего-то несколько минут, как из низких туч полетели частые, крупные хлопья мокрого снега, и видимость на речке в этакой кутерьме резко упала.

            - Ну вот, накаркал, - недовольно проворчал Колян, явно мне адресуя реплику.

            - Скажи спасибо небесам, что с утра самого снег не пошёл, хоть время дал нам, - парировал я. Внезапно впереди сверху послышался громкий гогот, и мы метрах в ста увидели большую стаю гусей, снижающихся на речку. Это снежные заряды из туч заставили их делать остановку в перелёте, чтобы переждать густой снегопад. Мы схватились за ружья, выстрелили, и один из гусей резко спикировал на воду.

            - Хватай весло! – ору, - давай вдогонку!

Колька работал веслом в полную силу, пытаясь настигнуть подраненного гуся, но тот не подпускал нас на расстояние ружейного выстрела. Я постоянно держал его в поле зрения и, когда мне показалось, что он стал поближе, выстрелил ещё раз. Гусь резко завилял на воде, но, все-таки, попытался оторваться от нас. Впереди показалась большая излучина с упавшей в речку большой ёлкой, подмытой течением. В её ветках застряли другие брёвнышки, палки, коряжинки. Я в азарте погони стоял в носу на коленках, готовый в любой момент стрелять ещё раз, когда от неожиданного и сильного толчка очутился в воде, успев ухватиться за еловые ветки. Колька барахтался в воде позади меня, подплывая к берегу, а перевёрнутая на бок лодка медленно, но уверенно погружалась на дно. Цепляясь руками за сучья и ветки, я вскарабкался на ёлку и медленно стал по ней пробираться на четвереньках на берег. Колька стоял уже там и сверху давал советы:

            - Та-ак, ухватись за тот толстый сук. Счас закинь ружьё за спину, чтобы вторая рука была свободной. А счас ползком давай дальше двигай. Не торопись, не торопись…

«Ага - не торопись: весь мокрый, зубы клацают, рук не чувствую», - вертелось в голове, пока я вылезал по этой спасительной для меня ели на берег. Колька достал патрон, выковырнул газетный пыж, высыпал дробь и холостым выстрелом попытался поджечь сухой мох и хвою, но у него ничего не получилось даже и после второго выстрела. А я не стал ждать обещанного им костра, а стащил с себя фуфайку, повесив её на сучок, рубашку и майку, которые и пытался хоть как-то отжать закоченевшими руками. Колян, плюнув на добывание огня, делал то же самое. Вдвоём отжимали майки и рубахи, одевали их, потом по очереди снимали штаны и трусы, быстро одевались, оставляя напоследок портянки, фуфайки и кепки.

            -А я за тебя испугался, здесь, под обрывом, знаешь какая глубина – о-го-го, а ты ведь плавать-то не умеешь, - говорил он между делами. – Я тут брод не так далёко знаю, мелкий – всего по колено, счас туда и рванём.

Рванули так, что через десяток минут были уже возле него, и Колька пошёл №торить дорогу» на другой, наш берег. Перешли речку, вновь отжали портянки и гачи, обулись и скорым шагом, а где и рысью, выбрались на бор, потом на дорогу к Третьей речке. Снег стал падать чуть пореже, но сумерки сгущались быстро, чему очень даже помогали низкие тучи. Теперь нужно было надеяться на интуицию, острые Колькины глаза, да на наши приметы по пути к дому, которые можно было ещё различить. Левый глаз к этому времени у меня окончательно заплыл и болел настойчиво и злобно, а потому я меньше всего смотрел по сторонам, поспешая за Коляном. Стали немного согреваться, но темп не сбавляли. Фыр-р! Фыр-р! Из низкого кустарника, прямо из-под ног, оглушающе неожиданно в лесной тиши взлетели полусонные тетёрки, заставив нас отпрянуть в сторону. Чавкали портянки в худых кирзовых сапогах, и мокрые ноги никак не согревались. Вскоре от травы и кустов штаны стали снова мокрыми, но останавливаться теперь уже не было смысла – нужно было быстрее добираться домой, в тепло. Наконец-то, и гать через болотце, после которой Колян повернул налево, к лесобазе, а я прямо, к дому.

            …Эту историю с опрокидыванием лодки, которой Колька налетел на поваленную в речку ель, не найденную мною крякуху и удравшего от нас гуся-подранка, мы с ним потом ещё долго вспоминали, а через семь лет, когда я закончил магаданский горный техникум и приехал перед армией домой, он признался мне:

            - Знаешь, Вовка, а я ведь видал, куда спряталась раненая крякуха, ну та, что на Щербаковом озере…Ты до неё чуть не дошёл, да вдруг развернулся и бегом обратно.

            _ Ну и засранец же ты, Колян, - только и сказал я в ответ, а через два дня на его «ижачке» (ИЖ-56) снова катили с ружьями на Пойму…

 

 

Глава 38.

 

            Как-то неожиданно быстро летело время в первой четверти, вероятно потому, что осень оказалась нынче затяжнее и теплее предыдущей. С отцом мы несколько раз сходили на окрестные поля за косачами, и я уже прилично ориентировался в здешних местах. В сентябре же он мне показал дорогу и на Кислово болото. Оно оказалось обширным по размерам и, начинаясь невдалеке от Поймы, простиралось к Шарбышу и здесь уходило ещё дальше, на юго-восток. На болоте мы набрали клюквы, а на обратном пути в чащобу из вековых елей и кедров, на которых хорошо были видны гроздья шишек. На парочку кедров мне удалось забраться и отломать с каждой не менее двух десятков лап с крупными шишками, которые отец внизу сразу подбирал, чтоб не потерялись в густой траве. На верхушках кедров было страшновато: ветки становились всё тоньше, как и сам ствол, который гибко раскачивался не только от ветра, но и от моих движений, когда приходилось наклоняться, держась только одной рукой и ногами за ствол, а другой рукой тянуться к манящей ветке с пятком шишек на ней. Отец тогда покрикивал мне снизу:

            - Куды тебя понесло? Хрен с ними, с шишками! Не лезь выше – ветки тонкие!

Но я чувствовал, что ветки вполне выдерживают мой небольшой вес и тянулся к самой дальней лапе, которую не мог отломать одной рукой, а потому крепче обхватывал ствол коленками, освобождал вторую руку и отламывал заветную лапу, откидывая её в открытую сторону, чтобы не застряла где-нибудь в кронах деревьев.

            - Слазь счас же, едрит твою мать, пока не свалился!- беззлобно, озабоченно матерился отец, - слазь, … твою мать, говорят тебе! – и я начинаю осторожно спускаться обратно, что для меня гораздо опаснее, чем забираться вверх.

            - Что, пап, все шишки нашёл?- спрашиваю, спустившись на землю.

            -  А ты скоко мне кидал – три, али четыре?- отвернувшись в сторону, чтобы скрыть лицо, отвечает, нарочито уменьшая во много раз число отломанных веток. Я, конечно, сообразил, что он разыгрывает меня, и тоже улыбаюсь.

            Выходя на бор, натыкаемся на помятую траву у толстой колодины с сорванной корой, оставленными на ней царапинами и развороченным около большущим муравейником.

            - Миша разлекался, - комментирует, не останавливаясь, отец, а я тотчас вспоминаю деревенскую побывальщину про Гришу Мурина, которого гонял на этом Кисловом болоте и в это же время – время сбора клюквы. Мне становится вдруг зябко, я кручу головой по сторонам, невольно убыстряя шаг, и теперь уже не отстаю совсем от отца, как бывало

 прежде.   

            Зато дома, разжигая в ограде  между обломками старых кирпичей костерок, как о чём-то обыденном, рассказываю Витьку, как на Кисловом болоте развлекался медведь, которого я издали, вроде бы, и видел. У Витька расширились глаза, он неотступно следовал за мной, поминутно спрашивая: « А дальше чо?» Я ставил на кирпичи чугунок, наливал в него до половины воды, накладывал доверху шишек и накрывал его дырявой крышкой, подкидывая в костерок щепки и сосновые сучки.

            - Вообще-то, я заметил мишку ещё с вершины первого кедра, когда залез на самую макушку. Он далековато был, что мне его бояться? И смотрел в мою сторону внимательно и настороженно, словно раздумывал – сейчас смыться или немного погодя, - врал я безбожно приоткрывшему рот от моих сочинений Витьку.

Закипела вода в чугунке, выбрасывая из-под крышки брызги на костерок, вкусно пахло смолой и лапником. Шишки варились недолго – слишком большим было искушение, чтобы ждать ещё хотя бы несколько минут, доставали их палочкой из чугунка прямо на травку, давали чуть остынуть и, перекидывая из ладошки в ладошку мягкие и ещё горячие, выходили на улицу щелкать вкуснейшие орешки. Фантазии мои про медведя на Кисловом болоте уже иссякали, когда я вдруг вспомнил себя семилетним, а братья Макушевы, Лёвка и Славка, ставили для меня «концерты» на лесной дорожке невдалеке от стрелочного поста про шибко знакомых им медведей. Я даже рассмеялся от таких воспоминаний, а недоумевающий Витёк, посмотревший на меня избоку более внимательно, остановился, призадумавшись, и ушёл в ограду.

            Со стороны соседнего с нами дома ко мне подходил крепкий парнишка, явно постарше меня, с простецкой, добродушной улыбкой на широком лице.

            - Здорово, - говорит, - меня Петром кличут, мы с вчерашнего дня живём вот в этом доме, - показал рукой на пустующую до этих пор избу лесного объездчика Образова.

- Что это щёлкаешь?

            - Как это – «что»? Шишку, ты что – первый раз видишь?

            - Ну да, у нас на Украйне таких нету.

            - Держи, - я вытаскиваю из кармана и протягиваю ему свою запасную шишку.

Петька берёт её в правую руку, и я отчётливо вижу на ней всего полтора пальца – мизинец и половину безымянного, остальных нет, как будто их чем-то отстригло ровненько, наискосок до основания большого пальца. Из дальнейшего разговора я узнал, что Михеенко перебрались к нам в Шарбыш из Винницкой области, где Петька и родился, и жили они под немцем все годы оккупации. Петька старше меня на два с половиной года, но это, из-за его общительного, весёлого характера (в противоположность моей замкнутости), не помешало нам уже с первого знакомства потянуться друг к другу. И ещё одно обстоятельство – хорошего друга у меня в Шарбыше не было, как-то ни с кем не сходился характером. Саня Мандриков уже взрослый, на четыре года старше меня. Он для меня больше опекун, чем друг. То же и с Саней Баронком. Мишка с Ванькой Мудриченко и вовсе не моего поля ягоды – мне и разговаривать-то с ними шибко было не о чём. Ванюшка Коробков – хороший парнишка, честный, открытый, скромный, музыку любит и сам на гармошке немного играет, но книги читать не любил, как и Колян Кузьминов. Ну какая тут дружба – просто приятельство. Да и в Пойме-то друзей у меня всего-то двое было: Валька Заводчиков да Генка Пудованчик, а с остальными ребятами я просто приятельствовал. А сейчас и их нет. К Петьке же меня потянула его непосредственность, чего бы это ни касалось, любознательность, душевность. Да и жили мы в ста метрах друг от друга. Петькина мать, тётка Прасковья, приходилась близкой роднёй нашим Степанцовым, вот поэтому и оказались они в Шарбыше.

            Ещё я узнал от него, что пальцы на правой руке ему оторвало гранатным запалом ещё в 44-м, когда пацаны собирали всякие военные «трофеи», а потом разбирались с ними или подрывали на кострах. Мне стало шибко не по себе, когда я представил, как у шестилетнего ребёнка взрывом отрывает пальцы на руке, и  смотрел на него с невольным уважением – и как он такое только смог перенести?  Писать он научился левой рукой довольно неплохо, но от школы отстал – в том году он стал ходить с нами в Пойму только в шестой класс. Теперь мы уже трое: я, Колян и Петька, замыкали шествие шарбышенских школьников в Пойму.

            В нынешнем году к приёму в пионеры готовились гораздо тщательнее и торжественнее, нежели это происходило раньше.  Тогда всё было очень просто: Никифор Романович и Евгения Ивановна Кожухаровы выстраивали все четыре класса по обеим сторонам зала, где проходили перемены и уроки физкультуры, а в середине стояли поступающие в пионеры с красными галстуками в руках, которые Кожухаровы поочерёдно и повязывали им на грудь, с наказами хорошо учиться и быть примеров для остальных учеников. На этом торжественное мероприятие и заканчивалось.

            В сегодняшней же школе была, какая-никакая, пионерская дружина хоть всего из четырёх отрядов, но со своим знаменем. Над малышнёй шефствовали девчонки из шестого класса, которые и готовили их к предстоящему празднику, и не только – шефство продолжалось до конца учебного года. Я по своей инициативе отобрал два горниста – Лёньку Новомирского и Шурку Архентова, а Пудованчик с Щербаком подготовили двух барабанщиков – Вовку Тетерина и Петьку Штыхно.

            Накануне праздника дома на Витьке я потренировался повязывать пионерский галстук, чтобы не опозориться ненароком завтра. Мама приготовила мне по этому случаю белую рубашку с пришитыми на левом рукаве тремя полосками из картона, обтянутых красной материей, а дядя Ваня Макушев на стрелочном посту с помощью ручной машинки и ножниц привёл в относительный порядок мои волосы.

            Волновался я в этот день здорово и, вероятно, поэтому что-то мне врезалось в память в мельчайших подробностях, а что-то запомнилось весьма смутно, хотя чуть позже пацаны, каждый по-своему, вспоминали этот сбор и меж собой решили, что он «прошёл на уровне».Отряды построились в зале для физкультуры, в котором собралась вся школа с преподавателями и директором. Я стоял немного впереди старшей пионервожатой Клавдии Степановны и по её сигналу-кивку открыл сбор.

            - Дружина, равняйсь! Смирно! Знамя вынести! – звонко подаю команду.

Из открытой двери учительской громко зазвучали горны, поддержанные барабанами, появляется красное полотнище с профилем Ильича, выносимое пятиклассницей Алкой Куликовой. Не доходя до меня несколько шагов, барабаны обрывают дробь, останавливая шествие. Несколько неумело топчется Алка, разворачиваясь со знаменем «кругом», зато чётко выполняют эту команду горнисты с барабанщиками, становясь по двое с обеих сторон его и чуть позади.

            - Председателям советов отрядов отдать рапорт! – снова командую я.

Поочередно они подходят ко мне, салютуют и громко рапортуют:

            - Товарищ председатель совета дружины! Отряд … класса построен на торжественный сбор по случаю приёма в пионеры новых членов! Рапорт сдан!

            - Рапорт принят! – салютую я в ответ и, приняв рапорты всех отрядов, в свою очередь поворачиваюсь в сторону Клавдии Степановны:

            - Товарищ старшая пионервожатая! По случаю приёма новых пионеров в нашу дружину отряды построены!

Клавдия Степановна даёт разрешение начинать приём. И вот они вышли из общих рядов и встали в одну шеренгу в средине свободного пространства, одетые кто во что: у кого-то новые платьица или рубашки, кто-то в стареньком, но чистеньком, а кто-то даже в белой кофточке с чёрной юбочкой, тщательно умытые и причёсанные. Стоят, не шелохнувшись, и лишь косят серьёзными глазами на окружающих. Вот я подхожу с галстуком уже к третьей стоящей в ряду и узнаю в ней свою бывшую соседку, Аню Кузнецову. Вытянувшись в струнку, как мне показалось, огромными, чёрными глазами она неотрывно смотрит на меня, сияя всем своим лицом, обрамлённым тёмными, чуть вьющимися волосами  (и как я её раньше совсем не замечал?), готовая, кажется, засмеяться от радости, что переполняет её. Я с затруднением повязываю ей галстук, сражённый этим счастливым, непосредственным взглядом, и скорее перехожу к следующему, стараясь сохранять спокойствие. Но нет – эти глаза так и преследовали меня, пока я не повязал галстук последнему в шеренге. Я встал к ним в строй, а Клавдия Степановна поздравила со вступлением в пионерскую организацию, завершая торжественный сбор стихами

            « Как повяжешь галстук – береги его,

               Он ведь с красным знаменем цвета одного…»

Поздравил вступивших в пионеры и директор школы Илья Маркович. Зазвучало традиционное от старшей пионервожатой:

            - Пионеры! За дело Ленина, Сталина будьте готовы!

            - Всегда готовы! – взметнулись в салютах десятки рук.

Смолкли горны и барабаны, унесли знамя в учительскую, и началось выступление учеников с художественными номерами, а я ощутил, наконец-то, некоторую свободу.

            Вечером в клубе деревенская молодёжь показывала шутливую постановку на темы местной жизни с частушками, песенками и танцами. Не мог ведь я пропустить это зрелище, а потому домой с шарбышенскими не пошёл, а остался у тёти.

            - Ты коды совсем-то, на зиму, перекочуешь? – спрашивает она.

            - К концу месяца, наверное, шибких холодов же пока нету.

Пришёл Генка Иванов, я собрался и мы побежали к Штыхно, где уже был Петька Щербаков. Тётка Маруся налила нам по стакану молока с ещё тёплыми шаньгами. У дверей между смежными комнатами у них висели старинные продолговатые тёмно-коричневые часы с длинным маятником и чёрными римскими цифрами на белом циферблате – предмет моего обожания. Я любил слушать мерный стук этого маятника, когда бывал у них совсем ещё пацанёнком, а особенно – когда они громко и очень мелодично отбивали текущее время. И совсем было неважно, что били они время, когда и сколько раз им вздумается. Но сам этот тугой тембр и неторопливая равномерность боя завораживали меня, и я на некоторое время себя или в какой-то сказке, или в английской книжке про старину. Тётка Маруся к этим часам не подпускала и близко никого, сама протирала их тряпочкой и заводила пружину – знать, дороги они ей были. Веерка, старшая сестра Мишки, вертелась перед зеркалом, собираясь в клуб и примеряя то одно, то другое платье. Нам это было совсем неинтересно, мы вышли на улицу и, с подошедшими Митяном и Мишкой Мельниковыми, Васькой Гончаровым, направились к клубу. Напротив тётиного дома маячила долговязая фигура Кольки Бороденко, но, заметив нас, исчезла в проёме калитки двухметрового, без единой щёлочки, забора, отгораживающего усадьбу с улицы.

            - Вот живут же люди – бирюки бирюками. И как им не скушно? – то ли спрашивает, то ли сам с собой рассуждает Мишка Мельников.

            - Родитель в страхе держит – ни сам никуда, ни семье нельзя, - подтверждает Гончаров, - только, что в дом всё волокёт.

А мне вспомнился как-то разговор матери с отцом по поводу наших соседей. Мама тогда сказала: «Бедные ребятишки, вырастут, жизнь проживут, а из детства и вспомнить будет нечего. Да и Маруське от такой жизни как бы монашкой не стать».

            - А мне, пацаны, их другой раз и жалко бывает, - неожиданно говорит Генка, и я молча поддерживаю его.

            Митян с Василием в клубе проходят в «комнату артистов» - они участвуют в сегодняшнем представлении, а мы заглядываем в зал – много ли народу собралось. Прилично, заходим и рассаживаемся со своими. На сцене заиграл на гармошке Николай Подволочко, занавес открылся, и девки в нарядных платьях, «расфуфыренные», как говорят пожилые в деревне, ходят по ней парами и поют, глядя на дверь в артистическую:

            - Дождик идёт, с крыши капет,

               Идёт Вася, косолапит.

               А яй-яй, да яй-яй, косолапит.

Появляется Гончаров в небрежно накинутом на плечи пиджаке, в вышитой рубашке, подпоясанной кушачком с кисточками бахромы, и фуражке, сдвинутой на правое ухо так, чтоб чуб вихрастый красовался. Его сопровождают приятели – Митян и Лёнька Скрябин. Вася останавливается, церемонно снимает с правой руки шерстяную перчатку и кланяется девкам, вытягивая по русскому обычаю руку.

            - Сниму с руки перчаточку-

               Добрый вечер, девчаточки!

Девки ответно кланяются ему, а бойкая Аня Нефедова, стреляя глазами, поёт-спрашивает:

            - Добрый вечер, ненаглядный,

               Почему такой нарядный?

Василий озирается по сторонам, словно высматривая кого-то, но веско отвечает:

            - Нынче праздник, завтра – будни

               Навили ли, девки, кудри?

Девки собираются стайкой, о чём-то шепчутся, зыркая на Василия глазами. Тот решительно сдвигает брови, повернувшись к приятелям, и в такт гармони поёт:

            Ты, залётка, ты, залётка, да вертучие глаза –

            На тебя, моя залёточка, надеяться нельзя! – оборачивается, а девок и след простыл. Василий – в растерянности, топчется на месте, поворачивается влево-вправо.

            - Девоньки, где вы?

            - Тута, тута, - откликаются те из-за кулис хором.

            - А моей Марфуты нету тута? – поёт-спрашивает Вася.

Слышится девичий смех, шушуканье и ответ:

            - А твоя Марфута упала с парашютом!..

За это время приятели его с гармонистом тоже исчезают со сцены, Василий мнётся и переспрашивает нерешительно

            - А моя Марфута упала с парашютом? – пиджак сваливается с его плеч, он подхватывает его и, запнувшись о невидимый бугорок, убегает в растерянности за кулисы. Вот такую незамысловатую, но искренне и непосредственно исполненную сценку показала деревенская молодёжь. Потом они пели ещё и частушки на местные темы, но я их сейчас уже не помню. А к Гончарову чуть было не прилипло прозвище «Вася Марфутин», хотя никакой Марфы у нас среди девок вовсе и не было.

 

 

                                                  Глава 39.

 

 

            К концу ноября я вновь перебрался на житьё в Пойму, оставив Петьку с Кузьминовым, но они как-то не пришлись друг дружке, и Петька шагал в школу чаще с девчонками, развлекая их хохляцкой речью, если уж шибко попросят. Он оказался парнишкой весёлым, общительным, быстро перезнакомился со всеми. Аркашкина полуторка полуторка в студёные морозы всё также то заводилась, то бастовала, и Петька, взбадривая девчонок каким-нибудь словечком, забирал у Вали Степанцовой и ещё у какой-нибудь из девчонок портфели, связывал их бечёвкой, забрасывал себе на плечо и выходил первым на тракт. И если Валя не хотела отдавать портфель, то Петришка с радостью совала ему свой даже и вне очереди, потому как из-за своей медлительности у неё скоро замерзали руки в сильные морозы, и портфель ей шибко мешал, что и заметил наблюдательный Петька, а вовсе не потому, что она ему чем-то приглянулась. Галка Минченко как-то пыталась навязать ему свой портфель, но Петька отшутился, дескать, ты – вон какая большая, а Петрова – и ростика маленького, и силёнок маловато.

            В Пойме у меня сохранялся прошлогодний распорядок: после школы, решив кое-какие пионерские дела, приходил домой, доставал ухватом из печки тёплый чугунок с обедом, делал уроки, а уж потом – всё остальное. Тётя зимой так же подрабатывала на «железке», ко мне вечером по-прежнему приходили пацаны, и мы пели старые или разучивали новые песни, но специально к концерту не готовились, налегали на учёбу – выпускной класс всё-таки. Было и другое обстоятельство – я ещё больше стал читать. Теперь мне было уже мало двух часов вечером, а чтобы тетя шибко не ругала за издержки керосина в лампе, я ещё летом выпросил у отца пятилитровую бутыль, которую понемногу и наполнял у отца на стрелочном посту сэкономленным керосином, который по норме выдавался на каждую смену для семафорных, стрелочных, ручных фонарей и других надобностей. Так что, к зиме я запасся «своим» керосином. Вечером, часов в семь, мы выходили на улицу, наблюдали за катанием детворы на лотках и санках с Муриной горки, немного гоняли «глызку» по накатанному машинами и санями тракту и расходились по домам. Я провожал Штыхно о Щербака до их домов и, не спеша, шёл обратно с тайной мыслью ненароком повстречаться с Аней Кузнецовой. В школе мы не могли увидеться – наш седьмой класс занимал прошлогоднее сельсоветское помещение и нынче, а в основное здание школы я приходил только по пионерским делам и видел её редко. И чем она меня так зацепила на том первом сборе, когда принимал её в пионеры? Меня, немного смущающегося при общении с девчонками один на один. Может быть, это следствие тургеневской прозы, которой я стал увлекаться с шестого-седьмого класса, и представлял девчонок несколько романтически? Но нынче я увлёкся Жюль Верном, Майн Ридом, Фенимором Купером, Марком Твеном и немного Джеком Лондоном.

 И надо же – встретил я Аню на полпути между её и тётиным домом. Она шла со стороны школы по обочине нашей стороны улицы, увидела меня и замедлила стремительный шаг. Я остановился и, когда она поровнялась, спросил, стараясь прибавить строгости в голосе, первое, что пришло в голову:

            - Ты почему это шляешься по улице в такой поздний час?

Да где там строгость…, она только негромко засмеялась

            - Какое же это позднее – восемь часов всего. И вовсе не шляюсь, я по делам к Варе Лыкиной ходила. А ты откуда?

«Ишь ты, как с равным разговаривает, пигалица этакая» , - почему-то не без удовольствия подумалось мне. Она стояла на снежной натоптанной дорожке в валеночках, пальтишке и тёплом платке на голове, с выбившимися на лоб тёмными завитками, и весело так смотрела на меня.

            - Мишку с Петькой до изб провожал, да глызку погоняли.

            - Может, и меня …до избы проводишь? – спросила, повернув лицо в сторону своего дома, и скромно потупила взгляд.

            - Ты сначала вырасти, а потом уж будешь провожатого искать, - начал было я нести что-то назидательное, да только она решительно перебила меня:

            - Когда вырасту – не стану искать провожатых, сами будут напрашиваться. Подумаешь – важный какой…

«Ух ты, ну и язычок! Совсем, как у тёти Шуры, матери её», - промелькнуло в голове. Анютка решительно повернулась и побежала в сторону своего дома, а я обескуражено топтался на месте, смотря ей вслед, пока она не повернула к своей калитке, обернулась напоследок ко мне и рукой помахала.

            На уроке литературы, уже перед самыми зимними каникулами, Евгения Ивановна обратилась к классу:

            - Ребята, помните ваши прошлогодние сочинения на вольную тему?

            - Да! Конечно! А как же! – загудел класс.

            - Давайте и в этом году повторим тот эксперимент. Задания будут такими, а вы уж сами выбирайте, о чём написать; записывайте:

А). вы пишите свои впечатления о каком-то событии прошедшего года, которое вас особенно взволновало;

Б). о чём вы мечтаете в ближайшем и отдалённом будущем;

В). кем бы вы хотели быть, когда станете совсем взрослыми

Вы напишите выбранное задание на зимних каникулах. Оценки выставлю не для журнала, а только для вас по прошлогоднему принципу – за содержание и допущенные грамматические ошибки. Будут ли какие возражения или дополнения?

    &nb... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17


16 июля 2018

2 лайки
0 рекомендуют

Понравилось произведение? Расскажи друзьям!

Последние отзывы и рецензии на
«И некогда нам оглянуться назад»

Иконка автора galinaraikhertgalinaraikhert пишет рецензию 26 января 20:03
С первых страниц ясно: писал сибиряк!Скопировала по страничкам, распечатаю и буду читать неторопливо... Добротная книга. Воспоминания пусть не наши, а родителей, но и нам это время небезызвестно и не чуждо... Советую всем прочитать!
Перейти к рецензии (0)Написать свой отзыв к рецензии

Просмотр всех рецензий и отзывов (1) | Добавить свою рецензию

Добавить закладку | Просмотр закладок | Добавить на полку

Вернуться назад








© 2014-2019 Сайт, где можно почитать прозу 18+
Правила пользования сайтом :: Договор с сайтом
Рейтинг@Mail.ru Частный вебмастерЧастный вебмастер