ПРОМО АВТОРА
Иван Соболев
 Иван Соболев

хотите заявить о себе?

АВТОРЫ ПРИГЛАШАЮТ

Серго - приглашает вас на свою авторскую страницу Серго: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Борис Лебедев - приглашает вас на свою авторскую страницу Борис Лебедев: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
kapral55 - приглашает вас на свою авторскую страницу kapral55: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»

МЕЦЕНАТЫ САЙТА

Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»



ПОПУЛЯРНАЯ ПРОЗА
за 2019 год

Автор иконка Эльдар Шарбатов
Стоит почитать Юродивый

Автор иконка Юлия Шулепова-Кава...
Стоит почитать Дебошир

Автор иконка Владимир Котиков
Стоит почитать Марсианский дворник

Автор иконка станислав далецкий
Стоит почитать Шуба

Автор иконка Александр Фирсов
Стоит почитать Прокурор

ПОПУЛЯРНЫЕ СТИХИ
за 2019 год

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Часы остановились

Автор иконка  Натали
Стоит почитать Смысл жизни

Автор иконка Виктор Любецкий
Стоит почитать Кем надо быть, чтоб тебя не хотели убить...

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Хрусткий ледок

Автор иконка Сергей Елецкий
Стоит почитать БЕС ПОПУТАЛ

БЛОГ РЕДАКТОРА

ПоследнееПомочь сайту
ПоследнееПроблемы с сайтом?
ПоследнееОбращение президента 2 апреля 2020
ПоследнееПечать книги в типографии
ПоследнееСвинья прощай!
ПоследнееОшибки в защите комментирования
ПоследнееНовые жанры в прозе и еще поиск

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К ПРОЗЕ

Вова РельефныйВова Рельефный: "Это про вашего дядю рассказ?" к произведению Дядя Виталик

СлаваСлава: "Животные, неважно какие, всегда делают людей лучше и отзывчивей." к произведению Скованные для жизни

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Ночные тревоги жаркого лета

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Тамара Габриэлова. Своеобразный, но весьма необходимый урок.

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "Не просто "учиться-учиться-учиться" самим, но "учить-учить-учить"" к рецензии на

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "ахха.. хм... вот ведь как..." к рецензии на

Еще комментарии...

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К СТИХАМ

ЦементЦемент: "Вам спасибо и удачи!" к рецензии на Хамасовы слезы

СлаваСлава: "Этих героев никогда не забудут!" к стихотворению Шахтер

СлаваСлава: "Спасибо за эти нужные стихи!" к стихотворению Хамасовы слезы

VG36VG36: "Великолепно просто!" к стихотворению Захлопни дверь, за ней седая пелена

СлаваСлава: "Красиво написано." к стихотворению Не боюсь ужастиков

VG34VG34: " Очень интересно! " к рецензии на В моём шкафу есть маленькая полка

Еще комментарии...

Полезные ссылки

Что такое проза в интернете?

"Прошли те времена, когда бумажная книга была единственным вариантом для распространения своего творчества. Теперь любой автор, который хочет явить миру свою прозу может разместить её в интернете. Найти читателей и стать известным сегодня просто, как никогда. Для этого нужно лишь зарегистрироваться на любом из более менее известных литературных сайтов и выложить свой труд на суд людям. Миллионы потенциальных читателей не идут ни в какое сравнение с тиражами современных книг (2-5 тысяч экземпляров)".

Мы в соцсетях



Группа РУИЗДАТа вконтакте Группа РУИЗДАТа в Одноклассниках Группа РУИЗДАТа в твиттере Группа РУИЗДАТа в фейсбуке Ютуб канал Руиздата

Современная литература

"Автор хочет разместить свои стихи или прозу в интернете и получить читателей. Читатель хочет читать бесплатно и без регистрации книги современных авторов. Литературный сайт руиздат.ру предоставляет им эту возможность. Кроме этого, наш сайт позволяет читателям после регистрации: использовать закладки, книжную полку, следить за новостями избранных авторов и более комфортно писать комментарии".




И некогда нам оглянуться назад


Федоров Федоров Жанр прозы:

Жанр прозы Историческая проза
1728 просмотров
0 рекомендуют
2 лайки
Возможно, вам будет удобней читать это произведение в виде для чтения. Нажмите сюда.
Повесть была написана в ответ на ту ложь о жизни наших отцов и матерей, советской действительности, которая была выплеснута "новыми демократами" в неокрепшие души наших детей и отображат реальные события происходившие в семьях в стране в послевоенные годы, тяжелый труд наших родителей воспитывающих своих детей в самых лучших традициях русского общества.

                  

и Клавдия Ивановна ушла со сцены, предоставляя дальнейшее уже по намеченной нами программе. Ведущая концерт Ира Фефелова и Евгения Ивановна не отходили друг от друга, что-то уточняя, что-то меняя в программе.

            - Песни в память о героях русского флота в войне 1904-05г. исполнят наши ребята, - Ира перечислила наш состав и поставила на сцене стул для гармониста, то есть – меня. Но какой может быть стул, когда исполняется гимн «Варягу»?! Валька отставил его в сторонку, зазвучали первые аккорды звонкоголосой «хромки», и мы, серьёзные и собранные, глядя куда-то поверх голов зрителей, запели:

            Наверх, вы товарищи, все по местам!

            Последний парад наступает!

            Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»,

            Пощады никто не желает!   

…Ещё во время репетиций тётя Надя в библиотеке нашла нам материал об этом сражении, и мы знали, что командующий японской, превосходящей нас во много раз, эскадрой адмирал заблокировал крейсер «Варяг» и канонерскую лодку «Кореец» и предложил экипажам сдаться в плен взамен на сохранение жизни, но русские отвергли этот ультиматум и приняли неравный бой. Свои впечатления от впервые услышанного этого гимна из динамиков вагон-клуба в прошлом году, исполненного Краснознамённым Ансамблем песни и пляски Советской Армии, я уже рассказывал ранее, поэтому не стану повторяться.

            Допели последний куплет и только тогда стали всматриваться в лица сидящих в зале. Они были разные: у ребятни – восторженные, на них, как бы, было написано: «Вот вам, самураи, наш русский ответ!», у женщин – растревоженные, а мужики сидели серьёзные и сосредоточенные, а по лицам – только догадываться можно об их думах, среди которых, наверное, были и такие: «Да, страшно в море-то помирать, а гибель наших неизбежна, но это же не в первый и в не последний раз для русского солдата или матроса…». В зале слышались отдельные негромкие реплики, да малышня всё норовила устроиться на краешке сцены. Небольшой зрительный залик в клубе был заполнен до отказа, и все глаза были устремлены на нас. Это, конечно, совсем не одно и то же, что у доски стоять в классе. Наверное, с этого  момента до нас стало постепенно доходить, что это очень даже не просто выступать на сцене под сотни неравнодушных глаз, направленных на нас, стоявших на сцене в разношёрстной одёжке,  и показывать сотворённый нами же свой первый концерт.

            - И ещё одну народную песню о тех событиях исполнят ребята, - объявила Ира, и мы негромко запели:

            Плещут холодные волны, бьются о берег морской.

            Носятся чайки над морем, крики их полны тоской…

И опять в зале тишина – песня-то многим была совсем неизвестной, а я запомнил её в прошлом году в Иланске, слушая концерт старшеклассников по случаю праздника Советской Армии. И вот она звучит в нашем клубе и в нашем исполнении.

            Там, среди шумного моря, вьётся Андреевский флаг –

            Бьётся с неравною силой гордый красавец «Варяг».

               Сбита высокая мачта, броня пробита на нём.

               Борется стойко команда с морем, врагом и огнём.

Прибавляя в голосах силы звучания, мы и сами-то, наверное, преображались.

            Миру всему передайте, чайки, печальную весть:

            «В битве врагу не сдалися – пали за русскую честь!»

               Мы пред врагом не спустили славный Андреевский флаг,

               Сами взорвали «Корейца», нами потоплен «Варяг»!

Заканчивали песню повтором первого куплета в таком же негромком звучании, а в зале ещё некоторое время стояла тишина, даже неуёмная малышня, не знавшая ни о море, ни о чайках, ни о броненосцах, сообразила что-то о печали и грусти в её словах и мелодии и притихла на время, заворожённая. Первыми захлопали нам одноклассники и семиклассники, многие из которых были в зале, а самые активные прятались за кулисами сцены и в щёлочки смотрели на нас и на зал. А в дверном проёме, выходившим из «артистической» на сцену, стояли Евгения Ивановна, Клавдия Степановна и девчонки из седьмого, кто был задействован в концерте, и громко хлопали в ладоши. Помощники задёрнули с обеих сторон занавес, и, пока девчонки Ира, Тайка и Валя Громова по очереди читали стихи, мы бегом стали выносить на сцену реквизит для показа нашего обещанного сюрприза и гримировать Пудованчика, Вальку и Лёньку. Я, Мишка и Петька держались невдалеке, чтобы вовремя включиться в представление, а несведущие пацаны и девчонки, толкавшиеся в комнате и за кулисами, молча и недоумённо смотрели то на нас, то на учительниц, но те только загадочно улыбались.

            Подготовленный нами «номер-сюрприз» произвёл на зрителей впечатление. Когда на сцену вбежал Лёнька, да запричитал:

            - Повар, повар! Щи кипят, каша пригорела. Дети ужинать хотят…

            - А моё какое дело? – и Генка пустился в пляс под наяриваемую мною на «хромке» «Барыню», из зала послышались поощрительные выкрики:

            - Правильно, Иванов! Детей опосля накормишь!..

            - Лучше нам попляши, попрыгай мячиком!

            - Шпарь, Генка, на всю Ивановскую! -, а кто-то даже стал лихо подсвистывать.

            А потом мы пели под гармошку и Петькин барабан «Тачанку»:

                 Ты лети с дороги птица, зверь с дороги уходи,

                 Видишь – облако клубится, кони мчатся впереди.

                 И с налёту-развороту по цепи врага густой

                 Застрочил из пулемёта пулемётчик молодой.

                 Эх, тачанка-ростовчанка, наша гордость и краса!

                 Конармейская тачанка – все четыре колеса!..

В зале нарастала атмосфера, возникшая с самого начала нашего концерта – шибко даже доброжелательная, которая нас и взбадривала, и радовала, и, наверное, льстила нашему честолюбию так, что концерт шёл с большим подъёмом, по нарастающей. И откуда-то появилось даже некое вдохновение. На одном дыхании мы исполнили ещё одну песню времён Гражданской войны:

            По военной дороге шёл в борьбе и тревоге

            Боевой восемнадцатый год.

            Были сборы недолги – от Кубани до Волги

            Мы коней собирали в поход.

Лет пять-шесть тому назад мы, деревенские пацанята, во время игр горлопанили эту песню на совсем другие слова:

            По военной дороге шёл петух кривоногий

            А за ним – восемнадцать цыплят…

         ...Он зашёл в ресторанчик, чекулдыкнул стаканчик

            И пополз на карачках в санбат…

Но сейчас-то мы уже большие, а потому – не до шуток:

            Среди зноя и пыли мы с Будённым ходили

            На рысях в те лихие деньки.

            Помнят псы-атаманы, помнят польские паны

            Конармейские наши клинки.

Неплохо получились и немые сценки, придуманные нами на репетициях в тётином доме, в исполнении Петьки,  которые Ира Фефелова скромненько так объявила: «Вот невезуха…»       А в заключении концерта мы исполнили песню, которую у нас в деревне пели девки и молодые бабоньки иногда на послевоенных гулянках:

            На позиции девушка провожала бойца,

            Тёмной ночкой простилися на ступеньках крыльца.

            И, пока за туманами виден был паренёк,

            На окошке, на девичьем, всё горел огонёк…

            …С тех пор прошло лет двадцать с лишним, когда я случайно услышал по Всесоюзному радио передачу, которая называлась «Песня: далёкая и близкая», в которой ведущий, известный наш музыковед, рассказывал истории о песнях, которые стали редко звучать на радио, и имена создателей которых были забыты или точно неизвестны даже профессиональным музыковедам-песенникам. Эта передача очень сильно затронула меня. Она шла, помнится, по выходным дням каждую неделю, и я, по возможности, старался её не пропустить, тем более, что жил я тогда в большом городе совершенно один в комнате на последнем этаже трёхэтажного кирпичного оштукатуренного дома постройки конца сороковых годов, с вместительной прихожей, с высокими потолками в квартире на двух хозяев. Соседи мои посещали свою половину не так уж и часто, и мне никто не мешал слушать эту передачу. И вот, в одной из таких передач из динамика послышалась знакомая мелодия и незабываемые слова:

            …Парня встретила славная фронтовая семья,

                Всюду были товарищи, всюду были друзья.

                Но знакомую улицу позабыть он не мог –

                Где ж ты, милая девушка, где ж ты мой огонёк? –

и ведущий стал рассказывать об этой песне. Выяснилось для меня, что возникла она  на второй год войны, и пели её на разных фронтах на один мотив, но с несколько различными словами. Ведущий передачу рассказывал, что он даже обратился по радио с призывом отыскать её авторов. И откликнулись многие: политруки, бывшие военные редакции, молоденькие в то время лейтенанты и рядовые, каждые приводя свои варианты слов и называя авторов песни с фамилией, именем, номером войсковых частей, где в то время они служили. Передача породила большое количество писем в редакцию, на следующий она продолжилась. В конце концов, узнать единственного автора мелодии песни «Огонёк», не говоря уже об авторе текста, так и не удалось. А я сидел в своей пустой комнате за столиком у высокого окна, наливал в гранёный стакан из трёхлитрового бидончика заранее припасённого разливного пива, прикусывая сухой, солёной килькой на разновес, и вспоминал тот наш школьный концерт в Пойме и многое, что с ним было связано…

 

 

Глава 33.

 

            С середины февраля на деревню всё чаще стали задувать юго-западные ветры, приносящие из Казахстана оттепель и снежные метели, заметающие тракт, железную дорогу, деревенские огороды сугробами. «Железка» дополнительно набирала рабочих на снегоборьбу, и тётя стала приходить с работы попозже обычного и шибко усталая. Горка на бывшем Мурином огороде заметно подрастала, на ней всё также, как и в наше время, было полно малышни. Труднее стало ходить шарбышенским в школу по заснеженному, на открытых местах переметённому сугробами, тракту, в которых частенько застревали всё ещё не частые на нём грузовички. На огородах между тётиной и Алексеевых избами наметался огромный, чуть ли не трёхметровой высоты сугробище. Вот к нему-то часам к четырём и начинали сбегаться пацаны школьного возраста, чтобы рыть в нём траншеи, окопы, «ДОТы» и подходы к ним, а для внезапного нападения тайком рыли подходы-туннельчики в плотной снежной массе в тыл «противника». Нас собиралось там до двух десятков и первые дня три-четыре мы только этим и занимались, не начиная пока активных «сражений». Я после домашних уроков колол дрова, носил их в избу, щепал на растопку лучинок, а потом шёл к Вальке, у которого брали небольшие лопатки, которыми удобно было копаться в глубоком снегу, и двигались к нам на огород для строительства «укрепсооружений».Окопы выкапывали, как положено – с брустверами, траншеи – почти на полный рост, подкопы «в тыл врага» рыли так, чтобы по ним можно было только ползти. «Противником» руководили семиклассники Мишка Мельников с Васькой Гончаровым, под началом которых были пацаны помладше, а  нашу «оборону» возглавляли Валька с Мишкой Широбоковым из седьмого – это для равенства сил в рукопашной схватке, если таковая потребуется.

            Уже вернулась тётя со снегоборьбы, уже серовато задымилась труба над крышей на фоне тёмно-фиолетового небосвода, избавившегося на неопределённое время от серых туч, уже и дальний ельник у речки смотрелся только иззубренными, словно скалы в горах, тёмными вершинами, а мы всё «воевали» на своих позициях в громадном сугробище, вовсе не допуская мысли сдаться победителям ни с нашей, ни с той стороны. Наконец, командиры, посовещавшись, объявили перемирие и, забирая «раненых», уже общей гурьбой расходились по домам. Я не шибко тщательно отряхивал от снега шапку, телогрейку и валенки перед сенной дверью и появлялся во всей полузамёрзшей «красе» перед тётей. Та всплёскивала руками и вопрошала:

            - Ай, батюшки мои! Тебя где черти гоняли, что с ног до головы мокрый?

            - Не-е, тётя, это не черти…Это мы в войну играли.

            - Кака така ишшо война, язви её возьми? Век бы её не было! Давай раздевайся, надо всё сушиться вешать, - выговаривала она мне, привязывая перед печкой верёвочку, на которую и вешала фуфайчонку и штаны, а шапку с валенками клала на тёплую печку. Я переодевался в прошлогодние, ещё интернатские, шаровары, тёплые вязаные носки и, наскоро поужинав, придвигал к себе поближе лампу, принимаясь за очередную книжку.

            Иногда, шибко рассердившись на меня за каждодневные «снежные процедуры», тётя в сердцах грозилась рассказать про всё матери. Тогда я обижался на неё, замыкался в себе и отказывался от ужина, хотя есть-то хотелось. Тётя, собираясь ко сну, всё ещё уговаривала меня:

            - Поешь, Володька, а то всю ночь цыгане будут сниться.

Я отмалчивался, потому что цыгане мне никогда не снились. А тут ещё в книжке, как назло, описывалось какое-нить чревоугодие. Тогда я, в нарушение своего сегодняшнего зарока – не ужинать, отрезал кусочек хлеба, сыпал на него соли и, по интернатской привычке, отщипывал от него маленькие кусочки, запивая тёплой водой из чайника. Теперь можно было продолжать читать книжку дальше. Кстати сказать, тётя ни разу в жизни не пожаловалась родителям на мои проказы, коих было достаточно. Не тот она была человек, да и, скорее всего, всё-таки любила меня, своего крестника. И характером она была добрая, приветливая – не зря к ней тянулась вся наша родня, и деревенские уважали, старались поздороваться при встрече первыми. Помню, она как-то рассказывала мне:  - Иду я дайче с магазину, по хлеб ходила, а по обочине встречу шагает Колька Подволочко. «Привет, - кричит, - тётя Вера»! А я ему: «От кого?» Он как захохочет и разъяснят: «Это значит – здравствуй, тётя Вера», -  и тётя  сама негромко и как-то виновато засмеялась.

            Однажды, уже перед самыми весенними каникулами, Колька Кузьминов делает перед классом вот такое сообщение:

            - Вниманье всех! Нашу самодеятельность шибко ожидают с концертом все жители Московского.

            - Это они сами тебе говорили, - засомневался Штыхно, - или сорока на хвосте принесла?

            - Кака сорока, - возмутился Колька, - родня оттуда у нас была, вот они-то через меня и передали просьбу всех жителей.

            - Ой, ребята! И у нас в деревне разговоры ходят, что тоже хотели бы поглядеть, - вмешалась Люда Саюнова. Тут не выдержали и шарбышенские Нина Ренгова и Груздева:

            - Ага, полсамодеятельности из Шарбыша, а про нас забыли?

Тут, конечно, они переборщили: шарбышенских было всего-то двое – я, да Колька. Верно, остальные посильно помогали готовить концерт.

            - Это что ж получатся, - Пудованчик хитро прищурил глаза, - нам учиться и отдыхать некогда? Знай токо – подавай концерты… А, можа, нас возьмут на содержание в Дом культуры Ингаша?

Класс расхохотался, а Генка не унимался:

            - Можа нам и заявление написать?

            - Кому? Илье Марковичу или директору ДК? А, может, сразу в два адреса? –подхватила Генкину идею Тома Мурина. Посыпались предложения по тексту «заявления», растормошился весь класс, ну почти как в известной картине Ильи Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» (копия этой картины висела в вестибюле иланского интерната, и я частенько стоял перед ней, подолгу рассматривая импозантных запорожцев в отдельности и всю картину в целом. Как она попала в интернат, никто толком не знал: то ли в войну кто-то привёз в эвакуацию, то ли местный умелец сделал копию весьма талантливо. Другое дело, если в школьном вестибюле висела картина, тоже копия, Ф.Решетникова «Опять двойка» - это объяснимо).

            Что ни говори, а слухи по деревням о нашем концерте здорово воодушевили нас, а тут ещё и Колькино предложение, и было решено вечером опять всем собраться в тётиной избе. Пришли все пацаны, и мы стали обсуждать – в какой деревне покажем свой концерт, и кем заменить девчонок-декламаторов, которых единогласно решили с собой не брать. После непродолжительных споров пришли к согласию: концерт показать на Московском – наиболее дальней деревеньке, жители которой первыми пригласили нас. А вот девчонок заменить было некем, потому как пацаны не любили и не умели читать стихи. Значит, нужно было разучить дополнительно к нашему отрепетированному репертуару ещё несколько песен. За этим дело не стало и после нескольких вариантов остановились на лучших (конечно, в нашем понимании). На Московское решили идти на второй день каникул, дав поручение Кольке уведомить об этом жителей деревни.

            Накануне стоял прекрасный солнечный день, безветренный, с небольшим морозцем, и мы заранее радовались завтрашнему мероприятию. Но к вечеру потянул северо-западный ветер, а поутру появились серые тучи, которые вскоре  полностью закрыли ещё неяркую голубизну небосвода. К тому же, посыпал мелкий, как сквозь частое сито, снежок. Выход у нас был намечен сразу после двенадцати, но пацаны начали подходить в тётину избу пораньше. Когда все семь человек были в сборе, стоял только один вопрос – идти, или не идти. Штыхно с Широбоковым предложили перенести концерт на другой, более погожий день, Новомирский с Щербаком были нейтральны, а Валька, я и Пудованчик были настроены решительно.

            - Не годится, пацаны, дать слово и не сдержать его, - только-то и сказал Валька.

            - Правильно, а местные ещё и трусами обзовут – спугались, дескать, непогоды, - поддержал его Генка. После его реплики про трусов настроение остальных моментально переменилось – все были готовы идти.

            - Вот только, как нести гармошку? Снег-то набьётся в неё, намокнет…- это я выразил своё опасение.

            - Счас, Вовка, я решу эту задачу, - Валька оделся и молча вышел, а через десяток минут вернулся с армейским вещмешком (у отчима раздобыл), затолкал в него «хромку» и закинул лямки себе на плечи.

            - Ты отдыхай, на концерте будешь работать, - только-то мне и сказал, но я знал, что спорить с ним в такие моменты было бесполезно.

            Двинулись в первом часу через калитку у правления колхоза, мимо колодуа с высоким «журавлём» и длинных колод для водопоя лошадей, мимо конюшен и подсобных помещений, вышли на торную санями дорогу, по которой привозили сено для лошадей, оставшихся с лета, зародов. Пока идти было хорошо: в лесу ветер гасили деревья, мелкий снег сыпал непонятно откуда – то ли с заснеженных веток  срывал его ветер, то ли с неба долетал до земли в просветах деревьев. Прошли Первую, через каких-то полкилометра Вторую, а через полчаса подошли уже и к Третьей речкам. Тут чуток передохнули, потому как предстоял длинный подъём в гору. Накануне мы рассчитывали, что начнём концерт где-то не позднее 3-х часов, чтобы в пять вечера двинуться в обратный путь и до темноты вернуться домой. Пока всё шло хорошо, первую половину пути осилили быстро, но дальше торная, накатанная дорога вскоре внезапно кончилась, и в подъём мы шли по заснеженной, еле угадываемой, летней. Наконец, впереди на седловинке показалось справа огромное колхозное поле, а слева от дороги стоял знакомый мне ориентир – разбитая молнией высокая листвень с обгорелой верхушкой. Здесь летом мы сворачивали налево почти под прямым углом, чтобы через километр уже быть на речке, на Прямом плёсе. Штыхно с Щербаком, хорошо знающие дорогу на Московское, предложили идти напрямик через поле, чтобы укоротить путь, что мы и сделали, но вскоре горько пожалели об этом. На открытом пространстве ветер гулял вовсю, забираясь нам холодом на разгорячённые долгим подъёмом тела, колючий снег летел в лица, заставляя наклонять головы пониже и в сторону от ветра, да и трудно было идти по заснеженному полю, иногда запинаясь и падая на его неровностях, скрытых под снегом. Но мы молча шли в заданном направлении, каждый переживая в себе свои мысли. А главная мысль у всех была одна – быстрее бы пересечь это чёртово поле и добраться до деревни. Уже много-много позднее, бывая в этих местах на рыбалке или охоте, я всегда улыбался, вспоминая ту ватажку пацанов, гуськом идущих через заснеженное поле, с желанием принести местным жителям частичку своей совсем ещё мизерной культуры, накопленной в школе и книгах, и, может быть, немного разогретым честолюбием от успеха первого концерта.

            Поле мы всё-таки одолели, вышли на другую, торную дорогу и вскоре увидели крайние избы деревни. Вмиг куда-то исчезло пасмурное, под стать погоде, настроение. В натопленном клубе нас встречали Кузьминов, который пришёл из Шарбыша накануне, с местным колхозным бригадиром Аверьяном Демешкиным. Порасспросили про дорогу, потом перешли на сегодняшнее представление. И тут нас дядя Аверьян огорошил:

            - Не получится, ребятки, ваш концерт начать в три часа. Пока все дневные дела не закончат, люди в клуб не пойдут. Минима – до шести вечера.

            - А как же обратно-то идти – темно ведь будет, дядя Аверьян?

            - В деревне заночуете, это я беру на себя. А завтрева я в контору колхозную поеду и заберу вас с собой. Ну, как – договорились?

            - Ладно, - недовольно согласились мы: дома-то переживать будут…

            - Ну, давайте, ребятки, осваивайтесь, а я к вам ещё забегу.

Валька вытащил из вещмешка мою гармонь, я поставил её на табуретку, чуть растянув меха, и придвинул поближе к печи, чтобы постепенно отогрелась. Другие занялись занавесом – нужно ведь хоть иногда прикрывать крохотную сцену. Третьи с Колькой отправились по избам подбирать необходимый «реквизит» для концерта – с собою же ничего не брали. Вскоре с дерматиновой сумкой в руках подошёл дядя Аверьян, в которой оказались круглый пшеничный хлеб и другое съестное для наших проголодавшихся желудков. Вот теперь – совсем иное дело!       

            Люди в клуб стали подходить, как и предупреждал Демешкин, лишь после шести часов. Мы поочерёдно подходили к закрытой занавесом сценке и в щелки наблюдали за народом. Впереди на полу, как и у нас в Пойме, разместилась непоседливая малышня, дальше на скамейках сидели пожилые люди, а в самом конце – местная молодёжь и подростки нашего возраста. Объявлять номера программы поручили Лёньке. Заглянул к нам дядя Аверьян и сказал, что концерт можно начинать. Ну, начинать – так начинать! И покатились со сцены песня за песней, иногда чередуясь с нашими самодельными «скетчами». А заканчивали концерт мы новой песней, услышанной в каком-то кинофильме. Названия её я сейчас уже не помню, но мелодию не забыл. Там, помнится, были такие слова:

            …А ну, девчата, взгляните-ка на нас,

                Ведь мы пригожи и ростом в самый раз.

                                   .       .       .

                Ах, девушки, скажите, кудрявые – не скройте,

                Ах, девушки, признайтесь: понравились ль мы вам?

Боже, как же это звучало наивно, трогательно и чисто от 12 – 14 летних пацанов со сцены, которые искренне спрашивали весь зал, в том числе и девушек кудрявых и вовсе нет: какое мы произвели на них впечатление…И зал одобрительно зашумел, послышались негромкие реплики: «понравились», «молодцы», «приходите ещё к нам»…А мы, ободрённые таким приёмом, стояли на сценке со счастливыми лицами и уже открыто смотрели на всех зрителей, каждый отмечая для себя то ли запомнившиеся улыбки, то ли выражения лиц, то ли общее настроение зала. Прибавили фитилей в двух лампах, зрители вставали с лавок, что-то говорили нам приятное и не спешили расходиться. Тут же стоял и Демешкин, о чём-то разговаривая негромко с народом. Потом он уже громче, чтобы все слышали, сказал:

            - Ладно, женщины, разбирайте на ночлег к себе наших гостей, да и расходитесь по избам. И, обращаясь к нам, добавил:

            - Как договорились: завтра я вас с утра домой доставлю.

К нам стали подходить пожилые колхозницы и по одному ли, по двое разобрали всех и повели в свои избы, по дороге знакомясь и расспрашивая про родителей или знакомых.

 

 

Глава 34.

 

            Весна с каждым днём набирала силу. По окончании урока пацаны вихрем вылетали из класса на просторный сельсоветский двор, упражняясь с разбегу в перепрыгивании невысокой ограды со стороны росшего сразу за огородами красивого и разновозрастного березняка, осинника, черёмушника, боярышника, отделяющих деревню от железной дороги. Затевались какие-либо игры, а то и борьба прямо на подсохшей от талого снега земле. На урок идёт директор, кто-то из пацанов кричит «Васарь!», и мы, бросая забавы, мчимся в класс, в котором девчонки уже чинно сидят по своим местам.  Илья Маркович прежде, чем начать урок, спрашивает:

            - А что означает это ваше «васарь»? По-немецки «вассер» - это вода, а у вас?

Пацаны молчат, опустив головы к учебникам. Как ему объяснить, что «васарь» - это предупреждение об опасности, нежелательных встречах и тому подобное. При каких-то шкодливых делах обязательно был кто-то на «васаре», чтобы следить  за округой и вовремя дать предупреждающий сигнал. Иностранного языка в нашей школе не было, не приехала учительница в деревню, поэтому мы молча выслушали познания директора в немецком и кое-чего из блатного жаргона. Надо признаться, Шклярского у нас в классе не любили, чужим он был человеком – самодовольный, высокомерный и беспардонный. Нам запомнилось несколько раз, когда он приходил на урок после домашнего обеда с лоснящимися от жирного толстыми губами и только в классе доставал платок и вытирал их, не обращая на нас никакого внимания. А вот жена его, Людмила Николаевна – приятная, симпатичная женщина с белокурыми волосами, была, не в пример ему, доброжелательна и проста в обращении с нами.

            На больших переменах мы наперегонки бегали мимо клуба, кладбища к нижнему извозу, чтобы посмотреть на речку, которая вот-вот должна была освободиться ото льда. Мне наблюдать вскрытие Поймы повезло лишь однажды, когда мы ещё не переехали в шарбышенский дом. Чаще всего это происходило ночью или ранним утром. Мирка и Макс Михалёвы, Васька Бакуменко, сын глухого Игната, жившие рядом со школой и клубом, ближе остальных к речке, потом рассказывали по деревне, как лопался лёд, как сколы его под напором мощного течения на открытых местах выпирало на берег, как они прыгали на большие льдины и плыли на них, перескакивая с одной на другую. Пацаны им отчаянно завидовали.

            В эту весну на одной из перемен мы застали ледоход на Пойме. Речка на быстрине бурлила мутной водой, заливая сплошь низкие берега, льдины, напирая друг на друга, ломались на более мелкие, застревали и вставали торчком на перекатах и других препятствиях, вода под большим напором вырывалась наверх, на лёд, на берег, обрушая его на прижимах и излучинах. Чтобы увидеть такие картинки, мы готовы были и пропустить урок, и только жёсткое «надо» заставляло нас отворачиваться от изумительного зрелища и во всю мочь бежать теперь уже в гору к школе. А после уроков мы снова бежали к речке – вдруг удастся увидеть что-либо необычное, или покататься на льдинах, которые с редкими разводьями проплывали мимо берегов. Как правило, речка в районе извозов уже на следующий день освобождалась ото льда, и только ниже по течению он ещё несколько дней стоял на ней, изломанный на большие и малые куски. В этих изломах на песчаном дне мы находили полыньи и с вечера шли за налимами, предварительно накопав червей, забрасывали в них удочки  с большими грузилами и вырезанными из прибрежного тальника длинными удилищами. Пудованчик, Мишка Мельников и Васька Гончаров на концы удилищ привязывали мелодичные колокольчики всяк со своим звоном, для сигнализации. Сидим на высоком берегу у костра ночью, вдруг зазвенит колокольчик, да не один, и хозяева их, рискуя расшибиться в темноте, торопятся по крутому склону вниз, к воде, и подсекают гибких и гладких налимов и налимчиков. Червей не жалели. На крючок цепляли по два-три штуки. Из парочки пойманных налимов варили в котелке уху, вкуснее которой, как нам казалось, нет ничего на свете. Так и бодрствовали всю ночь у костра, через каждые полчаса спускаясь к речке, чтобы проверить удочки, подновить наживку или, если повезёт, вытащить зацепившегося налимчика. А чуть начинался рассвет, разжигали новый костер рядом с удочками и рыбачили до тех пор, пока, греясь у костерка, кто-нибудь не засыпал, как тетёрка в снегу, валясь набок на пихтовые или еловые лапы чуть ли не головой в костёр. И тогда старшие из бодрствующих ребят оттаскивали уснувшего в сторонку, встряхивая, заставляли проснуться. Удочки оставляли с наживкой до вечера, чтобы потом снова к ним вернуться.

 

С наступлением тепла прерывалась моя вольготная жизнь у тёти в Пойме, и я снова зашагал со всеми шарбышенскими в школу и обратно. Соскучившийся по общению со мной Колян опять дорогой пел мне негромко свои песни, иногда комментируя:  когда, где и от кого он их впервые услышал

            На опушке леса старый дуб стоит,

            А под этим дубом партизан лежит.

            Он лежит не дышит и, как будто, спит,

            Золотые кудри ветер шевелит.

Колька делал значительную паузу, словно бы вспоминая слова. А, может что-то застряло в горле, сейчас откашляется и продолжит песню

            А над ним старушка – мать его сидит,

            Слёзы вытирает, тихо говорит:

           - Я ж тебя растила, да не сберегла,

            А теперь могила – мать сыра земля…

В школе по экзаменационным предметам начали выдавать билеты с вопросами, и мы их добросовестно переписывали, что бы готовиться к экзаменам. А на переменах с высокого школьного крыльца прежде всего осматривали всю видимую южную окрестность, примыкающую к железной дороге, которая в районе деревни с запада на восток шла в большой подъём, и паровозы  тяжко пыхтели, выбрасывая из труб клубы чёрного дыма с искрами, вытаскивая тяжёлые составы на перевал. Составы двигались здесь медленно, и даже незначительный ветерок или движение воздуха от встречного, мчащегося под уклон, состава разносили дым с искрами на округу, и от них загоралась сухая прошлогодняя трава, переходящая в сплошной пал. Увидев с крыльца сизый дым в стороне «железки», пацаны стремглав срывались с него, перескакивали школьную ограду и мчались в сторону пожара. Кто-нибудь из девчонок, сообразив куда мы помчались, бежали в основное здание школы и сообщали об этом семиклассникам, и те тотчас же устремлялись нам на подмогу, на ходу вооружаясь ветками для тушения огня, где мы уже сражались с наиболее агрессивным, вырвавшимся далеко вперёд, палом. Сражались во всю силу, несмотря на едкий дым и горячий воздух с сажей и искрами от сбиваемого пламени. Бывало, что искры попадали на нашу одежду и оставляли на рубашках и штанах тёмные крапинки, и тогда дома от матерей нам здорово доставалось. Но это было всё же мелочью, делом житейским, хотя и ощутимой потерей качества нашего внешнего вида, по сравнению с чувством маленького подвига, который мы совершили: не дали загореться сосняку, росшему от насыпи путей метров на сто вглубь, и нашей красавице роще. А одежда – мы как-то мало внимания на неё обращали, ходили в том, что имелось.

            В зависимости от горевшей площади, борьба с палом продолжалась до получаса и более. Сбив основное пламя, мы обходили весь фронт пожара, ликвидируя огонь на отдельных островках, и только убедившись, что всё потушено, неспешно (а куда теперь спешить?) возвращались обратно, не забывая принести в класс поздних подснежников из рощи. Подходили к колодцу, снимали рубахи, отряхивая их от пепла, отмывали руки и лица, вытирались снятыми майками, тут же развешивая их на ветерке и солнышке на подсушку. Такие «вылазки» случались у нас не реже двух-трёх раз в сезон, зато березнячок с осинничком, черёмухой и боярышником, с саранками, цветами, с заросшим карьером, где когда-то брали глину и песок для существовавшего тогда кирпичного заводика – любимые места, помимо речки, забав многих поколений деревенской детворы – оставались в целости, являясь украшением юго-западной территории деревни.

            Сразу после сдачи экзаменов физрук с физиком организовали в школе какое-то подобие спартакиады по сдаче норм на значок БГТО. Соревновались с пятого по седьмой класс по бегу на различные дистанции, прыжках в длину и высоту, метанием гранаты и велосипедной гонке от школы до шарбышенского железнодорожного магазина и обратно – это точных одиннадцать километров. В этот день отец дежурил на посту, несложенных дрючков не было, и я с утра укатил на велике в Пойму прямиком к большому дому Заводчиковых. Валька уже ждал меня там. Опрокинули велосипеды рулями и седушками на землю, достали ключи и отвёртки, отрегулировали натяжение цепей и тщательно протянули все гайки и винты. Маслёнками смазали подшипники колёс, звёздочки и цепи, затем отрегулировали на удобную высоту рули. Всё, велики к старту готовы. Подъехали Штыхно и Щербак, и все покатили к школе, куда уже стекались участники по классам. С бегом и прыжками у меня проблем не было, а вот с гранатой – не получалось закинуть её до заветной черты, силенки не хватало. Я шибко раздосадовался на себя, что, наверное, и позволило в последней попытке добросить её до «нормы». Соревнования проходили задорно, каждый старался не отстать от других и от этого становилось только интереснее. В общем зачёте мы немного проигрывали семиклассникам и всё должно было решиться в велогонке, а я в ней оказался самым младшим. Половину дистанции до Шарбыша я шёл в общей группе, пока при преодолении очередного пригорка не зацепил передним колесом заднее Петьки Щербака, оказавшегося неожиданно рядом, и не грохнулся на тракт. Пока я поднимался, пока правил сбитый руль, пока перетерпел боль в правой коленке пацаны оторвались уже далеко. Но у меня даже мысли не возникло не продолжать заезд, вскочил на велик и, не поднимая головы, жал на педали что есть мочи. Взобрался на Сильченков бугор, поднял голову – расстояние между нами, вроде бы, не увеличилось, давай «жать» дальше. Проезжаю свой дом, где, к счастью, хоть Витьки не оказалось, стрелочный пост с отцом на крылечке, который ничем не выдал своего отношения к происходящему, а пацаны уже навстречу едут.

            - Догоняй, Вовка! – кричит Валька, едущий впереди группы.

            - Разворачивайся, Вовка, гони за нами! – это уже Мишка даёт дельный совет.

«Нет, - думаю я, - надо по-честному», - и продолжаю ехать до магазина. Там почему-то стоит Кузьминов. Я разворачиваюсь, на ходу спрашивая его:

            - Ты почему обратно не поехал?

            - Не с руки: в лес с отцом да Васькой надоть идти дрова пилить, некогда гонять туда-обратно. А ты давай жми, догоняй!

На этот раз Кольке я не позавидовал: пилить лес-то и так трудная работа, а с корня – тем более. Я вспомнил прошлогоднюю валку леса, когда, выискивая в пожухлой траве гроздья переспелой костяники, шагал в некотором отдалении за отцом, который целеустремлённо двигался к заранее намеченному месту. Пришли, отец топором на сосне сделал заруб с той стороны, куда он намеревался свалить её, и взялись за пилу. Я никак не мог приспособиться держать пилу горизонтально, она изгибалась с моей стороны, как хотела, и таскать её туда-сюда за ручку было тяжко. Во время небольших пауз, которые мне давал отец. Я вставал и на коленки, и на корточки, и даже садился на землю, но в любом из этих положений долго протерпеть не мог и тогда начинал считать каждое движение пилы в ту и другую стороны. «Вот досчитаю до двадцати, - мечтал я, - и отец сделает перерыв». Какое там, он и не думал останавливаться, а я терпел до тех пор, пока ручка её не вырывалась из моих рук, и пила жалобно звенела, трепыхаясь вверх-вниз, застревая в резе. И только свалив дерево, отец давал мне возможность передохнуть, пока топором обрубал сучья до самой вершины. Я же стаскивал их в одну кучу. А потом брались за следующее дерево, и всё повторялось опять… Потому и не завидовал Кольке сегодня, а нажимал и нажимал на педали. К Пойме ехать было гораздо легче – всё больше под уклон, нога почти уже не болела, только досада осталась, что показался перед отцом в отстающих, и к финишу я мчался хоть и замыкающим, но, как говорил мне потом Валька, с хорошей скоростью и не выглядел в никудышном уж состоянии, тем более, что догнал все-таки Щербака. А первым на финише был Валька, так что и в велогонке мы не догнали семиклассников. Но так и должно было случиться – ребята там были постарше нас, да и Колька, к тому же, сошёл с дистанции.

Когда мы возвращались по домам, неожиданно на лавочке у дома Крестьяниковых увидели нашего математика Альдиса Генриховича. Рядом лежал большой, в перламутровой отделке, с блестящими чёрно-белыми клавишами аккордеон, увидя который у меня аж дыхание перехватило – вот это да-а! Он приветливо замахал нам рукою, приглашая присесть рядом. Подошли, поздоровались, он стал расспрашивать про нашу спартакиаду. Мало-помалу разговор завязался. Мы ни разу ещё не видели и не слышали «живого» аккордеона и стали просить его что-нибудь поиграть. Учитель не стал отнекиваться, взял его на колени, закинул широкие ремни за плечи и заиграл что-то совсем нам незнакомое. Необычные для нас звуки аккордеона – слитные многообразные аккорды, незнакомые, а потому и интересные, мелодии полились из него то звонко, то потише и плавно, то упруго-сердито, то стремительно, как ручеёк по камешкам. Учитель щёлкнул какой-то одной из многочисленных кнопочек с правой стороны, и вот уже аккордеон зазвучал иными звуками, не менее красивыми, но совсем другой окраски, тембра. Это для меня было, как маленькое чудо, которое я вижу и слышу наяву. Да-а…, это далеко не наши деревенские гармошки, на которых и полутона трудно сыскать, а здесь – пожалуйста, на каждую белую клавишу приходится чёрная. Это я сообразил, когда учитель играл какую-нибудь мелодию, а я наблюдал за действиями пальцев его руки.

            - Ну, кто хочет попробовать? – предложил он, снимая с коленей инструмент.

Взялись было Мишка, потом Петька, но ничего путного из него так и не извлекли. Учитель ободряюще смотрел на меня: дескать, давай и ты попробуй. Да и робя тоже рассчитывали на меня, как на последнюю надежду.

            - Не-е…, мне надо одному посидеть с ним, с клавишами разобраться – вон их сколько, аккорды подобрать, - отказался я и только погладил рукой красивый, блестящий инструмент. Учитель внимательно взглянул на меня и проговорил:

            - Корошо, с нового учебного кода приходи, будем саниматься.

Из дальнейшего общения с ним мы узнали, что Альдис Генрихович имеет музыкальное образование, но профессионально музыкой не занимался, она была для него увлечением.

            На следующий день в школе нам выдали табеля об окончании шестого класса. Костя Загороднюк, ставший с марта месяца школьным комсоргом, попросил всех ребят остаться в классе «для беседы», как он сам это прокомментировал. Вид у него был довольно серьёзный и убедительный.

            - Пацаны, - начал он, когда все собрались в классе, - мне в райкоме поручили важное задание. Нужно бы последить незаметно за нашим прибалтом-математиком: с кем в деревне встречается, кто заходит к нему в дом, в том числе и к его хозяевам, Крестьяниковым, и точно записывать дату и время. Кое-кто там, - ткнул он пальцем в сторону Ингаша, - считает это очень целесообразным, и никто, кроме нас, не должен об этом догадываться. Понятная задача?-

Такая речь Кости, который ещё прошлой осенью не мог связать в предложении более пяти слов, нас первоначально шибко озадачила, и мы молча уставились на него, пытаясь разобраться – чьими словами говорит сейчас с нами этот упёртый хохлёнок.

            - Ты чо, Костя, белену ел, или так обалдел? – привычно грубовато спросил его Кузьминов, - или тебе делать больше нечего?

            - В шпиёнские игры захотел поиграть, а спирает на райён, - ехидно резюмировал бывший здесь же Щербак. Остальные ребята тоже негодующе загалдели, а Пудованчик так прямо и вовсе точку поставил:

            - Иди ты, Кинстинтин, в ж…у! Тебе поручили – ты и выполняй, а мы вынюхивать и высматривать кого-то не собирамся и позорить себя не будем.

С этим согласились все, только Мишка Штыхно помалкивал. На этом и закончилось наше незапланированное собрание.

 

 

Глава 35.

 

            Дядя Кеша Картышов в восемь вечера пришёл на стрелочный пост менять отца, который за несколько минут до этого неожиданно сказал мне:

            - Давай-ка дуй копать червей, завтра пораньше на речку пойдём. Надо же тебе нову дорогу к ей показывать, а то один, поди, и не найдёшь. Да и покос скоро, когда потом выберемся…

Мужики заговорили о своём, а я побежал домой за лопатой и баночкой для червей, накопать которых на лесобазе под старыми горбылями, досками и корой от брёвен было делом плёвым, и уже через полчаса я вернулся домой. Букет лежал на крыльце, входная дверь в сени была прикрыта щепочкой в пробое. «К Мельниковым, наверное, ушли», - подумалось мне, заходя в избу. На столе стояла кружка молока, рядом – кусочек хлеба. Я забрал свой ужин во двор, отнёс лопату и баночку с червями в поднавес, вымыл руки под рукомойником, прибитом на углу сеней, съел на приступке крыльца хлеб с молоком и пошёл на сеновал, где на прошлогоднем сене лежали у меня старенькое одеялко с подушкой да отцовский потёртый овчинный полушубок, и, памятуя о том, что завтра надо будет рано вставать, улёгся на сено и вскорости заснул.

            Утром мать подняла меня рано, заставила через силу позавтракать горячей картошкой. Отец уже был давно на ногах, только Витька ещё спал, хотя вчера горел желанием тоже идти на рыбалку, но мать почему-то его не будила: то ли он ей дома был нужен, то ли не хотела его с нами отправлять, то ли просто жалела будить так рано. Позднее, когда я учился уже  в тайшетском интернате в девятом классе, я стал сам, а иногда и со слов матери, замечать, что она к Витьку относится более внимательнее, больше его жалеет, поменьше нагружает, прощает ему проделки, мне не позволительные. Неужели мама с самого детства чувствовала, что жизнь у него сложится непростая? Виктор трагически погибнет через пять с половиной лет после её смерти, в тридцать четыре года от роду.

            С удочкой на плече и баночкой с червями в руке я шагаю за отцом мимо нашего огорода с «колчаковской яминой», поросшей по краям берёзами и соснами, мимо большого болота с кочками и осокой по краям. В самом узком его месте, в полукилометре от дома, его пересекает дорога и проезд в этом месте загатили толстыми жердями заготовители, которые привозят по ней на лесобазу рудстойку и дрючки. А за болотом, сразу же на пригорке слева, начинается большое колхозное поле, которое на западе, километра через два, небольшими рощицами и перелесками смыкается с Сильченковыми полями. Здесь дорога, накатанная колхозными телегами, раздваивалась.

            - По правой дороге ездют на Московское, а мы пойдём прямо, штобы выйти сразу к Третьей речке. Смотри и запоминай, - не оборачиваясь, прокомментировал отец.

Дорога от поля повернула через частый осинник в лес и петляла в нём, обходя большие деревья, держа общее направление на север. Я это определил потому, что всходящее солнце было от нас чуть правее. В лесу тотчас же появились комары. Тогда в деревнях не знали мази от них и мошкары, не считая дёгтя. Отец остановился, достал из кармана старый материн головной платок, накинул его на голову и прижал фуражкой. Второй платок надел мне на голову под кепку, защитив тем самым хоть немного шею и плечи от тучи вездесущих кровопийцев, забрал у меня баночку с червями и огляделся округ, остановив взгляд на пригорке с мелким березнячком, поросшем вполне пригодной (без папоротника) травой. «Места ищет, где по копёшкам сено сбивать будем», - мелькнула у меня догадка, которая в скором времени и подтвердилась.

            Со свободной рукой идти стало веселее, появилась возможность отбиваться от назойливого комарья. Вскоре наша лесная дорожка-тропка вывела к хорошо наезженной дороге, назначение которой прояснил отец:

            - Если налево, то в Пойму приведёт, а направо – опять же на колхозные поля. А мы напрямую пойдём. Замечай во-он ту листвень впереди, на её и ринтируйся, - и пересёк дорогу.

            Наверное, с километр мы шли по бездорожью. Букет раза три спугивал тетёрок, которые низко улетали в противоположную от выводков сторону, я совершенно забыл про отцовский ориентир и вспомнил о нём, когда впереди показались знакомые места перед самой Третьей речкой: могучие сосны вперемежку с берёзами и обширная низина, сплошь заросшая густой высокой травой, с дорогой по самой кромке косогора, по которой мы и подошли к Третьей речке. На взгорке повернули налево, на тропинку и, пройдя соснячок с несколькими старыми барсучьими норами, которые Букет походя лишь обнюхал, не проявляя к ним интереса, вышли, не таясь, к озерку, которое мы весной и осенью всегда обходили сторожко, бесшумно, потому как там могли быть утки, и  за озером спустились с высокого бора к песочку на реке.

            - Задача – быстренько поймать с десяток живцов и поставить рогатки на щук, - говорил отец, разматывая удочки. – Ты вон на тот песочек иди, там пескарики должны клевать. Я наживил червя на крючок, положил ещё одного в карман, чтоб не бегать лишний раз за ними, и ушёл на песчаную косу в небольшой излучине речки. Здесь отломал от тальника тонкую ветку, оторвал от неё лишние отростки, оставив только два под острым углом друг к другу, и закинул удочку. Мне повезло: пескари на отмели были, и я уже через некоторое время выловил их несколько, нанизывая через рот на короткий отросток тальнинки, и опускал в воду, прижав длинный отросток прибрежным камнем. А вскоре послышался голос отца:

            - Ну чо, есть наживка?

            - Ага, пяток пескариков.

            - Давай подходи, будем ставить рогатки.

Я смотал удочку и пошёл к отцу со своим уловом, переложил пескарей в котелок с водой, где шевелились три полосатеньких окушка и несколько ельчиков. Пошли по берегу вниз по течению, в сторону Прямого плёса. Отец безошибочно сворачивал с тропинки, натоптанной многими поколениями рыбаков и охотников, к берегу, вырезал удилище или использовал прошлогоднее, не смытое весенним половодьем, привязывал к нему конец свитой нитяной лески с У-образной рогаткой из тальника, крест-накрест намотанной на ней, и большим крючком на щуку на конце, на который своим манером цеплял живца из котелка и опускал его в воду, втыкая удилище в берег, оставляя рогатку в полуметре от воды с плавающей на крючке наживкой, и шёл дальше, повторяя то же самое на следующем месте. Таким образом он поставил все рогатки, которые были у него в сумке, а мне оставалось только следить за его действиями, запоминать места установки, гадая – почему именно здесь, а не чуть подальше, где берег был чистым и удобным, он ставит наживку, слушать его приговорчики окуньку ли, ельчику или пескарику, беззлобную матерщину в адрес комарья, пользующихся занятостью его обех рук, и делать для себя какие-то выводы.

            А потом пошла рыбалка на удочках, которую я, если был клёв, любил больше всего. Солнце уже вовсю жарило с неба, в зарослях даже возле речки, где не было ветерка, от накинутого платка дышать стало тяжело, под стареньким пиджачком, так необходимым утром, я начинал взмокать и, только выйдя на более открытое место на речке. Я снял и пиджачок, и платок, закинул удочку, уселся на бережок и, расстегнув половину пуговиу на рубахе, следил за поплавком. Где-то невдалеке взлаивал Букет – то ли на рябчика, то ли на белку, но ружьё мы с собой не взяли – зачем таскать лишний груз, коли и утка, и боровая дичь с выводками? Пусть выращивают потомство до осени, а там уж… Всё также с перерывами куковали кукушки, в прибрежных зарослях резко и всегда неожиданно, взбалмошно, как от испуга, вскрикивали кукши, громко хлопая крыльями, по бережкам, у самой воды, разгуливали длиннохвостые кулички-перевозчики, со свистом перелетая то вниз, то вверх по течению с одного берега на другой. Где-то высоко в небе, невидимый, надрывно, на одной ноте гудел самолёт (трасса, вероятно, пролегала), многочисленные стрижи перечёркивали синее-синее небо с редкими пятнышками белоснежных облачков. Покой и уют на речке и не хочется о чем-то думать, а вот так просто сидеть и слушать, и смотреть, и что-то подмечать, и просто помечтать о чём-нибудь хорошем, необыкновенном. Эти детские картинки-воспоминания до сих пор стоят у меня перед глазами и, пожалуй, остаются самыми радужными из детства.

            Так, переходя из одного места на другое, мы рыбачили уже часа три с лишним. Чтобы каждый раз не бегать к отцу относить в его сумку пойманную рыбёшку, я нанизывал её на всё тот же тальниковый «крючок», а червяков отсыпал себе в найденную на берегу баночку заранее, когда ставили наживы. В животе у меня давно уже урчало, но я терпеливо ожидал отцовской команды. Вот, вроде бы, берег показался мне шибко знакомым – изгиб речки в вязком иле и смешанный лес справа, повыше от берега. «Ага, да это ж Щербаково озеро, - подумалось мне, - тут уж и до Прямого плёса недалеко». Отец от речки повернул по тропинке направо, и мы вышли к озеру.

            - Ну чо, Володька, чай будем варить, али как?

            - Не-е, без чаю поедим, а то уж невтерпёж, да и жарко – какой тут чай?

            - Ты – как хошь, тока обед без чаю – не обед…

Чалдон – он и в Сибири чалдон. Мы расположились на поваленной лесине, у старого кострища с толстыми головёшками и нарубленным сухостоем рядом. Здесь же был вбитый кол с обрубленным боковым сучком и закопченная берёзовая жердинка. Видно, что место это использовали для привала, а, может, и для ночлега неоднократно. Отец стал заниматься костром, а я с котелочком пошёл к берегу, песочком и травой подраил его со всех сторон, и зачерпнул воды. У озера уже горел костерок, котелок отец повесил на конец жердинки, а другой конец  упёр под сваленную лесину и положил её на вбитый кол, поправив котелок так, чтобы он оказался над самым огнём, кинув в него смородиновых веточек с листьями.

            Перекусили утрешней картошкой с огурцами да парочкой сваренных вкрутую яиц, я снял рубашку и дал телу отдохнуть. Комаров шибко не было, солнце в зените, самая жара, да и от костерка весёлым, лёгким ветерком с дымком опахивало то с одной, то с другой стороны. Отец пил смородинный чай без спешки, позволив и себе немного расслабиться перед обратной дорогой.

            - Ну, как – до Прямого плёса пойдём, али обратно, наживы снимать?

Он покопался в своей сумке и вытащил ещё одну леску с крючком, только без рогатки, а потому впопыхах и незамеченную.

            - Давай порыбачим здесь немного, наживку последнюю поставим, а там уж и в обратную дорогу.

Он вылил на затухающие угли остатки чая из котелочка и зашагал к речке. На удочках черви были объедены, но никто не попался. Я быстренько наживил свеженького и закинул удочку в более лучшее место. Как мне казалось. И не напрасно, почти сразу же поплавок дёрнулся раз-другой, и я подсёк ельчика, зачерпнул котелочком воды и опустил туда его. Поправил червя и вновь закинул. Подошёл отец, увидел в котелке наживку, забрал его и направился к ивовому кусту, что метрах в двадцати, в затишье речки, ставить теперь уже последнюю наживу.

            Мы рыбачили потом ещё в нескольких местах, пока не натолкнулись в излучине на плот у берега с воткнутым в дно шестом.

            - Вот, Володька, на том берегу большое озеро, всегда на ём утка есть и подходы хорошие. Счас-то там делать неча, а вот восенью обязательно надобно наведаться, потому плот завсегда здесь охотники доржут для переправы. Давай тут ещё порыбачим, да и обратно подаваться надо.

Мы расположились рядышком и закинули удочки. Место оказалось очень даже удачное, клевало хорошо, а чего ещё надо? Отцова сумка ещё пополнилась добычей – сорожками да ершами. А когда солнце за косогором позади нас стало опускаться за высокие листвени и сосны, смотали лески на удилища и двинулись в обратный путь. И надо же, подойдя к нашей последней наживе, увидели, что леска с рогатки сдёрнута и распущена. Отец выдернул заострённый конец длинной палки, к которой была леска привязана, и стал подтягивать её к берегу. «Пусто», – подумалось мне. И тут же какая-то тень метнулась в воде в сторону куста, и леска чуть не вырвалась из рук отца.

            - Есть, голубушка, - приговаривал тот, опять подтягивая леску к берегу. Тут и я увидел в воде щуку, которую он подводил к берегу, а потом выдернул её из воды. Щука отчаянно билась хвостом, извиваясь, но отец уже поймал её руками и прижал к земле.

            -Хороша, хороша, голубушка, кило на три потянет, - возбуждённо говорил он, обрадованный добычей. – Я на энтом месте, когда парнишкой ишо был, таку здоровенну, под метру длиной, кило на пять-шесть, на берег выташшил, а она возьми да сорвись с крючка. Я на неё пузом упал и руками стараюсь удёрживать. Да куды там…, так хвостом крутнула, что я в сторону отлетел, а она, зараза,  с берега и в воду. Шибко жалко и обидно мне было, да чо делать…

            -А как ты не побоялся броситься на неё, вон у неё какие зубища-та.

            - А чо бояться – чай, не съест, да про то и не думал вовсе.

На остальных рогатках отец вытащил ещё три щуки, поменьше первой чуть, и мы взобрались от речки на бор и уже через десяток минут оказались на Третьей речке. Там устроились в тенёчке на брёвнышках, мостивших в этом месте дорогу, нашли прошлогодние высохшие дудки и утолили жажду прохладной, вкусной, ключевой водой. Солнце опускалось всё ниже, и отец поспешал, а мне подниматься совсем не хотелось – ещё б с полчасика посидеть, отдохнуть. Но делать неча – надо догонять, пока он не свернул на еле заметную тропочку в траве. Вскоре впереди справа показалась и высокая листвень, которую мне он показал утром дл ориентира.

            - Пап, это ведь та листвень, что дайче мне показывал?

            - Она самая, я с её давно, перед самой войной, глухаря снял.

Обычно малоразговорчивый в лесу, да и просто не любивший попусту болтать, отец сегодня разговорился, наверное, довольный не зря пропавшим днём с очень даже приличным уловом.

            - В конце августа возвращамся мы с Ленкой и Нинкой с ягод. Им тогда лет по одиннадцать-пятнадцать было. Идём, значит, по энтой вот тропке, а впереди глухарище взлетает, на листвяк энтот садится, головой крутит и на нас смотрит. А у меня ружьё с собой. «Девки, - говорю имя, - вы здеся на одном месте песни каки-нить пойте, пляшите, дурачьтеся, а я обойду его сбоку и сзади». А имя чо – давай они прыгать друг перед дружкой, да смеяться, да песню каку-то петь. А я, пригнувшись да скрываясь вон в том березнячке, обошёл его стороной и с тылу к нему крадусь. Глухарь сидит, головой в их сторону уставился и смотрит представление. А девки стараются. Подкрался я к нему, а патрона с картечью не оказалось, пришлось ползти по открытому месту ещё метров двадцать, штоб дробью наверняка. Сбил его, к имя подхожу, а они так наорались да напрыгались, что и идти не могут, но радые, улыбаются. Вот так и пёрли до дому, сшитай, четыре километра, два ведра ягод да глухаря кило на восемь.

            Я представил себе Ленку с тётей Ниной в том возрасте (видел их на семейных карточках в рамках, висевших в избе на стенках) и мне самому захотелось посмотреть на их «представленье» и глухаря того, с интересом озиравших их с высоты этой листвени. Домой мы пришли подусталые и голодные, но крайне довольные собою.

 

 

Глава 36.

 

            К Сане Мандрикову летом я наведывался нечасто, когда совсем уж не был чем-нибудь загружен. Тётя Лена скотину не держала, поэтому у её ребятни было много свободного времени, и они использовали его всяк по-своему. Обычно я шёл к нему на станцию часам к шести вечера, когда спадала полуденная жара. Мы садились на крыльцо, в теньке, и я спрашивал его про школьные и интернатские новости.

            - Да всё по-прежнему, - отвечал он, - и директор, и воспитатели, и сторожихи всё те же. И в школе всё, как обычно: занятия, кружки, стенгазета, праздники.

Только про свои личные дела, увлечения, жизнь старшеклассников он предпочитал не рассказывать, а мне страсть, как хотелось услышать что-нибудь необыкновенное.

            - Что, всё-таки скучаешь по Иланску?

            - Ага, пацаны вспоминаются, Коля-Коля, другие учителя…

            - Это обычная история. Вот побываешь где-нибудь в другом месте – потом и о нём вспоминать будешь. И не важно, что – хорошее или плохое. Так уж человек устроен. Вот только бы повидать всего побольше, но это уж кому какой жребий выпадет…

Эта мудрёная Санина философия была мне не шибко понятна до конца, но взволновывала меня, заставляя задавать себе вопрос: «А как сложится у меня?»

            Подходили Ильюха Мандриков, всё такой же толстенький матерщинник с плутоватой улыбкой на круглом лице, рыжеватый Васька Кузьминов, брат Кольки, чернявый Петька Макушев, иногда Лёнька Чивокин, живший через два дома от нас, и Саня Баронок. И тогда Валерка, самый младший из Мандриковых, выносил из сарайки старенький, плохо накаченный, кожаный мяч, мы пересекали станционные пути и шли на поляну в березнячке, оборудованную под футбольное поле ребятами. Здесь разбивались на две команды и целый час гоняли мяч от одних до других ворот. Усталые и мокрые от пота, шли обратно к недавно выкопанному колодцу с воротом и помятым ведром на конце цепи, доставали воду, утоляли жажду и ополаскивали руки, лицо и тело.

            - Ну что, братва, вечером к школе приходим? – спрашивал Макушев, и все кивали в знак согласия.

            - А ты почему к школе не приходишь? – спрашивает меня «МАГ»

            - А чего там делать?

    &nb... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17


16 июля 2018

2 лайки
0 рекомендуют

Понравилось произведение? Расскажи друзьям!

Последние отзывы и рецензии на
«И некогда нам оглянуться назад»

Иконка автора galinaraikhertgalinaraikhert пишет рецензию 26 января 20:03
С первых страниц ясно: писал сибиряк!Скопировала по страничкам, распечатаю и буду читать неторопливо... Добротная книга. Воспоминания пусть не наши, а родителей, но и нам это время небезызвестно и не чуждо... Советую всем прочитать!
Перейти к рецензии (0)Написать свой отзыв к рецензии

Просмотр всех рецензий и отзывов (1) | Добавить свою рецензию

Добавить закладку | Просмотр закладок | Добавить на полку

Вернуться назад








© 2014-2019 Сайт, где можно почитать прозу 18+
Правила пользования сайтом :: Договор с сайтом
Рейтинг@Mail.ru Частный вебмастерЧастный вебмастер