Тихонов Валентин Максимович
Вова Рельефный
Песня Ини
Николай Боровко
*
Насколько в целом последователен Д.Быков в своём коленопреклонении перед советским проектом, реализовавшим «русский Модерн» на зависть всей Европе? Выше упомянуто: Горький, вслед за другими, осознал, что в 1917 году в России победил бунт примитива, инстинктов. Но, каким же образом в результате этой победы примитива восторжествовал «русский Модерн»? В надежде найти в текстах Д.Быкова ответ на этот, чрезвычайно интересный вопрос перелистаем их часть, посвящённую 1917 – 1985 годам – от ранних этапов «созревания Модерна» к более поздним.
О «Тихом Доне» («Расшир. курс, с. 221, 222) читаем: «В шолоховском романе между красными и белыми нет решительно никакой разницы. И те и другие – звери, а раньше были соседями. Почему попёрли друг на друга? Никакого ответа. И открывается страшная, безвыходная пустота … отсутствие человеческого … народ, не соблюдающий ни одного закона, народ, богатый исключительно самомнением, традициями и жестокостью, разрушает своё сознание бесповоротно. Остаются в нём только самые корневые, родовые, архаические связи». Ведь это – не об одних лишь казаках.
Применительно к 30-м годам о М.Булгакове (там же, с. 251): «Он по самому составу крови не мог принять это царство хамства … склоки вождей, их провинциализм, самодовольство и весь советский идиотизм московского разлива», то есть «Модерн» должен как-то произойти из «советского идиотизма»!
В книге «Борис Пастернак» - о середине тех же 30-х годов: «нельзя сказать, когда Пастернак пришёл к выводу, что история России зашла в очередной тупик». А чуть позже: «В 1936 году Пастернак, наконец, осознал, что жизнь ухудшается: Россия удовлетворилась большевизмом только временно; это – роковая подмена». И ближе к концу той же книги: и в 1926 и в 1958 годах Пастернаку одинаково ясно – революционная утопия была подлогом.
В сентябре 1941 года Пастернак писал пасынку об аресте его отца Г.Нейгауза: в России всех честных людей сажают.
В очерке о Г.Николаевой (Расшир. курс, с. 296, 297) читаем о послевоенных годах: «Конформизм, трусость, гниль – всего этого в советском обществе более чем достаточно».
В очерке об А.Твардовском («Дилетант», 2012, № 2) Д.Быков очень точно комментирует «Тёркина на том свете»: «мир наизнанку», «загробная, выморочная страна, всё в полном противоречии живой человеческой природе». «Сталин у него – бог мёртвых – уже при жизни умерщвляет всё вокруг себя», он – «бог преисподней. Всё живое, талантливое, сострадательное в аду запрещено. Царствует сознательный расчёт на расчеловечивание. Запрет на талант, проповедь тоталитарной казёнщины». Но оговорка Д.Быкова – «Это не СССР … Это внутренний мир советского начальника, то, во что страна должна была превратиться» - не вполне убеждает. В какой-то степени она никак не могла не превратиться во что-то подобное, в большей степени – чиновничество, но не могло это не затронуть и остальную страну.
Европа по утверждению Д.Быкова осталась без «Модерна» из-за двух войн. Но на наши отношения с «Модерном» эти две войны почему-то не повлияли. Хотя мы, кроме этих двух войн, имели ещё и страшную Гражданскую, до сих пор не вполне затихшую, плюс то, что западные исследователи называют «войной Сталина с крестьянством», да ещё и Зимнюю Финскую, да ещё Афганскую и много всякого прочего. И всё равно, к 1985 году расцвели, видите ли, «Модерном»!
Какому же такому нашему «Модерну» могла бы позавидовать Европа, если опираться на этот набор цитат из текстов самого Д.Быкова? Следовало ли ей перенимать какой-то наш опыт?
В упомянутом очерке 2012 года о Твардовском Д.Быков высказывается более развёрнуто и более сложным образом: «История России окончательно переломилась во второй половине 1963 года – все прочие развилки были предопределены этой. Если бы Хрущёв … решился бы поставить на лучшую часть народа, на интеллигенцию, на своих искренних сторонников … многое могло бы быть иначе … ещё были возможны масштабные реформы без разрушения государства», «это последний этап, когда качество населения соответствовало этой задаче. После этого растление пошло быстро и зашло далеко». И ещё раз: к середине 1962 года «растление не успело зайти слишком далеко», можно опереться на «искренних и горящих праведным энтузиазмом».Значит, Д.Быков в 2012 году как бы авансом поддерживал указанную оценку М.Амусина о сложившейся в 60-е годы «особой констелляции, благоприятной для социально-культурного прорыва» и о том, что этот шанс был досадным образом упущен в 70-е годы. Тем самым, Д.Быков решительно опровергал в 2012 году свою сегодняшнюю оценку о благоприятной для реформ ситуации не 60-х годов, а 1985 года!
Даже если ситуация начала 60-х годов и не была в действительности такой благоприятной для реформ, какой она представлялась Д.Быкову в 2012 году, и какой её видит М.Амусин сегодня, тогда, в начале 60-х она казалась такой очень многим. Л.Парфёнов («Намедни. Наша эра». 1961 – 1970. М., 2010, с. 2о) говорит о Гагарине: «Никогда больше главный официальный герой не будет главным народным героем». Символом этого времени, этой окрылённости Л.Парфёнов называет (там же, с. 102) фильм М.Хуциева 1964 года «Я шагаю по Москве» по сценарию 27-летнего Г.Шпаликова, можно сказать, - по песне, созданной на его же текст: «Бывает так на свете хорошо». Таким же воодушевлением наполнен и «Понедельник» братьев Стругацких, который «начитается в субботу», на что справедливо указывает М.Амусин.
Перспективы казались самыми радужными. После XX съезда ускорился процесс реабилитации политзаключённых: к концу 1956 года были реабилитированы 617 тысяч человек. Был ликвидирован ГУЛАГ: предприятия Воркуты, Норильска, Дальстроя были переданы профильным министерствам. Крестьяне были освобождены от «второй крепостной зависимости». За 1956 – 1966 годы 109 млн человек переселились в новые дома. Комбинированный показатель смертности на рубеже 50 – 60-х годов был самым низким за всю историю СССР. Несомненно вдохновляли успехи СССР в космосе. Начавшийся с весны 1960 года общественно-культурный подъём, о котором говорят Л.Парфёнов и М.Амусин, называемый иногда «второй оттепелью», выражался, в том числе, в неслыханной тяге к поэзии: тысячные толпы могли слушать поэтов на улице, а на стадионах они собирали по 30 – 40 тысяч («История», с. 302, 335 – 337, 364).
Но в целом ситуация начала 60-х, конечно, была непростой. «Круг людей, охваченных этим общественно-культурным подъёмом, был достаточно узок: … столичные литературные круги, образованные слои крупных городов, университеты, крупные научно-технические центры. Ясно ощущались страшные последствия культурной катастрофы 1920-х = 1940-х годов, подавляющее большинство было предано “социалистическому выбору”, … верили», что «большевицкий переворот открыл новую светлую эпоху в жизни России и мира» (там же, с. 365, 366).
Одновременно с указанным подъёмом происходило немало настораживающего, расхолаживающего, а то – и пугающего, не позволяющего этим надеждам, этому энтузиазму развернуться в полную силу. Больше половины населения находилось у черты бедности (там же, с. 337). Положение в сельском хозяйстве было угрожающим (советник Хрущёва шарлатан Лысенко мог способствовать лишь ухудшению ситуации). В 1963 году СССР (впервые с 1921 – 1922 годов) СССР закупил за рубежом зерно – 9 млн тонн (в 1980 году – уже более 30 млн тонн). С 1 июля 1962 года были повышены цены на сливочное масло, мясо (чуть ли не в полтора раза) и молочные продукты. Протест рабочих Новочеркасского завода против этого повышения цен и одновременного повышения норм выработки был подавлен с чудовищной жестокостью. Важная часть носителей обсуждаемого энтузиазма – студенты (в 1960 году их было 2,5 миллиона) на производственной практике, в стройотрядах, колхозах и совхозах могли видеть суровую реальность: бесхозяйственность, полную незаинтересованность руководителей предприятий в повышении эффективности, злоупотребления, воровство, ложь, лицемерие.
Сложной была ситуация и в «социалистическом лагере» в целом. Крайне беспокоил резкий разрыв с традиционно дружественным Китаем, вплоть до вооружённых столкновений на границе. После жёсткого подавления советскими войсками восстания в ГДР 17 -20 июня 1953 года (Восточный Берлин, Магдебург, Лейпциг и другие города, сотни убитых и раненых; несколько десятков советских военнослужащих расстреляно за отказ стрелять в мирных демонстрантов) в 1961 году угрожающих размеров достигло бегство жителей Восточного Берлина в Западный. В ночь с 12 на 13 августа 1961 года Восточный Берлин был безо всякого предупреждения полностью отрезан от Западного. Через неделю началось строительство бетонной Берлинской стены, пулемёты на смотровых вышках при необходимости стреляли на поражение. Ещё жива была память о революциях 1956 года в Польше и Венгрии (там же, с. 296 – 299, 322 – 326, 373).
Возможно главной проблемой в умонастроении 1960 – 1985 годов было то, что в начале этого периода для «подавляющего большинства российских интеллигентов лозунгом была двусмысленная и фальшивая» формула «восстановления ленинских норм». Значительную роль в этом сыграл «приток в советскую прессу молодых и образованных людей», веривших в «социализм с человеческим лицом», в возможность построить его в СССР в ближайшее время (там же, с. 384, 387). В.Аксёнов («Таинственная страсть») свидетельствует, что из круга молодых писателей, к которому он принадлежал, к 1963 году веру в «социалистический выбор» сохраняли лишь Е.Евтушенко и Р.Рождественский. Этой верой питалось радостное ощущение, что страна по-прежнему находится в авангарде в общем движении человечества к светлому будущему. Утрата этого ориентира в значительной степени лишала жертвы 1917 – 1953 годов какого-либо смысла. Становилась катастрофой, делала нас, как писал в 1927 году Олеша, «бродягами на диких полях истории». Этот мучительный процесс расставания с верой в социалистический выбор Д.Быков (2012), видимо, и называл «растлением».
В борьбе деятелей культуры за доступ к государственной кормушке и за популярность в среде творческих элит сложились лагеря «левых» и «правых». «Левыми» считались те, «кто искренне или по другим причинам поддерживал решения XX съезда, “большевицкий ренессанс” и десталинизацию». Они «получили мощную поддержку в научном сообществе» - этот же период «был пиком влияния учёных в правящих кругах и в обществе».
«Правыми считались сторонники сталинского подхода к культуре, прежде всего, поборники имперских, шовинистических, часто – антисемитски-националистических идей» - «писатели и журналисты старшего поколения» («автоматчики партии»), «придворные художники и скульпторы сталинских лет». В начале 1960-х к ним примкнули молодые писатели, поэты и художники (В.Солоухин, И.Глазунов, Ю.Бондарев, В.Кожинов, С.Куняев, В.Чалмаев)» и др. – с мечтой о «Великой России». «Хрущёв и партийный аппарат поддерживали то левых, то правых, пытаясь консолидировать» «советскую интеллигенцию» (там же, с. 389, 390). На этом фоне совет Д.Быкова (2012) Хрущёву опереться на «горящих праведным энтузиазмом» и конкретно – на Твардовского выглядит забавно упрощённым и наивным.
Для экранизации своей с Э.Брагинским комедии (1976) «Аморальная история» Э.Рязанов написал наполненную актуальным содержанием песенку: «Мы не пашем, не сеем, не строим, мы гордимся общественным строем»; фильм вышел на экраны в 1988 году, когда сторонники «социалистического выбора» сдавали уже одну позицию за другой.
*
Д.Быков возводит величественное здание своей апологии советскому проекту («социалистическому выбору», который он сегодня, в 2017 году назвал «расцветом Русского Модерна») из такой трухи, что просто удивительно, почему это сооружение само собой не разваливается. Какие-то из своих огрехов и неувязок Д.Быков, возможно, и сам не замечает, обуреваемый всякими ослепительными идеями, на что-то сознательно машет рукой в расчёте на невзыскательного и снисходительного читателя, для которого ощущение близости своего и авторского умонастроения важнее утомительных доказательств. Сильное впечатление в этом отношении производит кровопролитная битва Д.Быкова с «деревенщиками» («Расшир. курс», с. 553 – 559). Начинается она с «человеконенавистнического сборища», окопавшегося в журнале «Наш современник». После чего следует нагромождение Л.Толстым в драме «Власть тьмы» ужасов, «превосходящее Шекспира». Сразу же замечу, что главная для Толстого и для многих его читателей тема этой драмы – нравственная победа косноязычного Акима. Образу Акима уделяли значительное внимание и спустя десятилетия, даже и сегодня о нём не забыли. А Б.Пильняк в 1929 году в повести «Красное дерево» очень многозначительно назвал героя, соответствующего А.Платонову, не просто «коммунистом», и именно «коммунистом Акимом», показывая тем самым, что речь идёт именно о Платонове.
За Толстым сразу следуют мимолётные упоминания Овечкина, Троепольского, Черниченко, Стрелянного, Есенина с его «Сорокаустом», Клюева и Глеба Капустина из рассказа Шукшина. Так мы, миновав всё самое важное, что следовало бы учесть в разговоре о литературе, посвящённой деревне и её проблемам, утыкаемся в «нападки деревенщиков» на «новый народ», выразителями души которого являются «Окуджава, Матвеева, Визбор, Ким, Анчаров, Галич, позднее Высоцкий». Эту прослойку «ненавидели многие и за разное. Солженицын заклеймил её именем» «образованщины». А деревенщики, косвенно солидарные с Солженицыным, проклинали эту прослойку «за оторванность от почвы». Но Солженицын имел в виду никак не самих этих авторов, но даже и не благодарно их слушающих несколько десятков тысяч (Высоцкий доступнее, у него большее количество слушателей), а всё образованное общество в целом: в 1960 году в СССР было около 4 миллионов лиц с высшим образованием. Он сопоставлял нынешнюю интеллигенцию с дореволюционной, причём получалось, что современная унаследовала от дореволюционной чуть ли не все её грехи и почти ничего из её достоинств. В целом, говоря об этом, непременно следует привлечь одновременную статью Солженицына «Жить не по лжи» и несколько более позднюю (1976) «Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни». Возможно, после ознакомления со всеми тремя статьями и комментарий получился бы совсем иной.
«К началу застоя в деревне гнили сразу два уклада – общинный и колхозный». Какие признаки этого гниения обнаруживаются в текстах Шукшина, включая и их экранизацию (в том числе и авторскую экранизацию «Калины красной»)? Наоборот, у Войновича в «Чонкине» они явно видны уже на 30 лет раньше – в начале войны. В чём тут дело? Проблема слишком сложна, чтобы её можно было охватить поспешным обобщением, да ещё – и одной фразой (в 12 словах). Чтобы разобраться во всём этом, пришлось бы заглянуть в публицистику А.И.Эртеля и В.Г.Короленко, в «Василия Тёркина» П.Боборыкина (Твардовский говорил, что не знал о существовании такого романа), в «Деревню» и «Суходол» Бунина, в «Серебряного голубя» А.Белого, который так не понравился Д.Быкову, в дневники М.М.Пришвина; вникнуть в суть реформ Столыпина (не по советским учебникам, конечно).
Ненависть деревенщиков к городу «не что иное, как реакция на формирование нового класса, или, если угодно, нового народа». Об относительной немногочисленности этого «нового народа» я уже сказал, тем более что это никакой не «новый народ». Д.Быков смотрит на общение деревни с городом с искусственно выстроенных им позиций, совершенно негодных для сколько-нибудь полноценного изучения проблемы в целом. В истории России XX столетие - век «великого переселения народа». – из деревни в город. Доля городского населения составляла в 1913 году 18 %, в 1959 году – 52 %, в 1985 году – 72,4 % и только после 1991 года стала медленно убывать. Это переселение – отрыв от «отеческих гробов», от «малой родины», от векового уклада жизни, от воспитательного воздействия и контроля общины. Полная смена образа жизни – как бы рывком – из оседлого состояния в кочевое. Столыпинское переселение крестьян на восток, грандиозное само по себе, было лишь малой самостоятельной струёй в этом гигантском водовороте, в стороне от главного направления изменений и, в сущности, более мягкое – без коренного слома образа жизни и всего уклада. Психологические, культурные и социальные следствия этого общего, катастрофического переселения беспокоили уже А.Белого и А.Платонова (у которого Д.Быков, вместе с подавляющим числом читателей, интересуется одними рассказами). Это же – главная тема Шукшина.
Л.Толстой в своём учении отразил отношение крестьян к городу как источнику всяческих напастей, средоточию несправедливости, насилия, к царству зла. Он мечтал о самоуправляющихся сельских общинах, допускал наличие подобных же «фабричных артелей»; и всё это должно было каким-то образом общаться и взаимодействовать в отсутствии государства и городов – зримой базы этого государства. Козьма в «Деревне» Бунина называет себя «анархистом», но что это означает, объяснить не может: видимо, «толстовцев» такого уровня посвящённости было немало, и их положение в подвижном состоянии – между городом и деревней – было характерно.
Если считать «Чевенгур» главным романом о революции, а «Петербург» А.Белого главным романом о предреволюционной России, мы обнаружим (учитывая также первую часть дилогии А.Белого – «Серебряного голубя») любопытные параллели. И в «Чевенгуре», и в дилогии А.Белого революция рассматривается с двух сторон – и из деревни, и из города. В обоих случаях перемещающийся из деревни в город – революционер! Будущий – в «Чевенгуре» и уже сформировавшийся в своей сельской жизни – в «Петербурге». В полном соответствии с моими социологическими рассуждениями: важная сцена в начале «Чевенгура» - прощание сироты Александра Дванова с могилой отца.
Революция в значительной мере была толстовской – культуроборческой, в первую очередь направленной против петровской, западной культуры. Именно в этом была сила левых эсеров (В.Брюсов: «Мы те, о ком шептались в старину с невольной дрожью греческие мифы: народ, взлюбивший буйство и войну, сыны Геракла и Ехидны – скифы»).
Большевики решительно вмешались в исторический процесс; материалисты по названию, они были сущими идеалистами-волюнтаристами – в их лице надстройка, не дожидаясь созревания базиса, которому следовало бы оказывать требуемое для его развития влияние на надстройку, сама курочила этот базис, навязывала природе и обществу придуманные самой законы. Они понимали, какая это мощная сила – национальная мечта о некоем царстве справедливости и благополучия. СтранЫ их лидеры в большинстве своём не знали, о её благополучии всерьёз нисколько не заботились, и потому были достаточно свободны в выборе средств. «Соратник Ленина» Вислиценус из романа «Начало конца» М.Алданова с грустным цинизмом констатирует в 1936 голу: о том, что в результате их деятельности образуется социальная гармония, мечтали в парижских кофейнях «лучшие и глупейшие из нас».
А.Платонов писал в «Чевенгуре», стилизуя свой текст под манеру вымышленного писателя XIX века: «Люди рано почали действовать, мало поняв … Все грехи общежития растут от вмешательство в него юных разумом людей». А мудрец Захар Павлович высказывается по поводу переворота в октябре 1917 года: «Дураки власть берут, может быть, хоть жизнь поумнеет».
Кошмар военного коммунизма и начала НЭПа, подавление восстаний совершенно немыслимыми средствами, включая голодомор с пятью миллионами жертв, повторение этого кошмара в процессе «сплошной коллективизации» и «раскулачивания», на этот раз с девятью миллионами новых жертв – могли ли добавить крестьянам симпатий к такой власти, и к городу, эту власть олицетворявшему?
Пожарный в «Чевенгуре» (дело происходит в малоземельном нечерноземье) мечтает о том, как хорошо было бы, если бы город весь выгорел, и его землю пустили бы под вспашку
Претензии крестьян и к «социалистическому выбору» (по крайней мере – к советскому его воплощению, к советской власти), к городу и к образованным людям, всё это олицетворяющим, в какой-то мере сохранялись и в 60-е, и в 70-е годы. Вот и получается, что упомянутые «левые» («История», с. 389, 390: именно их взгляды воплощал Горбачёв в феврале 1986 года на XXVII съезде, провозглашая «перестройку», «ускорение». а позже и «гласность») ошибались, рассчитывая на «социализм с человеческим лицом» в России – завтра. Чтобы осознать конфликт «деревенщиков» с «левыми», нужно учесть меру их правоты, какими бы симпатичными ни казались «левые» (А.Володин, А.Твардовский, Б.Слуцкий, О.Ефремов, Ю.Любимов и т.д.).
*
Возвращаясь к 1985 году, воспользоваться замечательными возможностями которого нас призывает Д.Быков, напомню, как характеризовал правящий слой того времени (в добавок к тому, что об этом писал М.Амусин) Н.Рыжков, которого М.Горбачёв назначил премьер-министром («История», с. 512): «Ни черта не делали толком, пили по-чёрному, воровали у самих себя, брали и всучивали взятки, врали в отчётах, в газетах и с высоких трибун, упивались собственным враньём, вешали друг другу ордена». Всё это несомненно свидетельствует: правящий слой вполне осознавал – зашли в тупик. А насчёт «воровства у самих себя» - народ в значительной своей части откликнулся тем, что тащил с производства, всё, что подвернётся. В 1988 году родилась замечательная песня на эту тему – «Что артист несёт домой»: «Картон приносит картонажник … Несёт булыжники дорожник» (у этой строки был ещё более смешной вариант: «асфальт несёт автодорожник») и т.д.
*
Теперь мы можем подробнее поговорить о том, как массовая литература позднего советского времени «внушала идеи, образовывала, развивала, вместе со всем советским проектом была устремлена всё-таки ввысь, к образу нового человека». Ю.Семёнов писал увлекательные приключенческие романы, но всё это такая специфическая сфера деятельности и во имя «советского проекта» (мировой революции), который был ли действительно «устремлён ввысь»? В.Пикуль писал на исторической основе (М.Алданов на те же темы писал намного лучше и воспитательно намного убедительнее), что там было воспитывающего, «влекущего к образу нового человека»? Из названой Д.Быковым троицы остаётся один А.Иванов, писавший на более или менее близкие читателю темы. Вот как его характеризует сам Д.Быков несколькими страницами ранее (тот же «Расшир. курс», с. 558) как о воспитателе, «внушающем некие идеи, развивающем и устремляющем ввысь»: «Существовал Анатолий Иванов автор “Вечного зова” с могутными мужиками и ядрёными бабами, которые так и падали в духмяные росы … Существовали пудовые нагромождения фальши и безвкусицы, и извлечь из этих напластований какую-нибудь правду о российской деревне не представлялось возможным». «Деревенщикам не было никакого дела до реальной жизни деревни». Такая вот ошеломляющая «высь»!
*
Д.Быков почему-то считает, что возвращение в 1985 год означало бы «отмену бессмысленных запретов» (тогда те немногие, кому светил выезд за рубеж, представали перед специальной придирчивой комиссией, которая решала – выпускать или нет, особенно строго, когда речь шла о поездке в капиталистическую страну). Означала бы, якобы, «возвращение вертикальной мобильности» (упомянутая «гонка на лафетах» = несомненное свидетельство мобильности! А Высоцкий пел: «первых нет и отстающих, бег на месте общепримиряющий»!). Означало бы, якобы, «прекращение государственной лжи» (напомню, хотя бы, что пишет сам Д.Быков про А.Иванова). Это возвращение, якобы, означало бы «сосредоточение на модернистских добродетелях: не на потреблении, а на производстве» и т.п. Что в результате «настанет эпоха личностей» вместо прежней «веры в толпу». Д.Быков, призывая вернуться в 1985 год, провозглашает наступление эпохи «свободного разума» (замечу, что в 1984 году в стране числилось около 2 тысяч политзаключённых, видимо, - включая и жертв «карательной психиатрии»). Главное, что, по мнению Д.Быкова необходимо сделать по прибытии в 1985 год, - назвать всё происходящёё торжеством русского модерна, обогнавшего всех на свете.
*
Золотые слова Д.Быкова, которыми он практически завершает свою статью: «Всегда найдутся те, кто больше любит врать, чем думать»!!!
*
Поскольку возвращаться в 1985 год, в сущности, незачем и некуда, никаких расписываемых Д.Быковым молочных рек в кисельных берегах там не было, то сам Д.Быков совершенно игнорирует вопрос о механизме этого возвращения, так сказать «дорожную карту»: нужно ли восстанавливать СССР в границах 1990 года? Возрождать ли СЭВ и Варшавский договор? Сооружать ли заново Берлинскую стену? и т.д. Как приятно, что «чувственные идеи» Д.Быкова не нужно воплощать в жизнь!
*
Даже при проектировании табуретки, собачьей будки или какого-нибудь сарая всё же требуется определённое количество добросовестности, объективности, системного подхода, элементарного здравого смысла, внимания к полноте и надёжности исходных данных, к обоснованности умозаключений. Дозы всего этого, которой Д.Быков ограничился в своих размышлениях о судьбе страны, не на всякую собачью будку хватило бы.
14 августа 2017
Иллюстрация к: МНОГО ЛГУТ ПОЭТЫ
Частный вебмастер