Любовь познавший

Космический состав, на стрелках приосанясь,
В кустах исчез без нас. Выходит, мы стоим? 
Ты спать мешаешь мне, коленом прикасаясь, 
Ты жить мешаешь мне отсутствием  своим.

Андрей Романов
Из книги стихов и поэм
«Свет сотворения мира» (СПб., 2014).
 

Любовь практически не поддается описанию. Обычный человек, говорящий на обычном бытовом языке, словами не сможет высказать счастье, передать ощущения полноты жизни, парения в чувстве.
А вот поэт… Умеющий заполнять сердца людей потоками образов… будить яркие воспоминания… рождать осязаемые мечты…
Некоторым удается.
Достаточно ли для этого совершенной техники стихосложения? Абсолютного владения языком? Поэтической честности, человеческой открытости?
Вдохновения?
Все это необходимо, но не достаточно.

Без детального знания «предмета» о нём не рассказать.
Любовь узнаёт только любящий.
И любимый.
Любовь постигает тот, кто ей подчинен. Кто бьется за неё.
И каждый день не боится входить в неведомое.
Кто жаждет правды и смысла. И получает.
Да так получает, что не говорить о «предмете» уже не может.

Любви, творящей внутри человека, растущей, заполняющей его полностью, становится тесно. Она ищет выхода во внешнее пространство, ищет форму этого выхода, готова извергать себя с огромной силой.
Вот тут-то и наступает момент, когда человек, поэт уже не способен противостоять давлению изнутри.
Любовь пробивает оболочку и заполняет собой всё, что человека окружает.  Струится,  течет  безостановочно,  опрокидывает  преграды,  обходит
препятствия и ловушки…
Любви не познавший, струсивший перед чувством, жалок. Зачем он жил?
Любовь познавший достоин восхищения. Зависти (в хорошем смысле слова).
Любовь раздаривший, сумевший расшевелить словом других, заслужил
аплодисменты. И память потомков.
Поэт Андрей Романов — из таких, заслуживших.

Я назвал бы Вселенную  именем долгим твоим. 
Победив небытье, не успев насладиться победой, 
Разбежались трамваи, как будто Персей с Андромедой  — 
Опустела жилплощадь, чтоб места хватило двоим.

Равнодушный рассвет прикоснулся  к твоим волосам,
В ожиданьи  морозов надел он походные унты.
Чтоб тебя отыскать,  мне отпущены  были секунды,
Если на слово верить космическим звёздным часам.

Опускается  снег, заглушая шатанья людей.
Атом выбросил кванты, как белые флаги квартира
Осаждённого города.
Свет сотворения мира
Только-только достиг петербургских ночных площадей.
 
И трамваи пристали на цыпочки, слушая снег, 
Тот, который родился на фирновом  лбу Эвереста, 
И Дворцовая  площадь, как будто чужая невеста,
Мне напомнит  тебя — ту, которой давно уже нет:

Наша юность ушла, простудившись на встречном  ветру.
Образумилась Лиговка. Мойка не знает сомнений.
И на встречном  ветру, в предстоящем бреду наводнений,
Ты мне шепчешь сквозь вьюгу, что я никогда не умру.

Почему «назвал бы», а не просто «назвал»? Почему «именем долгим»,
каким это — «долгим»?
Потому что у Вселенной уже есть имя — поэт деликатен. Потому что
«долгое имя» любимой должно жить столько же, сколько живет Вселенная.
Потому что для поэта Вселенная и любимая — равновелики. Вот это чувство!
А почему «не умру»? Да потому что:

… бессмертье  — давно разглашенная тайна.

Потому что:

Ухожу с трагической тусовки.
Равнодушье  к смерти не тая…

Потому что:

Под крылом рукотворного Спаса,
В суете аварийных  траншей
Не видать нам посмертного часа,
Как своих не оглохших ушей.

Потому что:

Синедрион,  объевшись  кураги, 
Познал позор слабительного вкуса 
И записал, не глядя, во враги 
Небесного  посланника  Иисуса.

Потому что:

Жизнь — она ни разу не кончалась,
Вопреки застольной  болтовне.

Потому что:

… Божественной клятвой повязан,
Я взойти на Голгофу обязан,
А воскреснуть сумею потом.
 
Потому что:

Второе пришествие зиждется  в каждом из нас, 
Господь вездесущ, всеобъемлющ и дарит Прощенье, 
И каждый из нас, высоты растранжирив запас,
Не ведает сам о своем неземном назначеньи.

Потому что:

Я укутаю плечи и шею,
И сгустившись в Господнем  стогу,
Ни прожить без тебя не сумею,
Ни с тобой умереть не смогу…

«Без тебя не сумею…»! Бессмертный поэт искал ту, без которой «прожить не сумеет»? И нашел:

Лифт крадется на пятый этаж, 
Где я встречу любовь на пороге. 
И о коврик у стрёмных  дверей, 
Чтоб коснуться  тебя поскорей, 
Молча тру виноватые  ноги.

Но найти мало…

Чтоб добиться тебя, я пошел на пролом,
как охотник идет по горячему следу.

Добился… Ответила:

Обратившись ко мне при народе честном,
как тогда показалось,— даруя удачу,—
ты во мне родилась на проспекте  Лесном,
чтоб в тебе я скончался  на площади Стачек.

Поэт в изумлении:

Ни машин, ни чаек, ни прохожих,  
Ни мужчин, тебя достойных  нет; 
Знаешь, женщин, на тебя похожих, 
Не встречал я больше сотни лет.

Он нашел главное:

Жизнь, что свыше дана мне,—
                 свершившийся факт…
О, Любовь, без тебя в самый раз околеть мне,
даже если подагра и прочий инфаркт
не случится со мной в близлежащем столетье.
 
И любуется любимой:

Очень жаль, что в миру приодеться 
Ты не сможешь ни завтра, ни впредь. 
Дай же мне на тебя наглядеться,
И от шороха платья сгореть.
 
До вечера:
 
Злого солнца сопливая слива 
Превратилась в закатную  медь… 
Ты сегодня настолько  красива, 
Что не хочется в завтра глядеть.
 
Но смотреть необходимо — поэт теперь не один. И нужно что-то делать…

Мы из прошлого века вернулись,
Чтоб любовью весь мир удивить.

Вот дело! Для начала — удивить мир любовью. Значит, надо слиться с возлюбленной, стать с нею единым целым. Поэт молит Бога:

Боже, яви свою детскую щедрость,
Дай нам с любимой друг друга познать.

Познание приходит в совместном труде:

Мы погрузим почту на колеса,
Чтоб «маржу» со всей планеты снять…
Пусть нам вслед начальник
                  смотрит косо.
Нас ему до смерти не понять.

Но почта — лишь начало. Чем дальше — тем тяжелей задачи:

Остатки цейлонского  чая
С бюджетной  строки не списать.
В реальность  мечту воплощая,
Летим Иисуса спасать.

От кого спасать? Иисус Христос — сам Спаситель?
От лжи, с помощью которой глупые люди попытались исказить учение
Бога о любви…
От прилипал — современных конъюнктурных «христиан», которые после
падения государственного атеизма быстро накинули на себя овечьи шкурки,
крестятся на каждом углу, но внутри — хищные волки, жаждущие славы,
денег и власти над людьми.

Пусть Европа с небес кувырнется, 
Перед нею мы впредь не сглупим, 
Потому что Спаситель  вернется 
Из космических  мрачных глубин.
 
Так не плачьте и кудри не рвите, 
Знайте,—  нам, как всегда, повезло: 
Мы с любимой летим по орбите, 
Побеждая  вселенское  зло.

Потому что:

Нам под силу с тобою теперь
Распахнуть  во Вселенную  дверь
И с мизинца стряхнуть  мегаполис…
Чтоб раздолье не дать колуну,
Ты ладонью уперлась в луну,
А ногой в антарктический полюс.

Ведь любимая — равновелика Вселенной…
Еще потому что:

Мы расправили  спину и плечи,—
И раздавим поганую нечисть…

Ведь:

Пусть кровь по-арамейски С Голгофы подотрут,— 
Спасать Христа — армейский, Вполне привычный  труд…

И не случайно:

Звездолёт  с отказавшим мотором
… на церковь Христову похож.

Но и на родной земле — в России — дел для двоих не впроворот.

Как жаль, что сегодня
над сброшенной  в пропасть Державой
Обводным  каналом
Зловонная  муть потекла.

Нужно преодолеть отчаяние и идти в бой. Чистить замусоренные каналы земли и человеческих сердец.
Но:

Как же мне пробиться  сквозь редуты 
Тех, что ненасытны  и надуты, 
Жаждут крови каждого из нас.

Упыри, двурушники, халдеи,
Предают славянские  идеи
В руки топору и колуну…
 
Когда есть главный враг:

Смрадный  аспид, облеченный  властью,
Ощутив ближайшее  ненастье
И не веря сердцу и врачу,
Все шипит,— опасность  шкурой чуя,—
Почему на ближних не стучу я
И на дальних тоже не стучу?

Страшно…
Попробуй,  сумей,
у раскатов снискать уваженье
и сердце швырнуть
в оскверненный словами эфир…

Однако поэт сумел:

Но иду. И не страшусь  наветов, 
Не храню ни денег, ни секретов 
И к себе в кубышку не гребу…
Ну-ка прочь!.. Очистилась округа: 
Нет за гробом ни жены, ни друга, 
Потому что нет меня в гробу.

А где же любимая? Рядом.

И лишь когда, устав ушами хлопать,
Мосты деревьям сопли подотрут,
Ты, не стыдясь, возьмешь меня за локоть
И вдохновишь  на подвиг и на труд.

Не удивляясь  календарной дате,
Не отпуская времечко в отрыв,
Едва ль ты мне под утро скажешь: «Хватит…»,
Простой секрет бессмертия  раскрыв.

И если мы проклюнемся весною,
Тебе перелетевшей в школьный  класс,
Едва ль к лицу то платье выпускное,
Что свадебным  не сделалось  для нас?..

Почему не сделалось? Да потому что и свадьбы-то не случилось.

Поскольку  свадьба к нам придет на том,
В спектакль  не умещающемся свете.

А пока только честный бой и честный труд.

В подворотне  деньги отоварив, 
Светит нам от счастья околеть. 
Ибо честность  первобытной твари 
Я не смог в себе преодолеть.

Черта с два! Я клятву не нарушу! 
Но пока, борись ли не борись, 
Подступая  к горлу, лезет в душу 
Сволочь, на которой обожглись…
 
Да, обожглись, но:

Ты не разу в лицо не смеялась мне в том,
Проходном,  уголовном,  булыжном  дворе…

Лишь упрекнула:

Ах, зачем ты меня не дождался?
Я тебя заслонила б собой…

А враги не отступают и:
 
Застряв в иудейских  пороках, 
Они, открестясь  от грехов, 
Меня распинают  на строках 
Тебе посвященных стихов.
 
При этом: 

Стремясь и силясь бородой почаще
Касаться Гефсиманского куста…

Теперь уже и любимой впору впасть в отчаяние. Поэт поддерживает:

Не грусти, наше время споткнулось,
О бесчестья  внезапный  порог.

И находит прием противодействия:

Ища в твоей душе богатств  несметных,
Рискнул я смертных  на Земле крестить
И потому лишь воскресал  из мертвых,
Чтоб всех, в меня не веривших,  простить.

Вот он выход — не ненавидеть, но простить.

Мы прощаем их: «Божьи овечки»… 
Но для них— что «в горящие печки, 
Что коня тормознуть на скаку»! 
Только кони, что шастают  рядом, 
Заградительным звались отрядом, 
Потому и сегодня в соку.

Прощение дошло, но лишь до некоторых:

К паперти склоняясь непорочно,  
Те, кто Божью милостыню  ждет, 
Крестятся  вослед нам, зная точно:
В нас любовь действительно живет.
 
Каналы начинают очищаться, Россия крепнет. Но каких усилий это потребовало…

Но легенду расскажет  едва ли,
Как, не веря в успех перемен,
Мы с любимой живот надрывали,
Поднимая  Россию с колен.

Но разве Господь, уже «явивший детскую щедрость», обойдет своих…

Мы хранимы Господнею  дланью…
На заутрене,  раннею ранью
Я, молясь, на коленях стою…
Каждый нищий на паперти вербной
Плачет вслед нам и крестится,бедный,
Воспевая походку твою.

И ничего, что:

К петербургской полуночи — робкий 
С нас кондуктор  не спросит билет. 
На Литейном  в трагической пробке 
Мы застрянем  на тысячу лет.

Любви тысяча лет — не срок.

И можно расстегивать ворот,
потуже стянув пояса,
и вновь над каналом Обводным,
где синь от дождя голубей,
весь день, оставаясь  голодным,
с ладони кормить голубей.

Но такое благодушие не в характере поэта. Благодаря Господу Богу и любимой он стал пожизненным бойцом.

Я отдал жизнь кинжалу и плащу…

Покормив птиц, поэт взывает к ровеснику. Будит его совесть, поднимает боевой дух:

Не веришь мне?
Евангелье  спроси,
где дышит правдой каждая страница,
услышишь  зов раздробленной Руси,
нашедшей  силы воссоединиться.

Но ты остришь, мол, верить устаю. 
Рискни, ровесник, оказаться  снова 
среди славян, сплотившихся в строю 
под Божье Знамя поля Куликова.
 
Сентябрьским утром сладкий сон лукав…

Сгони меня с привычного  матраса:
—  Ну что ты встал с кассетником в руках,
пыхтя, надев кроссовки «Адидаса»?

Возьми шелом,
копье сожми в горсти,
вот — щит надежный.
Вот — вино во фляге.
Здесь по весне цветам опять цвести,
Плыть журавлям,  как строчкам  по бумаге
Бессмертной книги…

Рухнул Пересвет…  Теперь — держись! – 
Мамай отпустит  вожжи.
Не мы падем на этом поле. Нет!
Мы рождены на шесть столетий  позже.

Бей в хвост и гриву недругов Руси, 
Праправнуки едины с праотцами. 
Нам петь и жить,
бороться и грустить,
и встретить  смерть, как надо,—
с кулаками!

С кулаками — то есть с силой. Сильных смерть не возьмет. И не брала… Иначе после репрессий и расстрелов не стояла бы Русь. Не возродилась бы публичная — не тайная, по кухням — вера в Христа.

И откликнется высь, что поставлена  к стенке,
Где Амур постигает  расстрельный ликбез,
да сползет, как повязка с разбитой  коленки,
бессловесная синь с православных небес.

Поэт чувствует, что уже:
 
Связан сноп православного света,— 
словно с неба Господь посмотрел. 
Отражается в сердце планета,
По которой мы шли на расстрел.
 
Шли и знали:

Ведь пока над Русью тать глумился,
У невесты богатырь  родился
Русский мальчик, светлые мозги.
Чтобы он сразился с иноверцем,
Для него у мамы — рядом с сердцем
Молоком наполнились соски.
 
Коли родился, можно и передохнуть. И вместе с любимой предаться созерцанию:

Какой простор распахнут  перед нами:
равнина с грозовыми  облаками,
и жаворонок,  взмывший  над полями,
почти не видит крохотных  домов.
Зайдем в поселок над рекою Суйдой,
там наш сарай среди крапивы буйной
сберег для нас свой одряхлевший кров.

Над ним ветра свои стога сметали,
и, воплотившись в солнечном  металле,
с небес роса смородиной  стекла.
И плачут ивы, и смеются сливы,
и яблони цветут неторопливо,
и кошки соловеют  от тепла.

А в комнате, где раньше пыль ветвилась 
и печка кособоко громоздилась,
теперь окно раскрыто  на восход,
и бродит свет на цыпочках вдоль грядок,
и навела черемуха порядок
там, где сорняк тиранил огород.

Воздушных  замков мы не станем строить,
нам дождь смирить и ветер успокоить,
да плоскость  кровли нужно залатать.
И вот звенит ведро на коромысле,
поет вода, чтобы себя осмыслить.
смогла земля, отвыкшая  рожать.

Но созерцательный покой опять временный. Пока есть силы, поэт будет биться, крушить врагов России и поэзии. Любить любимую, взывать к ней:

С капризного  неба срывая дождливый  парик, 
Щекою прильнув к моему виртуальному следу, 
Ты станешь кричать,но безмолвьем наполнится  крик,
А встречные  ласки забудутся  только к обеду.

Наставлять:

Тебе не идет — находиться  в печали,
Ты встречному  ветру микстуры  налей…
Напрасно планета поводит плечами,
Во сне подражая  походке твоей.

Обозначать себя:

Я стою и юн, и бескорыстен,
Подтвердив одну из вечных истин:
Долго жить — честных людей смешить.
 
И не тщусь ни жаждой, ни едою 
И стою над вечной суетою, 
Потому что некуда спешить.

И одновременно — обращаться к своей звезде:

О, звезда моя, нежная трижды!
Мне компьютеры дали ответ,
что с Земли меня снять прилетишь ты
через сто галактических лет.

И вновь — к любимой, с горьким известием:

Деля со взводом «жалкий жребий мой»
На довоенной  тупиковой  ветке,
Я был убит в технической разведке.

Любимая,
Не жди меня домой…

Утверждая при этом:

Нам не снять обручальные кольца
С наших бронзовых  пальцев во век.

Объясняя:

Пограничное время не трогай:
В двух столетьях  нам тесно двоим,—
И стелюсь я грунтовой  дорогой,
Между тенью и светом твоим.

И подводя итог:

Пусть галактика  снова штурмует  погост рядовой, 
Но, душой прозревая  на третьей от солнца планете, 
Ты едва ли себя осознаешь  моею вдовой,
Не поверив ни мне, ни брехне в летописном ответе.

Поэт Андрей Романов, как и сказал, «не умер» — «снялся с Земли», что- бы продолжать любить Землю и всех, кто на ней из другого космического измерения.
И долго еще — до конца — познанная им и сбереженная в бою, Любовь будет открываться и светить людям.


Стихи из сборников: «Мужской разговор» (Л., 1984); «С высоты горизонта» (СПб.,
2002); «Двадцать пятый час» (СПб., 2005); «Воскресшим и живым» (СПб., 2009); «Кто
рискнет сложить о нас легенду» (СПб., 2012).

 Владимир Хохлев

x

Иллюстрация к: Любовь познавший