ДЕТИ ЯНУСА книга вторая часть одиннадцатая

«ДЕТИ ЯНУСА»
(книга вторая, часть одиннадцатая)



В назначенный срок не было ни Асламбека, ни денег. Мауро едет к 
Большому Чечену, у которого, отдавая машину, фактически выцаганил 
гарантии за Асламбека “.  «Если бы он не прогарантировал, - рассуждает он 
вслух,- я бы конечно машину не отдал. А так он человек серьезный, ответственный…миллионные  сделки прокручивал…” Бедняга 
не подозревал, что регулярность кавказского бизнеса, в связи с 
национальным своеобразием бизнесменов, вполне отражает народная 
поговорка “то густо, то пусто”. У Большого Чечена тогда как раз было 
пусто. Из обрывков разговоров в приемной, я понял, что в финансовых неудачах нашего друга сейчас виноват человек со странным отчеством «Горгонович».
В кабинете сидят посетители: таджик и два армянина. Решают, где достать деньги на «растаможку» грузовика с сахаром. Сидят, видно, уже давно: в комнате стоят клубы дыма, разговор скачет с темы на тему.
- Гаишник сегодня остановил,- говорит молодой армянин.- Я туда-сюда, он ни в какую… На стоянку, говорит, машину …  А там платить надо… 200 тысяч в день…- И задумчиво: -  Деньги нужны… Где их взять?
Таджик  качает головой.
-Первый мент, - продолжает армянин,- с которым я не могу  найти общий язык…
-Как это “найти общий язык”?- спрашивает Большой Чечен..
- Это  фразеологизм,- объясняю я,- а значение его: договориться..
Таджик качает головой .
- Эх-, говорит второй армянин,- был бы Алик-джан, он бы дал. Валик-джан, Алик-джан помнишь? Ну ты тогда 40 тысяча взял - я отдал, помнишь? Ну так это он! Щас - в больнице…
Таджик качает головой.  
Поэтому, ссылаясь на необходимость срочно заплатить за квартиру, Мауро удалось выклянчить  у Большого Чечена всего лишь 600 долларов и обещание разобраться с вопросом в ближайшее время.

Но Мауро особо не унывал: Женя выделил нам  в деле долю в 25% и 
будущее уже виделось итальянцу совсем безоблачным. Распаленный 
радужными картинами грядущей сладкой жизни, он  решил предложить 
новому компаньону поучаствовать  еще в одном направлении коммерции, а заодно и реализовать свою давнишнюю мечту: “поторговать в России керамической плиткой и сантехникой.” Его не останавливало то, что вся Россия завалена этой продукцией: родившийся во всемирном центре производства керамики - Сассуоло, Мауро  был уверен, что дело найдется для всех. ”Главное,- говорил он,- все правильно организовать.” И свою уверенность аргументировал полушутливым высказыванием нашего общего знакомого коммерсанта Джулио: “В Москве магазины сантехники можно открывать на каждом углу, потому что русская чугунная ванна - это драма”.

Женя воспринял идею вяло, но Мауро все же удалось затащить его на проходившую тогда в «Международном Центре Торговли» выставку “Керамика”.

Сегодня Мауро не узнаваем. Сегодня джинсам и свитеру сказано “нет.” Сегодня,  выбрасывая в стороны ноги в рыжих ботинках, по  итальянскому выставочному павильону шествует человек, облаченный в серые штаны из крупного вельвета и цвета морской волны бархатный пиджак, меж бортов которого на фоне розовой рубашки мощным бутоном георгина сидит узел бордового галстука. 

Ряды стендов. Выставочная суета. Аромат кофе вперемежку с запахом 
свежевыкрашенных стен. Рукопожатия. И  повсюду вспархивает “чао!” – это легкое  слово, которое, благодаря своей краткости, благозвучности и соответствия нормам  фонетики многих языков, вошло в них наряду с такими итальянскими словами, как «спагетти» и «пицца», и стало таким образом  своего рода международным приветствием.  В Италии « чао» так часто не услышишь: для итальянцев это слово довольно-таки фамильярно и  предполагает определенную доверительность  между приветствующими им друг к друга людьми. Обычно вместо него  итальянцы  употребляют « Salve» , которое можно перевести как «салют». « Salve» - это  ни  чем  не определенное и ни к чему не обязывающее сотрясание воздуха.  «Им, - поясняет исследователь вопроса Стефано Бартеццаги,-  тому, к кому оно обращено, как бы говорится: когда– то мы были с тобой на «ты», или могли бы быть, словом, не помню, тебе решать, сам же ты наверно понял, что ты интересуешь меня мало. 
«Чао» же означает: хоть мы и обращаемся друг к другу на «Вы», мы оба прекрасно знаем, что между нами секретов нет» . 
Демократичность ставшего сегодня легким международным приветствием  слова  « чао» идет вразрез с его этимологией: слово восходит к позднелатинскому слову « Sclavus», имеющему значение «раб», которое одновременно было  и исполненной  подобострастия  приветственной формулой « ваш раб» или, говоря мягче, «ваш покорный слуга». От  «Sclavus» образовалось венецианское “s`ciavo”, превратившееся в итальянском в « ciao».  
Особенно странно воспринимается  «чао», беззаботно слетая с уст русских: породившее его слово « sclavus» - это фoнетический  вариант   латинского «slavus», первоначально означавшего «славянин», и  появилось оно в обиходе накануне второго тысячелетия – в период, когда, после успешных войн императора Оттона Великого и его приемников против славян, стала  процветать торговля пленниками  славянского происхождения, - объединив таким образом в своем значении указание на принадлежность  к группе славянских народов и представления об единственном  праве этих народов – праве на унизительное социальное положение – рабство; позднее словом «sclavus»  латынь стала описывать любого человека, независимо от его национальной принадлежности, который находится в полной власти другого, и в романских и германских языках легло в основу слов, отражающих понятие  «раб»; так что, произнося перед итальянцем «чао», русский не только признается, что он его раб, а,  если угодно, как бы стряхивает пыль истории и самоуничижающе уточняет: ваш славянский раб. “Мы импортировали рабов, - заметил по этому поводу Стефано Бартеццаги, - а экспортировали слова”.

• Оу !- неожиданно вскрикивает Мауро - и его напускная степенность мигом исчезает.- Вот эту фирму я знаю!
Мы подходим к стенду и, скороговоркой представившись, Мауро заводит 
разговор со стендистом:
• Вы все там же находитесь?
• Да. А что?
• Это я с братьями вам котлован под цех  рыл.
• Ну тогда отец всем заправлял.
• Сальваторе. Верно?
• Да!-  Стендист улыбнулся. - А я его сын, Джакомо.
• Очень приятно. Курти Мауро.
Далее следует часовой диалог на тему” Реджо Эмилия и ее окресности - 
лучшее место на Земле”, завершающийся вручением Мауро каталогов 
фирмы и обоюдным выражением надежды на плодотворное сотрудничество. 
С меньшими временными потерями тема развивается еще на нескольких стендах и в конце концов мы направляемся к выходу, нагруженные не только рекламными проспектами, но и образцами плитки.
- Найдем склад,- торжествует Мауро,- со временем будут давать товар на 
реализацию - и все пойдет! Для начала деньжат-то нужно - пустяк. 
Женю оморочное состояние Мауро не пронимает, и он устало   роняет:
- Посмотрим…
Но Мауро пропускает ответ мимо ушей и предлагает сделать еще один 
кружок по итальянскому павильону.
- Зачем?- спрашиваю я.- Что, еще хочешь херни разной набрать?
- Да нет! Здесь Марина где-то работает. Она же на всех выставках 
переводит. Только подходить не будем. Посмотрим - и все. 
• А как у тебя с ней ?
• Богатым буду - все будет нормально. А пока она с каким-то канадцем. 
Патрик его зовут. Он инспектирует московские пиццерии и дансинги, которые они здесь понаоткрывали. Видел я его: харек такой в  замусоленных джинсах. Хиппи прикидывается.   А она говорит: богатый. - И он заканчивает свое повествование забавным междометием, которым итальянцы выражают неуверенность: 
• Бо?
• Словом, девушка в творческом поиске,- говорю я.
• Каком еще поиске? - удивляется Мауро.
• Ищет мужика с трехмерным “ch”. Как сказала ваша Марта 
Мардзотто, для бабы идеален тот, кто сам по себе - chic, вызывает у нее 
choc и имеет cheques.
• Хер знает, чего им надо,- говорит Мауро, поправляя узел галстука.
Марина действительно работает на одном из стендов. Мауро  сразу же   
устремляется к ней. Судя по тому как девушка отстраняется от надвигающегося друга, встреча ей нежелательна. Но я уже не слежу за 
происходящим: мое внимание приковывает двигающаяся по залу толстая 
индуска, замотанная в сари.
• Эй!- кричит ей вслед поддатый парень, нагружающийся водкой в баре.
Индуска оборачивается. По ее лицу видно, что она явно ждет, что за 
окриком последует комплимент. Но парень разбивает ее надежды: имитируя эхо, он заканчивает свою мысль раскатистым: «Чу-че-ло-о-о-о!» 

В стране с ограниченными для ее граждан возможностями иметь под рукой знакомого иностранца - очень удобно: при определенных условиях он в любое время может без хлопот выехать за границу и выполнить там поручение.  Удобным оказывается для одного его русского знакомого  и Мауро: он  просит слетать итальянца на родину и привезти оттуда крайне необходимый ему на грядущем “солидном торжестве” предмет - заказанную им во время недавнего пребывания на Апеннинах вставную челюсть.   Условия определенны: услуга не безвозмездна - и Мауро с радостью берется за дело. Через три дня он возвращается и живо рапортует:
• В самолете познакомился с бабой, Ариной зовут. Чего-то по туризму 
делает. Сама из Пальчика, но живет в Москве…
• Из Нальчика, Мауро…
• Может быть! Да …еще фургон -“фиат” - по случаю у монашек прикупил 
за 300 долларов. Будет на чем ребят возить, да и чтоб к родственникам 
лишний раз не обращаться… Зверь машина!  Сейчас она в мастерской, но к нашему приезду будет готова.

За заказом Мауро, Женя и Денис  улетают без меня. Я должен присоединиться к ним через три дня. Чтобы не гонять их по стране, лечу 
через Франкфурт в Болонью - ближайший к Римини аэропорт, в который 
из Москвы можно прилететь в любой день недели.
Передо мной сидят два итальянца. Судя по всему- торгаши. Идет унылая 
беседа.
• Да, русские изменились,- говорит один из них.
• Просто стали многое понимать,- продолжает второй.
• А раньше как здорово было: приезжает их делегация, называешь им 
цену - и они, не торгуясь, платят.
• Нашел что вспомнить! Тогда была Советская власть, они были горды и 
    платили за идею. Сколько фирм на их гордости поднялось!
- Да... А сейчас - сплошное надувательство...

Действительно, сегодня несть числа  обманутым иностранцам, надеявшимся выстроить свое финансовое   благополучие в  совместных предприятиях с русскими; сколько иноземных предпринимателей обивает пороги арбитражных судов, стараясь получить компенсацию за товар, отпущенный под честное слово “симпатичным господам из России”...  С исчезновением коварной идеи, когда позабылись страницы школьных учебников, где о нас говорилось  как о самом добром народе в мире, и когда, выйдя из загона, в России во всю ширь загулял не менее коварный национальный характер, мы с ужасом узнаем о себе то, что другим было известно уже давно.
“ Северные народы,- писал в XVI веке папский посол в Московии Антонио Поссевино, - чем менее одаренными умственно чувствуют себя, тем более  бывают подозрительными. Поэтому, чего не могут достичь уменьем и рассудком, того стараются достичь хитростью и силою, а москвитяне  также прилежанием”.
 “ Хотя москвитяне и не имеют познаний в свободных искусствах и благородных науках и едва умеют писать,- излагал в XVII веке в своей записке префекту Пропаганды, кардиналу Антонио Барберини серб Юрий Крижанич,- как Поссевин говорит : “ все они удивительно невежественны во внутренних науках”, тем не менее из всех северных народов они отличаются сметливостью, двуличностью и надувательством; за таковых их всегда выдавали поляки, их соревнователи, и таковыми же описывает их Олай Магнус,  который говорит, что едва ли есть что-либо такое, что не подверглось бы обману ( искажению) со стороны этого московского народа, который, подобно грекам, очень хитер и изменчив на слова.
Происходит же это частию от общения с греками, частию же от занятия торговлей, к которой они прилежны более кого-либо, и, может быть не столько по природному расположению, сколько чтобы найти род жизни более свободной от знати и ленников князя.
Что касается страстей их, то Герберштейн говорит: “... Далее при заключении сделки, если что случайно скажешь или неосторожно пропустишь, они тщательно помнят и требуют исполнения; а сами, если что пропустят, то никак не исполняют. Так же, как скоро они начинают клясться и божиться, знай, что тут есть обман, ибо клянутся с тем, чтоб обмануть и обойти”.
“Так как Москвитяне лишены всяких хороших правил,- отмечал  в XVIII веке в своем дневнике  секретарь Императорского посольства в Московии  Иохан Георг Корб- то, по их мнению, обман служит доказательством большого ума. Лжи, обнаруженного плутовства, они вовсе не стыдятся. До такой степени чужды этой стране семена истинной добродетели, что самый даже порок славится у них, как достоинство. Но не думайте, однако же, что я желаю внушить вам то убеждение, что все жители этого Царства, по их невежеству и гордыне, имеют такое понятие о добродетели. Между толиким количеством негодной травы растут также и полезные растения, и между этим излишеством вонючего луку, алеют розы с прекрасным запахом: в этих людях процветают тем большие добродетели, чем труд их развития был тяжелее. Но мало таких, которых или праведный полюбил Зевс, или вознесла блестящая добродетель в эфирные области, где эти редкие светила кроются пред взглядом прочих, коснеющих в невежестве и пороках. Прочие необразованы,  слабы и тупы умом; они иногда, разинув рот и вытаращив глаза, с таким любопытством глядят на иностранцев, что даже себя не помнят от удивления. 
 В Московии некрещеные Евреи жить не могут, потому, как говорят москвитяне, что было бы странно, если бы от них, Москвитян, Религией отличались те, в нравах и поведении которых оказываются не менее замечательная хитрость и способность к обману”.

Франкфурт. Пересадка.
Каждая страна  имеет свой запах. При всей моей любви к Германии не могу не отметить,  что, едва ступаешь на ее землю, как  в нос сразу же “бьет дезинфекцией”. Воздух здесь пропитан нескрываемым желанием добиться чистоты резко пахнущими средствами.  Наверно, это запах пресловутого опрятненького   “орднунга”. В нем есть что-то от концлагерей и стукачества, на котором этот “орднунг” держится. Жизненность немецкого девиза “порядок превыше всего” я ощутил несколько лет тому назад, когда проезжал по центральным улицам Берлина на машине с треснутым лобовым стеклом. Поскольку  по немецким законам движение с  поврежденными стеклами запрещено, все кто замечал нарушение, хватались за мобильные телефоны и звонили в полицию. Избежать объяснений со стражами порядка мне удалось лишь потому, что я успел поставить машину на паркинг и уже со стороны наблюдал, как вокруг нее суетились бравые парни в униформе. Но сделать они ничего не могли: транспортное средство не двигалось - “орднунг” был соблюден. Вообще, закладывание в Германии действие настолько само собой разумеющееся, что здесь  традиционно проведение конкурсов на лучший донос года. Следуя словообразованию Достоевского,  можно сказать, что в немцах   “самость” личности безропотно  подчиняется “ всемости” общества.  Германия   издревле живет по принципу “ правды единой для всех”. Принципу столь же конкретному, как и язык на котором он  был выражен. Национальное немецкое отношение к понятию  “правды” прекрасно отражено в трудах великого философа Иммануила Канта.  Для кенигсбергского мыслителя понимание правды - это проблема  анализа не внутреннего мира говорящего (его установок, целей, знаний, ценностных ориентаций), а способа соотнесения любого правдивого высказывания с обязательным для каждого человека долгом, с априорными моральными нормами. “ Кант,- пишет российский психолог В.В. Знаков,- ищет прежде всего мотивационную сторону высказывания: что побуждает человека говорить правду. И он находит этот источник не в конкретном субъекте, а в априорных нормах нравственности, долге. Хотя такие нормы и называются моральными, по существу они имеют правовой характер. Канта интересует только одно: говорит человек правду, повинуясь исключительно долгу ( и тогда и только тогда он поступает нравственно) или руководствуется иными мотивами. В последнем случае, как бы ни были  благородны мотивы субъекта, его поведение не соответствует критериям нравственности.
Допустим, врач пожалеет безнадежно больного, постоянно думающего о том, чтобы его невыносимые страдания как можно скорее закончились. Доктор скажет больному правду: ему недолго осталось мучиться. По Канту, такой поступок не имеет ничего общего с правдивостью как чертой характера подлинно честного человека. Ведь поступок врача был продиктован не долгом, а состраданием, т.е. одной из человеческих “слабостей”. 
В кантовском понятии долга в концентрированном виде выражена идея необходимости ориентации каждого члена общества на нравственно общее ( способность человека предъявлять к себе и другим одинаковые моральные требования), то есть на то, что принципиально отлично от “материи желания.”” Эта черта характера германцев крайне отличает их от русских, склонных подменять ориентацию на должную общую норму жалостью, что в прошлом наглядно отражала типично российские картина шествующих через города и селения колонн кандальных воров, грабителей, насильников и убийц, которым жители бросают еду и одежду, напоминая  в то же время и известное утверждение: «Какой русский не хочет быть разбойником?!»  По Канту же,  “нравственная свобода личности состоит в осознании и выполнении долга”. “ Правдивость в высказываниях,- писал он в статье “О мнимом праве лгать из любви к человеку”,-  которых нельзя избежать, есть формальный долг человека в отношении к каждому человеку, хотя бы и могли возникнуть от нее вредные последствия для него и для других”.
“ Этот долг,- отмечает величайший русский мыслитель Н.О. Лосский,- Кант обосновывает указанием на то, что ложь подрывает доверие к высказываниям, а, следовательно, и ко всем правилам, основанным на договоре.  Таким образом, по мнению Канта, даже и в том случае, когда убийца спрашивает, в нашем ли доме друг наш, которого он хочет убить, мы обязаны сказать правду”.
   
Попадая в Италию, большинство немцев поначалу пытается и там обнаружить всеорганизующий по их мнению орднунг и законосообразность . Не избежал в свое время этого искушения и великий Гете. Вдохновленный работами своего соотечественника - основоположника истории искусств  Иоханна Винкельманна, с легкой руки которого Италия предстала пред миром как некий педагогический музей, ко времени  поездки на Апеннины поэт был убежден, что и в искусстве, и в жизни все является результатом дисциплины и порядка  и  демонстрирует умение человека  избегать неясности и излишества, его способность подавлять ураган страстей и хаоса. Все должно иметь форму и закон. Gestalt (форма) и Gesetz (закон) владычествуют над природой. Gesetzlichkeit, то есть законность, законосообразность царит во всем как верховное божество. Любая неупорядоченность, будь она порождена Микеланджело, Шекспиром или даже самим Господом Богом,  достойна осуждения.  В прославленной искусствами Италии,  представлялось  Гете, во всем должна быть  Фидиева гармония, сдержанность и определенность. «Но какова же на самом деле эта Италия?»- вопрос стал одолевать поэта уже в первые дни пребывания в стране. Ответа, вписывающегося в его представления, он не находил.  В начале своей поездки Гете спросил у хозяина локанды в Торболе, где находится в его заведении туалет, или “cabinet d`aisance”. Гостинщик махнул рукой в сторону двора.
- А где именно во дворе? - настаивал со свойственной ему пунктуальностью немец.
-   Да везде! Где угодно! 
Нет, определенно, никакой Gesetzlichkeit в этом не присутствовал и уж никак нельзя было расценить это как пример подавления человеком природного беспорядка... 
По-немецки конкретная - не позволяющая никаких допусков и компромиссов -  законосообразность  – понятие не из итальянской жизни. Пару веков спустя, недалеко от того места, где  Гете был взмахом руки отправлен «до ветру», русский поэт Максимилиан Волошин прочел на деревянном мостике следующее – проникнутое определенной иронией - объявление: «Городской муниципалитет убедительно просит граждан не употреблять на дрова различные части этого моста, преимущественно же перила, так как в этом случае проходящие дети могут упасть в воду» .      
Никакой аффектации. Все непринужденно. Сообразно человеку. В меру человека.

В Болонье через стекло пограничной стойки вижу модельно подстриженные головы своих друзей.

• Где это вас так?
Я нашел здесь одного парикмахера, -восторженно заявляет Мауро, - 
удивительный человек!  Зайдем, тебе тоже надо постричься. Сам 
увидишь. Может быть, чего-нибудь сварим с ним. Он салончик не прочь 
какой-нибудь в Москве открыть.
• Ну понятно . 

Мауро издали кивает на фургон и, явно ожидая одобрения,  спрашивает:
• Хороший, а? Только покрасить осталось.

“Хороший” оказывается припертым малолитражкой, и мы вчетвером 
сдвигаем ее на середину дороги. Мауро садиться за руль и выезжает.
- Залезайте? - зовет он нас.
• А машину на место поставить?
• Не надо, не надо! Не трогайте! Пусть так стоит! Вот хозяин, 
   долбаеб, удивится, когда придет!
Я отодвигаю дверь и залезаю внутрь.

• На нем монашки свечи возили,- продолжает Мауро разворачивать 

curriculum  vitae автомобиля.
Усаживаясь, в темноте,   натыкаюсь на торчащую из сиденья 
ружину. Примерно в таком же состояние и остальные пассажирские 
места.
• В нем не монашки свечи   возили,- говорю я, - а цыгане - пьяного медведя.
• Это – ерунда ! Подыщем что-нибудь на свалке - и поменяем! А пока кинь 
    чего -нибудь под жопу.

На следующий день Женя принимает заказ на складе “Помпили”. Пока он 
вскрывает коробки и рассматривает башмаки, менеджер гримасничает, стараясь мне дать понять, что  я должен  зайти в бухгалтерию. Его гримасы не случайны. Одно из правил коммерции гласит: при работе с посредниками в присутствии клиентов, не знающих языка, на котором идет разговор, никогда не употреблять слова, входящие в международную лексику: ведь услышав знакомое слово и не понимая его контекста, клиент может пуститься в домыслы - и фигура посредника  омрачиться тенью подозрения.   При вербальном объяснении  в данной ситуации менеджер  не смог бы обойтись без слова “фактура”, означающего во многих языках  “счет”, а в языке итальянском имеющего к тому же еще одно значение: “колдовство”, “чародейство”, “козни”. 
Улучаю момент - и покидаю склад. В бухгалтерии на своем именном бланке выставляю фирме счет за посреднические услуги - и мне вручают чек.  
Мауро стоит в проеме складской двери. Уже глядя на него со спины, напоминающей в этот момент своей напряженностью хребтину 
потревоженного льва, становится ясно, что до моего возвращения он 
костьми ляжет, но со склада никого не выпустит. Коробки уже закрыты. Держа под мышкой фарфоровый символ “Помпили” - торчащие из ванной женские ноги -, Женя потрясает перед менеджером оттопыренным большим пальцем и  одобрительно произносит:
• О`кей!
• Я рад,- говорит менеджер.- Завтра доставим товар на карго-терминал 
аэропорта Римини. До встречи.
Превратить чек в  деньги становится проблемой: Женя и Денис, словно 
почуяв что-то, неотступно следуют за мной, попытка оставить их на несколько минут в баре под каким-то вроде бы благовидным предлогом 
не удалась- и зайти в банк возможности нет.  Но я упорствую, помня 
непреложное правило: чек без разговоров принимают в тех местах, где 
знают того, кто его выписал или же того, кто его подает к оплате.  И мы  
внешне бесцельно продолжаем слоняться по улицам Чивитановы.
- Ладно, оставь,- в конце концов смиряется Мауро,- завтра поменяем в 
Римини.

Над парикмахерским  салоном, куда меня ведет Мауро, - вывеска: “ Мимо
Дзаффиро. Прически мужские и женские” .Для меня до сих пор остается 
загадкой :является ли слово “дзаффиро”, означающее “сапфир”, фамилией парикмахера или же это его артистический псевдоним. Как бы то ни было, через пять минут после знакомства с Мимо я уже сижу с мокрой головой в единственном кресле заведения и звучит сакраментальный вопрос:
• Как будем  делать?
• Так же: как у варвара. Немного снимем. Длинна - та же.
• А это не чресчур?
• Профессия позволяет.
• Извините, а кто вы?
• Журналист, этнолог.
• Сегодня для людей творческих профессий времена непростые.
• Почему?
• Потому что невежество стало альтернативой интеллигентности. А оно, 
как известно, дается даром. Люди теперь хотят жить не напрягаясь. Сегодня синьор не тот, у кого чистые ботинки, а тот – у кого в кармане деньги .Все в связи с этим стало иным. Компании разваливаются, встречи друзей -формальны. Шутки - плоски и механичны. Раньше перед артистами раскланивались, отдавая дань их страданию до успеха. А сегодня, да 
хоть кто перед тобой, хоть трижды лауреат - пройдут мимо, как будто 
это никто. Сегодня поэзия и творчество переместились в маленькие 
ремесленные мастерские, в парикмахерские - оттуда теперь людям 
объясняют, как сделать жизнь лучше. Вы любите стихи ?
• Мне кажется, что поэтика это некий элемент космического, 
присутствующий в каждом человеке. Это своего рода тоска по истинно 
родному дому.   В стихах человек будто становится незащищенным ребенком, обращающимся к тому, кто послал его на эту Землю. Мне думается, что когда будут открыты другие разумные планеты, поэзия потеряет свое значение. Ведь стихи хороши тем, что они  как бы 
устремлены в космос, в неизвестное. 
- Интересно… Знаете, я тоже по ночам пишу стихи. Хотите посмотреть?
• Конечно.
Мимо отходит от кресла и в зеркале появляется отражение висящих на 
противоположенной стене дипломов, выданных ему за победы в конкурсах парикмахеров. 
- Ты понял?- восклицает Мауро, перехватив мой взгляд.- Он и с Франко 
Баталья работал, моделей Ферре и Версаче к показам чесал. 
Правда, Мимо?
- Правда-правда! - слегка смущаясь, подтверждает парикмахер, и обращаясь ко мне: - А что, действительно, Мауро говорит, в Москве салон можно открыть?
• А что там открывать?!- отвечает за меня Мауро.- Прическа “made in 
Italy”- вне конкуренции. Но, если без шуток, мы сначала все узнаем. А в 
принципе можно.
Мимо протягивает мне папку со стихами и снова берется за ножницы.
“Непонятый человек”, “Зима”, “Осень”…- в папке 140 стихотворений.Все 
они отдают тоскливостью пляжей после курортного сезона. И 
действительно Мимо говорит:
• Непросто быть веселым, когда внутри ты грустен. Ну а в целом как?
• По-моему, неплохо. Во всяком случае, чувствуется искренность.
• Может быть, переведете на русский - и издадим в России?
• У него сейчас времени не будет,- вступает в разговор Мауро. -Торговля 
большого объема грядет.
• Ну вот и все.- Мимо обмахивает меня парикмахерской кистью. - Что 
скажете?
• Замечательно! Главное - никакой прилизанности! Спасибо.
Уже на выходе Мимо останавливает нас:
• Постойте! Совсем забыл! Завтра я открываю сезон в одном дансинге. Вот вам контрамарки - приходите!  Будет весело. 

По идущей вдоль набережной улице бредем в гостиницу. Пенящаяся  струя небольшого фонтанчика напоминает своими бегущими очертаниями женскую фигуру. Возможно, увидев однажды нечто подобное, древние и назвали Афродиту пенорожденной.  На алюминиевом каркасе, смахивающем на скелет из палеонтологического музея, в легких порывах морского ветра уныло покачиваются вывешенные на обозрение прохожих  женские сумки с надписью “ Italy”,- такие  следующей зимой  в промерзших подмосковных автобусах, сохраняя на лицах невозмутимость Марфы Посадницы, будут заботливо протирать, стараясь устранить появившиеся трещины,  возвращающиеся с работы дамочки  с густо накрашенными яркой помадой губами и массивными серебряными сережками, ниспадающими из-под каракулевых беретов  на  воротники синтетических шуб.  Действительность преследует тоскливостью из стихотворений парикмахера: в ожидании лета пустые витрины многих баров и магазинов  грустно смотрят   из-за металлических намордников или деревянных перекрестий, в темноте лишь изредка раздаются всплески смеха…  Во время  тихого унылого межсезонья  провинцию согревает мысль о том, что где-то в больших городах жизнь бурлит по-сказочному красиво.  Наверно, в такие же “несезонные” вечера родившемуся в Римини Федерико Феллини и пригрезилась “сладкая жизнь” - “дольче вита” великого Рима, которую  (хотя честь изобретения словосочетания принадлежит не ему, а Талейрану, обозначавшему так прелесть существования при  “старом режиме”),  увековечив в одноименном фильме, он сделал синонимом  беззаботной благости  итальянского бытия. Вспоминаются слова американского режиссера   Orson Welles: “Феллини по сути остается  парнем, выросшим в небольшом городе, и по-настоящему он так никогда и не добрался до Рима. Он продолжает видеть его в своих  мечтах. И мы все должны быть ему признательны за эти мечтания. До сих пор он как бы смотрит на город через решетку ворот. Сила “ Сладкой жизни” в ее провинциальной наивности. Настолько она надумана”.       

В гостиничном баре вечером  как всегда шумно и пьяно. Какая-то далеко 
не юная шоп-туристка просит своего гида,чтобы на следующий день ее 
отвезли на фирму “Трэди”.
-Я эту фирму хорошо знаю,- говорит она,- дорого сделано, но дешево стоит.
Две девчонки хотят что-то заказать, но языка не знают и решают, как 
же им выйти из положения:
- Да чего ты!- говорит одна из них.- Объясним ему на пальцах.
• Да пошел он на ***!- отвечает вторая.- Объяснять ему еще чего-то!
Если бы в подобной ситуации оказались, например, в Америке два 
итальянца, все обернулось бы  шуткой. И они еще посмеялись бы над 
американцами: “Да скажи ему:Ес!Ес!О`кей!- подначивал бы один из них 
своего приятеля.” Наших же унаследованная от былых времен скованность и смущенность заставляет прятаться в скорлупу мата. Девчонки, потоптавшись еще немного около стойки, так ни с чем из 
бара и уходят. 

Мауро за три дня  успел сдружиться с барменом и сейчас они уже болтают 
как закадычные друзья.
• Видишь,- скривив губы, бармен кивком головы показывает на худого 
русского парня, лениво полакивающего из банки  пиво.- Он у нас уже 
дней десять. Я его прозвал “Одинокое сверло”: всех баб здесь 
перепорол. И знаешь, что делает? В нашей гостинице их отлавливает, а 
трахать уводит в соседнюю. Странный!
В баре появляется девица, увидев которую, я не смог удержаться и громко выпалил: “Мать твою! Вот это “Оранжевая я”!” Девица словно сбежала из известной песенки про оранжевый мир: на ней - оранжевые туфли, оранжевые чулки, оранжевая блузка, оранжевый костюм и оранжевая шляпа, из- под которой спускается коса с оранжевым бантом. Мауро пучеглазо уставился на оранжевое явление.
• А ты что ее раньше не видел?- невозмутимо спрашивает его бармен.
• Н-е-е-т!
• Русская. Носит только оранжевые вещи.
“Одинокое сверло” отставляет пивную  банку и неторопливо направляется к “Оранжевой Я”.
• Быть может, - комментирую я,- получится “Оранжевое О”.
К стойке, гордо неся сытый живот, подходит седой тип лет пятидесяти с 
маслянистыми глазами.
• Кофе!- бросает он бармену, не вынимая рук из карманов брюк.
• Сию минуту синьор.
“ “Спасибо” и “пожалуйста” в Италии слышишь на каждом шагу,- замечает  английский писатель Мартин Солли,- однако ничуть не зазорно, войдя в бар, громким голосом приказать: “ Кофе!”. Коль скоро ты платишь за услуги, чрезмерная вежливость считается неуместной и даже обидной”.  Мы здесь, чтобы обслуживать людей,- порой  можно услышать в Италии от барменов и официантов. И по традиции благодарит здесь тот, кто обслуживает. Поэтому,  если  перед уходом  из бара вы говорите “ спасибо”, то  в ответ неминуемо услышите  “ пожалуйста”,   звучащее с интонациями счастливого удивления: мол, вот уж не ожидали… Такой же модуляцией голоса обычно оформляют реакцию на какой-нибудь умиляющий поступок ребенка…
“ В Англии ,- пишет итальянский журналист Беппе Северньини,- вас бомбят словом “спасибо” денно и нощно. Но в Америке я понял, что англичане в этом отношении дилетанты. В Америке тебя благодарят практически за все, даже за то, что ты был невежлив: спасибо за откровенность, сэр. Все это здесь усложняет нам, итальянцам, жизнь. И не потому, что американская вежливость поддельна, это было бы вполне нормально. Драма в другом: эта вежливость часто наивна”.
 «Хуже всего то,- писал Стендаль,- что весьма немногие итальянцы хорошо знают французский язык или же хотя бы понимают наши повадки; поэтому малейшая формула вежливости, без которой мы не можем обходиться и которая в конце концов ничего не означает, кажется им французской напыщенностью и раздражает их. В таком случае итальянец, может быть, боящийся вызвать презрение к себе за неспособность платить той же монетой, через силу улыбнется вам, но никогда с вами не заговорит » .   
Слово “ извините” тоже не треплется итальянцами понапрасну. Если, например, итальянец спешит и продирается сквозь толпу, свое движение, в отличие от американцев, англичан и французов, которые в подобной ситуации на каждом шагу говорили бы “извините”,   он будет сопровождать  исключительно  словами  “позвольте” и “разрешите”.  Действительно, за что в таком случае просить прощение - за сам факт отягощенного проблемами существования на земле? Для такого древнего народа, как итальянцы, это было бы слишком…

 «…вежливость, заставляющая отдавать предпочтение другим, - отмечал в Италии тот же Стендаль, - считается здесь слабостью: судите же, как смотрят на нее в кафе, в театрах, в общественных местах! Иностранец вынужден перевоспитывать себя, он все время бывает слишком вежливым…»
Единственным местом Италии, где с вежливостью переборщить, пожалуй, нельзя,  это Неаполь, странный город, стоящий на границе между латинским и греческим миром, границе между миром практицизма и миром мудрости, - город, в котором все впитанное им с обеих сторон становится  безмерным . « Моего друга,- пишет журналист Луиджи Бардзини,- поприветствовали в Неаполе( столице гиперболы) простыми и  обычными в тех местах словами вежливости: «Синьор, считайте меня последней пуговицей на ливрее вашего последнего лакея». Что можно придумать еще более элегантного? Мой друг, не будучи неаполитанцем, был удивлен и не знал, что ответить. Он пробормотал что-то несвязное. Правильным же было бы, естественно, сказать:« Синьор, последняя пуговица на ливрее моего последнего лакея сделана из диамантов» .
Окинув взглядом помещение бара,  заказавший кофе пузан, словно обращаясь ко всем присутствующим, резюмирует:
• Хороших баб нет.
• Ну уж в любом случае, - вступается Мауро,- даже эти лучше итальянок.
• Вы просто, дорогой, настоящих русских не видели,- возражает пузан.
Мауро с усмешкой смотрит на меня - мол, сейчас он у меня узнает,- и 
размеренно произносит:
• Я вообще-то живу в центре Москвы.
Но пузана это ничуть не смутило:
• А я с места не трогаюсь, они сами ко мне ездят.
• То есть?
• Джино, - представляется пузан.- Я уже три года занимаюсь шоп-турами.
• Да?- в голосе Мауро чувствуется заинтересованность.
• Да. И уж столько их повидал! Ездят-то одни бабы.
• Хлопотное дело, наверно?
• Если все правильно поставлено - никаких хлопот.
• Интересно,- тянет Мауро. - А я вот со своим русским другом работаю.- Он 
кивком знакомит меня с Джино.
• Если будут клиенты, присылайте. Ваши проценты будут учтены.И самим 
вам возиться не придется. У нас в арсенале более 600 фирм по всем 
отраслям.
Мы обмениваемся визитками.
• И, между прочим,- продолжает Джино, - мы за клиентов даже сами  
гостиницу оплачиваем.
• А если ничего не покупают?- спрашивает Мауро.
• Ну это другая песня! Паспорта-то их до последнего остаются у меня. Не 
купили - платите за проживание сами. Нет? Хорошо! Заявлю в полицию, что приехали сюда заниматься проституцией.
• Лихо!
• Этим же можно припугнуть, если  начинают фордыбачиться, - Джино 
сально улыбается,- и отклоняют  комплексное приглашение на ужин с 
завтраком.

Рано утром жду Мауро на пляже, чтобы вместе с ним попытаться обменять 
чек в одном из городских банков. Ласково светит солнце. Прослушивая песок металлоискателями, бродят “beachcomber” - искатели  “пляжного золота” и  порой выбрасываемых морем древних металлических предметов и монет. На вышке спасателей, устремив взор в сторону моря  и всем своим видом выказывая, что он здесь, чтобы насладиться природой Адриатики, стоит русский мужик, наш сосед по гостинице. В руке гамбургер, на плечах фракоподобный черный пиджак, на ногах черные ботинки, около них - бутылка водки.    По кромке воды эффектно 
движутся бегуны. Кроме профессиональных спортсменов, в Италии мало 
кто по-настоящему увлечен спортом. Забота о физической форме, 
следование апостольской формуле  « тела ваши суть храм живущего в вас 
Святого Духа …»,  с которой начинается христианское благочестие , не 
является особенностью  итальянской жизни. И утренняя  пробежка - это 
скорее демонстрация шикарного спортивного костюма. Так же как и на 
Рождество в церкви, здесь главное явить себя, главное – наряд. “В
Италии,- пишет английский писатель Мартин Солли,- важно хорошо 
смотреться в своей роли. Нигде эта черта итальянцев не проявляется так 
отчетливо, как в спорте. Не суть, умеешь ли ты плавать, но для подводного плавания ты должен быть одет как положено, иметь соответствующее оборудование - словом, выглядеть как настоящий ныряльщик. Вот почему так важно быть в курсе последней моды, ведь мода сделает твое исполнение более убедительным. У многих итальянцев чердаки забиты спортивной одеждой и аксессуарами, на которые 
истрачена уйма денег, но теперь все это заброшено, поскольку либо 
вышло из  моды, либо владелец увлекся чем-то другим.
Собственно спортом тоже зачастую занимаются напоказ. Когда вошли в моду облегающие лыжные  костюмы из лайкры, начался настоящий бум беговых лыж. Теплолюбивые итальянцы одержимо катались, невзирая на холод и физические перегрузки ( кто знает, может, оно и полезно для здоровья ?), чтобы потом эффектно появиться в баре”.
На пляжном парапете сидят два парня. Покуривают и оценивающе рассматривают бегунов.
• Да, и в этом году в костюмах практически ничего нового,- авторитетно заявляет один из них.
• Сначала мы цеплялись за стилистов, - говорит другой. - Потом стилисты стали цепляться за нас. А теперь мы все вместе - зацепились за хер…          
Появляется Мауро, и минут через пятнадцать сцена  около одного из окошек  городского отделения “Банка ди Рома”  нарушает  мерный ритм работы заведения: потрясая, вероятно, в качестве подтверждения своих слов, своей чековой книжкой (ни один чек из которой не мог бы быть принятым к оплате в связи с отсутствием на счету денег), Мауро  во всеуслышание вопит:
• Я честный гражданин Италии! Я исправно плачу налоги! И могу быть 
гарантом! Почему вы не принимаете у моего русского друга чек, выданный ему солидной фирмой за честный труд?!  
• Синьор!- как к душевнобольному, взывает к нему из-за стекла 
банковский служащий.- К чему эти слова?! Я вам уже объяснил: мы 
принимаем чеки только от наших клиентов.
• Вы обязаны принимать у всех!
• Ну не надо мне про обязанности!
• Так давайте звонить в Рим, в центральный офис.
• Синьор, если хотите позвонить, автомат за углом,  с правой стороны.
• Только купоны стричь умеете!
• Синьор, во избежание…
Мы выходим на улицу, где нас ждет такси, которое мы взяли, чтобы не 
акробатничать на фургоне на узких улицах центра.
• Куда подевалось галатео?! Уроды! - делает Мауро последний выплеск эмоций и переходит на спокойный тон:- Придется в Реджо Эмилию ехать. А ребятам, - сейчас они проснуться,- как объяснить?
• Скажешь, что тебе нужно домой заехать. Заодно они и город посмотрят.
• Нет! Я  придумал: Женя просил узнать, можно ли в Италии купить 
“Спирулину”, ну так вот Беневелли по ходу все и выяснит. Им полезно на     него посмотреть. Это придаст нам лоску: Беневелли - фигура!

Через пару часов мы вчетвером сидели в офисе кавалера. А еще через 
полчаса Женя знал о “Спирулине ”все, что можно знать вообще. 
Оказывается эти водоросли, очищающие организм и замедляющие его 
старение, естественным образом произрастают лишь в одном 
мексиканском озере.
• Все остальное,- говорит Беневелли,- выращено искусственно в Гонконге 
и целебными свойствами практически не обладает. Правда, настоящая 
стоит подороже.
• Нам бы что подешевле,- говорит Женя.- Главное чтоб вреда не было.
• Вот цены.- Беневелли протягивает ему пришедший по факсу прайс-
лист, и обращаясь ко мне:
• Там уже все учтено. Не волнуйся.
• В два раза дешевле чем у нас!- глядя на цифры, удивляется Женя.-
    Скоро в России такие вещи будут идти “на ура”. Интересно!
Он старательно укладывает листок в папку и, видимо, вдохновленный 
узнанным, как уроженец рудоносных краев Казахстана, заводит с 
Беневелли абстрактный разговор о возможностях продажи в Италии 
окатыша. Через некоторое время меня зовет в соседнюю комнату вернувшаяся из банка Мариза, которой Мауро сумел незаметно передать чек. Она вручает мне пухлый конверт с деньгами. Мы прощаемся с кавалером и отправляемся назад, в Римини.

Когда подъезжаем по автостраде к Модене, под днищем фургона 
раздается скрежет.
• Вот уроды-то! В какого мы превратились! Где наше галатео?! - негодует Мауро.- Все из окон выбрасывают! А скорость- то - посмотри.
На спидометре 140 км/час.
• По-моему, это что-то с машиной…
• Да брось ты! Монашки бдят за техсостоянием денно и нощно.
• Моя задница это чувствует.
• Комфорт и внешний вид - это другое дело: они же аскетки. Главное - 
безопасность!
• Эй!- вскрикивает в этот момент Женя, потому что машину бросает в 
    сторону.
Скрежеща металлом по асфальту, фургон останавливается на 
резервной полосе. Мауро вылезает из-за руля, заглядывает под днище и                
оглашает автостраду злобным рыком:
• Херовы монашки! Глушитель отвалился!
Подвязав выхлопную трубу ремнем, с включенными аварийными 
сигналами, мы медленно съезжаем с автострады и начинаем поиски 
техсервиса.
• Вот! - показывает Мауро на указатель - прибитый к дереву кусок 
фанеры с кривой  красной надписью “автомастерская”. - Это-то что 
нам надо: судя по затратам на рекламу, обойдется недорого.
Бетонная коробка   стоит под сенью высоченных деревьев. Ворота распахнуты настежь.
• Эй!- орет Мауро.- Монахи приехали!
• Что, опять бесплатно?!- доносится из мастерской и оттуда выходит 
здоровенный мужик в засаленном комбинезоне и с монтировкой руке.
• Да нет,- успокаивает его Мауро. - Шутка. У нас глушитель 
отвалился. Придумаем что-нибудь недорого.
• Дорого-недорого, - но что-нибудь придумаем.
После двухчасовой борьбы с прикипевшими болтами и гайками и 
не поддававшимися сварке прогоревшими кусками металла, которая 
сопровождалась то и дело доносившимися из-под днища емкими и 
смачными  определениями действительности, механик вылезает из ямы и  
и сообщает:
• Все! 150000 лир.
• ОУ!- вскрикивает Мауро, потрясая перед ним сложенными в конус 
тремя пальцами правой руки - этот распространенный жест в Италии  
означает “ты чего?!, во Франции -“мне страшно”, в Греции -“все 
хорошо”, в Тунисе-“потише ”.  Словом, в каждой стране - свои обычаи. 
Согласно же обычаям итальянским,  вслед за этим жестом в мастерской моментально вспыхивает отчаянный спор, в котором аргументы подкрепляются диалектными прибаутками и громкостью междометий. В результате автослесарь получает за свои мытарства на треть меньше вожделенного.

Вечером, прежде чем отправится в дансинг, гуляем по центральной 
улице. Около супермаркета  наперсточники крутят на расстеленном 
коврике свои колпаки. Видимо, готовятся к массовому окучиванию народа  в летний сезон. Вокруг них толпа. Странно, забава стара как мир, а люди по- прежнему клюют.
Наперсточники были очень популярны в древнем Риме, где  в качестве фокусников выступали на сцене в одном ряду с акробатами и жонглерами.  “Даже такие серьезные люди, как Сенека,- пишет  историк Мария Сергеенко,- с удовольствием смотрели на их “обманы”. Описание  фокуса сделано греческим писателем Алкифроном (III в.н.э.), но техника его вряд ли изменилась с того времени, когда этим же фокусом любовался Сенека. У Алкифрона о нем рассказывает в письме приятелю крестьянин, привезший продавать в город винные ягоды. Покончив с делами, он пошел поразвлечься в театр. Что он там видел, он  как следует не может вспомнить, но одно зрелище так потрясло его, что он до сих пор не может опомниться: вышел человек поставил перед собой трехногий стол, расставил на нем три мисочки и под каждую положил - все это видели - по беленькому круглому камешку; и вдруг все они очутились под одной мисочкой, потом исчезли и оказались во рту у этого человека… Крестьянин был совершенно потрясен: “Ну и ворюга! Только бы он не заявился ко мне во двор, а то пиши пропало все, что есть во дворе и в доме”. Опасения алкифроновского крестьянина, можно сказать, оказались пророческими: со временем фокус сошел со сцены, превратился в жульнический трюк, и закочевал по миру, опустошая карманы простаков. Сегодня в Европе этот промысел, похоже,  отдан на откуп югославам. Практически во всех развитых странах в людных местах можно встретить сидящих на корточках добрых молодцев, которые зазывают с бьющим слух   славянским акцентом прохожих на околпачивание. «Ремесло” это, правда, чревато определенными издержками. В крупных городах Германии полиция распространяет листовки, предупреждающие бюргеров о подстерегающем их  мошенничестве и призывающие немедленно  сообщать по указанному номеру о появлении наперсточников на улицах.  Когда кто-нибудь из них  попадается патрулю, его без разговоров, заломив назад руки, окольцовывают наручниками и, запихнув ему под  локоть свернутый коврик для игры со всеми  причиндалами (эдакое самообслуживание), забрасывают в полицейский фургон.
В Италии к этому виду  уличного надувательства власти относятся почти 
снисходительно.  Карабинеры неспешным шагом  приближаются к 
наперсточникам, и те  успевают собрать свои манатки и скрыться за 
углом. Вряд ли кому-нибудь из  итальянцев придет в голову мысль о 
том, чтобы набрать номер полиции и сообщить, что в таком-то месте 
какие-то люди заключают с прохожими пари: игровой   азарт примешан к италийской крови еще со времен оных.
В древнем Риме азартные игры разрешались только в период Сатурналий, но это не мешало людям придаваться им  и в остальные дни года. Подпольные игровые устраивали в кабаках и на постоялых дворах, которые  обычно  были и бесперебойно “работающими” публичными домами, в отличие от знаменитых лупанаров, остававшихся закрытыми до девятого часа.  Если их обнаруживали, штрафу подвергались не содержатели, а игроки. Штраф доходил до  четырехкратного  размера ставки на кону.  
Играли в  “чет-нечет”- угадывание количества зажатых противником в кулаке камушков или орехов; морру - угадывание количества выброшенных  пальцев (с таким можно впотьмах в морру играть, говорили римляне о человеке, которому можно доверять, что в свою очередь красноречиво говорит о склонности  игроков к плутовству); бросали  кости и их  разновидность - астрагалы… Можно сказать, что под определение “азартные” попадали те игры, в которых ничто не зависело ни от физических, ни от умственных способностей человека и предаваясь которым человек верой в свою победу   самовольно назначал себя любимцем богов и таким образом незаслуженно возвышался над остальными… Недаром в Риме нарушители запрета на  игры приравнивались к ворам.
Страсть к игре была свойственно не только плебеям, но и патрициям. Императора Августа мало заботило, что о нем шла слава, как о заядлом игроке, и он продолжал играть до старости и “ не только в декабре”. В одном из своих писем он сообщает, что проиграл 20000 сестерциев. Блестящим игроком был Нерон.  Играл  он всегда “по-крупному” и его ставки доходили до 400 сестерциев. Но самым фанатичным и азартным из всех римским императоров был Клавдий. Он играл даже в пути, и, “чтобы тряска не мешала игре, доску в его “экипаже” особым образом прикрепили к стенке”.  Будучи человеком образованным, Клавдий написал и опубликовал пособие по  азартным играм. “ Поскольку, - как заметил итальянский историк Уго Энрико Паоли,- когда человек литератор, независимо от того император он или нет, все у него превращается в литературу, даже страсть к игре”. 
Единственное, что разрешали римские власти - это заключение пари 
на бегах и гладиаторских боях. Со временем через эту брешь  “под предлогом того, что речь идет не об азарте, а о  вычисление вероятности”,  преодолев суровость законов, страсть римлян к игре ворвалась в повседневность и, легализовавшись в ней, стала одним из отличительных национальных качеств населения Апеннинского полуострова. 
“ Итальянец любит игру,- пишет публицист Чезаре Марки,- любит “ловить шанс”, бросать вызов богине Фортуне. Хотя он и знает, что глаза ее завязаны, он надеется, что в повязке есть дырочка, через которую она увидит его и позволит ему обнаружить в только что купленном журнале ключи от разыгранной машины. Что гораздо приятнее, чем купить машину и обнаружить на ее сиденье подписку на журнал”.
Поэтому в Италии очень популярны всевозможные конкурсы, поощрительные коммерческие инициативы - “купи на столько-то - и получишь то-то”(в 1988 году в министерство промышленности на проведение подобных мероприятий было подано шестнадцать тысяч заявок), тотализаторы и конечно же лотереи, которые разошлись по свету благодаря «привившему» их в 18 веке в  Париже венецианцу Казанове и  которые, как полагают,  “родились” в 16 веке в Генуе , когда народу было предложено жребием выбрать из 90 пронумерованных кандидатов  трех говернаторов и двух прокураторов Высочайшей коллегии и люди стали  заключать между собой денежные пари относительно исхода выборов… 
Чтобы понять сколь сильна тяга итальянцев к лотереям, достаточно 
вспомнить, что  после вступления освободительных войск Витторио 
Эмануэле II  в Рим, первым  учреждением, открытым в столице, было 
лотерейное управление. Сегодня в Италии десять официальных лотерей. Перед розыгрышем крупных сумм ( порой, когда в предыдущих 
турах не было победителей, они доходят до десятков миллионов 
долларов)  страна достигает апогея своей национальной азартности:  
повсюду люди заполняют карточки, вовсю начинает работать индустрия 
магов-предсказателей, по телевидению, разгоняя еще сильнее навязчиво 
крутящуюся в голове каждого мысль о том, что дело случая не бывает 
случайным и именно он любимец удачи,  перипетии  игровой лихорадки 
смакуют перед основными новостями дня… Счастливчики, даже если им 
удалось выиграть суммы не столь будоражащие, на несколько дней 
становятся своего рода национальными героями: их показывают по 
телевидению, с ними проводят интервью, их фотографии помещают в 
газетах и журналах. Те из них, в ком практичность берет верх над 
тщеславием, отказываются от подобных почестей, поскольку рекламная 
шумиха обычно привлекает   внимание различных “фондов помощи” и  
целого ополчения разномастных инженеров-изобретателей, которые 
начинают осаждать победителя  предложениями принять финансовое 
участие в промышленном воплощении их гениальных разработок. Последним штрихом в лотерейной эпопее неизбежно становится появление в  баре или табачном магазине, где был куплен выигрышный билет, мемориальной надписи,  которая детально повествует о счастливом событии, случившемся в его стенах. 
“Сыплющиеся с неба деньги,-   замечает Чезаре Марки,- голубая  мечта 
азартных итальянцев. ” Безтрудно жить, -  еще давным-давно поговаривали 
в римском народе,- старинное желанье».     

Дансинг находится на набережной. Световое табло с названием  уже издали бьет в глаза. Предъявляем контрамарки седому портье в униформе и проходим в полутемный зал, где около танцевальной площадки полумесяцем выстроены столы. Такой же седой,  как портье, официант объясняет нам, что можно бесплатно заказать что-нибудь на 5 тысяч лир.
• А когда будет Мимо ?- интересуется Мауро.
• Скоро подойдет.
Стекается публика. Все  в костюмах, длинных вечерних платьях.
По залу разносится аромат терпких духов. Атмосфера напоминает   
приглушенную суету партера перед началом “дефицитного”
спектакля в советские времена. 
• Это, наверно, родители пришли посмотреть, где их дети будут отрываться по вечерам,- комментирует Мауро.- Сейчас и молодежь повалит.
Молодежь не валит. Зато звучит Штраус. На площадке в разогнавшемся    
ритме вальса кружатся  неюные пары. Танцуют красиво. Так же как и пение, в Италии танцы – национальное. Хорошо умеют танцевать здесь все,  хотя специально этому искусству, за исключением профессионалов,  практически никто не учится. Если в Республиканском Риме, среди патрициев, танцевать позволительно было только женщинам и для мужчины не было большего оскорбления чем “cinaedus”- танцовщик, а в императорский период патологическая любовь к танцам Калигулы представляла собой исключение, то уже в XVI веке итальянский политик и мыслитель Франческо Гвиччардини утверждал, что тот,  кто заправляет государственной политикой, не должен чураться танцев.  Сегодня в Италии это утверждение стало убеждением, и людям, занимающим высокое положение в обществе  их умение танцевать идет, по выражению историка Уго Энрико Паоли, только на пользу.
Вальс сменяет мазурка. За ней следует какой-то региональный танец, похожий на советский детсадовский ручеек. Снова вальс. Полька. Танго.
• Знаете, что,- говорит Мауро,- похоже, первый день сезона решили 
полностью отдать родителям.
Перед нашим столиком возникает Мимо: смокинг, бабочка, уложенные 
седоватые волосы, в руке микрофон, на лице -улыбка.
• Все в порядке?
• Это что у тебя здесь, музей ископаемых?- cпрашивает  Мауро.
• То есть?
• Да посмотри: кругом одни воскресшие из мертвых!
• Это место встреч для людей среднего возраста,- объясняет Мимо.
• Как?! 
• А ты что, все себя мальчиком считаешь?
К Мауро подходит дама в красном декальтированном платье, на вид   
лет пятидесяти:
• Не потанцуете со мной?
Cейчас в своем смущении Мауро действительно похож на мальчика: краснея, он ерзает на стуле, не зная, как отказаться. Но тетя в красном протягивает ему руку и энергичным движением вытаскивает его из-за стола. На танцплощадке Мауро преображается: теперь перед нами старый морской волк из какого-нибудь портового кабака лихо заламывающий подружку своей молодости в резких па танго – этого до сих пор остающегося в Италии популярным танца, который, появившись в ней в  первой половине ХХ века, поначалу вызывал кривотолки: моралисты утверждали, что он создан искусителем; преподаватели древних языков поддержали их, усмотрев в его названии  форму латинского глагола «tangere», означающую « я трогаю»; и дамам, для того чтобы освоить его в частных школах, необходимо было получить письменное разрешение от своих мужей ...
Возвращаемся гостиницу. Витрины магазинов задраены намордниками и напоминают люки подводной лодки, опустившейся на глубину после парада. Яркими огнями светится лишь книжный павильон, который, сколь бы странным это ни показалось, закрывается в Римини позже других заведений. В его окнах видны фигуры покупателей. Одни бегло просматривают книги, другие с удовольствием поглаживают их страницы и обложки. Как и любой познавательный процесс, чтение для большинства итальянцев – развлечение, о каком бы серьезном тексте ни шла речь. Для них оно подобно катанию на карусели: их взгляд скользит по строчкам, не задерживаясь на них и не обременяя тем самым ни мысль, ни сердце. Действительно, книги, издаваемые в Италии, настолько приятны на вид и на ощупь, что их скорее хочется ласкать, нежели читать. Ставить пометки на их полях кажется кощунством. Когда русский это осознает, он начинает моментально чувствовать, сколь труден мир, и понимать, что литературная образованность и тяга к осмысленному чтению – это всего лишь убежище от тяжелой действительности... По сути мало чем отличающееся от тактильного общения с книгами, характерного для итальянцев... 

Едва вхожу в номер - звонит Гоша:
• Привет! А где этот обувщик?
• Откуда ты знаешь, что он здесь?
• Да мы вместе летели. Мне надо, чтобы он полугрузовой “мерседес” в Москву перегнал. Подпишется?
• А что платишь?
• Полтарушник. Только ему сначала нужно долго и нудно все объяснять - чтобы ничего от себя не отчебучил. Ты спроси у него и перезвони мне. Я в Реджо Эмилии.
Мауро вначале возмущается сделанным предложением, суетливо бегает по номеру, чертыхается, размахивает руками (так наверно повел бы себя Михаэль Шумахер, если бы ему предложили поучаствовать в гонке на детских велосипедах), но потом неожиданно хлопает ладонью по карману, достает из него бумажник, заглядывает внутрь и на выдохе извергает:
• Хер с ним! Согласен! Будем собираться…
Сборы были недолги. В чемодан с вешалок полетела одежда, а за ней - гостиничные флакончики с шампунью, резервный рулон туалетной бумаги, ручка  и бумага для письма.
• Не стыдно, Мауро ?
• Пригодится.
“Почему мои соотечественники,- пишет итальянский журналист Беппе Северньини,-    едва зайдя в номер, начинают судорожно запихивать в свои чемоданы  спички, блокноты и писчую бумагу с гостиничной эмблемой? Что, вернувшись в Мантую, они напишут друзьям из Тренто письмо на листке с шапкой “ Pera Palace Hotel, Istambul”?  Какой смысл оставлять распоряжение домработнице на бумаге с гербом “ Waldford Astoria”? 
Исследование воровства в гостиницах, несомненно, завело бы слишком далеко и дало бы, если и не конкретные  имена отличившихся, из которых можно было бы составить с десяток телефонных справочников, то уж во всяком случае- ценные сведения о национальной психологии. Одно из наиболее интересных объяснений феномена заключается в следующем:  в посредственных отелях никто не ворует бумагу и мыло, поэтому  дирекция гостиниц должна расценивать подобные кражи как своего рода комплимент. Не случайно в знаменитом парижском отеле “  Ritz” жалуются, что каждый год у них пропадает шесть тысяч пепельниц. 
Ну если это комплементы, то тогда итальянцы - очень галантны. Среди них есть категория жуликов-дилетантов, ограничивающихся  похищением в гостинице ниток и иголок, которыми за всю историю никто ни разу не пользовался. Есть полупрофессионалы - эти  коллекционируют совершенно одинаковые ручки (меняется только название гостиницы), флакончики с шампунью, маникюрные щипчики и шапочки для душа… Есть, наконец, профессионалы - те, которые каждый день воруют все подряд и жалуются если им не выдают замену. Немногочисленны, но они представляют особенную опасность для дирекции гостиниц, мастера ловкой кражи. Помня максиму “не воруй там, где живешь,- выловят сразу”, те специализируются на быстрых рейдах в чужие номера и главное - на налетах на тележки, оставляемые наивными  горничными в коридорах. 
Допускаю, это банальные замечания, едва затрагивающие тему, достойную совершенно другой разработки.  Сколько, например, итальянцев, которые пытаются бесплатно смотреть  эротический канал платного телевидения, прибегая к кратковременному включению и довольствуясь просматриванием одной картинки за раз? Сколько их, которые не выдерживают искушения и запихивают в чемодан гостиничный халат?  Должно быть немало, поскольку в номерах отелей все чаще встречаются таблички с надписью: “ Этот халат является собственностью гостиницы. Точно такой же вы можете приобрести в сувенирном киоске рядом с лифтом. Спасибо”.
То что исчезновение халатов наряду с исчезновением полотенец, ковриков, пластиковых и махровых тапочек и пепельниц явление широко распространенное, подтверждается и тем фактом, что отели всего мира  свели к минимуму эмблематизацию своей утвари, которая делает ее аппетитной. Но похоже и это не выход:  итальянцы уносят и безымянные  безликие белые пепельницы.  Относится это, естественно, и к тем, кто  не курит”.    

На следующий день, набив фургон  чемоданами и сумками с 
накупленным Женей барахлом  для личного пользования, мы везем 
ребят в аэропорт.
• Стой!- кричит Женя при подъезде к аэропортовским воротам.
• Что случилось?- спрашиваю я.
• Ноги!
• Что с ними?
• В гостинице оставили!- надрывается Женя.
• ??- Я склоняюсь к нему, и в это время вырвавшаяся из сиденья пружина разрывает мне джинсы.
• Да статуэтку забыли! Назад!
В номере статуэтки не оказывается. Портье кивает на горничную:
• Спросите у нее.
Блюстительница чистоты в замешательстве:
• Статуэтка? Да?
• Ну конечно! Только что оставили.
• А-а! Да, была такая симпатичная вещица. Припоминаю. Куда же я ее дела?- Горничная  в раздумье сжимает пальцами подбородок и искоса поглядывает на нас.- А не выбросила ли?
Женя в нетерпении начинает притоптывать ногой. Горничная бросает 
взгляд на его дергающийся ботинок и продолжает:
• Может быть, в автоклав положила?
Она открывает дверь кладовки - и мы замечаем в дальнем углу торчащие  из женской сумки фарфоровые  ноги.
• Вот она!- с наигранной радостью в голосе произносит горничная.- Как же она здесь оказалась?! 
Она резко выдергивает статуэтку из сумки и, протерев ее 
фартуком, с очевидным сожалением протягивает мне:
• Хорошая вещица…
• Угу!
Когда, в начале века, немецкий писатель Герман Гессе, уезжая из флорентийской гостиницы, оставил в номере деньги для горничной и через некоторое время получил от оставшегося во Флоренции приятеля письмо, в котором от имени горничной тот спрашивал, что делать с этими деньгами, нет ли какого-либо поручения,- он был взволнован. Действительно, редкий случай. “ Итальянцы,- заметили писатели Фруттеро ... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2