Разводимся, достало!

Что вы вообще знаете про любовь, что?!
Я не спрашиваю, я кричу в отчаянии, поскольку сам в этом вечном вопросе ничего ровным счётом не понимаю.
Оглядываюсь назад в недалёкое прошлое и не могу понять, куда исчезло великолепие взаимности, где оно?
Ведь помню как цвели бескрайние сады любви, как над ромашками, гвоздиками, горечавками и васильками наших нежных чувств порхали тонкокрылые бабочки восторженного обожания, гудели шмели восхищения, роем вились пчёлы эйфории, мушки блаженства и прочая разноцветная мелочь бурного воодушевления, окрашивающая жизнь в яркие тона.
Ведь было когда-то фундаментальное ощущение нескончаемого праздника, чувство звенящего ликования, основательность и постоянство, сравнимые с вечностью, какими были переполнены сверх меры душа и тело, погружённые нашим сближением на самое дно блаженства.
Пять лет трепетного обожания, волнительной эйфории, взаимопонимания и доверия, где они?
Какая Янина была красивая, какая одухотворённая и нежная. Лебединая шея, тонкие запястья, изящные пальчики. Как задорно она смеялась, как чувственно облизывала губы.
Я помню каждое мгновение наших встреч на протяжении, дайте подумать… целого года, возможно дольше: обжигающее ощущение прикосновений, щекочущие нервы легчайшие поцелуи, ничего незначащие слова, от которых запирало дыхание, и бурлила возбуждённая кровь.
Как вкусно Яна ела мороженое. Невозможно было удержаться, чтобы не слизнуть с её ярких губ капельку сладкого нектара.
Как долго я заботился о её невинности, стреноживая желание сблизиться, точнее слиться. Мне было дозволено довольно много, но не всё. Я любовался ей, восхищался, меня распирала гордость от сознания, что эта девушка – моя и больше ничья подруга.
Огромные тёмно-серые глаза, трогательно-кукольное личико, нежнейшая бархатная кожа. Наши поцелуи были невинны, помыслы чисты и благородны.
Янина была из той редкой породы женщин, которых запросто можно смертельно оскорбить нечаянной дерзостью. Она краснела, замыкалась в себе от прикосновения к груди, могла заплакать, поцелуй или обними я её на глазах у посторонних.
Думаете легко сдерживать желание, обладая в мечтах таким роскошным деликатесом?
И всё же это случилось однажды.
Мы сидели у неё дома одни, смотрели видео “Последнее танго в Париже”, разговаривали шёпотом непонятно о чём. По ходу развития сюжета я прижимался всё теснее.
Не встречая сопротивления, дал волю воображению,  почувствовал неодолимую тягу испытать хотя бы в малюсеньком приближении то же, что позволял себе герой фильма.
Откровенно греховные коленки, манящие белизной и округлостью, точнее их продолжение, скрытое под тонюсеньким слоем материи, поглотили моё внимание. Несколько сантиметров, такая малость. Янина, по-моему, даже не заметила наглое вторжение.
Лицо моё горело от прилива крови, руки дрожали. Следующие несколько сантиметров я преодолевал бесконечно долго. От напряжения у меня стучало в висках, спазмом сжало затылок, свело судорогой губы и челюсти.
Когда до запретной зоны осталось несколько сантиметров, я едва не провалился в беспамятство, настолько мне казалось это действо развратным и порочным, но неведомая сила влекла именно туда.
Янина была увлечена фильмом, во всяком случае, так думал я, что оказалось заблуждением, поскольку бесцеремонное исследование зашло слишком далеко, не заметить его было попросту невозможно. Более того, под юбкой не оказалось трусиков.
Это был явный сигнал к началу боевых действий. Остановить моё любопытство в это мгновение было невозможно.
Непостижимым образом Янина руководила моими нескромными действиями (это я понял позднее), но дождалась момента, когда можно стало понять, что она не напрашивается, а уступает, хотя и с неохотой, под нажимом непреодолимых обстоятельств.
Минутой позднее ноги моей девочки податливо разошлись в стороны, пропустив шаловливые пальцы, обнаружившие пряно пахнущий кустик и всплакнувшую от желания сладкую расселину.
На этой игривой ноте ножки моей феи сомкнулись. Финальный аккорд прозвучал немного позднее, когда мы нацеловались до потери пульса.
Янина раззадорилась до такой степени, что дальнейшая инициатива исходила уже от неё.
Сейчас я отталкивался одной ногой, сидя на скрипучей карусели во дворе многоэтажного дома, смотрел на светящееся окно нашей кухни, курил и страдал, не в силах понять, что с нами, придурками,  происходит.
Годы безоблачного счастья, страстной любви, обожания, безудержного секса и вдруг на пути образовалась бездонная пропасть непонимания.
Жена смотрела на меня так, словно я совершил преступление против человечности, как на маньяка, надругавшегося над младенцем. Она нервно бродила по комнатам как привидение, усиливая сходство растрёпанной причёской, резкими жестами и визгливым голосом.
Неприятное видение, мелькающее перед глазами, раздражало, давило изнутри на глазные яблоки, готовые вывалиться наружу из черепа, способного взорваться, забрызгивая мозговым веществом бетонные стены.
Мне  захотелось немедленно собрать вещи, хлопнуть дверью и испариться. Бесследно, навсегда.
Я ненавидел её всю: злобные глаза и губы, развратную грудь, похотливые колени, вульгарное вместилище греховности между ног, непристойно тонкую талию, нечестивые половинки упругого зада.
Что-то в облике Янины в эти минуты было не то и не так.
Как, я не мог взять в толк, как с помощью этих бесовских приспособлений опутала она меня и мою чувствительную душу паутиной, как превратила в подчинённое, зависимое существо, готовое целовать не только песок, грязь под её ногами за дозволение прикоснуться к похотливой плоти?
Я не мог понять: люблю жену, околдован ей, приворожен, нахожусь ли под действием гипноза,  галлюциногенных гормонов или магических ароматов, сводящих с ума. Не зря, значит, Маленький принц у Экзюпери говорил, что самого главного глазами не увидеть.
В любом случае, мне нечем дышать рядом с ней. Необходимо немедленно поставить последнюю точку, сказать “нет” физическому и психологическому насилию.
Я свободный человек и таким хочу остаться. Нельзя, нельзя так со мной поступать, поскольку я всё ещё мужчина!
Несколько минут назад мы сидели в этой кухне за столом, пытались выяснить отношения: ощетинившись, шипя и урча злобно глядели друг на друга, обмениваясь обвинениями, выдвигая оголтелые доводы, слушать которые не могли и не хотели.
Не было в этом конфликте ни логики, ни здравого смысла – одни эмоции, разгоравшиеся от швыряния в лицо абсурдных, немотивированных нелепостей, которые раздирали души в клочья, причиняя страдания и боль.
За полчаса или около того вдвоём мы выкурили пачку сигарет, выпили пару литров крепкого кофе, наговорили друг другу несколько тонн гадостей, едва не сцепились на кулачках, разбили кофейный сервиз, подаренный Янине на день рождения и даже решились развестись.
Я злорадствовал, ликовал, но радовался, как висельник, на которого накинули петлю. Она замолчала, пустив ход излюбленный приём – поток слёз.
Обычно этот  психологический трюк действовал безотказно, но не в этот раз.
Я откупорил непочатую бутылку водки, разлил в кофейные чашки, – пей, нужно же нам отметить день освобождения, – скалясь, упиваясь достигнутой в бою победой, – меня от тебя. Будь счастлива, любимая!
А ведь когда-то, миллион лет назад, даже раньше, я реально любил Янину, обожал каждую клеточку её обворожительного существа, тащился от вздоха и взгляда.
Её волосы, тогда, давно, в другой жизни, пахли цветущим лугом, тело – ароматом полуденного зноя, зрелыми фруктами, малиновым вареньем и утренней свежестью. Я реально носил эту девочку на руках, боготворил её облик; за возможность быть рядом готов был пойти на любые лишения.
Мы клялись друг другу в вечной любви, строили грандиозные планы…
Какая глупость – понятие брак. Это состояние, лишающее человека свободы, достоинства, способности мечтать, отращивать крылья, летать, наконец.
Семья помещает тебя в узкий коридор возможностей, в колею, из которой невозможно выбраться, вдохнуть глоток свежего воздуха, жить и любить.
Нет, я не о праве ходить налево. Относительно количества и качества секса мне не на что обижаться. Вопрос в степенях свободы, в способности женщины бесцеремонно вторгаться в увлечения и планы, разрушать результаты скрупулёзных изысканий и длительных приготовлений к чему-то важному.
– Ты мужчина, ты должен!
– Почему!
– Потому, что так было всегда. Мой папа…
Янина громко соскребала с пола следы недавнего боя, а я пил до последней капли, пока не показалось дно бутылки, затем накидал в чемодан, что попало под руку, и ушёл, громко хлопнув дверью.
Как верно подметил Маяковский - семейная лодка разбилась о быт.
“Любит, не любит? Я руки ломаю и пальцы разбрасываю разломавши. Так рвут, загадав, и пускают по маю венчики встречных ромашек”.
Уходя, я слышал, что Янька сорвалась в истерику. Мне было безразлично её показное горе.
– Раньше нужно было думать, – шёпотом припечатал я, – с меня довольно! Свободу Деточкину!
Прокрутившись ещё несколько кругов на карусели, я пальцами затушил сигарету, намеренно причинив себе боль, сплюнул и ещё раз бросил взор на окно кухни, о котором теперь придётся лишь вспоминать.
С добром или негодованием – пока непонятно. Нужно думать, где переночевать.
Янина сидела в неудобной позе на подоконнике, окно было раскрыто настежь.
– Сорвётся, глупая, – закружится голова от слёз и выпадет, – без злости, скорее с нежностью подумал я, отчего холодок прошёлся по всему телу, – пропадёт ведь без меня, дурында бестолковая. И чего я, спрашивается, взбеленился. Развод, развод… какого чёрта?
Возвращаться было чертовски стыдно, но ведь я мужчина.
– Кто, если не я, должен сделать первый шаг, – дал себе установку, схватил чемодан и уверенно проследовал в подъезд.
Дверь в квартиру была распахнута. Ждала. Знала, что вернусь.
Янина стояла в коридоре с опущенной головой.
– Яичницу будешь, Лёшенька, – всхлипывая, спросила она.
– Нафиг яичницу. Спать! Я так по тебе соскучился!

 Валерий Столыпин

x

Иллюстрация к: Разводимся, достало!