Моя Джульетта

Когда умчат тебя составы
За сотни верст в далекий край,
Не забывай родной заставы,
Своих друзей, своих подруг не забывай.
...
Не забывай, что после вьюги
Опять в цветах приходит май.
Не забывай своей подруги,
Своей весны, своей любви не забывай.

Эту песню я услышал во сне. Я проснулся, когда уже отзвучали ее последние аккорды. Мелодия, а особенно слова песни показались мне необыкновенно выразительными. Непостижимым образом они затронули какие-то особо чувствительные струны души девятилетнего ребенка, каким был тогда. Несколько минут я лежал и тихо плакал от избытка переполнявших меня чувств.
“Я никогда тебя не забуду, Людочка”, – мысленно повторял одну и ту же фразу, заливаясь слезами... Возможно, то была песня-предчувствие моей судьбы. Не знаю. Но мелодию и слова запомнил с того самого единственного исполнения. За пятьдесят с лишним лет мне так и не удалось услышать песню еще хоть раз. А память сохранила лишь эти два куплета, да обрывки стихотворных фраз. Я не искал песню. Зачем? Она до сих пор живет в моей душе – такой, какой помню. Мне незачем ее менять...
А в то утро, когда она прозвучала из репродуктора, до нашей первой весны оставалось еще более семи лет, то есть ровно столько, сколько было моей подружке Людочке, с которой мы уже дружили почти два года...
С того самого дня к Людочке я относился с особой симпатией, как ни к какой другой девочке. А через много лет девятнадцатилетняя девушка призналась, что она это знала, причем именно с семилетнего возраста. И ей нравилось мое отношение к ней...

– Крестная, а ты девочкой была? – рассмешил своим вопросом нашу бабушку.
– А то, как же! Ты что, думаешь, я сразу такой родилась? – спросила она, закуривая очередную папироску “Казбек”, – Милый мой, и мы были когда-то маленькими. Давно, правда. Еще при царе Горохе... Ох, и глупыми были... Не то, что вы теперь, – погрузилась в воспоминания Крестная.
– Почему глупыми? – удивился, не в силах представить ее глупой. Она ежедневно читала газету “Правда”, а иногда выдавала целые фразы на французском языке. И очень любила спорить с отцом о политике. Из тех споров нередко выходила победителем.
– А то умными, что ли, – снова рассмеялась Крестная, – Помню, давеча, годков пять мне было. Пошли мы с подругой в поле, наших навестить. Идем по большой дороге, а там стадо прошло, коровьих лепешек  после него видимо-невидимо. Мы и встали... Перепрыгнуть не можем, а обойти не догадались. Поплакали-поплакали и вернулись... А вы-то с Шуриком в пять лет вон уже какие были. Не сравнить. Что из вас, интересно, вырастет?
– Крестная, а что из нас вырастет? – спросил бабушку, которая, глядя на нас, иногда качала головой и повторяла: “И что из вас, обормотов, вырастет, даже не знаю”.
– Да из тебя, пожалуй, выйдет что-то путное, а вот из Шурика, даже не знаю. Шалапутный он какой-то. Трудно ему будет жить.
– Крестная, а из Людочки, что вырастет? – заинтересованно спросил бабушку, которая, оказывается, сама была девочкой и, конечно же, должна знать, что выйдет из моей подружки.
– О-о-о… Она будет девкой видной. Ирке и Талке до нее далеко. Толпы будут за ней бегать. Трудно ей будет жить, – обрадовала и тут же огорчила меня странным выводом Крестная.
– Какие толпы, Крестная? Почему они будут бегать за Людочкой?
– Как какие? Вырастет, женихи ей прохода не дадут, – со знанием дела ответила Крестная...

И я загрустил, представив, как испуганная Людочка убегает от толпы женихов, которые нигде не дают ей пройти, даже домой в общежитие. В той страшной картине Людочка была, какая есть, и я так и не понял, зачем взрослым дядям бегать за девочкой. Мысленно тут же пришел на помощь подружке и забросал камнями ее преследователей.
Но потом подумал, что Людочка уже будет не девочкой, а взрослой девушкой. Представить ее такой было трудно, и в моем воображении она вдруг возникла в образе моей любимой воспитательницы из детского лагеря. А память неожиданно выдала картину страшного взрыва, снова убившего ее на моих глазах, а заодно и толпы женихов, разложивших огромный костер под бомбой. Я чуть ни заплакал от горя...
Успокоившись тем, что ничего не случилось, и Людочка жива, продолжил расспрашивать всезнающую бабушку:
– Крестная, а когда мы с Людочкой вырастем? Когда школу кончим, или еще позже?
– Это, милый мой, каждый взрослеет в свое время, – загадала очередную загадку Крестная.
– А как же я узнаю, когда повзрослею?
– Узнаешь, внучек. Не бойся.
– А Людочка?.. Она сама мне скажет?
– Ишь, чего захотел... Сердце подскажет... И тебе, и твоей Людочке, – рассмеялась мудрая Крестная и на мгновение скрылась в облаках табачного дыма...

В тот памятный день, когда Людочка стала для меня моей Джульеттой, мы с братьями вернулись из деревни, где ежегодно проводили летние каникулы. Мы всегда возвращались изменившимися настолько, что соседи  в шутку делали вид, что не узнавали нас.
И не удивительно. В деревне мы все лето ходили босиком, целыми днями купались в наших небольших речушках, а в промежутках между купанием играли с ребятами в песчаных дюнах, подступавших прямо к воде. Мы загорали до черноты, а наши густые, нестриженные все три месяца каникул волосы выгорали до цвета спелой соломы.
К тому же за лето мы вырастали из той одежды, в которой нас отправляли в деревню. А потому поводов к традиционной реакции соседей: “О-о-о! Братья Зарецкие. Вас не узнать”, – было предостаточно.
То лето оказалось для нас непростым – бабушка основательно загрузила нас работой по двору, на огороде и в саду. Обычно ее выполнял дедушка, но он скоропостижно умер еще зимой. Мы с братом все понимали и не роптали, получив очередное задание на день. С непривычки было тяжело что-то копать, полоть и окучивать. А раз в неделю мы с братом ездили в лес на заготовку дров и потом часами их распиливали, кололи и складывали в сарайчик.
После дождей, как правило, приходилось ремонтировать оба дома и все хозяйственные постройки. В большом доме мы с братом разобрали старую русскую печь, очистили от глины и рассортировали все кирпичи, а потом помогли печнику соорудить взамен новую. Ремонт домашней утвари в основном делал я, имевший навыки работы с металлом и деревом.
Нам с братом не терпелось поскорей выполнить бабушкины поручения и отправиться на речку. Но вышло так, что целых два месяца из трех мы попадали туда лишь вечером, чтобы отмыться от степной пыли, рабочей грязи и, наконец, остыть от невыносимой дневной жары. Потому что днем мы работали в колхозе прицепщиками на тракторе дяди Васи, заработав тогда для бабушки положенный минимум трудодней. Словом, в то лето я изменился настолько, что выглядел старше своих пятнадцати лет.

Целый день мы с братьями приводили себя в порядок, а ближе к вечеру я, наконец, вышел во двор к лавочке, на которой как обычно сидели ребята нашего двора.
– О-о-о! Толик! Тебя не узнать, – совсем как утром соседи, встретили меня завсегдатаи нашей лавочки. Здесь уже расположился Вовка Бегун с гитарой, а рядом, прислонившись к низкому штакетнику, стоял Игорь Марковский по кличке Мыцек. Немного опередив меня, к ним подошли Ирочка Полянская и Наташа Корсунь, которую все звали, как и в детстве, Талочкой.
Ребята за лето совсем не изменились, а вот девочки, мне показалось, заметно повзрослели, особенно Талочка. И теперь обе смущенно смотрели на меня, ожидая, очевидно, восторженной реакции. Но я так и не успел сказать ни слова, потому что откуда-то из-за огромного ствола тополя внезапно появилась тетя Липа:
 – Толик! Та чи це ты?! – направилась она к нам, – Тэбэ не взнаты. Який парубок став. Вже, мабуть, невеста е, – рассыпалась она в своих неуместных, на мой взгляд, комплиментах.
– Тетя Липа, ты в своем репертуаре, – прервал я ее монолог, зная, что он может затянуться надолго.
– В рэпэтуари, в рэпэтуари, – согласилась она, намереваясь продолжить свое выступление.

Случайный взгляд в глубину двора и я вмиг забыл о неприятной собеседнице и вообще обо всем на свете. В лучах заходящего солнца, скользнувших сквозь лабиринты старого города и внезапно осветивших вечно сумеречный уголок двора, не спеша, шла, словно плыла, редкой красоты и изящества молоденькая девушка. В прекрасной незнакомке неожиданно узнал Людочку, так чудесно изменившуюся за лето. Очарованный волшебным видением, лишь молча смотрел на прелестную подружку, не в силах оторвать восторженного взгляда...
– Людка! Куда спешишь? Иди к нам! Тут для тебя сюрприз! – вдруг окликнула ее одна из девчонок. Людочка остановилась и посмотрела в нашу сторону. На мгновенье наши взгляды встретились. Девушка вспыхнула радостной улыбкой, но тут же отвела глаза и покраснела. “Ну, зачем они так? Только смутили”, – мысленно возмутился я.
Поколебавшись секунду, Людочка решительно направилась к нам. Я по-прежнему молчал и лишь неотрывно, с восхищением смотрел на нее. Она, конечно, заметила и буквально засияла от ответных чувств. Улыбка не сходила с ее миленького личика. Снова и снова мы встречались взглядами, от которых вдруг чаще забилось сердце, и кровь прилила к щекам.
Я вдруг отчетливо понял, что такое счастье. Ведь впервые в жизни оно улыбалось мне счастливой улыбкой красавицы-подружки. И я уже не замечал ничего вокруг, кроме ее удивительных теплых глаз, чудесной улыбки и еще чего-то яркого и светлого, плывущего ко мне из вечерних сумерек, словно сошедшее на землю маленькое белое облачко с просветами голубого неба.
А то бестелесное облачко вдруг так очевидно выдало слившуюся с ним воедино живую плоть – прекрасную девичью фигурку, таинственную прелесть которой не скрыть никакими одеждами.
И передо мной уже вовсе не облачко, а во всей красе юности моя стремительно повзрослевшая очаровательная подружка в своем бело-голубом воздушном наряде. Она плыла ко мне легкой походкой, опустив глаза, словно стесняясь разительных перемен, происшедших с ней за время летней разлуки.

Своими восторженными взглядами мы сказали друг другу так много, что меня вдруг охватило неведомое до того волнение. Так откровенно мы еще не выражали наших чувств. И не осталось сомнений, что эти говорящие взгляды – лишь начало новых, еще неведомых отношений, совсем иных, чем наша детская дружба.
И вдруг откуда-то из глубин подсознания, как озарение, всплыла эта сакраментальная фраза: “Людочка, ты – моя Джульетта”.
Удивительные имена и печальная история любви юноши и девушки потрясли меня этим летом. Лишь теперь осознал, что они вовсе не взрослые, как мне показалось, когда читал повесть Шекспира “Ромео и Джульетта”, а такие же, как мы с моей подружкой.
А может наоборот, это мы с Людочкой, наконец, повзрослели и наши сердца кричат нам об этом, как говорила когда-то Крестная?
И на душе одновременно с переполняющей ее радостью вдруг появилась неясная тревога, навеянная, очевидно, трагическим финалом повести. Еще ничего не произошло, а я вдруг так ясно осознал, что именно Людочка станет самым большим моим счастьем на всю жизнь, что бы с нами потом ни случилось...
– Людочка, ты – моя Джульетта, – шепотом повторил только что придуманную фразу, а память тут же подсказала другую, из детства: “Я никогда тебя не забуду, Людочка”...
И душа затрепетала в предчувствии необыкновенной любви, совсем как у Ромео и Джульетты...

– Людка! Ты шо розцвила, як майская роза? – неожиданно нарушила благостную тишину тетя Липа, несомненно, как и все, наблюдавшая за нами, – А-а-а! Толика побачила. Цей хлопець нэ для тэбэ. Вин, бач, яким парубком став. В нього, навить, невеста у сэли е. А ты, Людка, ще дивченя малэ, – громко на весь двор выплеснула она свои гнусности.
Людочка тут же остановилась,  густо покраснела, а ее мгновенно потухшая улыбка уже готова была смениться потоками слез. Ведь изменившись внешне, в душе она оставалась все той же маленькой беззащитной девочкой. Я отлично понимал состояние подружки, потому что чувствал себя почти таким же – оплеванным ядовитой слюной нашей дворовой тетки.
– Тетка Липовая! – взорвался я, – Язык бы тебе оторвать поганый! Нет у меня никакой невесты в деревне. Что ты к Людочке привязалась? Нэ дивченя вона вже! Топай отсюда... Людочка, иди к нам.
И Людочка, почувствовав мою твердую поддержку, вдруг гордо подняла свою красивую головку и стремительной походкой снова пошла к нам, не глядя ни на кого. “Браво, Джульетта!” – мысленно воскликнул я. А подружка неожиданно прошла мимо меня, как мимо пустого места, прямо к девочкам. Они тут же образовали кружок и весело защебетали о чем-то своем...
“Ну и правильно сделала, что не остановилась со мной”, – подумал я, хотя в душе очень хотелось, чтобы случилось именно то, что должно было случиться, не будь здесь этой зловредной тетки, да и ребят тоже, – “Все нормально. Людочка уже не девчонка. Она поступила так, как поступила бы Джульетта”.
Огорченный, сел на лавочку рядом с Вовкой, и он тут же начал настраивать гитару. А рядом с нами тетя Липа громко возмущалась нравами современной молодежи, но ее никто не слушал. Погромыхав минут пять, она удалилась к лавочке у асфальта, на которой уже сидела тетя Зина, и теперь ее недовольное громыхание раздавалось оттуда. А мне вдруг стало грустно, потому что впервые отчетливо почувствовал, что теряю мою Людочку как подружку, с которой до этого вечера всегда были простые и ясные отношения.
Мне нравилось, что она совсем не похожа ни на одну из девчонок, которых знаю. Ни на назойливую Любочку, ни на жеманную Ирочку, ни на ушедшую в себя Талочку, и даже ни на одну из моих шикарных одноклассниц, которым мы, их ровесники, до сих пор откровенно безразличны. С Людочкой мне всегда было легко – она была светлым и открытым человечком, и с детства воспринимала меня как старшего брата.
“Новая Людочка – другая. Но какая? Хорошо бы такая, как Джульетта”, – мучился я в догадках и сомнениях, слушая фальшивые аккорды Вовкиной гитары.
А девочки шептались и негромко смеялись. И мне вдруг показалось, что им, как и нашим одноклассницам, нет до нас никакого дела. Однако боковым зрением отметил, что они все-таки посматривали в нашу сторону. И Людочка тоже. Значит, не все так плохо...

Вскоре появились ребята с футбольным мячом. И до самой темноты прямо на мостовой мы все вместе играли в волейбол без сетки.
Рядом со мной, справа от меня, стояла моя Людочка, и я, как всегда, перехватывал все сильные мячи, летящие в ее сторону. Но она не возмущалась, как обычно, а лишь благодарно кивала мне и улыбалась своей теплой улыбкой.
Потом ребята с мячом ушли, а оставшиеся затеяли игру в испорченный телефон. И снова Людочка сидела рядом со мной. А когда я передал ей на ушко очередное слово, и ее пышные волосы коснулись моих губ, неожиданно осознал, что в тот момент мысленно поцеловал мою прелесть. И сердце замерло от сладостного восторга. Решившись, шепнул ей: “Джульетта”. Улыбнувшись, Людочка что-то передала дальше по цепочке.
Она так и не догадалась, что это теперь ее новое имя. Но даже я не знал, что родившаяся сегодня фраза: “Людочка, ты – моя Джульетта”, – уже через девять месяцев станет ключевой в нашем объяснении. А еще через шесть лет она же навсегда вернет нам нашу большую любовь...
– Любовь, – ошалев от счастья, прошептал подружке новое слово. В этот раз Людочка с неподдельным удивлением пристально посмотрела на меня, но, потом, слегка замешкавшись, конечно же, передала дальше нечто иное, оставив это святое слово при себе.
“Прости меня, Людочка. Я больше так не буду”, – мысленно пообещал подружке. Но Людочка, похоже, совсем не обиделась. Всю оставшуюся игру она незаметно, короткими взглядами, посматривала на меня, и слегка отвернувшись, чему-то улыбалась...
А потом я долго провожал Людочку в ее общежитие. Не сговариваясь, мы пошли не напрямую, просто перейдя дорогу, а в обход, делая громадный крюк. Я подробно рассказал подружке о том, как летом работал на тракторе, как однажды целый день летал на маленьком самолетике, опыляя колхозные поля, и, наконец, как с братом ночевали на крыше дома, отрезанные наводнением.
А Людочка смотрела на меня с восторгом, как в самом начале этого дивного вечера, когда она только увидела меня у лавочки. Нам обоим явно не хватало времени, чтобы поделиться нашими летними впечатлениями, и мы снова и снова кружили по улицам и переулкам, не в силах расстаться у дверей общежития.
Людочка рассказала, как она все лето занималась гимнастикой в спортивной секции, и что у нее многое стало получаться. Только теперь понял, откуда у нее появилась такая удивительная походка, и не только походка...

А вскоре я впервые увидел Людочку в качестве участницы спортивных соревнований. Тогда соревнования школьников в масштабе города часто проводились в новом большом спортивном зале нашей школы.
Я так обрадовался, когда увидел мою подружку среди гостей школы. Подошел к ней и пригласил ее к нам – в нашу команду. Мне хотелось показать ей школу, наши кабинеты и  мастерские, подобных которым еще не было ни в одной школе города. Но Людочка улыбнулась и сказала, что она – участница соревнований, а потому будет очень занята. Я удивился, хотя и знал, что она вот уже года три занималась художественной гимнастикой. Иногда она развлекала нас, ловко орудуя палочкой с привязанной к ней ленточкой. Это было красиво, но мы как-то не воспринимали всерьез такой несерьезный вид спорта.
– Хорошо, Людочка, успехов тебе. Мы все будем болеть за тебя, – сказал ей просто так, потому что совершенно не знал, как моя подруга подготовлена к этим соревнованиям и на что она способна.
– Спасибо, Толик. Но ваша школа – наш основной соперник. Так за кого ты будешь болеть? – озорно улыбнулась Людочка.
– Людочка, ты еще сомневаешься? Конечно же, за нашу команду, – я намеренно сделал паузу и увидел, что Людочка вдруг потускнела после моих слов, – А Ирочка тоже в нашей команде? – спросил ее с намеком. Людочка, тут же поняла, какую команду я имел в виду, и снова приветливо улыбнулась:
– Конечно. Но от нее особых результатов пока не ждут.
– А от тебя что, ждут  результаты? – спросил ее удивленно.
– Смотри и сам увидишь, – загадочно ответила Людочка, и, приветливо махнув рукой, быстро скрылась в раздевалке.

Подошел к нашим гимнасткам и поинтересовался шансами школы, в которой училась Людочка. Конечно же, мне сказали, что командные шансы невелики. А вот есть там одна девочка, которая вполне на уровне. Она, пожалуй, может даже претендовать на призовое место. Уточнять ничего не стал, но подговорил нескольких наших ребят из класса посодействовать мне и поболеть за моих подруг из другой школы. Они пообещали.
И вот уже почти все выступили. Неплохо выступила Ирочка. Мы ее громко подбадривали. Но, увы, она сделала несколько ошибок, и ее результат действительно оказался невысоким.
Еле дождался, пока, наконец, появилась Людочка. Ее, как надежду школы, поставили под занавес соревнований. Я ее просто не узнал. Выглядела она великолепно. По телосложению она казалась далеко не тринадцатилетней девочкой-подростком. Я всегда считал ее очень худенькой и маленькой. Такой видел ее в прошлом году на пляже. Но на ковре, маскирующим рост спортсменки, стояла идеально сложенная девушка, на вид лет шестнадцати. Одета она была в красивый спортивный купальник новейшей модели. Людочка была собрана и сосредоточена. Ее красивое смуглое личико было слегка бледным, очевидно, от внутреннего волнения. Волосы аккуратно убраны. Но ее взгляд... Он был жестким и решительным. Такой Людочки я еще никогда не видел. Мои ребята переглянулись.
– Да-а-а, Толик, эта подружка у тебя, что надо. За такую и без твоей просьбы можно поболеть, – сказал кто-то из наших.
Пошла музыка. От неожиданно охватившего меня сильного волнения, дальнейшее видел, как в тумане. Мне казалось, что смотрю в киножурнале выступление какой-нибудь известной спортсменки. Настолько необычным для рядовых школьных соревнований было это выступление моей подружки.
Каскад сложных элементов был выполнен так безукоризненно и с такой непостижимой для хрупкой девичьей фигурки легкостью, что, казалось, временами ее подхватывали невидимые крылья. При этом девушка просто сияла своей открытой всему миру  улыбкой.
Я не ожидал от Людочки ни такой техники, ни такого артистизма. Я вообще ничего такого от нее не ожидал. Когда она закончила свое выступление, зал чуть ни обрушился от шквала аплодисментов. Аплодировали все, даже ее недавние соперницы. Естественно, она заняла первое место. До нашей первой весны оставалось восемь месяцев.

Увидеть Людочку сразу после выступления не удалось. После награждения все рвались ее поздравить. Но тренеры никого к ней не допускали. Мы встретились с Людочкой, как всегда, вечером. Она была немного уставшей, но довольной. А главное – она была той Людочкой, которую знал всегда. Одним словом, она снова была самой собой.
– Ну, Людочка, мои друзья от тебя в восторге. Ты всех покорила своим выступлением. Тебе аплодировали даже твои соперницы. Поздравляю, – высказал ей свои впечатления.
– А тебе понравилось?
– Людочка, конечно понравилось. Я смотрел на тебя и от волнения боялся дышать. В себя пришел, когда стихла музыка, и все зааплодировали.
– Я очень хотела, чтобы тебе понравилось.
– Людочка, я в восторге от тебя.  Мне очень понравилось. Честно, не ожидал.
– Я очень старалась, – сказала довольная Людочка, и мы отправились с ней по нашему обычному маршруту.
Теперь мне стало ясно, откуда в Людочке временами проявлялась необычайная координация движений, быстрота реакции и прочее, что может быть названо одним словом – ловкость.
– А я на тебя сегодня чуть было ни обиделась, – неожиданно для меня заявила Людочка. Я насторожился:
– За что?
– Пока оказалось не за что. Хорошо, что сразу поняла твою шутку. А вот если бы от волнения не поняла?.. И выступила бы гораздо хуже. Тогда уж точно обиделась бы.
– Ну, Людочка, ты меня сегодня целый день удивляешь. Да разве я мог бы за кого другого болеть, если ты выступаешь? – горячась, ответил ей. Людочка удовлетворенно улыбнулась:
– Нас, девушек, легко обидеть, – вдруг выдала она очередную неожиданность.
– Людочка, откуда ты это знаешь? Разве я когда-нибудь тебя хоть чем-нибудь обидел? Вот сейчас возьму, да и обижусь на тебя за твою обидчивость, – еще больше вознегодовал я. И мы оба рассмеялись – сначала Людочка, а за ней я.

– Мама часто любит повторять эту фразу. Видно, обидел ее кто-то когда-то... А от тебя, Толик, я ничего плохого не видела. Тебе я всегда верила, как самой себе, – снова потрясла меня Людочка. Похоже, сегодня был ее день, – Знаешь, я так хотела, чтобы ты сегодня видел мое выступление. А когда увидела тебя в зале, уже знала, что выступлю, как никогда, и обязательно буду первой, – Людочка замолчала, а я впервые не знал, что ответить – так хорошо она все сказала.
Я вдруг понял, что маленькая девочка Людочка выросла. Она уже вполне взрослая девушка. А вот бывают ли девушки подружками? Не знаю, но думаю, что, скорее всего, нет, чем да. И что тогда? Конец нашей дружбе? Вряд ли, судя по ее последним словам. Ну и загадку мне загадала моя подружка.
Людочка нравилась мне всегда – с нашей самой первой встречи. Она казалась мне привлекательной, даже когда была совсем маленькой худенькой девочкой. Но с этого поворотного дня я почувствовал к ней какое-то особое, еще не до конца осознанное влечение. Похоже, что именно с того момента она стала нравиться мне, как существо другого пола – как мужчине нравится женщина. Не знаю, чувствовала ли тогда Людочка что-то подобное. Но, судя по ее словам, обращенным ко мне, вполне возможно. Она вдруг как-то по-взрослому стала высказывать мне свои, или услышанные от кого-то, но разделяемые ею, суждения о жизни. В тот вечер она впервые говорила со мной так, что я не знал, как ей отвечать.
Я еще не был готов к таким разговорам. Ведь до сих пор в отношениях с Людочкой я вел себя, как старший по возрасту. И она никогда не спорила со мной, принимая все мои слова и поступки на веру. Я опекал ее, и ей всегда нравилась эта моя опека. Сегодня же интуитивно почувствовал, что Людочка предложила мне совсем другие отношения – отношения равных личностей. Похоже, что победа в соревнованиях, которую она хотела и которую добилась, как бы опираясь на мою моральную поддержку, но, безусловно, самостоятельно, позволила ей почувствовать себя личностью.

Целую неделю я размышлял, чувствуя, что мое отношение к Людочке с каждым днем меняется радикальным образом. Я вспоминал наши наивные и трогательные детские отношения, когда представлял себя старшим братом моей маленькой подружки и старательно исполнял эти обязанности. И даже одно время, как старший ребенок, которому доверен младший, обсуждал некоторые особенности поведения “сестрички” с ее мамой. Я вспоминал, как она впервые удивила меня тем, что совсем как взрослая, ухаживала за своей едва научившейся ходить сестричкой. А мне еще не доверяли моего младшего брата. И тогда я впервые отчетливо осознал, что каждая девочка – это будущая мама, а Людочка, судя по всему, создана  быть очень хорошей мамой.
И вот теперь, когда она удивила меня тем, что блестяще выполнила то, что мне, да и большинству людей, сделать не удастся никогда, я вдруг увидел ее в новом свете. Она заявила о себе, как о неординарной девушке, у которой со временем может оказаться множество поклонников – целые толпы, не дающие прохода. И я видел, какими глазами мои друзья, да и многие в том зале, смотрели на это чудо расцветающей женской красоты и гармонии – на мою подружку. В тот момент я ревновал мою Людочку ко всем присутствующим в зале, лишь потому, что они  смотрели на нее с восторгом и обожанием.
И я вдруг ясно понял, что люблю Людочку. Причем, вовсе не как старший брат любит младшую сестренку, или как давний друг обожает свою малолетнюю подружку, а именно так, как мужчина может любить женщину – самоотверженно, беззаветно и преданно, всеми силами души.
“Я люблю Людочку, и не уступлю ее никому на свете”, – вдруг очень отчетливо осознал я, и эта мысль впервые заставила затрепетать мое юное сердце.
Но одновременно с этой мыслью так же отчетливо понял, что для всех, и даже для самой Людочки, отныне моя юная подружка осталась таковой только на словах, потому что она вдруг стала для меня недосягаемым небожителем. И женское сердце этого божества мне еще предстоит завоевывать в битвах с множеством потенциальных соперников, самым сильным из которых буду я сам. И мне придется постоянно сражаться с самим собой. Потому что одно из этих моих я будет по-прежнему видеть в Людочке несмышленыша. А это – залог поражения в битве, которая может вскоре развернуться.

Прежде всего, мне надо измениться самому. А много ли у меня для этого возможностей? Есть ли они вообще? Ведь я еще только старшеклассник. Ну, учусь хорошо. А что еще могу предъявить такой шикарной девушке, какой в скором времени наверняка станет моя Людочка? Ну, мечтаю стать то ли летчиком, то ли физиком. Пока еще не решил. А что я сделал для того, чтобы приблизить мою мечту? Ничего...
Людочка, потихоньку от меня, вдруг стала чемпионкой города среди школьников, получила первый юношеский разряд по художественной гимнастике. А я – друг, даже не знал об этих ее достижениях последних лет. Или не принимал ее занятия всерьез, считая их пустым делом. Но ведь Людочка так не считала. А значит, я совсем не знал Людочку. Вот это друг! А еще рассчитываю на ее признание, и даже на ее любовь. Так не бывает. Пока она по инерции еще признает во мне лидера, потому что так было, сколько она себя помнит. Но будет ли так всегда? Если я не удивлю ее в ближайшее время так, как она удивила меня, то со временем мне не на что надеяться. Только на ее сочувствие к бывшему другу. А можно ли любить человека, которому всего лишь сочувствуешь? Такой человек не может стать идеалом для молоденькой девушки, ищущей свой путь в этом мире и достойного спутника на нелегком пути...
И я неожиданно для Людочки, просто не показываясь ей на глаза, пропал для нее на целый месяц. Когда после задуманного мной месячного перерыва в наших отношениях мы, как бы случайно, увиделись, отметил, что Людочка очень обрадовалась этой встрече, и тут же засыпала меня вопросами, почему и куда я исчез. Но когда сообщил ей, что очень занят, потому что посещаю занятия в аэроклубе и секцию бокса на стадионе “Динамо”, сразу заметил, как радостно заблестели ее глаза. Похоже, что попал в цель, вызвав неподдельный интерес Людочки к своей персоне.

– Интересно, интересно. Теперь понятно, почему тебя давно не было видно. Расскажи подробней, –  попросила Людочка.
– Про что сначала? Про аэроклуб, или про бокс? –  спросил ее.
– Да про бокс все понятно. Непонятно только, зачем это тебе? У этих боксеров кулаки с твою голову. И бьют по голове. Это какую крепкую надо иметь?
– Людочка, кулаки у них обычные. Они большие, потому что в перчатках. А перчатки как раз и нужны для того, чтобы при ударе и голову не разбить, и кулак об особо крепкую голову не повредить, – пояснил ей, – А мне это так, для общего развития. Как спорт, бокс меня не интересует. Зато, тренируясь, привыкаешь правильно держать удары, уклоняться от них, и сам, при случае, можешь припечатать, как надо. Да и на скакалочке тебя, пожалуй, перепрыгаю. А раньше совсем не умел.
Не успел договорить, Людочка, как истинная спортсменка, тут же проверила мою подготовку, попытавшись ударить меня без всякого предупреждения. Удары, конечно, были не сильными, но достаточно резкими, а главное – неожиданными. И сделала она это так ловко, будто часто  практиковалась. Правда, теперь меня это уже не удивило. Может, их и этому учили на тренировках. Как знать.
Первый удар, который от мирно стоявшей прямо передо мной подружки совсем не ожидал, блокировал чудом, автоматически. А от второго, уже как на тренировке, легко уклонился с условным встречным ударом по корпусу в зону солнечного сплетения. Людочка охнула, когда мой кулак коснулся ее чувствительного места, а потом вдруг рассмеялась.
– Это вы так легко бьете? Тогда и я смогу боксом заниматься.
– Людочка, удар я, только обозначил. Но ты сильно рисковала. Больше так не делай. Договорились?
– Хорошо, – ответила Людочка, – А что, вы действительно по-настоящему бьете?
– Конечно, – подтвердил я, – В полную силу.
– Как это? – удивилась подружка.
– Подставь руку вот так, я ударю вполсилы. А если в полную, то руку отобью, посильней, чем мячом, – предложил ей.
– Нет, не надо, – засмеялась Людочка, – Я уже почувствовала, когда ты  совсем, оказывается, не ударил. Да... В боксе, конечно, что-то есть, но мне кажется, не стоит рисковать здоровьем ради простой драки.
– Согласен, – поддержал я Людочку, – Как надоест, брошу. Главное, освоить азы. Всегда может пригодиться.

– А в аэроклубе, что ты делаешь? – перевела Людочка разговор на другую, более интересующую ее  тему.
– Пока только хожу на теоретические занятия. Сейчас изучаем конструкцию планера и теорию полета. А потом будем изучать много чего, что требуется для того, чтобы летать. Полетные карты, навигационные приборы и даже метеорологию.
– А летать хоть будете? Или тоже теоретически?
– Конечно, будем. Но только летом, в Крыму. Там для планеров самая подходящая погода. Летать можно каждый день. Так что, Людочка, лето у меня предстоит насыщенное. Да и море там, говорят, рядом. А то я еще ни разу не видел моря, хотя давно о нем мечтаю. И о небе, и о море.
– А на самолетах ты будешь летать?
– Это уже после планера. Хотя многие говорят, что после планера на самолете уже неинтересно.
– Почему это?
– Летать на планере – это искусство. А на самолете – техника. Планер – он же без мотора летает. Поэтому планерист должен все время видеть небо и знать, как его использовать, чтобы воздушные потоки тебя удерживали в полете, а не мешали. Планер – это, как парусник в море. А самолет – это уже теплоход.
– А кроме полетов, что у вас там будет?
– Не знаю, Людочка. Еще расскажут. Знаю только, что перед полетами мы должны будем прыгать с парашютом. Говорили, не меньше трех прыжков.
– Да, Толик, интересная у тебя жизнь, – констатировала Людочка, с восторгом глядя на меня. Я был доволен собой, но, похоже, сам с еще большим восторгом смотрел на миленькое личико моей сияющей счастьем богини. И мне нравилось, что она оценила мои старания. Я смог ее удивить не меньше, чем меня удивила тогда моя чемпионка.
– Людочка, а у тебя разве хуже? Тебе сейчас наверняка твой тренер скучать не дает. И планов тоже  уйма.
– Еще каких. У меня теперь целых два тренера. Всерьез за меня взялись. Я уже их боюсь.
– Не бойся, Людочка, я тебя в обиду не дам. В случае чего, сбежим от них на планере.
Мы с Людочкой весело рассмеялись, и, взявшись за руки, не сговариваясь, пробежали почти целый квартал, а уже потом пошли потихоньку по маршруту наших традиционных прогулок. До нашей первой весны оставалось чуть больше полугода...

И вот он наступил первый день нашей первой весны – восьмое апреля 1961 года. Этот день мы с Людочкой запомнили навсегда. Это был наш день.
Весна в том году выдалась ранняя, особенно в наших местах. Позже немного похолодало, но именно тот памятный день был на редкость теплым.
Я, наконец, сдал последний зачет в аэроклубе. Никаких занятий в клубе больше не предвиделось – нам дали возможность завершить учебный год в школе. Впереди предстояло самое интересное – поездка в Крым, полеты и отдых на море. Но до того, мы должны успешно сдать школьные экзамены, иначе, предупредили нас в клубе, о поездке можно забыть.
Экзамены особенно не волновали. За мою школьную жизнь столько их уже было. К тому же,  учился я хорошо, нисколько не напрягаясь.
В секцию бокса уже не ходил. А потому у меня, наконец, впервые за долгое время появился свободный вечер. И мне очень захотелось увидеть Людочку. Я уже не видел ее месяца три. Да и до того мы встречались буквально мимоходом. Обычно мы издали приветствовали друг друга нашим приветствием, потом махали чемоданчиками со спортивной одеждой, показывая, куда мы направляемся, и разбегались каждый в своем направлении. Иногда я заходил к Людочке, но, так ни разу не застал ее дома. Ее сестра обычно сообщала мне, что она недавно ушла на тренировку и будет нескоро.
Все эти долгие месяцы я часто думал о Людочке. Я уже нисколько не сомневался в моей любви к этому дорогому мне человечку. Мне казалось, что и моя бывшая подружка вполне может ко мне относиться не так, как к другим. Но, как всякого любящего человека, меня постоянно одолевали сомнения. А сможет ли Людочка полюбить меня? Или, может, она так и будет воспринимать меня, как свою подружку? А если полюбит, то когда? И как я узнаю об этом? А что дальше? Сможем ли мы дружить с Людочкой, если вдруг окажется, что меня она не любит и никогда не сможет полюбить?

Я вдруг понял, что просто не могу потерять мою Людочку, даже как подружку. Настолько дорогой она стала для меня за все эти годы нашей детской дружбы.
Мне хотелось поскорее прояснить ситуацию. Объясниться, наконец. Но, с другой стороны, понимал, что Людочка, просто по возрасту, может быть не готова к таким объяснениям. И тогда я могу разом потерять ее и как подружку, и как любимую девушку.
Я мучился всеми этими сомнениями и просто не знал, что мне делать, как поступить. И чем меньше мы виделись с Людочкой, тем больше сомнений у меня появлялось. Иногда мне казалось, что даже дни нашей дружбы уже позади. Ведь мы не видимся с моей подружкой месяцами, находясь так близко друг от друга. Может быть, я ей уже совсем не нужен?
В тот вечер я вовсе не надеялся застать Людочку дома. Я помнил, что по расписанию у нее вечерняя тренировка. А потому просто шел по нашему маршруту, размышляя о своих проблемах. Навстречу шла какая-то девушка. Мельком глянув на нее и автоматически отметив ее привлекательность и красивую походку, больше не обращал на нее внимания, приняв за одну из многочисленных студенток из общежития, где жила Людочка. Вдруг девушка улыбнулась и еще издали поприветствовала меня особым жестом.
“Да это же Людочка, – вдруг сообразил я, – Кто же еще мог бы меня так приветствовать”. Но как она изменилась за то время, пока ее не видел. Зимой она бегала на тренировки все в том же стареньком пальтишке, из которого уже давно выросла. И покрывалась, как все молодые женщины того времени, серым шерстяным платком, который был ей и головным убором, и шарфиком. И все эти полгода я видел ее только издали. А сейчас ко мне, улыбаясь, приближалась необыкновенно красивая девушка, одетая лишь в скромное легкое платьице и туфельки на невысоком каблучке. За зиму Людочка стала чуть выше ростом, и уже совсем не казалась худенькой, какой ее знал всегда. В своем легком одеянии она была такой женственной, такой яркой и привлекательной, что мне показалось, будто это не моя Людочка, а сама Весна шла мне навстречу в образе моей дорогой подружки.
Я бросился к ней. Она ко мне. Мы подбежали друг к другу и молча остановились в шаге друг от друга, не зная, что делать дальше. Я восторженно смотрел на незнакомую Людочку, а она, впервые за все время нашей дружбы, вдруг, совсем как молоденькая девушка перед юношей, опустила глаза и покраснела.

Мне хотелось взять ее за руки и сказать: “Людочка, любимая моя, здравствуй. Как же долго я тебя не видел. Как соскучился по тебе, моя миленькая подружка, моя драгоценность, моя богиня”. Но я молчал, не в силах преодолеть вдруг охватившее меня сильное, до дрожи в коленках,  волнение. Молчала и смущенная нашей встречей Людочка...
Она первой вышла из ступора.
– И где же ты пропадал все это время? – бросив на меня быстрый взгляд, и снова опустив глаза, улыбаясь, спросила Людочка.
– Людочка, ты же знаешь. Вот только сегодня сдал последний зачет в аэроклубе. Представляешь, я допущен к полетам!  Летом начнем летать... Твои как дела, Людочка? Тебя даже дома не застанешь. Как ни зайду, ты на тренировке. Тебе разве Светланка не говорила, что я заходил?
– Конечно, говорила. Но я тоже все это время много занималась. Очень устала от больших нагрузок. Со вчерашнего дня мне разрешили щадящий режим. Врачи рекомендовали тренеру на целых два месяца снизить нагрузки на мой бедный организм. Так что сегодня я даже на тренировку не пошла... Ну, а ты, Толик, молодчина. Добился своей цели. Мне и самой хотелось бы полетать. Но страшно...  А тебе не страшно?
– Нет, Людочка, нисколько. Я уже давно мысленно летаю. Все себе так ярко представляю... Как управлять планером, как следить за приборами, как следить за обстановкой вокруг... А скоро все это станет явью... Думаю, в действительности это еще прекрасней, чем в мечтах... Какие красивые облака с земли. А какие они вблизи?.. Людочка, я хочу, чтобы поскорее прошли эти два с половиной месяца. И тогда бы я увидел небо своими глазами.
– Не торопись, увидишь. Я в тебе никогда не сомневалась... Пойдем, лучше погуляем. Вечер сегодня такой хороший. Я уже давно не гуляла. Все бегом и бегом. Только школу и спортзал видела все эти дни. И сегодня меня дома тоже ждут очень поздно. Если хочешь, можем гулять допоздна.
– Людочка, я вообще не надеялся тебя сегодня увидеть. А ты вдруг даришь мне целый вечер. Я просто счастлив, прогулять его с тобой.

Весь тот памятный вечер мы ходили с Людочкой, взявшись за руки, и говорили обо всем на свете. И, как всегда после долгой разлуки, не могли наговориться. Подошло время “возвращаться с тренировки”, а мы не могли расстаться. Людочка сходила домой и отпросилась у мамы еще на полчасика, потому что “случайно встретила Толика”. Расставаясь, мы договорились о завтрашней встрече.
Я пришел домой, и почти сразу же лег спать. Мне хотелось, чтобы поскорее настало завтра, и мы снова увиделись с моей Людочкой. Но сон совсем не шел.
Я с удовольствием вспоминал милый образ моей такой необыкновенно красивой девушки. Это была все та же Людочка, и все же она была немного другой, почти мне незнакомой. Я вдруг отчетливо понял, что наша дружба с Людочкой уже в прошлом. У нас теперь могут быть только новые отношения. И, кажется, нам совсем незачем объясняться. Людочка была так рада нашей неожиданной встрече. Какие тут могут быть сомнения?
“Да ты, братец, самонадеянный болван. Ведь это только ваша первая встреча после долгой разлуки. А чем ты удивишь свою любимую завтра? А послезавтра? А потом? А вдруг тебе уже нечем будет удивлять свою Людочку. Думай, а не расслабляйся, надеясь на легкую победу. Вы еще так и не обсудили твои занятия боксом. Что ты ей расскажешь? Ведь она может подумать, что ты просто струсил”, – рассуждал мой внутренний голос.
И я вдруг вспомнил мою последнюю тренировку. Это было всего месяц назад. А я еще до сих пор не оправился от травмы. Как же все глупо вышло. Была ли в том моя вина? Может быть, хотя, как я понял, никто так не считал, включая обоих наших тренеров.
Тогда мне просто не хватило пары для спарринга. Такое и раньше бывало. Я уже было, собрался поработать со снарядами. Как вдруг в зале появился незнакомый мне парень моей комплекции. Я обрадовался, но тренер сказал, что нам нельзя работать вместе. Мой подходящий по общим данным напарник, хоть и пришел на тренировку впервые после долгого перерыва, но он – боксер-перворазрядник, а я еще только новичок.
Однако через полчаса тренер почему-то изменил свое мнение. И нас поставили в паре, строго предупредив моего напарника, чтобы мы отрабатывали только то, в чем был подготовлен я.

Вначале я еще опасался моего противника, но вскоре заметил ряд его ошибок, чем и воспользовался, несколько раз пробив его оборону. Меня это вдохновило, но мой партнер вскоре предупредил меня, чтобы не увлекался сильными ударами. Однако мы, новички, еще не умели дозировать удар, и били в полную силу, как нас учили.
Третьего предупреждения не последовало. Неожиданно вдруг перестал понимать действия противника. И в какой-то момент попался на его финт. Отбив его удар, и пытаясь нанести встречный, вдруг получил серию сильных ударов, буквально со всех сторон. Такое мы не проходили. Руки сами опустились, и я пропустил мощный удар в челюсть снизу.
Все поплыло перед глазами. Я не упал, не потерял сознания, но куда-то пошел, в сторону от противника. Помню, что меня подхватили ребята и усадили на скамейку. Тренер что-то кричал на моего обидчика, что-то спрашивал у меня, но я уже не разбирал его слов.
Потом почувствовал запах нашатыря, и постепенно стал приходить в себя. Меня тошнило, сильно болела голова. Вызвали врача. Он постепенно привел меня в чувство. Домой меня отправили в сопровождении.
Дома мне, естественно, запретили дальнейшие занятия боксом. Я бунтовал. Но когда через неделю появился на тренировке, мои занятия на целых три месяца запретил врач.
Вот и в эту ночь, как и в ту, после травмы, я так и не смог уснуть, получив в этот раз приятный нокаут от моей любимой девушки.

Мысли водили хороводы. И вдруг, впервые в жизни, они стали оформляться в нечто новое для меня. Неожиданно сами собой пошли рифмованные строки.
К моему удивлению, очень быстро возникло мое самое первое стихотворение. Оно было несовершенным, но моим. Я это ощутил даже тогда. И оно отражало именно то, о чем думал в ту ночь после первого дня нашей с Людочкой первой весны:

Я еще не брался за перо,
Не писал стихов я никогда.
Чувствовал, что время не пришло,
Да и нет таланта, иногда.

Но вот шестнадцать мне пришло,
Тогда ты, время, подошло –
Как солнце, ранняя весна
Согрела душу мне, лишила сна.

Тебя, девчонка, знаю я давно,
Мы с детства вместе – во дворе, в кино.
Но я сегодня понял, что отныне
Ты мне дороже, чем вода в пустыне.

Еще не знаешь ты, что я тебя люблю,
Что жизнь свою тебе навеки отдаю.
Так знай, что, невзирая на года,
Я буду помнить о тебе всегда.

С того самого первого дня и вплоть до дня моего отъезда в Крым, мы с Людочкой встречались ежедневно. Иногда то были короткие встречи – не больше, чем на часик-полтора. Обычно это было накануне моего, или ее экзамена. А чаще всего, мы были вместе все вечера напролет. И нам, вопреки опасениям живущего во мне скептика, никогда не было скучно вместе.
В первые дни после памятного нам обоим восьмого апреля, мне показалось, что Людочка стала меня стесняться. Она почти перестала обращаться ко мне по имени. Она избегала моих прямых взглядов и часто смущалась, заметив, что я смотрю на нее. А мне так хотелось смотреть и смотреть на ее прекрасное личико и видеть, хоть иногда, ее чудесные глаза и открытую, добрую улыбку.
Я отметил, что она стала очень чувствительной к моим словам. Что бы ни говорил в те дни, она выслушивала все очень внимательно и, казалось, принимала за чистую монету даже мои дурацкие шутки, которые я всегда преподносил ей с очень серьезным видом. Я не мог понять причину этих перемен, но они меня вовремя насторожили. И я постарался рассказывать Людочке только то, что ее тогда могло интересовать. Стал тщательнее выбирать слова и выражения. И вскоре некоторая, возникшая было, напряженность в наших диалогах и в наших отношениях постепенно исчезла.
А двенадцатого апреля мы вместе искренне радовались успешному полету Юрия Гагарина.
– А ты мог бы стать космонавтом? – неожиданно спросила меня Людочка.
– Не знаю, – честно ответил ей, – Я даже не думал, что все это произойдет так быстро. Мне всегда нравилась фантастика, и часто хотелось побывать вместе с героями книг на какой-нибудь планете. Но даже в детстве понимал, что все это будет совсем нескоро. А оказалось, что полеты в космос уже так близки. К тому же Гагарин – летчик. Я тоже хочу стать летчиком. И если мне удастся стать классным летчиком, все может быть. А так, Людочка, никакого страха перед любыми полетами я не испытываю. Мне все это давно уже очень интересно и даже любопытно. Я обожаю новую технику и вообще все новое, неизведанное.
Похоже, мои слова понравились Людочке, потому что она впервые улыбнулась мне, как прежде, глядя прямо в глаза.

В ту ночь долго не мог уснуть, размышляя над словами Людочки. А ведь фактически она тогда подсказала цель моей жизни. И я решил больше не размышлять, кем стать. В то лето мне предстояло научиться летать. Планер это отличная школа летчика. Но чтобы стать летчиком-космонавтом, как Гагарин, надо летать на самолетах. А значит, второй мой шаг это полеты на спортивных самолетах в аэроклубе. И, наконец, третий шаг – училище военных летчиков.
Дальнейшие шаги пока трудно было даже вообразить, а потому планировать их было неразумно...
Под влиянием полета Гагарина и разговора с любимой меня вдруг снова захватили в плен рифмованные строки, которые быстро сложились в стихотворение “на злобу дня”. Почему именно на злобу, я не понимал, но так тогда говорили.

Я с детства окрылен прекрасною мечтой –
В ракете дерзко устремиться в поднебесье,
Чтоб для людей Земли стать новою звездой,
Могучих двигателей гулкой песней.

Чтоб вся Земля легла вдруг подо мной
Живою картой, глобусом огромным,
А новый мир манил вслед за собой
Сияньем моря звезд на фоне неба черном.

Я так и не рискнул показать это стихотворение моей Людочке. Мне оно тогда представлялось нескромным. В нем слишком очевидно было отражено мое желание достичь невозможного. Людочка могла бы подумать, что я просто несерьезный человек, по-детски относящийся к ее словам, в которые она, похоже, искренне вкладывала свои девичьи мысли и чувства.

Все изменения в моей Людочке сразу стали понятными, когда одиннадцатого мая мы, наконец, открылись друг другу в наших чувствах. В тот памятный день нашего счастья я стал ее Ромео, а она – моей Джульеттой, моей любимой Людочкой.
Мы с Людочкой шли по маршруту наших прогулок, уже прошли мою школу и пожарное училище, когда внезапно хлынул дождь. Мы спрятались от него в тесной нише длинного дома.
Мы стояли рядом, непривычно близко, и потому смущенно молчали. А когда под порывами ветра дождевые струи все же доставали нас, невольно прижимались друг к другу, соприкасаясь то руками, то плечами, то бедрами. И я вдруг почувствовал, что рука Людочки, прижавшаяся на мгновенье к моей руке, слегка дрожала, как от холода, хотя на улице  было довольно тепло, несмотря на дождь.
– Тебе холодно? – спросил ее.
Она молча кивнула. Я снял свою курточку и накинул ей на плечи. Теперь я стоял не сбоку, а напротив нее, закрыв собой от дождевых брызг.
Как ловко Людочка ускользнула от меня, когда, одевая ее, непроизвольно задержал руки на ее плечах. Она мгновенно обернулась, но не от меня, как это было бы естественно для молоденькой девушки, а именно ко мне, одарив своей открытой, обезоруживающей улыбкой. Я невольно опустил руки. Мы не сказали ни слова, и снова молчали, сделав вид, что ничего не произошло. Мы впервые так долго стояли молча...
Каждый из нас двоих напряженно думал, и каждый о своем, но мне кажется, и я даже  уверен, что тогда мы с Людочкой думали об одном и том же.

Я взял ее руки в свои, они были теплыми.
– Ты согрелась?
Людочка слегка кивнула, но я чувствовал, что ей все еще не по себе. И не холод тому причина, а наша нечаянная близость в этом тихом, потаенном и таком тесном для нас двоих месте.
– Моя курточка с удовольствием обнимает тебя, – неожиданно осмелел я. Она засмеялась и вдруг полностью спряталась в ней с руками, прижав их к груди. Я взял пустые рукава куртки, и крест на крест закутал мою драгоценность еще плотнее. Мои руки были теперь на ее талии и на бедрах, но Людочка уже не предпринимала никаких попыток снова ускользнуть от меня. Она вдруг стала такой серьезной и такой не по возрасту взрослой – как будто она вдруг на что-то решилась. 
– Людочка, – тихо позвал ее, впервые не зная, что  говорить дальше.
– Что? – так же тихо  спросила она, не взглянув на меня, как обычно, когда я к ней обращался, а глядя куда-то в сторону.
– Лю-ю-дочка, – тихо, нараспев, снова произнес ее имя. Она молчала...
– Людочка, ты моя Джульетта, – вдруг решился я хоть что-то сказать. Правда, мне всегда нравилось ее родное волшебное имя – не Людмила, не Люда, а именно Людочка... И часто мысленно и даже вслух я так и произносил его –  Лю-ю-дочка... Лю-ю-дочка...

Она, наконец, посмотрела на меня. Ее дивные глаза излучали безграничное счастье. Так вот, оказывается, что она прятала от меня!
И меня вдруг, как маленький хрупкий планер, парящий высоко в бескрайнем небе, подхватил могучий восходящий поток бесконечной нежности к ней – к моей любимой Людочке. Мое сердце бешено затрепетало. Сомнений больше не было – мы оба испытывали одинаковое чувство. И это чувство – любовь...
– Я не Джульетта. Я – Людочка, – вдруг очень тихо, но твердо прошептала она, глядя мне прямо в глаза.
Ее глаза, “чайного цвета”, мне показались в тот момент темнее, чем они были всегда. Но они сияли тем волшебным светом любви, который нельзя не понять, или понять иначе. Только так любящая девушка может смотреть в глаза любимого, впервые без слов открывая ему сокровенную тайну – свои чувства к нему. Словно две яркие звезды во тьме ночи, ее глаза завораживали, они гипнотизировали, словно проникая прямо в мою любящую душу... 
Я готов был взлететь в небо или прыгнуть в бездну...
Я готов был умереть от счастья...

– Лю-ю-дочка... Нет, ты не Джульетта... Ты моя Лю-ю-дочка, –  тихо сказал, с особым удовольствием произнося ее имя. Она не возразила.
Я правильно тебя понял, любимая! Теперь ты  навсегда – не просто Людочка, а моя любимая Людочка!..
Возникла длинная пауза. Мы смотрели друг на друга –  глаза в глаза. Я уже тогда знал наверняка, что мог бы обнять и прижать к груди мою любимую Людочку. Мог бы ее целовать, целовать и целовать – она не стала бы препятствовать. А, скорее всего, разделила бы со мной всю глубину моей нежности и страсти.
Но какое-то шестое чувство – моя интуиция, вдруг подсказала, что не следует форсировать события. Я почувствовал, что именно сейчас одним неуклюжим словом, неумной фразой или нелепым поступком могу нечаянно разрушить это чудо – это хрупкое равновесие в коротком мгновении ощущения полного счастья,  такого нового для нас обоих, такого  ясного и чистого, и такого огромного, как это бесконечное небо над нами.
Не знаю, сколько мы так простояли. Время для нас остановилось...
Очнувшись, мы вдруг с жаром заговорили – как всегда, когда были среди людей, или когда просто стояли или шли рядом на открытом пространстве.
– Ромео! А где твоя шпага? – кокетливо улыбнувшись и вдруг беспокойно глянув вправо от меня, громко спросила Людочка, словно предупреждая меня о чем-то. Я бросил взгляд в том же направлении, и увидел, что кто-то шел  по улице, в сторону нашего убежища. Дождь уже давно прошел, и даже тротуар подсох под теплым майским солнышком.

Я мгновенно выпустил Людочку, и, не оборачиваясь, быстро переложил из-за пояса в карманы мои две “шпаги”. Теперь можно было занять позицию на пионерском расстоянии от любимой. Она почти не заметила моих манипуляций. А я мысленно ругал себя. Как же мог так опрометчиво забыть о своем  оружии.
– Что ты там спрятал? – спросила Людочка.
– Свои шпаги, – ответил, улыбаясь. Она, конечно, не поверила.
– Сколько их, и как они поместились в твоих карманах? Покажи. Мне очень интересно посмотреть, –  щебетала Людочка.
– Подожди, пусть люди пройдут.
– А что это?
– Мои пистолеты.
– Откуда они у тебя и зачем?
– Людочка, мы же с тобой часто выходим за пределы своих царских владений. И нас могут там обидеть, даже если мы не сделаем никому ничего плохого.
– Как это нас обидят? Кто? И что за владения? – спросила Людочка.
Она хотела узнать слишком много и все сразу, причем в той области человеческих отношений, о которых понятия не имела.

То, что рассказал Людочке о шпане и об уголовниках, царивших в нашем городе и давно поделивших его на множество  незыблемых ареалов своего влияния, которые были “табу” для посторонних, оказалось для нее потрясающей новостью. На меня обрушился поток вопросов, на которые волей-неволей пришлось отвечать.
– И что они могут с нами сделать?
– Все, что угодно, Людочка. Оскорбить, избить, ограбить и даже убить.
Зря, конечно, все ей тогда  рассказал, но это действительно было так. Мой отец в то время из оперативных работников, выслеживавших и задерживавших преступников, перешел на следственную работу. Он часто показывал мне сводки происшествий в городе и рассказывал о своей текущей деятельности. А очень многое из тех сводок происходило буквально рядом, и я часто видел жертвы преступлений своими глазами. Отец втайне надеялся, что я пойду по его стопам. То, что я читал и видел, производило на меня сильное, но в основном, удручающее впечатление. И, увы, не вдохновляло настолько, чтобы посвятить этому свою жизнь.
– Что ты сможешь сделать со своими пистолетами? Ты что, будешь стрелять в людей? Тебе не страшно? – засыпала меня вопросами Людочка.
– Пистолеты самодельные, однозарядные. Пугачи. Стреляют громко, а толку мало. Стрелять в людей – преступление. Стрелять в вооруженных врагов – подвиг. Шпана и бандиты – как враги. И даже хуже. Когда они вместе, это не люди, а стая злобных, но трусливых собак. Убивать я их не собираюсь, а отпугнуть – думаю, что смогу. Людочка, мне страшно только за тебя. Ты для шпаны – обольстительная приманка. И ты действительно можешь пострадать. Я не могу этого допустить, а потому буду оборонять тебя до последнего патрона, – сыпал ей очередную порцию жутковатой для нее информации. Ведь по радио все было намного оптимистичней, чем в реальной жизни того времени.

–  До последнего патрона, – повторила Людочка мою фразу, – Их же всего два! – вдруг сделала она вполне здравый вывод. Вместо ответа, я вытащил из кармана и показал ей горсть патронов. Похоже, она видела их впервые.
– И этой маленькой штучкой можно убить? – задумчиво спросила Людочка, внимательно рассмотрев и возвращая мне патрон.
– В два счета, – безапелляционно заявил я.
– А можно мне попробовать выстрелить? – высказала неожиданную просьбу Людочка.
– Людочка, здесь же улица, а не тир.
– А где можно?
– Можно на кладбище, да и то не везде и не всегда.
– Тогда пошли на кладбище. Сейчас можно? – Людочка на глазах милитаризировалась.
– Сейчас можно, но я не пойду с тобой на кладбище.
– Почему? – недоуменно спросила Людочка. Я был поражен ее наивности в очевидных для меня вопросах морали.
– Потому что ты девушка. А девушки никогда не пойдут в такие места с юношами, да еще с вооруженными. Твоя мама, если ты ей об этом скажешь, не поймет, и запретит тебе гулять со мной, – попытался хоть как-то объяснить ей причины моего отказа.
– Но ведь ты не просто юноша, а Ромео. А я – твоя Джульетта. Ты же сам говорил это только что?  – загадочно улыбаясь, настаивала и аргументировала Людочка.
Не знаю, может, ей не очень нравилось мое имя, но с той весны она редко называла меня по имени. Возможно, была и другая причина прибегать к косвенному обращению ко мне – это так и осталось для меня загадкой. Но, начиная с того памятного дня, я вдруг стал у нее Ромео. В ту весну она просто обожала обращаться ко мне именно так.

– Людочка, согласен. Пусть я буду Ромео. Но если по правде, мне не хотелось бы, чтобы у нас с тобой вышло, как у них. Тот Ромео погубил и себя, и свою Джульетту... А ты – моя Людочка и я отвечаю за тебя... Мне не хотелось, чтобы ты ходила туда. Даже со мной. Ведь нас могут увидеть знакомые. Пойдут эти жуткие сплетни, но не обо мне, а о тебе,  –  продолжал настаивать я.
– Я сама отвечаю за себя, – возмутилась Людочка, – Я понимаю, о чем ты говоришь. Но с тобой пойду, куда угодно, и на это кладбище тоже. Или тебе жалко патронов?
Последний аргумент меня добил, спорить было бесполезно. Мои возражения больше не воспринимались. И еще я понял, что моя интуиция меня не подвела – видимо в непростой для нас обоих ситуации во время дождя, я поступил именно так, как ждала от меня моя любимая. Мы объяснились без слов. И теперь она, похоже, совсем не думала о  своей  репутации, потому что твердо знала, что она любима верным другом, которого тоже любит, и что любимый, готовый защищать ее “до последнего патрона”, никогда не обидит ни словом, ни поступком.
– Хорошо, Людочка. Пошли на кладбище.
И  мы, наконец, покинули приютившую нас нишу, где в тот день так откровенно  раскрылись наши чувства. И Людочка так и не сняла мою курточку, пока мы ни вернулись домой...
А прежде, чем вернуться, мы забрались с ней в самый малопосещаемый уголок кладбища. Здесь мы с ребятами испытывали и пристреливали свое самодельное оружие. Действовали мы быстро. Несколько выстрелов, и врассыпную. Это была не лишняя предосторожность. Одно время на кладбище часто стреляли. Орудовала банда. На выстрелы  сбегались мы – ребята из прилегающих дворов. То, что мы иногда видели, было зрелищем не для слабонервных. Нас быстро разгоняли, потому что мы мешали милиции, медикам и всем, кто приезжал на место происшествия по долгу службы, но всегда после нас. Позже администрация студенческого общежития, что напротив кладбища, получила предписание: немедленно вызывать милицию, как только слышались выстрелы.

Людочка была в том месте кладбища впервые. Она молча, со страхом оглядывала малоприятный таинственный и темный уголок. Полуразвалившиеся склепы с проваленными полами, откуда веяло могильным холодом, поваленные каменные памятники, громадные старые деревья, густой непроходимый  кустарник, и вкривь и вкось кресты, кресты, кресты...
Я показал Людочке, как обращаться с оружием. Потом достал из склепа мишень и закрепил ее на дереве. Огляделся. Все было спокойно. И вот мы заняли позицию для стрельбы. Я выстрелил первым. Яркое пламя на полметра из короткого пистолетного ствола и оглушительный, на фоне окружавшей нас кладбищенской тишины, звук выстрела. Мишень поражена. Выстрелила Людочка. Мимо мишени и даже мимо толстенного ствола дерева.
– Давай еще разик попробую.
– Людочка, время пошло. Скоро здесь будет милиция.
– Я быстренько.
– Хорошо, перезаряжай, но не стреляй, – я дал ей патрон, а сам быстро снял с дерева и спрятал мишень обратно в склеп. Людочка уже была готова к стрельбе.
– Стреляй просто по дереву. Точнее целься.
Выстрел. Есть попадание. Теперь скорее, как можно дальше от этого места. Когда мы вышли на главную аллею, навстречу уже бежали ребята из нашего двора.
– Толик, там стреляли, – крикнул кто-то из них на бегу, – Айда, посмотрим!
– Мы не слышали, да и не интересно, – ответил я, и мы с Людочкой переглянулись, как настоящие заговорщики. Когда ребята убежали, мы весело рассмеялись.
Я проводил Людочку до подъезда. Мы расстались, обменявшись нашим традиционным приветствием. Людочка сияла. Я, очевидно, тоже. Так закончился наш первый день счастья.

С того дня, как только мы подходили к памятной нише, где состоялось наше первое взрослое свидание, и мы без слов объяснились в любви, Людочка всегда замедляла шаг, и, обернувшись ко мне, улыбаясь, спрашивала: “А где твоя курточка, Ромео?”
– Это та, которая тебя тогда обнимала? – отвечал я вопросом на вопрос.
– Да, – всегда коротко отвечала она, продолжая улыбаться.
– Она отдыхает дома, но у меня есть еще эта рубашка, и она тоже хочет тебя обнять.
– Передай ей, в следующий раз, – кокетливо отвечала Людочка, после чего, смеясь, ускоряла шаг, жестом приглашая меня следовать за собой.
Этот наш ритуал со временем стал традиционным. И мы всегда с удовольствием его исполняли. Но никогда больше у нас не было подобного свидания. Оно было единственным и неповторимым...

Все оставшиеся дни до моего отъезда в Крым, мы были по-настоящему счастливы. То были лучшие дни нашей жизни...
И вот он настал – наш последний вечер перед долгой разлукой. Мы встретились с моей любимой Людочкой так, как это было только в ту нашу весну.
Едва завидев друг друга, мы оба бросились навстречу, невольно ускоряя шаги. Мы остановились друг напротив друга, улыбаясь той особой улыбкой радости и обожания, которая может исходить только от любящих душ и чистых сердец.
И теперь я прямо смотрел в глаза любимой, с удовлетворением обнаруживая там только нашу большую любовь. А она не отводила их в смущении. Между нами были полная ясность и взаимопонимание. Я взял руки моей любимой Людочки в свои:
– Здравствуй, моя Людочка.
– Здравствуй, мой Ромео.
И мы, как всегда в те дни, взявшись за руки, отправились по нашему самому дальнему маршруту. Мы никогда не говорили о своих чувствах, но очень любили обсуждать последние фильмы о любви, которые недавно посмотрели в кинотеатре, или по телевизору. А иногда Людочка просила меня прочесть книгу, которая ей недавно понравилась, и потом мы горячо обсуждали ее содержание. Это всегда была одна из книг о любви. Я раньше не читал такие книги. Они мне были неинтересны. Но когда меня просила об этом Людочка, я мгновенно проглатывал рекомендованную книгу, и в разговоре с любимой мог цитировать целые страницы текста. Людочка поражалась моей памяти, и мне были приятны ее похвалы.
И в тот наш последний вечер мы обсуждали с Людочкой показанный накануне по телевизору фильм “Разные судьбы”. И только минут за десять до расставания, мы, наконец, осознали, что нам предстоит наша первая долгая разлука. Что уже завтра вечером мы не встретимся, как всегда. Но ни я, ни Людочка, даже в мыслях, не могли тогда предположить, что это будет разлука на пять с половиной лет.

– Людочка, мне в Крыму будет очень грустно без тебя... А ты будешь скучать? – решился я на откровенный вопрос, не зная заранее, как Людочка отреагирует на него. Людочка молчала, думая о чем-то своем, или обдумывая ответ. Я молча ждал.
– Знаешь, Толик, я еще никогда ни с кем не расставалась. Мама всегда была с нами, и никуда никогда не уезжала. Я тоже всегда была дома, и Светка. А сейчас впервые чувствую, что я что-то хорошее надолго теряю. Конечно, буду скучать, – к моей радости очень хорошо ответила любимая.
– Людочка, а хочешь, я буду писать тебе письма? – предложил я хоть какой-то выход.
– Это было бы хорошо, но не в нашем общежитии. Я очень не хочу, чтобы кто-нибудь читал твои письма ко мне. А у нас такое часто бывает. Почти все письма приходят распечатанными. Ты когда уезжал на все лето в деревню, я тоже скучала, – вдруг удивила меня Людочка, – Так что, я и сейчас буду думать, что ты снова уехал, как всегда.
– Людочка, сейчас я еду не как всегда. Мне предстоят интересные и немного опасные приключения. Очень хотелось бы поделиться с тобой своими впечатлениями.
– Приезжай скорее. Я буду ждать тебя, – вдруг тихо сказала Людочка, и впервые за последнее время смутилась. Я снова взял ее обе руки и прижал их к своей груди.
– Людочка, можно тебя поцеловать на прощанье? – вдруг решился, растроганный ее последними словами. Людочка, густо покраснев, неожиданно рассмеялась. И тут же, одарив меня улыбкой, опустила глаза и почему-то стала очень грустной.
– Толик, я не знаю... Но мне очень не хочется, чтобы наш первый поцелуй был прощальным. Мне сейчас плакать хочется. Ты меня понимаешь?
– Конечно, понимаю, Людочка.
– Я сама тебя поцелую, когда ты вернешься, – озорно улыбнувшись, неожиданно для меня сказала Людочка. Вдруг она быстро обняла меня, чмокнула в щечку и тут же, резко повернувшись, убежала в дверь своей квартиры.
Я молча стоял, остолбенев от ее неожиданного поступка. Я почти не почувствовал прикосновения ее губ. Но мне вдруг стало так хорошо...
“Людочка, я люблю тебя больше всего на свете. Я люблю тебя больше жизни. Ты сама – моя жизнь, моя любимая Людочка”, – думал, приходя в себя. Неожиданно дверь открылась. На пороге стояла сияющая улыбкой Людочка:
– До свиданья, Ромео. Счастливого пути. Удачных полетов... Я очень жду тебя, – попрощалась со мной моя ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ, моя Джульетта.

 Анатолий Зарецкий