Этапы большого пути...

«Этапы большого пути…»

«Где мой друг Сеня?»

Посвящается «Великому ноябрю»

Сегодня, когда «наш паровоз», попетляв по закоулкам реформ, накружившись по московской кольцевой, снова на всех газово-нефтяных парах несётся в милый сердцам одуревших от псевдухи перемен трудящихся в заветный тупичок развитого застоя, когда в прицепленном  мягком вагоне руководящих товарищей и охранном бронепоезде уже места не хватает от добра, надыбанного в операциях по обезвреживанию врагов и несогласных на всех полустанках «большого пути», хочется добрым словом вспомнить те благословенные 70-е, годы радостного застолья, где всем было так хорошо, кроме некоторых, непонятливых… 
Вот об этом и речь, но начну с популярного тогда анекдота про шапки, которые были только по талонам и только для заслуженных голов. Попал как-то передовик комбайнёр на пленум Обкома КПСС, встретил там такого  же передовика из другого  района тракториста Сеню. Сходили в буфет, приняли на грудь – сидят, слушают доклад про внутреннюю и внешнюю политику партии…  Смотрят вокруг, записки пишут и в президиум через соседей передают… Решил и тракторист Сеня, уже разопревший от 250-ти с гаком, спросить о своём наболевшем, вырвал из подаренного блокнота с вдохновенным профилем Ильича I и мудрыми словами Ильича II листок и чехословацким золотым карандашом, выделанным из байкальского кедра, написал: «Меня не интересует ни внутренняя политика нашей партии, ни её внешние сношения, мне интересно, где члены политбюро достают такие шикарные шапки?» Ну, написал и написал, послал и послал… Тут и перерыв перед основными прениями объявили. Комбайнёр в туалетную гостиную отправился, а Сеня в буфет – очередь занять… Пришёл комбайнёр, очереди нет, тракториста тоже не видно. Решил, что друг уже упахался и в кресле отдыхает…  Не тут-то было  – нету Сени, отсутствует передовой тракторист – и уже один выступающий сменяет другого, а выступальщик  Сеня всё не появляется. И тогда наш комбайнёр, листок отодрал из своего памятного блокнота и таким же, как у Сени, карандашом, волнуясь  и протыкая финскую бумагу, записку настрочил: «Меня не интересует ни внутренняя политика нашей партии, ни её внешние сношения, мне не интересно даже то, где члены политбюро достают такие шикарные шапки, меня интересует, куда делся мой друг Сеня?».  
Правда в том, что времена и верно были анекдотические, не хуже нынешних, но уже не такие кровожадные, как при усатом вожде, потому что и сам я попал в подобную полит-комическую историю, конечно же повлиявшую на мой общий облик – аморале молодого строителя коммунизма, вернее, собственного светлого будущего, но что было, то было…
Шёл незабвенной памяти 1975 год, все кто ещё работал, работали «за себя и за того парня…», а те парни парились по командировкам и по пленумам, совещаниям, съездам и иным торжественным заседаниям всех масштабов и дат. На одно из них, посвящённое главному дню поздней осени, собранное в областном центре «опорного края державы», в составе делегации общественности небольшого, но считавшего себя пупком планеты, городка попал и я. 
Как и тот самый комбайнёр, надыбал в перерыве между  основной частью и частью заключительной  пару таких же «общественников», и мы, удивляясь съедобно-выпивательной роскоши обкомовского буфета, распробовали это разнообразие, начав с пива чешского «Пльзеньское» и завершая венгерским семидесятиградусным ликёром «Золотые рога». Этими «рогами» я сдуру успел восхититься почти до потери памяти, когда-то годы своей ранней северной юности.  Поэтому предупредил молодых строителей завтрашнего дня о подлой ревизионистской сущности вермута, предложил пить его не стаканами, а рюмочками… И всё равно, толи весь набор принятого, от пряного «Букета Молдавии» и карабахского «Октемберяна», залакированных водочкой, «Посольской», после чего все мы почувствовали себя «послами мира и прогресса», толи горьковатый привкус ударных «рогов» сыграли со мной невесёлую, но показательную для времени шутку. Вернувшись с третьим звонком в сияющий кумачом зал, я среди множества голов и разгорячённых лиц никак не мог найти наиболее постные нашей делегации и вынужденно протопал вперёд и сел в не самых передних, но ближе к трибуне с плакатом по всему полукругу сцены: «Коммунизм  – это молодость мира, и его возводить молодым!». С главным тезисом я был согласен, и, как бы выразив полное и безоговорочное одобрение, икнув сел в серединку почти свободного ряда. Ведущий высокое собрание объявлял выступающих одного за другим, каждый из них недолго, но смачно гордился достижениями, своими и товарищей по коллективу, народ из буфетов прибывал, вокруг уже дышали «в едином порыве» товарищи по нашему счастливому времени «борьбы и тревог», а я, находясь в полудрёме переваривания бутербродов с  недосягаемой даже для передовых тружеников в простые будни «труда и свершений» сёмгой, тихо посапывал, наблюдая, как в старом дореволюционном кино, мелькание кадров новейшей истории.  И вдруг прозвучало что-то такое, необычное, заставившее меня поднять переполненную заботами о будущем голову и, протерев глаза, и настроив диафрагму и волну вглядеться и вслушаться в происходящее.  Это оказывается звон колокольчика ведущего, прояснивший не одну склонённую в заботах о народе голову, напомнил о торжественности момента, прервав начинающуюся сиесту. Собравшиеся, прекратив гомон переговоров с соседками, дружно захлопали. Я тоже присоединился, можно сказать, «в едином порыве». Переждав «несмолкающие аплодисменты» и отдельные хлопки, запоздавших проснувшихся, ведущий, в установившейся тишине, громче, чем обычно, видимо, для завершения побудки, объявил слово и имеет представительница трудящихся Нагайбакского района.
На трибуну пошла рослая, рыжеватая блондинка в полном соку, при всех достоинствах, что она успела продемонстрировать  пока шла мимо восхищённого президиума,  когда она навалилась налитым бюстом, хорошо видимым сквозь заграничную блузку, просвечивающую всеми оттенками живой плоти, на плоскость для бумаг и звонким голосом пионерской вожатой зарапортовала: «Я доярка свинокомплекса имени 65-тилетия Советской власти в год…»… И вот в этой напряжённо вытягивающей головы, заглядывающей многосотенным взглядом в разрез блузки, тишине раздался одинокий - нет, не смешок, а смех, радостный, счастливый и достаточно громкий. Обуревание одуреванием произошло то ли от распирающего меня сознания причастности к величайшим свершениям, то ли от забродившего в голове коктейля, принятого накануне, то ли от видения говорящего вымени, с задором перечислявшего цифры надоев от коров-рекордисток, а может, от картинки, которая всплыла неожиданно в памяти, ибо побывал я в этом свинокомплексе, где свиней, концлагерного вида покачивало от ветра и они уже не хрюкали, просто, хрипло воя, просили жрать у парочки скотников, возлежащих ниц на соломке в одном из свободных загончиков.  И всё же, скорее всего, при всех составляющих реальности сработало необычное сочетание  слов в названии, удивившее ещё тогда, при посещении «передового хозяйства». Теперь, когда его чеканно, выразительно и вдохновенно прокричало живое воплощение новизны, меня и подвело предательски проклятое, не совмещаемое с самым передовым учением марксизма - ленинизма подсознание…  И даже не увидел боковым зрением, а почувствовал, как отодвинулись от меня с двух сторон борцы за светлое будущее, потянуло холодком из-за бордовых парчовых занавесей боковых дверей, закашлялся ведущий, забыв про звонок, и головы уже вытягивались в сторону уже опространствленного места, откуда вылетело, что-то чужеродно-вредоносное… Спасла ситуацию боевая доярка, она, не останавливаясь, продолжала  своё выступление и дошла до здравиц в честь партии, правительства, родных руководителей, далёких и близких и, наконец, Самого выдающегося деятеля всех времён и народов, вождя революционно освободительного движения на планете Земля и вне её пространств, в связи с дальнейшими достижениями в космосе… Пора было хлопать, и очнувшиеся движители «пространства и времени» вскочили и разразились такими оглушительными, чтобы не сказать сильнее, рукоплесканиями, что подняв исподлобья «вражеский» взгляд я успел увидеть перед волной вскочивших спин героиню посиделок. Она, красиво подняв вверх полноватые руки, рдея всем налитым телом, смущённо и горделиво хлопала одновременно сама себе и «передовым строителям коммунизма»…  Осознавая нелепость содеянного, придавленный свершившимся, я сидел, когда почти тысяча глоток скандировала: «Ленин! Партия!! Коммунизм!!!»…
В автобусе я не принимал участия в общей радости бытия, прикинувшись перебравшим шлангом, хотя выпить я бы мог ещё – ого-го. Не хотелось до конца портить, итак обгаженный, праздник делегатам от передового отряда советской науки, хотя к науке там, по-моему, никто особо и не имел непосредственного отношения.
Сразу с утра следующего трудового дня  меня вызвал первый секретарь городского комитета «ведущей и направляющей силы» и с прямотой фронтового командира разведчиков, каковым он и был в большой войне, спросил, брякнув кулаком по столу: «Ты у нас дурак или так – прикидываешься?».  Признав себя дураком, да ещё в безыдейном подпитии, и выразив своё соболезнование уязвлённому чувству верующих в бессмертие дела засушенного Геракла мысли, я удалился свершать запланированные подвиги.  Но на этом моя, необычно и почему-то так гладко начинавшаяся карьера молодёжного деятеля была благополучно прервана… 
И я до сих пор благодарен разведчику за те непечатные слова, которыми он сопроводил свои объяснения по поводу моего непонимания историко-политического момента…
Поэтому, вновь недопонимая всю остроту исторической обстановки, приведшей «наш бронепоезд на запасный путь»,  и, «итожа то, что прожил и, роясь в днях – ярчайший где? Я вспоминаю одно и то же» – денёк  осенний в ноябре…

Сергей Серотян  02-11-2011

Фаргелет Каутского…

И вот тогда, когда даже до главного вождя освободительного движения и одновременно основного борца за мир во всём мире «Дорогого Леонида Ильича» дошло, что «экономика должна быть экономной», хотя многие умники считали, что она просто «должна быть», правда, как и нынешние, не задумываясь: к чему бы это? Нет, конечно, я не о тех, несчастных тружениках, что «честно заимели свои миллионы и миллиарды», я о тех, которым всё кажется – вот заработают все советские заводы заново, покроется небо тучами дыма, как во времена, когда в богонеспасаемом Нижнем Тагиле родились нынешние, известные своим правильным косноязычием фронтовики – видимо от этого смога и сбылась их родовая травма. Когда несметными напластованиями на прошлые, ещё неотпахнувшие, лягут новые залежи переработанного в дерьмо  богатства земли азиопской – вот тогда и наступит рай на планете заместо предсказанного календарём цивилизации майя конца света – и придёт время нашей вороватой цивилизации, предрекаемое из краснокирпичного центра силы в серёдке третьей Византии… 
Но я отвлёкся, ибо унесло меня потоками предвыборных обещаний в даль, непроглядно-неоглядную. Для дальнейшего разъяснения лозунга, над коим начали уже подшучивать враги внутренние и самодемобилизовавшиеся от всеобщей дебилизации иные строители коммунизма, были предприняты контрмеры. И на местах, в областных столицах, стали собирать для повышения общего уровня разумности пропагандистов мелкого пошиба, объяснявших жителям трудовых коллективов всю полноту и широту охвата, а также содержательную глубину этого небывало своевременного лозунга. Попал и я в местечковую тройку тех, кого следовало обучить, как раздербанивать мозг трудящегося, стремившегося поскорее слинять либо в компанию любителей вредных привычек, либо в семью, осаждённую всем сонмом житейских и бытовых проблем.
Началось всё с собрания, где почти три сотни пропагандистов-совместителей, рассевшиеся в пыльном зале, были попуганы «происками империалистов» на фоне мирного труда и засыпающего на  пердячем паре политбюро по ходу долгоиграющих телепленумов … После этого «передовым бойцам идеологического фронта» был представлен столичный профессиональный борец с тёмными силами, вечно веющими над нами. Было сказано, что именно он разъяснит политику партии и её давно неизменного вождя на нынешнем «сложном этапе современного развития». Почудилось:  «Разговоры о всё время усложняющихся этапах, которые, судя по магазинам с трёхлитровым берёзовым соком на полках и вечным ремонтом мясорыбных отделов, не доведут до добра родную советскую власть…». Иной родни у многих из нас точно не было, по крайней мере, в живом виде – ухлопали ещё до появления потомства на свет Божий.
Вышел товарисч, уловимо напоминавший всеми прославляемого и любимого деятеля мирового коммунистического движения, такой же мощно-коренастый с бровями на месте глаз и ещё тёмной шевелюрой, над мощным затылком, только помоложе. Позже, когда прослышал о клонировании, подумал: «Не занималось ли наше прозорливое руководство клонированием себе подобных…». Конечно же, занималось, и я как раз и присутствовал среди подопытных кроликов. Но, увы, время сицилийстического клепания опытных образцов уже утекало, побулькивая в стеклотаре всех форм и расцветок. Теперь таких с нахмуренными бровями можно наблюдать в ЖКХ и Управляющих компаниях, странно, почему не «Обслуживающих» – а дело в бровастых – привыкли заниматься не своим делом, но ближе к лёгкой и постоянной денежке… 
На первой же после перерыва лекции наш тяжеломордый, с трудом подбирая слова, стал рассказывать о постоянном враге всех Ильичей, господине Каутском, заморочки которого Ильич лысый разоблачил и теоретически разбил в пух и прах, поэтому всем объяснителям последнего эпохального лозунга Ильича волосатого надо было ссылаться на оценки величайшего теоретика всех времён и народов. А тот и в самом деле в карман за словом не лез и припечатывал врагов истинного учения, названного потом его именем, так, что даже самые ярые клевреты учения в иных ситуациях мялись и мямлили – то ли сами не понимали, что к чему, то ли стеснялись, то ли указания вечно живых вождей выполняли, изображая из себя культтреггерскую публику.
Уже после часа нечленораздельного, явно по чуждому для транслятора тексту, зал начал подрёмывать, а начётчик перед тем, как перейти к современному толкованию ползучего каутскианства в современной «развитой социалистической действительности», вдруг воспрянувшим голосом, обращаясь почему-то не к залу, а к склонившимся под тяжестью доводов о подлой сущности ревизионизма головам за возвышающимся подиумом президиума стал уговаривающе вопрошать, нет ли чего недопонятого и сложноватого в его рассуждениях о выдающейся критике «великим полемистом» этого исчадия социал-демократического ада Каутского. И тут нечистый, пробравшийся в окроплённый словесным дождичком святого учения зал, дёрнул меня за никак не причёсывавшиеся вихры на недоотёсанной гуманитарным образованием башке. Уже и рука взлетела, и сам вскочил, оторвав с десяток окружающих от собственных серьёзных делишек, и вот уже готов чётко выговаривать длинные слова в приумолкшем жужжании перешёптываний – всем же было интересно: «Чего там взбрело одному из них, хорошо пристроившемуся в укромном уголке зала?». Выждав паузу, как когда-то учил нас один неплохой актёр в год моего первого курса на специальных занятиях, я задал вопрос, намеренно прикинувшись шлангом из глубинки: «Скажите, пожалуйста, вот Владимир Ильич, теоретически точно и верно оценивая оппортунистическую сущность «ренегата Каутского», назвал его новым и неизвестным для меня словом «сикофант». Не могли ли бы Вы, пояснить значение этого слова и стоящую за ним полемическую глубину и гениальность, истинное понимание которых можно уловить лишь только зная до конца понятийный смысл самого слова?»… По рядам прошёл тихий шорох смешков: видимо не один я из здесь собранных корпел над ненавистными конспектами классиков марксизьма с ленинизмом… 
Наш лектор поднял одутловато-красное, может, от болезни, а может, от передозировки после вчерашней встречи, хотя, может, и от того и от другого разом, стал вглядываться в мою сторону пустым взглядом похмельного синдрома, а вот из президиума в меня всверливались остренькие глазки одного из заместителей обкомовского Отдела идеологии и пропаганды… Московский трибун пошлёпал в микрофон губами, чего-то закряхтел, начал сморкаться в огромный платок, чем только подогревал интерес зала к сути вопроса… Уже начались недовольные выкрики про «на самом деле, какого хрена мы объясним, ежели нам не говорят…». Как будто бы вся система идеологического одуривания трудящихся счас возьмёт и рухнет, ежели не объяснят… И тогда вскочил зам зава, и противным голосом партийного склочника, такие обычно любят официально разбираться в семейных сварах своих партийных коллег, удалбливая их до потери памяти и партийного билета, что по тем, уже диетическим, без особых кровопусканий, временам приводило и к комическим, и к трагическим развязкам,призвал к спокойствию. И мало кто решался прищучивать этакого санитара партийных рядов. Вот и сейчас в зале поняли, с кем имеют дело, и ропот умолк, а я уселся, словно, как бы понимая всю сложность собирания мыслей в единый «разящий кулак». Оглядев с высоты своего полутораметрового роста притихший зал, орёл внутрисемейных склок и внутрипартийных разборок клекотнул горлом, вроде прочищая его, и заявил: «Сейчас мы не будем уходить от гениального разбора Владимиром Ильичом мировоззрения ренегата Каутского, а об истинном облике этого предателя дела социализма поговорим позже. Вот тогда и разберёмся с разными терминами и некоторыми непонятками», – чуть-чуть проиронизировал он. Словно он лично лучше «самого человечного человека» знал внутреннюю суть отступника из далёкого прошлого… 
И всё же времена были совсем не те – большинство пропагандистов «величайшего в мире учения» нет-нет, да и послушивало, отвлёкшись от поисков закуски, всякие  забугорные инсинуации, предлагаемые, ещё соображающему после третьей, или тем паче вдумчивому трезвеннику, запиленному женой и тёщей, выкладываемые лавочками от «Би-би-си» и «Голоса Америки» до, страшно вспомнить, «ядовитого гнезда предателей и отщепенцев братских народов», хороводящих в радостной пляске вокруг пашущей из последних сил, на жидком допинге большой России.  На следующий день, как только толкователь всепланетарного учения позволил себе прополоскать горло из гранёного официозного графина, какой-то угрюмый сорокалетний мужик с места у дверей коряво, но весомо спросил: «Дак, с сикофантом как быть, ежели спросют?»… На что за трибуной опять басовито заговорили о проблемах экономного управления экономикой, при экономном подходе к личным потребностям… , а птица номенклатурных высот за столом погремела по графину ручкой с позолоченным пёрышком и погрозила в сторону зала пальчиком с такого же блеска колечком… Ну, а дальше - больше: все остальные 5 или 6 дней то из одного угла, то из другого раздавался запрос насчёт сикофанта и его роли в отлаживании взаимопонимания между партийно-комсомольскими пропагандистами небывалых достижений и трудящимся людом, хавающим эту обрыдлую жвачку, непрофессионально впихиваемую своими же друзьями - собутыльниками, назначенными для чёрной и неблагодарной деятельности по перекрашиванию чёрного хотя бы в серое и обратно, так до посинения…
И вот он наступил радостный день последних занятий, и будущего отчаянного вечернего застолья в гостиничном ресторанчике с массовым размазыванием соплей и сопаток… И когда один рафинированный очкарик, задолбанный своей высшей математикой или конструированием рукомойника для супернового самолёта, серьёзно и чинно попросил дать всё же объяснение по поводу сикофанта, коего значения он не отыскал в эпически повсеместном словаре Ожегова, свой могучий львиный рык издал сам заведующий обкомовским отделом, прошедший все ступени руководящей работы, от директора свинокомплекса, через скользкую стезю начальника всей областной культуры, восходя далее к высотам партийного ареопага, от инструктора до держателя идеологического равновесия в полуголодной, но надрывающей трудовые пупки области. Он сказал просто и весомо, посрамив все поползновения приписать вождю пролетариата как бы чуждые чистым духу и букве марксисьской науки, морально невыдержанные, в свете последних решений и не дискутируемые в приличной социопартийной среде понятийные дискурсы… Дословно это прозвучало как будто музейный кремень для выделки шкур зазубринами прошёлся по мрамору безрукой Венеры, каждое слово можно и теперь высечь на любом перекрёстке любых внутриобщественных передряг: «Тут некоторые, проезжая мимо центрального телеграфа, прочитали название задом наперёд – и невдомёк им, на чью мельницу льют они воду…» Дальше были пожелания держать высоко звание марксисько-ленинского пропагандиста… 
Кстати, кто читал про доярку, она была как раз из совхоза, где руководил сей столб идеологической теории – и в описуемое время она уже вела семинары о коллективистских особенностях колхозного быта сельских жителей в одном культурном вузе областного центра. Словом, как всегда, «кадры решали всё»… Ныне о Каутском, даже в интерпретации вождя осенней революции в гуманитарно-культурных вузах и не упоминают, сейчас в моде иные лидеры и другие статьи, правда, врагов не становится меньше, как теоретически мёртвых, так и практически живых. И мы всё выше поднимаемся по лестнице цивилизации над загнивающим западным болотом к солнцу, алеющему на востоке, – аж на душе становится светлее, так и хочется петь и кричать «Да здравствует..!» вместе с кемеровскими трудящимися в голубых фуфайках. Но, как иногда танцору, чего-то мешает: неужто опять телеграф попутал и потянуло на неуместные трансформации с аллюзиями…
С. Серотян 27-01-2012

Герой – комсомолец 70-х…

И была традиция. И по традиции принимали члены бюро комсомола городишек и районов на всём пространстве весей нашей большой страны в союз новое пополнение. Собирались перед большими советскими праздниками и челночно – многостаночным  способом штамповали из пионеров, старших школьников, передовых молодых бойцов современности…  И шли толпы ребят, и им задавали вопросы про «демократический централизм» и про «международное положение, в обстановке острого противостояния сил мира и прогресса с миром империалистической экспансии»… И отвечали они – как надо было – и про централизм, и про силы зла, надвигающиеся от захода солнца, и про многое иное, об чём спрашивали старшие товарищи, в большинстве своём с радостью свалившие с поднадоевшего фронта трудовых побед и успехов, реально отражавшихся на прилавках самой передовой системы торговли… 
Но был один заковыристый и почему-то трудноватый для подростков вопрос, который как бы ставил в неудобное положение всю систему массового проветривания мозгов, а тем более, молодых голов, с веществом, ещё не посеревшим от чёрных мыслей зависти, «карьеризма и вещизма», не отравленных ядом забугорных радиостанций, этих «рассадников беспринципных ценностей загнивающего общества»… Не сказать, чтобы вопрос был сложным, но все комсомольские методички подчёркивали необходимость «использования нового современного материала»…  И, конечно же, самые ушлые ребятки, особо не вдаваясь в подробности,  чётко называли Гагарина с Терешковой. И ведь верно  –  против истины не попрёшь, настоящие герои… Но вот с близкими «кипящей в труде и борьбе современности» личностями было хуже… Про Даманский особо вспоминать не рекомендовалось, поэтому упоминались Гаганова и тракторист Мерзлов, неадекватной для себя ценой потушивший допотопный колхозный трактор, а вот с  иными именами возникало неожиданное напряжение… То ли пионерские вожатые с замами директоров учебных заведений недорабатывали, то ли сами носители мужества не проявлялись, то ли их личные дела не соотносились с их героическими поступками. Но в данной возникшей негаданно  ситуации и даже сами члены городского комсомольского верха тоже хотели бы узнать парочку героических фамилий, на всякий случай, для будущего формального общения с подрастающим поколением в рамках шефской работы… 
И раз за разом у скромных девочек и хулиганистых мальчишек чего-то заедало с ответом на обоснованный вопрос, о примерах беспримерного героизма в рядовой советской действительности, действительно требовавшей от индивидов героических усилий «в деле построения развитого социалистического общества» с дальнейшим подразумевающимся и естественным перетеканием в полный… коммунизьм…
А в это время подходила очередная пятилетняя дата Победы в Великой войне – и лучшие молодые  труженики и победители номенклатурных боёв отправлялись в Москву, где и фотографировались у боевого знамени, что водружено было над Берлином. И надо же повезло и городишке, и скорее, так – первому секретарю ГК ВЛКСМ – он не только был снят у знамени, но ещё и получился в выгодном ракурсе, чего и стало находкой для массовых печатных средств пропаганды. И помещена была фотография с его одухотворённо-волевым лицом на первой странице самой известной молодёжной газеты страны, и стихи там были про время, которое стремится вперёд и ввысь…  И этот фотогеничный секретарь так стал нужен везде и почти всегда, что забывать стали местные производственницы-комсомолки его живое человеческое естество… И только вдохновляющий взгляд и целеустремлённый волнисто-кудрявый локон напоминали о нём рядовым строителям самого передового общества на всех комсомольских стендах о его как бы метафизическом существовании…
Тащил же на себе ворох бумажных дел и «важных инициатив», а также «борьбу с пьянством и разгильдяйством отдельных представителей «молодых хозяев земли» некий второй секретарь, изъятый из своего конструкторского отдела за спокойный, непротиворечивый характер и умение волочить как ломовая лошадь, не вспоминая о наградах и дополнительном питании, любую работу, в том числе и часто никому не нужную, хотя и на благо всех, «общественную деятельность» … 
И вот этот прикованный раб решений и постановлений, поднял голову, уткнутую в переизбыток бумаг с имеющими подписи и без оных характеристиками, объективно характеризующими юную поросль будущих строителей коммунизьма, скривил осмысленную физиономию, всегда нахмуренную от частых поправок и окриков старших партийных товарищей, и обалдело уставился в очередного кандидата в члены. А тот, нисколько не сомневаясь, бухнул вдруг чего-то про героя-комсомольца с очень созвучной с его, секретарскою, даденой  с детства, простой и непритязательной фамилией… Когда же он прислушался и услышал про себя, да ещё с добавленным собственным именем, подобранным родною мамою с папой, тогда только год, как дембельнувшимся с самой тяжёлой войны, понял по смешкам, плохо скрываемым от него членами бюра, что речь идёт именно об нём…  Пропустили ещё парочку «будущих открывателей неизведанного», очумевших от духоты в переполненной школьниками приёмной, краснеющих, но мужественно отвечающих на, как им казалось, изуверские вопросы ещё не старых, но уже помятых бурными вихрями романтики дяденек и тётенек. Они твёрдо и уверенно отвечали  – им сказали знающие ребята, кто тут главный герой местной современности, и поэтому чётко и победоносно произносили имя и фамилию героя-комсомольца, взвалившего на свои худые, мослатые плечи всю ношу ответственности за подрастающее и в верном направлении обучаемое и воспитуемое  поколение…
Непритязательным мановением руки, так человек и не научился руководить красиво, а также изданием горлового клёкота: «Повремените-те-ка…» приём в самую передовую часть молодого населения страны, надежду и опору отходящих от дел старых партийцев был приостановлен…
Через минут пятнадцать разборок с хохотом и некоторыми обидами выяснили – оказалось три подуставших члена… вышли покурить в угол коридора, хотя один вообще не дымил, а просто решил отдохнуть за компанию от мыслительного и психологического перенапряжения. Но как бы они ни старались говорить потише, беседуя по ходу удовлетворения своей вредной привычки, и при явном отлынивании от высокого общественного долга, один из шатающихся по коридору пацанов, вслушавшись, уловил, как в соединении со словами «герой» и «комсомолец» было произнесено конкретное и не очень трудное для запоминания имя. Правда, парня удивило, что при этом прилично выглядевшие мужики почему-то ржали, как будто рассказывали друг дружке анекдоты про «дорогого генерального секретаря Леонида Ильича», которые  уже с пятого класса знал любой уважающий себя восьмиклассник … 
Вот и взметнулось, загремело, зарокотало имя бедного бумажного трудоголика под потолком в самой святой для поселения точке, где в одном здании пристроилась вся всепридержащая троица: горком КПСС, горисполком и горком ВЛКСМ…  И ещё пару лет, уже после возвращения блудного сына – первого секретаря, а затем и его переброски к иному месту приложения необузданных партийных сил, нет – нет,  да и произносилось, взвиваясь всуе, имя, убывшего взад, к своему незабвенному кульману, героя-комсомольца, так и не понявшего тонкостей и тайного смысла причастности к «галерной» номенклатуре.

Сергей Серотян 16-02-2012

 Сергей Сиротин (Серотян)