ВЕРНИОКО

ВЕРНИОКО

 1

В селе к нему прочно, словно репей, прицепилось прозвище Верниоко. Пожалуй, редко кто, уже помнил его настоящее имя Игнат. Щуплый, поджарый и энергичный, несмотря на хромоту и левый, несколько раскосый глаз, что и послужило причиной прозвища, он охотно откликался на него. Известность местному аборигену принес один потешный случай, после которого Игнат угодил в больницу с воспалением легких. Однако славу приобрел шумную…

… Ранние сумерки опустились на село. Небо заволокло свинцовыми тучами. Накрапывал дождь, сбивая с тополей, шелковиц и кленов желтовато-бурые и багряные листья. Над печными трубами домов, крытых шифером и черепицей, стелились белые и пепельные шлейфы дыма. Ветер рвал их и, скрутив в жгуты, уносил вдаль. Верниоко, зябко кутаясь в ядовито-зеленый плащ, вышел на подворье. Когда сходил с низкого крыльца, стеклянными горошинами за воротник посыпались со стрехи холодные капли. Он еще раз ощутил острое, непреодолимое желание выпить. С утра припрятал от старухи, а она у него была уже четвертая, трешницу. С трудом дождался вечера. Когда одевался, старуха, вторую неделю то вязавшая  носок без пятки, то распускавшая нити, хмуро поглядела на него из-под нависших мохнатых бровей и грозно спросила:

— Куда тебя  черти несут в непогоду? Еще лихоманка схватит.

— Пойду кислородом, озоном подышу, — любезно ответил он. Старуху он побаивался после того, как она однажды изрядно  поколотила его скалкой и кочергой. Все чаще и чаще вспоминал ее предшественницу, тихую и покладистую бабу. «На ней можно было воду возить и веревки из нее вить, но рано преставилась, а эта, стерва сама  любого  в телегу впряжет и в гроб загонит», — посетовал Игнат на судьбу-злодейку. — Одна осталась отрада — самогон и скудная закусь».

Вырвавшись на оперативный простор, Верниоко ступил на знакомую дорожку. Прикрывая калитку, невольно ощутил на себе чей-то пристальный, колючий взгляд. Обернулся, занавеска на окне была сдвинута в сторону. Старуха, прильнув к стеклу круглым, как блин лицом,  внимательно наблюдала за ним.

— У-у, старая карга,  тебе бы не носки без пяток вязать, а в контрразведке служить, — зло выругался он и, прихрамывая на правую ногу,  засеменил по улице.

Дом Серафимы Лабузихи он нашел бы и с закрытыми глазами. По запаху винокурни или другим  приметам ноги привели бы сюда. В ее  дворе  постоянно витал бражный запах. Когда над железной трубой сарая в глубине двора курился жидкий сизый дымок, все знали быть веселью, песням и пляскам. Лабузиха  на селе не только признанная самогонщица, но и первая певунья. Ни одна свадьба без нее не обходится. Однажды пригласили ее и на поминки. Схлебнув лишку, она потеряла ориентацию и начала после третьего стакана проявлять свои вокальные способности. «Хороший был человек, любил выпить и повеселиться, царство ему небесное, — оправдывалась она. — Почему бы и нам не спеть за упокой души раба божьего. Артистов на тот свет аплодисментами провожают, а чем крестьяне — труженики полей и ферм, которые всех  депутатов, министров и артистов кормят и поят, хуже.». Но ее аргументы не подействовали на односельчан. Замолкала, встретив осуждающие взгляды. После этого конфуза на  такого рода траурные мероприятия дорога для нее была закрыта. Может быть, и закатилась ее певчая звезда и слава, но обладала Серафима другим, не мене важным ремеслом и проявилось оно в ней год назад. Ему предшествовало яркое в прямом, а не переносном смысле событие. Ее муженек, о котором местные остряки даже частушку сочинили: «У Лабузихи  Лукьян всю неделю в стельку пьян», любил крепко причаститься. Поскольку денег на крепкие напитки не хватало, сам наладил  нехитрое производство: печь, бидон, змеевик, корыто с водой для охлаждения. Все это кустарное оборудование разместил в сарае, подальше от глаз соседей и особенно, участкового инспектора капитана Глыбы — любителя дегустации по видом решительной борьбы с самогоноварением. Работал Лукьян в основном по ночам, чтобы к утру  бражный запах развеялся. Но когда напиток иссякал, было невтерпеж, то прихватывал утро или вечер. Однажды, когда закваски было припасено много и она начала  бунтовать в бидонах, хмельной пеной  выползая из-под крышек, он с вечера заступил на вахту.

2

В полночь Лабузиха проснулась от шума. В комнате на стенах метались отблески. «Никак гроза, молнии сверкают? — подумала женщина. Выглянула в окно и обмерла, вскрикнула:

—Мать честная, горим!

Мигом, откуда и прыть взялась, выбежала во двор. Выволокла из сарая  очумевшего от дыма Лукьяна. Тут и соседи подоспели, принялись воду ведрами носить и гасить пламя, чтобы оно не перекинулось на дом и ближние постройки.

— Дюже крепкая, ядреная, напробовался и  махонько вздремнул, — лепетал, приходя в себя погорелец.

— Напробовался, старый хрыч. Еще бы немного и пришлось бы тебя ногами вперед выносить, — пнула его куцей ногой в старом валенке Лабузиха. — Теперь жди участкового. Составит протокол и оштрафует. От тебя, Лукьян, никакого проку, одни расходы.

Из бидона, как из сопла реактивного двигателя, бушевало пламя. Сосед Иван тщетно пытался его укротить.

— Эх, Лукьян, разиня, ежа тебе за пазуху! — сокрушался он. — Столько добра загубил. Крепкая, наверное, первак, синим пламенем гудит.

— Точно первак.  Крепкий, дюже крепий, враз ударил по шарам и свалил, — бормотал Лукьян, выпучив лягушечьи глаза с обгоревшими бровями и ресницами. Наконец огонь был укрощен

Утром  на пепелище прибыл капитан  Семен Глыба. Внимательно осмотрел обгоревшую крышу, закопченные сажей стены и, удрученно покачав головой, спросил у хозяйки:

— Почему загорелось?

— Молния ударила, вот и загорелось, — с невозмутимым видом ответила она.

— Так ведь вчера ни грозы, ни дождя не было? Погода была солнечная.

— Значит, электропроводка, короткое замыкание.

— Откуда взяться замыканию, если электричество к сараю не подведено, — уличил он ее во лжи и пригрозил. — Гражданка Лабузиха, Серафима  Демьяновна я вас предупреждаю, что за дачу заведомо ложных показаний предусмотрена уголовная ответственность, исправительные работы и солидный штраф.

— Ох, простите, товарищ Глыба, совсем меня склероз одолел. Только щас вспомнила, что мы вчера с супругом окорока коптили. На минуту отвлеклись, вот и полыхнула.

— Да, да, окорока коптили, — подтвердил Лукьян, часто моргая красными, как у кролика веками, на которых инспектор не обнаружил ресниц и бровей.

—Где вещественное доказательство, окорока?

— Жаль, полностью сгорели, — развела руками хозяйка.

— Знамо, какие окорока, — Глыба грозно надвинулся на Лукьяна. — От тебя на три версты несет, еще не успел протрезветь. Впредь пощады не будет

И слово свое сдержал. После этого случая Лабузиха крепко взяла это дело в свои руки и немало преуспела. Ее супруг теперь довольствовался ролью второго плана. Когда хозяйка уходила в сарай «коптить окорока», он наблюдал, чтобы  фуражка Глыбы с красным околышем вдруг не появилась во дворе, иначе опытному дегустатору после снятия пробы придется еще и на дорожку налить пару литров первака для, по выражению капитана, внутреннего компресса и растирок.

Серафима так вошла во вкус, что новую процедуру придумала для «спотыкача», настойки на зверобое, боярышнике, золотом усе и даже прополисе. Конкурентки, настаивавшие свои напитки для крепости и одурения на извести, махорке и  курином помете, стали с завистью поговаривать, что ее продукция до того понравилась Глыбе, что он готов посодействовать, в выдаче ей патента. Его восхитил первак крепостью в 70 градусов, пылающий синим факелом.

3

В пору популярности Лабузихи и принесла нелегкая Верниоко на ее подворье. Хозяева встретили его настороженно, так как тот часто предпочитал  употреблять «лекарство»  на халяву или в кредит. А потом, ссылаясь на склероз, забывал погашать долги. Таким страждущим потребителям они давали от ворот поворот.

—Наливай, Демьяновна, душа жаждет праздника! — с пафосом и достоинством произнес Верниоко.

— Лавочка закрыта, здесь тебе не богадельня. Ходишь, как на заправку горючим, гони деньги, — потребовал Лукьян и гость положил на стол помятую купюру.

—Вот это другой разговор, — заметила Серафима и принесла зеленую бутыль, налила в граненный стакан. Игнат крякнул и выпил залпом, занюхал рукавом. Глаза заблестели, левое око округлилось.

—Угощаю, — пролепетал он. — Неси, Демьяновна, сало и цыбулю. Пить будем, гулять будем, чтоб  пол ходуном и дым столбом.

— Какое еще сало?

— Справжне украинское, смачное.

— Пять лет, как свиней не держим, сами на рынке покупаем.

— Неси чего-нибудь пошамкать, хоть соленый огурчик,— не унимался гость, сверкая захмелевшими зрачками.

— Хорош гусь, дай ему выпить и еще закусить вынь и положи на блюдечке, — проворчала Серафима. Здорово шибануло в голову и Верниоко ударился в воспоминания.

—Запрягайте хлопцы кони.., — сиплым голосом порывался он вытянуть песню забулдыг. На его тщетные потуги хозяйка снисходительно посмеивалась, свой голос она берегла для знатных застолий. Вдруг Игнат вспомнил свою старуху, плоское лицо в оконной раме и его начала распирать злость, захотелось ей насолить.

—Я те покажу, как шпиенить, — поднялся он с табуретки и, размахивая заскорузлым кулаком, на непослушных ногах направился к двери. Лабузиха не стала останавливать незваного гостя и он, натыкаясь на кастрюли и ведра в веранде, вышел во двор.

Свежий холодный ветер, брызги дождя ударили в лицо, взбодрили. Хватаясь для опоры за частокол,  приблизился к калитке. Глаза не успели привыкнуть к темноте. Игнат открыл  калитку и его повело в сторону. Вдруг почва ушла из-под ног и он, судорожно размахивая руками, полетел вниз.  Раздался звонкий шлепок о воду. Забарахтался, пока не вцепился озябшими пальцами за вертикальную трубу. Одежда, обувь пропитались, набрякли и тянули вниз. Холодная вода обожгла тело и хмель, как рукой сняло. Только тогда Верниоко вспомнил, что рядом с домом  находился колодец. Две недели назад продолжительные ливни, переполнив Тайганское водохранилище, разрушили дамбу и бурные потоки воды снесли бревенчатый сруб колода и его створ остался открытым.

Он запрокинул голову — вверху зияло отверстие с темным осколком неба. Сбоку тянулась ржавая труба — насос, по которой когда-то качали воду в длинное бетонное корыто для животных.

— По-мо-ги-те! — дрожащим козлиным голосом, выбивая зубами дробь, словно в пустую бочку, закричал Игнат. Прислушался. Во дворе Лабузихи, напуганная его криком, истошно заблеяла овца. Вверху послышались приближающиеся шаги и в сознании невольного каскадера затеплилась надежда. Говор и шаги начали удаляться и он, собрав последние силы, срывающимся на визг голосом, закричал: — По-мо-ги-те… тону!

— Слышь, Таня, кто-то кричит, зовет на помощь, — неуверенно произнес девичий голос.

— Я тоже слышала, — ответила вторая. — Кажется  из колодца, может водяной? Аж жуть и мороз по коже…

— Водяной, домовой, я в эти сказки, в чудиков не верю, — возразила первая, однако заглянуть в колодец из опасения, что нечисть затащит, не отважилась, а предложила. — Давай позовем ребят.

Парни смекнули в чем дело. Быстро отыскали у Серафимы веревку. Одному из них пришлось спуститься в колодец. Он обхватил веревкой вокруг туловища вконец окоченевшего Верниоко и ребята вытянули его наверх. Он, словно прокаженный дрожал и выбивал зубами дробь. Демьяновна не поскупилась и для сугрева налила ему полный стакан первака и он, не моргнув глазом,  выпил его, как воду.

Капитан Глыба провел тщательное расследование. В присутствии понятых, на радость конкуренток, изъял у Лабузихи самогонный аппарат и направил материалы в народный суд. Тщетно она пыталась  убедить участкового в том, что она изготовляет не самогон, а лечебные настойки на целебных крымских травах. На вопрос, почему после приема «лекарства» Игнат оказался в колодце, ответила, что ему стало жарко, вот и решил искупаться, сбалансировать температуру. Капитан был непреклонен, тем более, что за задержание и изобличение злостной самогонщицы ему посулили очередное звание и ценный подарок. Перед таким поощрением он не смог устоять и сдал певунью с потрохами.

С того дня закатилась звезда Серафимы и ярко взошла недолгая, но шумная слава экстремала Верниоко.

 Владимир Жуков

x

Иллюстрация к: ВЕРНИОКО