ДУРДОМ

  Лето выдалось печальным, сереньким и плаксивым, но август неожиданно выстрелил тридцатиградусной жарой, и земля живо откликнулась густыми утренними туманами, лежавшими широкими полосами в низинах и висевшими плотной кисеёй в садах и на взгорках.

- Как самогон разлили, - ворчала баба Павлина, ползая на карачках по вытоптанному козой лужку в поисках вчерашнего булыжника, - ни черта не видно. Чем же я кол забивать буду а, Мотя? Вечером-то мы его с тобой здесь оставили. Куда ж он запропастился проклятый?

Невидимая коза что-то невнятно мекнула из тумана, то ли подтверждая сказанное, то ли сочувствуя хозяйке. Баба Павлина ползала уже минут пять, когда кто-то довольно бесцеремонно ткнул её в костлявый старческий зад.

- Не балуй, Мотька, - прикрикнула старуха и махнула сзади себя длинным колом.

- Ой! – откликнулась коза скрипучим фальцетом, - Извините, я случайно – в тумане ни черта не видно.

От неожиданности, испуга и неудобства позы Павлина издала громоподобный звук и несмело приподняла голову навстречу заговорившей козе. В хлопьях тумана ей едва угадалась невысокая

фигура с птицей на голове и сундучком в руках. Баба Павлина трижды судорожно перекрестилась, выставила кол, прижав его тупой, избитый булыжником конец к левому боку, и заверещала тонким дурным голоском:

- Чур, чур, чур! Изыйди, сатана! Если ты вурдалака, то знай: я перекрестилась и кол у меня осиновый, если разбойник, то я здесь не одна! Да и нет у меня ничего, - внезапно спокойно закончила она свою

речь и, кряхтя, поднялась на ноги.

- Ну, что вы несёте, гражданочка? Какой вурдалак, какой кол? Следователь я из района, с дороги сбился, на вас вот наступил случайно. Поясните лучше, как к сельсовету пройти, а то болтаете

чушь какую-то. Стыдно вам: двадцать лет до конца тысячелетия, а вы - «перекрестилась, вурдалак,

кол, сатана». Стыдитесь, бабушка.

- Ну, ты меня не стыди, гражданин начальник, - осмелела Павлина, - молод ещё старухе указывать. Ты лучше скажи, что за птицу ты на башке таскаешь?

- Какую птицу? – изумился следователь, стаскивая с головы волглую от тумана шляпу.

- А что за сундук у тебя к пузу прижат? – допытывалась старушка, тыча заскорузлым пальцем в портфель, - Неинтересный ты какой-то, - подытожила она, завершив допрос и обыск.

Павлина пожевала губы беззубыми дёснами и задумчиво произнесла:

- Так ты, небось, по магазинному делу пришкандыбал в такую рань…. И не лень было тащиться?

- Служба, мать. Вот вычислю вашего разбойника и домой.

- Чего вычислять-то? И так ясно, что Дурнев это. – Баба Павлина хихикнула, но вдруг зажала себе рот грязной ладошкой, - Я тебе ничего не говорила, солдатик, а ты ничего не слышал. Иди прямо,

только правее держись, на улицу выйдешь, так там четвёртый дом, на нём ещё флаг висит. Ну, с Богом, топай.

- Вот что, гражданка, - важно изрёк следователь, - пригласите ко мне председателя сельсовета. У меня нет времени ждать, пока вы тут прочухаетесь.

- Нашёл себе девочку для побегушек, - возмутилась старуха, - удумал. Топай и сядь на крылечке - ему через минуту донесут, что городской дожидается.

Следователь пожал плечами и скрылся в тумане.

- А звучишь ты, бабка, мощно, - мстительно прокричал он.

- Ах ты, охальник, молокосос!

Павлина даже сделала вид, что бросается вдогонку, но упала, споткнувшись о булыжник.

- Мотя, иди сюда, он нашёл меня, - позвала она козу, растирая разбитый локоть.

Викентий Спиридонович быстро шёл по проулку, одновременно поспешая и пытаясь сохранить начальственное достоинство. До сельсовета оставалось метров пятнадцать и он пытался заранее разгадать организацию, к которой принадлежала нелепая фигура молодого парня, сидевшего на крыльце в промокшей, потерявшей форму, шляпе и чёрных до колен, но светлых выше, брюках. Новенький университетский «поплавок» нахально сиял на лацкане его куцего пиджачка. «Хрен его

знает», - так и не смог принять решение Викентий Спиридонович и, расплывшись в улыбке и издали протягивая руку, зачастил:

- С приездом вас! Как добрались? Ах, как же вы промокли? Что вас привело в нашу глушь?

- Вы кто? – жёстко спросил приезжий, не подавая руки.

- Председатель я, сельсовета здешнего.

- Документы предъявите.

- Там они, в сейфе запрятаны. Государственный документ всё-таки, - частил председатель, открывая входную дверь и снимая замочек с петель самодельного железного ящика, - Вот, пожалуйста.

 Приезжий внимательно изучил малиновую «корочку» и, выхватив из кармана свою красную, мотнул ею в воздухе.

- Я – следователь из района. Любите и жалуйте.

Председатель сжался, потемнел лицом и жалобно поинтересовался, протягивая дрожащую руку к своему удостоверению:

- И по какому поводу, если не секрет, товарищ следователь?

- По магазинному, товарищ председатель, - устало ответил следователь, - по взлому вашему. – Он отдал «корочку» и резко протянул ладонь - Здравствуйте, товарищ.

Поняв, что следователь приехал не по его душу, Викентий Спиридонович расслабился, просветлел и, неожиданно для себя, испустил тонкий жалобный звук.

- Извините, товарищ следователь, не удержал: капуста проклятая, - бубнил он, помахивая вокруг себя удостоверением, - только ей и питаемся, покуда картоха не поспела.

- Я уже понял, что в вашей деревне это что-то вроде приветствия, - смеялся следователь, распахивая окна, - как у Воннегута.

- У кого, - не понял председатель, - как фамилия этого товарища?

- Неважно. Вот что, председатель: мне доложили, что ваш участковый здесь проживает, так вы доставьте его, срочно.

- Мигом, товарищ следователь, - суетился председатель, щёлкая тумблерами. - Участковый Зуйков, срочно явитесь в сельсовет, - громыхнул репродуктор на столбе перед домом и председатель гордо

посмотрел на следователя.

- А зря вы время тратите, товарищ следователь: ущерб минимальный – пять бутылок по два шестьдесят две. Мы деньги, тринадцать целковых, по деревне собрали и в кассу внесли, а сломанный замок Танька,

продавщица, со своего сарая поставила. Мы считали, что дело закрыто. Аль не так?

- Не так. Вора надо найти и наказать, иначе от безнаказанности он пойдёт на новое преступление. Странно мне встречать непонимание со стороны советского работника и председателя сельсовета.

- Да я что? Я так, думал всё уже.

Дверь распахнулась и впустила мужика в грязном комбинезоне и чёрными по локти руками, которые он безуспешно пытался обтереть такой же чёрной тряпкой.

 - Здравствуйте, товарищ следователь, здорово, Спиридоныч, - степенно поздоровался он.

 - Откуда вы знаете, что я следователь и кто вы такой, гражданин? – вместо приветствия буркнул следователь.

 - Так вся деревня знает, что вы приехали по магазинному делу, а я участковый, Зуйков, младший лейтенант.

 - И чем вы можете это доказать, - издевательски поинтересовался следователь, - может быть, вы документы предъявите? Или они у вас тоже в сейфе заперты?

 - Да нет, в кителе удостоверение, а китель дома висит, - растерялся участковый, - и Спиридоныч подтвердит.

Председатель энергично закивал головой, но рта не раскрыл.

 - Странный, мягко говоря, у вас вид для должностного лица при исполнении. Вам не кажется?

 - А, это? - улыбнулся участковый, уяснив наконец причину начальственного гнева, - Так газик мой опять сломался, вот - перебираю. Мне без транспорта никак – по сорок километров в день накручиваю.

 - Вот что, товарищи, поступаем так: вы, - он ткнул пальцем в сторону участкового, - приводите себя в порядок и через час возвращаетесь сюда, а вы, товарищ председатель, быстро готовите мне список всех

мужчин деревни. Я отправляюсь осматривать место преступления. Где тут магазин?

Зуйков и Спиридоныч с интересом посмотрели на следователя.

 - Магазин в конце улицы, да только чего там смотреть, коль две недели уже прошло?

 - Вот именно – две, а у вас результат нулевой. Выполняйте, а то у меня времени в обрез – в четыре часа совещание в районе, а от вас тащиться часа три, не меньше.

   Через час в кителе и при фуражке Зуйков сидел перед следователем.

 - Почему в деле нет ни улик, ни соображений?

 - Да какие улики, товарищ следователь? Весь день дождь лил, а ночью, так вообще как из ведра. К утру стих, но всё равно моросило. Танька, продавщица, она ведь вовремя никогда не открывает, ждёт когда народ соберётся, чтоб власть свою, значит, проявить, а тут люди пришли, глядь, а дверь открыта. Ну, все в магазин-то и ввалились. Это уж потом, когда Татьяна заявилась, узнали, что ночью магазин того… Мы же на глине живём, так они столько грязи на сапогах нанесли, что никаких следов не осталось, а замок, небось, с собой унесли или закинули в речку. Как найдёшь?

- Ну, допустим, а соображения, версии? Кто это сделать мог?

- Кто ж его знает? Не пойман, как говорится, не вор. Одно ясно – кто-то из своих, чужих тогда в деревне не было.

- Плохо, участковый, вы две недели ковыряетесь, а я час назад приехал и уже получил сведения, что кроме кого-то из Дурневых народ больше никого не подозревает.

- Вот я и говорю: кроме них некому.

  В открытом окне появилось женское лицо.

- Фёдор, - не обращая внимания на следователя, затараторила женщина,

- Стёпка вчерась опять залил бельмы и за Клавкой с топором бегал. Ты бы зашёл, вразумил его, пока он тверёзый, а?

- Зайду, Маруся, позже зайду. Видишь, занят я сейчас.

- Так позже он опять бельмы зальёт, а с пьяным с ним какой разговор? Только снова подерётесь, и он тебе опять нос разобьёт.

- Ладно, иди, Маруся, зайду я.

Женщина исчезла, а следователь воззрился на Фёдора.

- Это что же у вас тут творится, товарищ участковый? Я так понимаю, что пьяный хулиган поднял руку на представителя власти, на сотрудника органов и остался безнаказанным? Что это вы тут развели?

Почему он ещё не на нарах? И часто тут у вас такое вытворяют?

- Бывает, - смущённо признался участковый, - но он был наказан – его отец так кнутом выдрал, что он три дня на мотоцикле стоя ездил.

Следователь так глянул на Зуйкова, словно усомнился в его умственных способностях.

- Дурдом какой-то – сначала сотрудника милиции бьют, потом самосуд устраивают. Ладно, давайте по списку. Отвечайте коротко и ясно на вопрос: мог ли такой-то совершить ограбление? Дурневых пятеро.

Вопрос: П.С. мог?

Участковый неопределённо пожал плечами.

- Вы мне словами, а не плечами отвечайте, - взбеленился следователь, - мог?

- Мог, наверно, если сильно приспичило.

- Так, ставим плюсик. С.П. мог?

- Наверное, мог.

- Второй плюсик. В.П. мог?

- Нет, Валька не мог, - оживился участковый.

- Что, святой или калека? – съехидничал следователь.

- Ни то, ни другое. Валька год как сидит, ему ещё три осталось.

- Отлично, одним меньше. Остальные двое могли?

Зуйков снова погрустнел и кивнул.

- Я так понимаю, что не Дурневы не могли?

- Почему не могли? Тоже могли. Я же говорю: кто-то из своих.

У следователя побелели глаза и заиграли желваки на скулах.

- Ты мне, Зуйков, арапа не заправляй, - прошипел он, - то кроме Дурневых некому, то все могли. Ты мозгами шевели немножко.

- А я шевелю, - разозлился участковый, - это вы меня не слышите.

Следователь удивлённо посмотрел на Зуйкова и отодвинулся от стола.

- Ну-ка, рассказывай толком, а то я сейчас свихнусь с тобой.

- Рассказать можно, секрета нет, да только издаля начать придётся.

- Давай издаля, - передразнил следователь, - а то сблизи мы с места не сдвинемся.

- Тут вот какая история. Деревня наша большая была, храм бы поставили – селом бы назывались, да не успели – Империалистическая началась. За три года почти всех мужиков на фронт забрали. Погибло

много. Едва треть домой вернулась. Потом гражданская. То белые мобилизуют, то наши. Снова многие погибли. Голод опять же. Большинство молодых в город подалось, да там и сгинуло. Несколько

больших семей раскулачили. К концу двадцатых пять или шесть полноценных мужиков в нашей деревне осталось, а в округе, в мелких деревеньках, и того не было. Стали оставшиеся срочно детей плодить, да вот незадача: одни девки рождаются, а как парень, то либо в младенчестве помрёт, либо в речке потонет, либо ещё чего приключится. Один Степан Дурнев трёх пацанов произвёл. В тридцатом

Павла, потом ещё двоих. Тут наша, Отечественная подоспела. Мужиков в деревне совсем не осталось. Младшие дурневские в войну померли, один Павел остался. С войны только двое пришли, да и те израненные все, толку от них никакого. Павлу в сорок шестом шестнадцать стукнуло, вот и стали его бабы да девки к себе заманивать. А ему что? Кровь играет и удовольствий куча. Его в девятнадцать в армию забрали, так он за эти три года пятерым бабам по ребёнку заделал и, что характерно, все пацаны. Через четыре года пришёл и ещё пять лет колобродил. Так ещё четверых настрогал и снова все пацаны. Потом женился и уже четверых законных произвёл. Бабы байстрюков на свои фамилии записывали, а отчества у всех Палычи. Вот я и говорю: кроме Дурневых некому, - неожиданно закончил он.

Следователь сидел с открытым ртом и выпученными глазами.

 - Дурдом, - тихо произнёс он, - полный дурдом.

Повисла гнетущая тишина и только шальной шмель, залетевший в комнату, нарушал её своим нудным жужжанием.

- Я домой хочу, - с каким-то детским надрывом прошептал следователь.

- Так мы это мигом устроим, - оживился участковый, - Сейчас Стёпке Дурневу скажу, так он вас на мотоцикле через лес прямо к трассе подбросит, к посту ГАИшному. Там сегодня Василий Палыч дежурит. Оттуда до города всего пять вёрст будет. Вася вам любую машину остановит и в город отправит. Так я пойду к Степану-то?

- Иди, - махнул рукой следователь.

У самой двери участкового остановил голос:

- А ты молодец, Зуйков, хорошо свой участок знаешь.

- Да как не знать-то? Родился здесь.

Следователь выронил ручку:

- Так ты что, тоже - он долго не мог подобрать слова, потом нашёл, - Палыч?

Зуйков виновато улыбнулся и тихо скользнул за дверь.

- Дурдом, дурдом, - неслись из-за двери истеричные выкрики следователя.

- Это не дурдом, это, братишка, жизнь, - тихо прошептал участковый и не торопясь пошёл по пыльной улице к дому Степана Дурнева.

 Андрей Глухов