Ноябрь. Морозно и солнечно. А снега всё нет. Да он был бы даже как-то неуместен средь этого медленного  осеннего  остывания. Остатки листвы на деревьях чуть прибиты морозом, а потому блёклы, чтобы быть настоящими.  Вот и кажется, где бы ты ни оказался, что вокруг – декорации в дорогом театре, когда  каждый листочек, каждый изгиб ветки, каждый ствол  – «made by hand».

Видеть  весну и говорить о ней всегда радостно, невольно начинаешь улыбаться и нежничать.

Об осени, когда подводят итоги года и жизни, хочется думать слегка торжественно и грустно. Быть или хотя бы казаться мудрым и несуетным.

Вот так  и было сейчас на улицах. И люди вокруг «вечерние» какие-то: одухотворённые и наполненные удивительным лиризмом от лиц, изысканно подсвеченных боковым низким солнцем, до походки и движений. И красивы – все. И  начинает казать, что каждый из них – тайна, ждущая разгадки.

ДомА,  словно бы похудевшие, со впалыми глазницами окон, чуть склоняются и тоже в лица прохожих норовят вглядеться.

И так в это время всем хорошо: и природе и людям. Но только не Нине. У неё и в ней ноябрь, мрачный, стылый, неуютный,  уже давно живёт. Два года скоро. Это потому, что  почти два года минуло с той поры, как от неё муж ушёл. Любимый, дорогой, богом данный и единственный. Теперь уже Нина об этом наверняка  знала. Не будет теперь в её жизни ни добрых утр, ни солнечной осени, ни мужчин вообще, потому что за плечами уже почти сорок прожитых лет, без малого  пятнадцать из которых были освещены одним – единственным  солнцем – Юрой.

Когда же он стал  отдаляться, всё чаще задерживаться на работе, куда уезжал по неожиданным вдруг звонкам даже вечером и откуда поздно возвращался, она почувствовала недоброе. Недоброе настолько, что рассказала обо всём маме. А та начала её успокаивать, говоря, что у мужчин такое случается, что кризис среднего возраста ещё никто не отменял, что отец вот Нинин тоже…  Тогда  она поняла, что мать – просто курица, и пошла к гадалке.

Та чадила жжённым пером над головою Нины, смотрела в хрустальный шар, давала дорогие амулеты, которые Нина засовывала Юре под подушку, натирала ими его носовые платки и, извините, брюки «в самом мужском месте» (так гадалка эту часть  штанов называла). Ради того чтобы пройти «обряд приворота» до конца, Нина даже продала своё дорогущее кольцо с бриллиантом, доставшееся ей ещё от бабушки. В последний вечер гадалка закатила глаза под лоб, бессильно откинулась на спинку кресла, в котором принимала клиентов, и сказала «уф…»

Потом долго молчала с зажмуренными глазами, а когда их открыла, то голосом своим низким, прокуренным и страшным, пророкотала:

- Всё. Теперь он, голубчик, даже если захочет изменить, ничего сделать не сможет. Я ему член заговорила. Он просто ни на кого больше у него не сработает… Через месяц придёшь. Обряд нужно повторить. Этот я на блондинку свершила. Теперь надо на брУнетку (так именно гадалка называла эту масть у женщин) и рыжую.

Скорее всего, Нина просто не успела…  

Юрина новая избранница оказалась именно «брУнеткой» или рыжеволосой, потому что в этот же вечер он собрал вещи и ушёл. Перед  расставанием, правда, путано, пряча глаза, объяснял Нине, что такое с ним впервые, что это наваждение и похоже на бред, но он уже не может, что благодарен Нине за прожитые вместе годы, что такую женщину, как она, ещё поискать нужно, но…

Нина часто вспоминает этот вечер, который в памяти остался весь, до последней секундочки. Вспоминает так отчётливо, будто просматривает хорошо знакомое видео. И плачет всякий раз. Хотя, - нет. В последнее время, предаваясь этим мыслям,  уже не плачет. Скорее  - злится. На себя на дуру (это ей кольца  жалко), на Юру-дурака, который даже понять не мог, какое сокровище бог ему послал в её лице. Теперь-то уж  Нина  точно знает, что даже если Юра вернётся, она выставит его прямо с порога, а сама будет стоять в дверях и прямо в лицо ему дерзко хохотать, чтобы знал, как у неё всё хорошо и как же у него всё скверно.

Сегодня же Нина так впечатлилась этой воображаемой сценой мести, что даже не поленилась: оделась и побежала в магазин, что был в доме напротив. Там купила бутылку шампанского, огромный торт (правда, - диетический!) и, уже на кассе, комплект красных новогодних свечек.

Пришла домой, накрыла стол прямо в комнате белоснежной гипюровой скатертью, которую им с Юрой подарили на свадьбу ещё. Порезала торт на огромном круглом блюде, для него и предназначенном, достала из серванта два фужера хрустальных, звонких,  и хрустальные же подсвечники. Вспомнила затем про яблоки в холодильнике. Тоже уложила их в хрустальную посудину. Фрукта тоже осталось два. Села за стол и начала праздновать свою независимость. Независимость от мужчин, от гадалки, от чужого мнения. От своих воспоминаний, в конце-то концов!

Когда налила шампанское, в двери позвонили. А Нина даже обрадовалась, что кто-то пришёл, и почти бегом кинулась в прихожую. Когда, даже не взглянув в глазок и не спросив, кто же это её, одинокую, посетить вздумал, распахнула дверь, то на пороге Юра стоял. С чемоданом. И со щетиной на щеках. Вид у него был столь жалкий, что прямо с порога сказать ему, чтобы убирался, у Нины духу не хватило.

- Пустишь?.. – прокашлял почти он.

Нина только отступила в сторону и рукой, широким жестом, пригласила бывшего мужа, чтобы входил, не стеснялся.

Вошли. Разделся он и пошёл впереди Нины в комнату. На пороге даже опешил, увидев стол, радостный и нарядный. Обернулся на Нину через плечо:

- Ждёшь кого-то? Что праздновать собрались?

Нина так растеряна была, что даже говорить не могла, а просто улыбалась, глупо и неуместно, и размахивала всё руками: теперь она жестом же указала ему на свободный стул возле стола.

Юра сел, послушно и бережно, словно был в доме этом первый раз. Положил руки сначала на стол, а потом себе на колени.

Нина села напротив своего самого дорогого в прошлом человека, поставила локоть на стол и на ладошку, лодочкой вывернутую, подбородок пристроила. Пристроила, значит, и на Юру смотреть начала.

Был он худой, встрёпанный какой-то, в неглаженой рубашке,  у ворота завязан старый  галстук, который ещё когда-то Нина ему дарила (с тех пор, наверное, так ни разу и не развязывал). И вот весь такой вот он молчал. Долго. Потом заговорил:

- Я, Нин, не могу больше с нею. У неё всё клиенты да клиенты. С утра до вечера. А потому в доме всегда пахнет палёными перьями: это она всем так гадает. А когда последний посетитель уходит, то она садится за стол, считает деньги и коньяк пьёт маленькой такой рюмочкой. Пока всё перечтёт, совсем пьяной делается и начинает мне рассказывать, какие же люди дураки и как просто им любую глупость продать за любые деньги…

- Вот же с-с-с-ука-а-а-а, - перебивая мужа, произнесла Нина.

И было непонятно, кто  же «сука» эта самая…

14.11.2018

 Олег Букач