Второе сердце

     – Бух!
     Геннадий Сергеевич Гладный резко сел. Отбросив одеяло, он судорожно и громко вдохнул, словно ныряльщик, слишком задержавшийся под водой. Правая рука нашарила нательный крест и сжала его так, что металл впился в кожу ладони.
     – Бух! Бух! Бух!
     – Ох ты, Господи, – пробормотал Геннадий Сергеевич, оглядываясь по сторонам невидящими от ужаса глазами. – Да будет воля Твоя…
     – Бух?
     В груди ударило так громко, что он дернулся и замер, прислушиваясь, но второе сердце умолкло. Геннадий Сергеевич знал – ненадолго. Зло, схоронившееся под его ребрами, проснулось. Оно заявило о себе, давая Гладному время, чтобы в очередной раз уберечь мир от катастрофы.
     Когда дыхание успокоилось, он спустил ноги с дивана на старый, потертый ковер. Мелкий сор тут же налип на ступни. Геннадий Сергеевич встал, с хрустом распрямил колени и досадливо поморщился, ощутив укол боли в пояснице. Сколько еще это стареющее тело сможет сдерживать силу второго сердца? Что будет, когда его душа отлетит на небеса? Неужели его смерть станет последним событием в истории человечества?
     С этими мыслями Гладный опустил крышку видавшего виды секретера. На задней стенке открывшегося углубления была наклеена икона Божьей Матери, неровно вырезанная из какой-то старой газеты. Бумага пожелтела от времени. Геннадий Сергеевич нажал кнопку, и перед иконой вспыхнула маленькая, стилизованная под свечу лампочка, внутри которой заметался красный огонек. Он помнил, что украл этот ночник, но не помнил, когда и где.
     Было в секретере и еще кое-что – небольшой топорик с утяжеленным лезвием, такой, какими разделывают мясо. Инструмент немецкого производства хранился в специальном чехле из кожи, с тисненым логотипом фирмы-изготовителя.
     
     Много лет назад блестящий кардиохирург, профессор, автор двух серьезных научных трудов, Геннадий Сергеевич Гладный, увидел сон, в котором незнакомый ему человек лежал на операционном столе посреди луга, поросшего высокой, по пояс, сочно-зеленой травой. Человек корчился от боли, хватаясь руками за грудь, тело бедолаги сотрясали конвульсии. Геннадий Сергеевич бросился к нему, чтобы помочь, но никаких препаратов во сне не было. Конец несчастного был близок, понимание этого отражалось в измученных глазах. Подбежав к столу, Гладный нащупал пульс, но биение под кожей не походило ни на что из того, с чем он сталкивался в своей многолетней практике. В груди умирающего словно бились два сердца. Сжимая запястье больного, Геннадий Сергеевич ощутил, как замолкло первое, и секундой позже – второе. Больной испустил длинный вздох облегчения. Светлая улыбка застыла на мертвом лице.
     Гладный привычно наложил руки на грудь, собираясь начать непрямой массаж сердца, но вдруг невидимая сила отбросила его на землю. Вскочив на ноги, он увидел, как из груди больного хлынул в небо черный поток, напоминавший даже не тень, а разрыв в материи мироздания. Поток достиг пасмурного неба, и серые облака вспыхнули огнем, словно были не из воды, а из бензина, и на землю хлынул пылающий ливень. Его капли прожгли кожу Геннадия Сергеевича, он закричал, и проснулся.
     Тогда Гладный списал этот сон на переутомление, взял два дня за свой счет и провел их на диване перед телевизором. Еще через несколько дней он совершенно забыл о страшном сновидении.
     Спустя две недели, прямо во время операции, Геннадий Сергеевич ощутил сильную боль в груди. Ему еще удалось на неверных ногах выйти из операционной, но, едва за спиной закрылась дверь, Гладный повалился на пол и потерял сознание.
     Полное обследование не выявило никаких заболеваний, а наоборот – показало, что, для своего возраста, Геннадий Сергеевич находится в прекрасной форме. Главврач клиники, в которой работал Гладный, вошел в положение и отправил хирурга во внеочередной отпуск с полным сохранением содержания.
     – Вы много трудились, Геннадий Сергеевич, – сказал главврач. – Отдохните. И возвращайтесь.
     Но Гладный не вернулся. Боли в груди не отпускали; в моменты приступов он слышал, как меняется ритм сердца, становясь похожим на тот, что он слышал в своем сне. Лекарства не приносили избавления от боли и однажды, среди душной бессонной ночи, Геннадий Сергеевич не выдержал.
     – Чего же ты хочешь от меня? – взмолился он, лежа в темноте. – Чего ты хочешь?
     Боль моментально утихла. Вскоре пожилой доктор уснул и во сне узнал, чего хочет от него второе сердце. Это было настолько невероятно и ужасно, что Гладный не поверил, и тогда приступы вернулись.
     Измотанный болью Геннадий Сергеевич сдался. Стремясь избежать беды, он написал подробное письмо, в котором излагал все детали своего несчастья, и отправил его, куда следует. Гладный надеялся на помощь, и она не заставила себя ждать. Дней через десять после отправки письма в его квартире появился очень вежливый доктор в сопровождении двух крепких санитаров. Геннадия Сергеевича перевезли в психиатрическую больницу. В лечебнице Геннадий Сергеевич провел целый год. За это время жена успела оформить развод и продала шикарную профессорскую квартиру в центре, благородно оставив Гладному убогую «однушку» на окраине Пустошева. От психотропных лекарств у Геннадия Сергеевича начали дрожать руки, разум мутился, путая последовательность событий и теряя бесценные знания, накопленные за годы работы. Выйдя из лечебницы, Гладный устроился работать дневным вахтером. Денег было немного, но ему, постаревшему и одинокому, хватало. Хотелось только одного – избавиться от боли. Гладный знал, как это сделать.
     И сделал.
     Опустившись на колени перед открытым секретером, Геннадий Сергеевич долго молился, время от времени осеняя себя быстрым и размашистым крестным знамением. Губы шептали неразборчивое, глаза были полны слез. Окончив молитвы, Гладный протянул дрожащие руки, подстилая ладони под кожаный чехол.
     
     Запыленная лампа единственного фонаря безуспешно боролась, разгоняя сумрак, обступающий маленькую автостанцию. Выйдя из автобуса, Вероника вдохнула сладкий вечерний воздух и повесила на плечо спортивную сумку. До родной деревни – час пешком. Там ждет мама. Уже, наверное, сготовила ужин и сидит на крыльце. Вера повернулась, собираясь обойти здание автостанции справа, и увидела пожилого человека в потертом плаще и помятой шляпе, цвета доисторической пыли. Он медленно, с трудом шагал, опираясь на палку, левая рука сжимала ручку старой сумки на колесиках.
     – Добрый вечер, – поздоровалась Вера, поравнявшись со стариком. – Вам помочь?
     Старик вздрогнул и повернул к ней серое лицо.
     – Добрый… вечер, – проговорил он. – Спасибо, дочка. Сердце что-то… прихватило… не надо, ты иди. Сейчас пройдет…
     – А вам куда надо, дедушка?
     – В Степное. На кладбище. Дед, – он перевел дыхание, – у меня там.
     – Поздно вы выбрались, – покачала головой Вероника, – темнеет уже.
     Старик с трудом улыбнулся.
     – А кого мне бояться? Мертвых? – спросил он. – Я сам уже одной ногой на том свете.
     – Давайте, я вам помогу, – сказала Вера и решительно взялась за ручку его сумки. – Я сама из Степного. Доведу, переночуете у нас, а завтра вас на кладбище свожу.
     На мгновение рука старика коснулась ее руки. Вероника ощутила холодную, сухую кожу, с трудом подавила приступ неосознанного отвращения и рассердилась на себя.
     – Спасибо, дочка, – сказал старик. – Ты меня до села доведи, а там я уж сам.
     – Ну, как хотите, дедушка, – Вера дернула плечом, поправляя ремень своей сумки. – Идем?
     Через двадцать минут они достигли леса. Поначалу Вероника пыталась поддерживать разговор, но, когда заметила, что от беседы у старика сбивается дыхание, умолкла. Дед шел медленно, ей приходилось подстраиваться под его шаги, но иногда, забывшись, она начинала немного опережать старика на узкой лесной тропинке. В один из таких моментов ее настиг удар по затылку.
     Вера не поняла, что случилось. Внезапно звуки окружающего мира заглушил тонкий писк, перед глазами помутилось. Споткнувшись, девушка упала на колени и, чтобы не удариться лицом, выставила вперед руки. В этой позе ее настиг второй удар. Руки стали ватными, а тело охватила невыносимая усталость. Застонав, Вера упала на тропинку. Третий удар заставил ее потерять сознание.
     
     Геннадий Сергеевич осмотрел палку – никаких следов крови. Аккуратно прислонив ее к дереву, он первым делом отволок Веронику в небольшой овражек, укрытый густым кустарником от любопытных взглядов, потом вернулся и унес туда же обе сумки. Опустившись рядом с девушкой, он нащупал ее пульс, медленный и редкий.
     Нужно было спешить. Утирая мешающие взгляду слезы, он принялся расстегивать тонкую белую блузку на груди Вероники.
     Через полчаса Геннадий Сергеевич выбрался из овражка. Дотащив сумку до тропинки, он снова вернулся к кустам. Смотреть в овражек не хотелось, да и не было необходимости. Второе сердце утихло, уснуло, полностью удовлетворенное, и Гладный молился про себя, чтобы это было надолго.
     Он вынул из кармана коробок спичек и поджег его. Когда маленькая картонка начала фыркать в руке, швырнул сгусток огня в овражек. Бензин, которым он облил тело девушки, ярко вспыхнул.
     – Упокой, Господи, – торопливо пробормотал Гладный, перекрестился и заспешил прочь, отирая слезы.
     
     В Пустошев Геннадий Сергеевич добрался, поймав попутку. Веселый парень с молодой женой не взяли со старика денег, и он всю дорогу развлекал их антикварными анекдотами. Вернувшись домой, Гладный разулся и, как был, в плаще, поспешил к секретеру. Открыв его, он зажег электрическую свечу и вынул из сумки банку, наполненную спиртом, в котором плавало сердце Вероники. Кровь окрасила спирт в розовый цвет. Геннадий Сергеевич поставил банку перед иконой и собрался начать молитву. После того, как второе сердце успокаивалось, он всегда молился до самого утра, но сегодня все пошло не так. В груди снова полыхнуло болью, от которой перехватило дыхание и потемнело в глазах. Старый кардиолог мгновенно понял, в чем дело. Второе сердце здесь было ни при чем.
     Умирало первое.
     Ноги Гладного подкосились, и он с грохотом обрушился на пол.
     
     – Профессор, вы слышите меня?
     Геннадий Сергеевич слышал. Зрение медленно возвращалось. Разноголосый электронный писк давал понять, что он находится в палате интенсивной терапии. По правую сторону кровати, на которой лежал Гладный, стояла высокая черноволосая женщина в белом халате. Геннадий Сергеевич узнал в ней свою бывшую студентку, Диану Харитонову.
     Он моргнул два раза, с небольшой паузой после каждого моргания, отвечая «да» на ее вопрос, и попытался задать свой, но не смог. Изо рта вырвался только тихий хрип.
     – Не напрягайтесь, Геннадий Сергеевич, – сказала Диана. – Вам нельзя. У вас случился обширный инфаркт. Операция прошла успешно. Вы меня понимаете?
     – Да, – моргнул он.
     – Вашу палату охраняют полицейские, – сказала Диана. – Вы знаете, почему?
     – Он знает, не сомневайтесь, – прозвучал от двери хриплый голос.
     В поле зрения Геннадия Сергеевича появился мужчина, с худым лицом и холодными, злыми глазами. В руках у мужчины была черная кожаная папка.
     – Простите, вы кто? – лязгнула Диана. – Вы родственник? Кто вас сюда пустил?
     – Вопрос в том, Диана Александровна, кто мог меня сюда не пустить, – мужчина вынул и кармана маленькую книжечку с золотым тиснением на обложке, раскрыл и продемонстрировал Харитоновой. – Следователь по особо важным делам, капитан Ратищев. Для вас – Олег Русланович.
     – Вы ко мне? – осведомилась Диана, вздернув бровь.
     – И к вам тоже, доктор, – сказал Ратищев. – Но больше к нему.
     Он кивнул на Гладного.
     – Вы знаете, кто это?
     – Разумеется, – фыркнула Харитонова. – Это – Геннадий Сергеевич Гладный, кардиохирург, ученый и мой учитель.
     – Все так, все так, – вздохнул следователь. – Но, кроме того… вы про Сердцееда слыхали?
     – Читала. Говорят, вы его уже десять лет безуспешно ловите?
     – Так точно, Диана Александровна. Ловили. А на ловца, как говорится, и зверь… Сердцеед перед вами.
     Доктор Харитонова посмотрела на следователя как на ярмарочного шута, потом перевела взгляд на Геннадия Сергеевича. Тот закрыл глаза.
     – Вчера, поздно вечером, у гражданина Гладного случился сердечный приступ, – сказал Ратищев. – Соседи снизу услышали шум. Зная, что этажом выше живет одинокий старик, вызвали «скорую». Прибывшие медики вызвали полицию, полицейские – меня. – Ратищев наклонился к кровати. – Ну, здравствуй, Сердцеед. Десять лет тебя искал, а ты сам нашелся.
     Следователь выпрямился и продолжил:
     – В кладовой квартиры гражданина Гладного найдено двадцать три стеклянных сосуда с заспиртованными человеческими сердцами. Сосуды изъяты и переданы на экспертизу, но лично мне все понятно и без нее.
     Гладный открыл глаза. Диана смотрела на него с недоумением и ужасом.
     – Да, все верно, – два раза моргнул Геннадий Сергеевич, и она поднесла руку ко рту.
     – Как же так?
     – А так, – сказал Ратищев. – Десять лет назад гражданин Гладный написал письмо, в котором сообщал, что у него в груди два сердца, одно из которых обычное, а второе – что-то вроде дьяволовой бомбы, которая, в случае приведения в действие, уничтожит весь мир огненным ливнем. Чтобы этого не случилось, второму сердцу требовались человеческие жертвоприношения, после которых оно на некоторое время успокаивалось. К письму гражданина Гладного отнеслись со всем вниманием и пониманием. В течение года Геннадий Сергеевич лечился в городском психиатрическом диспансере, после чего был признан неопасным для общества и выписан. Вскоре и начались эти убийства.
     – Это невозможно, – прошептала Диана.
     – Почему же, доктор? – удивился Ратищев. – Доктор Гладный много работал, оперировал, преподавал. Даже книги писал. Возможно, его разум просто перегорел в определенный момент, вот и все. Такое бывает, сами знаете. Но мне интересно другое, доктор. Каков ваш прогноз по этому… по вашему пациенту?
     Харитонова пожала плечами.
     – Пока трудно сказать. Обширный инфаркт, сложная операция… возраст. Сейчас его состояние – стабильно тяжелое.
     – Какова вероятность того, что он загнется?
     – Выбирайте выражения, – осадила его Диана, – вы в больнице.
     – А я и выбираю, – тихо сказал Ратищев. – Понимаю, Диана Александровна, он – ваш учитель и все такое. Но вы не знаете, что он делал. Впрочем, может, хотите взглянуть на фото?
     – Нет.
     Ратищев понимающе кивнул.
     – Если это… этот… выживет – его не будут судить. Отправят в «дурку» на веки вечные. А я хочу, чтобы он пошел в «зону». Там с такими поступают правильно.
     – Простите, господин следователь, но отчего же вы решили, что Геннадий Сергеевич ненормален?
     Новый голос Гладный узнал сразу. Он принадлежал Льву Михайловичу Познанскому, его психиатру, и главному врачу пустошевской психиатрической больницы.
     – А, вот и мозгоправ, – обрадовался Ратищев. – Это не я решил, это вы решили, когда записали его в придурки.
     – Ай, что вы говорите, – маленький толстый Познанский всплеснул руками. – Это же совсем не я решил. Пришла бумага с указанием. И что мне было делать?
     – Что ж вы его выпустили, если бумага пришла? – поинтересовался Ратищев.
     – А что было делать, если он совершенно нормален? – спросил Познанский. – Кроме того, не я его выпустил, а комиссия. Лучшие психиатры, девять человек досконально изучили историю болезни Геннадия Сергеевича! Да и после выписки он вел себя великолепно – ни разу не пропустил назначенного приема, выполнял все предписания.
     – Нормален, значит, – ощерился Ратищев. – Что ж, тогда я желаю вам скорейшего выздоровления, гражданин Гладный. В тюрьме вы за свои сказки сполна ответите.
     – Простите, милейший, – вклинился Лев Михайлович. – О каких сказках идет речь?
     – Про его второе сердце, уважаемый, – ответил Ратищев.
     – Это я понял, – сказал психиатр. – Я не понимаю, почему вы считаете, что это сказки?
     Ратищев с удивлением посмотрел на толстяка:
     – Что вы хотите сказать?
     – Помилуйте, – отмахнулся Познанский. – Я ничего не хочу сказать! Кто я такой, чтобы что-то говорить? Но, скажите, уважаемый, вы – православный?
     – Да, – Ратищев явно растерялся.
     – И в церковь ходите?
     – Хожу.
     – А молитву «Символ веры» знаете?
     Ратищев кивнул. Его глаза бегали – следователь пытался понять, куда клонит психиатр.
     – Стало быть, вы верите в душу, воскресение мертвых и прочие догматы?
     – Верую, – пробормотал Ратищев.
     – Тогда почему вы не верите в то, что человек не может быть носителем семени грядущего апокалипсиса? – удивился Познанский. – Просто потому, что этого нигде не написано?
     – Второе сердце – это полный бред, – заявил Ратищев. – Такого никто никогда не видел.
     – Душу тоже никто не видел, – парировал Лев Михайлович. – Тем не менее, в нее вы верите.
     По лицу следователя было видно, что он злится. Ратищев собирался что-то ответить, но в этот момент длинно и громко запищал кардиомонитор, по экрану которого поползла ровная линия.
     – Остановка сердца! – закричала Диана. – Оба вон из палаты!
     Но ни Ратищев, ни Познанский из палаты не вышли. Их ноги словно приросли к полу. Диана бросилась к кровати, выхватила из тумбочки наполненный лекарством шприц, сорвав колпачок, склонилась над Гладным, и тут Геннадий Сергеевич открыл глаза.
     Диана знала, что такое бывает, но глаза старого профессора не были мертвы – они смотрели прямо на нее. На бледных губах старика медленно проступила грустная улыбка.
     – Нет, – моргнул Геннадий Сергеевич.
     Диана остолбенела.
     – Нет, – повторил он, и еще раз, – нет. Не надо.
     Пальцы Дианы разжались, шприц упал на простыню. Геннадий Сергеевич закрыл глаза и вздохнул, глубоко, с облегчением. В последний раз.
     Доктор Харитонова выпрямилась:
     – Запишите время смерти, – сказала она вбежавшей в палату медсестре. – Двенадцать ноль-две.
     Та кивнула и вышла. Диана накрыла лицо покойного одеялом, потом выключила сигнал тревоги. В палате стало тихо.
     – Все-таки сдох, – с горечью сказал Ратищев. – Сдох, тварь. Что ж, ладно.
     Он протянул руку и положил ее на плечо трупа. В ту же секунду что-то невидимое ударило его в грудь так, что следователь отлетел от кровати, врезался в стену и сполз на пол, хватая ртом воздух. Мертвое тело выгнулось дугой, из груди в потолок ударила черная струя. Изумленному Познанскому показалось, что это даже не тьма, а что-то другое. Словно кто-то разрезал саму ткань мироздания, на которую стареющий психиатр был нанесен кистью неведомого художника.
     – Вы видели? – спросил он Диану. – Видели? Все, как он писал!
     Лев Михайлович бросился к окну, вглядываясь в небо, с самого утра затянутое темно-серыми облаками. На его глазах облака вспыхнули тяжелым, темно-оранжевым пламенем. Еще через несколько секунд воздух наполнился летящими сгустками огня. Одна горящая капля упала на подоконник, другая – прожгла дыру в оконном стекле, заставив Познанского отпрыгнуть.
     – Что это, Лев Михайлович? – спросила Диана.
     Познанский повернул к ней искаженное лицо, потом поднял руку и указал на лежащее в кровати тело.
     – Это то, о чем он писал, – сказал Познанский. – Второе сердце вырвалось на волю.
     – Не понимаю, – сказала Диана. – Что это значит?
     – Это – конец. Конец всего.
     Взявшись за руки, словно дети, Лев Михайлович и Диана подошли к окну, за которым усиливался огненный ливень. Город горел, выли тревожные сирены.
     – Неужели мы ничего не можем сделать? – спросила Диана.
     Вместо ответа Познанский склонил голову и зашептал молитву на непонятном ей языке.
     
     
     
     г. Симферополь, 07 июня 2015 года.

 Дмитрий Шевчук