Сынок

     Когда прием у Лазаревых подошел к концу, было уже около двух часов ночи. Гости потихоньку расходились. Маленькими группами и поодиночке они подходили, чтобы проститься с хозяевами, потом сквозь дверь, раскрытую в удушливую летнюю ночь, врывался шорох шин по гравию, урчание мощного мотора дорогой машины – и все.
     К половине третьего в просторной гостиной осталось совсем мало людей. Елена Викторовна Лазарева сидела на мягком, полукруглом диване в окружении подруг; мужчины стояли у стола, курили, пили и говорили о делах.
     – Лена, а кто это стоит вон там?
     Елена Викторовна проследила направление взгляда подруги. В глубине зала, прислонившись к тонкой колонне, увитой каким-то вьющимся растением, действительно стоял мужчина. Лет сорока, среднего роста, одетый в дорогой костюм. На запястье левой руки, сжимающей пузатый бокал с коньяком, блестели массивные золотые часы. Он был широкоплеч и очень красив: дорогая стрижка подчеркивала благородный силуэт головы и открывала высокий лоб. Губы, не слишком большие, но и не маленькие, складывались в легкую улыбку. Глаза смотрели спокойно и твердо. Нос, правда, был слегка великоват. Скулы и подбородок образовывали линию, полную силы, но не лишенную изящества.
     – Это Андрей Ремезов, – сказала Елена.
     – А он хорош, – Полина причмокнула губами.
     Елене нравился Ремезов. Было в нем что-то знакомое, едва уловимое, словно она знала его раньше. Но этого не могло быть.
     – Еще и богат, – сказал Елена. – Это он дает Вите деньги на строительство новой гостиницы.
     – Лена, а он женат?
     – Нет, – она покачала головой. – Не женат. Если верить светской хронике, никогда и не был. И любовниц у него не замечено...
     – А любовников? – перебила ее Эльвира, полная дама на шестом десятке.
     – Нет, – Елена удостоила старую корову такого взгляда, что та тут же умолкла.
     – А почему он стоит там один? – не унималась Полина.
     – Не знаю, – сказала Елена. – Это очень эксцентричный человек. Он богаче всех здесь собравшихся, но живет скромно. Говорят, что он объездил весь мир. Никто не знает, сколько ему лет и каково происхождение его капитала. Знает несколько языков, играет на пяти музыкальных инструментах. Щедрый меценат, покровитель искусств, спортивных состязаний. Много денег тратит на помощь детским домам и интернатам, а своих детей не имеет.
     Полина отпила шампанского.
     – Да уж, – протянула она. – А ты о нем откуда знаешь?
     – Витя рассказал, – Елена тоже приложилась к своему бокалу. – Он был в гостях у Ремезова. Рассказал, что дом большой, но обстановка очень простая. И еще там огромная библиотека, где много старинных книг, стоимость которых вообще не поддается исчислению.
     Полина тяжело вздохнула. Ей, фотомодели, карьера которой уже катится к закату, Ремезов был не по зубам.
     – Но это нехорошо, что он там стоит один, – сказала Елена и поднялась с дивана. – Пойду, приглашу его к нам.
     Ремезов смотрел, как она приближается к нему: красивая, высокая женщина, внешность которой напоминала еще о тех временах, когда это, теперь уже испытавшее на себе многие уловки косметологии и пластической хирургии, лицо не сходило с обложек журналов, экранов телевизоров и бигбордов. Он чуть прикрыл глаза, наблюдая за движениями высоко обнаженной длинным разрезом вечернего платья, стройной ножки, заканчивающейся изящной туфелькой.
     – Андрей... – Елена осеклась, беспомощно глядя на него, пытаясь вспомнить отчество.
     – Просто Андрей, – он чуть поклонился. – Я нахожусь в вашем доме, время позднее и мы можем опустить излишние любезности.
     Елена улыбнулась и хотела что-то сказать в ответ, но тут Ремезов коротким, резким движением вскинул голову. Елене показалось, что она проваливается в этот взгляд, льдисто-спокойный и необъятный. В голове зашумело, зашептали на непонятном языке какие-то голоса, сначала тихо, потом все громче загремели барабаны...
     – Что с вами?
     Голос Ремезова вырвал ее из темноты, шепот и барабаны стихли. Елена мотнула головой и попыталась улыбнуться. Но он как-то странно смотрел на нее, поднося руку к своему лицу жестом удивления. Елена повторила его жест и отняла от верхней губы окровавленные пальцы.
     – Спокойно, Елена Викторовна, – тихо сказал Ремезов. – Поднимите голову вверх. Возьмите мой платок.
     Она поднесла к лицу лоскут мягкой ткани, от которой тонко и мягко пахло. Аромат был ненавязчивым, явно очень дорогим.
     – Вот так, – он говорил спокойно. – А теперь обопритесь на мою руку, я провожу вас к дивану.
     Вскоре, она уже лежала на диване. Вокруг беспокойно трещали женщины, мужчины гудели, тихо и недоуменно.
     – Виктор, – Ремезов говорил тихо, но все умолкли при первых же звуках его голоса. – Распорядитесь принести льда. И, я думаю, прием пора закончить.
     Гости что-то согласно пробормотали. Ремезов опустился на одно колено. Елена слабо улыбнулась.
     – Спасибо, – прошептала она. – К сожалению, ваш платок...
     – Пустяки, – он мягко прервал ее. – Я сохраню его на память.
     Елена почувствовала, как платок вытащили из ее руки. Ремезов поднялся.
     – Прошу меня простить, – сказал он, обращаясь сразу ко всем. – Но время позднее и я вынужден откланяться.
     Он коротко поклонился и пошел к выходу.
     Никто, ни гости, ни прислуга, не заметили, как изменилось выражение его лица. Во дворе он сел за руль своего «майбаха» и, медленно проехав в раскрытые ворота, утопил педаль, бросая машину в стремительный рывок, который закончился на границе леса, в нескольких сотнях метров от особняка Лазаревых. Ремезов съехал с дороги, вышел из машины и замер, глядя на половинную луну, которая так напоминала ему живот беременной женщины.
     
     – Нет. Нет, нет! Ты не можешь так поступить!
     – Не ори, – Лена лежала на продавленном диване и смотрела, как Андрей бегает по комнате, закрыв лицо руками. – Чего ты так распсиховался?
     Она снова окинула взглядом свое тело. Нежные, тонкие плечи, сочная грудь, поджарый животик, предмет зависти подруг, длинные, стройные ноги, изящные ступни. Лена любила свое тело, заботилась о нем, зная, что это – ее главное достоинство. Восемнадцатилетняя модель с большими перспективами, уже стоящая на дороге к большим деньгам, выгодному браку и высокому общественному положению.
     – Лена, ну что ты такое говоришь? – Андрей остановился и теперь смотрел на нее. – Как ты вообще можешь такое говорить? Это ведь наш ребенок!
     – Андрей, я все решила, – она была абсолютно спокойна. – Не трать сил понапрасну. Лучше иди сюда...
     Он не двигался с места и смотрел на нее так, словно видел впервые.
     – Не делай этого, – сказал он. – Прошу. Умоляю. Ради меня. Ради нас, Лена...
     – Да что ты разнылся! – раздраженно сказала она, накрываясь одеялом. – Не мужик, а тряпка, противно смотреть. Да любой другой на твоем месте радовался бы, что его женщина сама приняла такое решение...
     – Я не любой другой, – перебил он.
     – Прекрасно! – она прищурилась. – И что ты можешь предложить? Я учусь, но это, допустим, ладно, можно и в академотпуск сходить. Но у меня карьера и ты знаешь, какая. В нашей профессии ценят красоту и молодость. Сейчас я могу многого добиться, а что будет через три года? Да меня забудут!
     Он тяжело вздохнул и провел руками по волосам.
     – Ребенок, – веско сказала Лена, – это ответственность. Это большие расходы. Мы с тобой не можем себе это позволить сейчас.
     – Я буду работать...
     – Ну конечно, – она саркастически кивнула. – И много ты заработаешь со своей специальностью? Не смеши, Андрей.
     Он опустился на колени возле дивана и попытался взять ее за руку. Она отняла ладонь.
     – Лена, – сказал он тихо. – Леночка, но ведь нельзя так! Деньги, карьера... все это не стоит чужой жизни. К тому же прерывание первой беременности, это большой риск бесплодия...
     – Хватит! – сказала Лена. – В конце концов, это мой риск. Это мое здоровье, моя жизнь и мне решать, как поступить!
     Последние слова она выкрикнула ему в лицо. Андрей отшатнулся и осел на пол. Лена осмотрелась вокруг: давно не ремонтированные стены, допотопная люстра, вытертый ковер, ископаемая мебель. Здесь ее будущее? В этот момент пружина старого дивана, натянув обивку, впилась ей в правую ягодицу.
     – Ты меня достал, Андрей! – завопила она, вскакивая и хватая одежду. – Посмотри на свою жизнь: живешь в каком-то хлеву, дивана приличного нет, а о детях размышляешь! А что у тебя в перспективе? Да ничего! Тянуть от зарплаты до зарплаты, дотянуть до пенсии и сдохнуть в нищете – вот что! Черт, да я лучше бесплодной останусь, чем рожу еще одного такого неудачника!
     Окаменевший, дрожащий, не верящий своим ушам, он смотрел, как маленькая фурия мечется по комнате, натягивая одежду.
     – Да пошел ты на...! – крикнула Лена уже от двери. – И не смей больше звонить! Приближаться не смей! Отцу скажу, тогда тебе точно не жить!
     Лена не видела, как по похолодевшему лицу неподвижно сидящего Андрея, неслышно катятся горячие слезы.
     Хлопнула дверь.
     
     Ремезов вздрогнул. Поток воспоминаний прервался, но в ушах все еще звучало эхо хлопка двери, услышанного много лет назад. Он зажмурился и потер лоб, как человек, страдающий от головной боли, потом открыл багажник машины и вынул оттуда бинокль.
     Пока он предавался воспоминаниям, гости спешно покидали особняк Лазаревых: мимо по дороге пронеслось несколько машин, в бинокль он видел, как охранники запирают ворота. Спустя еще полчаса, в доме погас свет. Тогда он вынул из багажника черную дощечку и маленький мешочек. Сложив их на капоте, Ремезов сорвал с себя пиджак, надел длинный, просторный балахон, повесил на шею небольшой кинжал в золотых, испещренных письменами, ножнах. После этого, он расстелил на дощечке платок с кровью Елены Лазаревой, ровным слоем рассыпал по нему сероватый порошок из мешочка. На поверхности порошка он нарисовал человека, так, как это делают дети: пять черточек обозначали руки, ноги и туловище, кружочек – голову. Поверх порошка он положил чистый платок. Вытянув левую руку, Ремезов надрезал кожу на ладони. Закапала кровь и он запел. Слова странного языка сначала вытекали тихо, потом все громче и громче. Когда платок был залит кровью, Андрей перевязал рану и продолжил петь.
     Вскоре под платком что-то зашевелилось. Влажно зачавкало, захрустело, край ткани приподнялся, мелькнула маленькая рука, которая быстро увеличивалась, обтягиваясь мышцами и кожей. Еще несколько минут – и существо, размером с овчарку, спрыгнуло с капота «майбаха». Обернувшись на Ремезова, оно обнажило острые зубы и коротко стрекотнуло. Андрей утвердительно кивнул.
     – Да, – сказал он и указал в сторону особняка Лазаревых. – Иди. Убей всех.
     Существо прыгнуло вперед.
     – Стой, – сказал Андрей.
     Существо, замерев, оглянулось.
     – Второй этаж. Женщина. Не убивать. Ждать. Меня ждать.
     Еще один короткий стрекот и существо исчезло в темноте. Передвигалось оно совершенно бесшумно.
     Ремезов замер и прислушался. Несколько минут было тихо. Потом тишину разорвал собачий лай, вскоре перешедший в дикий визг мучительной агонии. Собак было три и их предсмертные крики раздались с интервалом в несколько секунд.
     На первом этаже особняка вспыхнул свет, замелькали силуэты, потом послышался звон разбивающегося стекла и дикие вопли людей. Тело в белой пижаме пробило раму окна на втором этаже. Оно летело, словно брошенная сильной рукой кукла. Достигнув земли, тело покатилось по траве, пачкая пижаму, несколько раз дернулось и замерло.
     Все стихло, и лишь тогда Ремезов шагнул вперед. Перейдя на бег, он достиг ограды особняка. Прутья решетки были отогнуты, и Андрей протиснулся в отверстие. Неподалеку растерзанными кровавыми кучками валялись трупы собак, стаффордширских терьеров. Тело в пижаме еще недавно было Виктором Лазаревым, теперь стало бесформенной грудой мяса с пробившими в нескольких местах кожу обломками костей.
     В гостиной валялись трупы охранников, их вид говорил об ужасной смерти и жестоких, предшествовавших ей, мучениях. На лестнице и в коридоре второго этажа лежали растерзанные слуги. Ремезов вошел в спальню.
     Здесь горел камин. Два торшера заливали комнату рассеянным светом, на полу валялись осколки стекла. Елена Лазарева стояла на кровати, голая, безмолвная от ужаса и расширенными глазами смотрела на существо, нетерпеливо переминающееся у ее ног и, временами, резко стрекочущее.
     Андрей смотрел на нее, чуть усмехаясь. Существо оглянулось на него и коротко, вопросительно стрекотнуло.
     – Молодец, сынок, – сказал Ремезов.
     – С... сынок? – всхлипнула Елена. – Андрей, что все это значит? Это ваш сын?
     – Да, Елена, – он кивнул. – Это – мой сын. Разве не похож? Нет? Ну, это еще не самое странное. Дело в том, что он и ваш сын, Елена...
     Ее глаза были готовы выскочить из орбит, рот открылся.
     – Не нужно, – Ремезов поднял руку. – Я знаю все, что вы скажете. У вас нет детей, никогда не было и быть не может. Досадное стечение обстоятельств, неудачный аборт... тем не менее, это – ваш сын.
     Она отрицательно замотала головой.
     – Вы мне не верите, – констатировал Андрей. – А так?
     Он поднес руку к лицу и сделал движение, словно снимал резиновую маску. Тут же его волосы выросли до плеч и поседели, лицо постарело и изменилось. Ремезов опустил руку и Елена громко вскрикнула.
     – Да, Лена, да, – улыбнулся он. – Это я. Эксцентричный богач Андрей Ремезов и недостойный неудачник Андрей Афанасьев, твой бывший возлюбленный, отец твоего единственного ребенка – одно лицо.
     По лицу женщины потекли слезы.
     – А это, – Андрей кивнул на существо. – Наш с тобой сын. Я его так и зову – Сынок.
     Существо тихонько стрекотнуло.
     – Хочешь посмотреть, каким он должен был стать?
     Не дожидаясь ответа, Андрей взмахнул ладонью, из которой вырвался луч яркого золотистого цвета и ударил в существо. Сынок мгновенно преобразился. Теперь перед Еленой стоял мальчик лет двенадцати-тринадцати, уже не ребенок, но еще и не подросток, темноволосый, кареглазый. Он улыбался ей радостной улыбкой, которой ребенок встречает родителей после долгой разлуки.
     – Мама, – сказал он. – Милая моя мамочка...
     Елена громко, в голос, зарыдала, падая на колени и протягивая к нему руки. Андрей, оскалившись, то ли от злорадства, то ли от радости, опустил руку. Тут же кожа мальчика посинела,  губы почернели и оттянулись, обнажая острые зубы, волосы выпали, глаза увеличились и стали бездонно-черными. Елена издала крик ужаса и отшатнулась.
     – Смотри, что ты сделала, – Ремезов говорил таким тоном, каким обсуждают погоду. – А пока ты смотришь и наслаждаешься, я открою тебе одну маленькую тайну. Как ты думаешь, каков финал твоей жизни? Жена богатого бизнесмена, светская львица, благотворительница, общественный деятель? Нет. И даже не вдова, муж которой погиб при загадочных обстоятельствах.
     Он указал на Сынка.
     – Вот настоящий финал. – Андрей зевнул. – Дело в том, что ты сейчас умрешь. Потом попадешь в ад. А теперь угадай, кому будет дано право определить вид, срок и силу твоего наказания?
     И он снова указал на существо.
     – Нет, – прошептала Елена.
     – Увы, да, – сказал Ремезов и взглянул на часы. – Но мы заболтались, а скоро рассвет. Сынок?
     Существо вопросительно стрекотнуло. Елена вскочила на ноги и прижалась к стене.
     – Пора родиться назад, Сынок, – мягко сказал Андрей. Потом добавил, уже резко и холодно. – Делай то, зачем пришел.
     Существо бросилось вперед. Когтистыми пальцами оно рвануло кожу на животе Елены и погрузило голову в открывшуюся рану. Женщина закричала и повалилась на кровать, пытаясь оторвать от себя смерть. Во все стороны полетели брызги крови и клочья внутренностей. Елена кричала и кричала, царапая синюю кожу сына слабеющими пальцами, обламывая ногти. Андрей наблюдал, без улыбки, без сострадания.
     Вскоре крики женщины стали слабеть, перешли в хрипы, потом в горле забулькало, Елена кашлянула, забилась в судорогах и затихла. Ремезов закрыл глаза, вслушиваясь в треск рвущейся плоти и хруст костей. Когда затихли и эти звуки, он подошел к кровати.
     Существо лежало, свернувшись калачиком, в развороченной брюшной полости Елены, приняв ту самую позу, из которой когда-то вырвала его воля матери. Услышав приближение Андрея, оно подняло голову и тихо, довольно застрекотало.
     – Вот ты и вернулся домой, – сказал Ремезов. – Но это еще не все.
     Он грустно взглянул в окно, где ночная темнота серела, предвещая рассвет.
     – Еще не все виновные наказаны, - сказал он, обращаясь к существу.
     Оно смотрело непонимающе.
     – Я ведь тоже виновен, – сказал он, – в том, что не смог защитить тебя.
     Он вынул кинжал. В ножнах имелось сквозное отверстие. Ремезов вставил в него кинжал.
     – Прости меня, сынок, – сказал он и обеими руками нажал на рукоять.
     Острое лезвие легко пробило кость. Из раны вырвался сгусток багрового света, взлетел к потолку и исчез. Андрей молча повалился на пол, глядя в окно на приближающийся рассвет.
     Тогда существо вылезло из своего гнезда и подползло к нему. Касаясь холодеющих рук, оставляя кровавые следы на балахоне, оно заглянуло в глаза умирающего.
     – Я... – слова давались с трудом, напоминали стрекотание, но все же были различимы.
     – Я... тебя... прощаю... – сказало существо. – Я... тебя... люблю...
     По щеке умирающего покатилась слеза. Первый луч солнца коснулся кожи существа, обжигая, уничтожая. Но оно не вздрогнуло и не закричало, лишь сильнее сжало руки отца. Существо должно было сказать еще одно слово, последнее, и сказало его за секунду до превращения в тот порошок, из которого недавно возродилось. Оно сказало это слово за миг до того, как умер Андрей.
     – ...папа...
     
      Симферополь, май 2009г.

 Дмитрий Шевчук