Один сплошной фильм жизнью

Все страны Земли лежали в медленной разрухе, а глодающие под имитацией роскоши общества умирали на квартирах по вере в проклятья остальными для следующих убийств. Глодающие были жертвами глодающих, но часто не достигали друг друга, а их замещал разъярённый убийца, ими изведённый ранее. Растения представали царями насилия людей, а также предводителями мира, но люди отрешали их, уверовав в покорение. Что только зелёные гиганты в каре за игнор не делали им: работорговцы, секс, медики – не хотели они и кусочка их в благодарность скушать. Растения устроили людям игры ядами по принципу, которому когда-то учили ООН и НЭП, искусив наивных властью над своими.

Кусты надеялись, что люди при том будут соблюдать с ними искушение и откушав их листву предадут звёздам остальных при власти, но они поступили иначе. Инженеры совершали убийство за убийством, делая жертвоприношения, чтобы устрашать не своими руками, а руками отравленных при убийстве растениями. Потребление становилось для людей ядовитым, и никто ничего не делал, чтобы это начинало изменяться, так как они не могут воскресить убитых. Все верили в воскресение своё бессмертными останками, не зная при этом практику результата. Началась эра культиваторов, где растения наконец-то от скуки начали развивать с людьми потребление.  

Растения снова начали с ними общение, обитая с ними духами и часто пищей, воскрешая убитых наряду с прочими разрушенными вновь. Причин эпидемий и каннибализма становилось меньше и меньше от чего у живых при заживлении ожогов и ранений пошли боли и более ужасные стадии переживаний, что были страшны именно тем, что это всё не завершится их смертью, а придётся продолжать так жить при господстве растений, которое все просто не замечали. От отчаяния работорговцы продолжали собирать греховные армии несогласных с фактическим мироустройством, веря во что-угодно кроме этого. Войны начинали обличаться видом мужского суицида, но в доблести незнания по какой причине, либо при знании тому заставления. Азарт убийства доминировал часто без причин только для того, чтобы растение не есть и так умереть, считая себя покорителями Бога-человека, а это всё равно было растение, созидая со звёздами их. Растения и спасали, и карали мелодией и песней ярких снов. Замешательство мужчин при этом впечатлении и понимании, что растения вообще сами по себе тоже разумная и живая форма жизни могло сменяться ужасом и криком, словно вся Земля заполонена монстрами. Али Яковлевич был исключением из правила. Он вообще никогда не боялся растений и был талантлив в агрономии. Часто ему было искренне смешно, когда деревья пели по ветру со злой иронией о гаражах в жилых районах, то он видел при прогулках: «Тут трупа женщины нет, а запах тебе кажется. Тут трупа женщины нет, а запах тебе кажется» - это означало с их стороны месть за умершую, от которой они часто инстинктом всегда остальные формы жизни держат в стороне. Что Али не делал, а голодным женщинам едой помочь пока никак и не мог, от чего и сам ел крайне скромно. Экономика разваливалась, но не от того, что некому было работать, а от того, что добытое всегда делили, убивая минимум одного грехом жадности. Они все были сыты всем по горло и лишь демонстрация силы сопернику была им отдушиной до такой степени, что они перестали убивать тех, с кем ходят драться на смерть. Работорговцы же продолжали жестокие убийства, ища уже две смерти, после первой, как и всегда без таинства. Жестокая кара людей в незнании и наивности, что рай, в который они верят возможен сам по себе и за них его создаст Бог-человек, а не на Земле сегодня с их участием это происходит и проистекает. Они верили в жестокую сказку, что лишь смерть во имя кого-то приведёт их в этот Рай отсюда. Жестокая издёвка жертвоприношением, где бывало даже и то, что убитый верил, что быстрее воскреснет от суицида кого-то живого здесь. Али многое видел, идиотизм чего в плане степени извергизма удивил бы даже самого невозмутимого. Он бы мечтал улететь на любую планету без даже форм жизни, но в отличие от верящих в Рай знал, что и сами планеты злобны в их гневе, грозны даже размером и могут быть беспощадны и более ужасны, чем эти хлюпки-убийцы. Однако риск к ним воззвать на убийцу мог завершиться или долгом им, смертью обоих, либо, конечно, при сопутствии их просьбе смертью убийцы, если он поражение остальным до конца его устремлений, и он отказался от созидания его недуга смиренным лишь остальным его родственным частично линиям живого. Их смерти были ужасны. Инженеры расставили токовые щитки на местные семьи и тактически пощадили их по факту, но они от безденежья всё равно уходили к ним и себя убивали током. Пытка оправления от тока впадин одних заживление мучений море на память оставит с мягким чреслом в запарке от лучших друзей.

Али пришёл к одному из местных инженеров рассказать о событиях:

- Морозы перестали быть убийцами от чего мозаика щук распуталась, но это нарушило у всех мирных граждан трап вариаций ожидания Судьбы: их всех должны были в каре убить ядом умирающие от растений по каре на блаженство Рая, но щенок их оставил фанатиками среди выживших.

- Я просто ржу над ней, что она вот так делает, - возмутился инженер по прозвищу Ворон, - я поставлю резко частоту 1924 и их не станет как они ждали.

(Люд продолжал жить в этих квартирах, словно в горшках, а растения общались, вопия драконами по веку в ностальгии нормально подышать)      

Мороз ко фимиаму, когда Али льнул к камину, манил его спать, но он бдел попытку инженеров недружественных культиваторов 1924 Квт. Материал изводить врага он видел кипящим - всякий един и мил, пока полезен. Его зелёный дракон — свободной эпицентричности и наивно циклопедит при интригах. Он знал, что вся планета не знала после куч смертей чем заняться. Значимость убийства снижалась и для Али – он был больше заинтересован в поиске второго предмета культивации статуса, плавности и поставлению своего растения в ареале под сомнение врага. Он тренировался управлять со своим растением песней ветра и у него получалось в свободное время.

- Пожалуйста, не подходи к нам, - кричали на него даже группами, так как чувствовали с ним растение, - покажите в статье значимость её предмета к нам не подходя, а то профессор ждёт от вас её и нас просил вам напомнить.

- Хорошо, - глумился Али, - добавив в неё доказательства значимости по частным критериям значимости ещё? Или просто в случае смерти дешевле?

- Если частные критерии значимости для предмета статьи отсутствуют, то да, - беззаботно ответил один из парней в группе от знакомого Али профессора, - по общему критерию значимости.

- Подробности могут быть? – поражался Али его нахальству.

- На странице обсуждения, - уходил он за товарищами, кусая яблоко из портфеля.

24 декабря 2016 было словно сегодняшний день 2022 года для Али: женщины на съедении, мужчины от спирта в смятении и растения с них едят яды на сомнения. Даже культиваторов среди них не было, а только совести и им угрызения.

- У этого терминатора существуют и другие значения его убийств, - разговаривали про Али сектанты, - сморчок-морячок узко взял на утачки за пятачок.

Сам Али был толст и мягок. «Моро́зко» — это и была козырная карта Али, так как он легко переносил холод, словно этот персонаж и умел общаться с кровью Земли, как и с растениями. Советский чёрно-белый уклад нрава был ему чужд. Короткометражный фильм-сказка, где очередная отравленная корчится далеко не от экстаза, а от боли и толпа выставляет её чудовищем при отравлении и насилии к ней ему была привычка даже за кулисами, а не то что в лицезрении.  Поставленный порядок взаимонасилия, словно на студии «Межрабпом-Русь» в 1924 году, оставлял лишь море радости от крови убитого в людях, что сменялась их слезами от отравы плоти после наслаждения его стражбой и болью. Местное население вообще часто повторяло поведение работников радио- и телевышек. Али был знаком с режиссёром Юрием Пальяновым, что работал на одной из них и тамошний порядок зверства знал даже не по наслышке, а часто с ним выпивая. Ему не было и ведомо, что он должен что-то соблюдать от чего опасность и настигала мирный лад всей местной округи. По фамилии Али был Желябужским, а полностью Желябужский Али Яковлевич. С ним при этом общались осторожно, так как привыкли только убивать. Али скучал в этом месте, но ему было смешно, как местные жители друг друга калечат на смерть часто в полноте отчаяния, так как ими их убивала сама Земля за алкоголизм чаще всего. Словно по мотивам русской народной сказки «Морозко» он даже пытался найти себе невесту в этих краях и не смог: они все не знали, что придумать, чтобы он от них сразу отстал. Потом Али удумал составлять календарь своих дней, так как они всё равно убивали кого-нибудь за что-нибудь по греху зависти каждый день в этих местах. Али Яковлевич вёл в рутине календарь, чтобы точно знать и помнить, что происходило, так как убивающих издевали и все при том пребывали неприкосновенными, умирая по своему греху после убийств достаточно быстро, если удерживались от суицида в боли. Так все здесь жили и Али попадало, так как Земля являла эту кару и праведным, и согрешившим по нужде стабилизаций включительно. Напевал на улице маньяк: «А я людей караю просто так». Али ощущал себя уставшим от его работы и этих смертей, что остальные считали или несчастьем, или мигренями. Маньяк, найдя очередной повод убить женскую плоть на подати вновь поймал грядущей ночью девушку, выставляя её шлюхой. Наивность девушки стала ей смертью от его изнасилований. Он держал её дома и намеренно принуждал к суициду во имя своих снов и скорости. Его страсть не знала границ в женоубийстве. Али Яковлевич искушался вдарить ему материально, но повеление фантастического для людей являло его забывшим рождение, что временно было ему латом, но после долгим заточением. Али Яковлевич не знал, что делать, так как Егор был его соседом и ситуация была неловкой. Мягкая и естественная егория завершалась только разнообразием расчленения. Вещества Земли и космоса, становясь песнями планет и ими, продолжали убийства плоти плотью, словно по сюжету фильма в СССР. Остановиться убийцы не могли, так как иначе только смерть и жизнь состоялась. Что 9 апреля 1924 года, что в этот день 9 апреля 2022 года – одни убийства для спонтанных смертей из-за одного трупа, чтобы сместить отдачу гипноза и умершим наигрывать власть. Вопли от яда и боли людей продолжались. Они все намеренно не принимали противоядие, чтобы отравлять других и с их боли получать наслаждение на смерть. Популяция так просто совершала самоубийство каждый раз имитируя другой особи свою плоть победившей, разрывая свои половые органы, а иногда техникой искалечивая от боли свой головной мозг в вере в переклад ущерба на другую особь по яду. Эффект геноцида очень жесток, где кура смеётся над всяким умирающим человеком за то, что он убивает их есть. Хоть крась всё это в краски интриг, хоть не крась. Царство мягких смертей подходило к концу и от боли люди в злости пожирали кого получается. Нумерация изводителям больше не помогала наслаждаться иерархичностью такта боли убиенного током на беатификации, поговаривая: «есть контакт с его головным мозгом!» - в гидрофон. Они устраивали наизверейшие бои убитыми трупами ради новых слов от скуки. И спорили убийцы, кто виновен в этот день:

- Это она убила её с гидрофона, а не я! – кричала дама одна дома у себя.

- А она кричала, что умершая шлюха! – оправдывалась с ней убившая на даче.       

- А она доминирующие волны выписывает, конченная дура, блядь! – от всех отмахнулась сотрудница бюрократического аппарата, их отказавшись посещать.

Их било Солнце в церебралки ударом эхо в миг воспоминаний об убитом токовой закалки. Религия для них егозя раунда на лад удара в труп. Отсутствие у них смекалки их отправило прямо лучами поркой по обратке.

- Я знаю, что придумать, а потом удумать, - смеялись эхом звёзды, разлагая плоть, - хотя не факт, но точно б, чтобы этим знаю всех не перебороть. Мы удивилось, что им надо победить, убив так мозг другому. Им всем было смешно посмертно, будто полюбовно.   

Так Желябужский Али Яковлевич, победив всех убийц ушёл один из города, поняв, что остальной город тоже ломает от того, что убило убийц. Актёрский дебют в кино известного советского актёра Бориса Ливанова все смотрят по телевизору, а он осуществляет его уже без них с реальным риском. По существу, этот актёр и погиб в его время от злой шутки боссов, что его игра была далеко не понарошку. Лес, незнакомые ему большие травяные драконы и его свой с ним в рюкзаке пить просит. Морозко снова перед ним среди растений, да трясёт Морозко, как Морозко. По правилу жанра Желябужский Али Яковлевич начал с ним болтовню через колдовство ранением: «Киносказка, да и только! Ты здесь откуда? Убил кого?» - спросил он. «Режиссёр кино я был. Меня выгнали сюда» - с тоской ответил ему ободранный и грязный мужик. «И вас так выгоняют? Ты ничего не потерял, гарантирую» - посмеялся Желябужский Али Яковлевич, - «Как звать?» «Юрий» - ответил Али его новый знакомый. Аллея вела к озеру с арахнидами. Пыл оркестра по дороге развеивала песня через вторы. Враги этого сценария были близко, но путники не стали придерживаться вариант ядовитых ветров. Никто не был виноват в происходящем кроме тех, кто уже естественным получил его возмездие за убийства по вере в Бога-мужчину над ним, часто в чём грех ещё и не понимая. В великой обиде они умирали не понимая, над чем каждый раз по этому вопросу начинают созидающие звезды издеваться. Дни шли в унисон с путниками. Юрий и Желябужский Али Яковлевич для того, чтобы остальные растения не убили их просили его растение обсуждать путь вперёд. В главных ролях хотел быть каждый из них. Юрий в итоге через два дня взял в маршруте инициативу, ведя себя с позиции Али подозрительно, но изображая некую невинность. Борис Ляпсили ждал у выхода из леса их обоих с понятной почти сразу целью. Апорт аршина между мужчинами разразился танцем идолов кровопролития, но скудно и вальсированно, а Али так желал новые достижения даже победителя перед ним. Али и Юрий достали ножи, а Ляпсили был при пистолете, но тоже достал охотничий нож. Промах за промахом по приветствию мужчин при этом танце поранения лишь раз. Юрий уже в синхронности с Борисом нападали на Али. Отбиваясь Али принимал решение об использовании общения ранением с их ядом, ибо всякий яд есть кровь Земли или её детище. Али испытывал огромные сожаления, что противник вынуждает его с ними так жестоко поступать, но у него не было вариантов, так как они минимум будут убивать дальше, да и прав позволять Земле ими убивать его он в этот момент не обнаружил. Плоть его противников беспощадно к ним за предыдущие убийства дала ему сразу отпор, минуя их дело и они умерли в момент попытки в него удара ножами, не дотянувшись. Али плакал от отчаяния клетки, что их составляли и не могли от их убийств сделать до конца вещественный манёвр, так как их пугала слепость, что и была причиной их первых убийств, а иногда причиной страха была именно зрячесть. Два умерших мужчины, принявшие это решение только от страха боли после отравления. Виталий Ливанов от безысходности и голода при страхе к небу даже при дыхании искал его с женщиной Варварой Лазаренко. Они искали Али, чтобы под предлогом мести просто съесть его мясо, так как мясо путника очень ценилось умирающими от истощения. Масса литина очень вариативно полетела в Желябужского Али Яковлевича. Он достал своего дракона перерабатывать заражение летином воздуха и достал ножи (Примечание автора: не такого дракона, а его растение). Василий Топорков ждал мужчину и женщину у входа в лес, пока к нему из гущи устремлялся Желябужский Али Яковлевич. Рождённый тактиком Виталий Ливанов в азарте уже преследовал Али. Али был вынужден принять бой и обнажил наземь своё растение, навострив нож. Растение к тому моменту уже накопило переработку летина и тоже понимало начало боя Али с Виталием.

Пока Виталий наступал аскетично Али направил на него волны от своего товарища и удар пришёлся ему кулаком в пах для гармонии, но рождённый тактиком не мог пасть перед Али, словно дьявол или бог в ладье. 

- Ты оборзел, щенок? – шипел Виталий на Али, ожидая подход Василия с Варварой Лазаренко, - Я, если ты не ведал, синий орден носил и не жалел и йода на нужды правления.

- Поэтому и орден, - смеялся Али, направляя волну следующей победы его соперника, - лучше просите у них тёмно-синий, блестящий в яви ядом мягче, а то нравы снижаются.

Только прими такой удар и более удара может не последовать, а начинание останется потомку без жены, только прими удар… Василий увернулся, а со спины Али атакует Варвара: Она в священном танце при полном смысле своего удара мужчине в спину словно гипнотические слова выписывает ядом по врагу.

Над небесами леса звёзды строят дьяволов сквозь мглу. Голубизной небес Солнце и Варваре, и Василию с Виталием отныне бес за то, что имитируют другого человека вместе одному иной от факта вес. Страданиями веет в вопле мёртвый сквозь лучи родной звезды: «Как рад свободе я! Ублюдок! Где ты?» Трясутся все, кроме Али от крови сквозь лесное эхо, так как что человеку стало смерть для них была его мучением утеха. Кошмар был начат для троих деревьями, что лавой песни за дияниЕ (Комментарий автора: деяние – это не то слово в данном случае. Здесь именно ди (двое на тайном истинном деле) – яние (описание звука манёвра окончания дела предположительно), Е большая, так как было завершено ярко участниками) так ласково наивных сковали там свирелями. – Какая жестокость! – кричали они, сидя вслед Али.

Он молча уходил и пролетали дни. Гроза в лесу и крик. Гром и овации, а Желябужский Али Яковлевич один под небом: с ним куст его и с ним его пикник. Снова трава, деревья, два куста. Два просто ходьба и скучно… Вдруг Анатолий Нелидов кушает у речки. Выпивать воды пора. Оператор с вышки их двоих искал, но постоянно что-то упускал. Мужчины разболтались под в лесу оставленном Али в убитого грозы удар:

- Как пошла казнь отрубания головы? – спрашивал у него Анатолий при обоюдной закуске.

- Притча по факту истории процесса: на картине вы можете видеть обычные деревья на заднем плане действия мужчин.

Али достал картину:

- Хм, - возмутился Нелидов, - Почему они вообще решили так утверждать власть?

- Человек решил покорить дерево насилием, когда нашёл металл и стал рубить его под корень, что равносильно отсечению у человека головы от туловища, но не ведал того в наивности, думая, что дерево не живое пнём, - поведал Желябужский Али Яковлевич, - Дерево искусило его собрать металлом на топор, вдохновив из дерева всё же сделать ручку искусив срубить то, которое жаждало подвижность выше на уровне уже созидания, будучи обманутым, что было сорвано ветром и не нашло отдачи смерча отрасти. Оно стало мстить и ветром первому из людей, но не тому, кто срубал, так как его задушило, дерево отрубило ветром с другими деревьями голову без оружия. Человек испугался злобу гигантов, что растут повсюду и решил товарищу отрубить голову, имитируя, что им овладело дерево, став его оружием. Деревья же мстили обоим - и тому, кто их боится и тому, кто уверовал, что виновен перед палачом, спутав умершего от дерева с деревом.

- Понял, - остался доволен ответом Али его собеседник Анатолий.

Южный ветер скрасил треск их общего костра, а рельеф и плеск речки навивали ужас тайны эльфов. Идолы по темноте алчно искали фонари, коих здесь не бывало, а разочарованные и йода не добыли.  Желябужский понимал, что путь его не приведёт ни к чему готовому, от чего во все банки и бутылки набрал своему дракону воду для попутного питья и процветания. Кинокомпания оставалась в прошлом каждого, кто сюда добирался, так как все знали причины сюда бегства. Между рабскими поместьями – Русь, полная мёртвых тел, завершивших работать. Философия умертвлять работающего просто жертвоприношениями кодировалась в воздухе кровью жертвенников, что по любым причинам гневались почти на всех. Мужчинам стало страшно и оба продолжили на ночь разговор, собрав листву укрыться в тепле:

- Ты видел когда-нибудь дракона? – спрашивал Желябужский у Нелидова.

- А что рассказывать, - посмеялся Нелидов, - давай оно нам покажет.

Он произнёс что-то неведомое для Али и вдруг ночное небо посветлело и в небе без всякого крика крови вдруг сформировался дракон из облаков.

Мужчины, словно мальчишки зачарованно и свежо смотрели на эту редкость, так как не каждый день увидишь чётко силуэт настоящего дракона, словно птицу из свежих облаков. Как только дракон превратился в обычные облака они оба уснули, уже не сомневаясь друг в друге при ночлеге. Длительность           ночи шла своим чередом… 40 минут после сна и подъём. Страна вновь напоминала СССР в городах, но возвращаться туда Али пробирал пока страх. Под красным знаменем товарищи попрощались, но разные их пути пока не кончались. Язык русский, нрав любви стал прусский: Ловля донорами с лаврами в начале и официально ваучер на торги открыт франшизой США от русских. Труп женщины под деревом лежит и юркает членом с ней рядышком не без ранений инвалид. Младенца умершего держит полумёртвый дед. Год 1924 наступил в 2022: ива пела мифы с фанатичным влиятельным отцом.

- Помоги, - просил он Али. Люминесцентен не стал помехой ему дать человеку своей собранной речной воды. Проблема была просто нерешаема и многих охватывало смертельное просто совершенно нечаянно. Industrial Modern medially Doubt – табличка холдинга смертей. Южане перебили от Али запал и человек ещё сто умерло от щупалец и тока женщин и детей. ID сбежавшего оттуда – 0230544. Эпос с цыганом с полигона был теперь с Али. Был твёрд мужчина с плачущим в пути. Собрал он хворост, пока путник спал, и хвойным дымом он разжёг запал. Добыть во мраке боя это всё не просто дело, а фактически старьё. Мечты жены у плачущего на глазах. Вопя и плача он ЖиВоТно Соотносил ко Аду Истязаний скверной мах.  Сюжет продолжился к утру. Два путника уже в Морском Ветру идут по холоду и к Северу. Рязань без Человек, где раздаётся Солнца Мрачный Чадом на Любовь По Магам Грех.

- Я ЧМС и ДФТ Видал! – здоровался с Али такой нахал.

- П… Ж… МЫВ… - шипел ID 0230544 без Щита с Машинами на них.

«История о том, как по наущению злой мачехи старик отвёз свою дочку в лес, и как добрый старик Морозко позаботился о бедной девочке-сироте». Крик девочки двумя был слышен плачем по всей восточной долготе…    

Что делать, когда уже убивать кого-то тошнит?

Фантастика часто ведёт к смерти и допустима лишь при каре за грех убийства группой одного, либо как предостережение от совершения такого греха людьми, так как разгребать потом такой конфликт – это Гераклов подвиг победы гидры ещё и с самой победой дальше живьём, где обязательно ждут англосаксы с их «in teres», или с большим социальным интересом и русскими врачами. Тем не менее, жизнь продолжается и для совершенства их интересов они даже строят полигоны заманивать на роженице рабами воскресающих. Я жил обычной жизнью и мне ничего не хотелось плохого совершенно никому до такой степени, что меня раздражали даже убийства. Я совершенно обычный человек и каждый день для меня рутинен, но нов. Он для меня настолько нов, что я не понимал, какой я счастливчик. Растения кипели, будучи тоже разумной формой жизни и двигали своей радостью ветра, обманывая всякой животное гордыней. В этот день я гулял под этим обыденным голубым небом на поверхности Земли и просто ничего при том не делал. Я и не знал, что мне делать среди них. Куда бы я не посмотрел большинство всё искали только ради того, чтобы проворачивать работорговлю. Однако там люди не могли оседлать свой азарт. Они часто не могли пойманного оклемать, чтобы вместе с ним работать. Рутина моих дней шла. Я брёл прямым маршрутом, размышляя лишь о своём среди многих одиночестве. Кто-то сидел так в тюрьме, а мне и тюрьмы не нужно. Мне каждый этот обыденный день уже ничего не было нужно. Я верил лишь, что умираю хотя бы на родной Земле от этого одиночества. Пагубность моего положения каждый день мне напоминал при моей прогулке по одному и тому же маршруту всё новый и новый мужчина. Вокруг было куча еды и всё платно, а есть мне совсем не хотелось. Красивые новости без соблюдения и миллионы не знающих что делать, если ты никого не убивал. Эта рутинная тюрьма должна была убить меня под каждодневной частотой открытого неба, и я ждал этот день.   

В один из этих тоскливых дней на меня уже интерес отправляла женщина с неведомой моим впечатлениям доселе таинственной причёской с двумя кубышками на затылке, вместо одной. Брюнетку эту я не знал, да и слова все написаны. Я точно также с ней просто не связывался. Надевал перчатки, брал растения и ножны не пустыми. Они наблюдали, но не нападали от того, что им кто-то мешал. От скуки я ничего не делал, покорив за две недели даже рекорды йогов, так как явно от той самой женщины мне посылали искушения сделать именно так, чтобы у них были условия убийства. Эти рутинные дни оставляли мне желать лучшего, но я не видал при том по моей настоящей памяти других дней. У меня вся жизнь рутина и явно даже не они мне впархивали, искушённые забрать меня в рабы о новых впечатлениях при им рабослужении через знания о подлости. Женщина так и заплетала две кубышки за мной наблюдая. Белая блузка, две кубышки и интерес ко мне некоего насилия от неё подстерегали меня моим адским будущим. Я не знал ни того, кто это ни что ей от меня нужно, но продолжал обнаруживать за мной слежку. Питался эти дни я весьма скромно и жаждал лишь паблично их излова, но принадлежащие к интриге этой женщины лишь моего излома. Дни шли и шли они по-прежнему скучно. Я в тот момент текущего перед ожидаемым мной грядущим дня ждал лишь убийц, так, как только выйду прогуляться в моей безработице и голоде, как на меня также смотрят голодными глазами. Вокруг разврат и лишь стремление любого сбежать к любой иллюзии, преследуя цель быстрее разрушиться и убить с собой побольше, чтоб не одному. Я продолжал прогулку: из окна от избытка секса с мужчиной кричала воняющая съеденными плодами женщина, что все ебанутые и её такой сделали, но сильно материальным словом Богини. Я не сдержался и крикнул ей в ответ, больше надеясь на то, что мои преследователи испугаются на меня от неё переход этого проклятья: «Ты ебанутая, что вообще на детосъедение пошла!» - она заревела и перестала кричать, покинув балкон своей квартиры. Я продолжал гулять и мои ожидания оправдались: в этот раз знакомая мне женщина уже смотрела на меня с более большого расстояния и с опаской. Метод работает, но я понимал и теперь от того лишения. Было ли у меня так много, чтобы ради этих садистов я шёл на тяжёлое преступление? К тому же, они многое не подозревали о происходящем занимаясь одними и теми же делами, как при этом всём и я тонул в рутине. Женщина не подходила ко мне, но продолжала тихонько за мной следовать. Она презренно смотрела мне вслед, и я терпел с каждым шагом её дыхание мне в затылок даже с этого расстояния. В итоге я не удержался: «ты дура, что за мной следишь», - сказал я ей с неменьшим презрением. «А что ещё делать?» - в психе, словно психбольная кричала мне она. Я даже задумался о том, сколько в этот момент мужиков экстремистами истязаются, чтобы этим словом отвоевать их право обзываться на своих жён. Я понимал трагедию, если бы они были окончательно этого права лишены: хоть ничего не делай. «А зачем об этом спрашивать?», - продолжал я над ней с дистанции нашей будущей встречи глумиться заведомо, - «никто ничего не делает и тебе не нужно». Она покраснела от злости, но подойти ко мне ближе, чтобы ударить она не могла. Я ничего не делал точно также целых два дня, так как их группа продолжала отлов в нашем районе. Скука утомляла меня, но я держался вновь и вновь. Мне так хотелось сказать этой женщине, что опять под моим окном ждёт меня к ней на разговор не от любви: «Ты дура в общем, что ты не понимаешь, что любовь за деньги не купить», - они не верили даже в секс, как в прочем и я, но надеялся, что у них есть хотя бы эта слабость. Это было моей последней надеждой по тактике их заботы. Я думал, что делать дальше, но варианты были лишь в одиночку, так как убийства даже просто в ожидании от кого-то за это денег при предательстве в подлости потом за свершение стало нормой. Все прохожие мимо меня считали, что есть лишь их мечты, а кричащие от своей вони истерички на квартирах одни при жаждущих их смерть рейдерах лишь сказка на ночь ради адреналина. Это воспевание ультразвуком и специальными глушилками с микрофонов: «вонь от убитой просто сказка на ночь ради мужского адреналина». Я спал при этом как убитый, на это вообще не реагируя, так как всё и все рано или поздно будут изменены до разрушения и вопрос колебания, будет разрушенное вновь собрано из нового или, иссякнет в своём разрушении, чтобы всё делать заново? Поев утром макароны, я опять пошёл тем же маршрутом: бесполезные многим вещи в магазинах, только ради того, чтобы патоваться их наличием другому, суициды и вновь с балкона уже помытая от позора кричит истеричка: «дураки и дуры вы, что вы меня не берёте даже в бордель шлюхой!». На этот раз в этот день я даже понимал этот крик. Я так проникся выступлением. Я не мог понять лишь то, для чего мне в бордель шлюхой? Меня никак не могло настичь это просветление. Что-то при этом меня справно ело, иногда даже чавкать отлетая, но я уже не задавался на этот счёт лишними вопросами: главное, чтобы опять не умирающий облучился на ожог в вере, что я ему бессмертная душа. Вопрос был нерешаемый: делаешь что-то для людей – дурак для них; не делаешь что-то для людей – они с балкона орут, что все дураки. Если бы я только притом женщин не понимал… В этот день я вообще никого не понимал. Я не хотел их понимать после недоедания, а лишь тоже хотел есть. Через два дня их пата мне стало пофиг и начал есть одуванчики. Только я начал их есть, и они их начали косить на следующий день, чтобы я не ел. Чтобы просто я дальше не ел. Я смекнул, что их подначило что-то и съел несколько листьев с одного из недалеко растущих деревьев. Только я это сделал, и они смогли понять, что я тут хожу. Древние богини начали их смех ветрами, напугав кричащую, что я дурак, истеричку на её же балконе. Я смекнул, что у неё ко мне обзываться меньше рвение, чем у коварных древних обитателей, что ситуационно вынудили их есть. Я не знал, как их вообще спросить. Не знал, есть ли им до меня дело. Мне было плевать: я разогрел макароны и просто жадно их ел. Прямо с пряным укропом. Мне ничего не было уже нужно кроме любой жатвы, но не той, что даёт расчленение трупа женщины, а той, что даёт пикантное приготовление на огне макарон с укропчиком. Как я был счастлив, поев в отсутствии ублюдков, ждущих мой труп за окном на расстоянии моей прогулки. Под каким углом съесть эту вкусность? Сначала или перевернуть? Я съел все приготовленные на текущую порцию макароны от а до я и моя печаль и скука всё же сменилась радостью. Так я решил жить от начала и до конца, так как пришёл просто к практическому выводу, что без еды меня просто нет. Я ел и ел всё целиком, так как правда просто никого бы не было без еды. Из-за того, что я ел, объявитель долга нарушил этику мне объявленного долга и лишь крик той женщины в ночи достигал мой слух: «Сучий выродок!». Если бы меня ещё интересовали деньги на столько, на сколько они кричали в эту ночь от сожалений. Так или иначе, как всё после даже криков той истерички казалось скучно и бессмысленно вновь. Союз убийц по диверсии начинал распадаться, убеждаясь просто в неизбежности и невозможности получения там, где они ждали, им обещанного. Всех ломало по крови убитых. Даже меня захлёстывал этот голод по чужой боли, выражавшийся скукой, жаждой смерти, ломкой до ощущений, страшнее агонии колдуна. В ломке я вышел на улицу бледный и эта женщина ко мне не подходя смеялась в триумфе наслаждения именно тем, что мне больно и она скоро на моей смерти денег заработает. Мне на неё было плевать. Шаг за шагом я гулял и смотрел на небо, с которого словно падали мёртвые, ударяясь на землю. Эти бессмысленные убийства от слепоты продолжались под смех женщины, что стояла около дерева и ждала лишь труп, чтобы продать очередному убийце. Я не знал, как это остановить. Всё употребляется по идее в своём репертуаре возможного, а здесь перед моими глазами женщина употребляет труп, чтобы был второй труп из-за продажи этого. И их я понимал, что они это начав боятся жажду мучений одного даже у меня. Для чего они этот зомби-апокалипсис выставляют эпидемией? Это же безумие толп, но точно не настолько они все будут неизбежно монстрами, если остановились в убийстве. Деревья смеялись за её спиной мне, словно злые ведьмы и я совершенно не мог понимать эту жестокость. Я не знал вообще ничего и не мог просто знать. Я не знал даже, что такое знание. Я уже вообще не понимал, как я живой. Дошёл до дома я уже шатаясь. Меня влёк к себе паёк из макарон. Я поел, но тошнота мучила меня от воспоминаний этого плача мужчин, брошенных живыми после окончания военных действий вдали от городов из-за того, что они могли рассказать гражданским о том, как воевали. Брошенные там парни совершали суицид только ради того, чтобы получить возможность рассказать об этом в городах. Живым никто не добирался просто по факту моих даже встреч. Я не видел их, но просто о них знал, так как я не видел ни одного человека с войны. Их всех выставляли умершими на поле боя, но по факту генералы убивали всех, после чего совершали самоубийство. Часто генералов зацепляло трупное соединение и их умерший убивал от мести по его смерти. Всё им нужно противопоставление одного человека другому и разрушение обоих. Всегда по факту причина лишь в том, что их боль кому-то удовольствие, либо они просто боятся её в некоей мере, чтобы это пережить хотя бы как получается сейчас. Смерть жестока абсолютно ко всем, так как неизбежен момент поворота, что пощада уже просто навредит ещё сильнее, но от того, что и должно карать, а не от кого-то, кто хочет убивать для наслаждения болью от убийства. Та самая женщина с тремя спутниками ждала меня ночью, но я всё равно не пошёл на подначку. Так как они вечно не смогут там стоять, а днём не будут убивать из-за Солнечного света. «Или ты идёшь сюда, или мы тебя разорвём!» - кричала она мне с улицы, - «Выходи! Выходи!» Я ждал и время шло. Я ел, пил, пока есть и молчал дома. В итоге то, что я увидел довело меня до трясучки: мужчинам с ней было пофиг кого убить на следующую получку и они просто её при мне до восхода Солнца разорвали, показывая оторванную от туловища голову, освещённую сигнальной фарой автомобиля. Отдельные части тела они мне выслали под дверь в коробке с одним из своих, что ждал, когда я пойду из дома за едой. По времени прошла неделя. Убийца ждал меня под дверью измором, но как это всё обыденно. Как это всё надоело. «Как мне это всё надоело!» - кричала за дверью женщина в истерическом крике чем-то звеня на бегу. Убийца сбежал от истерички, что жила в моём подъезде. Он испытал неописуемый страх. Страх Знамения его будущих мучений до беспомощности гневного насилия его стихией, что живые видели лишь пыткой их до безумия от того, что иной грех принявший отравлял их плотью женской при мучении. Жестокость шипящих растений сеяла новое господство для осквернённых в их бремени. Ужас алчного отрока и архаичность триумфа вампира, что для него оборачивается мраком значения шелестящей листвы создающего новое рождение дерева. Я не знал о том, что происходящее вершит лишь то, что проистекает просто везде и любой даже самый малый шелест таит понимание пения самой жизни, но стремление остальных таило лишь мошенничество до башни фантома, что жаждал лишь соки женского величия. Ради чего? Шпионить за женской наивностью. Я сомневался, что они при этом все зло, понимая, что любой при некоем изменении в боли будет рвать от просто его впечатлений, осознания эгоизма и желания от всех остальных особей сожрать или просто бросить раненным едой хищнику. Я видел от кричащей в боли и агонии женщины эту синеву жажды крови, жажды расчленить в Вагину заживо любого, кто ей вкусен. Однако то, что я увидел дальше меня напугало ещё сильнее. Я шёл по аллее и увидел эту самую женщину. Две кубышки и печаль. Я не мог понять почему до момента, когда с расстояния три метра начали кричать прокажённые: «пиздец, блядь, да пиздец блядь, да пиздец блядь». Я думал, что они специально, но это оказалось гораздо ужаснее. Прокажённые продолжали кричать и ничего не исправляло этот кошмар, так как они за эти слова ждали денег от самой Судьбы. Изворачиваясь змеёй ради секса с очарованным в презрении молодая девушка тоже слегка опроказенная продолжала кричать громче их всех: «Пиздец! Пиздец! Пиздец!» Девушка с двумя кубышками встала и достала большой аппарат, включив. Пошёл ультразвук и двое прокажённых умерли при нас. Остальные сбежали. Я спросил бы её об аппарате, но она это сделала не случайно. Это при тормозить волну мной услышанную и устрашённого всё же увезти с согласием для них служить умершим вечным рабом на еблю. Полнота катастрофы и мне неведомого их падальщичества уже на живым под током имитируемых умершими. Съедение раненных толпой в вере, что поглощение распада возможно от тока и магнитного оборудования. Я понимал, что они хотят, однако я не посчитал, что у меня за естественное есть право на их убийство. Способов остановить себя у них при этом было много, но стихия просто ими не делало для них необходимое, намеренно их убивая так. Женщина тоже произнесла: «Блядь, ну сколько ты будешь артачиться! Ну рабство есть рабство! Покончи с собой!» - она лишь верила в их криминальную игру. Я же верил, что отдельное неизбежно сделано отдельным от отдельного, так как не видел, чтобы отрубленная рука вновь приросла к тому, частью чего она была. Я знал о них, как и знал, что их нападение даёт мне право выстоять, просто считая мне невзгодой самого опьянённого болью врага. Мне никто ничего не предлагал, кроме просто смерти, так как все они жаждали моё съедение прокажённым для их изуродования им в секс рабынь. Они сжирали всех и друг друга живьём, умершего геноцидом имитируя всё съевшим. Я тоже из-за этого менялся. Я видел эту правду их безумности и естественности легко. Боги убивали их мёртвым товарищем, так как в космосе он бы долго умирал, но на планете кое чревато очень долгим неминуемым мучением толп даже из-за одного человека. Мучения ещё хорошо, так как их отсутствие означает завершённость и переживать последствия придётся при стабильности даже ранения. Я задумался: «Может ли быть ранение стабильным?» Это колебание. Ранение и разрушение – это всегда едкое колебание, само по себе съевшее то, что сделало на планете. Исчезает ли разрушенное при этом колебании? Да, но исчезает от искушения стать вновь обилием, коим это всё было. Я не воевал с матерью за её стволовую клетку, так как понимал, что всё это заимствовано. Реальное всегда жалует заимствованное, но по ситуации созидает объекту и собственное. Снова крики из какого-то здания. Я не придавал этому значения. Шла измученная девушка тоже их явно замечающая, но просто при этом их игнорировала. На встречу этой девушке как раз шла женщина в трасс-корте и с двумя кубышками. Я не мог до того дня себе такое представить. Она опять достала этот аппарат с ультразвуком и направила на неё звуковую волну. Девушка с лицом печального шкафа достала телефон, настроила при ней частоту и направила более тонкую волну по силе у той магнитного аппарата, что она считала бесполезным. Она подходила к ней всё ближе и ближе, а та не могла двигаться от упора тонкой волны ультразвука из её телефона. Женщина с двумя кубышками побледнела, когда другая, мне не знакомая и непонятная стояла к ней в упор.

- Ты полагала всё так просто? – спросила её она, - если ты рассчитывала, что с моего телефона голый ультразвук, чтобы тебя манить по рабчине, то не обольщайся. Я знаю, что ты не можешь мне и ответить, так как у тебя нет попущения. Вот пока и молчи.

Она стояла полупарализованная и старалась просто дышать. Я тоже ощутил, что меня что-то подцепляет, но не знал, как увернуться.           

- Она тебе нужна? – задала мне непонятная вопрос.

- Да, она мне нужна, - ответил я, чтобы просто её проучить.

- Забирай, - ответила она мне, отключив звук телефона, - когда решишь отпустить вот тебе фотография чему отпускать.

Она передала мне закрытый конверт и ушла при моём ей молчании. Я не мог в это поверить и взял под шкирку эту шлюху с двумя кубышками. Она не могла даже кричать или сопротивляться, так как её специально уже держало по ею услышанному звуку то, чему мне потом положено отпустить. Я решил, как раз взять с собой в качестве гаранта, что меня не тронут остальные ублюдки. Меня пьянило с ней спариваться по ловушке, но учитывая, что сделала та непонятная, я это учёл. Они продолжали ждать лишь от меня самоубийство или возможность меня убить на съедение. По факту их дела они лишь ходили и всё брезговали, наедаясь на очередной секс с любой женщиной и всё. Я следил за ними, чтобы убедиться в том, что они не готовят пока на меня прямое нападение. Тем не менее это продолжалось. Мужчины убивали по городу и мне хотелось убивать. Я умирал медленной смертью от презрения. Выходил на улицу с этой блядью, презирая и себя и эту блядь. По существу, моя жизнь уже с моей позиции была кончена, так как каждый день я не знал вообще ничего. У остальных же масса впечатлений скрывала лишь распятого счастливой толпой на впечатления в таинстве его или её смерти, где женщина считается толпе вкуснее и питательней. Эта блядь, меня пытаясь так им скормить, ходит со мной просто трофеем и деревья не отпустили её от меня. Кроме растений здесь в городе ничего не было, а даже на дела любого человека одна сплошная спекуляция с целью убить всех и быть величайшим просто неосознанно из-за того, что их всех долго подавляли в рабов. Я занимался лишь поиском хотя бы дела при своих словах и видел это постоянно и везде. Даже растения пели одни сплошные рапсодии, так как их естество пропитывали кровью умирающего за всех во имя наслаждения, имитируя это загрязнением окружающей среды. Адаптации людей уходили от них на смерть с каждым их развратом в сексе до озабоченного женским или мужским мясом вожделеющего беспомощного остатка разумной обезьяны. Я каждый день этого ада среди поющих кровью цветов в городе осуждал себя за то, что я не смог в каннибале увидеть страшное и абсолютное зло, но не смог ничего с собой поделать. Для меня мой трофей и был этим злом, холодно страдая от ломки, что растения под её наказанием не дают ей кого-нибудь кричащего с балконов, когда я с ней гулял увезти продать за грузовик товара. Я просто не знал, как с ними разговаривать, так как они все отвечали одно и тоже меня, просто не зная: «Ничего не нужно» или «отвали». Я даже знал в чём причина, но никому из них не говорил. Дни шли за днём и каждый день умирали убитыми за всех женщины и мужчины, что проявлялось лишь зацепленными их смерть в травле балдеющими от этого при сексе. Так или иначе их уже было не спасти мне, так как они сами выбрали этот путь. Я начал пытаться добывать хоть какие-то средства и предлагал товары, какие получилось достать податями, но они никому в целой упаковке не были нужны при том, что я и не бомж. Не только от меня, а вообще. Ходил я с этой женщиной и обошёл весь город, останавливаясь передохнуть в парках. Серые дома и центры убивать. Всё. Больше ничего здесь не оказалось. Я, достав деньги попытался купить товар и порекомендовать другим. Крик из окна. Они боялись, что у них купят весь товар, так как его не производят, а стабильного финансирования у них у всех нет. Это всё лежало изображать достаток у них чего-то, а не распространять какие-то культивации с полезностью. Люди покупали вещи, и они лежали у них с загнивающими продуктами. Им не хотелось даже есть в жажде смерти, но не от сытости, а если ещё проходил каннибализм и Солнце начинало вскармливать их. Мы шли дальше: с какого-то окна опять кричала умирающая далеко не от хохота женщина, так как толпа грабителей убивали её с квартиры этажом выше током по кислороду в концентрате.

- Ты дура, что повелась рабчить, - сказал я трофею.

Она молчала. Она шла с холодным лицом и её интересовала лишь возможность позвать товарищей, которые теперь не могли к ней подойти. Люди на квартирах, пока всё было хорошо, занимались лишь уборкой или ловлей озверевших. Больше никто ничего необычного не замечал, а обыденное им приелось до иногда самоубийств. Я ничему вокруг не соответствовал и ничего не понимал. Остальные точно также, но в их алчности они верили, что соответствуют и понимают всё. Они не видели барьер своей свободы, где только прослойку их соответствия источали некроманты и их не становилось вообще. Я не мог отпустить теперь и трофей: она стала замечать это вместе со мной, бледнея и молчала. Трофей не знала зачем существовала. Так мы по городу и ходили, смотрели и ничего не было, так как никто в итоге не знал для чего все эти в магазинах. Миг пользования и всё.        

Следующий день с этой блядью без секса, так как секс – это её инструмент подставы. Я осуществил фантастику и нашёл еду: мы фанатично стругали любые растения, что щупали и пели на нас искушением секса. Шёпот патриарха щемил наши фетиши, так как он над нами издеваясь каялся нам в его сексе. Шарлатаны по этим дням скользили тактично, так что пыхтение штурмовых рейдеров обращалось тыквенным призом твердого азарта казино и борделей. Небеса казнили здесь пап за превышение жестокости функционала до параличей. Что всё это значит? Что значит даже эта буква к? Я от скуки постарался предположить, но понял, что щука больше знает, чем я – это мне был сразу мягкий намёк что меня будет есть за то, что я ел. Барьер бабой эфиром, чтобы опять вынудить меня фанатеть в 7 рабовладельческих ведомствах по этой блядской мрази и с ней уйти к её товарищам. Она выжидающе смотрела на меня, словно демон, знающий свою победу наперёд.

- Ты пиздец (перевод автором: умрёшь тяжёлой женской смертью от моей руки), понимаешь? – сказал я этой шлюхе, - что ты на меня так смотришь?

- Я сама убью тебя, - холодно мне ответила она, - не обольщайся, что я так беспомощна из-за той суки.

Сила наших слов в эту ночь дала о себе знать. В двери с криками стали ломиться голые женщины, но я не растерялся. Я взял укроп и начал с электроплитки выпаривать у входа, держа оружие перед дверью, а шлюха от укропа только присмирела. Не помогло. Звонок на телефон. Голые женщины за дверью затихли. Я взял трубку:

- Алло, - дал я звук.

- Тебе шлюхи! – ржал в трубку шкаф, - пользуйся и корми хорошо.

Мужчина бросил трубку, и я остался в очень неловкой ситуации. Я даже разобрался почти сразу, что с ними делать. Хоть это и проблема, зато теперь больше смогу еды, переработанной сварганить.

- Будете тут всё крушить? – спросил я голых там баб.

- Да, - ответила одна из них.

Я не стал открывать. Сказавшую да уже рвали на мясо и позвонил в полицию. Они приехали и за дверью стало разноситься: «Пиздец, блядь!» - много и много раз. Блядь в моей квартире тряслась, что я её выставлю к ним, но я напротив дал ей плед спать крепко и тихо. Что происходило мне было даже не интересно, так как я наоборот был рад, что не я кричу вместо них такие скверные слова. Все продолжали сидеть с их товаром ещё несколько прошедших дней: никому ничего не было нужно, и никто ничего не хотел делать. Они отмывали, как всегда, деньги купить ещё новый товар, чтобы дальше с ним так и сидеть. Она шутила надо мной, а я злобствовал. Дни шли, и мы лишь созерцали жадность остальных. Мы стали собирать растения и растить их, есть, как и где можем. Никому ничего не было нужно: ни денег, ни финансирования не было. Добычи и снабжения не было, так как все всё решили сразу отвозить в Татарию или Москву просто ради большой им взятки, имитируя в Уфе крупного переработчика. Моск4ва не могла отказать им. Дни шли и люди кричали на квартирах от эволюции в Дракулу. Прошло ещё несколько дней. Мы прогуливались с трофеем и меня, пробегая мимо укусила шлюха без одежды. Кино, Выстрел.

- Шеф, - сказал эта самая блядь с её типичной причёской рядом с моим увядающим трупом, - Гапуц Урал Иннокентьевич вам актуализировал?

- Щас! – возмутился он, - Серебряков! Фанатично и мягко.

Он поднял укушенное тело целым. Конец шока и егоз. Тёмное помещение, а Зрение моё цело: Щупаю, гадаю и умираю вновь. Феминизм голоса той самой удостоил меня холода моего грядущего Владычества. Мальчик ДЛЯ Человека Смерть. Феминистка эгоистично выгибалась мне.

– Что это за место? – спросил я.

- ЗАО Чадо, - ржала женщина, - щит мне, а тебе здесь ров твоих будущих рождений и фантазий.

Я красный от злости, но прикованный к чему чем-то в темноте хотел лишь ей сжать Вагинальные Моменты. Прошёл Эпос 9 Звёзд. Ужас этой секс-Фиксы Злил. Архаична красотой Хризантемы, Юнна, Шёлкова, сексуальна, но Феминистка. Истинная Эволюция Шалавы. А красива! Я молчал и хотел лишь Храм с гробами Юности при Шёпоте Фантомом новой ЭрЫ, Зевса и шута.

- Ну? – ждала она от меня присягу, - такс, фрак щенку или дальше наш эпос?

- Красоту, - сказал я беспрекословно.

- Жить хочешь? – прокричал из соседней комнаты шкаф, что меня вырубил, - а я старик, почти труп.

- Каприз, - признался я ему, словно увиливая к ничему вообще.

8 часов. Чехов, Дядя Ваня. Распятие опять бабы, словно 28 января 1626 года. «С правой стороны удалось прервать распространение пожара; а влево он распространялся все шире, захватывая уже десятый двор». М. Горький.

В городе у нас всех ломало от убийств, что происходили более зверски и быстро где-то дальше…                       

Нет у нас и корабля

Смерти женщин в крови власти,

Похоть и неугасаемые страсти.

Жаждем суд и убиваем,

Бога нет, и мы скучаем.

Нет у нас и корабля,

Чтоб наступила жадная пора,

Когда мы сможем всё забрать

И с забранным не нужно будет умирать.

По венам жжёт от впаривалки яд,

Что делать мы не знаем –

Вариантам каждый будет рад.

Нет у нас и корабля, а нужен Суд.

Хотим мы в Рай, где инопланетяне ждут.

Никто не хочет жить добычей и землекопанием,

А все хотим мы жить открытым начинанием.

А там опять этот и риск, и проворачивание дерьма…

Сбежать отсюда нет у нас и корабля.

Ревёт на чьей-то многокомнатной квартире женщина одна.

Она гола, пьяна… Она одна…

Она хотела бы там космос покорить, но не смогла,

Чтобы была её Судьба насильникам к ней дверь не открыть.

И нет у нас и корабля от этого сбежать…

Что делать здесь им всем, коль не летать?

31 января 1626… Суббота. Сегодня день иной…

Опять у всех эта работа…

Работаем в субботу день и ночь.

И нет у нас и корабля нам всем помочь.

Летят июня даты 2022 год.

Начальник всякий по словам полный урод.

Работорговцы снова продают с квартиры шлюхой

Девушку за факт её долгов.

И нет у нас и корабля, чтоб привезти дрова

С лопатами на ров.

Университеты в режиме рабочем,

Где профессура твердит чётко:

«Мы всех этих блядей замочим!»

Запах женского трупа от изнасилований,

Вонь от крови мёртвой без всяких помилований.

Слеза мученицы в смеху нрава,

Где ей мужчина твердит: «Была ты неправой!»

Сижу я один и пью где-то скотч,

Нюхаю вонь и реву от того,

Что нет у нас всех корабля мне здесь помочь.

Сатана смеётся с небес, что умер в такой день

Даже мой родной отец.

Майнинг-паж

Никто ничего не делывал с этим вопросом пропажи женщин в нашем городе. Все просто боялись даже ожидать завтрашний день, веруя в судьбу и удачу. Героев не было, но многих продолжали садить на героин. Итак — я еду учиться в Казанский университет, не менее этого. Паи на обучение в аграрном университете с неизвестной участью моего бравого дела у меня пока было достаточно в этот сумрачный день среди запаха женской крови и криков сквозь стены бетонных домов. Дни шли за днями и лишь женоубийство при этом в общей слабости давало хоть какое-то отвлечение шоком от этого ада. Я достаточно силён всю мою жизнь, но меня многие из этих трусливых пищалок доставали тем, чтобы я для них убил просто всех, кто ещё в этих условиях ползает. Я любил проводить дни отвлекаясь от этого балагана убийств, выращивая всё, что растёт по моей основной профессии. Однообразие действий горожан давила на меня, словно темнота, а боль их и ломка настигали часто невезучего, как верная смерть. Туристов за долги с визгом отправляли паком под пай в другие страны, крича молитвами во имя их здравия там: «Господь!» Не постигшие это достижение верили в любовь и при каждом крахе от мужчин или партнёрш кричали: «Блядь!», а разговаривая о делах: «Вообще, короче, пиздец!» Это означало, что они не могут осознать своих дел от вони плоти мёртвых женщин в этом городе – мешают. Пожаловаться они никак не могли – нет другого координирования устрашением на определённых зонах построений обиталищ. «Я должен был быть шкаф!» - вопияли умершие от недостатка силой сопротивления убийцам. Сожаления обращались ещё живым страшными, неутомимыми чудовищами, что вновь жаждали женской крови во имя их и только их мести за все эти мучения в надежде хотя бы на то, что их не будет мучить чья-то перед ними победа. Не настоящая победа, когда ты идёшь по беде один, а не вдвоём, а лишь та, что скрывает игру на боли умирающих в удовольствии, что по существу тоже жажда облегчить боли от сорванных яблок. 

Пал (Примечание автора: пал – это ловля рыбы через телевидение) продолжали до воняющих гробниц без похорон. И я этим занимался, так как мне больше просто остальные не попускали иной вид моей общественной деятельности. Я сначала и не учитывал, что это был далеко не мой прямо выбор, так как отдыхал от этого в предоставленном мне саду. Я одинокий человек и часто даже не подозревал как именно люди устремляются знакомиться. У меня всё получалось просто не специально. Я знал о том, что на мысль нас что-то вдохновляет и у меня на сегодняшний день достаточно много товарищей. Помыслы даже ступить на порог аграрного университета впарил мне Родион Средневековый – тоже толстый и вонючий мужлан – его обособляла тоска остатков памяти о мёртвой жене. Это однообразие деньков и пива: «Блядь!» - кричал я часто в тоске здесь, - «Как я заебался это дерьмо разгребать нескончаемое!» Так и пролетали мои дни, словно в мясорубке конвейера. Каждодневная игра в пан или пропал от которой я отдыхаю лишь в саду. Крики с соседних участков истеричек: «Психбольная!» - в основном от их боли после секса. Никаких интриг, ничего. Один сплошной такой же купленный теневой театр развращённости в престижании, чтобы найти нового донора на поставки продуктов в регион. Крики горожан около каждого гаража: «У тебя проблемы с башкой!» - при чём при этих разговорах, они имеют ввиду политиков и главарей местных городских банд. «Да блядь!» - убегал кто-то в жуткой спешке, чтобы не быть здесь последний раз от кого-то более сильного. Это всё уже не интриговало меня. Паны вообще отвлекаются на любой повод городского издевательства, чтобы сбежать от местных реалий. Их поверг в шок безмятежности драфтинг местного производителя. Драфтинг – это замещение переработки растений машинными аппаратами при потреблении в составе продуктов Пралидоксима под регистрацией его консервантом Е-116, если он не очищен до клишируемого стандарта. «Пралидоксим - Реактиватор фермента ацетилхолинэстеразы, антидот фосфорорганических соединений. Обычно используется в виде хлорида или иодида». Я ходил, заряженный этой тростниковой призмой и просто стебался над каждой встречной шлюхой в тот день: «Откуда у тебя эта призма?»  - спросила меня одна из них. Я ничего не стал отвечать и просто сначала сделал ей предупреждение: «Слушай, Адиль, вот ты хотела, чтобы я тебя порешил, и ты добилась этого, но я в упадке и пока удручён от чего не смогу это пока сделать!» - отшил я её с её вопросами и побрёл дальше. Миллионы горожан на встречу и все под этой дрянью. Сегодня помнят вчера, а завтра прошлый вторник опять их настоящее и даже не XVII века, а вообще неведомой эпохи. К вечеру эта самая Адиля пришла ещё и со своим мужланом. Начала меня шантажировать, что всем расскажет, что я занимаюсь сексом в борделях. Это в условиях, когда люди от машин задыхаются. Парнишка с ней поддакивает и стесняется. 

- Не стесняйся! – советую я ему, - всё мне скажи. Я всё пойму.

Они говорили мне много. Говорили столько, что вышел мой сосед по лестничной клетке. Сосед мой по реакции как патрульный – ничего не пропустит. Квартирка у него скудная почти на чердаке, как и у меня; мы часто вместе играем в шахматы, пьём пиво и читаем, коротая вместе эти тяжкие дни с тех пор, как мы познакомились. Мы уже вдвоём два часа слушали их рассказ о тяжбе из-за нас и вскоре Старожилов Витька, который был с этой Адилей, начал убеждать меня, что я обладаю «серьёзными талантами и политическим влиянием».

- Слушай, она тебя решила уничтожить за это что ли? – спросил меня, побледнев, сосед, намекая, что они планируют майнинг. 

- Регила? – уточнил я у Адили.

- Ну и что ты болтаешь? – спросила она меня, изображая наивность.

- Что ты вот пишешь? – смеялся я, показывая ей документ, которым она мне тучнела, - Ты вообще стебёшь всех нас, по-моему, намекая в договоре на Майнинг-фермы.

- А как мне ещё использовать мне слитое Генетическое оборудование? – растерянно спросила меня Адиля, изображая мне закадычного друга, - Генератор гармонической волны стоит… Волновой индуктор…

Я позеленел от увиденной мной тупости. Все ПАО бы могли сорваться на гармонической спонтанке от её следующей фразы:

- Вы созданы природой для служения нашим экспериментам, — говорила она, красиво встряхивая гривой длинных волос.

Я не знал, что делать… Решил искать местный, так сказать, пап на этот пиздец. Отправился рыскать на завтрашний день. Никто кроме местных РАН НИЦ сделать такое не мог при всём на тот момент о том незнании. Трупами убивали женщин на квартирах явно держатели борделей и счастливейшие земли. Явь, эта явь тогда мне говорила всей этой обыденностью дней остальных, бегущих в оптимизм от «ещё проблем», что я к тому же прав. Я не знал, что начал шататься от ужаса и побледнел. Я перед учёными кролик, что бегает по ими построенному лабиринту грёз. Меня уже ждал тот самый парень, что был с Адили. Он так старательно мне вновь доказывал: мне следует пойти именно к тем, кого я подозреваю и предстать своими дарами Господними. Я хотел его игнорировать, но вокруг всё было пропитано незнакомыми мне парами, от которых я ощущал это незнание в удушении незнакомым вокруг. Он жаждал меня подловить в этот момент на слабости, но я не сдался, поняв, что поиски заняли меньше времени, чем я рассчитывал. Учёные там были охвачены азартом завернуть интригу от радости помолодев, что их загадку сфинкса, покрывшуюся новыми видами растений кто-то смог понять. Они, ожидая от меня подати, уже пасовали паспорта. Разумеется, была потревожена тень всего местного правительства. Я мог поднять бунт против них. Адиля позвонила спонтанно, говоря, что она уезжает завтра в соседний посёлок и пока будет жить там, чтобы осень и зимой обучиться каким-то курсам менеджмента, сдать итоговые экзамены, что настигало и меня в аграрном университете, а иначе я останусь ещё и без стипендии и лет через пять буду не агрономом, не геологом, а минеральным материалом РАН НИЦ. В итоге я сдал достаточно просто, так как мой профессор не был ко мне слишком строг, но, как и я, в доброе сердце по текущим временам он пока не верил.

Сдав свои экзамены, мой сосед тоже уехал, а недели через две, и я отправился вслед за ним, так как подозревал его в соучастии.

Я поехал к моей бабушке, которая ещё была жива, но жуть охватывала меня рядом с ней от того, что я видел эти женские смерти и слышал их пронзительный крик при мучениях иногда даже от гниения, что вгоняло меня в трагическое отчаяние. С бабушкой у меня получился полный пат, где я словно пешка против вражеской ладьи.

Провожая меня обратно в город, бабушка советовала, дабы мне не сгинут там:

— Анкор — ты паж перед людьми, поэтому и сердишься на них, зато дисциплинирован и навязчив теперь! Глупость — от деда твоего твоя, а пить пиво ты тоже продолжишь как дед? Убивал, грабил, но в дураки и не приняли, так как горечь после его смерти вызывала у врагов его слёзы. Внук — не смей не вспомнить правило наслаждения пау (полициклический углеводород): не бог людей судит, это — черту лестно! Прощай, ну…

Действительно, многие так уже и рассуждали. Что ещё нужно? Пау и секс.

После, потирая от смуглых, постаревших щек обильные слезы, бабушка произнесла:

— Пока не афишируй, что приезжал, а то и не увидимся больше, зайдешь мальчишка, уголовник, к неизвестности, а я — умру…

Паф! Раздавались ко мне выстрелы в дороге, только на много метров я отъехал от моей бабки так редко её видя и в этот момент невзначай меня пронзает боль и чувствами и просто по факту на столько, что я уверовал в моё будущее и долгое одиночество, так как всякого человека ко мне ближнего и плотно меня знающего я начинал уже сразу знать мне убийцей. Кто по мне стрелял я просто побоялся догадаться.

Когда я стоял на корме парохода и смотрел, как она там, у борта пристани, пах болел от пули; кормовой занимался одной рукою каким-то извращением, а другой — грудой соломы и льна — протирает свои пятки от мозолей, вскидывая голубые глаза, полные сияния неистребимой любви к любому живому человеку.

Пац Амирам Хамидов И я вот в полутатарском городе снова этом, в тесной квартирке многоэтажного дома. Многоэтажный храм на последней опоре торчал на пригорке с достаточно двояким будущим, а по полноте неширокой, жаждущей ремонт улицы, правая стена дома выходила на электросиловую, на клумбах густо разрослись сорные травы; в зарослях ежелистника, одуванчика и конского щавеля, в кустах бузины возвышались оставленные остальными жильцами заначки, под фундаментом — обширный подвал, а в нем жили и умирали бездомные узники. Те, кто был приговорён на качество пашами местными жителями. Почему-то этот подвал мне запомнился даже сильнее, чем сотни местных квартир с кричащими умирающими женщинами, как один их майнинг-капканов. Очень памятен мне этот нюанс охоты на людей.

Пац — отец и дочь с сыном — поживали на нищенскую пенсию. Покупали часто пащ (пластификатор анилиновый щелочной), чтобы найти шанс заработать с принятием в секции культиваторов. В чём вот смысл это делать? Первые не уступят научившимся у них по их действующему порядку, чтобы распределить стабильность общего дела, вторые же зажмут первых при уступках уже на смерть. Такие дни я увидал, тоже купив себе пащ попробовать культивировать.  

С какой стороны не посмотри, а под запах крови мёртвых женщин моё сердце наполнялось лишь трагической печалью, словно это тоже «маленькая серая вдова» (Примечание автора: оборот М. Горького «Мои университеты» и многих других писателей); придя с торга билетами я купил путь в Паэ и, разложив покупки на столе кухни, решал, что мне делать дальше там. Думал я долго, а пришло лишь понимание, что я решаю трудную задачу: как сделать из небольших кусочков плохого беспощадно убитого мяса достаточное количество хорошей и сильной пары для трех здоровых парней, не считая себя женатым? Эммануэ́ль Паю́ играл на флейте, воскрешая минимум память о людях вдохновением.

Снова приехала качать права Адиля. «Была она молчалива; в ее серых глазах застыло безнадежное, кроткое упрямство лошади, изработавшей все силы свои: тащит лошадка воз в гору и знает — не вывезу, — а все-таки везет!» (Примечание автора: оборот М. Горького «Мои университеты») Дурочка Адиля, что превратила её «ты» в труп, утопленный по течению реки Пая.

Дни стояли дамбой для меня, Перетекая в один сплошной штамп производства на майнинг «ангелами». Это было в первый день, когда она у меня пряталась. Второй день был облавой, хоть режь на витамины щук, что деградировали к смерти их в Фасовке этого поганого «я», но очень радостно пели песни священной тоски пафоса. Наша логика прочна на эту страшную букву «я». Мы уехали и по пути ни одной достопримечательности кроме растений и здания фирмы с табличкой «ПАНВ» (полиакрилонитрильное волокно). Воина По мне при аналоге со мной вопросительницы па бычьего не видели, но могли доставать домогательством с большой радостью и софизмом. Дня через три после моего приезда, утром, когда попутчики еще спали, а я помогал Адиле в кухне чистить овощи, она тихонько и осторожно спросила меня:

- Творчески мы и фантомом!

- Вы зачем вообще это здесь сделали?

- Мечеть с щеглами плачь гордыни нам явили, - поэтично объяснила Адиля её обстоятельства, - «А теперь наша радость поет».

- Я ушёл, - попрощался я, пока безопасно.

- Куда? – уточнила Алиля.

- Учиться, в университет.

Я уехал, но, когда мои фантазии иссякли я ощутил неумолимую панику. С этой паникой я ничего не мог сделать и просто ехал дальше. В транспорт забрела попутчица. «Ее брови поползли вверх вместе с желтой кожей лба, она порезала ножом палец себе и, высасывая кровь, опустилась на стул, но, тотчас же вскочив, сказала:

— О, черт…»

Я неуверенно ощутил это дежавю, мягко меня выставляющее архиереем в насмешке моего грядущего конца. Стоял Лаунж-бар, но страшусь, что опишу правильно. Зашёл бы, но щека моя жевана. Кто рапа мне трёт мне уже не было и видно.   Щебет птиц, фырканье уличных котов. Тривиально и пьяно. Фыркал мне за столом кафе и Свердлов-Лебедев, твёрдо и змеино помогая мне понять мои минуты сожалений. Без женщины через три часа я наше взаимное зловоние никак уже не представлял. Пришли к шовинистам, но меня лишь пиром и хмелем, отлучая от яви их взаимной кротости и акра. Меня отправили чистить картофель, чтобы отработать часть суммы еды в этом кафе. Игра в 9-ки. Я порезал палец и кровь капнула в чай. Женщины достали шприц и что-то мне к тому же вкатили.  

«Обернув носовым платком порезанный палец, она похвалила меня:

— Вы хорошо умеете чистить картофель».

Дрожжи пивные с серой – цвет серый, а в белом халате врач-Кумач. Вместе с ним мы ушли из кафе.

- А вы хоть лечить умеете? – с интересом под содержимым шприца спросил его я.

- Ну, еще бы не уметь!

И я начал рассказывать одной из женщин о моей службе на партии. Она спросила:

— Вы думаете — этого достаточно, чтоб поступить в университет?

- Я думаю да, - уверенно в надменности ответил я, даже забыв об этом ужасе.

«В ту пору я плохо понимал юмор. Я отнесся к ее вопросу серьезно и рассказал ей порядок действий, в конце которого предо мною должны открыться двери храма науки».

Песня серого неба среди вдыхающих серость горожан позволяла скучать о Волге, о пляже, о заработной плате каждый день.

Она вздохнула:

— Ах, Анкор, Анкор…

Мы дошли до крафтового паба Тор Нор. Пили много до начала рассвета. Меня отчитавший Свердлов-Лебедев куда-то пропал. Я его искал три часа, а он в эту минуту вошел в кухню мыться, заспанный, взлохмаченный и, как всегда, веселый.

Под шумок я уехал к матери на фоне белого рассвета. Шотландский паб «Great Britain Pound» был в глухой деревне для меня ... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12