Ржавчина

Пролог.

Ноябрь 1943 года.

Где-то там сзади ещё стреляли. Но Курт фон Бининг, нащупывавший слегой твёрдые кочки в этом проклятом болоте, уже думал о другом. В его душе уже не было ярости боя. Он думал о том, что все его ребята погибли. Идти трудно, место было довольно топким. Его сухой ум военного тактика был не возмущён случившимся, он лишь анализировал операцию и пытался понять, где была сделана ошибка. Почему погибли его люди. Двигался он уже машинально, сразу приноровившись к засасывающей трясине. Но хотя мыслями он был далёк от действительности, зрение, слух, обоняние, как всегда остро контролировали всё, что происходит вокруг. И он первым заметил патруль, идущий по тропинке, которая вела в глубь их линии обороны. Бининг выкарабкался наверх из этой гнилой жижи. Встал во весь рост на виду у подходящих солдат.

- Стой! Пароль! – Резко прозвучал окрик.

- Стою! Пароль «Роза». Отведите меня к майору Гершке, – его голос прозвучал негромко от усталости,  но остановившие солдаты сразу уловили в нём нотки команды. Поэтому они без лишних вопросов повели его, хотя и сняв автоматы с предохранителей, к Гершке. В этом спокойном человеке в грязном камуфляже, увешанном оружием, они почувствовали силу, спокойствие хищного зверя. Если он захочет, то может сделать с ними всё, что захочет, несмотря на их автоматы и численное превосходство. Это был воин. Поэтому они были рады избавиться от него, приведя к майору.

- А-а… Это вы, гауптман! Я вас ждал несколько раньше.

- Возникли непредвиденные обстоятельства…

- Вы или ваши люди, может, хотите переодеться, отдохнуть?

- Я один. Господин майор, мне нужна машина.

- Да, да! Конечно, я всё понимаю… - Майор суетился перед низшим по званию, попав под то же молчаливое влияние, что испытали на себе его солдаты.

Бининг видел это, но ему было всё равно, он уже привык к такому отношению. Он смертельно устал за эти сутки, но сквозь полудрёму, навалившуюся камнем на него, слышал, как Гершке уже другим, начальническим тоном говорил с кем-то по телефону, требовал машину. Окончательно его пробудил визг тормозов остановившегося под окнами здания «Опеля». Бининг попрощался с майором. Поехали. Лёгкая вибрация автомобиля снова убаюкивала его.

Несколько часов прошли незаметно. И снова тот же самый звук тормозов. Он в центре подразделения абвера.

Полковник Крец молчаливо выслушивал его доклад о только что проведённой операции. О том, как погибла группа. Он молчал, кивал чему-то, делал пометки в блокноте.

- Лучше нужно готовиться, Курт… Да! В последнее время, мой дорогой мальчик, вы несёте большие потери.

   Бининг понимал, что Крец как шеф обязан это сказать, а сам Крец думал о том, что они вынуждены посылать людей на заведомо невыполнимые задания. И, тем не менее, «его дорогие мальчики» как-то умудряются их выполнять. И Бининг был среди них одним из лучших. Полковник молчал, он подбирал слова перед тем как рассказать Бинингу о новом задании.

- Но, мой дорогой мальчик!.. Тебя ждёт следующее задание. Несколько необычное, но, думаю, тебе будет интересно. Ты на какое-то время станешь вольным стрелком.

- Какое-то?

- Да, для тебя сформирована новая группа из хороших парней. Вы будете работать в глубоком советском тылу. На Кавказе. Дождётесь, когда мы вернём себе эти земли. Кто знает, насколько это может затянуться… Сейчас для улучшения позиций принято стратегическое решение выравнивать фронт, поэтому скорее всего мы будем вынуждены ещё несколько отступить. Но! Я уверен, что тебе и твоим парням не придётся ждать больше нескольких месяцев. Ваша группа будет одной из многих по всей линии фронта. Фюрер хочет, чтобы вы превратили жизнь русских там, далеко, в ад. Думаю, они будут рады такому сюрпризу, - Крец хотел было посмеяться над собственной шуткой, но смех сорвался в кашель. – От вас требуется откровенный террор, сейчас нам не до миндальничанья и благородства… - он сделал паузу, - которым ты, позволю себе заметить, отличаешься особенно. До меня дошли слухи, что тогда это ты отпустил пленных… Ты помнишь, я надеюсь, тот случай. Мой дорогой Курт, теперь не время средневековых рыцарских жестов. Надеюсь, ты меня понял. Ты же сам видишь, как мы высоко тебя ценим…

Бининг спокойно слушал, что ему говорил Крец, понимая, что как начальник он и не мог сказать ему чего-то иного.

- Да,  конечно, господин полковник! Я всё понимаю.

- Хорошо! – Крец хлопнул ладонями по столу. - Пойдём, познакомишься со своими новыми людьми.

 

Ульрих. Часть первая.

1913 год.

Ульрих родился в обычной немецкой семье за год до первой мировой войны. И если бы не это обстоятельство, в один миг изменившее жизни множества людей по всему миру, возможно и его судьба сложилась бы совершенно по – иному. Лора – мать и Томас - отец немного успели пожить настоящей семьёй, поэтому и понять друг друга им было не дано. Они были совершенно разными. И скорее всего это проявилось бы в дальнейшем. Хотя одному Богу это известно… Главное, что у мальчика был бы ещё один родной человек, который бы его по – настоящему любил. В этом сомневаться не приходилось. Томас в свои без малого тридцать лет слыл одним из лучших ветеринаров округа. Он был добрым, сентиментальным, мягким… Наверно, даже слишком мягким. Лора же была… Трудно дать определение её характеру. Она была ко всему равнодушна. Ко всему, кроме себя и каких – то простых мирских удовольствий. Она любила мужчин, выпить… Лора находила возможности для связей с ухажёрами даже тогда, когда муж ещё не ушёл на фронт. Томас в какие – то её оправдания верил, чего – то просто не хотел замечать. Он её действительно любил. А уж зачем она с ним сошлась? Скорее всего просто потому что так было принято. Да и хотелось избавиться от докучливого родительского контроля. Через год же после рождения сына она получила ещё больше свободы. Томас ушёл на фронт. С тех пор он изредка приезжал домой в отпуск. Он любил жену и сына, Лора же просто создавала ощущение семьи. Ульрих – вот кто скучал за ним по – настоящему. В последние месяцы войны уже ни для кого не было секретом, что она скоро закончится и далеко не самым лучшим образом для немцев. Думая обо всём этом, Лора переживала о том, что будет после. Её не беспокоило, вернётся ли муж с войны с руками и ногами, придёт ли он вообще. За несколько лет она привыкла к тому, что через какое – то определённое время Томас приходил домой в отпуск. Когда же им пришло извещение о том, что Томас Найгель погиб смертью храбрых на полях варварской России во славу великой Германии, женщина горевала не о том, что потеряла любимого человека и отца для малыша, а о том, что теперь придётся искать новый источник доходов. Но в окружении толпы поклонников упадок духа быстро проходит. Ей даже понравилась такая вольная жизнь. За пару лет Ульрих перевидал дюжину потенциальных глав семейств. Это если считать только тех, с кем его мать действительно пыталась строить отношения. Прочих связей же было намного больше. Хотя позабавившись с распутной бабёнкой, мужчины покидали их дом. Но они не были жестоки по отношению к малышу. А вот потом, когда Ульриху уже минуло семь лет, когда появился Он. Георг!.. Это был настоящий деспот. Он ревновал к каждому столбу Лору и издевался над её сыном. Как видно, он по – настоящему влюбился. И, что самое интересное, он сумел вызвать в ней ответное чувство. Лору после семейной жизни с рохлей Томасом привлекало в Георге как раз то, что он взял её в ежовые рукавицы. Просто он был таким по характеру и это проявлялось в отношениях со всеми людьми. К тем, кто был слабее его в социальном, физическом плане он, если была такая возможность, относился жестоко. И в ближайшем его окружении таким человеком по понятным причинам стал Ульрих. Но Лора ничего этого как будто не замечала или делала вид, что не замечает. Она всё прощала. Именно на этом странном сочетании чувств и зиждился их интерес друг к другу. Он был неподдельным. К тому же они привлекали друг друга как любовники. Но!.. Ничто не вечно. И со временем Лоре в их отношениях что – то словно приелось. Ей хотелось чего – то нового. Георг перестал быть для неё непрочитанной книгой. Она её прочла и теперь не видела совершенно никакого смысла в том, чтобы не закрыть её и не взять другую, более интересную. И после нескольких лет благочестивой жизни Лоре захотелось новых ощущений, острых. Она не искала их не напрямую. Но она не противилась, если с ней пробовали флиртовать. Благо, возможностей для этого было много. Она работала продавцом в магазине товаров для автомобилей. Вокруг неё постоянно вился рой мужчин. Георг чувствовал себя человеком, у которого вот – вот украдут его любимую игрушку. Но бороться с этим было совершенно бесполезно. Просто потому, что воров было слишком много. Да и дело – то было не в них, а в слабой воле его сожительницы. Впрочем, она пока держала себя в руках и ничем себя конкретно не скомпрометировала. Разве что участились походы к подругам, откуда она приходила немного навеселе. Георг же, приходя со службы, видел пустые кастрюли и начинал кашеварить. Было забавно видеть, как он в переднике встречал свою гулёну, от которой обычно слегка разило коньяком. А на плите шкворчала яичница или парил суп. Георг терпел, вымещая всю свою злость на пасынке. Ульрих ничего не мог ему противопоставить. Поддержки же от матери было ждать бесполезно. Чувство ненависти к чужому ребёнку усиливалось ещё и оттого, что Лора всё никак не беременела. Постепенно их отношения портились всё больше. Георг и сам начал выпивать от неудовлетворённости такой семейной жизнью. Больше всего это не нравилось его матери, фрау Гретхен. Ещё она частенько пилила их обоих за то, что они никак не подарят ей внуков. Это после нескольких лет совместной жизни! Тут дело было явно нечисто. В этом она была убеждена и считала, что во всём виновата непутёвая сноха. В то же время она была и рада, что всё так, видя, как Лора всё прохладнее относится к сыну. Этому союзу были не слишком рады и с другой стороны. Мать Лоры, фрау Эльза видела, что Георг со временем становится настоящим тираном по отношению к дочери и внуку. Но она она справедливо полагала, что Лора человек взрослый и уже давно распоряжается собственной жизнью. А вот маленький Ульрих – совсем другое дело. Георг по – настоящему издевался над мальчиком. Лора же почему – то на всё это смотрела сквозь пальцы. Георг был жесток. И он был умён в своей жестокости. Ульрих наверно, никогда бы не смог забыть один случай…

 

1920 год.

Ему совсем недавно исполнилось семь лет. Стояли рождественские каникулы. Он по – детски радовался наряженной ёлке, снегу на улицах, весёлой суматохе в доме. Но праздники отмечали и взрослые. Тогда в один из тех дней Георг пригласил на обед одного из своих двоюродных братьев с его женой. Дядя Рудольф и тётя Анна. Так повелел их называть отчим. Хотя сами они чувствовали себя очень неловко, когда к ним так обращались. Это была ещё совсем молодая семейная пара. Впрочем, у них уже была четырёхлетняя дочь. Лиза. Это было какое – то полувоздушное создание с ангельскими глазёнками, которое Георг почему – то просто носил на руках. Малышке в их доме позволялось абсолютно всё. Ульрих и сам любил её. Но ему тем более было обидно просто деспотичное отношение к себе после того, как он видел, как Георг может относиться к детям. Обед был в самом разгаре, но Георг вдруг решил, что уже нужно подавать десерт и кофе. Он ткнул пальцем в бок Лоре: «Кофе!..». Это было сказано как официантке в дешёвой закусочной. Но Лора относилась к этому равнодушно, как и к пришедшим в гости родственникам. Она показывала это всем своим видом, считая их обычной деревенщиной. Рудольф это чувствовал и, не зная куда теперь деть свои огромные крестьянские руки, уже не раз успел пожалеть о том, что вообще не отказался от приглашения брата под любым благовидным предлогом. Хотя и огорчать того он не хотел, зная что пригласить тот может разве что кого – нибудь из родственников. Друзей – то Георг по понятным причинам заводить не научился. Всё это понимал и сам хозяин дома. Его просто разрывало от злости, но что он мог поделать? Не убивать же её… эту гадкую бабу. Тем более сейчас, когда на них смотрят посторонние. Лора лениво словно пава прошествовала из гостиной, где они сидели, в кухню. Но здесь был её выродок… В тот момент Ульрих сидел рядом с ним на стуле и, отвернувшись от сидевших за столом, корчил рожицы Лизе, которая болтала ногами на диване. Та в ответ с детской непосредственностью строила ему глазки. Георгу на доело наблюдать эту картину, и он наклонил стул, на котором сидел пасынок, набок, рассчитывая что тот свалится с высокого сиденья. Но Ульрих хоть и не ожидал подвоха сзади, рефлекторно успел уцепиться ручонками за решётчатую деревянную спинку и, не понимая, что же опять не так, повернулся к отчиму. «Он проявляет недовольство?!»

- Иди, иди!.. Займись делом! Ротозей… - Не слишком сильный, но достаточно жёсткий подзатыльник мигом утихомирил ребёнка.

- Брат… Ну зачем ты с ним так? – Даже Рудольф, не отличавшийся особой тонкостью чувств, сумел понять всю эту ситуацию и пожалеть мальчика.

- Ничего, ничего… Ему полезно!.. Мы – то в его годы… - Тут он начал вспоминать своё довольно – таки скучное детство, никакими особыми подвигами не отличавшееся.

Ульрих же, насупив брови и сдерживая слёзы от обиды, пошёл к матери. Но он был ребёнком, поэтому вскоре уже с увлечением помогал уносить грязную посуду и выставлять сахарницы, розетки с вареньем, вазочки с конфетами. Ах, как же это всё манило его. Семья жила не слишком уж богато, впрочем как и большинство в те послевоенные годы. И оттого он даже считал для себя почётным то, что ему доверили это. Но самое главное было впереди. Кофейный сервиз! В некотором смысле его можно было бы даже считать произведением искусства. Во всяком случае у Георга в этом не было ни малейших сомнений. Он только - только подарил его Лоре, при этом кивая с важным видом, когда та заохала, что это слишком дорогой подарок. Но ведь он её любит… и надеется, что Лора это оценит по достоинству. Действительно, сервиз был красив. Дорогущий тонюсенький фарфор… Гроздья мелких ягодок алыми пятнами, разбросанные на тёмно – синем фоне, с позолоченными завитушками веточек… Ульрих уже успел принести и изящные чашечки на миниатюрных блюдцах.

- Аккуратнее!.. – Услышал он брошенную в спину фразу, отправляясь в очередной раз на кухню.

Оставалось главное – сам кофейник. Неся его, мальчик чувствовал, что несёт настоящее сокровище. И ещё это наставление отчима… Ульрих так сосредоточился на своих мыслях, что забыл смотреть под ноги. Ему нужно было пройти не слишком длинный, вечно полутёмный коридор. Одна из дощатых половиц в нём сильно выдавалась вверх. Это был пустяк, пятиминутное дело. Но у Георга до него всё не доходили руки. Он считал, что хоть он в этом доме и живёт, ему в нём ничего не принадлежит и что – либо чинить, мастерить не обязан. Так она и лежала, задравшись одной стороной вверх. Ульрих помнил об этой злосчастной половице и знал, где она лежит, даже не смотря вниз. Но в тот момент он был настолько сосредоточен на своих мыслях, что забыл обо всём кроме драгоценного для него сосуда. Он всё - таки успел подумать о том, что здесь нужно идти осторожнее. Но уже вслед за этим его нога зацепилась за доску. Падение заняло доли секунды. Но за это время в голове Ульриха пронеслись мысли о том, что он снова оплошал и его ждёт суровое наказание. Отчим просто его изобьёт? Или же он сумеет придумать нечто более изощрённое. От него всего можно было ожидать. Потом он всё – таки упал. Это прозвучало громко. Пытаясь уберечь кофейник, Ульрих инстинктивно плотно прижал его к груди. Кофейник в итоге был обречён. Хрупкий фаянс раскололся от удара об пол, сверху же на него рухнул ребёнок. Он не так уж много весил. Но кофейнику и этого было достаточно. Крупные осколки раздробились но множество мелких. По Ульрихом мгновенно растеклось широкое коричневатое озеро. Ткань его белоснежной праздничной рубашки мгновенно пропиталась кипящим варом. И тут же в грудь ему вонзился по меньшей мере десяток острых осколков.

Он высоко, словно щенок, которому наступили на хвост, взвизгнул от боли. На крик тут же примчался отчим. Увидев, что сотворил пасынок, он бросился к нему.

- Ты… Неуклюжий ублюдок!.. Ты что же это натворил? А? Я к тебе обращаюсь... – В недоумении он не мог подобрать слова. Он был по – настоящему ошарашен тем, что случилось с его подарком. Ему было наплевать на мальчика, да и на Лору, которую он хотел осчастливить сервизом. Главным было то, что это Он его подарил. Георг сжал плечи Ульриха и тряс его с такой силой, что у того голова моталась из стороны в сторону. Ульрих видел, как в полумраке двумя раскалёнными огоньками злобы горели глаза отчима. Потом его руки переместились мальчику на грудь.

- Мало того, что ты разбил посуду, так ты ещё и умудрился испортить новую рубашку. - Он взял Ульриха за грудки, сам рискуя порезаться. Сильные пальцы вместе с тканью ухватили и израненную кожу. Ульрих взвыл. – Что ты ноешь?! Чёртова баба… Такой же как мамочка… Когда ты уже научишься аккуратности? Ты понимаешь, что всё это стоит денег? Немалых денег, хочу тебе заметить… - Георг склонился и шипел ему в самое ухо, руками же он больно крутил его кожу.

Одновременно появились гости и мать.

Увидев, что они не одни, Георг сразу сменил тон.

- Где болит? Здесь? Или тут? – Он больно тыкал в его раны острым указательным пальцем.

- Что такое? Ты упал? – в глазах Лоры ясно читался испуг за сына. Это было несколько непривычно. Проявления подобных чувств от неё редко можно было ожидать. Обняв всхлипывающего мальчика, она повела его в гостиную.

- Я – я – я… не хотел… Это половица… Кофей – иник… и рубашка… Я всё испортил. – Поглядев на пол, все поняли, как произошла эта «катастрофа».

- Ну – у… Теперь во всём виновата какая – то обычная половица. Скажи ещё, что она подскочила с пола и ударила тебя в твой бестолковый лоб.  Не ной! Будь же ты мужчиной! Тебе должно быть стыдно перед всеми нами, а особенно перед Лизой. Думаю, даже она не хнычет как ты, если вдруг расшибёт коленку. – Георг шёл сзади и читал свои нотации менторским тоном.

Лора на ходу повернулась к нему.

- Заткнись, урод! Лучше бы поставил на место эту проклятую деревяшку. Она торчит там уже сколько времени. – Не то чтобы уж Лоре так было обидно за сына. Просто Георг перегнул палку и бубнил явно не к месту.

Тем не менее, в любой другой ситуации он отвесил бы ей смачную оплеуху. Но сейчас они были не одни, поэтому ему оставалось проглотить эту пилюлю и мило улыбаться. Потом… всё потом.

Лора сняла грязную одежду с Ульриха и, уложив его на диван, осторожно вытащила осколки, смазала раны каким – то раствором. Ульрих был в центре всеобщего внимания. Руки матери порхали над ним словно крылья бабочки. И это ему очень нравилось. Ради этого он был готов повторить то, что случилось, ещё много раз. Но, к его огромному сожалению, он понимал, что это не выход из положения. Но ему было неприятно, что на него смотрят они, эти гости. Больше всего он действительно стеснялся девочки, может быть главным образом из – за слов, сказанных отчимом. Сама Лиза скромно поглядывала на то, что происходило, спрятавшись под уютную мамину руку. Ах, как же Ульрих ей завидовал. Она может вот так запросто подойти к матери. Ульриху же для этого требовалось нечто сверхъестественное.

- Что ты с ним носишься, Лора, как с младенцем? Мужчина иногда получает травмы, ранения… Это нормально. Ведь в нём же кровь настоящих тевтонцев… – Георг ходил за их спинами и, поняв, что Лора уже выпустила пар, нудил по новому кругу. На его физиономии играла садистская ухмылка. Он оказался не в силах скрыть своего искреннего удовольствия от увиденного. Ведь этот маленький спиногрыз по – настоящему страдал, он чувствовал себя несчастным. Георг даже запамятовал о том, что Лора ему нагрубила. Конечно, только на время. Он никогда не забывал, если его обидели. Но сейчас настроение у него было превосходным. Хоть и жаль было разбитой посуды… Но… Теперь у него будет лишний повод назвать Ульриха косоруким. И никто не посмеет спорить с тем, что это справедливо.

Его внутреннюю идиллию испортил Рудольф. Всё вроде бы было улажено. Но гости понимали, что праздник, который и без того не подавал каких – то больших надежд на веселье, теперь - то уж точно был безнадёжно испорчен. Лиза захныкала, и они засобирались домой, пеняя на то, что девочку нужно уложить спать. Когда же посторонние ушли, Георг вспомнил всё и сполна расплатился по счетам. Он поднял на ноги Ульриха, лежавшего на диване с лечебным компрессом на груди.

 - Иди сюда, Ульрих! – Он сидел на стуле, широко расставив ноги и уперев руки в колени. Мальчик по опыту знал, что когда отчим называл его по имени, ничего хорошего этот своеобразный официоз ему не сулил. Да и сам тон… Так вызывает на допрос с пристрастием следователь особо опасного преступника. Это и был допрос, точнее игра в него. И роли в этой забаве были распределены соответственно.

- Что скажешь? – Вопрос поставил ребёнка в тупик. Он что – то пробормотал, потупив взгляд.

- Что ты там мямлишь? Говорить нужно чётко, как в армии. – Хотя навряд ли Георг имел право разлогольствовать об армейских порядках, так как сам он во время войны попал в одну из тыловых частей. Да и то потом был комиссован по состоянию здоровья. Поговаривали о том, что к этому немало сил приложила вездесущая фрау Гретхен.

- Ну… Долго мне ждать? Что смотришь исподлобья? Сколько это будет ещё продолжаться?

- Что? – Ульрих не понимал, чего от него хотят услышать. Он был готов сказать всё, что от него бы ни потребовали. Но Георг и сам этого не знал. Он просто хотел помучить пасынка.

Лора в это время убирала со стола. Георг обратился к ней.

- Нет, ты только посмотри на него, дорогуша! Он ещё и издевается, делая вид, что не понимает, о чём идёт речь.

- Оставь его в покое. – Лора попыталась вступиться за сына, хотя и сделала это как – слишком уж спокойно. Она уже вернулась к своему обычному равнодушию.

- Хм… Да… Интересно, кто же из него вырастет с таким попустительством?

Он снова перевёл испепеляющий взгляд на Ульриха. Но мальчик стоял, ожидая хоть какой – то развязки. Он уже был готов даже к побоям. Главное – чтобы это всё наконец закончилось.

- С тобой бесполезно о чём – то разговаривать. Ты просто маленькое тупое животное. Иди в чулан, может там на тебя снизойдёт просветление, хотя я в этом сильно сомневаюсь.    

 Ульрих отправился в чулан, Лоре же сожитель закатил грандиозный скандал с битьём остальных предметов того самого сервиза. Теперь его было не жаль. Потом Георг против воли овладел Лорой. Ульрих всё слышал даже через дверь. О чём он думал в тот момент… Тогда в нём пробудилась ненависть. До этого в его голове было просто непонимание того, почему к нему так относятся. Ведь он ещё никому не успел причинить ничего плохого. Он испортил праздник, но это же было сделано не умышленно.

С тех пор прошло много лет. Но осколки кофейника, хоть мать их и вытащила, казалось, навсегда врезались в него, в память уж точно, в саму душу. Уже и у взрослого Ульриха мгновенно оживали где – то внутри все детали, когда он просто смотрел на себя обнажённого в зеркало. В нём он видел шрамы от ожога и порезов, которые ещё усугубил своими щипками отчим.

После этого в его детстве было много подобных случаев. Георг имел настоящий талант экзекутора. В том же самом чулане у них стоял кое – какой строительный инструмент. И кроме пары лопат там находился и тяжелённый лом. Было вообще непонятно, кому могла прийти в голову дурная мысль работать этой железякой. Лом был очень тяжёл, мягко говоря. Особенно это хорошо мог прочувствовать ребёнок. Но мало того. Он ещё и имел квадратное сечение. Конечно, со временем углы его притупились, но когда он долго лежит у тебя на плечах, давит на позвоночник, кажется, что у тебя там уже и кожи нет, а сквозь кровавую рану проглядывают белые позвонки. Во всяком случае нечто подобное испытывал Ульрих. Георг заставлял его приседать с проклятой штуковиной на плечах. Обычно это происходило на улице. Когда у Георга был выходной, и ему нечем было себя занять, начиналось действо. Ульрих ненавидел этот предмет, тем более что его ещё и заставляли вытаскивать его из чулана и тащить во двор на глазах у соседей. Летом солнце накаляло железо, а зимой он было холодным словно лёд. Но форма одежды для таких занятий всегда была одной и той же – обычная футболка. Бывало, что он и простывал после такой физкультуры, но когда выздоравливал, то всё начиналось сызнова.

- Ра – аз, два – а, три – и… Веселее, Ульрих! – Было видно, что Георг получает удовольствие от процесса. Вокруг собирались соседи. Кто – то напускался на Георга с площадной бранью, искренне сочувствуя мальчугану. Кто – то пытался мягко увещевать изверга. Таким он всегда отвечал одно и то же.

- Я лучше вашего знаю, что мне делать. Зато малец будет сильным. Не хочу, чтобы мне было стыдно, когда его заберут в рейхсвер…

Находились и обычные зеваки, которые видели в этом часто повторяющемся представлении бесплатную забаву. Они со своей стороны подзуживали Ульриха, который и без того шатался от усталости уже вскоре после начала занятия.

 - Ну – у же, малыш! Тебе не стыдно? Старая фрау Крейль сделает больше повторов, чем ты. – Такие восклицания вызывали бурную реакцию наблюдателей. Они гоготали на весь двор. это было ужасно и понемногу привело к тому, что Ульрих учился ненавидеть людей. Не только отчима, в котором он уже давно перестал видеть что – то человеческое. Он испытывал какую – бессознательную злобу ко всякому. У него была тяжёлая жизнь. И в них он видел причину этого. Он готов был разорвать их всех. Прямо здесь и сейчас. Если бы у него достало сил. Но он был всего лишь обыкновенным подростком, ничего не мог изменить, а потому лишь взращивал в себе это чувство. Даже тех, кто поддерживали его во время издевательств, теперь представали перед ним как просто желающие показать себя добрыми людьми, сочувствующими чужому горю, но на самом деле таковыми не являющиеся. Для него были плохи все: почтальон, принёсший газету не вовремя, пекарь, продавший ему слишком зажаренный хлеб, прохожий, как – то не так поглядевший на него на улице. Хотя он вообще не читал газет. Ему было совершенно всё равно, какой хлеб есть. А прохожий мог на нём задержать взгляд просто от элементарного удивления, заметив что на него самого смотрят несколько недобро. Он уже ничего не мог с собой поделать. Впрочем, до его воспалённого ума иногда доходило, что истинная причина всех его бед даже не отчиме. Мать! Вот кто виновница. И к ней у него были смешанные чувства. Он ощущал в душе просто обжигающее чувство обиды на неё, понимал, что она всё – всё могла изменить. Почему же она была так равнодушна. Да она была такой со всеми. Но он – то ведь не все. Он её сын! Отчего же всё так? Но пока он ещё пытался найти ответы на эти вопросы. И это оставляло еле теплющийся огонёк любви к ней. Но Лора не замечала терзаний сына, а может просто делала вид. Но тот, кто знал её достаточно близко, мог бы с уверенностью сказать, что ей действительно всё равно. Эта женщина любила только себя и свои удовольствия. Ко всем же остальным она была холодна. А Ульрих, да и тот же Георг, который постепенно терял инициативу в семейных отношениях, видели в ней лишь обслуживающий персонал. Она готовила еду, стирала вещи, наводила порядок в квартире. На этом всё и заканчивалось. Им обоим хотелось чего – то другого. Георг понимал, чего. А Ульрих в силу своего ещё юного возраста просто считал странным, что у него дома всё не так как, например, у одноклассников. В их домах царило какое – то едва уловимое, но вполне осязаемое тепло. Там смеялись, а иногда и плакали. Они же с матерью всегда перекидывались односложными фразами. А когда Ульрих заводил какой – то разговор, мать старалась от него поскорее отвязаться. Ульрих чувствовал, что мешает. И уходил. Так формировался его характер, вначале горячечно пытавшийся понять, что же не так, а потом всё более охладевающий, совершенствующийся в своей жестокости. Впрочем тогда это мало кто замечал. Ещё одним человеком, к кому он испытывал некое подобие добрых чувств, была мать Лоры, фрау Эльза. Ей он пока ещё поверял все свои детские секреты. Однажды он рассказал её о том, что не давало ему покоя уже не один день. В школе закончились уроки, и дети расходились по домам. Многих уже ждали родители. Он обратил внимание, что один из его одноклассников, Альфред, получивший неудовлетворительную оценку по математике и обдумывавший, как об этом рассказать дома, вдруг увидел мать. Мальчишка, опустив глаза, подошёл к ней. Мать спросила его в чём дело. По ходу разговора они шли по улице. Ульрих следовал за ними и всё слышал.

- Ну как же так, мальчик?

- Ты понимаешь… Класс прошёл эту тему, когда я болел. Фрейлейн Фён сказала, что нужно было лучше заниматься дома…

- Да… Фрейлейн Фён права… Но ничего. Мы всё нагоним. И исправим. – Мать остановилась и прижала его к себе. Ульрих быстро обогнал их, низко нагнув голову.

- О… Кто это? По – моему, Ульрих из твоего класса?... Интересно, прошёл мимо и даже не поздоровался…

- Да… Он какой – то странный…

Ульрих уже не слышал этих последних слов. От них ему бы стало ещё больнее. Он промчался быстро как только мог потому что не хотел показать свои слёзы, стоявшие в глазах. Да и разговаривать бы не смог – мешал ком в горле. «Ха!.. Нагоним… Испра – авим…» Когда он получал такие оценки, Георг лупил его широким кожаным ремнём, а мать вообще замолкала. Так они боролись за его успеваемость. Отчим делал это просто потому, что появлялся лишний повод поиздеваться. А вот мать считала образование действительно важным. Она видела в нём залог будущего благополучия. Хотя спустя время, по мере взросления сына, она и на это всё меньше обращала внимания. Но Ульрих об этом не думал. Он просто хотел иметь то же, что имел хотя бы этот хиляк Альфред. Почему у него всё не так? Об этом он и спрашивал бабушку. Та была умной женщиной и по – настоящему доброй. Она жалела его пыталась несколько сгладить углы, хотя и сама испытывала на себе жестокий нрав дочери.

- Ну почему всех детей мамы любят, а меня нет?

- Ульрих… Ну просто у неё такой характер, она внешне никак его не проявляет. Ну и опять же она устаёт. Работа тяжёл…

- Все устают! И все работают. – Он не дал ей договорить. Фрау Эльза замолчала, стерпев это проявление грубости, понимая что он чувствует. Он лежал головой у неё на коленях, а она гладила его по волосам. – Вот!.. Даже гладишь меня только ты. Она никогда так не делает. Она Георга любит больше, чем меня!..

Фрау Эльза искренне сомневалась, что Лора хоть вообще кого – то любит. Но зачем тогда он ей нужен?.. Это было той ещё загадкой. Но Ульриху она сказала совсем другое.

- Любит. Просто она такая… - И подумала уже сама про себя: « Да, холодная, с камнем вместо сердца».

Постепенно Ульрих отдалился и от бабушки. Это был как раз тот момент, когда он стал членом гитлерюгенда. Вот где он себя действительно нашёл. Ну а пока он всё ещё продолжал приседать. Само это слово горело для него всеми огнями ада. Но Георг сам себе подложил свинью. Пасынок становился сильнее. Вначале Ульрих падал действительно от усталости. Потом он набрался сил и мог бы продолжать дальше. Он понимал, что это всего лишь приведёт к увеличению нагрузок. Но он научился приспосабливаться, показывать то, чего на самом деле не было. Он шумно дышал и даже ложился на спину. Георг посмеивался, но вскоре отставал от него. Но каким бы хорошим актёрским талантом Ульрих ни обладал, однажды он всё – таки себя выдал с головой. Переиграл! Георг уже и до этого присматривался к нему, но теперь он всё понял. Эта сволочь его обманывает!.. Как посмел?! Да он смеётся над ним, над взрослым человеком. Придя к такому выводу, Георг еле держал себя в руках от захлёстывавших его волн бешенства, но не показал виду. Внутри всё кипело. Но он решил подождать и посмотреть, что будет дальше. На следующий день, когда он вытащил Ульрих во двор для очередного занятия, тот в конце концов снова картинно упал, Георг убедился в своей правоте. Нужно было отдавать долги. Ульрих как обычно упал уже после сорок седьмого приседания и плюхнулся на тёплый дворовый песок, нагретый жарким летним солнцем. Он лежал, прикрыв глаза и дыша как старый паровоз на крутом подъёме. И ждал. Обычно в такие моменты Георг начинал вопить на весь двор, что он баба и тому подобное. Но стояла тишина. Лишь недалеко, кружась роем возле сливной ямы, дружно жужжали мухи. Он ушёл? Неужели? Ульрих открыл глаза и увидел, что отчим стоит, склонившись над ним, и улыбается. Улыбка была зловещей и ничего доброго предвещать для мальчишки не могла.

- Вставай, паршивец!.. Я знаю, ты меня обманываешь. И притом давно. Интересно, сколько ты мне задолжал? А? Как думаешь? Ну признайся честно! Не скажешь! Я знаю… Много. И ты будешь это отрабатывать. Начинаешь прямо сейчас.

Он говорил об этих приседаниях, будь они прокляты, словно о деньгах. Это было дико слышать. Ульрих взвалил уже горячий металл себе на плечи, и всё началось снова. За время поучительной беседы Ульрих немного отдохнул, но всё равно, когда он стал приседать, то почувствовал, что ноги будто налились свинцом.

- Во – от так!.. Давай, давай! Девятнадцать! Два – адцать! Вот видишь, как много ты ещё можешь… Двадцать оди – ин. – Растягивая слова он подстраивался под ритм движений Ульриха. – Двадцать…

Но «двадцать два» у пасынка не получилось. Он просто сидел на корточках, не в силах больше встать. Едкий пот выедал глаза.

- Вот теперь ты действительно хорошо поработал! – Удовлетворённо произнёс Георг. - И не вздумай больше меня обманывать. Не считай себя умнее других. Не успел ещё ума нажить. - С этими словами он ушёл домой.

Оставшись один, Ульрих скинул лом и всё – таки с горем пополам сумел встать. Его шатало. В бессилии он опять сел, обхватил голову руками. Плакал. Он знал, что в этот момент на него смотрят изо всех окон. И те, кто были во дворе, тоже обратили на него внимание. Люди, люди, люди!.. На самом деле большинство из них смотрели с жалостью к несчастному подростку. Даже дети, которые могут быть иногда очень злыми по отношению друг к другу, пожалели его в тот момент. Но ему казалось, что они глядят с любопытством, насмешкой. И за это он их ненавидел. Всех их, весь мир! Ковыляя, он потащил домой свой снаряд. Это было жалкое зрелище.

 

 

1927 год.

Он стал членом организации. Гитлерюгенд! Это было интересно. Здесь каждый мог найти что – то себе по душе. И, как ни странно, больше всего его привлекали спортивные соревнования. Благодаря Георгу он был лучше подготовлен физически многих своих сверстников. И его же стараниями в Ульрихе жила ненависть. Пока он её использовал только лишь в качестве топлива, когда нужно было быстрее бежать или лучше бороться. Он это любил. У него появился ещё один наставник. Отставной солдат рейхсвера, бывший борец. Штефану редко доводилось командовать в собственной армейской жизни. И теперь он компенсировал это за счёт этих ещё безголовых, готовых выполнить любой его приказ юнцов. Это тешило его самолюбие. Ульриху нравилось заниматься борьбой, и в этом Штефан нашёл единомышленника. В этом была и своя романтика. Гитлерюгенд был первой серьёзной ступенькой в систему нацизма. И это многим не нравилось. Новое политическое направление не хотели принимать, официальные власти с ним боролись. Их ячейку организации запретили, как и множество других. Но они тут же возрождались словно феникс из пепла под новыми названиями. Тогда был бурный рост обществ юных филателистов или любителей животных. Что на самом деле скрывалось под этими невинными названиями? Из этих детей, подростков готовили смену, будущих солдат, которым предстояло сначала завоевать Германию, а потом и весь мир. Понятно, что политики, стоявшие у руля, видели даже в этих детях опасность для своего положения. И это было оправдано. Каждый из них в будущем мог борцом за справедливость, естественно в своём понимании. Простые же обыватели в основном не воспринимали всё так серьёзно. Наоборот родителям нравилось, что их дети заняты чем – то интересным. Но так было до определенной поры, например до того, как становилось известно, что какого – то подростка избили при раздаче листовок национал – социалистического толка. И в этом подростки тоже получали некое удовольствие. Опасность будоражила им кровь. Ещё вчерашние юнцы, они делали что – то по – настоящему важное. Иначе бы за это не избивали. Почему всё это происходит, они пока ещё не понимали в полной мере. Да и даже те, кто участвовал  в раздаче этих самых листовок, в них особо не вчитывались. У них были товарищество и… Нечто такое, что они считали проявлениями взрослой жизни. Таким был и Ульрих. Теперь он не считал себя никчёмным, никому не нужным. Теперь и он был при деле, дружил с другими ребятами. Правда только с равными или теми, кто был сильнее его. Мальчишек послабее он снисходительно отпихивал от себя, а когда точно знал, что не получит сдачи, мог ударить, оскорбить. Понемногу он становился новым Георгом. Хотя на деле Георг был всего лишь его бледной тенью. Когда их ячейку запретили в очередной раз, именно он стал инициатором создания сообщества учеников мясников. Ульрих в пятнадцать лет как раз стал подручным на скотобойне. Его туда пристроил Георг: «Этот прохиндей должен заниматься делом! Почему он просто так ест свой хлеб? Я в его годы…» Хотя на самом деле он не делал ничего особенного в его годы, потому что ещё прятался под юбкой у матери.  Но так Ульрих  постепенно начал привыкать к крови. Сначала он испытывал чувство жалости к несчастным свиньям и коровам. Потом это чувство постепенно заменилось в нём просто отвращением к тому, чем ему приходилось заниматься. Просто потому что это были постоянные грязь и жуткая вонь, распространяемая вокруг скотобойней. А потом ему это даже начало нравиться. Он учился отнимать жизни. Это были бессловесные животные. Но, вонзая нож в очередную свою жертву, он чувствовал, что уж для них – то он последняя инстанция. И он совершенно равнодушно смотрел в безжизненные коровьи глаза, застывшие в последнем предсмертном взгляде на теперь уже отрезанной голове. Это очень сильно повлияло на его характер. Наверно, в основном потому что почва была очень благодатной для этого. Ульрих очень старался на своей новой работе. В нём появились первые ростки какого – то болезненного влечения к чужой боли. Он любил помучить животное перед смертью. Как – то раз увидев это, ужаснулся даже Георг. Но было уже поздно что – то менять. И он был виновен в этом. Ульрих занимался этим перед тем как идти в школу. И он был совсем не тем слабым Ульрихом, над которым ещё два года назад мог безнаказанно издеваться отчим. Дело даже не в том, что он стал физически сильнее и понемногу начал обрастать буграми перекатывающихся под кожей мышц. Он обрёл некую внутреннюю силу. Он был готов. К чему? Он не знал. Но те, кто были рядом с ним потом, через несколько лет, уверенно бы ответили: уже тогда он был готов убивать. Это перестало казаться ему чем – то сверхъестественным. Хотя он и не задумывался над тем, что подсознательно иногда сравнивает себя с Богом. И именно это внутреннее содержание возмутилось тем, их ячейку запрещают. Какое они имеют на это право? И создать в открытую общество учеников мясников. В этом была своего рода провокация, не замаскированная видимостью благовидных побуждений. Да, и эта группа благодаря полиции просуществовала недолго. Зато она всем очень хорошо запомнилась. Они маршировали по городским мостовым прямо в своих заляпанных кровью фартуках и орали во всю глотку свои песни... Это могло бы показаться кому – то смешным, если бы не было страшным. Прохожие останавливались, смотрели на них смотрели с содроганием. Но боялись что сказать. Все понимали, что у каждого из этих крепких ребят под фартуком здоровенный тесак. Юнцы же чувствовали  этот страх и это просто возносило их в небеса. Их боятся. Это чувство единения и превосходства, пусть пока и только физического делало их просто полубогами в собственных глазах. Их боятся даже взрослые мужчины. Это вселяло в их души ощущение безнаказанности. Хоть ячейку и закрыли, тем не менее, люди успели почувствовать, что появилась какая – то дикая, необузданная сила, произвол, против которого бесполезно бороться. Их разогнали сегодня, но они воспрянут под новыми знамёнами завтра. В этом уже никто не сомневался. Люди понимали, что власть бессильна. Но и ничего не предпринимали сами. Немцы привыкли подчиняться. Родителям, бургомистрам, армейским командирам. Уж так повелось. И они с этим смирились. Подростки же видели, что нацизм занимает всё более сильные позиции. Да, никто из них не был знатоком тонкостей политики. Но всё проявляется в мелочах, а их они умели видеть. Это был их нацизм, что –то новое, большое. Каждый из них считал себя его частичкой, поскольку принимал участие в его становлении.

Ульрих мужал. Ему уже было мало работы в мясницкой и занятий со Штефаном. Теперь Георгу не пришлось бы заставлять его приседать с проклинаемым когда – то ломом. Теперь это казалось пустяками. У него не было денег на дорогие спортивные снаряды. И он шёл на берег реки. Там всё было усеяно камнями, начиная от совсем малюсеньких до громадных валунов. Он были гладкими, отшлифованными водой, ветрами и временем. Ульрих кидал их через себя, сотни раз отрабатывая борцовские приёмы, а те, что потяжелее, просто поднимал. Река была горной и ревела в своей теснине. А он вторил ей в ответ, в который раз поднимая над собой булыжник весом равным собственному. Он понимал, что тот может просто сломать его, но в следующий раз брал его же или что потяжелее. Упражнениями теперь уже он сам себя доводил до изнеможения. Только когда он по – настоящему уставал, ему удавалось полностью расслабиться. У него из головы уходили все дурные мысли. Он лежал, слушая шум воды. Внутри была пустота. И это было так здорово. Он переставал думать о том, как он слаб, как ему ненавистны все вокруг. Если бы он мог, то прожил бы в этом состоянии всю жизнь. Но нет, постепенно он возвращался к реальности. Нужно было собираться домой.

Так он прожил до семнадцати лет.

 

Вилли. Часть первая.

1929 год.

Вильгельму Литке пока всего лишь десять лет. Он вместе с родителями  живёт в старом двухэтажном доме. Таких домов по всей России, наверно, миллионы. Эта развалина, сохранившаяся ещё с прошлого века, которая в нескольких местах уже дала трещину, выкрашена в жёлтый цвет. Краска выгорела, и весь вид строения нагоняет на мальчика тоску. Может это просто потому, что сейчас уже глубокая осень. Мать послала его в сарай за соленьями. Он заходит за дом, где расположены хозяйственные постройки. В другом конце двора шумят его сверстники. Завидев его, они притихли и гурьбой повалили к нему. Его здесь не любят, и он чувствует, что ничем хорошим для него эта встреча не закончится. Он быстро открывает сарай, быстро хватает из бочки несколько квашенных огурцов, кидает их в кастрюльку и уже собирается уходить. Но он опоздал.  Его со всех сторон обступили. С двух сторон он зажат сараями, с третьей – торцевая стена дома. Она глухая, без окон. Да хотя нет никакой разницы. Даже если бы она была, взрослые навряд ли пришли бы к нему на помощь.

- Ну что, немчура? Попался… Сейчас мы тебя бить будем, – заводилой выступает здесь беспризорник по кличке Орешек. Ему четырнадцать лет. Никто даже не задумывался, как его зовут. Он выхватывает у Вилли один огурец, надкусывает и, презрительно скривившись, бросает его обратно в кастрюльку. Литке продолжает держать её в руках. Их восемь человек против него одного. Компания разношёрстная. Есть такие же беспризорники вроде Орешка, а есть дети приличных родителей. Это рабочий район, поэтому у большинства из них матери и отцы работают на фабриках, заводах.  Это обычные трудяги, которым не до политики. Но семья Литке – как бельмо у всех на глазу. Они немцы. И поэтому на них можно сорвать зло за тяжкую послевоенную жизнь. То, о чём между собой, говорят взрослые, слышат дети и теперь они хотят восстановить справедливость. Их родители смотрят на это сквозь пальцы, ругая разве что за дружбу с Орешком, уже в который раз сбегающим из детского дома. Это повторяется уже который раз. Дети злы, и они не устают быть такими, особенно, когда их много. Начинает Орешек, он больно щёлкает Вильгельма по носу. У того от боли брызнули слёзы из глаз, и он закрывает их руками.

- Что это мы плачем?.. Как гимназистка… - Орешек продолжает.

Толчок в спину. Его кидает вперёд. Теперь удар под дых. Его сгибает пополам. Он не может набрать в грудь воздуха. Толчок в плечо, и он лежит на земле. Его бьют ногами. Бьют неумело, по – детски. Досаждает, правда, Орешек своими сапожищами, которые он украл как – то у пьяного извозчика. Потом это стало предметом его горделивых рассказов, которыми он делился, желая упрочить свой дворовый авторитет.

- Уф – ф… Ну всё, хватит с него и этого. А то загнётся ещё. Отвечай потом за него…

Его оставили в покое. Он лежал в грязи, рядом валилась пустая кастрюлька, а растоптанные огурцы укатились в лужу. Собираясь с мыслями, Вилли смотрел, как в ней опускается на дно мутная взвесь. Саднила губа. Мешал нормально дышать распухший нос. Мальчик сел на землю, обхватив колени руками. Было больно. Но не столько от нанесённых побоев. Было больно где – то там, внутри. Он не сделал ничего плохого этим детям. Почему они так жестоки? Да, он немец. И русские воевали с немцами. Но это было давно. Он тогда даже не родился. Вдруг из – за угла появился отец, Карл. Наверно, его послала сюда мама. Он тихо подошёл к сыну и осторожно положил руку ему на плечо.

- Вильгельм, пойдём… Ну что ты, мальчик? Встань, земля холодная… Простудишься.

Мальчик поднялся.

- А может, так было бы лучше? Может, я бы умер… И всё закончилось бы. Отец, почему они так себя ведут?

- Во – первых, сынок, не говори всяких глупостей. А во – вторых…

Они забыли про огурцы, и ребёнок, идя, прижимал к груди пустую посуду. Отец думал, что сказать. Зашли в квартиру. Мать, увидев его разбитое лицо, заохала.

- Марта, на него опять напали…

Мать обрабатывала его ссадины. А отец, сев в кресло и закурив трубку, наконец заговорил.

- Вилли, я помню, что когда ты был меньше, у тебя даже были товарищи среди этих детей…

- Да, но потом…

- А потом кто – то из них услышал от родителей, что мы немцы. А немцы убивали русских. На войне. Впрочем, как и наоборот. Немцы виновны в том, что они эту войну начали.

- Но ведь мы…

- Да, мы к этому не имели никакого отношения. Но… Люди, убитые горем, не делают разницы между этими и теми. Они обозлены. Вот, у старухи Макаровой со второго этажа на войне погибли сын и муж. И в этом виноваты немцы. То есть, по её мнению, мы. Наверно, это кара Божья нашему народу. Наверно, мы виноваты в том, что не остановили тех, других. 

 

 

 

Через несколько дней отец пришёл с работы в странной задумчивости. Он заперся на тесной кухоньке с матерью. Они о чём – то разговаривали. В основном слышался глухой голос отца, мать только изредка вставляла односложные реплики.  Мальчику стало интересно, в чём дело.  Но не было ничего понятно. Он приник ухом к щели между косяком и дверью.

Снова говорил отец.

- Вот я и рассказываю тебе, Марта, я случайно услышал разговор рабочих. Один из них вчера ездил к матери в деревню и видел на вокзале много наших людей. Он спросил у служащих, куда они все едут. А ему ответили, что это в большинстве деревенские жители. Они уходят из колхозов… Вот что я думаю, Марта. Может быть и нам стоит уехать на родину?

- Но наша родина здесь, не так ли?

- Не так, Марта, не так. Мы здесь чужие. Но мы взрослые, нам проще, а вот мальчику приходится туго… Ты понимаешь.   

- Да, Вилли мне самой не даёт покоя, но как это унизительно бежать отсюда из – за каких – то идиотов.

- А вдруг ты не права? А вдруг мы там нужны, по – настоящему… Понимаешь? Мы умеем и хотим работать, трудиться. Растёт Вилли. Кто знает, может ему будет проще начинать свою взрослую жизнь там…

- О, Карл, даже не знаю, что сказать. Срываться с насиженного гнезда…

- А ты и не торопись. Ты права, мы должны всё взвесить.

 

 

 

Мальчик, сидя в кресле, читал книгу. Он очень любил книги. За неимением друзей настоящих он нашёл их среди на вид молчаливых, безжизненных томов. Но каждый раз беря в руки очередную книгу, он испытывал радость сродни открытию чего – то неизведанного. Действительно, под мрачной обложкой могли скрываться сказочные герои, на которых он хотел походить, неведомые страны, континенты и океаны. Для него, ни разу даже не видавшего моря вживую и не слышавшего шума прибоя, всё это было удивительно. Особенно ему нравились старые, полуразвалившиеся издания с пожелтевшими страницами. Мама всегда ругала его за то, что он тащит в дом всякий хлам, но ему казалось, что чем старше и потрёпанней книга, тем она интереснее. Словно со временем она накапливает в себе ещё больше приключений и захватывающих событий, чем того даже хотел автор. В основном он читал сказки, приключенческие романы, частенько отец давал ему задание выучить отрывок из какого – нибудь немецкого стихотворения или перевести текст. Ему хотелось, чтобы сын помнил немецкий язык. И у мальчика это хорошо получалось. Ему вообще везло с учёбой. Он ко всему подходил с сугубо немецкой педантичностью. Усидчивости и прилежанию этого ребёнка удивлялись даже преподаватели. Они даже думали, что Вильгельму, в отличие от однокашников, просто было нечем другим заняться. Ученик же постоянно что – то читал и уходил от людей сквозь книжные строки, потому что был для всех вокруг чужим.

А ещё он любил стихи. Он видел в них компиляцию всех человеческих чувств. В них люди любили, ненавидели, грустили и веселились. Всего это не хватало самому мальчику в настоящей жизни. Если сказать точнее, то всё это было, но где – то там глубоко - глубоко, в душе. Окружающие же видели в нём просто всегда тихого, грустного ребёнка.

Ему нравились и русские поэты, и в тот вечер, который он потом запомнил на всю жизнь, он погрузился в чтение стихов Фета. Мальчик понимал смысл не всех слов, и что – то ему приходилось спрашивать у родителей. Сейчас он уже в который раз перечитывал одно из любимых стихотворений, оно начиналось так:

На заре ты её не буди!

На заре она сладко так спит,

Утро дышит у ней на груди,

Ярко пышет на ямках ланит.

Он ощущал в этих словах некую чувственность и поэтому даже у родителей стеснялся спросить, что означает слово «ланита». Он узнал ответ на уроке словесности. Он был по – детски влюблён в соседскую девочку. Её звали Маша. И именно её он представил себе, когда вдруг однажды услышал знакомые слова от булочника, за работой вполголоса напевавшего романс. Он ни с кем  не решался поделиться своим чувством. Родители были слишком богобоязненны, чтобы не воспринять это как зачаток распущенности в детском сердце. Друзей же или даже просто товарищей во дворе у него не было. А за самой этой девочкой ухаживал Орешек. Она была первой красавицей и, видимо, ей была приятна дружба с отъявленным хулиганом, не имевшем никаких авторитетов даже среди взрослых. На его фоне, конечно, Вилли, не проявлявший эмоций, выглядел бледной тенью. Поэтому он боялся, что если он признается ей в своём чувстве, она просто рассмеётся ему в лицо. Это было бы для него даже страшнее, чем если бы Маша рассказала обо всём Орешку и он в очередной раз избил бы его.

Снова и снова слушая теперь уже свой внутренний голос, певший вслед за взглядом, он услышал вдруг крики скандала. Были отчётливы мамин голос и чей – то ещё. Это соседка сверху, Макарова! Конечно… Это про неё ему говорил отец. Мать стояла у их входной двери, а старуха – на лестничной площадке. Она оскорбляла маму последними словами. Маме изредка удавалось вставить словечко, но её тут же перебивали. Потом Макарова сорвалась на фальцет и замолкла, были слышны только её глухие рыдания. Сквозь них она что – то бубнила. Вильгельм никак не мог понять. Только приоткрыв тихонько дверь, он увидел из – за материной спины, что женщина поднимается к себе на этаж и бормочет себе под нос. Чётко он слышал «прокляты». «Будьте вы прокляты!» - вот чего она желала им в отместку за свою потерянную семью. Он растерялся, было страшно слышать такое в свой адрес. Под ногой у него скрипнула половица. На звук обернулась мать. Зашикав на него, она загнала сына обратно в квартиру.

- Нечего слушать всякую ересь!

Но по её суетливым движениям и опущенным глазам Вилли почувствовал, что ей стыдно отчего – то. Значит, Макарова в чём - то права? Он не решался спросить об этом маму, видя что ей сейчас не до него. Он вернулся в комнату к своей книге, а мать гремела  за стеной на кухоньке кастрюлями. Нарочито громко гремела. Потом всё резко стихло. Повисшая тишина испугала ребёнка. Он сидел, прислушиваясь, потом подошёл к малюсенькому коридорчику и заглянул через него в кухню. Мать сидела на стуле, уронив голову на стол. Подойдя ближе, он увидел слёзы на её щеках. Мама молчала. Увидев его, она вытерла глаза подолом своего не совсем чистого из – за весдесущей жирной сажи передника и протянула к нему руки.

- Подойди, милый.

Вилли подошёл, и мать обняла его, положив голову ему на плечо.

- Хочешь уехать отсюда, сынок?

Мальчик задумался.

- Хочешь… Тебя здесь обижают. И меня тоже. Наверно, за дело. Но от этого не легче. Скоро придёт отец с работы. Решим, что будем делать. Да?

Вилли кивнул и улыбнулся.

- Не плачь, мама… Ведь всё будет хорошо?

- Да! – она провела рукой словно что – то отрезала. – Мы скоро будем жить в другой стране. Там мы будем своими, и там не будут обижать.

Вскоре пришёл домой отец. Вилли ушёл в комнату. А родители о чём – то разговаривали. Потом отец крикнул.

- Сынок, иди к нам!

Мальчик пришёл и замер в ожидании того, что же всё – таки решили родители.

- Вилли, мы с мамой решили, что переедем в Германию. Это другая страна, пока нам чужая. Но это наша историческая родина. Будет всем лучше, если мы вернёмся туда.

Никто из них троих не мог знать наверняка, насколько такое решение было действительно правильным. Но в болезненной атмосфере их квартиры сразу как – то воспарила надежда. Наверно, это было просто вера в то, что неизвестное будущее окажется по отношению к ним более благосклонным, чем настоящее.

 

 

 

Через несколько месяцев им удалось – таки продать свою квартиру, домашнюю утварь, которая бы только мешала в дороге. В итоге собрали немного денег, достаточных для того чтобы осуществить переезд. Когда всё было наконец – то улажено, документы готовы и они сидели в поезде, мальчик вдруг прислонился лбом к холодному оконному стеклу, словно о чём – то задумавшись. Перед глазами была обыденная вокзальная суета, мелькали бесчисленные лица, одни провожающие и встречающие сменялись другими, поезд всё стоял на месте. Может они так и не поедут никуда. Но нет, внизу прошёл со своим молотком обходчик, постучал по чём – то там внизу под ними, продолжил свой путь дальше.

- Что такое, мальчик? – Мама обняла его за плечи и заглянула краешком глаза ему в лицо. – Ты о чём – то жалеешь? Не хочешь уезжать?

- Нет, мама, всё хорошо.       

- Ты боишься того, что будет там? Ничего не бойся, милый! Всё и вправду будет хорошо, успокойся. Ты найдёшь там друзей…

- Да, да, конечно… - он улыбнулся, чтобы отвлечь мать от себя. На самом деле он даже не смог бы объяснить, о чём он думал в тот момент. – Просто… засмотрелся на кошку…

- Кошка?.. Что за кошка? О чём ты?

Он показал ей на слегка полноватую даму в клетчатом костюме и элегантной шляпке, стоявшую на асфальте перрона возле двух огромных чемоданов. Видимо, её должны были встретить, но опоздали. Прижав к груди, она действительно держала серую с чёрными полосами кошку. У неё на голове была шляпка, похожая в точности на ту, что у хозяйки, только меньше размером и с дырочками для ушей. Они забавно торчали сквозь поля, а из – под них глядела недовольная пухленькая мордочка со смешно топорщившимися во все стороны усами. Зелёные глаза бегали взад – вперёд, следя за мельтешением вокруг. Было видно, что ей не нравится ни этот вокзал, ни её модная шляпка, но она смирно сидела на руках у своей хозяйки. Её чувства выдавал разве что ходивший без конца пушистый хвост. Было в этом всё какое – то несоответствие. Его детский ум не мог понять, в чём дело. Женщина была, видимо, не бедной, имела положение в обществе. А прижимала к себе обычное дворовое животное.

- А… Вот ты о чём. – Мама улыбнулась. – Мило. Хотя… Лучше бы эта женщина с таким вниманием отнеслась к какому – нибудь безродному ребёнку…

 Женщина что – то говорила животному, потом вдруг завидев кого – то, замахала рукой. В этот момент паровоз дал гудок, и кошка, как видно испугавшись, до этого тихонько сидевшая у неё вдруг вырвалась и со сбившейся набок шляпкой кинулась куда – то вниз, прямо под их стоявший вагон. Женщина заметалась, не зная что ей предпринять. Мимо проходил какой – то железнодорожный служащий. Он вцепилась ему в руки и начала что – то объяснять, активно жестикулируя и показывая туда, вниз. Мужчина недоуменно смотрел на неё и пожимал плечами. Потом поняв, что она не добьётся от него толку, легонько толкнула его от себя и в угрозе потрясла указательным пальцем правой руки. На ней блеснуло кольцо с каким – то массивным красным камнем. Вилли читал, что красными бывают рубины. Но ему этот камень напомнил обыкновенную бородавку. Она сама кинулась куда – то вниз, как видно под вагон, в поисках зверька.

Мальчик с большим волнением наблюдал это действо. Для всех окружающих это было просто развлечением, но для дамы кошка, видимо, значила очень много, и она переживала настоящую драму. Он так и не узнал, чем же всё закончилось, потому что раздался толчок и поезд вдруг двинулся с места, затем дальше. Надписи, которые он за время стоянки успел досконально изучить, медленно уезжали вдаль. Он вплотную приник к окну, пытаясь видеть, что же делает та женщина. Но постепенно площадка перрона ушла в сторону, и её было уже не разглядеть. Потом исчез и сам вокзал. Поезд понемногу набирал скорость. И вместо зданий за стеклом возникли уже поля и лесные опушки. Всё это часто сменяло друг друга. Но мальчик ничего этого не видел, перед глазами была всё ещё мечущаяся в бессилии женщина. Он будет помнить её и через много лет. Поэтому сам отъезд, словно заслонённый этим неожиданным происшествием, прошёл несколько незаметно. Ещё тогда, в далёкие детские годы в его душе появилось сознание того, что среди русских не все такие как Орешек, но есть и очень добрые, мальчик понял, какими могут быть любовь и дружба. Тогда он не догадывался, что спустя время размышления именно об этом эпизоде повернут многое в его восприятии войны с русскими. Но будет это ещё не скоро, он даже не догадывается о том, чем будет заниматься впоследствии. Чуть позже до него всё же дошло, о чём он думал в момент отъезда. Он думал о том, что ещё вернётся сюда.

 

 

 

Родители не долго раздумывали о том, куда именно они поедут. У мамы была троюродная тётя. Она жила в одном из лейпцигских пригородов. Пока это была скорее простая деревушка в двадцати пяти минутах небыстрой ходьбы от города, которая вот – вот должна была с ним слиться. Хельга – так звали женщину – была не слишком близкой родственницей им. Они виделись всего несколько раз, когда она приглашала их погостить, да обменивались новогодними открытками, и поздравлениями с днём ангела. Иногда Литке посылали ей иногда джемы и варенья, которые готовила Марта. В ответ они получали то несколько плиток шоколада, то толстые свечи. А как – то она прислала связанный ею тёплый свитер для Вилли. Мальчик был тогда ещё маленьким и попросту утонул в нём. Потом он его носил, хотя и почему – то стеснялся изображённых на груди оленей. Хельге теперь было уже далеко за семьдесят. Она не имела своих детей. И родители надеялись, что женщина обрадуется тому, что будет кому помочь ей, когда она сама уже не сможет справляться с бытом. Они рассчитывали на это просто потому, что страна, куда они приехали, хоть и была им родной, в то же время была и чужой. Они были здесь последний раз несколько лет назад, и с тех пор много воды утекло. Всё менялось, а главное – люди. У них не было других родственников. И начинать новую жизнь на пустом месте казалось им теперь несколько страшно. Они думали об этом и в России, но там это казалось чем – то ещё таким далёким, о чём можно побеспокоиться и потом. Но теперь это стало насущной проблемой. Так что в Хельге они видели свой шанс. У неё был просторный дом, в котором она жила одна. Поэтому Литке думали, что не стеснят её своим присутствием, хотя бы на какое – то время, пока не обзаведутся собственным жильём. Но денег у них после продажи имущества в России было не так уж много, поэтому рассчитывать на покупку квартиры или чего – то подходящего рассчитывать не приходилось. Хельга была их надеждой. Иначе пришлось бы снимать какой – то угол. И это могло стать бесконечным процессом. Они с волнением ждали встречи с тётей. Чувства родителей передались и мальчику, и он тоже волновался, сам не понимая отчего. Мама письмом известила Хельгу о своём приезде. Поэтому их приезд для неё не должен был быть сюрпризом. Но ответа так и не последовало. Это не давало им всем покоя. Как она их воспримет? И чем дальше их увозил поезд, тем больше усиливалось беспокойство. Что их там ждёт? Когда же ноги их ступили на перрон, возникло ощущение некоей безвозвратности. Назад пути не было. На трамвае они доехали до конечной остановки на окраине города и оттуда пошли пешком. Папа предлагал взять такси, но мама экономила на всём и считала каждый потраченный пфенниг. Они тащили тяжеленные чемоданы. В них было уложено всё семейное прошлое. Это были не просто вещи. Это была целая жизнь. И она закончилась, новая же ещё не началась, она была ещё в тумане. Они думали так. Но на самом деле они уже шли по ней. Эта дорога к пригороду была её началом. Наконец они оказались у искомой калитки. И родители замерли в сомнениях. Будучи уже взрослым, Литке осознавал, что его мнительность и нерешительность передались ему от родителей. Они – то оба обладали этими качествами в избытке.

- Ну что же ты, Марта? Звони!.. – отец поторопил маму.

Марта дёрнула за верёвочку колокольчика у калитки, ведущей во двор. За кованым забором виднелся сад. Раньше здесь был роскошный сад, росли цветы, а по мощённым булыжником дорожкам между клумбами носилась такса Фокс, оглашая своим радостным лаем весь квартал. Но сейчас звонок колокольчика разрезал повисшую здесь немую тишину. Только сейчас они обратили внимание, что за узорчатой решёткой ограды, как видно, давно не крашенной, только ветер гоняет сухие прошлогодние листья, а двор находится в непривычном запустении. Это было странно. На звонок так никто и не вышел.

Отец повернул ручку калитки, и они вошли.

- Тётя Хельга!.. Ты дома? – Марта позвала, сначала негромко, а потом уже более звучным голосом. Но ответом было молчание. Тогда она зашла внутрь. Дверь была не заперта.

- Тётя Хельга! – Марта повторила. На зов вдруг откликнулся голос, по – старчески слабый. Причём он издал нечто нечленораздельное. Дом был небольшим, но очень вместительным, и имел несколько комнат. Хельга лежала у себя в спальне. Теперь только стало понятно, почему она не ответила на их письмо, да и перед этим пару лет не писала. Она была тяжело больна, её разбил паралич. За то время, что они не виделись, здоровье Хельги сильно ухудшилось. Теперь у неё уже не был сил для того, чтобы красить свои седые волосы в огненно – рыжий цвет, который она так любила и который ей так шёл. Она всегда любила рыжих, сама всегда была такой, даже собаку, как видно, выбирала, руководствуясь этим критерием. Но Фокс умер пару лет назад. В доме было тоскливо. Но они увидели, что тётя по - настоящему была рада своим гостям. Когда Марта, рассказала ей обо всём, она предложила им оставаться у неё столько, сколько им будет нужно. Мальчик почувствовал, что вдруг спало то напряжение, которое владело родителями уже не первую неделю.

 

 

 

Вилли определили в деревенскую школу. Ему всё здесь нравилось. Было интересно. Сначала к нему как к новичку отнеслись настороженно. Но однажды, когда он шёл домой после уроков, его окликнули ребята. Он с привычной опаской подошёл. Оказалось, что это были несколько его одноклассников, только в домашней одежде. Они прогуляли последние уроки. Дети знали, как его зовут. А он, хоть и проучился в новой школе уже несколько дней, всё не решался к ним подойти и наблюдал за их играми между занятиями со стороны. Присматривались и к нему.

- Тебя зовут Вильгельм, верно?

- Да, - мальчик ответил, не зная, что за этим последует.

- И ты из приехал России… - вопросы задавал Фриц. Это был высокий светловолосый  мальчишка, самый большой среди них всех хулиган, остальные же просто стояли рядом. – И как там?

- Как… - Вилли обдумывал ответ, потом улыбнулся, чувствуя, что к нему обращаются без подвоха, а просто потому что он вызвал интерес. – Мне не понравилось!

- Ну и ладно! – Фриц махнул рукой. – Нам не хватает игрока! Умеешь стоять на воротах?

- Не знаю, - мальчик был не уверен. – Я не пробовал.

- Значит нужно попробовать! Становись! – и уже обращаясь куда – то назад, крикнул. – Эй, Гельмут, Конрад, ребята, давайте по местам, начинаем!..

Они играли, играли… Это продолжалось долго. Он старался изо всех сил. Сначала он не знал, как следует двигаться, куда нужно смотреть, путал своих и чужих. Ему подсказывали. Мальчик несколько раз упал и выпачкал свою школьную форму. В запале он не заметил этого. Когда все устали и игра закончилась, Фриц подошёл к нему.

- Спасибо тебе! Ты хорошо стоял. – Он протянул ему руку. Это было так по – взрослому! Вилли замер. Потом, вдруг спохватившись, он пожал руку. Следом подошли и остальные. Теперь его рукопожатие было уже более твёрдым.

Франц оглядел его.

- Тебе, конечно, крепко влетит из – за нас от родителей. Твоя форма…

Вилли оглядел свои куртку и брюки с комочками прилипшего суглинка, махнул рукой. Он был счастлив как никогда. Да, впереди был серьёзный разговор с матерью, но зато он нашёл столько друзей. С ним играют, ему жмут руку. Он свой!

Калитку он открыл всё же, раздумывая, что он скажет маме. Она полоскала бельё на крылечке и, увидев его, всплеснула руками.

- Тебя избили?! – Марта подбежала, немного присела и ощупывал его через одежду. На глазах у неё выступили слёзы. – Ну что же это? И здесь всё то же самое, – она была очень огорчена своими поспешными выводами.

- Нет, мама… - Мальчик спрятал взгляд. – Я с ребятами играл футбол и несколько раз упал.

- Ты… Играл… Что ты говоришь, милый? Скажи честно! – Марта не могла в это поверить. – Она обняла его так, что у него перехватило дыхание. – Мальчик… Мой мальчик играет в футбол! – Мама была рада этому событию не меньше него самого. Потом, рассмеявшись и утерев слёзы, она тряхнула головой, она крикнула. – Отец! Карл, иди – ка погляди на своего сына. На кого он только похож… О мой Бог…

- Давай, быстро снимай форму… - она стягивала с него куртку. Потом такое повторялось ещё не раз, но никогда мама не ругала его. Также обычным стало то, что придя после школы и пообедав, он шёл к бабушке. Так он называл Хельгу. Мальчик делился с ней своими новостями. Ей было интересно общение со своим новым другом. Она часто не могла высказать то, что думала по этому поводу. Но он понимал её чувства по тому, что было у неё на лице: хмурая гримаса или кривая улыбка, которые получались у её искалеченных параличом лицевых мышц. Часто Марта уводила мальчика, когда ей казалось, что больная слишком устала. Но на самом деле для Хельги эти беседы были для неё единственным оставшимся ей удовольствием. Иногда родители укутывали её потеплее, сажали в инвалидное кресло, и они с Вилли отправлялись на прогулку. Мальчику было легко, кресло со взрослым человеком казалось невесомым. От женщины, полной жизни, за время болезни остались кожа и кости.

Они с Хельгой ходили к пруду, который был немного в стороне от деревни. Где – то неподалёку было гнездо у лебединой пары. И они специально брали с собой хлеб, чтобы их кормить. Руки плохо слушались Хельгу, и у неё не получалось самостоятельно бросать крошки в воду. Она могла только рвать булку. Мальчику было жаль женщину, и тогда он взял её руку в свою и помогал ей. Каждый раз это вызывало у тёти слёзы радости на глазах. Ей было очень приятно, что ребёнок проявляет зрелое понимание её беды. Вилли же просто ещё живо помнил, как сам совсем недавно был слаб. Он был счастлив теперь помочь больной. Часто он ей читал. За Хельгой некому было ухаживать, до их приезда к ней за определённую плату приходила женщина, жившая здесь ж, неподалёку. Но когда появились Литке, всё стало намного проще. Она попросила их остаться насовсем. Они с Вилли во всём находили общий язык и стали настоящими друзьями, несмотря на колоссальную разницу в возрасте. Мальчик рассказывал ей даже о том, что боялся сказать матери. И когда его товарищи, которые состояли членами гитлерюгенда, начали наседать на него, с тем, чтобы и он вступал в организацию, Вилли пришёл  советоваться в первую очередь именно к Хельге. Хотя  это было для него делом уже решённым. Но как же для него было странно, когда Хельга неожиданно для него вдруг нахмурилась, услышав о его намерении…

- Ты считаешь, что это плохо? – Мальчик был по – настоящему обескуражен такой реакцией близкого друга.

Хельга попыталась что – то сказать, но кроме бессловесного мычания ей не удалось ничего из себя выдавить. Поэтому она просто с усилием кивнула.

- Но почему?! – Вилли в воображении уже видел, как его торжественно принимают в члены организации, как он, гордо подняв голову, марширует на каком – нибудь параде в новёхонькой коричневой форме с поскрипывающей при движениях портупеей…

Хельга молча смотрела на птиц, клевавших хлеб.

Они вернулись домой, и тогда он спросил то же самое у родителей. Они сначала молчали. Тогда Вилли продолжил.

- Все вокруг вступают в это общество. Все мои товарищи там… А тех, кто не хочет, считают ненастоящими немцами. Папа, а мы же настоящие?

Отец покачал головой.

- Сынок, мы – немцы по своей сущности. И никакие общества здесь ни при чём. Не знаю, почему Хельга против. Но, по – моему, очень неплохо, что для детей организуют мероприятия, там тебе помогут выбрать профессию.

Вилли посмотрел на мать, она согласно кивнула. Глаза мальчика снова загорелись. Значит, родители его поддержали. Хотя небольшой камешек огорчения тяжело лёг тогда ему на по – детски доверчивое сердце.

 

Ульрих. Часть вторая.

1930 год.

Он был силён и теперь сам, наверно, смог бы переломить отчима через колено. Если бы захотел. И он этого хотел, но не было благовидного предлога. Георга в ту пору самого можно было бы пожалеть. Их отношения с Лорой потерпели окончательный крах. Осталась лишь оболочка семейной жизни. Но мужчина терпел, было непонятно, почему он до сих пор не ушёл. Георг сносил пьяные загулы Лоры. Но не смог выдержать, когда увидел, что с ней заигрывает очередной кавалер. Это было на празднике по случаю рождения дочери у их соседей. Там было много незнакомых ему людей. А вот Лора, как видно, со многими была здесь на короткой ноге, и с мужчинами в том числе. Он почувствовал себя не в своей тарелке. А потом он увидел их. Было обидно. За его женщиной, которая уже приближалась к сорокалетнему возрасту, ухлёстывал… Георг даже не мог подобрать должного определения этому молодому человеку. Это был почти ровесник её сына! Разве что на несколько лет старше… Как так могло быть? Это не укладывалось ни в какие рамки. Впрочем его можно было понять. Лора несмотря на своё давнее пристрастие к алкоголю все ещё неплохо выглядела. К тому же умела себя правильно подать. Уж в этом он убедился на собственном опыте. И это сопляк просто видел в ней лёгкую добычу для себя. Но как может она?.. Так, в открытую… Он отвернулся, не решаясь на какие – то действия. Но любопытство взяло верх. И он посмотрел туда, где только что ворковали эти голубки. Они ушли. Он поискал их глазами, но тщетно. Георг, не задумываясь, поднялся и словно по какому – то наитию пошёл за дом. Там росли фруктовые деревья. То, что он увидел, чуть не разорвало его сердце. Да, это были они! Прятались в тени. Здесь никого не было, поэтому они могли дать себе свободу. Эта грязная потаскушка припала спиной к стволу дерева и, тихонько смеясь, подставляла грудь и шею под поцелуи этого сосунка. Жалкое отродье!.. Он шептал ей на ухо всякие непристойности. Но было похоже, что Лора к этому привычна, и ей это даже нравится. Она слушала с улыбкой закрыв глаза.

- Когда мы увидимся?! Я хочу…

- Ах… Вы такой нетерпеливый… Мой муж… - Лора жеманничала, просто набивая себе цену.

 Как его зовут?.. Какая разница?.. Ведь он просто один из многих. Только сейчас Георг задумался о том, сколько таких приятелей было у неё. Он впал в бешенство. Наскочив коршуном на юнца, Георг оторвал его от Лоры. Тот явно этого не ожидал.

- Па – апаша, ведите себя повежливее…

Георг не обращал на него внимания. В чём он был виноват. Это всё она, эта стерва… Тварь! Бездушная сука! Он думал, что кричит ругательства во весь голос, но на самом деле всего лишь шептал их.

- Гм… Познакомься! Это мой муж – ш – ш… Ха – ха – ха… А какой ты, собственно говоря, мне муж?.. Так, половая тряпка под – ногами… Что ты там лепечешь себе под нос?..

Наконец Георг сорвался в крик. Хотя скорее это можно было бы принять за истошный бабий визг, когда из – под юбки у особенно впечатлительной дамы выпрыгивает маленькая мышка. Это был крик без слов. Просто выражение эмоций, неприятие того, что происходило. А потом на Лору посыпался град ударов. Несостоявшийся любовник поспешил ретироваться под шумок. Георг бил Лору как попало. По лицу, животу. Он не был мастером кулачного боя, но был мужчиной, и сильнее её. Этого было достаточно. Её лицо заплыло. Потом он на глазах у всех выволок её из – за угла и за руку словно собачонку потащил домой. Уже подходя к дому он немного остыл и вспомнил то, что произошло совсем недавно. Была похожая ситуация. И он также распустил руки. Он был прав, но не стоило этого делать. Когда этот её выродок увидел, что Лору бьют, то ударил его. И Георгу пришлось тогда отступить. Да, всё как – то запуталось. Ведь так не должно быть. Он старший. Как на него могут поднимать руку? И сейчас Георг чувствовал собственную правоту. Но постепенно это уступало в нём понемногу начинавшим накатывать волнам безотчётного страха. Он боялся его, пасынка. Сейчас тот был сильнее. И у него появился повод для расплаты за всё. Георг не успел прийти к окончательной мысли о том, что ему со всем этим делать. Когда увидел Ульриха. И теперь уже пришла очередь отчима стать жертвой. Ульрих обрушил на него свои пудовые кулаки. Наконец он этого дождался. Он бил не потому, что так сильно любил мать. Просто это была мать его, Ульриха Найгеля, парня, которого кто – то уважал и многие боялись. И подобные вещи никак нельзя было прощать. И он отдавал всё то, что копил все эти долгие годы.

- Перестань! Ты его убьёшь!.. – Лора немного протрезвела от увиденного и испугалась. Ей не стало жаль мужчину. Нет. Это чувство уже давно не могло возникнуть в ней. Она просто испугалась проблем с полицией.

- Пойдём! Ну, пожалуйста… Я тебя прошу. – Она, плача, тянула сына подальше от Георга, повалившегося на землю. Георг больше не появился в их доме. Когда – то это всё равно должно было произойти. Он и сам хотел уйти, но не мог просто потому, что привык к ней, к её выходкам. Это был болезненный разрыв, но быстрый и теперь уже окончательный. Хотя между ними уже давно не было ничего общего.

Ульрих добился своего. Теперь рядом с ней был только он. Но спустя время, Ульрих понял, что даже сейчас она бесконечно далека от него. Теперь, когда не было отчима, она получила ещё больше свободы. Он ведь не мог ей приказать вовремя приходить домой и не напиваться. Как – то он вёл её домой.

- Мама, ты можешь понять хотя бы то, что мне стыдно идти рядом с тобой?..

- А ты не иди… Я и сама могу найти дорогу.

- Мне стыдно иметь такую мать! Перед одноклассниками, соседями… Да даже перед Ним… - Юноша не хотел называть отчима по имени. – Во многом ты сделала его таким, каким он стал. – Ульрих, ведший слегка качавшуюся мать под руку, вдруг ощутил, что прикасается к какому – то отвратительному пресмыкающемуся, холодному и склизкому, и бросил её руку. Она вопросительно посмотрела на сына в лёгком недоумении. Что такого? Но Ульрих уже шёл впереди. А она посмотрев ему вслед, махнула рукой.

- Ах – х, и ты меня бросил. Ну и иди.

Он её действительно бросил и домой приходил только переночевать, хотя если была возможность, то старался избегать этого, чтобы не распихивать вновь пришедших поклонников матери. Теперь они сменяли друг друга ещё быстрее. Генрихи, Адольфы, Гюнтеры… Ульриху было не под силу всех их запомнить.

Всё это продолжалось до того момента, как Ульриха призвали на службу в рейхсвер. Он был искренне рад этому событию. Он его ждал. Больше он в родной дом не вернулся и мать не видел.

 

 

 

1933 год.

Прошло около четырёх лет после их переезда в Германию. За это время всё как – то изменилось. Всё было вроде бы по – прежнему. Ну разве что родители немного постарели. Вот только Хельга… Ей становилось всё хуже, она теряла интерес к жизни. Но для Вилли странным было другое: чем взрослее он становился, тем больше она от него отдалялась. Она ничего не говорила, а сам он старался не обращать на это внимания. Думал, что это просто проявление возраста и её болезни. Он навсегда запомнил, как однажды пришёл с собрания гитлерюгенда. За эти годы он вытянулся, и с удовольствием носил ту самую форму, о которой мечтал. Это было во время одной из предвыборных кампаний. Подросток горячо рассказывал, что на собрании они осуждали убийство сторонниками коммунистов Герберта Норкуса в Берлине, когда тот раздавал листовки. Он цитировал речь Геббельса на похоронах подростка, то место, где тот грозил местью убийцам, и всё больше распалялся. Хельга пристально смотрела на Вилли, но не в лицо, а куда – то вниз. Он проследил за её взглядом и понял, что она смотрит на повязку со свастикой у него на плече. И вдруг женщина заплакала.

- Бабушка! Почему ты плачешь? – Он кинулся к ней и положил свои руки на укрытые пледом худые колени. Но она, скрюченными пальцами одной руки уцепившись за подлокотник кресла, другой, не слушавшейся её, попыталась столкнуть руки ребёнка. Вилли растерялся и дал им соскользнуть вниз. Тут женщина, поняв, что у неё получилось, начала судорожно шарить, пытаясь вернуть их на место. Он не мог понять эту стремительную перемену чувств. Слёзы, потом как будто отвращение, а после этого желание вернуть?

У Хельги вызывало настоящую душевную тошноту даже просто изображение нацистских символов. Ей были ненавистны марши гитлерюгенда. Она чувствовала, что этих детей выращивают просто на убой, для новой войны. Она ненавидела войну и всё, что к ней относилось. И теперь ей было больно оттого, что её любимый мальчик стал частью этого. Ей было больно оттого, что он растёт для того, чтобы убивать и самому когда – то быть убитым. В финале этого пути она ничуть не сомневалась.

Никто не мог понять столь болезненного восприятия ею всего происходящего. Теперь она уже не могла об этом рассказать, но и даже малейшего желания к этому у неё не было. У Хельги никогда не было детей, но никто не видел рядом с ней и мужчин. У вечно шушукающихся соседок ни разу не было повода обсудить её любовников. Потому что их просто не было. Никто не задумывался, почему это так. Все к этому просто привыкли. И только те, кто знал её в юности, могли бы дать всему этому разумное объяснение. В тысяча восемьсот семидесятом году в бою у окружённого немцами Парижа погиб во время франко – прусской войны её возлюбленный Пауль. Это был её первый и единственный мужчина. Он успешно пережил многие сражения, Хельга знала об этом из писем, которые он ей писал. Тогда было уже всем ясно, что война выиграна, и все внутренне готовились к мирной жизни. А потом  письма прекратились, и Хельге показалось просто нелепым, когда родителям Пауля сообщили, что он погиб от пули, выпущенной из французского шасспо. Они любили друг друга по – настоящему и стремились к встрече словно разлучённые голуби. Пауль был и похоронен на той земле, и она ездила к нему на могилу. Несмотря на свой юный возраст, девушка так и не смогла оправиться от горечи утраты и полюбить кого – то ещё. Хотя ей предлагали руку и сердце. Порой она даже откликалась. Но все эти чувства были бесплодны. Во всех новых мужчинах Хельга видела его. Поэтому она всей своей женской натурой страстно ненавидела войну, саму её сущность, из – за которой погибали люди. Первая мировая война только усилила это чувство. Хельга в юности и зрелости видела, как уходили и не возвращались десятки её знакомых, друзей. Она тогда видела, как соседи надевали траурные одежды, а в их домах слышался плач. И теперь, когда, нацисты пришли к власти, Хельга видела вокруг всё более проявляющееся возвращение к тому, пережитому. За то, небольшое время, что Литке прожили у неё в доме, она успела полюбить мальчика. Это было смешанное чувство. Сначала он был маленьким. И она, не имевшая возможности излить любовь на своих детей и внуков, отдавала всю её ему, как могла. Постепенно он взрослел, и было понятно, что и ему не избежать жерновов немецкой военной машины. Хельга в глубине души жалела о том, что родилась и жила в Германии. Потому что её правители без конца стремились к завоеванию, порабощению. Ей было это непонятно и искренне чуждо. И сейчас, когда мальчик сидел перед ней в этой отвратительной форме тараканьего цвета, она чувствовала, что в нём уже живёт новая война, он заражён ею. Это было сродни заболеванию – тяжёлому, очень трудно излечимому. Это было мерзко. И горько. И смотря на чёрную свастику, распустившую свои паучьи лапы на его повязке, она не смогла сдержаться и разрыдалась. Мальчик бы её не понял, даже если бы она могла ему всё это рассказать. Ведь началось всё это ещё больше пятидесяти лет назад, так давно, что и самой ей иногда казалось какой – то глупой выдумкой, кошмарным сном.

- Бабушка, успокойся! Не переживай так! Думаю, эти мерзавцы будут справедливо наказаны. Всё хорошо… - мальчик прижался головой к её плечу.

Вилли понял её слёзы по – своему. Хельга постаралась успокоиться. Она бессильна что – либо сделать. В комнату вошла Марта.

- Мама, мы с Гельмутом договорились пойти опробовать наш новый планер. – Вилли занимался в авиамодельном кружке.

- Да, конечно… Иди, раз договорились.

Он поцеловал её в щёку.

- Смотри, не опаздывай к ужину! – крикнула она.

Мальчик уже бежал по улице, не слыша её. Он выбрался на окраину и увидел товарища, тот стоял на холме и махал ему правой рукой. В левой он за крыло держал планер. Они только вчера вечером его смастерили. И он был ещё не испытан.Ребята приложили много стараний, чтобы он получился именно таким, как они хотели. Вилли замер в предвкушении. А Гельмут разбежался и запустил модель в воздух. Да, это была настоящая птица. И её полёт был прекрасен. Планер парил и парил, постепенно снижаясь. Они побежали за ним, крича: «Давай, давай ещё! Лети дальше!». Наконец он сел. И мальчики снова помчались вверх на возвышенность.

- Теперь твоя очередь! – Гельмут был справедлив и уступил право запуска ему. У Вилли хорошо получилось и они снова следили за кружевами полёта. Ярко – желтое полотно, которым были обтянуты крылья модели, отчётливо выделялось на фоне голубого неба. Это вызывало у них восторг!

Запыхавшись от бесконечных подъёмов на не слишком высокую, но крутую возвышенность, они сидели на ней и разговаривали. Модель лежала между ними.

- Нужно будет на ней написать…

- Что?

- Догадайся!

- Э-э…

- Адольф Гитлер! Эх ты… - Вилли укоризненно взглянул на товарища.

- Да, ты прав. Думаю, она своим полётом заслужила этого.

Вилли откинулся на спину и теперь вокруг его лица была зелёная трава. Всё казалось таким светлым и понятным. Он наблюдал, как по одной из травинок вверх ползёт божья коровка. Сорвав другую, он её кончиком подталкивал насекомое. Оно, как видно, испугалось и, раскрыв крылышки, улетело. Усмехнувшись, он растёр травинку между ладонями и поднёс их к лицу, вдохнув зелёный аромат.

- Знаешь, о чём мечтаю я? Я окончу школу и институт и стану архитектором. Я построю стремящиеся в небо здания и огромные стадионы, мосты. Это будет новая, светлая Германия. Моя Германия! Та, о которой говорит фюрер. Перед этим померкнет всё, что до этого создавали другие народы. И я хочу сделать для этого как можно больше. Это будут не просто сооружения, а символы нашего будущего совершенства, понимаешь? – Вилли говорил об этом с настоящим восторгом.

 Гельмут, видимо, что – то хотел сказать в ответ, но не успел. К ним бежал, на ходу маша руками, Альфред, соседский мальчишка лет семи. Он что – то кричал.

- Гм, что этой мелюзге от нас нужно? – В силу разницы в возрасте Гельмут не воспринимал того всерьёз. – Наверно, хочет, чтобы мы разрешили ему запустить модель… Ещё чего…

Мальчуган уже вплотную приблизился к возвышенности и тогда они расслышали, что он кричал.

- Вилли, иди быстрее домой! Твоя бабушка… Она умерла только что…

У него перехватило дыхание от быстрого бега, и он не успел договорить до конца. Но Вилли уже не слушал его. Он мчался так, словно в глубине души ещё надеялся каким –то непостижимым образом спасти её. Через десять минут он был уже в доме. Хельга лежала на своей кровати. Как глупо всё получилось. Она была таким близким ему человеком, а он в последние её минуты заставил Хельгу плакать. Они толком даже не попрощались. Он заплакал. Чувствовал, что так и не понял её.

 

1933 год.

Его ждало большое разочарование. Рейхсвер, службы в котором он не мог дождаться, не оправдал его надежд. Ему там было скучно. Это была не та армия, которой он грезил. Всему виной было перемирие, заключённое немцами в Компьенском лесу. Германия официально не могла иметь армию численностью более ста тысяч человек и кучки допотопных линкоров на море. Им нельзя было иметь боевую авиацию и подводный флот и даже Генеральный штаб. Это было скорее насмешкой. У себя на родине они были вынуждены прятаться от любопытных глаз американцев и англичан, наблюдавших за тем, как исполняются их требования. Ульрих должен был отслужить двенадцать лет, но ему предложили уйти в запас уже через два года, чтобы освободить место для новых людей, которых нужно было обучить военному делу. Ульрих согласился. Он видел, что командование не смирилось с тем, что натворили эти недоумки политики – это они сдали страну без боя, когда ещё можно было сражаться и сражаться, когда нога ещё ни одного вражеского солдата не ступила на их землю, и армия, которую видят эти чёртовы томми, всего лишь верхушка айсберга. Ещё были полиция, к службе в которой готовили по армейскому образцу, добровольческие корпуса и штурмовики. На самом деле всё здесь было подчинено одной цели – обучить военному делу как можно больше людей. Это был «чёрный рейхсвер» - эти два слова витали в воздухе в Германии. Поэтому Ульриху стало без разницы, где нести службу. Он выбрал штурмовые войска. Тогда они имели большую власть.                       

 

Курт. Часть первая.

1936 год.

 Было тихо. Заходя в дом, Курт даже подумал, что отец куда – то ушёл. Но потом он увидел, что из столовой в коридор падает свет.

- Отец! Я дома. – Он бросил сумку со спортивным костюмом и боксёрские перчатки в угол прямо в парадной и пошёл к отцу. Тот так и не ответил на приветствие.

- Здравствуй, сынок, как прошла тренировка?..

- Отлично! Сегодня выиграл по очкам у Альберта.

- Да, да, это здорово…

Только сейчас Курт прислушался к голосу отца – он показался ему каким – то безучастным, словно Генрих был в мыслях не здесь, а где – то далеко. Отец сидел за пустым столом, положив на него руки, и мягко барабанил по нему подушечками пальцев, смотрел на пустую стену.

- Ты думаешь о маме?

Генрих перевёл свой взгляд со стены, на которой столь внимательно можно было изучать лишь узор обоев, на глаза сына, который пытался прочитать по лицу отца, чем были заняты его мысли. Бининг смутился.

- Да, знаешь, ждал, когда ты придёшь, и вспомнилось вдруг, почему – то, как мы ждали тебя вот так же и вдвоём с нею. Ты должен был вот – вот родиться. Она сидела напротив меня, и мы пили чай. И ещё были какие – то пирожные. Да, ты уже тогда был весьма прожорлив… А потом…  - Почувствовалось, что его голос дрогнул. – Потом появился ты.

Отец притянул его к себе и прижался головой к его груди.

- Ты – это маленькая часть её.

Отец никогда явно не проявлял своих эмоций, он был сильным человеком. Но память о матери Курта, умершей при родах, всегда была его больным местом. Он любил её и сейчас, спустя годы. Любил всё, что было с ней связано. После смерти он был ещё довольно молодым интересным мужчиной, на которого засматривались женщины. Они же для него просто не существовали как объект страсти, вожделения. Он не давал себе никаких обетов безбрачия, для него не был препятствием сын. Ему просто не хотелось ничего этого. Генрих Бининг теперь просто хотел посвятить свою жизнь памяти жены, тому, что она любила. Поэтому он очень любил сына, хотел воспитать его таким, чтобы Анна оттуда, с неба, радовалась его жизни, и первым шагам по ней. В том, что она всё видит, Генрих не сомневался. Как раз для него – то она и не умерла, а действительно просто перешла в другой мир. Иногда он в мыслях советовался с женой, сомневаясь в том, правильно ли он поступил. Но это было глубоко, там, внутри него. А все видели отставного полковника Генриха фон Бининга. Он и сейчас, в пятьдесят с лишним лет был моложав, мог дать фору иному молодому. Иногда он боксировал ради забавы с сыном и частенько преподносил ему сюрпризы. У Бининга после смерти жены были два главных дела в его жизни – сын и армия. Но последнее у него отняли. Он был опальным офицером. Когда нацисты во главе с Гитлером постепенно стали забирать власть в стране в свои руки, полковник – артиллерист принял сторону оппозиции. И ему ещё очень повезло, что всё закончилось только отставкой. А ведь в тридцать четвёртом людей убивали и за более мелкие грешки. Повезло? Забыли? Трудно поверить. Хотя он смутно догадывался, что где – то в архивах СД или гестапо скорее всего лежит его досье в разделе, например, «На рассмотрение!», если у них, конечно, было нечто подобное. Сознание этого висело над ним домокловым мечом.  Он, повидав в этой жизни слишком много, чтобы бояться за себя, тревожился лишь о судьбе сына. Сам он теперь обыкновенный военный пенсионер. Но несмотря ни на что, для Бининга не представлялось какой – то иной жизни кроме армейской. И он считал её лучшей для сына. С самого детства, ещё малышу Генрих внушал, что Курт родился для того, чтобы добывать славу Германии, пестовал в нём дух рыцарства. И Курту всё это нравилось. Сначала он воспринимал всё это по – детски, словно игру. Период же его взросления совпал со временем становления нацистов как мощной политической силы. И ему нравилось то, что они делали. Нравился дух крови, который они с собой принесли. Юный Курт фон Бининг во многом отождествлял армию и современную систему государства. Он чуял грядущие завоевания и жаждал в них участвовать. Ведь именно для этого его растил отец. Сам Генрих чётко разделял эти два понятия, но предпочитал в разговорах не распространяться даже о том, из – за чего ему пришлось покинуть службу. Он предвидел, что при нынешнем положении дел Германия непременно ввяжется в кровопролитную войну, и считал что для Курта было бы лучше быть хорошим офицером, чем призванным на общих основаниях. Да это было бы и просто стыдно. Стыдно смотреть в глаза тем, из – за кого ушёл он. Его – то самого уж точно возвращать точно никто не будет ни при каких условиях. Курт был молод и, конечно, ни о чём таком не задумывался. Он всё также продолжал воспринимать происходящее как игру, оставаясь в глубине души ребёнком, просто большим. И теперь он готовился к своим первым крупным соревнованиям по боксу. Это тоже было частью игры. К этому спорту его приучил отец. Курт был разносторонним и интересовался многими видами, но боксёрский поединок ведь был чем – то сродни настоящему бою. Были ты и твой противник, которого нужно было победить. Не хотел Курт и теряться на фоне остальной молодёжи. Гитлерюгенд с самого момента своего основания пропагандировал военно – прикладные виды спорта. Всем, даже молодёжи, ни о чём серьёзном, в своём возрасте не думающей, было понятно, с прицелом на что всё это делалось. Страна готовилась к войне. И большинству это нравилось. Глядя на всё происходящее, озабоченно покачивали головами лишь матери, да и то не все.

 

 

 

Курт прошёл все этапы соревнований и был в финале. Он много трудился и поэтому верил в себя. Но он как – то не задумывался о том, что выйдет биться с самим Планком. Он очень устал… А этот Планк – просто исчадие ада какое – то. Чемпион округа… Он видел его в действии. Быстрый на ногах. По сравнению с этой каланчой Курт со своим средним ростом выглядел просто коротышкой, да и старше тот почти на целый год. Тренер видел сомнения своего подопечного и лёгкую растерянность в глазах.

- Курт, не тушуйся ни в коем случае! – он кричал ему прямо в ухо, потому что зал ревел вовсю, скандируя фамилию его соперника, и даже собеседника, стоящего рядом, не было слышно. – Это всё, - он повел рукой, - ерунда. Непобедимых не бывает. Ты знаешь, что делать! Ближний бой, помни, навязывай ему ближний бой!

Курт смотрел туда, где сидел отец. Тот поднял вверх сжатый кулак.

Но вот и начался бой. Курт сразу наткнулся на длиннющие руки противника. Он никак не мог преодолеть этот мощный заслон. Ха! Ближний бой… Какой может быть ближний бой, когда он не может пройти даже в среднюю дистанцию? Как только он наступает, Планк бьёт и сразу же отходит… Противник работал вторым номером. Как заставить его раскрыться? Это было необходимо сделать. Курт пробовал подныривать, и один раз ему это удалось. Но он тут же схлопотал такой апперкот в подбородок, что судье в ринге пришлось отсчитывать нокдаун.

- Ты можешь продолжать? – голос раздавался в ушах словно колокол. Курт кое – как достоял этот раунд до конца. Планк почувствовал, что Курт держится на ногах из последних сил, и кинулся добивать. Но Курту повезло. Наступил перерыв. 

  - Будь хитрее! – Тренер обмахивал его полотенцем. – Уходи в глухую защиту. Закройся, и тогда он будет вынужден подойти к тебе поближе. Вот тут ты и сможешь его наказать за невеживые манеры! - Тренер трепанул его по плечу. - Он слишком самоуверен и начинает расслабляться. Давай, вперёд!

Выходя из угла, Курт оглянулся туда, где был отец. Отец смотрел на сына с надеждой. Для самого него победа Курта была не так уж и важна. Он просто хотел, чтобы сын понял, каково это, чтобы юноша привык к этому. Ну и, конечно, Генрих видел, что сын очень хочет победить, чтобы именно он, отец, видел его успех. Полковнику было это приятно. Прозвенел гонг, бойцы ринулись на середину. Планк снова действовал по старому сценарию. Он теснил Курта к канатам, потихоньку загонял в угол. Курт всё делал как было сказано. Он ждал момента, когда Планк приблизится. Вот противник сократил дистанцию и начал обрабатывать его корпус и голову боковыми ударами. Всё! Его преимущество сведено на нет. Курт поймал момент и неожиданно ударил Планка под дых. Тот явно не ожидал этого. У него сбилось дыхание, и он опустил руки. Тогда Курт пробил точный боковой удар в челюсть справа. Планк представлял собой хорошую неподвижную мишень всего лишь доли секунды. Но этого было достаточно. Получилось сделать мощный замах и просто срубить эту каланчу. Судья в ринге начал отсчёт. На счёте «восемь» противник, шатаясь, поднялся на ноги. Но увидев, что он до сих пор не пришёл в себя, тот перехватил его и остановил бой. Всё было закончено. Курт победил. Разбитыми губами он улыбался отцу. Это был момент счастья. Курт видел, что отец, кинувшийся встречать его с ринга рад даже не тому, что он побил этого громилу, а просто  тому, что у сына получилось то, чего он хотел.

 

Йохан. Часть первая.

1936 год.

- Папа, я уже не могу!.. – тринадцатилетний мальчишка обессилено повис на перекладине, держась за неё уже крайними фалангами пальцев.

- Йохан! Брось ныть! Я не папа! Я командир! Изволь обращаться по уставу. Подтянись ещё три раза, и я дам тебе деньги на два похода в кинотеатр.

Йохан любил кино, но отец измучил его настолько, что его трудно было прельстить хоть чем – то. Парень упал на землю.

- Позорник!.. Да, рядовой Витц, вы самый настоящий позорник. Как не стыдно, Бог мой?.. На вас смотрит весь двор. – Он широким жестом обвёл пространство двора, но там не было никого, кроме беспризорной кошки. Да и той не было совершенно никакого дела до них, она деловито умывалась, жмурясь на солнышке. - И в наказание я лишаю вас прогулок на… три дня. Хотя нет, чтобы вы одумались, посидите дома недельку. Всё ясно?

Йохан, всхлипывая, закивал. Он не понимал, в чём он провинился. Неужели он виноват, что у него закончились силы? От перекладины, поставленной им в углу двора специально для подобных экзекуций, Фридрих Витц широким шагом пошёл к подъезду. Йохан плёлся за ним. Они вошли в квартиру, И сын увидел, что мать в этот момент не подошла к нему, Лотта лишь затравленно посмотрела и отвернулась.

- Иди сюда! – Крик отца раздался из гостиной. Было непонятно, к кому отец обращался: к нему или к матери. Но юноша решил не искушать судьбу и пошёл к отцу. И он не ошибся, звали его. Отец стоял на коленях с боксёрскими перчатками в руках.

- Надевай! – Фридрих нетерпеливо кивнул.

Они натянули перчатки и начали боксировать. Отец был очень высоким, поэтому хоть и стоял на коленях, всё равно был наравне с сыном.

- Ну что ты жуёшь сопли? Нападай! Я в слабой позиции. – Он легонько ударил Йохана в солнечное сплетение. Отец не контролировал свою силу, поэтому удар получился весьма ощутимым. У Йохана перехватило дыхание, и он, прикрывшись руками, хватал ртом воздух и пытался отдышаться.

- Ну что ты? Не делай вид, что тебе так больно! Я тебя умоляю… Ты просто обыкновенный ленивый мальчишка. Но… надо отдать тебе должное, у тебя отменные актёрские способности! – Он снял перчатки и отхлестал  ими мальчика по лицу, царапая его грубой кожей. Йохан заплакал. Отец ушёл, и он мог на короткое время дать себе волю и просто поплакать. Хотя ему даже перед самим собой было очень стыдно. Ведь ему уже шестнадцать…

Потом он услышал, как входная дверь хлопнула. Видимо, отец вышел. И тогда в комнату заглянула мама. Она опустилась рядом с ним на колени и обняла.

- Мама, зачем всё это?

- Не расстраивайся, малыш! Отец хочет как лучше. Наверно, потом, ты будешь ему даже благодарен… - Она была не уверена в своих словах. Когда они познакомились, это был обыкновенный человек, который ей понравился своей мужественной красотой, предприимчивостью. Хотя она иногда замечала, что он проявляет излишнюю жёсткость в отношениях с людьми. Но когда они поженились и стали жить одной семьёй, это последнее качество раскрылось в полной мере и стало преобладать над всеми остальными, за которые она его и полюбила. Он использовал её просто как кухарку, прачку и женщину для ночных утех. Она потом задумывалась о том, как смогла всё это проглядеть. Когда родившийся Йохан начал подрастать, их небольшая квартирка постепенно превратилась в армейскую казарму. Ей было не менее больно смотреть на мучения сына, чем ему самому всё это терпеть. Никто бы из сослуживцев Витца – старшего не узнал в заурядном счетоводе, которого они видели каждый день, изощрённого домашнего тирана. На людях он был скромен и учтив. Но в душе у него кипела неудовлетворённость своей мещанской жизнью. Он был тщеславен и хотел для себя чего – то большего. И наблюдая за победоносным шествием по государству нацистов, он понимал, что за ними сила, что это принципиально новая власть, при которой такие люди как он смогут добиться успеха. Конечно, он отдавал должное своему возрасту. Ему было уже за сорок. В таком возрасте карьеру не делают. Но ничто не мешало приложить усилия для того, чтобы стать просто одним из уважаемых и состоятельных людей. Именно это двигало им, когда он решил вступить в НСДАП.

 

 

Ульрих. Часть четвёртая.

1938 год.

 Ульрих Найгель сидел в штабе местных штурмовиков. Он был шарфюрером подразделения из двенадцати человек. Всех командиров шаров собрали для того, чтобы проинструктировать перед новым заданием. Но он сильно опоздал и теперь нервничал, в ожидании того, что всё – таки ему объяснят, что требуется от него и его людей. Наконец пришёл труппфюрер Хирше, которому они все подчинялись. Ульрих подорвался словно под воздействием невидимых пружин и замер навытяжку.

- Садись… - Хирше тяжело махнул рукой. Было видно, что он очень устал за сегодняшний  день. – Опаздываешь… Нехорошо. Но ладно, я вас собирал не для того, чтобы отчитывать за опоздания. Сейчас хватает забот и поважнее. Думаю, и ты слышал об этом сопливом еврее Гриншпане и о том, что он сделал там, в Париже. Фон Рат умирает. И в нашем руководстве – уж не знаю, кто именно – решили немного проучить этих мерзких тварей… Считаю, что это справедливо. У всех сегодня ночью будет работа. Ну а ты и твои ребята подожжёте синагогу. Да, да… Ту самую, что заслоняет собой небо на Зигфридштрассе.

- Поджог? – Ульрих заговорщицки улыбнулся. – Но…

- Никаких «но» не будет. Если ты беспокоишься о полиции, не стоит. Геббельс ясно дал это понять.

 

 

 

Была уже глубокая ночь, когда они подошли к синагоге. Это было большое квадратное здание, сложенное из кирпичей нескольких ярких цветов, что днём придавало ей праздничный вид. Она была красива. Сверху был большой позолоченный купол, увенчанный большой также позолоченной шестиконечной звездой. Но сейчас и купол и сама звезда давали лишь легкие отблески от лунного света, падавшего на них. Само же здание выглядело серым. Через высокие закруглённые арками окна был виден и неясный свет, падавший, наверно, от свечей.

- Быстро! Пошли, пошли, ребята.

Каждый тащил за собой канистру: кто с бензином, кто с керосином. Да, им не будут мешать! Ведь и на горючее не поскупились, значит всё уже согласовано даже на самом верху. В городе со всех сторон был слышен какой – то шум, раздавались крики. Но как только они вошли внутрь, всё стихло. Здесь царило умиротворение, мягко горел огонь свечей и лампад. Здесь была прекрасная акустика. Говорили, что это результат совсем недавней реконструкции. На неё евреи всем миром собирали деньги. Она длилась более пяти лет. Теперь здесь были и учебный класс, и богатая библиотека. Они стояли у самых дверей, а на другом конце прохода, разделявшего надвое бесконечные, как казалось, ряды лавок для членов общины, было некое возвышение. Там стоял стол для чтения «Торы». А неподалёку был и ковчег самим священным свитком.

- Вот! Это то, чем следует заняться в первую очередь… - То ли сам себе, то ли членам своей группы проговорил под нос Ульрих и побежал к ковчегу. – Давайте, ребята! Полейте тут всё щедро, не жалейте керосина!

Они разбрелись по зданию, кто – то был виден уже и на балконе второго этажа. Был слышен звон разбиваемых стёкол. В воздухе начал распространяться резкий запах горючего.

- Эй, Ульрих! У них здесь целые шкафы заняты под книгами!

- Вываливайте всё на пол! Так оно будет лучше гореть.

Сам Ульрих Найгель был занят «Торой». Склонившись над ней, он на какое – то мгновение задумался, достаточно ли жестоко будет просто сжечь это ненавистное чтиво. Он всем своим существом ненавидел евреев, и ему хотелось сделать им побольнее. Но как? Через несколько часов от этой размалёванной конуры и так должен остаться один лишь остов, полный дымящихся головёшек… В эту самую минуту в большую залу откуда – то из задних комнат выбежал служка, остававшийся здесь на ночь.

Он остановился и замер в нерешительности, не зная, что может предпринять против целой толпы штурмовиков, пришедших сюда посреди ночи явно с не самыми благими намерениями.

- О! Вот, что мы сделаем! Просто сжечь эту ересь было бы слишком неоригинально… Не правда ли, ребята?

- Что ты там придумал? – Усмехаясь, спросил один из штурмовиков.

- Вот! – Ульрих ткнул пальцем в служку. Тот был растерян, явно не зная, что должен предпринять в такой, по – настоящему безвыходной ситуации. – Врежь – ка этому олуху как следует, Фриц!

Фрицу не нужно было повторять два раза. Он сунул руку в карман куртки и вынул её уже с надетым на неё кастетом. После этого началось методичное избиение старика, который, даже безоружному штурмовику не сумел бы оказать ни малейшего сопротивления. Фриц был расчётлив, он старался не наносить своей жертве смертельных увечий. Тем не менее, у служки уже были выбиты несколько зубов, сломаны нос и рёбра, из – за чего каждый вздох доставлял просто невыносимую боль. В конце концов от шока он потерял сознание.

Всё было закончено, огонь уже вовсю лизал внутреннее убранство синагоги изнутри. Штурмовики выходили на улицу. Последними шли Ульрих и Фриц, за ноги они тащили избитого старика. Он был без чувств и, лишь ударяясь головой о ступени, глухо стонал.

- Сейчас мы его живо приведём в чувства… У кого – нибудь ещё остался бензин?

- Ну если только немного удастся слить остатков изо всех канистр… - Кто – то недвусмысленно погремел пустой посудиной.

- Жаль, что я об этом не подумал сразу… Помогите мне!

Они поставили служку на ноги, а Ульрих, обвернул его туловище вместе с руками свитком «Торы». Штурмовики обвязали всё верёвкой, так чтобы это одеяние не упало от движения рук.

- Фриц, надеюсь, ты не переломал ему ноги… Что ж, сейчас оценим мою задумку. Облейте его тем, у кого что осталось.

Старика поддерживали, чтобы он не упал. Ульрих, подойдя к нему сзади, поднёс спичку. Одежда, а вместе с ним и свиток полыхнули ярким пламенем. Служка начал кричать и кататься по земле, инстинктивно пытаясь потушить языки огня, охватившего его со всех сторон. Было видно, что человек испытывает адские муки и был бы счастлив принять любую смерть, лишь бы она пришла скорее. Вдруг за их спинами что – то громко пыхнуло. Это огонь изнутри подожжённого здания вырвался наружу. Они, увлечённые издевательствами над несчастным евреем, будто забыли о том, для чего вообще сюда пришли.

- Задача выполнена! Мы можем уходить.

Но далеко они не ушли. Зайдя в подъезд многоквартирного дома напротив, они расположились прямо на лестничных площадках и с интересом наблюдали, что происходило позднее.

Отовсюду начали сбегаться люди. Кто – то тащил вёдра с водой. Но вдруг появившиеся полицейские отталкивали водоносов в сторону.

- Отойдите! Не нарушайте порядок!

 Вдруг примчалась и пожарная машина с дежурной бригадой. Но она бездействовала, хотя всё было наготове. Только лишь когда возникла угроза того, что пламя вот – вот перекинется на стоящий рядом особняк, в котором размещалось какое – то служебное учреждение, пожарные начали именно в этом месте сбивать огонь. В целом же они дали зданию синагоги сгореть.

Ульрих был под впечатлением от увиденного. В глубине души он не ожидал, что всё будет именно так. Пожарные и полиция бездействовали не просто так. Значит на то действительно было особое распоряжение откуда – то сверху. В этом можно было не сомневаться. Теперь его начало занимать другое. Он подумал о том, что любопытство его подвело и он зря затащил свою команду сюда, в этот дом. Нужно было сразу рвать когти отсюда, да побыстрее. А теперь… Толпа этих проклятых евреев всё прибывала. Людей становилось всё больше. Где – то там среди них ещё слышались слабые стенания обгоревшего старика. На государственную медицинскую помощь ему рассчитывать не приходилось. Поэтому карета «скорой помощи» даже не появилась. Но какое им дело до этого смердящего старостью цыплёнка табака?.. Сейчас нужно было подумать о себе. Было видно, что об этом думает не только он. К нему подошёл один из молодчиков.

- Ульрих, нужно уходить. Ты знаешь этот дом? Не через парадный же вход…

Да, в этом он был прав. Снаружи толпа была такой многолюдной, что ослеплённые жгучей болью и ненавистью, эти недоноски могли бы просто затоптать насмерть его и ребят… И этот вездесущий умник Геббельс навряд ли бы им тут помог.  Нужно было придумывать что – то другое.

- Кто – нибудь, посмотрите, выход на чердак открыт? – Ему пришла в голову идея.

- Ульрих, там лестница… Но и огромный амбарный замок.

- Что ж, попробуем с ним справиться… Я вовсе не собираюсь отсиживаться здесь до тех пор, пока полицейские разгонят всю эту саранчу. – Ульрих поднялся наверх с одним ломов, который штурмовики прихватили на всякий случай для погрома в синагоге, опасаясь, что она может быть закрыта на ночь, и дверь придётся вскрывать. Но нет, евреи были по – детски доверчивы, а может, самоотверженны. Впрочем, это их дело. Главное, что двери были открыты, и они свободно вошли внутрь. Зато теперь эта железяка могла сослужить им хорошую службу. Но у него ничего не получалось… Лом был слишком толстым и под дужку заходил только самый кончик, но он выскальзывал, как только Найгель начинал нажимать.

- Проклятье!..

- Ульрих, нужно торопиться! По – моему, кто – то из этих тварей видел, что мы зашли сюда. Они поглядывают на наш подъезд…

- Не вовремя… Но и тут ничего не выходит. – Найгель в сердцах швырнул лом на бетон лестничной площадки. Где – то внизу сейчас же скрипнула дверь. Кто то из жильцов заинтересовался подозрительным шумом.

- Быстро вниз! – Штурмовики начали стремительно сбегать вниз. – Заблокировать дверь!

Они просунули лом в дверную ручку. Дверь, о, это была настоящая удача, дверь открывалась наружу. Так что тут людская масса была бессильна, правда, только до тех пор, пока они её просто не выломают. А сейчас эти грязные свиньи были способны на всё. Дверь уже начали дёргать, были слышны какие – то истеричные крики. Здесь с каждой площадки были входы в три квартиры. Ульрих начал стучаться в располагавшуюся посредине. За дверью была тишина. Но вдруг раздался скрип половицы. Он это ясно слышал. За дверью кто – то был.

- Именем рейха откройте! – Он начал барабанить требовательнее. От ударов его пудового кулака сотрясалась не только хлипенькая фанера двери, но и вся её коробка. – Открывайте! Иначе мы выломаем дверь! – Ульрих не имел никаких полномочий, которые позволяли бы ему это. Но у него не было иного выхода, и он пошёл ва – банк. И эта тактика тогда его выручила. Дверь приоткрылась. А в щёлочку высунулся сморщенный старушечий нос. Было видно, что женщина напугана.

- Фрау, нам необходимо пройти через вашу квартиру!

- Вы… Но как?.. У меня нет второго выхода.

- Есть, фрау. Окна! Думаю, в вашей квартире найдётся парочка прекрасных окон. – Он нажал на дверь, и старуха, растерявшись от того, что ей только что сказали, отпрянула к стене.

- Ребята, за мной! – Жилица ошарашенно смотрела, как мимо неё пронеслась дюжина здоровенных штурмовиков. Найгель же в это время уже открывал окно на улицу. – Невысоко! Спрыгнем. И главное – с этой стороны нет этих… - И уже спустившись на тротуар, он пробормотал чуть слышно себе под нос. – Ничего, насекомые, я вам ещё отплачу за это позорное бегство…

Вся команда была внизу. Верхушки деревьев парка, в котором они очутились, уже трогали первые мазки рассвета. Действительно, это мероприятие заняло у них почти всю ночь.

- Расходимся по одному! Встретимся как обычно в штабе. На сегодня всё!

Команда рассыпалась в разных направлениях.

 

 

 

Уже вечером у него была беседа с труппфюрером Хирше.

- Ульрих, наша большая операция проведена более чем успешно! Мы все можем поздравить друг друга с этим. Но!..  Не все члены братства относятся к нашей высокой цели с должной ответственностью. Ульрих, Я не могу понять, к чему эта бесполезная самодеятельность?!

Хирше вначале говорил повышенным сухим тоном, но под конец уже орал. И после этого ревущего монолога в комнате повисла звенящая тишина.

- Вы выполнили задание! И всё!!! Больше от вас ничего не требовалось. Вы сожгли эту чёртову синагогу… - Хирше был неврастеником и сейчас задыхался от нехватки сил, которые он бы хотел вложить в свою пламенную речь. – Зачем вы вытащили этого старикашку и сделали то… То, собственно говоря, что вы сделали. – Ему в таком возбужденном состоянии с трудом удавалось подбирать слова. – Идём дальше! Вы вместо того, чтобы быстро ретироваться оттуда, остались посмотреть, что же дальше будет… О мой Бог! Это ли не по – детски? И в довершение всего вы ворвались в квартиру к этой несчастной старухе… - Хирше, до этого нарезавший концентрические круги вокруг Найгеля, так, что тот в конце концов уже устал крутить головой, следя за ним взглядом, уселся за стол и уронил свою стриженную под ёжик голову, обхватив её руками. – Ульрих, ты хоть понимаешь, что чуть не угробил целое подразделение?!

- Да, господин, труппфюрер. Я виноват.

- Ха! Он виноват… И я надеюсь, ты не забыл, что сейчас уже давно не тридцать третий год!

Нет. Это Ульрих Найгель никогда бы не смог забыть. Тогда он был рядовым штурмовиком, но и до сих пор помнил, как в Ночь длинных ножей хватали его товарищей и тащили куда – то, а потом возвращали в гробах, которые было запрещено открывать. Всем было понятно почему. Тогда фюрер сказал, выступая в рейхстаге, что погибли кто на расстреле, кто при попытке к бегству, а кто в результате самоубийства семьдесят семь человек. Но он – то знал, что их погибло в десятки раз больше. И было точно известно, что убивали не только штурмовиков, но и тех, кто был просто неугоден.

- Да, сейчас не тридцать третий… - Хирше грустно, но уже более спокойно повторил эту фразу. – Мы сильны совсем не так как раньше.

Ульрих думал о своём, он вспоминал, как тогда, четыре года назад, после низложения Рёма из вождя и кумира штурмовиков в предателя, покончившего с собой, обладатели кинжалов с его дарственной надписью «В знак сердечной дружбы. Эрнст Рём» в суматохе тех дней спешили сточить эту самую надпись и откреститься от бывшего командира. Был такой и у него, и он усердно поработал над ним напильником и наждачной бумагой. Да, им не приходилось решать, с кем водить сердечную дружбу, а с кем нет. Это за них делали другие.

Хирше вдруг посмотрел на него. В этом взгляде промелькнула подозрительность. Найгель понял, что значит этот взгляд. Ха – ха – ха!.. Старина Хирше боится! Этот придурок боится, что я настучу на него гестаповцам. Действительно, сейчас там слишком уж глубоко не копают, насколько велика вина того, на кого поступил сигнал. Что ж, а это совсем неплохая идея… Ульрих обладал удивительным сочетанием черт характера. Он был до животного отупения жесток, но в то же время очень хитёр, если ему нужно было пройти по чужим головам и трупам.

Хирше вдруг смягчился.

- Хотя… В целом, я тебя понимаю. Евреи уже просто допекли нас. И чего не сделаешь во власти чувств… Ну разве что теперь мне докучает эта старуха, к которой вы вломились. Её племянничек работает где – то в окружении бургомистра… Ну ничего, думаю, мы решим этот вопрос.

Найгель внутренне возликовал. О, как он, оказывается труслив, этот Хирше!.. Тем временем начальник продолжал, попытавшись вновь перейти на более строгий тон.

- Я тебя прошу как один член партии другого, будь в следующий раз более осмотрителен. Это важно для нашего дела. Иди.

 

 

Курт. Часть вторая.

1938 год.

Он наконец - то получил долгожданный отпуск. Да, ефрейтор Бининг его заслужил… И теперь он вечерами бродил по родным улицам, словно стараясь находиться по ним вдоволь, про запас. Уже совсем стемнело. Осенний вечер быстро растворял дневной свет. Зато зажглись огни магазинных витрин. Курт любил вот так гулять, когда не нужно было никуда торопиться. Ему нравилось смотреть на эти огни, людей. Он шёл, улыбаясь сам не зная чему. Было так хорошо. Но его умиротворение нарушили крики за углом, звон разбитого стекла. Он ускорил шаг и увидел, что штурмовики  крушили магазин. Давно поговаривали, что он принадлежит какому – то богатому еврею. Правда, его никто толком не видел. Всеми делами ведал управляющий, старик Диц. Он был немцем, и для всех было загадкой, что связывало его, честного человека с этим проходимцем, которого никак не могли выловить, чтобы объяснить простым языком, почему он здесь не должен держать свою лавку. К слову, это был текстильный магазин. И здесь продавались хорошие вещи и ткани по одним из самых низких цен в районе. Это вызывало большой приток клиентов, даже несмотря на дурную славу о владельце.

- А что случилось? – Курт обратился к одному из зевак.

- Да кто его знает?..

- Ребята из гитлерюгенда наконец выследили этого проклятого… Сейчас приедет полиция, чтобы забрать его куда следует. Но своё он уже получил. Ха – ха!

Действительно, всё так и было. Штурмовики – их было много – разрисовывали белой краской витрину магазина. Они изображали вифлиемские шестиконечные звёзды. И писали одно слово «еврей». Табличку с тем же словом повесили и на шею главному участнику этого действа. А на спине попытались изобразить звезду. Но у них ничего из этого не вышло. Это был до такой степени тщедушный старик, что на худосочной спине которого никак не получалось вывести нужные линии. Только измазали всю спину. Наконец молодчики бросили это неблагодарное занятие, напоследок просто вылив остатки краски еврею на голову и ткнув кистью ему в лицо. Было видно, что ему уже всё равно, и он смирился со своей безнадёжной участью. Пара штурмовиков вывели его на середину улицы и принудили стать на колени. Старик что – то бормотал. Но в улюлюканье толпы его голос не был слышен.

- Что ты там говоришь? – спросил один из парней. Желая рассмешить других, он взяв в магазине огромные швейные ножницы, срезал у несчастного его седые пейсы.

- Не трогайте Дица… Я прошу вас, если в вас осталась хоть капля души человеческой…

- О! Ребята, а он нам ещё и приказывает… Да – а, старикашка, а ты нескромен… - участник судилища ударил старика коленом в грудь. Упав, тот так и остался лежать на мостовой. – Где изменник?

Привели Дица.

- Ну, что же вы скажете по поводу всего этого? – Этот голос был знаком Курту. И только протиснувшись через плотную толпу, он увидел Керна. Да, это был он, шарфюрер СА.

- Что же я вам должен сказать?

Керн начал понемногу выходить из себя.

- Не зли меня, старик. Я не посмотрю, что ты немец… Тем более это теперь вызывает сомнение. Зачем ты связался с этим отребьем, с этим еврейским уродом, а?

Диц усмехнулся.

- Диц, какая теперь уже разница? Всё равно моя судьба решена… - Старик с камней мостовой подал слабый голос.

- Заткнись!!! – Керн взревел так, что на руках у одной из женщин, притащившихся сюда с тем, чтобы поглазеть на бесплатное представление, на руках заплакал грудной ребёнок. И уже более вежливо обратился к Дицу, хотя чувствовалось, что он себя из последних сил сдерживает, чтобы не растерзать обоих.

- Его сын воевал вместе с моим на Восточном фронте в прошлую войну. И когда русские ранили моего Адольфа, Аарон вынес его на себе с поля боя… Они были как братья.

- Не произносите при мне этих мерзких имён! И не надо, - Керн помахал указательным пальцем перед носом старика, - даже заговаривать о как бы то ни было братстве немца и еврея! Этого не было и не будет никогда. Где же теперь ваш сын?

- Мой сын снова оказался на Восточном фронте. Он погиб… - Старик запнулся. – А его сын…

- Я искренне надеюсь, что его сын находится там, где и положено.

- А я умею быть благодарным. – Диц произнёс это твёрдо. - У меня ничего не осталось кроме памяти о сыне. И в память о нём я хотел сделать что- то для этих людей. Да, когда начали громить еврейские магазины и все отказались с ним работать, я предложил Мойше… Вот его, - он ткнул пальцем во владельца магазина, - если вам интересно, молодой человек, зовут Мойшей. Так вот, я предложил ему свои услуги управляющего.

Тут как раз прибыли полицейские. Они увели основных участников происшествия. И люди, у которых забрали зрелище, начали потихоньку расходиться, вполголоса обсуждая то, что увидели. Снова плакал всё тот же грудной ребёнок, но уже где – то вдалеке. Видимо, мать уже успела отойти подальше от толпы. Пошёл своей дорогой и Курт. До дома было ещё далеко, и он напряжённо пытался ответить на сложные вопросы, вдруг возникшие в его голове. До этого случая он не задавался ими. Всё было просто и понятно. Пропаганда Геббельса действовала чётко. Но только что Курт видел такое, что не укладывалось для него в привычные рамки. Евреи тоже люди со своими ценностями, они могут чувствовать, дружить, проливать кровь? Да ещё и за немцев. А Диц? Правильно ли он поступил на самом деле? Как поступил бы он сам? Откуда столько жестокости в его товарищах? Или же так должно быть? Юноша слышал о подобных погромах, но никогда не присутствовал в них лично. Наверно, потому, что евреи, в большинстве своём, уже были изгнаны отовсюду. Это было трудно. Курт всегда шёл по прямой и видел перед собой только одну дорогу. Теперь же он понял, что есть и другие, и не знал, какая из них верная.

Он пришёл домой. Генрих заметил тяжёлую задумчивость на его лице.

- Что – то случилось, сынок? 

Курт рассказал. Они с отцом никогда об этом не говорили. Генрих, наученный горьким опытом, предпочитал не касаться политических тем даже в разговорах с сыном, желая не навредить тому какими – то своими высказываниями. Он даже не рассказывал, по каким причинам был на самом деле уволен из армии. И теперь отставной полковник решил не отступать от выбранной им позиции.

- Сынок, это власть… Народ сам вознёс их наверх. Само время покажет, кто был прав. И тогда всё станет на круги своя. А тебе, чтобы стать тем, кем ты хочешь, придётся иногда идти на жертвы и делать то, что тебе не нравится. Нет, это не компромиссы с совестью. Нужно всегда быть честным с самим собой и твёрдым, а иногда даже жестоким по отношению к людям. Это неотъемлемая часть твоей профессии. Важно одно: всегда помнить, для чего ты это делаешь.

Сын молчал.

- Я никогда не сталкивался с этим так близко. Понимаешь, отец?

-Я думаю, это даже к лучшему. Хорошо, что ты увидел это сейчас, когда ты ещё можешь изменить свой выбор. Так что же ты скажешь на это?

- Я буду военным.

Отец, согласно кивнув, подошёл и обнял его за плечи.

 

 

Йохан. Часть вторая.

1940 год.

На одном из партийных собраний Фридрих Витц познакомился с Альфредом Кихлером. Тот всегда приходил в дорогом элегантном костюме. И после собраний его ожидал собственный автомобиль с водителем. Они как - то случайно разговорились, и уже довольно продолжительное время Фридрих считал его своим хорошим приятелем, втайне желая перейти на более близкую стадию знакомства. Он чувствовал в этом холёном человеке силу, благосостояние. Это привлекало его, хотя и Кихлер не сообщал о себе никаких подробностей. Витц даже не знал, чем занимается его новый друг. Вскоре случай сблизиться представился. После собрания они, разговаривая, вышли на улицу. Вовсю свирепствовал ливень.

- О… - Витцу было стыдно признаться перед Кихлером в том, что он вынужден ездить на трамвае, но он был обескуражен.

И шагнувший уже вперёд Кихлер словно забыл о том, что им нужно расставаться. Мгновенно оценив ситуацию, он всё понял.

- А давайте, я вас подвезу, мой дорогой друг! Заодно и закончим нашу беседу. - Они побежали к машине. Дождь барабанил снаружи. Витц был подавлен, полагая, что ему предложили эту поездку просто из вежливости.

Они забрались на заднее сиденье, и водитель сейчас же не торопясь покатил по мокрому асфальту. Кихлер обратился к нему.

- Ганс, дорогой, поедемте… Какой у вас адрес? - Он взглянул на Витца.

- Господин Кихлер! Вам не стоит так утруждать себя…

- Фридрих, - Кихлер умиротворяющее положил руку на плечо собеседнику, - куда нужно ехать Гансу?

Витц сдался и назвал адрес.

- Ганс, вы слышали?

Водитель утвердительно кивнул.

- Ну вот…

В Витце всё это вызывало зависть и казалось недосягаемым: личное авто, водитель, по всей видимости высокий общественный статус Кихлера в целом… Особенно это чувствовалось теперь, из – за самой обычной непогоды. Если бы не благодушие Кихлера, он бы сейчас мок под ливнем по дороге к трамвайной остановке. Интересно, с чего вдруг ему пришло в голову помогать обычному служащему…

Словно прочитав его мысли, Кихлер заговорил.

- Зовите меня просто – Альфред! Ведь мы друзья?

Не совсем понимая, к чему клонит

- Как вы думаете, чем я занимаюсь?

Вопрос поставил Витца в тупик.

- Вы имеете в виду свою профессию?

- Да, да… Именно!

Витц задумался, на одном из прошлых собраний он видел на Кихлере чёрную эсэсовскю форму. Для него это было своеобразным символом элитарности. Но чёткого понятия об этой структуре у него не было.

- Думаю, вы связаны с СС… Точнее затрудняюсь сказать. Честно говоря, не задумывался об этом… - Он солгал, на самом деле холёная физиономия Кихлера не давала ему покоя ещё до их личного знакомства.

- Ха – ха, мой дорогой Фридрих!.. – Усмехнувшись, он посмотрел собеседнику прямо в глаза. – Можно сказать, я боец за чистоту расы, боец переднего края. – На последних двух словах он сделал ощутим ударение. - Я – начальник концентрационного лагеря, что находится у нас за городом. Вы могли, наверно, заметить дымы, поднимающиеся оттуда.

- Да, я видел его… Издалека. Поэтому имею о нём лишь самое смутное представление…

- Это пока. – Эсэсовец снова коснулся плеча Фридриха. - Понимаете, Фридрих… Вы мне нравитесь! Своей яростностью, твёрдостью взглядов. Если бы все наши товарищи были такими… И в вас чувствуется практическая жилка.

- Ну что вы, Альфред… Просто я болею за судьбу фатерлянда. Но таких людей много… - Он вдруг осёкся на полуфразе, подумав, что, может быть, Кихлер говорит всё это ему неспроста. И ему тоже нужно подбирать слова.

Словно в подтверждение его мыслей, Кихлер просто ошеломил его.

- Я предлагаю вам сотрудничество. Мы организуем магазин, будем в нём совладельцами.

- Но… - Фридрих был поставлен в очень неудобное положение, и это вызвало смущение и даже разочарование от столь интригующе начавшейся беседы. – У меня нет ни капиталов, ни какого – либо значимого имущества.

- Нельзя так сразу отступать! Это не к лицу борцу за новый мир. Позвольте пояснить! От вас требуются лишь ваша твёрдая рука и организаторские способности. Я буду поставлять вам товар, а вы будете его реализовывать.

- И что же это за товар?

- Гм… Сейчас вы сами всё увидите. Ганс! – Он обратился уже к водителю. – Ганс, мы едем в лагерь!

Водитель послушно кивнул.

В машине повисло молчаливое ожидание. Только у самых ворот учреждения Кихлер его нарушил.

- Вот моя скромная вотчина…

Это было иронией. Лагерная территория на самом деле занимала не один десяток квадратных километров. Часть её была даже не видна с дороги, так как была скрыта лесом. Для этого в нём вырубили довольно обширную поляну. По всему периметру шла пара рядов проволочной ограды. По ней был пущен электрический ток. За ней была широкая полоса отчуждения с воткнутыми в землю табличками «Мины», на которых были нарисованы череп и кости. Это недвусмысленно предупреждало всякого входящего, что ему лучше воздержаться от прогулок по зелёной сочной траве, росшей за забором. И только потом начинался лес. Территория лагеря полого спускалась вниз. На возвышении стояли комендатура и помещения для охраны, прочие служебные помещения. А ниже располагались рабочие и жилые бараки для заключённых. За поворотом же, скрытый деревьями, располагался крематорий. С дороги он был вообще не виден, можно было заметить только торчащую трубу из красного кирпича. Но издалека она казалась не толще пальца. Теперь же оказавшись у самого её подножия, возле входа в крематорий, Фридрих Витц оценил её как циклопическую. Действительно, это был настоящий памятник смерти, что было парадоксально, так как сооружение было создано для того, чтобы развеивать по ветру всякую память о людях, попавших сюда. Наверно, через трубу улетали души. Но мысли Витца – старшего были не столь пафосны. Он ждал, что же в конце концов скажет ему Кихлер. И тот снова заговорил.

- Видите всё это? – Он повёл вокруг себя руками. – Здесь есть сельскохозяйственные, швейные производства…

Они зашли в один из ангаров, лежавших на их пути. В нём был полумрак, и сначала Витц разглядел только какие – то терриконы высотой в несколько метров. В них словно жуки, кто – то копошился. Кихлер щёлкнул выключателем, и, потрескивая, на потолке одна за другой зажглись лампы. Это были горы вещей. Отдельно лежали мужская, женская и детская одежда, обувь, чемоданы, дамские сумочки, электроприборы, посуда, игрушки… Здесь были даже костыли, трости и протезы, очки. Здесь повсюду стоял жуткий до тошноты запах горелого мяса. Но в этом помещении он был другим, запахом старых вещей. Воздух был тяжёлым, устоявшимся.

- Что это?

- Это вещи тех, кому они уже не понадобятся. Враги рейха… Изобличённые и водворённые сюда, под моё заботливое крыло. Ха – ха – ха… Забавно звучит, не правда ли, мой дорогой?  

Кихлер выключил свет, и они вышли из ангара.

- А что делают эти люди? Кто они?

- Это тоже враги. Но ведь мы можем использовать их себе на пользу… Ну конечно только самых трудоспособных. А потом и они сами станут просто биомассой. И она тоже не пропадёт даром. – Он загадочно ухмыльнулся. – А сейчас они просто отбирают вещи для отправки их в соответствующие инстанции, которые будут предлагать их на продажу. Но никто вокруг толком не знает, как всё это делать… Беда любого начинания. Вот я и предлагаю заняться этим вам. Пройдёмте, я покажу вам ещё кое – что. Они подошли к одному из цехов.

Из него даже с улицы был слышен металлический лязг. Заключённые при помощи станков делали там кастрюли.

- Что ж? Дальше!

Они прошли за ограду мимо поста охраны. Судя по всему, это было другое отделение лагеря – женское. Здесь, в бараке, куда они зашли, было много женщин, а вокруг были кучи разных оттенков. Только приглядевшись, Витц понял, что это было. Нагнувшись, он поднял с бетонного пола длинную прядь каштановых волос.

- Да, да! – Кихлер заметил в глазах Витца удивление и непонимание того, что здесь происходило. – Это обыкновенные человеческие волосы, преимущественно женские… по понятным причинам. Эти заключённые набивают ими подушки. Подарю вам парочку для оценки. Хотя, думаю, если вы примете моё предложение, подобные мелочи не будут вас волновать.

Потом они вернулись к крематорию и вошли в небольшое здание, примыкавшее к нему сбоку. Здесь вокруг были люди в белых халатах.

- Тут работают наши медицинские светилы… Они изучают воздействие различных погодных условий на человеческий организм, влияние вредных и целебных веществ. Когда – то нам за это будут благодарны.

Дальше Витца удивили производством мыла из человеческого жира, предметов утвари из костей.

В конце этой довольно длинной экскурсии, не охватившей и половины того, что здесь было, они пришли к совсем небольшой будочке. Открыв дверь, Витц - старший увидел сидящего к ним спиной человека в такой же полосатой робе, какая была на всех узниках, находившихся здесь. Он повернулся при их появлении и, подскочив, несмотря на очевидный немалый возраст, стал навытяжку.

- Сиди, сиди, Пинхас! Занимайся своим делом… - Кихлер произнёс это как – странно, словно сам себе, только вслух.

Заключённый снова сел к своему столу.

- Этому еврею наполовину отбили во время «хрустальной ночи» слух, вырвали язык… Чёртовы дуболомы! Ведь он прекрасный ювелир. Видели бы вы, какие чудеса творит он из золота, которое мы… добываем здесь же при умерщвлении всего этого отребья.

Было странно слушать из уст Кихлера столь двойственную оценку представителей еврейства. Хотя он и ценил старика только за то, что тот мог пригодиться.

Дождь уже давно прекратился, и теперь по земле катались странные катышки. Это был свалявшийся пепел.

Кихлер проследил за взглядом Витца, смотревшего, как пепел с клубами чёрного дыма выбрасывает из трубы крематория.

- Да, это, кстати, тоже, наша продукция – отменное удобрение… Ну так что вы скажете, мой дорогой Фридрих? Вы оценили весь масштаб возможного предприятия? Понимаете, мне нужен надёжный компаньон, которому я мог бы безоговорочно верить и который бы не был склонен к излишним сантиментам. Думаю, вы понимаете, о чём я говорю. Со всей реализованной продукции мы будем получать весьма недурные комиссионные.

Витц действительно совершенно не был склонен к сантиментам. Он всё понимал.  Поэтому вся представшая перед ним огромная машина смерти впечатлила его только лишь безграничными возможностями заработка. В его мозгу воображаемый счётчик уже мотал предстоящие барыши. Они ударили по рукам.

 

Франция. 1940 год.

Курт Бининг – пехотный офицер. И он только несколько недель назад получил звание лейтенанта. Он молод и красив. Курту льстило, что прелестные утончённые француженки порой засматривались на него. Он не единожды замечал их восхищённые взгляды. Его мундир вызывал неоднозначные чувства. И он знал об этом. С одной стороны это была отличительная черта врага, завоевателя. Но с другой это подчёркивало его мужественность, сквозившую во всей его натуре. Да, эти женщины, совсем юные и постарше, не могли не отдать ей должное. Всё было хорошо, в душе у него царило хорошее настроение. В этот идиллический момент его вдруг окликнули. По имени. Он давно отвык от такого обращения. В последнее время он был только носителем звания, к которому просто приставляли его фамилию. Так было со всеми. А тут «Курт»… И клич снова повторился. Он обернулся, ища глазами того, кто его зовёт. И вдруг увидел, что через толпу к нему проталкивается, маша на ходу руками, высоченный детина. Что – то показалось ему в этом человеке знакомым. Он подходил ближе, и Курт увидел, что человек тоже в военной форме. Когда тот оказался совсем рядом, Курт понял: это тот самый Планк, которого он победил на соревнованиях округа. А потом Планк куда – то пропал, говорили, что уехал учиться. Такое впечатление, что он не только стал ещё выше, но  и раздался вширь, погрузнел, конечно, наверно, уже не столь лёгок на ногах…. Да, это он. Бининг узнал ту его улыбку, которая так донимала его во время боя. Она – то как раз не изменилась. Курту было приятно увидеть вдруг здесь старого знакомого, даже такого. Они потрепали друг друга по плечам. Планк схватив его за плечи своими громадными ручищами, рассматривал его грудь. На ней во второй петлице мундира красовалась красно – бело - чёрная орденская лента Железного креста второго класса.

- Хо – хо! Да ты времени зря не терял, мой друг. У меня заслуги явно поскромнее… А почему ты не носишь сам крест, а только ленту. Окружающие должны это видеть и равняться. Хотя, может, ты и прав, и так же всё понятно…

В этот момент Бининг почувствовал разницу между собой нынешним и тогдашним, когда его трясло перед тем боем. Что – то в нём изменилось. Это было нечто неуловимое, но очень важное. Он размышлял об этом, машинально отвечая на вопросы собеседника, пригласившего его выпить бокал вина. В этом лёгком проявлении зависти к его награде, Курт почувствовал в Планке некую детскость. Точнее он не мог это сформулировать. Глядя на эту ленту, Бининг вспоминал, за что он получил её. Снова восстали в памяти кровь, грязь польских дорог и человеческих душ… Теперь он даже не смог бы ответить, за что воюет. Он просто исполнял приказы. И, как видно, делал это хорошо, раз его так оценили. Он вспомнил тот давний разговор с отцом пару лет назад. Генрих был, безусловно, прав. Курту иногда приходилось переступать через себя, просто потому что он не был достаточно жестоким, как того требовала армия. Бывало и так, что ему за это даже выносили выговоры. Но всё равно он был лучше других. Это видели при захвате Судет, а потом и всей Чехословакии, Польши. Теперь он во Франции. В отпуске он рассказывал о своих чувствах отцу.

Но с Планком на такие личные темы Курту беседовать явно не хотелось. А тот говорил, говорил.

- Боже, когда же он устанет?.. – Курт мысленно задал себе этот вопрос, он в этот момент был бы рад избавиться от него.

Планк всё – таки заметил, что его слушают без живого интереса, и, видимо это заставило его неожиданно засобираться куда – то по делам. Оставшись один за столиком, Бининг с досадой подумал, что этот верзила своим трёпом всё – таки умудрился  испортить ему прогулку в город. Он закурил, но тут же затушил сигарету. Раз уж ему всё испортили, то и нечего было тут рассиживаться. Нужно было идти в гарнизон.

Как только он пришёл, дежурный офицер окликнул его.

- Курт, зайдите в кабинет к полковнику Лаубе. Вас там ждут.

- Гм… Что ещё за гости?..

Гостем оказался представитель диверсионной школы абвера.

- Лейтенант фон Бининг, мы предлагаем вам обучение и новое место несения службы. Это выразится и в соответствующем повышении жалованья. Думаю, вам это будет интересно. Мы знаем ваши показатели и заслуги. Такие люди нам нужны.

- Ха!.. Вопрос в другом: нужны ли вы мне… - Но он не произнёс этого вслух, а лишь усмехнулся.

- Вижу скепсис на вашем лице. Но прошу вас, не спешите отказываться.

Курта заинтриговало слово «интересно». Здесь ему уже ничего не было интересно. Сначала ему всё это нравилось, но теперь это была просто работа. Довольно рутинная, до ужаса скучная работа. Хотя иногда это было тяжело. Они несли людям, до их прихода не знавшим горя, страдания, смерть. И эти люди были против них бессильны. Может этот господин предлагает что – то действительно стоящее. Курт сам до конца не понимал, что действует последнее время исключительно по приказу. И азарт в нём появляется только, если ему вдруг грозила опасность. Да, в абвере должно быть интересно. Он согласился. 

 

 

 

1940 год.

- Осторожнее, Фриц, Конрад! Ну что же вы как медведи? Витрину не рассадите! Умоляю… - Фридрих Витц упоённо командовал обустройством магазина и завозом товара. Часть его уже была здесь, и её сложили здесь же. У новоиспечённого бизнесмена было приподнятое настроение по случаю того, что буквально вчера вечером ему удалось – таки нанять продавщицу. Ни он, ни Кихлер даже предположить не могли, что это окажется существенной проблемой. Все как – то открещивались, узнав, чем именно им придётся торговать… Но Эрна согласилась работать в их «Рейхе». Ну ещё бы! С такой – то заработной платой… Это была миловидная двадцатисемилетняя блондинка. На её лице нарисована на веки вечные застывшая улыбка. Вот только в глазах иногда мелькало что – то хищническое. Во всяком случае так казалось Йохану. Зато его отец ценил свою подчинённую очень высоко и не только в профессиональном отношении. Она существенно выигрывала как женщина в сравнении с уже не столь молодой супругой. Потому Фридрих частенько уединялся с ней у себя в кабинете.

Отец суетился, стараясь всё сделать так, как хотелось именно ему. Под конец, когда уже всё было закончено, приехал с бутылкой шампанского Кихлер. Под звон бокалов он желал им всем удачи, а Витц – старший неустанно благодарил его за предложение. Их мужской разговор разбавлял не всегда случавшийся к месту смех Эрны.

Потом появилась и первая покупательница. Вскоре пришли ещё люди. За ними было интересно наблюдать. У Эрны даже появилась своя негласная квалификация клиентов. Одни заходили робко и нередко оглядывались словно проверяя, не видит ли кто их. Другие появлялись запросто и как ни в чём не бывало спрашивали то, за чем пришли. Третьи просто глазели по витринам. Таких было много, они приходили сюда как в музей. Но больше было тех, кто действительно что – то покупал. Магазин создавал ажиотаж. Оказалось, что людям интересно купить что – нибудь эдакое вроде. Ну а кому – то было всё равно, что он расчёсывается гребнем из человеческой кости или покупает своему ребёнку игрушку чужого малыша, скорее всего искусственно умерщвлённого. Об этом никто в открытую не говорил, но на самом деле все это понимали. Сначала об этом было неловко говорить со знакомыми, но когда магазин проработал уже не один месяц, люди привыкли к этому и уже не опускали глаза при встрече с кем – то из близких, выходя из «Рейха», как это было сначала. Все молчаливо согласились с тем, что всё это отняли у их истинных врагов.

В магазин то и дело завозили очередные партии товаров. И они легко расходились. Однажды отец поручил Йохану помочь Эрне. Он делал это не столько желая облегчить труд продавщицы, сколько приучить ко всему этому сына, видя его своим преемником через какое – то время. Эрна, показала ему большой ящик с игрушками, их нужно было расставить на витрине. Йохан пока не был посвящён во все тонкости происходящего. Он почти справился с заданием, когда, достал деревянный автомобильчик. Сверху на нём было большое размытое бурое пятно. Он догадался, что это была кровь, которую попытались затереть. Но это не удалось до конца. Йохан в  самых общих чертах был осведомлён о том, что эти вещи привезли из лагеря, где отобрали их у людей, которые оказались неугодны властям, но не мог знать, что узников травят в газовых камерах, а потом сжигают в печах. На игрушке была кровь просто оцарапавшегося ребёнка. Богатое же воображение подсказало ему, что автомобильчик был у ребёнка в тот момент, когда его расстреливали. Он ошибся только в способе убийства.

Йохан показал игрушку Эрне. Та забрала её у него, сказав, что попробует её очистить. Это было сказано так легко! Неужели, она ничего не поняла? До неё не дошло, что там убивают людей? На самом деле Эрна всё это знала, но, забрав игрушку, уже мило улыбалась только что вошедшему покупателю.

- Можешь идти, мальчик! Твоя помощь уже не нужна.

Как? Мысли в его мозгу проносились какой – то круговертью. Он пока не знал абсолютно ничего из того, что происходит там, откуда везут вещи, но теперь даже не сомневался в том, как они получены.

Он был дома, когда приехал отец. Да, теперь он сам стал солидным господином в дорогом костюме с личным авто. Не так давно они переехали и в новую квартиру. Пока что жильё было съёмным, но уже в скором времени Витц планировал приобрести собственную комфортабельную виллу.

- Эрна тебя похвалила. Молодец! - Он потрепал его по щеке. Отец перенял это жест у Гитлера. Йохан сразу это понял, они вместе с классом смотрели ту кинохронику о фюрере. До какой же степени отец тщеславен, если это проявляется даже в таких мелочах. Жест был скопирован в точности.

- Отец! – Йохан окликнул Витца – старшего, когда тот уже выходил из его комнаты.

- Да! – Витц оглянулся через плечо.

- Нет, ничего… -  Сын слишком боялся отца, чтобы задать вопрос ему вопрос, просто сверливший его мозг.

- Говори! – Теперь уже мужчина был заинтересован, чувствуя, что парень явно что – то недоговаривает.

- Я… Я…

- Ну не мямлить! – Отец строго посмотрел на него. – Мужчина ты или нет?

- Хорошо! – Голос Йохана потвердел. – Я хотел у тебя спросить, откуда берутся все эти вещи.

Отец задумался, но только на пару секунд.

- Поедем! Я тебе всё покажу. Хорошо, что ты сам этим заинтересовался, и не пришлось тебе ничего навязывать. Надеюсь, ты себе не изменишь.

Через минуту они уже сидели в новом отцовском автомобиле, мчавшем их за город. Юноша раздумывал над словами отца. Как следовало их понимать? Наконец они подъехали к проходной лагеря. Отец высунул в окно какой – то документ, судя по всему, пропуск. Но, как видно, это было чистой формальностью. Охранник улыбнулся Витцу – старшему как старому знакомому. Видимо, отец был здесь частым гостем, и его хорошо знали. Первым впечатлением Йохана был железнодорожный состав, медленно вползавший в лагерь по путям. Они тянулись куда – то вглубь территории. Пока отец предъявлял пропуск, перекинулся несколькими словами с охранником и им открыли ворота, прошло совсем немного времени. Но этого хватило с лихвой. Вагон стоял совсем близко, не более чем в пяти – шести метрах от них. Посредине в нём было сделано забранное колючей проволокой небольшое окошко. И люди просто приникали к нему, чтобы глотнуть свежего воздуха. Было видно, что кто – то тянется самыми кончиками губ. Они боролись за это место, рвали друг друга, отталкивали из последних сил. В воздухе витало протяжное «Пить!», временами переходящее в какой – то животный полувой – полустон. Юноше стало страшно. Но тут автомобиль дёрнулся и, заехав на территорию, остановился у комендатуры. В окно своего кабинета выглянул Кихлер. Он вышел к ним во двор.

- О, Фридрих, не ожидал вас сегодня, да ещё и с… Это ваш сын?

- Да, Альфред! - Витц уже вполне освоился с ролью друга высокопоставленного эсэсовца и свободно обращался к нему на «ты». -  Мой отпрыск, видишь ли, проявил живой интерес к вашему производству. Можем ли мы его немного осмотреть? Пытаюсь понемногу приобщать его к делу, нужно готовить помощника.

- Конечно, конечно. Ты прав. Я только «за»… Ну что ж, знакомьтесь… А я немного занят. Разгружаем уже второй эшелон с русскими. Оставляю вас… Э- эй, включите музыку и погромче! – Он обратился уже к кому – то из обслуживающего персонала. – Нужно заглушить их блеянье!..

Отец не стал делать столь подробную экскурсию, которую ему самому устроил Кихлер. Но Йохан увидел достаточно. Они осмотрели склады вещей. Юноша впервые видел таких истощённых людей. К тому времени здесь появились новые отделения. В одном из них на площади, ограждённой колючей проволокой, как и всё вокруг, скелеты, обтянутые кожей, на которых парусом развевалась полосатая форма, таскали прижав к животу камни. Они показались Йохану не слишком тяжёлыми, но людей, которых и от порыва ветра качало из стороны в сторону, эта невеликая тяжесть просто прижимала к земле, и они иногда роняли свою ношу. Тут же подбегал надзиратель и пинками подбитых гвоздями сапог и ударами заставлял её поднять и продолжать путь. В нём не было совершенно никакого смысла. Когда гора камней была перенесена из одного угла площади в другой, доходяги начинали возвращать камни туда, откуда взяли их.

- Отец, что они делают?

Тот покачал головой, затрудняясь в ответе.

- Это один из наших учёных проводит опыт по снижению интеллекта человеческого до уровня животного. – Голос Кихлера раздался откуда – то сзади. – Они обернулись. – И, как вы можете заметить, у него неплохо получается. Считаю это начинание весьма полезным. Нам понадобятся тысячи рабов для того, чтобы обслуживать Рейх, когда мы придём в Россию и прочно обоснуемся там. А в том, что это произойдёт в самое ближайшее время, думаю, никто не сомневается. Во всём этом есть одна закавыка. Они должны быть вполне трудоспособны, но примитивны. Нужно выработать идеальное соотношение этих качеств. Как раз над этим сейчас и ведутся работы при помощи вот этих… экземпляров. Это нужно для того, чтобы в будущем они не доставляли нам хлопот попытками бунтов и прочими неприятностями. Понятно, что мы легко со всем этим справимся. Но лучше действовать упреждающе.

Йохан в потрясении смотрел на происходящее.

- Но ведь они умрут?.. Да?

- Ах, молодой человек… - Кихлер усмехнулся в кулак и удивлённо посмотрел на Фридриха Витца, на что тот виновато пожал плечами и опустил глаза. – Они специально прибыли сюда для того, чтобы умереть в конце концов, но умирая принести пользу нам, потомкам Нибелунгов! К тому же даже после смерти они могут принести пользу. Смотрите – ка…

Они прошли по одной из лагерных улиц к большой площади, также ограждённой проволокой. Сначала Йохан не поверил своим глазам. Это был кошмар наяву. Нет, он не спал. Всё это творилось на самом деле. За оградой работал бульдозер. Он ездил по площади и ножом сгребал в кучу человеческие тела! Они были такими же, как те, что он видел там, за углом. Только там были ещё живые люди. А здесь на земле валялись просто куклы. У них словно у тряпичных Пьеро болтались руки и ноги, они уже были раздеты. Одежду с них снимали такие же полумертвецы.

- Ха! Фридрих, посмотри, сколько биоматериала… - Кихлер прервался, не договорив, и кинулся к Йохану. Он резко дёрнул его за плечо на себя. Отец смотрел куда – то в сторону, а вот он успел заметить, что юноша, стоявший немного впереди, протянул руку перед собой словно ища опоры и подался вперёд всем корпусом, теряя сознание.

- Ты в порядке? – Кихлер тряс его тихонько за плечо. – Сядь – ка! Воды сюда! быстро!

Мигом примчался один из заключённых с кружкой воды. Йохан увидел, как он, не поднимая глаз, передал её дрожащими руками Кихлеру, а тот брезгливо поморщился и, прошипев «Пошёл вон!», прижал её к губам Йохан.

- Карл! – он обратился к одному из охранников. – Будто нельзя было самому принести. Теперь руки мыть… 

Он и отец смотрели на юношу сверху.

- Да, парень, тебе сегодня крепко повезло. Ты чуть не дотронулся до линии высоко напряжения. Если бы не моя реакция, твоему отцу пришлось бы везти домой не тебя, а чёрные головёшки. Так – то… Это тебе так солнцем голову напекло?

Йохан не слышал его, хоть и пришёл в себя. Он смотрел на отца. Тот сам готов был испепелить его взглядом. Он всё понял, но пока молчал. Только когда они уже сидели в автомобиле, Фридрих дал себе волю.

- Йохан, знаешь, кто ты? Мне трудно подобрать стоящее определение тебе. Но первое, что приходит на ум, это трус и баба, жалкая сопливая девчонка…И уж ни в коем случае не мужчина! О мой Бог! Если бы ты только знал, как мне стыдно перед господином Кихлером… Кто знает, если бы ты сейчас умер, может быть, всем было бы и лучше… - Йохан, сидя рядом с отцом, не понимал, что тот говорит. Он чувствовал только общий смысл. Этого было достаточно. Крупные слёзы текли по его щекам. Юноша слышал, как они тяжело бухались ему на брюки. На лицо села мельчайшая пепельная пыль, разносимая воздухом от крематория по всему лагерю. И слёзы, катясь вниз по его щекам, оставляли дорожки чистой кожи. Это можно было себе позволить, потому что отцу сейчас было всё равно. Тот ушёл в диалог с самим собой. Потом он вдруг прибавил уже другим, не столь сокрушённым тоном. – Ну ничего, я сделаю из тебя мужчину. – Он, нагнувшись, заглянул сыну в лицо, но вид его заставил Фридриха лишь досадливо поморщиться.

 

 

 

Йохан был в магазине один. Он расставлял новую партию товара. Отец уехал куда – то по делам, а Эрна отпросилась ненадолго. Окна были открыты, и холодный осенний ветер врывался в помещение. Так приказал отец. «Помещение должно дышать!» - это была одна из его любимых фраз, Когда сын или Эрна просили закрыть окна. Это делалось только, если внутрь забивался косой дождь, который мог намочить вещи. О них Витц – старший действительно пёкся. Сквозняки, которыми продувало продавщицу и сына, его мало волновали. Поэтому Йохан слышал, что происходило на улице. Магазин находился в переулке, примыкавшем к одной из центральных улиц. Поэтому воздух был наполнен преимущественно звуками, производимыми автомобильными двигателями и клаксонами. Наступал вечер и людей, торопившихся домой или куда – то по делам, постепенно становилось всё меньше. Разве что изредка проходил какой – нибудь седоусый старик, совершающий вечерний променад. Со времени того инцидента в концлагере прошло уже несколько месяцев. Йохан как будто пришёл в себя. Тем более, что этому активно способствовал отец, загружая его работой, физической и строевой подготовкой, учёбой. Теперь он лишь иногда вспоминал о том случае, но старался глушить в себе тяжёлые мысли. Это удавалось, когда мозг словно отключался полностью. И сейчас он машинально, ни о чём не думая, протирал игрушки, прежде чем поставить их на витрину. Вдруг сквозь раскрытое окно он услыхал топот ног. Кто – то бежал сюда, по направлению к магазину. Йохан выглянул за дверь и увидел мальчика, нёсшегося со всех ног. Вечерняя мостовая была пустынной и каждый шаг гулко раздавался далеко вокруг. Ему было лет восемь, не больше. У него был взгляд маленького затравленного зверька. И, видимо, что – то похожее показалось ему и в глазах Йохана. Поравнявшись с юношей, он приблизился.

- Укройте меня, пожалуйста! Они меня убьют!.. Я вас прошу. – В этом мальчугане чувствовалась какая – то странная боль, не по – детски осмысленная.

Йохан ничего не мог понять, но пропустил мальчугана внутрь и закрыл дверь. Только успев спрятать его в подсобку, где хранились товары, дожидавшиеся своего часа, он услышал за окном гвалт. Трое подростков в форме гитлерюгенда ворвались из – за угла в переулок и заглядывали во все щели, где мог бы спрятаться человек.

Это были его товарищи по школе. Предводителем у них Герг Брютце, шарфюрер, возглавлявший одно из местных товариществ гитлерюгенда. Переулок был тупиковым, в конце был забор. Впрочем, через него можно было перебраться при помощи мусорных баков, стоявших рядом. Молодчики подумали было, что мальчик так и сделал, поэтому, заглянув за него, один из преследователей лишь разочарованно помахал головой.

- Так, он или где - то здесь, или всё – таки успел от нас оторваться… Пойдём спросим у Витца!

Он спросил у Йохана, не видел ли тот мальчишку.

- Нет… Я услышал, что кто – то бежит и выглянул на улицу. Но это были вы. – Юноша позже задумался о том, что двигало им, когда он, врал своему товарищу, глядя ему прямо в глаза. Наверно это был вид рыскающих товарищей. Они никого не нашли и в конце концов, смирившись с этим, с видом побитых собак, упустивших добычу и теперь в бессильной злобе лязгающих челюстями, также подошли к входу в магазин.

- Представь себе, Швейцеры… Ну, ты знаешь их… Так вот, эти гады укрывали у себя сына своих знакомых евреев. Их самих угнали, как видно, туда, откуда берутся все эти вещи. – Он ткнул пальцем в магазин. – А своего выродка они успели передать. Об этом потом рассказали соседи. Пришли к самим Швейцерам. Хорошо бы было, если бы с ними самими поговорили по душам, чтобы другим неповадно было укрывать этих мерзких тварей… Но вот этот маленький ублюдок сумел ускользнуть. Сразу видно еврейскую породу. Но ничего, найдётся! Слышишь меня, малыш?! – Он посмотрел куда – то вверх и погрозил пальцем, а затем злорадно рассмеялся. – Ничего, скоро зима! Отыщешься…

Они ушли, а Йохан притворил за собой дверь магазина и войдя в подсобку, позвал мальчика. У него были смешанные чувства. Он запутался, на чьей он стороне. Он член гитлерюгенда. Так хочет отец. Сам Йохан всем говорит, что ненавидит евреев. Так тоже хочет отец. Что он думает на самом деле? Почему он спас этого мальчика?

- Эй, ты где? – Подсобка ответила молчанием. Тогда он включил свет. Здесь были набросаны горы женских сумочек, развешана одежда. – Мальчик!

Йохан поворошил всё, что здесь было, заглянул под длиннющие пальто и плащи – никого!

- Выходи, я же не в прятки с тобой играю. Их здесь уже нет!

Только сейчас он обратил внимание, что выходя из подсобки, плотно прикрыл за собой дверь, а когда входил обратно, она была приотворена.

Йохан вышел из подсобки.

- Ну выходи же! Скоро придут Эрна и отец…

Но в ответ было лишь молчание. Вдруг он заметил какое – то движение под одним из кресел, которые услужливый Витц - старший расставил в магазине для посетителей. Да, так и было, малыш перебрался под кресло. Йохан позвал его снова, но он не вылезал. Тогда парень потянул за подлокотник и сдвинул мебель в сторону. Мальчик лежал на спине, плакал. Его била дрожь.

- Не бей меня, пожалуйста…

- Да не буду я тебя бить. – Это показалось Йохану диким. Как можно было бить такого малыша? Но видимо не все задавались таким вопросом. Теперь парень присмотрелся и увидел ссадину на скуле и начинающий заплывать левый глаз. – Но и здесь тебе находиться опасно. Ты понимаешь?

Мальчуган закивал, хотя смотрел всё ещё настороженно.

- А они точно ушли?

- Да ушли они…

Йохан принёс аптечку и обработал побои. Всё, чем мог он помочь, Йохан сделал, и оставалось одно – выпроводить этого малыша обратно на улицу. Они сидели на коленях и смотрели друг на друга. Один понимал, что ему сейчас укажут на дверь и со страхом ждал этого момента, а другой никак не мог выдавить эти слова из себя. Наконец Йохан преодолел сам себя и, сбросив довлеющую над ним жалость к этому заморышу, пробормотал что – то. Мальчик даже не расслышал, но, понимая, что ничего другого парень ему сказать не может, поднялся на ноги и пошёл к выходу.

- Постой! – Мальчик повернулся. В его глазах появилась надежда. Он останется здесь, с ним будет хотя бы этот юноша. Он уже не один… В этот момент он был готов хоть всю жизнь просидеть в тёмной подсобке с вещами узников. Хотя он и не знал, что это за вещи. – Ты есть хочешь? – Нет, этот парень хочет всего лишь его накормить…

- Нет, меня недавно покормили… Прямо перед тем, как в подвал, где я прятался, ворвались эти… - Он хотел сказать «люди», но это слово совершенно не вязалось с теми, от кого он убегал.

Йохан подбежал.

- Ну скоро проголодаешься… На вот, возьми. Прости меня. – Он отвернулся, чтобы мальчик не увидел его слёз. Ребёнок взял пакет с бутербродами.

Звякнул колокольчик над дверью, он ушёл.

Всё!.. Йохан даже не спросил, есть ли куда ему пойти, как вообще зовут его. Так даже лучше. Что изменилось бы, если бы мальчик ответил, что идти ему некуда? Ничего Он хотя бы не знает имени маленького человека, которого, возможно, только что отправил на смерть. Впрочем, это просто самообман… Он навсегда запомнил эти черные, глубоко посаженные глаза. И если сейчас этого малыша поймают и отправят в лагерь, где у него заберут всю кровь для нужд солдат вермахта или просто выпустят через трубу крематория, виноват будет он, Йохан Витц.

- О чём задумался? Ты протрёшь дырку в этой кукле… Я за тобой наблюдаю уже пять минут. – Он услышал голос отца, тихонько вошедшего в магазин через чёрный вход.

- Нет, ни о чём… Так… Просто... – Йохан торопливо поставил игрушку на место и взялся за следующую.     

- Да, да, знаю я эти «просто»… - Отец ворча удалился в кабинет.

 

 

1942 год.

В доме был праздник. И всё в нём было праздничным. Разноцветные флажки, шум приготовлений к встрече гостей. Даже свастика – и та была какой – праздничной… Флаг с ней отец вывесил прямо над входом в дом. Теперь он был настоящим бюргером и был обязан соответствовать своему высокому статусу. Планку должна была держать и семья. Не было только праздничного настроения. Хотя Йохан и пытался его изобразить на своём лице. Но его предательски выдавали глаза. Мать, иногда проходя мимо с очередным блюдом кушаний, выставляемых на стол, заглядывала в них и гладила по плечу. Сама она скрывала свою горечь за приклеенной улыбкой. Один отец был искренне рад. Может хотя бы в армии из этого мямли сделают настоящего мужчину… 

Йохана провожали в армию. Он видел в этом и возможные плюсы, и минусы. Это сулило ещё больше муштры и военщины в его жизни. Но очевидным достоинством происходящего было то, что он наконец избавится от всеобъемлющего отцовского контроля. Шёл сорок второй год. И им хорошенько всыпали под Москвой. Теперь было уже понятно, что гитлеровский «молниеносный» блицкриг несколько затянулся. И тем не менее, немцы, особенно те, кто следили за положением дел на фронтах только по информационным сводкам, газетам и пропагандистским фильмам не давали русским ни единого шанса на победу. Позднее, когда война на востоке набирала всё большие обороты и появились многочисленные инвалиды, вернувшиеся «оттуда», когда в семьи стали приходить похоронки, начало появляться всё больше «сомневающихся». Но сейчас у обывателей в мозгу был образ немецкого солдата –  пока ещё только победителя. Поездку на Восточный фронт они воспринимали как некую охоту на полудиких славянских варваров, сохранивших своё древнее развитие  до сих пор на том же уровне, что и много веков назад.

Йохан не думал обо всём этом. Сейчас главным для него было избавиться от влияния отца. Он даже не думал о том, что может не выдержать тягот армейской жизни. Отец во многом сослужил хорошую службу вермахту, сделав из сына настоящего солдата. Физически он мало кому уступал из своих сверстников. Он никогда не забудет многокилометровые кроссы, заплывы в ледяной воде, боксёрские поединки, когда отец уже не становился на колени, чтобы дать ему фору, а дрался в полную силу. Конечно, он всё равно часто проигрывал. Ему просто не хватало остервенения, которого было в избытке у отца. Иногда Йохану казалось, что у Витца - старшего проявляется некое самобичевание. Он опускал руки и просто заставлял себя избивать до крови, кричал «ещё», «сильнее», «бьёшь как баба». На самом деле он просто хотел вызвать в сыне вкус крови, жестокости, которым обладал сам. У Йохана были лучшие оценки по всем предметам, потому что за каждое упущение отец прилюдно отвешивал ему пощёчины.

Йохан сразу бы понял, почему у отца такое отношение к нему, если бы знал, насколько сильно развиты в нём чувства тщеславия, прагматизма и алчности. Теперь он был важным господином. Шутка ли? Владелец магазина… Но он считал, что самое выгодное вложение – это заслуги перед фюрером, которые помогут открыть путь на самые верхние слои общества. Понимая, что сам он находится уже в том возрасте, когда поздно делать карьеру, проливать кровь, Витц – старший толкал к этому сына. Он помнил о том, как своим телом защитил фюрера Гиммлер. Он не знал, что это была инсценировка покушения, мечтал о чём - то подобном для сына. Сам же он в глубине души без лишней скромности отождествлял себя с самим Гитлером. Он думал, что окружающие этого не замечают. Но порой это доходило до болезненности, особенно в отношениях с сыном. И Йохан в такие моменты мысленно называл его микрофюрером, а потом смеялся сам над собой, представляя, что в действительности настоящий Гитлер хоть и не дышал бы его отцу в пупок, но явно проигрывал в габаритах.

Приглашённых было немного. Господин Кихлер, Эрна и ещё трое лагерных же офицеров, с которыми Йохан близко знаком не был. Вот и весь список. Отец даже воспротивился тому, чтобы на празднике присутствовала бабушка по линии матери. Он не хотел, чтобы та разводила свою сырость, размягчая Йохана. Так в очередной проявился его деспотизм по отношению к семье. Но уж для собравшихся он в тот вечер предстал в совсем неожиданном образе. Он достал откуда – то свою старую армейскую форму ещё кайзеровских времён и на ужин вышел в ней. Отец был смешон. Йохан  видел, что гости посмеивались уголками глаз, просто из чувства приличия не давая себе расхохотаться в голос. Ему было горько от этого. В нём боролись противоречивые чувства к отцу. Из – за его жестокости к себе и матери он иногда даже ненавидел его. Иногда, просто уставая от постоянного прессинга испытывал настоящее равнодушие. Тогда ему было всё равно. Но в такие моменты, испытывая жалость, он чувствовал, что, несмотря ни на что, он продолжает любить его как родного человека. Все высказали ему свои пожелания. Йохан согласно кивал и благодарил в смущении от столь большого внимания к себе. Ему хотелось поскорее уйти от всех этих людей. Отец, сочетающий в себе целый клубок пороков, его любовница, оберфюрер СС Кихлер, каждый день руководящий убийством… Но это вызвало бы гнев отца. Нужно было сидеть с ними, принимать поздравления, да ещё и мило улыбаться. Его не спрашивали, о чём он думал. Да и потом уйти в такой момент значило бы оставить среди них маму. Это было нечестно по отношению к ней.

Отец, изрядно выпивший, в который раз уже поднялся для того, чтобы сказать сыну напутственное слово.

- Йохан, мой дорогой мальчик! Да, да… Ты пока ещё мальчик. Мужчиной тебя сделают там. Я верю, что там исправят все твои недостатки. – Он даже здесь, при чужих людях, не мог промолчать об этом. И его начало всё больше увлекать именно в эту сторону. – Да, у тебя их много. Даже господин Кихлер…

- Фридрих… - Кихлер поморщился. – Мы же договорились. Альфред! А –ль – фф – ред… - Он тоже был изрядно накачан и, сделав ударение на последнем слоге, опустил голову.

- Да, да… Альфред! Просто такой важный человек стал моим другом… Но я не об этом говорил… - Он потерял свою мысль. И забыв, что именно хотел сказать на самом деле, начал давать указания сыну о том, каким в его представлении должен быть хороший солдат, и от чего ему следовало бы избавиться, если он не хочет стать насмешкой для товарища.

Йохан покраснел от стыда. Он надеялся, что на следующий день они всё это просто забудут. Да и он сам скорее всего завтра будет уже где – нибудь далеко – далеко. Может быть он окажется во Франции или суровой России. Хотя о том, что она сурова, говорят только они, люди сидящие рядом. Поэтому верить в это нужно с оглядкой. Везде живут люди.  

 

 

 

Благодаря своим показателям в физической подготовке и стрельбе он попал к парашютистам – десантникам. И оказался как раз в той самой России. Ему было приятно ощущение полёта под куполом. Но он всегда так быстро заканчивался… Была посадка. А потом нужно было идти в атаку, стрелять, бить. Быстро прошёл период обучения, и теперь вокруг него был фронт, огненный, смертоносный. И Йохан смотрелся в гуще жутких кровопролитных боёв весьма органично. Но товарищи никогда бы не догадались, что на самом деле происходит у него в душе. Он в эти минуты отстранялся и видел всё словно со стороны. Он так и не научился пить. Хотя многие его товарищи именно в этом находили спасение от мучавшей их действительности. Да, он увидел, что был не одинок в своём отвращении к войне. Но их было мало. Большинство же относились к этому с каменным спокойствием, свойственным разве что только настоящим тевтонцам. Его товарищи не знали, что он стрелял и убивал только по одной причине. Отца он боялся больше, чем советских солдат и партизан. Это был почти животный страх. Хотя он и не знал, что хуже: терпеть издевательства отца и быть покорным его больной воле или самому творить зло. Умереть он не боялся, даже не думал об этом и всегда был впереди атакующих. Товарищи иногда просто не могли поверить в столь бесшабашное отношение к собственной жизни. Это выглядело просто противоестественно, особенно если они вспоминали каков Витц в гарнизоне. Он всегда молчал, а если что – то и говорил, то только когда к нему обращались. Он был стеснителен словно забитый сверстниками ребёнок. Таким он был в школе. Но к теперешнему Витцу никто бы даже и не подумал подступиться с издёвками и подколками. Подобные случаи были. Но после того, как обидчики увидели его в бою, они бросили это занятие, хотя и чувствовали, что он для них не опасен, а убивает и идёт на смерть только по приказу.

 

 

Витц стоял на ночном дежурстве. Его сослуживцы терпеть их не могли. А ему нравилось. В любую погоду он готов был идти на самую удалённую точку. Это давало возможность уйти от всех, от их разговоров, взглядов. В такие часы он мог быть самим собой, а не тем, кого видели окружающие. Эту идиллию лишь изредка нарушал дежурный офицер. Обычно он проходил, Витц спрашивал у него пароль. И всё продолжалось. И эта летняя ночь была прекрасна. Совсем недавно прошёл дождь. И воздух был просто напоен пьянящей свежестью. А на бархатисто – чёрном небе светились мириады далеких звёзд. Вот одна упала. Йохан улыбнулся сам себе. Небо, особенно ночное всегда поражало его своей космической необъятностью. Втайне он всегда жалел, что не умеет, ваять, писать стихи. Он пытался несколько раз, но из этого ничего не вышло, и он рвал свои скромные литературные труды. Ему хотелось передать своё ощущение огромности, разнообразности этого прекрасного мира. Хотя в нём было и полно мерзости, маленькой частицей которой становился и он сам, обычный парень каких здесь много, всё же мир был прекрасен. Но чем больше он в этом убеждался, тем сильнее испытывал отвращение к самому себе… Но какой у него был выход? Как уйти от всего этого и от себя, вызывавшего чувство гадливости. Вернуться домой? Он не мог. Там был отец. И его он боялся всё тем же детским страхом. Это было невозможно. Значит нужно было оставаться. Тем более его никто не отпустит. Германия всё больше увязает в войне. Вот, снова мысли вернулись к тому же… Лучше бы он не смотрел вообще на это небо, будь оно трижды проклято… Нужно успокоиться. Тем более, уже понемногу светает, и  сейчас его будут менять. Негоже показывать им своё нутро. Так и есть, к нему снова шёл офицер. Но это был не дежурный. А кто – то из штабистов. О, да это адъютант командира полка Малер, щеголеватый хлыщ, никогда не участвовавший ни в одном сражении. Гм, странно, что его это так взволновало. Он усмехнулся. Да, так и было. Уже за несколько метров Йохан услышал приторный аромат кёльнской воды, которой Малер душился так сильно, что было даже несколько неприятно находиться рядом с ним. Интересно, делают ли ему замечания по этому поводу… Снова в голову лезет какая – то белиберда. Малер компенсировал свою скунсоподобность прекрасным строевым шагом, которым он прошествовал к Витцу.

- Рядовой Витц! Пройдите в штаб, к командиру полка!

- Но мой пост…

- Вас сейчас сменят.

В кабинете полковника сидели он сам и ещё один офицер. При входе Витца он поднялся со своего кресла. Командир же остался за столом, безучастно наблюдая за происходящим.

- Майор Гросс. Ваш новый командир, куратор на время обучения в диверсионной школе абвера. Собирайтесь быстрее, нам нужно ехать. – Новый знакомый протянул руку, которую Витц машинально пожал, сам в это время с удивлением смотря на командира. Тот лишь утвердительно кивнул и тяжело вздохнул. В этом вздохе чувствовалось искреннее сожаление. Витц был известен как очень хороший солдат.  

 Они ехали в комфортабельном «Опеле» всё дальше от линии фронта. Машину трясло на ухабах просёлочных русских дорог. Гросс со времени их знакомства не проронил ни одного слова. Витц терялся в догадках, чем обоснован этот перевод. Рассуждая сам с собой, он говорил сам себе, что считался неплохим бойцом, но были и лучше него. И вдруг его словно осенило. Длинные руки отца достали его даже здесь, за тысячи километров от Германии. Скорее всего постарался Кихлер. Хотя всем было известно, что СС и абвер никогда не отличались сильной дружбой. Они делали часто одно дело, но воспринимали друг друга в основном прежде всего как соперников. Странно… Впрочем, отец за время его отсутствия, может, обзавёлся и другими влиятельными друзьями. Иначе бы его засунули бы в какой – нибудь карательный отряд. Это, наверно, даже в понимании отца не слишком почётно. Ведь он хочет сделать из сына героя. А где это осуществить проще всего? Диверсионное подразделение абвера. Ну конечно. Это не просто головорезы, какими предстают порой эсэсовцы. Об этих людях ходили легенды, часто, конечно, бывшие обыкновенным вымыслом. Абвер большинству из них представлялся несбыточной мечтой. Хотя и не все туда стремились. К таким принадлежал и Витц. Это солдаты, которые могут то, что неподвластно другим. Наверно, это самая точная формулировка. Но для него они были всего лишь более изощрёнными убийцами, чем он сам.   

     

  

Вилли. Часть третья.      

1942 год.

Он шёл по улице. Был уже октябрь сорок второго года. Литке продолжали жить в доме Хельги. Она при жизни решила оставить его им. Вилли уже исполнилось двадцать два, он был взрослым человеком и ставил перед собой взрослый выбор. Вильгельм Литке внимательно читал и слушал, всё что говорили и писали о состоянии дел на фронте. За эти годы он стал убеждённым последователем Гитлера, и очень тяжело переживал то, что немцы потерпели поражение под Москвой. Вообще всё шло почему – то не так, как планировал фюрер. Но Литке свято верил, что их победа лишь вопрос времени. Просто им всем нужно приложить чуть больше усилий. Однажды он встретил одного из своих институтских товарищей Гюнтера Брозе. Тот оставил учёбу и пошёл на фронт. Тогда он был в отпуске  и с бравым видом рассказывал ему, тыловому человеку, разные случаи из своей новой, армейской жизни. Потом он тяжко вздохнул и сказал, что всё же бороться с этими русскими очень тяжело. Это как поймать за уши большого сильного зверя и пытаться не дать ему вырваться из твоих рук. Хотя может, Брозе всего лишь набивал себе цену? Он всегда был ещё тем бахвалом… Они попрощались, Литке продолжил учёбу, но ощущение того, что он мог бы последовать примеру Брозе, бродило где в глубинах его души. Сейчас было явно не то время, когда нужно мечтать о строительстве циклопических сооружений.  И теперь, через несколько месяцев он узнал, что Гюнтер погиб при наступлении на Сталинград. Литке подумал, что Гюнтер выбрал самый правильный путь и ценой своей жизни приблизил их общую победу. Его голова и руки сейчас нужнее там, на фронте. Это был последний день его учёбы в институте.

 

 

 

Он был направлен в школу подготовки диверсантов абвера. Её руководителям пришлись по душе рвение молодого человека и его технические познания. Литке ушёл с одного из последних курсов.

При его поступлении куратор Вюрц обмолвился с ним не без удовлетворения.

- Вас научили хорошо строить, мой друг. Значит, вы, скорее всего, сумеете сообразить, как получше разрушить.

Здесь всё было для него новым, он учился не созидать, а действительно разрушать. Он взрывал, стрелял, овладевал приёмами рукопашного боя. Но скоро он ко всему этому привык, даже к бесконечной муштре, но всё происходящее казалось ему всего лишь какой – то игрой. Ведь на самом деле он пока не приносит абсолютно никакой пользы. Он метко стреляет, но по фанерным мишеням, успешно взрывает, но всего лишь учебные объекты, специально для этого построенные или подготовленные к сносу развалюхи, которые на первый взгляд не рассыпались только оттого, что их слишком сильно загадили птицы. Нет, мечтал он совсем не об этом. Когда он высказал свои мысли куратору Вюрцу, тот усмехнулся в свои жиденькие усики и, глядя снисходительно на Литке, постарался его успокоить как мог.

- Вильгельм! Не торопите события… Война пошла по несколько иному пути, отличному от того, который был нами запланирован. И думаю, вы успеете проявить себя. Вы слишком хороший специалист в своём деле, чтобы размениваться вами в рядовой ситуации. Вы предназначены для высокой цели. И тренируясь в очередной раз, помните об этом. Доводите свои боевые навыки до совершенства.

И он совершенствовался. Уже на протяжении почти полугода. И когда через пару месяцев ему сообщили, что он забрасывается в Россию, он возликовал. Их группа будет состоять из четырёх человек. Одного он знает. Это Йохан Витц. Он радист. Ещё один человек, снайпер Ульрих Найгель будет переброшен из другой школы. А их командир – опытный офицер прибудет через какое – то время. Обо всём этом ему рассказал Вюрц.

- Послушайте, Вилли. Наверно, это наша с вами последняя доверительная беседа. Поэтому хочу обратиться к вам… С просьбой. Подумайте, до конца ли вы в себе уверены. Это будет ваша первая командировка. И она не простая… Длительная! Вы пробудете в тылу врага до того момента, пока наши войска снова не отобьют эту территорию у русских. Сами понимаете, ситуация сейчас сложная. Возможно, это займёт несколько недель, а возможно, что и несколько месяцев.- Помолчав, куратор добавил. – Сомневаюсь, что они продержатся дольше. 

 

 

Пути сошлись.

1943 год.

Бининг вслед за Крецом вышел из кабинета в коридор. Повсюду были курсанты. Когда – то и он ходил вот так, как эти юнцы. Это было так давно… С тех пор прошло всего три года, но он давно уже привык отмерять периоды своей жизни не временем, а какими – то событиями. Их было так много, особенно в последние годы, что хватило бы, наверно, на несколько календарей. Куда же они шли? Спортзал. Конечно! Как он сразу не догадался? Помещение было большим, и здесь тренировались сразу несколько групп. Крец показал ему его людей.

- Ну что, подойдём?

- Если можно, я хотел бы понаблюдать немного за ними со стороны…

- Что ж, дело твоё.

Крец ушёл, а Бининг остался и смотрел, чем занималась группа. Они отрабатывали приёмы рукопашного боя. Видна была хорошая выучка. Выделялся один из курсантов. Бритоголовый высокий крепыш. Казалось, у него вообще не было шеи, а голова соединялась напрямую с широкими плечами, переходящими в мощные руки. Он хорошо владел техникой борьбы, но зачастую подавлял противника просто за счёт физической силы. Поглядев на них несколько минут, Бининг всё – таки подошёл, представился. Он видел их личные дела и знал, как кого зовут. Высокий худой – радист Витц. Это – инженер Литке, специалист – подрывник. А этот лысый борец – снайпер Найгель. Он чем – то магнетически приковывал к себе внимание. В нём даже на расстоянии ощущалось нечто такое, что отличало его от остальных. Он был силён физически. Но это было не главным. В нём была какая – то своеобразная внутренняя мощь. Но таким казался и Литке. Нет, тут было что – то другое. Бининг прекрасно разбирался в людях и сразу почувствовал, что Найгель не так прост и примитивен, каким кажется на первый взгляд. В этом парне чувствовалось какое – то двойное дно. Он ещё раз перечитал его досье и рассказал о своих впечатлениях Крецу. Тот же, казалось, не видел в Найгеле ничего особенного.

- Курсант как курсант… Курт, мальчик, по – моему тебя посещают навязчивые идеи. Не будь параноиком, прошу тебя. У него хороший послужной список, награды. Он был на Восточном фронте как и ты. Это меняет людей. И ты лишний раз убедился в этом на самом себе. Не так ли?

- Да, наверно, вы правы.

- Курт, не нахальничай… Что значит «наверно»? Не нужно всё усложнять там, где это только мешает. Надеюсь, что остальные удовлетворяют твоим требованиям?

- Остальные… Смущает, что Литке не имеет опыта боевых действий.

- Но он прекрасно выучен! Это один из наших лучших курсантов. Так, что дальше?

 - Витц… Сложный человек. Он выглядит сильным внешне, но напоминает мне каменную на вид стену, сделанную на самом деле из картона. Не знаю, поняли ли вы меня…  

-Я тебя понял. И считаю, что ты просто вредничаешь. Идите работать с группой, гауптман фон Бининг. Я вас более не задерживаю. – Было видно, что старик сильно раздражён и сдерживается, чтобы не наговорить чего – нибудь лишнего. – Кстати… Курт… Из – за твоих нелепых претензий чуть не забыл тебя поздравить. Несмотря на твои неудачи, но памятуя о твоих прошлых заслугах, командование приняло решение досрочно присвоить тебе звание майора. Всё! Теперь иди! И больше не надоедай мне своими навязчивыми идеями. Со всеми этими людьми работали наши психологи. Думаю, тебе это тоже известно!..

 

 

 

 

Витц и Найгель не вызвали в душе Литке каких – либо слишком сильных эмоций. Первый показался ему каким – то излишне спокойным. Эдакий равнодушный ко всему тихоня. Как его только пропустили сюда… Второй же был скользким. Именно такое определение приходило ему на ум, когда он разговаривал с Найгелем, что – то делал вместе с ним. Он не мог этого объяснить, но чувствовалось, что в этом человеке живёт некая вторая сущность, не видимая на первый взгляд.   

А вот командир был именно таким, каким он себе его и представлял. Литке почувствовал в нём именно тот душевный настрой, которым был движим сам. Бининг был здесь не ради славы или карьеры. Он был солдатом своей страны ради её нового светлого будущего. Порой все эти формулировки будто набивали оскомину в мозгу Литке, но он не мог подобрать других слов, чтобы описать свои чувства. И хотя они были людьми разными по воспитанию, выбору профессии, Литке чувствовал в них эту общность взглядов и готовность сделать всё для достижения своей мечты. Это определённо сблизило его с самого начала с командиром Бинингом. Со временем это чувство братства всё больше усиливалось. Таким был Литке.

 

 

          

1943 год.

Группа выполняла учебное задание. Им предстояло скоро лететь за линию фронта, поэтому группу сильно не нагружали, чтобы не переутомлять. Они уже успешно высадились с самолёта, и теперь выполняли десятикилометровый марш – бросок. Впереди были стрельбы по мишеням и захват условного языка. Бинингу было тяжело, но он давно научился словно отключать какие – то нервные центры где – то у себя внутри, которые давали ему сигналы о том, что организм устал. Он наблюдал за группой. Может, Крец и прав, и он действительно временами страдает нервным расстройством? Группа действовала слаженно. Они успешно боролись с усталостью. На её фоне метко стреляли. Но это всё происходит здесь на тренировочном полигоне абвера. Кто знает, что именно предстоит им там? И как в новых условиях поведут себя эти люди? Да, всегда самое сложное отвечать не за себя, а за кого – то. Снова Найгель… Он ловко сшиб часового с ног и заткнул ему рот так быстро, что тот даже пикнуть не успел. Всё, теперь группа двигалась в условную точку. Всё было так, как должно быть. Но, тем не менее, Бининга не покидало едкое чувство тревоги, уже не первый день не дававшее ему спать по ночам.

 

 

 

Самолёт мерно гудел, слегка подрагивая корпусом. Судя по времени, они уже должны были быть где – то над местом высадки. Бининг наблюдал за группой в эти последние минуты перед неизвестностью. О чём они думают? Было видно, что Литке волновался, но старался этого не показывать. Он принял самый бравый вид. Но взгляд его, словно ненароком то и дело возвращавшийся к иллюминатору, говорил сам за себя. Витц был словно не в десантном самолёте перед прыжком, а в очереди к дантисту, ожидая своей очереди. Его апатия пугала Бининга, она была заметна всё больше. Диверсант не должен быть таким, он погибнет. Только Найгель выглядел просто спокойным. Во всей его натуре сквозила привычка ко всему этому. Неужели Крец действительно думает, что этот малый просто бывший десантник? От него так и веет холодом смерти. Глаза словно медные пуговички – как у змеи, маленькие и неподвижно смотрящие сквозь тебя. Да уж замечательная ему группа досталась. Но ничего, он подбодрил себя, всё проверится в бою. Тем более что сейчас уже некогда было об этом думать. Нужно было прыгать. Четыре купола благополучно раскрылись один за другим. Была ранняя весна и погода стояла просто мерзкая. Начинало слегка моросить, вдобавок появился небольшой боковой ветер. Кого – то начало сносить. Литке? Да. Но Бининг считал его толковым парнем. Он ему чем – то напоминал самого себя. Литке найдёт дорогу. Наконец все приземлились. Они спрятали свои парашюты. Этот район хоть и был безлюдным после прошедших здесь ожесточённых боёв, но нельзя было исключать появления здесь рейдовой группы. Поэтому рисковать по мелочам и оставлять такие явные следы как парашют было бы совершенно неразумно. Немного прикопав их, диверсанты пошли к месту сбора. Литке ещё не появлялся. Место было приметным, и Литке обязательно должен был их найти. Прошло уже больше двадцати минут, а его всё не было. В любой момент мог появиться отряд советских автоматчиков. Было неспокойно. Здесь, судя по чудом сохранившимся остаткам каруселей, когда – то до войны у русских был небольшой детский санаторий. Но этот район столько раз переходил из рук в руки, что от здания остались одни лишь развалины. Они – то и белели в сумраке мартовского утра. В серой дымке Бининг не видел и лица Витца. Даже не будучи тонким психологом он бы много сумел в нём прочитать. Витцу было стыдно за устроенный здесь погром. Он всё отчётливее понимал, что не хочет воевать ни против  детей, ни против их родителей. Он сам себе сказал вдруг, что это его работа сейчас. Это было словно неловким извинением. Но тут вспомнилось, как он совал бутерброды тому мальчишке - еврею в отцовском магазине. Это всё попытки договориться с совестью.

- Что ты там бормочешь, Витц?

Витц думал, что говорит в мыслях, но оказалось, что шептал вслух. Он очнулся словно от удара.

- Что? Что ты говоришь?

- Это ты что – то говорил… Хм… Что – то про совесть… - Найгель сидел на корточках, прислонившись спиной к дереву, и неприязненно взирал на него из - под полуприкрытых век.

- Тихо! Прекратить все разговоры. Я слышу какой – то шум. – Бининг прервал их диалог, услышав вдруг хруст сухой ветки как раз с той стороны, откуда должен был появиться Литке.

Да, среди развалин вдруг появилась серая тень. Это был он. Литке передвигался медленно, всё время оглядываясь. Бининг показал пальцем на снующую около стен фигуру Найгелю. Тот взял свою винтовку и посмотрел в прицел.

- Литке. – Найгель был лаконичен, но потом, не сдержавшись, добавил. – Зачем этот недоумок вылез на открытое место?

Бининг ухнул пару раз по – совиному. Это был сигнал для своих. Литке сориентировался и пошёл прямо на них.

- Литке, вы забыли про условный сигнал? Почему вы себя не обозначили? Я бы откликнулся. Зачем вы вошли в само здание?

Но, выпустив пар, Бининг отступил, видя, что злосчастный Литке и без того измучен долгими поисками. Одежда клочьями висела на нём.

- Вы попали на деревья?

- Да, застрял на большой высоте, запутался в стропах. Потом по веткам спускался вниз. Это неудобно с полной выкладкой…

- Парашют…

- Остался там. Мне не удалось выцарапать его из веток.

Зато лицо самого Литке было всё расцарапано. Кровь была смыта пошедшей вовремя изморосью. 

- Кровавый тигр… - Найгель, задумчиво смотревший на Литке со стороны, вдруг рассмеялся. – Герр Литке, я вас боюсь.

- Так, сейчас не до шуток… Но, впрочем, Найгель прав. Выглядите вы весьма забавно. - Найгель, может, и сам того не желая, разрядил напряжённую обстановку. - Ничего, главное – чтобы все были целы.

Бининг достал карту и, став под дерево, чтобы её не так сильно мочило дождём.

- Нашей группе поручено уничтожить ряд объектов. И первый из них – большой железнодорожный мост через реку Ласковую. – Бининг ткнул пальцем в небольшой крестик, отмеченный на карте. – По сведениям командования через него идёт огромный поток военных эшелонов на запад. Русские торопятся умирать от наших пуль. Мы, конечно, не были бы против… Если бы их не было так много.

Найгель хмыкнул.

Оглянувшись на него, командир продолжил.

- Объект непременно нужно уничтожить.

- А что, парни Геринга с этим справиться уже не могут? – Вопрос Найгеля не застал Бининга врасплох.

- Резонно. Но, во – первых, приказы командования не принято обсуждать… А во – вторых, по слухам, русские предусмотрели этот вариант. Они не хуже нас понимают важность моста и выставили вокруг него столько зенитных батарей, что там сбиты уже не один и не двое асов нашего славного пухлого Германа. Вдобавок в этом районе постоянно барражируют советские лётчики. Мы здесь в слабой позиции. Так мне объяснили в штабе. Что бы там ни было, сейчас мы направляемся именно к этому мосту.

Им пришлось ещё больше углубиться на восток. Они уходили всё дальше и дальше. Снова Бининг наблюдал за ними, словно отстраняясь от них.

Судя по карте, идти им было ещё три – четыре часа. Бининг шёл замыкающим, размышлял и понемногу начинал раздражаться. Эти трусы из люфтваффе действительно могли бы по - настоящему попробовать взорвать этот проклятый мост… И забросили их к чёрту на рога, и теперь до места ещё идти и идти. Он понимал что всё было вроде бы как обычно и  сам бы не смог объяснить причину этой глухой раздражительности, скрытой под маской холодного бесстрастия. На самом деле он был раздражён тем, что всё с самого начала шло как – то не так. Группа – сборище каких – то до сих пор не понятных для него людей… Новичок, рохля – во всяком случае его он ощущал внутри Витца, мутный тип, который был похож скорее на уголовника. Ими он должен командовать и с их помощью взрывать мосты, железные дороги… Но ведь сейчас заканчивался сорок третий. Они хорошенько получили по носу. И уже не время перебирать харчами, следовало бы радоваться, что есть такие солдаты, а не юнцы из Гитлерюгенда. Бининг всё больше убеждался в том, что их война проиграна. И вся эта командировка – лишнее тому подтверждение… Тяжело было констатировать этот факт. Зачем тогда продолжать воевать и подставлять под пули новых и новых ребят? Чтобы оттянуть момент расплаты за всё. Может, там, в рейхстаге, пока ещё надеются договориться с американцами и англичанами… И всё равно им придётся воевать – всем вместе против русских. Нелепо гибнуть миллионам из – за бредовых идей горсточки богачей. Странно, что об этом думает он, офицер элитного подразделения рейха, носитель дворянской крови. Ведь когда – то он считал все нынешние идеи совсем не бредовыми. Он болел ими. Ему подумалось, что отец никогда ничего конкретного не говорил насчёт этого. Даже, когда он рассказал ему о том случае с евреем, нечаянным свидетелем которого он стал. Интересно, чем же он всё – таки был, тот старик, да и все остальные: добром или злом, о котором везде говорят. Нужно верить, что прав был всё – таки Геббельс.

 

 

 

Пришли! Ещё издалека был слышен грохот железнодорожных составов по рельсам. Они постарались оказаться поближе. Диверсанты довольно долго шли через лес и вот наконец первые встреченные ими люди… И это пара советских часовых, идущая через мост. Поезд промчался, и теперь Бинингу видно в бинокль, что их там двое. Они шли навстречу друг другу и посредине остановились, закурили и теперь о чём – то разговаривают. Расстояние было большим, поэтому нельзя было расслышать, что они говорят. Зато оно позволяло оценить размеры сооружения. Он был в длину, наверно, более двадцати пяти метров и имел несколько промежуточных опор на каменных подушках. Сам же он и опоры были металлическими.

- Высокий, – Задумчиво произнёс Бининг. – Два поста охраны… Посмотрим, сколько их ребят здесь.

Они вышли к опушке и залегли за крайними деревьями. Дальше идти было нельзя. Всё было вырублено, до железнодорожных путей оставалось около тридцати метров. На площадке, покосившись, стояла красноречивая проржавевшая табличка «Осторожно! Мины!». Она была немецкой. А дальше в стороне торчала уже новая советская.

- Эти русские не дураки… - Проворчал Найгель.

- Я думаю, что умную мысль им подсказали наши, когда были здесь и боролись с партизанами, пытавшимися осуществить то, что теперь предстоит нам. – Он усмехнулся. – Разница лишь в том, что тогда через мост неслись наши составы, а теперь – их. Но ничего, для того мы и здесь, чтобы изменить эту ситуацию. Что ж, нам нужно отдохнуть. Посмотрим, что и как здесь, вечером.

   Но вечером Бининг убедился, что темнота им не поможет. Оба берега и мост освещали мощные прожектора. Пытаться разминировать этот участок у всех на виду, чтобы подойти поближе к сооружению, было равносильно самоубийству. Их мгновенно обнаружат. Наверняка у них где – то на мосту оборудована точка с пристрелянным пулемётом. Но и подходы к береговым опорам были, конечно, заминированы. В этом теперь можно было не сомневаться.

Они шли обратно к своему лагерю, разбитому неподалёку.

- Ворваться туда нахрапом с лесной опушки, перебить охрану и заложить заряд мы не можем. Нас самих искрошат в фарш… Пройти снизу к береговому устою нельзя…

- Послушайте, Курт… Но река…

- Вилле, вы же сами видели, что они сделали её несудоходной и заминировали фарватер. Да и зачем нам это? Вы же не собираетесь подплыть к мосту на корабле?

- Именно, не собираюсь… Мины были бы серьёзной преградой, если бы вы плыли на каком – нибудь плавсредстве. А если плывёт просто человек?..

- Постойте – ка. Вы в своей авантюристичности доходите до того, что полагаете возможным… Но это должен быть даже не человек, а машина в его обличии. Ведь ему придётся плыть с грузом взрывчатки против течения. Как вы себе это представляете? Мой друг, это невозможно… Хотя… - Он поглядел на Найгеля и как будто что – то вспомнил. – У нас нет никакого иного выхода. Тем более что подобраться к мосту можно только с воды, и именно с этой стороны, а не с противоположной. Там у русских ещё больше постов охраны, чем здесь. Да и деревьев там нет. Конечно, человека могут засечь прожектором… Но он освещает воду непостоянно. Да и если расстрелять их… Эта идея совсем не лишена здравого смысла. Вы молодец, Литке!

Найгель с сарказмом подумал: «Как же… молодец! Сам – то Литке в воду не полезет. На чужом горбу в рай все хотят въехать…»

Он помолчал.

- Ульрих, что вы на это скажете?

Найгель шёл рядом, слышал весь разговор и понимал, что к нему непременно обратятся. Он был внимателен и, анализируя всё услышанное, приходил к выводу, что этот заплыв может оказаться последним в его жизни. Но для того, чтобы выполнить своё задание, то, о котором знали только там, откуда он пришёл, ему нужно заслужить доверие командира. Случай удобнее трудно придумать.

- Я согласен!

- Он согласен… Но это решает только полдела. Как нам обеспечить скрытность вашего мероприятия? Реку  всё – таки тоже освещают и контролируют. Нужно как – то отвлечь внимание этих церберов. – Он задумался. – Мы с Витцем откроем огонь. Найгель поплывёт со своим грузом к мосту, а вы, Литке, будете рядом с адской машинкой. И когда Ульрих отплывёт подальше, вы взорвёте там всё к чёрту!

Все понимали, что во всё этом мероприятии Найгелю отводится роль жертвенной овечки. Но он был удивительно спокоен.

- Волнуетесь? По вам совсем незаметно. – Литке, который совсем недавно ещё был гражданским, просто поразило его равнодушие к ситуации. Казалось, что Найгель собирается на прогулку. Волновались все, даже по Бинингу было видно, что его бьёт небольшой мандраж. Было решено делать всё уже следующей ночью.

Они отошли подальше в лес. Не было сомнений, что неподалёку могут ходить рейдовые группы. Решили не рисковать. К тому же для транспортировки взрывчатки по воде Найгелю был необходим небольшой плот. Пилить и рубить ветки вблизи постов охраны русских было бы слишком неблагоразумно.

За работой уже Бининг обратился к Найгелю.

- Вы действительно к этому готовы? Не боитесь?

- Холодно…

- Не понял.

- Хоть эту реку и называют Ласковой, вода в ней холодна…

- Найгель, вы что же собирались искупаться в ледяной декабрьской воде нагишом? Река, конечно, не замёрзла. Но это вовсе не означает, что в ней не можете замёрзнуть вы. Для подобных случаев я припас кое – что. Я вам покажу.

Это был гидрокостюм.

- Думаю, вам с вашей мощной фигурой он будет несколько тесноват… Впрочем, главное в этой ситуации, чтобы вы не превратились в ледышку.

Наступал вечер. Бининг приказал не зажигать огня, опасаясь, что дым или свет могут заметить. Даже фонарики были выключены. Наломав лапника, они наконец улеглись спать. Дежурили по очереди. Бининг был последним. Совсем недавно поднялся Найгель, но он не дал ему долго простоять.

- Лягте, Ульрих! Утром самая главная задача будет у вас.

Он ходил вокруг их лагеря, размышлял вслух сам с собой.

- Может, они и не так уж плохи… Пока они действуют вполне слаженно. Найгель… - Он не договорил, повернувшись на звук треснувшей в ночной тиши ветки.

Сам же Найгель скрытно наблюдал за ним, но так и не услышал, что же командир думал о нём. Это было важно. Для Найгеля было странным то, что Бининг наедине с собой склонен к подобным беседам. Где – то он слышал, что это считается признаком сумасшествия. Но теперь Бининг молчал. Можно было действительно уснуть. 

 

 

 

Было около четырёх часов утра, когда Бининг всех разбудил. Тьма стояла кромешная. Это было хорошо. Сверив часы, тронулись в путь. Мост был близко. Командир и Витц ушли дальше, туда, где они были прошлым утром. Всё вокруг моста было ярко освещено прожекторами. А Литке и Найгель спустились к самому течению реки. Они услышали, как там, наверху тяжело заухал МГ – 42. В его грохоте потерялись выстрелы винтовки Найгеля. Решено было в первую очередь бить по прожекторам. Теперь темнота повисла и здесь. Проблема освещения была, во всяком случае, временно решена. Наконец ему можно было отправляться в воду. Берега здесь были обрывистыми и, как видно когда - то проводились дноуглубительные работы, потому что он сразу же погрузился с головой в воду. Вдвоём с Литке они спустили плот, потом погрузили на него взрывчатку. Мощно загребая воду и таща за собой плот, он поплыл к мосту. Ему было очень тяжело грести против течения. Но вариант заходить с противоположной стороны был отвергнут сразу, потому что там берега были на десятки метров от воды лишены всякой растительности. С их же стороны русские почему – то не удосужились её уничтожить. И деревья вплотную подступали к реке.

Наверху шумел бой. Русским было явно не до того, что происходит внизу, тем более что там было темным – темно. Только в сполохах выстрелов поблёскивали речные волны. Даже луна была на стороне диверсантов, она ушла куда – то за облака и лишь изредка показывала свои бледные щёки.

Найгель, проклиная всё на свете, а особенно Литке за удачно поданную им Бинингу мысль, продолжал бороться с течением. И понемногу ему это удавалось. Он был вымотан. Несмотря на гидрокостюм, ему было адски холодно в этой русской реке. А ведь  говорят, что в аду обычно жарко. Но Люцифер, наверно, мог бы с этим поспорить… Жарко, но не везде. Стрельба не утихала, но ему было мало до неё дела. Он легонько оттолкнул рога мины, торчащие из воды. Качнувшись, она немного сдвинулась в сторону, давая возможность протащить за собой плот. Но впереди уже щетинилась следующая. Странно, а ещё говорят, что в России суровые зимы и реки замерзают. Замерзают, да не все и не всегда, особенно на юге. Весьма относительное представление о юге. Жаль. Подойти по льду к этому чёртовому мосту было бы куда проще. Но ни к чему было сейчас об этом задумываться. Тем более он был уже почти на месте. Тяжело дыша, он подплыл к ближайшей опоре. Волны разбивались о крупные камни, из которых она была сложена, с лёгким плеском. Дотянувшись до верха, он забрался на холодную кладку, затащил свой груз и отпустил плот. Уже увидев, как его понесло вперёд течением, он пожалел об этом, опасаясь, что его могут заметить сверху русские. Плот застрял между минами, и теперь его трепало волнами. Но охранникам было явно не до того. Бининг и Витц, похоже, устроили им целое представление. Был слышен огонь пулемёта, автоматов, винтовок. Они имитировали целое подразделение. Можно было бы заложить заряд прямо здесь, на этой каменной подушке. Но его силы будет недостаточно, чтобы разрушить конструкцию целиком. Для этого нужно, по крайней мере вдвое больше взрывчатки или прямое попадание из «доры». Да, одно из самых больших крупповских орудий пришлось бы здесь весьма кстати. Тогда мост наверняка сразу же обвалился бы. Поэтому нужно было лезть на самый верх опоры, чтобы заложить заряд прямо под поверхность моста. Привязав тридцатикилограммовый груз к своей спине верёвкой, он начал взбираться вверх. Ветер наверху был очень ощутим и пару раз чуть не сшиб его вниз, но он цепко держался за холодные металлические планки. Они были прикреплены к несущим столбам под небольшим наклоном. Поэтому взбираться по ним было нелегко. Мешал груз, он больно бил по спине. Наконец диверсант был под самым полотном. Пристроив взрывчатку, можно было и немного отдохнуть. Это заняло не больше тридцати секунд. Русские! Они о чём – то переговаривались во время перестрелки. А потом всё заглушил шум их пулемёта. Нужно было торопиться. Вот – вот могло подойти их подкрепление. Он подсоединил детонирующий шнур и, разматывая его, спустился с металлической конструкции на камень, неслышно погрузился в воду. Ему казалось, что теперь вода будто потеплела на несколько градусов. Но потом до него дошло, что это просто грело душу сознание того, что задание почти было выполнено.

Найгель быстро преодолел расстояние до места, где стоял Литке. Теперь течение ему помогало. Литке подал ему руку, и он забрался на берег. Там, наверху продолжал шуметь бой. Бининг нервничал, почему они до сих пор не взрывают мост. Но Литке, вытащив Найгеля из реки, уже раскручивал ручку адской машинки. Это было его первое настоящее дело. Он волновался вдвойне. Но как раз тогда раздался жуткий грохот и конструкция моста словно в кадрах кинохроники медленно выгнулась вверх, а потом всё начало сыпаться в воду: рельсы, балки, люди, не ожидавшие этого удара снизу. Их крик потонул в пламени, взметнувшемся сначала в уже начинающее светлеть небо, а теперь вместе с обломками падающем вниз. Всё было затянуто дымом, но когда налетевшим порывом ветра его несколько разметало, диверсанты увидели, что двух секций моста как не бывало, а верх, стоявшей опоры между ними, полностью исковеркан.

- Да, жаль, что нам не попался на этом мосту какой – нибудь военный эшелон. Мы бы поступили с ним так же, как их партизаны, отправившие под откос десятки составов. Но всё равно, мы нанесли врагу серьёзный урон. Теперь они надолго лишены важной магистрали. – Он говорил это Витцу на бегу, желая поделиться своим куражом. Бининг сомневался в том, что за ними будет погоня. Почти всех защитников моста на этом берегу они перебили. Через несколько минут они уже увидели Литке и Найгеля. Бининг поблагодарил их всех за выполненное задание. Те по – разному выслушали его. Было видно, что безмерно счастлив своей первой удачей Литке. Ему было приятно, что по достоинству оценили его способности, а его замысел имел такой успех. В этом было что – то ребяческое. Бинингу это нравилось, он сам был таким. Когда – то. И он ждал, как теперь будет меняться характер Литке с выполнением новых заданий.

Найгель был спокоен, он демонстративно выбросил руку в своём партийном приветствии и прогорланил «Зиг Хайль» и улыбнулся, словно накинув на свою блинооборазную физиономию какую – то маску. Что скрывалось за ней? Бининг никак не мог этого понять. Но что – то было во всём этом напоказ, словно подчинённый хотел скрыть свои настоящие мысли. До Бининга дошло не сразу, а только потом, что для него было непривычном, что здесь, в глухом русском лесу он увидел этот жест. Он знал, что Найгель убеждённый нацист, но только ли этим обусловлено такое его поведение? Пока это было для него загадкой. В абвере было приняты максимально простые отношения между бойцами и командирами групп. Бининг же пошёл ещё дальше. Все, с кем вместе он когда – то воевал, были для него просто товарищами. Он стирал эту грань между ними и собой. Хотя его отличала привычка обращаться ко всем на «вы». Давала себя знать дворянская кровь, он был интеллигентом до мозга костей.

Больше всего его тревожил Витц. Он первый раз видел этого парня в настоящем бою. Он действовал умело, уверенно обращался пулёмётом. Но Йохан действовал бездушно, он был до безрассудства смел, и в его глазах не было огня. Сначала Бининг, стрелявший рядом с ним, порадовался его успешным действиям и воспринял это как абсолютное бесстрашие. Но теперь, когда всё уже закончилось, видя тот же взгляд, он понимал, что Витц – это просто мертвец в обличье живого человека. Он был сломлен и не дорожил жизнью…

Вдруг послышался шум моторов. По лесной дороге двигалось несколько грузовиков. Они были близко. Вот машины остановились, и потом раздался топот солдат. Облава! Сзади тоже раздались голоса и лай собак. К счастью, они были пока далеко. Значит, русские всё – таки сумели организовать погоню и даже притащили собак. И, судя по всё более громкому лаю, они уже уверенно идут по их следу.

Диверсанты бежали так быстро, насколько это позволял лесной массив, торчащие из земли корни. Русские загоняли их прямо в болото, которое лежало у них на пути. На карте здесь было отмечено старое русло реки. Оно почти высохло. Но толковую мелиорацию русские провести не успели, и теперь под ногами жадно чавкала мерзкая квашня. Идти становилось всё хуже, ноги застревали, и их с усилием приходилось вытаскивать наверх. Когда – то Ласковая делала здесь довольно длинную излучину. Пытаться пройти через трясину было не самым мудрым решением, но другого Бининг не видел. Путь, по которому они подошли к мосту, был уже перерезан русскими. Неужели снова болото?.. Они выломали по слеге. Нужно было торопиться. Возможно, их будут ждать и на той стороне. Лес закончился и они вышли на открытое место. Посмотрев наверх, Бининг решительно ступил вперёд. Уже рассвело, и он опасался, что сверху их могут заметить русские лётчики. Тогда их запросто расстреляют или похоронят под парочкой бомб. Уж для них - то не поскупятся. В этом сомневаться не приходилось. Послышались выстрелы. Русские вышли к краю леса. Но за ними они решили не лезть. Теперь их точно будут ждать там. Было неизвестно, как скоро будет организована засада. Они прошли уже больше половины пути. Снова послышались выстрелы, но никого не было видно. Пули просвистели где – то высоко, стреляли наугад. Неужели и с этой стороны их продолжают догонять? Бининг отметил про себя, что у русских тоже отчаянные головы. Сам бы он на это в их положении не пошёл. Он часто посматривал назад, их цепочка сильно растянулась. Витц отставал.

- Витц! Ну пошевеливайтесь же! Прошу вас! Не дорожите собой, так хоть пожалейте нас…

- Да, командир, я стараюсь.

Им нужно было преодолеть около ста метров. И это место целиком было лишено деревьев. Иногда попадался какой – то кустарник. Как пучки редких волосёнок на старческой лысой голове – так о них подумал Литке. Они представляли из себя прекрасную групповую мишень. До укрытия уже было недалеко. Но Бининг продолжал всё также осторожно выбирать кочки, на которые ставил ноги. Наконец он стал на твёрдую землю. Группа понемногу выбиралась. Снова сзади раздались выстрелы.

- Найгель, посмотрите, кто там балуется. Успокойте его… - Он был разозлён и, почувствовав под ногами землю, решил дать себе немного воли.

Найгель улыбнулся каким – то звериным оскалом и вскинул винтовку. Было видно, что руки у него дрожат после напряжённого перехода и предшествовавшего тому заплыва. Но в какой – то момент ему удалось справиться с тремором. Он выстрелил и удовлетворённо опустил оружие, слушая гулкое эхо. Где – то там, на болоте кто – то охнул и упал в топь. Литке напряжённо вслушивался в повисшую вокруг тишину.

- Если вы думаете, что здесь кто – то есть, то зря беспокоитесь. Мы бы уже увидели их, – голос Бининга был устал. – Но поторопиться нам не помешает. Они знают эти леса не хуже нас и скоро всё – таки придут сюда.

Диверсанты продолжали путь, уходя всё дальше в лес.

 

 

1944 год.

Сорок четвёртый уже подходил к концу. Эти несколько месяцев они провели в лесах, каких – то вечно сырых землянках, а то и просто под открытым небом. Они взрывали мосты, поезда. Был даже производственный цех на химическом комбинате. В результате многие квадратные километры просто обезлюдели. Бининг был доволен действиями группы. Но они старались не смотреть шире своей зоны. Бининг прилагал усилия к тому, чтобы не задумываться о том, что фронт уже ушёл далеко на запад и продолжает отступать. И это совсем не согласовывалось с тем, что говорил ему полковник Крец. Бининг чувствовал, что он ответственен за настроение в группе и внимательно наблюдал за тем, как к складывавшейся ситуации относились диверсанты. Узнав Найгеля немного лучше, он понял, что тому просто нравится убивать, и ему без разницы, кого он лишает жизни и для чего это делается. Это было ужасно, но приходилось с этим мириться. Было видно, что тяжело переживает Литке. Он перестал быть тем восторженным поклонником фантастических идей фюрера, и иногда можно было заметить, как он задумчиво, с какой – то щемящей тоской смотрит на запад. У Бининга тоже бывали такие моменты, но он умело маскировал их под командирским тоном и солдатской бравадой. А вот с Витцем творилось что – то непонятное.  

Тогда, пару недель назад шёл действительно проливной осенний дождь и вымокли все. Но простыл только Витц. И теперь прошло уже достаточно времени. А он всё никак не мог выздороветь. Витц вёл себя по меньшей мере странно. Он абсолютно себя не берёг, забывал принимать даже те нехитрые лекарства, которые у них были с собой. Ему становилось всё хуже. Это заметили все. А ему, казалось, было всё равно. Разве что по ночам донимал отвратительный кашель, засевший где – то глубоко в лёгких. Это была уже не обычная простуда. Но никто не мог понять одного – Витц сам довёл себя до такого состояния. Бининг не знал, что с этим делать, грозился его расстрелять как членовредителя. Но видя выражение лица Витца, понимал, что все эти слова бессмысленны. Тот его просто не слышит. Он молчал. Товарищи не догадывались, что он уже давно принял решение умереть. Витц не видел какого – то иного выхода для себя. Он был рад попасть в армию, считая, что таким образом избавился от присутствия отца в своей жизни. Даже поехать в отпуск для него было в тягость. Но теперь он просто устал. Ему опротивело быть убийцей, стрелять, резать, взрывать. Он знал, что, ещё до того как попасть в абвер, прослыл головорезом со стальными нервами и руками по локоть в крови. И всё только ради того, чтобы Фридрих Витц не издевался над своим сыночком? Не проще ли тому самому уйти в мир иной? Это решило бы сразу много проблем. Но обо всём этом он никому не говорил. Литке как – то попытался вызвать его на откровенный разговор, но он ответил ему грубостью и остался в паутине своих мыслей. Да и всё было теперь уже бесполезно. Он чувствовал, что добился своего и скоро должен был умереть. Это видел и Бининг, он не мог смотреть на это спокойно и решил, что Витца срочно должен осмотреть врач. Это было не самой лёгкой задачей в их условиях. Недалеко от их лагеря стоял небольшой посёлок. В одну из ночей Бининг и Литке отправились на разведку. Посёлок был вытянут в одну длинную улицу. Заглядывая в окна домов, они прошли её почти от начала до конца. Вдруг Литке что – то заметил.

- Эй, сюда!

Здесь были дома, выходившие окнами прямо на улицу. И в этом они были занавешены белым, а сквозь щель между занавесями Литке увидел блеснувший металл. Он не был специалистом, хотя их и обучали оказывать медицинскую помощь. Подойдя поближе Литке рассмотрел, что это были хромированные шпатели. Он вспомнил детство, и то, как мама привела его в поликлинику. Его там осматривал врач, он осматривал его воспалённое ангиной горло при помощи такого же шпателя. Просвет был узким, но удалось разглядеть, что внутри всё было покрыто белоснежной кафельной плиткой. Окно было плотно закрыто, но через него доносились звуки разговора. Скорее это было похоже на какое – то гудение. Слов было вообще не разобрать. Но это точно было то, что они искали. Как видно, у врача был посетитель. Они решили подождать. Через несколько минут из дверей вышла женщина. Свет в окнах продолжал гореть. Когда же сам эскулап выйдет оттуда?.. Затаившись, они стояли за деревьями. Было понятно, что долго это продолжаться не могло. Нужно было что – то решать прямо сейчас. Медик мог здесь дежурить до самого утра. Не стоять же им здесь всё это время… Мало ли здесь праздно шатающихся гуляк? Нужно было решить, вести ли им сюда Витца или наоборот доставить врача к нему. Нет! Первый вариант Бининг отверг сразу же. Витц еле ходит, и потом, если их здесь застанут, уйти вместе с ним от погони будет просто невозможно. Слишком опасно! Значит, придётся захватить врача. Командир поделился своим решением с Литке. Диверсанты перебежали через дорогу и вошли в дом. Он ответил молчанием. Здесь был небольшой тамбур, а прямо из него вела прикрытая дверь в комнату. Они постояли. Бининг, шедший впереди, застыл, как будто забыв русские слова.

- Заходите! – Голос из – за двери прервал его лингвистические потуги. Он был сильным как у молодого мужчины. Бининг решительно открыл дверь, но обомлел, увидев, что в белом халате сидя за столом  писал уже пожилой человек. Ему было неприятно тащить в ночной лес за шиворот человека такого почтенного возраста. Он был полноват и обладал густой седой шевелюрой и небольшой курчавой бородкой. Старик чем – то напомнил диверсанту отца, хотя совершенно не был на него похож. У него такие же выцветшие серо – зелёные добрые глаза. Но это Бининг понял уже позднее, через несколько дней, когда вспоминал события того вечера.

- Вы фрач? – Бининг умел подавлять в себе ненужные чувства.

Старик Никодим, которого все так и звали кто просто по имени, а кто - прибавляя при этом «дядька,» был обычным сельским фельдшером. Но Бинингу в такой ситуации не приходилось выбирать.

- Пойдёте с нами! Собирайтесь!

- Что? Куда?

- Советую не задавать лишних вопросов! Быстрее! –  Автомат, висящий на плече Бининга дулом вниз, угрожающе приподнялся.

Фельдшер улыбнулся, поглядев в его зияющее смертоносной чернотой отверстие. Ему было уже далеко за семьдесят, он пережил гражданскую войну и немецкую оккупацию и давно не боялся за свою жизнь. Он всей душой ненавидел немцев, хотя и никак этого не проявлял. Из – за преклонного возраста его даже не приняли в партизанский отряд, находившийся там неподалёку. Но он был истинным врачом по духу и слишком милосердным для того, чтобы кого – то убить. Он мог только спасать. И сейчас он видел тех самых немцев, врагов, которых прогнали отсюда несколько месяцев назад. Сейчас это был глубокий советский тыл. И они были здесь одни, слабы, им нужна была помощь. Было странно, но он даже не задумался о том, как и для чего оказались здесь эти немцы. Поэтому свои вопросы он задавал скорее просто потому их приход среди ночи  был для него неожиданностью.

Вышли в сырую, ветреную темноту. Чуя чужаков, за забором вдруг залаяла собака. Они уже ушли на несколько дворов вперёд, а она всё продолжала лаять.

- Что за глупое животное? – Бининг немного нервничал. – Не хватало ещё так нелепо проколоться из – за какой – то вшивой псины…

Словно услышав его, где – то сзади скрипнули калиткой.

Они замерли.

- Тсссссссс… - Бининг, глядя Никодиму прямо в глаза, приложил указательный палец к губам.

Улица была темна, и вдруг в одном из домов зажёгся свет. Посёлок был маленьким, всего в одну улицу, хотя и длинную. И то, что лаяли собаки, могло означать только одно. Кто – то пришёл. Никодим был одним из немногих мужчин, которых не взяли на фронт. И посёлок состоял почти из одних женщин и детей. Они ждали мужей, отцов, братьев. Война была в самом разгаре, поэтому придти их близкие могли только комиссованными по ранению. Они ждали, что к ним постучится родной человек. Без ноги, без руки. Но живой. Ждали со страхом и нетерпением, поэтому откликались на любой шум. Вот кто – то выглянул на улицу и что – то разочарованно проворчав, скрылся. Был слышен женский голос.

Диверсанты стояли в ожидании, когда всё успокоится. Вдруг из – за облаков вышла луна. Диск её был круглым как блин. Отсутствие на улице фонарей сразу стало незаметно. Всё вокруг было залито бледным светом. Бининг на доли секунды растерялся, не зная, что нужно делать: продолжать ждать, пока всё успокоится, или бросить этого старикашку и бежать отсюда сломя голову, пока их не заметили и не позвонили, куда следует… Но вскоре всё стихло, можно было двигаться дальше. Они не заметили, как преодолели остальной путь до лагеря, где оставались Витц и Найгель.

В землянке, выкопанной в стене оврага, где они устроились, было тепло, хотя и сыро, капли влаги стекали вниз по стенкам и плохо впитывались в утоптанный грунт. Землянка была закрыта, оставлены только вход и нечто вроде дымохода, который Литке соорудил по всем правилам инженерного искусства. Света почти не было видно. Лишь изредка в ночной темноте проглядывали яркие сполохи. О том, что здесь кто – то есть, можно было догадаться и по – другому. Витц был в беспамятстве и кашлял, кашлял, кашлял… Он не переставал. Это здорово донимало Найгеля. Он был готов хоть сейчас придушить этого полоумного. Толку от него здесь всё равно никакого, одни лишь неприятности. Этот Бининг с ним возится… Куда он вообще попал? Какое – то сборище изнеженных институток. И за что ему, Найгелю, такое наказание? Он мечтал поскорее вернуться из этой затянувшейся командировки к своим. Временами он уже начинал сомневаться в том, что послушал тогда этого Клабке… Желая уйти от надоевшего кашля, Найгель выбрался наверх и сидел, прислонившись спиной к стволу дерева. Несмотря на холод, он был в сладкой полудрёме. Но даже сейчас он продолжал слушать лес. Где – то в стороне треснула ветка. Найгель мгновенно стряхнул с себя тяжелую сонную пелену. Вот стало видно мелькание фонариков. Ага, значит, они возвращаются. Огни понемногу приближались. Их было трое. На всякий случай снайпер неслышно отполз в сторону. Путники подошли к землянке и шедший впереди открыл её, сдвинув в сторону связанные вместе ветки лапника, прикрывавшие вход. Пламя костра, горевшего внутри, осветило его лицо. Это был Бининг. Всё в порядке. Как видно, третий – это врач, которого привели к этому недоумку. В землянке было тесно, но все трое вошли внутрь. Хм!.. Найгель сам себе скорчил недовольную мину. Как же, как же… Фон Бининг заботливый командир, а этот интеллигент Литке, ещё толком не нюхавший пороха, товарищ, не равнодушный к чужой беде. Намного проще было пристрелить этого хлюпика прямо здесь. Найгель заглянул внутрь, просто обозначив своё присутствие, и сдерживая презрение, снова вышел. Они притащили сюда старика. Интересно, оставил ли маразм ещё ему немного мозгов… Хотя для Витца уже всё давно было кончено. Как только фон Бининг может этого не понимать? Хотя, наверно, он всё понимает, просто боится себе признаться в том, что не может с этим абсолютно ничего поделать. Он командир, а перед этим оказался бессилен. Но в этом виновны, прежде всего, те, кто пустил сюда этого слюнтяя Витца. Удивительно, что он вообще оказался на службе в Абвере.

В землянке не слышали внутреннего монолога Найгеля. Бининг и Литке наблюдали за тем, как фельдшер, перевернув Витца на спину и задрав его куртку, прикладывал к его груди стетоскоп. Он слушал душераздирающие свисты и хрипы, кивал и многозначительно кривил губы.

- Ему срочно нужно в больницу…

- Дайте нам нужные лекарства.

- Хм… У него двустороннее воспаление лёгких… Ему нужны лекарства, стационар, тепло, сухая постель и уход… Может быть, так он сумеет выжить. Но если он останется здесь, то умрёт уже в ближайшее время.

- Значит, всё было зря, – нужно было принимать какое – то решение. Его размышления прервал Найгель.

- Командир, за вами идут. Я слышу собачий лай, голоса.

- Чёрт… Всё – таки привели с собой хвост.

Он повернулся к землянке. Было очень мало времени.

- Найгель! Возьмите старика… Он всех нас видел. Вы знаете, что нужно делать?

Снайпер утвердительно кивнул. Потом Бининг, вспоминая это, удивился тому, что отдал этот приказ как – то легко, без колебаний. А ещё глаза… Они действительно похожи были на отцовские – своей добротой.

Сам Бининг следом вошёл в землянку после того, как Найгель вывел оттуда фельдшера.

- Литке, осмотритесь вокруг там снаружи. Мы снимаемся.

Он остался наедине с больным. Вздохнув, Бининг вынул длинный нож. Он подошёл вплотную к Витцу, лежащему на брошенных на пол ветках лапника. Бининг опустился на колени и приблизился вплотную к шумно дышащему больному.

- Прости меня… - Он приложил нож остриём к телу Витца между рёбрами прямо напротив сердца и вдруг словно застыл. Он не мог взять и убить его, вот так, просто. Он помедлил и через силу вдавил клинок в Витца. Тот охнул и в бредовом угаре пробормотал что – то. Бининг провернул нож вокруг оси и взвыл. Это был стон от боли, где – то там, внутри, она разъедала его словно кислота. Витц хрипел недолго, затих. У него были открыты глаза. Бининг ладонью закрыл их. В лесу начинался бой, всё перебивал грохот их МГ – 42.

- До свиданья, Йохан… Увидимся… В аду. Конечно, увидеться мы можем только в аду. Но это будет непременно, потому что больше нас никуда не пустят. Ну а пока ты ещё послужишь Рейху, – он усадил его, привалив к стенке землянки, достал гранату. Погладил её ребристую поверхность. Вот и пригодилась! Он вспомнил, как снял её с ремня у русского солдата во время одного из боёв. Вытащив чеку, Бининг аккуратно вложил гранату  под мышку Витцу, так чтобы тот своим телом прижал спусковую скобу. Русские непременно захотят поговорить с Витцем по душам, не зная, что он уже отдал Богу душу. Они начнут его трепать, граната выпадет, скоба отсоединится… И на пару – тройку человек в облаве будет уже меньше… Он подумал о том, что проявляет какое – то несвойственное самому себе спокойствие. Только что убил своего товарища. Наверное, это было действительно было целесообразно. Бининг старался в это верить. Хотя скорее всего он просто очерствел, достиг высшей степени профессионализма. Теперь смерть стала просто работой. Он это понимал. Курт вынырнул наружу и осмотрелся. Наступающие подходили всё ближе, и от выстрелов в тёмном лесу с высоченными корабельными соснами стало светло как днём.

- Отходим!

Отстреливаясь, они отходили. Преследователи понемногу отставали от них. Но у них собаки… Это было плохо. Вскоре громыхнул взрыв. Бининг удовлетворённо кивнул. Они перешли через небольшой ручей. Всё стихло. Их потеряли.

 

 

1950 год.

Найгель лежал на высоком пригорке, прикрытый со всех сторон зарослями кустарника. Он доставил ему немало хлопот, пока он, чертыхаясь, сумел - таки окопаться. Хотя в целом земля была мягкой. Не то что глинистый грунт на полигоне офицерской школы СС… Да, это жестокое испытание навсегда врезалось в его память. Последний экзамен. Их десятерых поставили в ряд. А напротив них на расстоянии ста шагов стояли десять танков. Машины, негромко урча, разогревались. Танки ждали их. Да, чтобы проехаться прямо по ним. Найгель же и его товарищи должны были окопаться сапёрными лопатками за двадцать минут так, чтобы остаться в живых. Кто не сумел… Тот сам был виноват и решил свою судьбу. Найгель работал методично, выгребая грунт, камней там тоже хватало. Их инструкторы особенно не церемонились. А может такое место вообще было выбрано умышленно. Но Найгель был спокоен. Сердце только бешено колотилось. Но это было нормально и работать ему не мешало. Если им дали такое задание, значит с ним можно справиться. Впрочем, ему и повезло. Он был в середине строя. А вот слева от себя слышал надрывные стоны товарища. Как видно на месте, куда его определили, когда – то росло дерево. Его выкорчевали, когда готовили полигон, но корни, конечно, удалять никто не потрудился. Курсант пытался со всего маху рубить их сапёрной лопаткой, но это была акация или что – то подобное и у него ничего не получалось. Он бросился к инструктору, показывая ему, что такая задача просто непосильна человеку, да ещё за такое короткое время. Но тот лишь оттолкнул его, выхватив из кобуры «Вальтер» и гаркнув, что пристрелит его как собаку прямо здесь безо всяких проверок, если он не вернётся на своё место. Мартин – так звали того эсэсовца – вернулся. Он кинулся наземь и снова начал свои лихорадочные попытки. Но он в любом случае не успевал. Он понимал это, и у него началась истерика. Было странно видеть эсэсовца в таком состоянии. Он был растерян словно ребёнок, сломлен. Окопавшийся уже Найгель поглядывал с неоднозначным чувством, как Мартин то вновь борется с этими злосчастными корнями, то, плача, бросает лопатку оземь, начиная молиться. Ещё полчаса назад они были равными, товарищами. Но Мартин вытянул несчастливый билет, и теперь для него всё кончилось, он вызывал презрение. Найгель же был готов. И это навевало странное чувство превосходства над однокашником, хотя тот ни в чём не был и виноват. Он ведь и сам мог оказаться в таком положении. Но Ульрих даже в мыслях не допускал, что мог бы позволить себе так вести. Его мышцы ныли от боли после адской работы, а ладони были покрыты кровавыми волдырями. Но это была приятная боль. Отпущенное им время подходило к концу, и вот танки, взревев и выпустив в воздух клубы чёрного дыма, двинулись к ним. Монотонно шумя, они медленно приближались. Найгель опустился  на дно своего убежища лицом вниз, прикрыв голову, уши руками. Он хорошо потрудился, но всё равно когда над ним начала проползать эта чёрная многотонная громадина, заслонившая собою свет, в груди у него появился какой – то холод, резанувший где – там внутри. Мерзкое чувство. Но спустя время, уже в бою, он понял, для чего это делалось. Его было очень трудно чем – то испугать.  И сквозь оглушительный шум моторов и металлический лязг широких гусениц, он слышал сдавленные крики людей. Для него же всё закончилось благополучно. Во всяком случае в этот раз. Но по – другому просто и быть не могло. Он предназначен для высоких целей. Подумав так, Найгель усмехнулся. И это не просто везение. А вот кто – то оказался не столь достоин. На другом краю от него, извиваясь в жутких корчах, дико орал курсант, ему полностью отдавило одну из ступней. Другой сразу погиб, расплющенный в своём ненадёжном укрытии. Ирония судьбы – самому себе добровольно копать могилу. Но всё было как в полусне. Он был словно пьян от счастья. Где же Мартин? Он глянул на место рядом с собой. Но там его не было, ни мёртвого, ни живого. Найгель думал, что от него действительно избавились обещанным способом. Но на самом деле всё было намного прозаичнее. Командование СС не привыкло попусту разбрасываться деньгами, которые тратились на обучение кадров. Поэтому Мартин попал в банду Дирлевангера. Они встретились как – то уже позднее  в Польше при очень интересных для него самого обстоятельствах. Но тогда на полигоне он не подумал о том, что ему представиться возможность взглянуть на всё и с противоположной стороны… А зря. Хотя какое ему вообще дело  до этого малодушного труса? Теперь – то уж тем более… Может, уже где – то и нашёл свою настоящую могилу. Скорее всего так и было. О смертности в подразделении Дирлевангера ходили легенды. Его бросали всегда в самое пекло, поэтому часто оно бывало выбито до последнего рядового. Впрочем, сейчас нужно было подумать о себе. В последнее время Бининг стал слишком уж нервным. Ха – ха! Конечно, он ничего не может сделать. До них никому на всём белом свете совершенно нет никакого дела… Ну может кроме советских спецслужб. Всё же надо быть с Бинингом поаккуратнее. А то ещё не ровен час пристрелит в пылу командирского негодования. Сейчас Найгель был в очередной самоволке. Ночью он, покинув дозор, ушёл на охоту. Он охотился на людей. Наверно, его можно было назвать маньяком. Иногда он и сам об этом задумывался. Он уже давно заметил, что получает наслаждение от созерцания чужой боли, смерти. В то же время ощущение было весьма болезненным, временами ему становилось даже стыдно. Это было его слабым местом. А он привык всё и всегда контролировать, даже собственные эмоции. Но в последнее время ему это не очень хорошо удавалось. Чувство стыда было в зачаточном состоянии. Ничего с собой поделать он не мог. Чужая боль стала для него наркотиком. Причём больше всего его радовали не физические страдания жертвы, а духовные. И сейчас он был в ожидании. Как паук, сидя в тёмном углу, ждёт очередную бабочку, чтобы выпить весь её жизненный сок, он ждал здесь, на этом пригорке. Сейчас было раннее утро, и небольшой посёлок, на который он глядел через цейсовский бинокль, только начинал просыпаться. Здесь была всего одна улица, да и та не слишком длинная. Он знал, что у русских подобные селения назывались хуторами. Найгель наблюдал, как пастух выводил коров на выгон, забирая их у хозяев. Женщины помогали ему, подстёгивая животных хворостиной. Найгель занимал господствующую высотку, поэтому ему были видны сверху все дворы и закоулки в них. В одно из домов на крыльцо вышел мужчина. Позёвывая спросонья, он смотрел в спину, как видно, жене, выгоняющей свою скотину. Она наконец управилась со своим делом и, повернувшись назад, увидела, что тот на неё смотрит. Улыбнулась. Это была счастливая семья. Это было именно то, что искал Найгель. Это то, что он сейчас разрушит. Он быстро схватил винтовку.  Мужчина, тем временем, на свою беду спустился во двор. Снайпер заменжевался. В кого он будет стрелять сразу? А можно сразу в обоих! Он не будет их убивать сразу! Не – ет! Это было бы вообще неинтересно, этой порцией чужой боли его жестокость не была бы удовлетворена.  Не затем он тащился сюда через дебри за добрых десять километров, чтобы убить их, не дав им прочувствовать всего. Это была обычная деревенская семья. Супругам было, наверно, немного за тридцать… Гм… Значит, где – то в доме, скорее всего, находится ребёнок! И вполне могло быть, что даже и не один! Как ему сразу не пришло это в голову. Он убрал палец со спускового крючка. Его лицо тронула улыбка. Если бы кто – то глянул на него в тот момент со стороны, то у него даже сомнений бы не возникло в том, что перед ним маньяк. Найгель наблюдал сцену обычной семейной жизни. Муж снял с себя рубаху и склонился над большим чаном. А жена поливала воду ему на спину. Было видно, что им обоим это приносит удовольствие. Мужчина был высоким, плечистым. И жена любовно оглаживала его по плечам. Он отфыркивался от попадавшей ему в нос воды. Вдруг он начал плескать воду в неё. Женщина в шутку отдалилась, деланно ругаясь на супруга. Тот продолжал, а она отбежала ещё немного. Найгель обратил внимание на её икры, налитые, полные. Вообще вся она была здоровой, крепкогрудой, с румянцем на щеках, обрамлённых русыми волосами. Ему нравились такие женщины. «Совсем как немка…Нет, это животное не должно обладать такой прекрасной женщиной». Найгель хотел попасть ей в позвоночник. Тогда она будет обездвижена. И… потом этот мужлан спрячется в доме и оттуда в страхе будет наблюдать, как убивают его жену. Но она стояла к Найгелю лицом. Она была прекрасна в этот момент. «Ну же повернись…» - он испытывал настоящее томление словно был наедине с этой женщиной. Но вот, уворачиваясь от очередной порции брызг, женщина повернулась спиной в прицел. Он прицелился и выстрелил. Снайпер был точен. Его болезненная лихорадка никак не сказывалась на стрелковых качествах. Пуля попала женщине точно в позвоночник, чуть повыше крестца и перебила спинномозговой нерв. Найгель увидел, что её лицо исказила гримаса боли. Садист испытал почти плотское наслаждение. Это было фантастически, он впадал в транс. Она упала на землю, её платье задралось, обнажив при этом полные белые ноги. Да, теперь эта прекрасная дива, подобная изваяниям древних скульпторов, не принадлежала никому. А ноги её, ещё секунду назад быстрые и лёгкие, безжизненно лежали на земле. Муж кинулся к ней. Он не понял, что случилось. « Ничего не боятся. Как олени в девственном лесу, где никогда не было охоты… Ну ничего, он это исправит.» Найгель выстрелил ещё раз, совсем рядом с супругами. Он намеренно ни в кого не попал, желая продлить ужасное действо, просто хотел отпугнуть мужа, чтобы он смотрел на всё это со стороны. Но этот русский, не поняв даже, почему вдруг по ним стреляют. Только посмотрел в его сторону, примерно определив, откуда раздавались выстрелы. Расстояние было чуть менее полукилометра, поэтому ему отчётливо слышны были хлопки… Но и только… Он не боялся. Это было странно для Найгеля. Он нормально относился к тому, что сам не боится смерти. Девизом эсэсовцев было нести смерть и принимать её. Но этот деревенщина… Он ведь не служил в СС! Мужчина тем временем, поняв, откуда стреляют, подхватил жену на руки и попытался перенести её за сарай, стоявший напротив дома. Он был бы надёжным укрытием от снайперских пуль. Найгель, задумавшись о странном для него поведении русского, упустил момент. И мужчине удалось спрятаться вместе с раненной женой за строением. Теперь в перекрестье прицела стрелок видел лишь дощатую крышу. От досады он кусал губы. Сидеть там они могут сколько угодно, а вот ему нужно уже и ретироваться отсюда. Даже в этот момент экстаза мозг, тем не менее, продолжал трезво оценивать эту ситуацию и возможный риск. Но в этот момент он увидел то, что остановило его. На крыльцо вышел ребёнок. Судя по росту, это была девочка лет трёх от роду. Она что – то говорила родителям. Видимо они загоняли её внутрь помещения. Но ребёнок, видимо, не послушался.  Найгель выстрелом перебил ей правую ножку. Она упала и заплакала навзрыд, сидя в постепенно растекающейся луже крови и держась за своё раненое колено. Её коротенькое платьице окрасилось алым цветом. Стрелок всадил ещё одну пулю в дверной косяк совсем рядом с ней. Это был вызов для её отца. Вот! Это было именно то, что нужно. Теперь – то русский уж точно высунется. У него кончились патроны. Найгель судорожно перезарядил оружие. Он успел вовремя, потому что произошло именно так, как он рассчитывал. Отец, уже не помня себя от горя, бросился на помощь плачущему ребёнку. Найгель был наготове, поэтому хоть и движение было очень быстрым, открытое пространство не таким уж и большим, он сумел его зацепить. Мужчина тоже был ранен в ногу, чуть пониже колена. Он замедлился, но был сильным и поэтому, хоть и заметно хромая, продолжал двигаться к дочурке. Последовал выстрел в спину. Русский упал, но продолжал ползти вперёд. Это  несколько разозлило Найгеля. Ему было неприятно видеть, что раненый был не сломлен. Неужели эти животные пытаются уподобляться им, высшей расе? Это дико прозвучало в его воспалённом мозгу, и, получше прицелившись, он всадил пулю прямо в затылок мужчине. Тот наконец остановился. Найгель смотрел на лицо девочки. Она, увидев вдруг, что случилось только что, перестала плакать и просто растерянно смотрела перед собой, широко раскрыв глаза и только лишь легонько всхлипывая. Расстояние было большим. Поэтому он только видел то, что происходит, но до него не доносилось ни единого звука. Это было словно немое кино. Это была драма целой семьи, но для него это было представлением из разряда тех, что показывал этот свинья Чарли Чаплин. Так было принято его называть. Но он был вынужден признать, что сегодняшние актёры играли куда лучше. Он был просто в восторге от тог, что видел. Вдруг Найгель словно очнулся. Нужно было уходить. Его могли заметить. Он в последний раз глянул в прицел и увидел вдруг, что и женщина ползёт к девочке. Он тащила нижнюю часть тела, абсолютно ей неподвластную, подтягиваясь на сильных руках. Вдруг она повернулась в его сторону. Она не видела его и даже смотрела немного в другом направлении. Но Найгель почувствовал, что взглядом, обезумевшим от горя, она ищет его. Женщина ничего не понимала. Зачем кому – то понадобилось в них стрелять? Перед кем они виноваты? Для Найгеля же всё было логично. Они были виноваты одним тем, что были счастливы. А его выводил из себя один вид счастливого человека.  Быть таким имел право только он. Обладать особями вроде этой русской имел право только он. Впрочем, как и другой, не мене достойный ариец. Но он добился своего. Он причинил им всем горе, разрушил один маленький для окружающих, но именно для этих троих огромный мир любви и счастья. Найгель был доволен собой. Всё получилось так, как он хотел. Двумя последними выстрелами он добил мать и дитя. Он сделал это не потому, что хотел их смерти, и не из желания прекратить их мучения. Просто они ему наскучили как дешёвая проститутка, удовлетворившая похоть привередливого клиента.

Снайпер оставил свою лёжку и быстро возвращался в лагерь. Этот балбес Бининг, наверно, из себя выходит, проснувшись и увидев, что он оставил пост. Путь был неблизким, но он быстро преодолевал расстояние, пользуясь лесными тропами. Он хорошо помнил их, хотя прошёл по ним всего один раз. Он мысленно поблагодарил себя за высокие профессиональные качества.

Идя к лагерю, диверсант подумал вдруг, что неслучайно вспомнил Мартина. Ведь они виделись после того случая в училище уже в сорок третьем году в зондеркоманде Дирлевангера только потому, что и сам Найгель оказался там. До той поры он слыл безупречным эсэсовцем. Он был излишне жесток, что, впрочем, приветствовалось. И был безупречен. На его биографии не было ни малейшего пятнышка. Вся его жизнь была усеяна чужой болью,  но с точки зрения нацистов она была прямой и честной. Гитлерюгенд! Затем служба в армии, откуда его попросту отпустили в запас. Это было довольно частой практикой. Германии после первой мировой навязывали такое условие, что она может иметь строго лимитированное количество солдат рейхсвера. Они должны были служить не менее двенадцати лет. Но военачальники это условие редко соблюдали. Иногда Найгель задумывался, почему он тогда демобилизовался, ведь мог и остаться. Ему было скучно, хоть он этого и осознавал. Штурмовые отряды! Это было интересно… То, что они творили, привлекало его и таких, как он. Он ещё не догадывался о том, что в скором времени вся страна станет чем – то подобным. А потом были СС. Перейдя в новую структуру, он не забыл про труппфюрера Хирше. Вскоре за ним пришли из гестапо. Больше Хирше никто не видел. Найгелем, рассказавшем о мыслях Хирше, а что – то и добавившим от себя, руководило одно соображение: это когда – то ему зачтётся. Потом были школа СС и Восточный фронт. А после, в сорок втором, удача ему изменила. То, что произошло, было позором, хоть он и не был в этом виноват ни на йоту. Во время одной из артподготовок русских он был контужен взрывом близко разорвавшегося снаряда и привален блиндажными брёвнами. Его откопали уже русские. Он не сразу пришёл в себя. И было уже поздно. Это был плен… И его отправляли в русский тыл. Найгелю в самом страшном сне не могло присниться, что он когда – то окажется в этом положении. Марш был долгим. И это давало ему время всё обдумать. Но много времени ему и не понадобилось. Он сразу пришёл к выводу, что ему, эсэсовцу, ничего хорошего от русских для себя ждать не приходилось. Улучив момент, когда они проходили крутой поворот на лесной дороге и на какой – то миг шедший сзади конвоир терял его из виду, он кинулся в чащу. Его примеру последовали несколько других. Но они были не столь удачливы, потому что не были к этому готовы, а потратили драгоценные секунды на раздумывания. Вслед послышались выстрелы. Найгель не знал, откуда вдруг у него, голодного и избитого,  взялись силы, на тот рывок. Но он летел как волк, уходящий от охотничьей облавы. Он не слышал криков товарищей по несчастью, которым попали в спины. Он бежал, бежал, спотыкаясь о корни деревьев и уворачиваясь от стволов. Русские бежали следом, они что – то кричали. Он не понимал, хотя и прекрасно знал их язык. Полноценную погоню организовать русские не смогли, иначе все конвоируемые просто разбежались бы. Он не знал, куда бежит. Уже потом, поняв, что оторвался от преследования, Найгель перешёл на шаг. Боялся ли он в этот момент смерти. Нет… Он просто считал её сейчас бессмысленной. Ведь он был для этого слишком молод и силён. Они ушли далеко от передовой. Голодный, оборванный, он петлял между боевыми порядками Красной Армии, переходил через линию фронта. Он не был этому научен, но ему всё – таки удалось. Он был счастлив, хотя и понимал, что сразу попадёт из огня, да в полымя. Действительно, снова начались бесконечные допросы, избиения. Но Найгель знал эту систему изнутри, их методы и что когда – то это должно закончиться. Он думал только об одном – главным было не сломаться под ударами тяжёлых сапог собственных коллег духовно. Отбитые почки и сломанную челюсть можно было вылечить. А вот когда против тебя свои… Это было тяжело. Но он выдержал и попал после всего этого в зондеркоманду Дирлевангера. Это была ирония судьбы, насмешка… Потому что там он встретил Мартина, того самого, над которым в душе смеялся во время экзамена в школе СС. Они оказались бок о бок. Эта банда отчаянных головорезов, во многом состоявшая из уголовников всех мастей, всегда была там, где горячо. Поэтому иногда бывало так, что и от роты оставался десяток бойцов. Это было страшно, их – то уж точно никто не собирался жалеть, они были просто стреляющим мясом. Хотя и дрались как одержимые. Не мудрено, что через пару месяцев Найгель угодил – таки в госпиталь с ранениями в плечо и руку. Там он, идя по коридору, услышал вдруг знакомый голос. Наверно, у кого – то другого застыла бы кровь жилах, но его нервы были крепкими. Он обернулся и увидел Гюнтера Клабке, следователь гестапо, занимавшийся его делом, которому Найгеля передала тайная полевая полиция. Видимо, его действительно посчитали изменником родине, если всё приняло тогда столь серьёзный оборот. Да, до сих пор обидно было об этом вспоминать. Ладно, дело прошлое. Но следователь Клабке!.. Ну конечно, это был его визгливый фальцет. Найгель, обладавший могучим телосложением, даже сейчас, с раненой рукой, мог бы запросто проломить черепушку этой тощей тыловой крысе. Удивительно, но на хороших казённых харчах даже живот не смог наесть. Найгель не любил худых людей, у него к ним было предубеждение. Ульрих считал, что таким субъектам опасно доверять. Надо отдать ему должное, что в отношении Клабке Найгель был абсолютно прав. Хотя может всё потому, что Ульрих всю свою жизнь и встречался только с людьми вроде Клабке. Он понимал, что их методы были разрешёнными, но смириться с этим было трудно. Он вспомнил всё. Вперив взгляд в лицо своего мучителя, он словно отключился от реальности. Клабке каким – то шестым чувством ощутил этот взгляд, полный ненависти истерзанного когда – то человека, который сам привык издеваться над другими. Он подошёл к Найгелю, но тот словно не видел его. Следователь, обладавший фотографической памятью, узнал его и подошёл. Он помахал рукой перед носом бывшего подследственного. Наконец тот вернулся к действительности.

- Найгель, Найгель… Вы ли это?.. Вижу вам крепко досталось. – Найгель молчал. – Понимаю, вы готовы меня разорвать… Но и вы должны понять меня, ведь я подневольный, такой же как и вы винтик нашей огромной машины, строящей  наш новый светлый мир… - Клабке задумался на долю секунды, не лицемерит ли он, говоря так высокопарно. Потом он снова хитро посмотрел на Найгеля, как будто ему вдруг пришла в голову некая оригинальная идея. – Найгель, а ведь если вы захотите, я могу вам и помочь…

Гюнтер Клабке занимался делом Курта фон Бининга. Поступили сигналы о том, что он будто бы высказывался нелестно о существующем режиме, не совсем удачно провёл пару последних операций – он был командиром диверсионной группы. Кого – то другого уже за одно не слишком осторожно сказанное слово уже утащили бы в застенки гестапо. А тут на тебе, церемонятся… Ох уж этот Бининг… Он доставил ему немало хлопот. Клабке с самого начала с большой неохотой брался за всё это. Но его мнения не спрашивали, а просто давали распоряжения… Бининг был офицером абвера, причём одним из его лучших офицеров. На его диверсиях учили начинающих. Кроме того, он был дворянской крови. Отец – бывший полковник рейхсвера, хоть и опальный, но со множеством влиятельных друзей. Да и сам Бининг – младший не так прост. Член НСДАП, носитель Железного Креста и других наград… К нему не давали подобраться. И надо же было так получиться, что именно Клабке дали его в разработку. Как он должен был вести следствие, если не может даже толком допросить человека. Эх – х… Собачья работёнка… И теперь, когда он увидел Найгеля, вспомнил все обстоятельства его дела, то вдруг подумал, что можно было бы действовать нестандартно. Тем более что только так он может решить задачу. Да… Найгель обладает удивительным сочетанием качеств. Да, он патологически жесток. Но он только внешне всего лишь тупоголовый дуболом. который только и может, что крушить всё кругом. На самом деле он ещё и весьма хитёр, изобретателен и находчив, он мыслит необычно. Да, только такой человек мог в одиночку вернуться из глубокого вражеского тыла, а потом выдержать их допросы и не сломаться. А он не сломался. Следователь видел это тогда и сейчас.  Найгель смотрел на Клабке, ожидая подвоха, но нет, похоже Клабке был настроен вполне миролюбиво. Но что ему нужно от него?

- Герр Клабке, я не совсем понимаю, чего вы от меня хотите и чем можете помочь. Один раз вы уже мне помогли…

- У – у –ульрих!.. – Он трепанул его по здоровому плечу. – Не обижайтесь, я вас прошу. И я действительно могу разобраться с вашими нынешними проблемами…

- Создав при этом новые?.. – Этому сукиному сыну определённо что – то было нужно от Найгеля, он отметил про себя, что тот впервые с момента их знакомства назвал его по имени. Нужно быть осторожным с этим лисом!..

- Пройдёмте…  Иногда и стены слушают.

Только когда они вышли на улицу, Клабке рассказал о том, что считал нужным. Это был неожиданный поворот. Стать секретным агентом гестапо… Найгелю такие мысли даже в голову никогда не приходили. Он знал, что гестапо использует секретных агентов и просто осведомителей, но он никогда не собирался стать таковым сам. Об этом он задумывался только при разговорах на всякие скользкие темы: не является ли его собеседник провокатором? В то время, когда все следили за всеми, подобное вполне могло оказаться правдой. Поэтому он всегда старался держать язык за зубами. И эта мера предостережения ни разу его не подводила.

- Ульрих… Вы умный человек. – Видя, что его бывший подопечный начинает менжеваться, гестаповец решил надавить на самое его больное место. - И должны понимать, что в этот раз вы чудом уцелели. В следующий раз удача может от вас отвернуться. Вы также будете воевать, ходить под пулями. Но это совсем другое. Ювелирная работа… А сейчас вы просто пушечное мясо. Вы просто должны будете подтвердить или опровергнуть наши сведения о Бининге. Ну а потом я, приводя как довод ваши прежние заслуги, смогу похлопотать перед начальством. Вы не можете спорить с тем, что ничего не теряете…

- Я согласен! – Найгель почувствовал, что здесь для него действительно может открыться какая – то лазейка.

Сразу по выздоровлении Найгеля отправили в диверсионную школу Абвера. А при первой же возможности он должен был попасть в группу Бининга. Теперь он был для всех обычным солдатом. Эсэсовец Ульрих Найгель словно испарился в архивах. Найгель не был уверен, что это не навсегда. Но всё же было решено. СС и Абвер издавна соперничали друг с другом, не столько помогая друг другу, сколько желая показать себя с лучшей стороны. Это было в порядке вещей. Но именно поэтому даже мыслей не могло быть о том, чтобы предупредить руководство школы, о том, куда именно следует направить нового курсанта после обучения. Полковника Креца, начальника школы об этом будто бы случайно попросил один из офицеров вермахта на одном из званых ужинов. Офицер говорил, будто Найгель служил под его началом и проявил себя с самой лучшей стороны. А всем известно, что Бининг один из лучших командиров. Это выглядело просто как просьба старого сослуживца. На самом деле разговор этот не был случайным, а офицер тоже принадлежал к агентуре гестапо. Крец был старым служакой, но даже он не увидел в этом ничего подозрительного. Тем более что Найгель действительно был очень хорош. Поэтому когда Бининг вернулся без своей группы, его запросто включили во вновь созданную.            

 

 

 

 

 Наконец он подошёл к месту.

- Где вы были?! – Бининг направил на него ствол «вальтера».

- На охоте… - Найгель устало вздохнув, поставил свою винтовку прикладом на землю. 

- Снова стреляли по людям как по мишеням в тире ради забавы? Послушайте, вы!.. Вы… Вы забываетесь! Мы – Абвер, а не эти выродки из зондеркоманд СС! Мы солдаты, и убиваем. Да, да… Но только если это действительно нужно… Когда это целесообразно тактически и… стратегически! Я лично собираюсь убить ещё не одну сотню этих диких славян. Но я это буду делать не ради забавы, а потому что того требует рейх. Вы же нас просто подставляете! Что будет, если вы попадёте в руки солдат из рейдовых групп? Вы такой кремень, что даже под пытками не выдадите нас? Похвально, если так! Но зачем так рисковать?! Найгель, вы идиот, безмозглое животное! У меня в лексиконе не хватает ругательств, чтобы охарактеризовать вас должным образом…  – В других условиях Бининг застрелил бы такого подчинённого. Но сейчас он не мог себе позволить это сделать. И Найгель об этом догадывался. Он отвернулся, чтобы скрыть свою улыбку. Ему было приятно, что он и его товарищи заслужили столь неравнодушную оценку. – Всё же я постараюсь найти способ заставить вас исполнять свои служебные обязанности как положено. А раз уж вы такой любитель приключений, сейчас вы с Литке пойдёте на поиски провизии.                      

 

 

Литке, полуприкрыв глаза, шёл по узенькой тропинке, слушал тишину леса. На самом деле тихо здесь казалось только сначала. Лес жил своей жизнью, шумел зеленью листьев, хлопаньем птичьих крыльев, падением орехов на землю, стуком дятлового клюва о древесный ствол. Диверсант с детства был городским жителем, привычным к визгам автомобильных клаксонов, звонкам трамваев, многоголосому говору толпы. И он думал, что без всего этого ему будет даже некомфортно. Но прожив уже столько лет в лесу, он полюбил его шелест, шуршание листьев под ногами, треск прошлогодних веточек. Бининг даже делал ему за это замечания, ходить нужно неслышно, мягко как кошка. И Литке умел это, но так приятно было позволить себе такую, одному ему понятную радость. Глаза отдыхали, медленно скользя по резным зелёным шевелюрам. На миг он даже забылся, и пробудил его от благостной неги шипящий окрик Найгеля, шедшего немного позади: «Постой-ка, я вижу небольшой домик! Наверно, это охотничий домик или избушка лесника… Обойдём его с тыла».

Диверсанты вышли к берегу озера, на котором и стоял сруб, деревянный, с широкой террасой. Перебегая от дерева к дереву, они приблизились к задней стороне строения. Был слышен разговор. Два голоса: немного хрипловатый мужской и детский. Слов было не разобрать, но этого было и не нужно. Было понятно, в доме мужчина и ребёнок, с которыми, в случае чего, они легко справятся. Но Литке и не собирался с ними воевать, думая просто взять у них небольшой запас еды. Хотя этот псих… Найгель… Этому ненормальному может прийти в голову всё, что угодно. Пока он обо всём этом размышлял на ходу, Найгель обогнул угол дома и, взбежав на террасу, распахнул дверь. Ульрих довольно хорошо знал язык этих ненавистных ему славян, поэтому с порога крикнул по-русски: «Всем стоять!». Да, они не ошиблись, здесь были только старик и девочка лет пятнадцати, судя по всему его внучка. Они смотрели, как Найгель поигрывает парабеллумом в руке, обходя вдоль стен большой комнаты, в которой стояли стол, несколько табуретов, платяной шкаф, трюмо и каменная печь. На Литке, стоявшего у порога и медлившего почему-то со своей просьбой, они не обращали внимания. Да он и сам был словно загипнотизирован, оказался в двусмысленном положении. Он Вильгельм Литке, немецкий солдат. И должен поддерживать товарища по оружию в деле уничтожения унтерменшей, если для этого предоставляется возможность. А сейчас как раз один из таких случаев. И можно быть уверенным, что снайпер не преминёт им воспользоваться по своему усмотрению. Это с одной стороны. А с другой он в самом себе наблюдал последние годы непонятные даже ему метаморфозы. Они пугали его, и поэтому он даже в глубине души боялся признаться себе, что теряет образ мыслей солдата, бесчувственного к человеческой боли, страданиям, а обретает обыкновенный, человеческий. Ведь он на войне, и так нельзя. Теперь эти два мира боролись в нём.

- Вы кто такие? Что вам нужно? – старик только сейчас был стариком, а несколько лет назад служил старшиной-пехотинцем. И он сразу узнал это оружие и форму, которым были увешаны вошедшие. Но он не мог взять в толк, что происходит. Эти двое, что, вывалились из прошлого? Ведь война давно закончилась. Кто эти люди? В их доме часто бывали люди с оружием. Но то были охотники. Разные: весёлые, шумные балагуры, надменные начальники каких-то далёких учреждений, вечно пьяные забияки. Но девочка не чувствовала себя рядом с ними в опасности. А вот у этого лысоватого крепыша был такой холодный взгляд маленьких голубых глаз-буравчиков, что ей становилось не по себе, и она всё теснее прижималась к дедушкиному плечу. На вопрос лесника Найгель только ухмыльнулся. Литке видел, как Найгель отворачивался от своего собеседника. В этот же момент старик, стоявший у стола, резко потянулся в сторону. Найгель боковым зрением заметил это и, развернувшись выстрелил в лесника, сухо щёлкнув «парабеллумом». Неизвестно, хотел ли диверсант убить старика. Но пуля, видимо, вошла прямо в сердце. Старик, охнув, осел спиной на лавку и стол, а потом упал ничком.

- Дедушка!.. – в возгласе девочки прозвучало в тот момент всё: горе, страх, непонимание того, что происходит. Но старик уже не мог ни защитить её, ни даже ответить ей, потому что был мёртв. Она всего этого ещё не осознавала полностью, не верила в то, что это происходит на самом деле и с ней.

Найгель спокойно, но с нескрываемым интересом наблюдал эту сцену, словно был в театре и следил за игрой актёров: «Гм… скажи, Вилли, - обратился он к нему уже по-немецки, - а ведь эти славянки могут быть весьма хороши собой, не правда ли?» Он схватил девочку, упавшую на колени перед бездыханным телом старика, за длинные, льняного цвета, волосы и, намотав их на кулак, притянул её лицо к своему. Затем он рывком бросил её на пол и, положив свой пистолет на стол, навалился на неё сверху. Сегодня ему определённо везло! Сначала та семья в деревне. А теперь он может вкусить этот молодой, но уже довольно - таки сочный персик.

Литке понял, что сейчас должно произойти, если этому не помешать. Он понимал, что никак не может остановить эту гнусность. Уговоры его это животное просто не услышит, а силой оттащить его от ребёнка у Литке не получится – слишком слаб для этого. Чтобы не смотреть на происходившее на его глазах злодеяние, он вышел в сени. Но даже сквозь притворённую дверь до него доносился шум возни. Он не выдержал, вернулся.

- Найгель, остановитесь! Ведь вы же солдат… Вы не можете воевать с ребёнком. - но Ульрих его не слышал. Подмяв под себя девочку, он насыщался запахом её юного тела, кусал её губы, шею, уже наметившуюся грудь, пытался разорвать мешавший ему деревенский сарафан. Он был раззадорен воспоминаниями совсем недавней трагедией целой молодой семьи и теперь хотел для себя новых удовольствий. Возмущённый тем, что его отвлекают от добычи, которая была для него чем – то вроде забытого лакомства, он лишь отмахнулся от увещеваний Литке.

- Да идите вы к дьяволу, интеллигентишка сопливый!.. - Найгель рычал словно волк. Уже давно замечали, что он ведёт себя иногда неадекватно, действительно уподобляется зверю. Здесь же он в одно мгновение окончательно потерял свой человеческий облик. Он, в какой-то момент отвлёкшись, повернулся лицом к Литке и прошипел, - Я по долгу службы обязан уничтожать физически, ну или хотя бы вот так морально этих проклятых унтерменшей. Вы думаете, я служу абверу?! Не-е-ет! Я офицер СС, должен был в боевой обстановке выяснить, что же за птица на самом деле наш доблестный командир! Ясно? А это всё мишура… Так-то! Разве что наша командировка несколько затянулась… Но… Есть во всём этом и такие вот интересные моменты. Да и вообще, у меня слишко долго не было женщины. – Найгель нарушил одно из своих основных жизненных правил: больше слушать и меньше говорить. У него под воздействием похоти развязался язык.  

Он снова обратился к удерживаемой им девочке. В это момент она, изловчившись, укусила его за скулу до крови. Насильник взвыл от боли, схватился за рану, а затем несколько раз сильно ударил девочку наотмашь. Видимо, он не рассчитал сил, хватило бы и одного раза, и голова несчастной при каждом ударе глухо билась о деревянный пол. Девочка начала терять сознание. Теперь Найгель мог делать со своей жертвой всё, что хотел. Литке думал было опять уйти, но увидел последний взгляд закатывающихся в беспамятстве глаз, брошенный из - под плеча Ульриха. Он был полон боли, страдания. Литке было противно созерцать, как Найгель приспускает форменные брюки, а его грузное тело, красноватая лысина в обрамлении коротких, уже начинающих седеть волосков, посаженная на короткую, в толстых складках, шею, нависают над худеньким телом ребёнка.

Это сочетание вызвало в нём столь сильное отвращение, что он потерял контроль над собой и, желая просто прекратить всё это, схватил первое что попалось под руку. Это был оставленный Найгелем пистолет. Литке навёл его на спину насильника и нажал на спусковой крючок, потом ещё и ещё. Он продолжал в некоем исступлении щёлкать им, даже когда закончились патроны.

Когда Литке пришёл в себя, комната была полна пороховых газов. Он закашлялся и хотел было выйти из дома, как вдруг вспомнил о девочке. Не ранил ли он её случайно? Круто повернувшись от двери, диверсант подбежал к лежащему бесформенной горой Найгелю, рывком стянул его с девочки. Жива! Дышит! Она открыла глаза.

- Ты не ранена?

Она ничего не сказала, только водила головой из стороны в сторону. А в глазах был слепой ужас.

- Всё закончилось, милая. Как тебя зовут? – заговорил с ней Литке, пытаясь отвлечь.

- Т-т-та-а-ан-н-н-ня.

- Таня? Значит, Таня. Он не успел ничего сделать. Всё хорошо! – Литке оглянулся назад, где лежал труп лесника и подумал, что на самом деле всё очень плохо. Но мог ли он сделать для этих несчастных что-то большее? Да, наверно, мог! Просто он слабак. Но об этом можно подумать после… Он взял со стола кувшин с водой, налил немного в стакан.

- На вот, попей, девочка. – Таня обхватила стакан ладонями и попыталась сделать глоток, но ничего не получалось. Вода разливалась, а по стакану только стучали зубы. – Послушай, девочка, мне нужно уходить. К вам сюда скоро люди придут?

Девочка утвердительно затрясла головой.

- Это хорошо. Девочка… - Литке не знал, что нужно сказать в такой ситуации. – Постарайся всё это забыть, его, - показал он на труп Найгеля, - меня. Прости… если сможешь.

Он выволок труп Найгеля на террасу и согнувшись взвалил себе его на плечи. Да, этот жирный боров весил намного больше него самого. Литке шёл среди деревьев, теперь ненавистных ему, потому что их нужно было обходить, мёртвец цеплялся за них ботинками мертвеца. Пот заливал глаза, ноги подгибались от непосильной ноши. Пройдя ещё немного, Литке споткнулся о торчащий из земли корень дерева и рухнул вместе с телом убитого на землю. Он никак не мог отдышаться.

- Не могу! Всё, - говорил он сам себе, потом подумал. - А куда я, собственно, тащу его? К Бинингу, чтобы предъявить… Предъявить что? Доказательства своей вины. Вытащи Бининг хоть одну пулю – и всё сразу станет понятно. Только теперь он, лёжа у трупа товарища по оружию задумался о том, что совершил, а ещё о том, что не давало ему покоя уже много лет. Он убил товарища, но спас невинного ребёнка. Что важнее? Эти русские - люди такие же как и они, немцы. Что там говорил фюрер с трибун? Мы – нация господ, созданы для того, чтобы повелевать! Но кто сказал, что не может быть по-другому? Мы убиваем, топчем, жжём, режем, стреляем, унижаем и считаем, что на всё это у нас есть право. Во имя того, чтобы построить новый, лучший  мир. Да, когда-то давно и я в это верил. Но разве всё это стоит слёз ребёнка? Когда-то в Германии я верил и в это. Чтобы построить новое, лучшее, нужно разрушить до основания старое, даже, если оно для тебе родное. Это слова пропаганды. И он, Вильгельм Литке, будучи юношей максималистом  с ними соглашался. Тогда! До тех пор, пока не столкнулся со всем этим в действительности. На самом деле это мерзко! И предусмотрительные пропагандисты наци говорили и об этом. Да! Им придётся стать современными чистильщиками Авгиевых конюшен, чтобы воцарилось царство чистоты и света. Но что считать конюшнями?

  Всё это уже давно мучило воспалённый мозг Литке, который перестал быть тем восторженным юношей, который безоглядно верил в то, что твердили с высоких трибун Гитлер и Геббельс. Он даже сам не смог бы ответить, когда в нём начался этот перелом и осознание чудовищности того, что происходит. Первый раз об этом задумался, ещё учась институте. У него был однокурсник Франц Шеллерманн. Они были очень дружны с первого курса. Литке, наверно, никогда бы не смог забыть то занятие, даже помнил до мелочей тригонометрическую задачу, которую тогда решали. Студенты были увлечены и не услышали, как дверь в аудиторию тихонько открылась и вошли двое крупных безликих мужчин в штатском. Но по их походке и даже выражению лиц было понятно, что они привыкли к тому, что окружающие перед ними должны трепетать. Тот, что шёл впереди, наверно, был старшим. Они вошли и что-то спросили у их преподавателя Хелерера. Он показал на Франца. И двое начали подниматься по ступенькам аудитории, располагавшейся амфитеатром. Преподаватель Хелерер был увлечённым математиком, воспринимавшим свою науку как что-то подобное поэзии или ребёнку. У него кроме этого больше ничего не было в жизни. И он стремился увлечь своим делом всех вокруг. Поэтому он спустя рукава смотрел на дисциплину своих студентов, главное, чтобы у них горели глаза. Так было и тогда, от разговоров нескольких десятков человек был шумно. Но в какой-то момент Литке, горячо споривший с Шеллерманном о вариантах ответа, вдруг почувствовал какую-то непривычную тишину.  Только сейчас он увидел двоих в штатском. Те ряды, которые они уже прошли, отвлеклись от своих рассуждений и смотрели им вслед, облегчённо вздыхая и теперь уже с интересом пытаясь понять, к кому же пришли незнакомцы. Смотрел и Хелерер, он – то знал, кто им нужен. Это был талантливый учёный и добрый человек средних лет, который ради того, чтобы остаться со своей любимой наукой, доносить её до молодёжи, вступил в НСДАП, союз немецких учителей. Таково было требование учёного совета. Это претило ему, но ради науки он был готов на это, да и вообще не думал о последствиях. Но вот теперь он в очередной раз увидел эту систему в действии. Ему стало стыдно, он повернулся к доске с озадаченным видом, начал на ней что-то писать. Всё это Литке увидел и связал воедино уже, когда эти люди подошли к ним.

- Франц Шеллерманн?

-Да…

- Пройдёмте с нами!

И больше ничего не было, но лицо друга мгновенно изменилось, он стал словно затравленным зверем. Франц дрожащими руками собрал свои вещи, у него никак не получалось защёлкнуть замок на портфеле.

- Дайте сюда! - один из пришедших грубо вырвал его у Шеллерманна, застегнул, сунул под мышку и начал не спеша спускаться. А другой ухватил под локоть самого студента, выволок его из-за парты и также потащил вниз. Все видели потерянный взгляд Франца и его заплетающиеся ноги. Наверно, если бы не крепкие руки мужчины, который его держал, он мог бы и упасть на одной из ступенек. Франца увели. Было тихо. Только был слышен скрип мела по доске. Хелерер что-то писал. Только потом, вдруг словно поняв, что всё закончилось, он повернулся к ним лицом. Но он не поднимал на них глаз. Его лицо посерело. Все понимали, что ему страшно оттого, что также могут когда прийти и за ним, если он вдруг чем-то не угодит, и стыдно оттого, что он не смог ничего сделать для своего студента. До сих пор все воспринимали его как что-то незыблемое, он обладал непререкаемым авторитетом, но прежде всего они воспринимали его как друга, который всегда защищал их от нападок директора, когда они безобразничали или не успевали сдавать экзамены. Но тут и он оказался бессилен.

Хелерер, опустошённый, подошёл к кафедре, опёрся на неё дрожащими руками и, смотря куда-то в пол, глухо произнёс, так что услышали только первые ряды: «Давайте закончим на следующем занятии. Мне что-то нехорошо. Сердце. Наверно, старею». Он действительно за эти десять минут постарел на много лет. Это было необъяснимо, но тем не менее, очевидно для студентов. Они начали собираться и расходиться по домам – это занятие было последним в тот день. Литке укладывал свой портфель, когда заметил – что-то металлическое. Транспортир! Шеллерманн, собираясь впопыхах, смахнул его под скамью. Он подержал приспособление в руках и почему-то положил его не в портфель. А во внутренний карман пиджака.  Литке среди всеобщего шума выходящей из аудитории толпы остался наедине со своими мыслями. Он услышал как ярый нацист Грюнн сзади хмыкнул и сказал: «Ха! А я всегда вам говорил, что этот кудрявый умник еврей!..»

- Да, может быть… - неуверенно пробормотал кто-то, - но скоро всё выяснится.

Услышав это, Литке подумал: «Что же… Это причина для задержания! Но Франц – еврей?! Как это может быть? Я ведь знаю его тысячу лет!».

Литке вышел из института и в раздумьях побрёл по улице. Он и не заметил, как ноги сами вынесли его на Герингштрассе, где жил со своими родителями и двумя младшими сёстрами Франц. Шеллерманн – отец был владельцем портняжной мастерской. И ей была отдана часть их дома. Поэтому пройти в саму жилую часть можно было только мимо огромного рабочего стола с днём  и ночью ослепительно горящей лампой, свёрнутых рулонов ткани и пары швейных машин, на одной из которых работал подмастерье. Но подойдя к дому, Литке натолкнулся на закрытую дверь. К ней же была приклеена жёлтая звезда, а рядом – белый лист с жирной ярко-красной надписью «ЕВРЕИ», сделанной крупным размашистым почерком. Отойдя от двери и взглянув на окна дома, Литке увидел точно такие же листы и звёзды. Ничего не понимая, он всё же постучал, но вместо вёселого голоса портного, приглашавшего зайти, ответом была только гнетущая тишина. В доме никого не было. Зато на стук из дома, стоявшего рядом, тихонько приоткрыв дверь, высунула в образовавшуюся щель свою крысиную мордочку пожилая соседка. Подозрительно щуря подслеповатые глазки, она словно старалась запомнить физиономию Литке. Он видел, как блестят эти маленькие глазки в полутьме её тёмной парадной, старуха словно старалась запомнить его получше. Затем, через несколько секунд, дверь также тихонько закрылась. Литке, не обратил внимания на противоположную сторону. Иначе он бы увидел, что в мутноватой витрине магазина, что стоял напротив, возникло бледное мужское лицо. Но задержавшись взглядом на физиономии Литке всего на несколько секунд и отложив его в памяти на всякий случай, если вдруг придут «оттуда», оно также незаметно растворилось в полумраке помещения.    

Литке пошёл по улице. Значит, это всё-таки правда. В тот момент ему подумалось, что Шеллерманн никогда не приглашал его в гости, избегал любых разговоров о семье, откуда они, кто его родственники. А даже, когда его об этом спрашивали, он уходил в сторону. Он как-то неловко подался вперёд при движении, и что-то кольнуло его в грудь. Нет, это не сердечный приступ, подумал он. Это был лежащий в его пиджаке транспортир бывшего товарища. Бывшего ли? Да! В этом не могло быть сомнений. Он взял жестянку в руку, огляделся и, дойдя до ближайшей урны, бросил её туда. Пройдя немного, он словно почувствовал какие-то непонятные сомнения, правильно ли он поступает. Да, евреи виноваты во многих бедах, ему казались вполне логичными все умозаключения об этом, которыми сыпали пропагандисты из гитлерюгенда, общества немецких юношей. Но, всё-таки Франц человек из плоти и крови, такой же как он, уж кто бы там что ни говорил и какие расовые теории не выдвигал. Ещё сегодня утром он считал Шеллерманна своим другом, а теперь… Хотя кто его знает, испытывал ли на самом деле те же чувства сам Франц к нему…

Это было первым потрясением Литке, которое пробудило в нём некоторые сомнения в правдивости того, что он постоянно слышит от пропагандистов. Потом он много об этом думал, пытаясь прийти к какому-то собственному умозаключению, не навязанному никем, решить для себя, кто же всё-таки прав в этой ситуации. Но впоследствии подобные случаи происходили всё чаще, Литке не единожды видел, как за людьми приходят такие вот одинаково безликие серые господа со строгими лицами. И, наверно, в силу того, что это обходило стороной лично его, родителей, он стал относиться к этому как к некоей обыденности. Дома об этом не говорили, родители как-то странно умолкали, когда он заводил разговор на эту тему. Или же напоминали о том, что это государство приняло их в своё лоно, и они должны быть благодарны ему за всё, а оно, даже если иногда и допустит ошибку, всё равно сделало лично для них много хорошего. И не нужно думать молодому человеку о подобных глупостях. Литке в таких случаях даже жалел, что заговаривал об этом. Да и всё вокруг говорило о том же. Он помнил о том, что было, и задумывался, когда видел это вновь, но не воспринимал уже всё это так живо. Это было так давно… Но теперь в этом русском лесу он увидел всё это в своём сознании, как будто всё было вчера. Он глядел на труп Найгеля, стараясь не смотреть в его остекленевшие и при жизни всегда холодные глаза. Они были открыты и смотрели в небо. Зато все складки на его лице как-то странно опали, а главное, что было особенно непривычным, словно стёрлась намертво впитавшаяся в его грубые черты злобно-презрительная гримаса. Литке было жутко, но он впервые за все годы их совместной работы видел, как Ульрих улыбается. Сейчас перед ним был уже не мясник, загубивший многие жизни, а милый пекарь или участливый таксист… Ещё бы поварской колпак или шофёрское кепи. Но нет, на человеке, смотрящем в небо, было обмундирование абвера. Литке оттолкнул его от себя, чтобы не видеть эти чёртовы глаза. Снайпер перевернулся на живот, но тогда Литке снова увидел всю в бурых пятнах спину. И семь маленьких дырочек, расположившихся в форме непропорциональной буквы Х. Литке машинально посчитал их. Почему семь? Боекомплект «парабеллума» составляет восемь патронов. Ну конечно! Был и восьмой, тот что уложил дедушку этой малышки. Только сейчас он подумал о том, что в исступлении стрелял в Найгеля, желая избавиться от ужасного зрелища. Но легко мог зацепить и девочку. Тогда в убийстве снайпера вообще нет никакого смысла. А что, если бы такой смысл и был? Смог бы он на это осознанно решиться? Всё это слишком трудные вопросы, на которые он не готов был сейчас ответить. Сейчас нужно было подумать о другом: что делать с телом, как объяснить смерть Найгеля командиру, как себя вести дальше. Ведь не может он просто так сказать Бинингу, что взял и расстрелял товарища по оружию только за то, что тот хотел позабавиться с русской девчонкой. Что делать?  Что же делать? Этот вопрос, разветвлявшийся в его мозгу на множество мелких, не давал сконцентрироваться и принять решение. Показывать тело Бинингу нельзя ни в коем случае. Значит, нужно его уничтожить, ну или хотя бы просто скрыть!

Мозг лихорадочно прокручивал варианты. Взгляд Литке упал на сапёрную лопатку, висевшую у Найгеля на поясе. Да! Так и сделать! Он снял с пояса снайпера лопатку.

- Тебе она уже всё равно не понадобится! Гнусная эсэсовская тварь… - Литке вновь и вновь вспоминал недавнюю сцену насилия. – Скольким невинным людям ты ещё причинил боль и страдания? Наверно, я поступил правильно. Как человек. Но я ведь должен рассуждать не как человек, а как чёртов немецкий солдафон! А если так, то я совершил преступление...

Говоря сам с собой, Литке не мешкал и вскоре вырыл не слишком глубокую яму. Он скатил в неё мёртвое тело, засыпал его грунтом, накидал на могилу сухих веток.

- Прощай, камрад Найгель! Ты был мерзким человечишкой. Ну а если хорошенько поразмыслить, то я сам чем лучше? Ты-то хоть не скрывал своей мерзкой сущности ни от нас, ни от самого себя. А я… Борец за светлое будущее… - Литке нервозно хихикнул. – Жди! Может, и меня скоро пристрелят где-нибудь здесь как бешеную собаку. - Может прямо сейчас сдаться советским властям? Скорее всего его расстреляют. Но так ли это уж теперь страшно?

Литке оказался на распутье. И всё-таки пошёл вглубь леса к командиру. Идти было далеко, на ходу он придумывал, что скажет Бинингу. Напоролись на засаду? Но кто их ждал? Милицейский патруль? Это вариант… Охотники? Может быть.

Наконец показалось дерево на пригорке, под которым они оборудовали землянку.

- Командир!!!

Бининг поднял голову над бруствером и выставил руку с «парабеллумом».

- Командир, Найгель убит!.. – Литке последние полкилометра пробежал, изображая запыхавшегося от погони. – Милицейский патруль… На дороге… Синяя форма…

- Чёрт… - Бининг опустился на дно землянки, застонав словно от боли. – Как это получилось?

- Это всё Найгель! Я говорил, что не нужно их трогать. Но… Вы же его знаете! У них были эти новые советские автоматы. Ну вы их видели. Он хотел захватить один из них… Но… Они тоже не дураки, нас заметили. И их оказалось в автомобиле больше, чем мы думали. И вот! Найгель был убит сразу, одной из первых очередей. Его прошило насквозь. Я чудом успел бежать…

Было видно, что весть, принесённая Литке, огорошила командира, но он ему верит.

- Да, этот отморозок сам искал свою смерть. Это плохо! Очень плохо… Ведь теперь мы остались без снайпера. Группа сильно ослаблена. -  Бининг размышлял. – Но об этом будем думать потом! За вами тянется след, и если они привезут сюда собак, то нам придётся туго, и очень скоро… Нужно менять лагерь.

Диверсанты быстро сворачивались. Литке при этом наблюдал за Бинингом. Действительно ли он ему поверил? Это новое для него ощущение. До сих пор ему нечего было скрывать от командира. Было стыдно. Но не было ли бы ему стыдно, если бы всё случилось так, как должно было, если бы он не вмешался? У-у-у! К чёрту все эти дилеммы!

- Что вы говорите?

- Да… Жаль Найгеля! Всё-таки он тоже был человеком, нашим товарищем.

Наконец, они снялись и пошли. Вскоре показался небольшой ручей.

- О! Это весьма кстати. Усложним их собачкам задачу… – Бининг вошёл неглубоко в воду и направился вниз по течению. Пройдя несколько десятков метров по воде, они выбрались на другую сторону. Тем более стремнина становилась всё шире и сильнее. Видимо, это начинался речной приток.

 Они уходили всё дальше. В сосновой чаще, где и днём было слегка сумрачно,  теперь становилось всё меньше света. Здесь, в густом лесу, где за ними уже никто не мог гнаться, Бининг мог поразмыслить как следует. Из четырёх членов группы в строю остались только они двое. В радисте теперь не было большого смысла, разве что просто можно было бы использовать его просто как боевую единицу. А вот снайпер, хоть и такой сумасшедший, - это действительно потеря… Нужно действовать как-то иначе, осторожнее. Хотя куда уж ещё осторожнее?..

- Так, становимся на ночлег! – Бининг спустился в небольшой овражек, мягко положил на песок свою грузную поклажу и, привалившись спиной к слегка осыпающейся стене обрыва, с наслаждением вытянул вперёд натруженные долгим переходом ноги. Рядом, не снимая тяжёлого рюкзака, сполз спиной по откосу Литке. Он очень устал за этот день. Это заметил даже Бининг, хотя и не знал всех событий, происшедших тогда.

Они разожгли небольшой костёр, сварили кофе, поужинали остатками давнишних галет. Еды – то раздобыть так и не удалось.

- Спите! Через четыре часа я вас разбужу, а сам пока осмотрюсь тут немного… В этих местах, если верить моей карте, должен находиться Старокаменск, большой город. Ну и посты охраны соответствующие. Лучше нам на них не нарываться. Тем более что, скорее всего, нас будут теперь искать и вдоль и поперёк прочешут все прилегающие к городу леса. – Взяв автомат, командир прошёл  между сосен в черноту ночи, из которой неверный свет колышущегося огня выхватывал стволы поодаль стоящих деревьев.

Литке последний раз поглядел вслед уходящему Бинингу и, оставшись один, обессиленный сегодняшними переживаниями, начал проваливаться в сон. Снилось ему всегда одно и тоже. Он лежит в песке многолюдного берега моря. Но у него нет ни рук, ни ног, да и тела-то самого тоже нет. Он – корпус громадной тонной бомбы, старой, насквозь проржавленной. Он много лет пролежал здесь, о нём никто не подозревал, его засыпало песком. Но вот берег становится всё ниже, и уже волнами ветра с него смывает песчаное одеяло, он начал выходить наверх. И уже виден массивный хвост с шестью широкими лопастями. У него нет глаз, но он видит внутренним зрением, как к нему подходят дети. Он кричит им, чтобы они убирались отсюда, что он сейчас взорвётся. Но его никто не слышит. Он видит, как за детьми бегут обезумевшие от страха родители. Людей становится всё больше. А в мозгу тем временем идёт отсчёт: четыре, три, два, один… И он не может его остановить. И тогда в его голове гремел взрыв. Он просыпался в холодном поту. Так было почти каждый раз. Но иногда часовой механизм замирал, все оставались живы, и тогда Литке уже ничего не видел, и просыпался просто счастливым. Но так было очень редко. А сейчас же дети раскачивали его, трясли, шлёпали. Он ничего не мог сделать, а просто просил: «Уйдите!», как вдруг увидел над собой нахмуренную физиономию командира. Это он тряс его за плечи и хлестал по щекам.

- Что это с вами? Вас мучают кошмары? Вы мне нужны! Извините, что разбудил раньше времени, но я обнаружил, судя по всему, кое-что очень занятное.

Они прошли, наверно, немногим больше километра и вдруг лес начал редеть, появились просветы. Наконец диверсанты выбрались на свет. Лес вместе с грунтом здесь был словно отрезан гигантским ножом, а где-то вдали справа виднелись огни электрического освещения.

- Возьмите-ка вот, - командир протянул Литке свой бинокль, - оцените, чем это может быть, как инженер.

Литке приник к окулярам и глазами оказался рядом с большой стройкой. Так он решил. Среди лесного массива была расчищена огромная вытянутая площадка, в многократном увеличении инженер сумел разглядеть даже прутья арматурной сетки. Место было освещено мощными прожекторами.

- Ну что? – не терпелось прояснить ситуацию Бинингу.

- Что?.. – Литке отнял бинокль от глаз. – Это большое строительство. Судя по всему, русские собираются соорудить громадное водохранилище. Видите? Мы стоим на краю его будущей чаши. Вы мне сегодня говорили, что здесь невдалеке ведь течёт река Ласковая. Они изменят её русло. А запрут весь этот объём воды вот той, - он широким движением руки показал направо, - плотины. Как видно по размерам чаши, высота этой самой плотины должна быть просто колоссальной. Но пока это лишь мои скромные предположения…

- Да, скорее всего, вы, как всегда, правы, Литке! – глаза Бининга лихорадочно заблестели. Ясно одно: для русских этот объект очень важен. Нужно узнать о нём поподробнее.

- Вы хотите захватить пленного?

- Нет… Мы попробуем действовать по-другому. И нам нужна гражданская одежда. вот только где её взять? Ну раз здесь большая стройка, значит рядом должно быть и много людей.

Вдоль обрыва они двинулись навстречу этим огням. Подходя ближе, они старались скрываться за деревьями. Выйдя на лесную опушку, диверсанты увидели посёлок, полдюжины длинных улиц с одноэтажными домишками. В центре была небольшая площадь, и там же несколько больших зданий. Диверсанты находились на господствующей высоте, поэтому рассматривали всё как на ладони.

- Будут же где-нибудь здесь вывешенные на ночь мужские вещи!.. – Бининг нетерпеливо пробурчал, спускаясь к посёлку.

Они вошли на одну из окраинных улиц. Здесь было красиво. Много фруктовых деревьев. Ночную темноту рассеивали уличные фонари. Интересно, как здесь днём. Было пустынно и тихо. Но когда они заглядывали через один из заборов в поисках вещей, навстречу им из глубины двора вылетела малюсенькая собачонка. Её скромные размеры ничуть не мешали ей отчаянно тявкать. На её лай откликнулись соседские собаки. Это был целый концерт, собачьи голоса теперь были слышны справа и слева, спереди и сзади. Они замерли, спрятавшись в тени деревьев. И вдруг Бининг увидел белевшие в темноте за ближайшим забором рубахи, рядом было и что-то ещё. Он подошёл вплотную и тут ему в лицо чуть не вцепился огромный волкодав. Бининг услышал лязг его зубов возле своего уха. Пёс подпрыгнул, но промахнулся и, коротко рыкнув, приземлился на свои широкие лапы.

                    - Ага! – Бининг был задет за живое тем, что чуть не попался так легко обычной собаке. Он достал нож, и вновь подошёл к забору. Последовал новый бросок, но диверсант был к нему готов. Ухватив волкодава за загривок левой рукой, правой он всадил ему в горло нож по самую рукоять и потащил лезвие в сторону, разрывая собачью плоть. Ещё несколько секунд назад упругое сильное тело безжизненно повисло в руках диверсанта. Литке уже потихоньку открывал калитку. Да, аккуратными и хозяйственными могут быть не только немцы. Петли были чудесно смазаны, поэтому не раздалось ни скрипа. На беду хозяину этого дома. Сейчас он должен остаться без собаки и, как видно уже отсюда, нескольких рубашек и брюк. Жаль, что никто не подумал постирать ещё и обувь. Литке удивился где-то в глубине души собственному юмору в этой ситуации. Вообще эти русские такие простаки… На калитке даже нет замка. Конечно, был страж, но сейчас он лежит в углу бездыханный.

        Они неслышно вошли вглубь двора. Было тихо, даже собаки, минуту назад лаявшие наперебой, успокоились. Только ветер шевелил листву на деревьях. Ну наконец-то, они нашли то, что искали. Так и есть! На верёвке, натянутой между деревьев, колыхались рубахи, брюки и даже один пиджак. Похватав вещи, они быстро вышли на улицу. Огляделись – вокруг никого. Было всего около десяти часов вечера, а вокруг все уже спали. Видимо, люди устали и отдыхали перед следующим рабочим днём. Хотя они потерялись во времени и не смогли бы сейчас назвать день недели. Может, завтра и выходной. Тем не менее, было тихо. Они возвращались в свой лагерь. Бининг рассуждал вслух.

- Завтра мы узнаем всё об этом объекте. А сейчас ложитесь спать! Я вас разбужу, - командир шевелил тлевшие угли, пытаясь вновь разжечь почти потухший огонь.

На этот раз Литке уже ничего не снилось. И никто его не трогал. А пробудили уже утром солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь сосновые лапы. Он открыл глаза, осмотрелся. Возле костра, повернувшись спиной, сидел незнакомый мужчина. Литке потянулся было к автомату. Но услышав шорох, незнакомец повернулся к нему лицом. И Литке увидел Бининга. Это был он и в то же время не он. Командир был в гражданской одежде, тщательно выбрит. Он всё также сидел и ворошил палочкой костёр.

- Ну что же вы? Почему не разбудили. Вы же не выспались.

- А… Вы проснулись наконец. Да ничего! Нужно было подумать. Одевайтесь! – он кивнул на вещи, лежавшие рядом. – Это наша новая форма. Пока Литке спал, Бининг упаковал их оружие и остальное имущество и спрятал в расщелину, завалил камнями. Было непривычно без оружия. Появилось чувство какой-то незащищённости. Литке смог засунуть за голенище нож.

- Да, - протянул Бининг, глядя на него со стороны, - нам нужна обувь. Эти ботинки с шипами выдают нас перед сотрудниками советских спецслужб с головой, как бы мы ни напомаживались.

Диверсанты снова шли уже знакомым путём вдоль обрыва. Наконец они оказались на той дороге, перейдя которую, ночью оказались в посёлке. Теперь же они пошли влево и вскоре оказались перед воротами строительства. Сбоку от входа висела большая табличка. Она была белой, но настолько запылённой, что потеряла свой первоначальный цвет. Но зато величаво именовалась паспортом объекта. Да, это действительно будущее водохранилище.

- Вы кто будете, уважаемые? – из сторожки за сетчатой оградой вышел старик лет семидесяти.

- Да вот, дедушка… Смотрим, что за стройка такая большая. Может работать здесь будем… К кому можно обратиться?

- А… - старик важно погладил свою небольшую бородку. - Дык енто вам в посёлок надоть. В сельсовет! Вот… Там и управление располагается. Только вы рано пришли. Начальствие раньше осьми часов не появится. А работать у нас – это вы хорошо придумали. Стройка большая. Старокаменск и вся округа ентой водой будут питаться. Ну и гидроэлектростанция. В городе заводов много, им энергия нужна.

- А где Старокаменск-то, дедушка? – Литке, разговаривая с этим деревенским старожилом, почувствовал что-то давно забытое, ещё в детстве. Он беседовал не через силу, его вдруг посетило нечто, похожее на ностальгию. Хотя он и побоялся себе тогда в этом признаться, да до конца и не понял свою душу.

- Дык вон ён и есть! Холм обойдёте и увидите!

Поблагодарив, они двинулись по дороге.

Сторож уже вслед крикнул: «Дык вы сами-то откуда будете, сынки?»

- Дык, - подражая ему, Литке ответил первое, что пришло в голову, - из Москвы, дедушка!

- А… - уважительно протянул он. – Столица!

Они обошли холм и оказались прямо перед панорамой Старокаменска.

- Литке!!! Вы только поглядите… - тон командира выражал искренний, почти детский восторг. - По сведениям нашей агентуры перед войной население этого города составляло более семисот тысяч человек. Конечно, когда пришли мы, многие из них бросились отсюда врассыпную как перепуганные мыши, почуявшие кота. Но я думаю, что многие вернулись из эвакуации, а за то немалое время, что прошло с тех пор, население увеличилось, наверное, вдвое. К тому же русские активно развивают здесь промышленность. Посмотрите, сколько работает заводов. Послушайте! Мы сами построим для них это водохранилище и плотину.

Литке, начиная понимать, к чему он клонит, удивлённо посмотрел на него.

- Да, да! Вы не ослышались… Построим, а потом взорвём и смоем как минимум полгорода вместе со всеми этими заводами. Я предполагал нечто подобное и обдумывал это всю ночь. Но то, что я вижу на самом деле, выше всяких моих ожиданий. Да, на это потребуется много времени. И здесь нужно мыслить оригинально. Но мы солдаты и обязаны продолжать действовать в условиях любой сложности. Знаете, куда мы идём? Мы идём в этот самый Старокаменск. Нам нужны документы для того, чтобы устроиться на работу. Я думаю, среди этих славян найдётся где-нибудь и хитроумный еврей, который поможет нам в этом вопросе. Надеюсь, эсэсовцы не всех перестреляли. Никогда не думал, что придётся об задумываться… Кстати, а у вас неплохо получается общаться с русскими. Эдакая невинная овечка! –  он нервно засмеялся, обнажив оскал своих крепких, не испорченных кариесом зубов. – Теперь мы для всех братья. Ваш русский выговор просто превосходен, как мне кажется. Наверно, вы говорите совсем без акцента… в отличие от меня. И мы это используем. Я буду вашим контуженным братом, потерявшим речь. Отныне на людях говорить будете только вы.

Они услышали где-то позади урчание автомобильного двигателя.

- За эти годы вы отвыкли общаться с людьми кроме нас с Найгелем. Хотя и его-то трудно назвать человеком. Нужно тренироваться! Попросите водителя нас подвезти. Тем более, до города, как мне кажется, не близко.

Литке медлил, думая о том, что Бининг, как всегда не выдаёт ему всех своих мыслей. Мало ли зачем ему понадобился этот грузовик.

- Ну же! Смелее! Поворачивайтесь и голосуйте!

Литке сделал как ему было сказано.

Поравнявшись с ними, автомобиль завизжал тормозами. Литке вскочил на подножку и сходу выпалил первое, что взбрело в голову.

- Шеф! До города не подбросишь?

- Куда? – лениво бросил шофёр, перекидывая уже совсем коротенький окурок из одного уголка рта в другой.

- А… До центра.

- Садитесь…

Литке залез в кабину. Бининг забрался следом.

Водитель был неразговорчивым, поэтому ехали молча.

Наконец, машина оказалась на улицах города. Побежали первые дома. Чем дальше дорога уходила в город, тем выше они становились.

- Ну? – вопросительно процедил водитель.

Литке глянул на командира. Тот утвердительно кивнул.

- Да вот здесь где-нибудь и тормози.

Не зная цену советских денег, Литке сунул молчуну три рубля. Литке уже и не отличал среди имевшихся у них денег изготовленных в лаборатории абвера и тех, что они отобрали у своих жертв, в большинстве своём, отправленных ими же в мир иной.

Ожидая его реакции, он медлил вылезать из  кабины. Но тут его за штанину уже тянул Бининг. Литке так и не успел понять, был ли удовлетворён водитель оплатой или нет.

- Куда мы идём?

- Пока не знаю… Нужно осмотреться. Как вы думаете, где мы можем взять нужные нам документы?

- Вы умеете задавать сложные вопросы. Думаю, придётся налаживать связи с местными криминальными элементами.

- Мне тоже пришла в голову эта идея. Но как нам это осуществить?..

Они уходили всё дальше вглубь города. И теперь каждый думал о своём. Бининг оценивал, какой ущерб нанесёт их будущая акция. Литке же размышлял о том, что произошло вчера, о том, чем всё это закончится для той девочки, спас ли он её на самом деле. Сможет ли она теперь жить как прежде. Хотя понятно, что как прежде, теперь уж точно не будет. Но теперь, смотря на этот мирный город, он понимал, что ему предстоит участвовать в чём-то куда более ужасном. Всей степени чудовищности затеянного ими мероприятия он и сам не представлял.  Город был большим, многолюдным. Здесь были широкие улицы, разбиты красивые парки с тенистыми аллеями, по дорогам носились вереницы автомобилей. Проходя мимо детских садов, они видели десятки голосивших малышей. Эти карапузы родились не так давно, и им совсем невдомёк, что когда-то давно на эту землю пришли немцы, чтобы её захватить. Но им дали по носу… И всех изгнали, а они вот остались словно две занозы, старые ржавые занозы. Они давно не видели всего этого. Институты, кинотеатры, больницы, музеи… И люди, люди… Влюблённые парочки, молодые матери с колясками. Все спешат: куда-то, к кому-то, их кто-то ждёт. Только их с Бинингом никто уже, наверное, не ждёт. И они должны растоптать всё это как разворошённый муравейник. Это действительно ужасно! Но как он может это предотвратить? Попробовать поговорить с Бинингом? Убедить его в том, что все эти малыши и молодые мамы ни в чём не виноваты? Бесполезно… Он даже не надеялся найти отклик в душе хауптмана. Он честный, хороший человек. Но он офицер. Офицер армии, которой уже и нет, наверно, давным - давно, судя по уровню жизни русских. У них настоящая мирная жизнь!!! Они своё отвоевали. А сам он и его командир? Да и они тоже. Ирония судьбы в том, что, как казалось Литке, русские вопреки всем ожиданиям сумели-таки построить ту самую светлую, лучшую жизнь, о которой мечтали они, немцы. Это такая жизнь, ради которой он пришёл сюда, принёс с собой смерть и несчастье. Но русские сумели с этим справиться. И вот! Теперь настал час их торжества…

- О чём вы думаете? – Бининг оторвал его от мыслей

- О жизни… и смерти.

- Ни к чему… Вы как всегда слишком склонны к ненужному философоствованию. Это размягчает. Я и сам иногда грешу этим, но стараюсь бороться.  

     Они проходили мимо пивной.

- Зайдём, - Бининг потянул Литке за рукав. Узнаем, умеют ли они варить пиво.

Литке взял у продавщицы две больших кружки, накрытых словно шапкой белой пеной. Они стали за высоким круглым столиком. Командир сдул пену и, пригубив слегка, проговорил то ли самому себе, то ли Литке: «Что ж… Неплохо! Но им бы не помешало побыть учениками в наших мюнхенских пивоварнях».

Они тянули пиво, поглядывая по сторонам и пока не зная, куда им дальше податься.

- Что, неужели коммунисты действительно добились такого успеха, что у них даже нет преступников, тунеядцев? То, чего не смогли окончательно добиться даже мы? Сейчас мы тут одни. Это может даже выглядеть подозрительно, и мы можем привлечь внимание какого-нибудь бдительного милиционера.

Но как раз в этот момент…

Как раз в этот момент в помещение ввалились три весьма колоритных субъекта. На них были залихватски сдвинутые на затылок фуражки, рубахи на выпуск, а у одного на заскорузлых пальцах ещё и синели вытатуированные перстни. Он всё больше молчал, а вот двое других, судя по всему, обсуждали какое-то ночное происшествие. Третий же лишь изредка вставлял какие-то фразы, подозрительно оглядываясь по сторонам.

- Гм… Ли-итке! А ведь, по-моему, это может быть тем, что нам нужно!

Посетители за соседним столиком были весьма оживлены. В конце концов тот, с татуировками зашикал на двух своих приятелей: «Да тише вы! Вон вас уже слушают. Герои…»

- Грач, да ты чего? Я ж их, бакланов этих, вмиг на перо посажу… - он отвернулся от собеседника, которого, как видно, считал вожаком, и обратился уже к Литке и Бинингу.

- Эй… Слышь ты? Как тебя там? – он смотрел на Бининга. - Сбрызни отсюда быстро и корешка своего хватай под мышку. Хе-хе-хе! – он порадовался шутке, показавшейся ему удачной. Но видя, что его товарищи не оценили его талант и незнакомцы так и остались на своих местах, решил произвести более сильное впечатление. И сунув руку за пазуху под пиджак, он пошёл на диверсантов.

- Стой, Резвый! – более здравомыслящий и спокойный вожак, не желавший привлекать лишнего внимания, потянул забияку за рукав. Но тот уже вошёл в раж. В итоге вся троица приближалась к ним.

- Что будем делать? – Литке обратился к командиру.

- Ничего! Ведите себя естественно и сообразно обстоятельствам. Вы видите? Рыба сам плывёт к нам в руки… Думаю, они нам помогут. Нужно просто завоевать их доверие, показаться им своими. Примерно вот так… Глядите! Вас ведь учили мыслить и действовать нестандартно, без шаблонов. 

Бининг вышел из-за столика. Он ждал, когда же уголовник всё-таки вытащит руку из-за пазухи. Что там у него? Нож или пистолет? Подойдя вихляющейся походкой, которая была отличительной чертой многих, кто принадлежал к криминальному миру, поближе к Бинингу и смотря куда-то в сторону, бандит выбросил по широкой дуге наотмашь правую руку. Бинингу даже стало скучно. Удар и способы защиты от него были хрестоматийными и отработанными им, наверно, сотни раз. Хотя он и не угадал. Перед глазами блеснуло лезвие опасной бритвы. Но рассмотрел он её уже позднее. А в момент удара сработал рефлекс. Он двумя руками захватил предплечье противника и резко потянул его вниз на себя, одновременно выворачивая плечевой сустав. Резвый согнулся и выронил бритву. Бининг сильно ударил его мыском своего тяжёлого ботинка куда-то под рёбра. Видимо, попал в печень, потому что Резвый, глухо застонав, начал кататься по полу.

Его товарищи, не зная, как на всё это реагировать, потому что Резвый сам нарвался на неприятности, стояли словно в ступоре. У одного был кастет, а тот, с татуировками, держал в руке парабеллум. Их парабеллум теперь в общей доступности у всякой нечисти! Литке снова вспомнил всё, что было с этим связано. Он понимал, что скорее всего уголовник не будет стрелять здесь, среди бела дня. Он для этого слишком рассудителен. От этих мыслей, промелькнувших за секунду, его отвлёк Бининг, сделавший словно приглашающий жест. Литке вспомнил их недавний разговор и начал импровизировать прямо на ходу, вызывая в памяти картинки из прошлого, из детства, занятия в диверсионной школе, где их учили русскому языку, рассказывали о различных жаргонных словечках.

- Салют, бродяги… Не хотели вас обидеть, - он вновь уставился в чёрную глубину ствола папрабеллума, - просто с корешем недавно ушли с крытки. Тут не знаем никого. А смотрим, вроде такие ж как мы, скитальцы…

Татуированный Грач, оглядевшись по сторонам, спрятал оружие за пояс под рубаху и поглядел на товарища, стоявшего рядом. Тот понял этот взгляд и спрятал свой кастет. Они подняли Резвого, державшегося за подреберье.

Ну да… Не поняли друг друга. – Грач с опаской искоса поглядывал на Бининга, чувствуя в нём такого же как он старшего, обладающего силой. Он чувствовал её не в отточенных движениях бойца – рукопашника, а во взгляде, спокойствии, с которым он держал себя под дулом пистолета. Привыкший жить по законам волчьей стаи с чёткой иерархией, он увидел равного себе. Чтобы как-то сгладить конфликт, спровоцированный Резвым, он пригласил их к своему столику. Он разговаривал с Литке, всё так же не смотря в глаза. А его товарищи настороженно озирались вокруг. На них смотрела продавщица. Она была свидетельницей недавней сцены. Грач, поглядев на неё, дал ей понять, что всё в порядке. Судя по всему, он был здесь частым посетителем. И привык решать дела взглядом. Или словом.

- А почему молчит твой друг?

- Он контуженный. Немой.

- Жаль, жаль… Шустрый. Здорово Резвого оприходовал… Да, Резвый?

Резвый ничего не ответил, только прошептал что-то в сторону.

- Ну, успокойся! Сам виноват! – он жёстко притянул его к себе, что-то шепнул ему прямо в ухо, и уже, обращаясь к своим новым знакомым с расслабленной улыбкой, проговорил. – Надолго у нас, братишки? Или на гастролях?

Литке вопросительно посмотрел на Бининга. Тот кивнул. В этом движении Литке прочитал всё то, о чём они говорили незадолго до встречи с уголовниками.

- Да в Москву хотели податься…

Уголовник молчал в ожидании того, что Литке скажет дальше.

- Ксив нет.

- Так. Ну это дело-то нехитрое. Есть один человек.

Грач за небольшую плату пообещал свести их с неким Муравьём. Они договорились встретиться вечером.

Без цели бродили по улицам, избегая милицейских постов и патрулей. День тянулся долго. Стояла середина лета.

Но наконец придя в условленное место, они через пять минут увидели появившегося откуда-то из сумерек Грача. На этот раз он был без своей свиты. Шли путано. Видимо Грач опасался слежки, которую могли вести за ним, а может и не вполне доверял им. В конце концов, пройдя через арку старого трёхэтажного дома, они попали во двор-колодец со множеством мансард, с натянутыми через двор бельевыми верёвками, на которых сушились простыни, наволочки и латаные кальсоны. В окнах горел свет, слышались детские голоса, где-то слышалась женская перебранка. Литке снова вспомнил детство, свой русский двор. Наконец, поднявшись по скрипучей деревянной лестнице, они оказались перед непримечательной обшарпанной дверью.

- Да, да… - послышались шаркающие шаги откуда-то из глубины помещения. Затем кто-то стал за дверью. Стоял и слушал. И только через несколько секунд раздался тонкий заискивающий голосок. – Кто там?

- Савва Моисеевич! Это я, Грач!

В замке с щелчком повернулся ключ.

- А-а-а, Васенька… - Савва Моисеевич по-свойски обнялся с Грачом. Оказывается, его при рождении назвали Васенькой. Грачом он стал впоследствии. – Заходите, гости дорогие, заходите… - Пропустив их, он высунул голову в коридор и быстро окинул взглядом его полутёмные и углы и лестничную площадку. Затем притворил дверь и закрыл на дверь на небольшой, но, по всей видимости, прочный металлический засов.

Хозяин квартиры был маленьким толстеньким мужчиной лет пятидесяти. Своими пухлыми пальцами он пожал им всем руки. Голос у него был певучим, каким-то сладким. Он словно убаюкивал собеседников. Но в то же время его масленые глазки внимательно разглядывали их сквозь стёкла пенсне, пытаясь прочитать по выражениям их лиц, что же на самом деле привело людей к нему и то, что они, возможно, недоскажут. Он без конца промакивал свою блестящую лысинку, обрамлённую сзади седыми волосами, платочком из какой-то мягкой ткани. Грач представил своих спутников.

Савва Моисеевич угодливо перевёл свой взгляд на друзей Грача. Тогда Литке, понявший, чего от него ждут, рассказал, какие документы им нужны. Савва Моисеевич выслушал, участливо кивнул. Можно было считать сделку заключённой. Они договорилсь о следующей встрече через неделю, когда можно было бы забрать заказ. Бининг удовлетворённо улыбнулся. Савва Моисеевич, словно немного стесняясь, что было с его стороны весьма неожиданно, спросил: «Авансик? Половина…». При этом взгляд оставался таким же подобострастным. Литке немного помедлил, но тут его за локоть тронул Бининг. Короткий кивок означал «да». Он вынул из внутреннего кармана пиджака сумму больше названной. 

- О-о-о! Вы серьёзные люди… С вами приятно работать! Только у меня сейчас нечем дать вам сдачи.

Бининг предупредительно поднял руку. Он смотрел на Савву Моисеевича, но одновременно боковым зрением успел заметить, какой хищный взор бросил на толстую пачку банкнот Грач. Да, с ним нужно быть осторожным. Может устроить какой-нибудь сюрприз.

Савва Моисеевич, поняв, что всё в порядке, но как будто спохватившись, крикнул куда-то вглубь квартиры: «Миррочка, угости же гостей чаем! Миррочка, где же ты есть?»

Диверсанты, ещё только войдя, оглядели квартиру. Внутреннее убранство её совсем не соответствовало тому, чего можно было ожидать, идя по завешанному бельевыми верёвками дворику и замызганному подъезду. Жилище было хоть и не большим, но судя по всему богато обставленным. И они подумали, что Савва Моисеевич здесь один, но на его зов открылась дверь и в гостиную вошла пожилая, но ещё сохранившая следы былой красоты женщина. Но Грач сказал: «Римма Марковна, мы уже уходим! Не беспокойтесь.»

- Муравей всё сделает! Будете меня добрым словом вспоминать за то, что свёл вас с ним. Интересное прозвище для этого господина. Но, снова представив его перед своими глазами, Литке подумал почему-то, что оно ему очень подходит.

Они вышли из дворика, попрощались и направились в противоположные стороны. Но пройдя немного, Бининг потянул Литке на другую половину улицы и, видя, что Грач уже на приличном от них расстоянии и их не видит, они двинулись за ним. Уже смеркалось, но его высокая угловатая фигура чётко выделялась в свете уличных фонарей. Он дошёл до угла и, на ходу оглянувшись, повернул.

- Вы ему не верите?

- Нам нельзя никому верить. Это часть профессии. Но мне очень не понравилось, как он посмотрел на наши деньги. Нужно быть осторожными. Только бы его не потерять сейчас.

Но нет. Когда они зашли за угол, то уголовник снова попал в поле их зрения. Бинингу хотелось знать, куда он шёл. Ещё один поворот. Грач обходил вокруг всё тот же квартал. Это уже становилось интересным. И Литке удивлённо поглядел на командира.

- Да, да! Об этом я и говорю…

Но пока ещё ничего не было понятно. Но вот Грач подошёл всё к тому же дому, с уже знакомой аркой. Снова оглянувшись, он шагнул в неё. Литке в последний момент успел отступить в тень. Нет, его не успели заметить. Можно было сделать определённые выводы. Грач видел деньги. Он вернулся к Муравью и хотел это скрыть от них. Он хочет о чём-то договориться с Саввой Моисеевичем? Он вооружён и мог бы попытаться завладеть деньгами прямо сейчас. Но уголовник видел, на что способен Бининг и, возможно, побоялся проделать всё это в одиночку. А может он подумал, что кроме этих денег есть и ещё, что недалеко от истины. И тогда следить уже будут за ними. Но всё завертится скорее всего после того, как они придут снова в этот дом.

С узких, не очень хорошо освещённых улиц они попали, видимо, в один из центральных районов. Здесь были широкие проспекты, залитые морем вечерних огней. Им навстречу шли люди, наоборот обгоняли, их было много, они были радостными, весёлыми. Слышался смех. На пути им попался, как видно, клуб. Там пели. Вокруг царило умиротворение. Люди были спокойны, довольны жизнью. Они же пришли сюда, чтобы всё это разрушить. Наверно, так было и раньше, до их, немцев, прихода сюда. И так стало после войны… После войны? Интересно понимает ли это командир? Задумавшись обо всём этом, Литке не заметил, как на него искоса поглядывает спутник. Наконец, когда вокруг никого не было, он решил оторвать его от размышлений.

- Опять ведёте свои внутренние философские диалоги с самим собой? Вы неисправимы, мой друг. Раньше вы казались мне сильнее…

- Что, сильнее?

- Да, я вам как-то уже говорил об этом. Излишние раздумья отнимают у нас силу.

- Что вам я могу на это ответить? Я просто подумал о том, что могли ли мы предполагать, когда была начата война с русскими, что они не только окажутся сильнее, но и вновь построят такие вот города, что здесь будут смеяться их дети, а мы, представители великой германской нации, будем обращаться за помощью к старому еврею?..

- Литке, - Бининг прервал собеседника, не дав ему закончить фразу. – Я сейчас сделаю вид, что ничего не слышал. В своё время я за такие поступки не единожды имел неприятности. Такая уж меня натура. Мы на войне! Может для них, - он махнул рукой вокруг, - она и закончилась! Но не для нас! А у нас есть приказ – действовать при любых обстоятельствах. И придут за нами при любых обстоятельствах…

Литке почувствовал в последней его фразе то ли мягкость, то ли неуверенность. Но Бининг мгновенно перешёл на другой тон.

- Так что бросьте все эти ваши самокопания, будьте настоящим солдатом.

- Да, да! – Литке поспешил хотя бы в чём-то согласиться. Не зная сам до конца, думает ли он на самом деле то, что говорит, он пробормотал. – К тому же в их на первый взгляд идеальном мире, том, о котором мечтали мы, всё же есть место и таким вот отбросам общества вроде Грача или Муравья. Хотя не будем забывать, что это общество русских.

- Да! Вот именно так и должен думать немецкий солдат…

Они говорили это друг другу, хотя смутно догадывались, что просто убеждают друг друга в том, что уже давно не имеет никакого значения.

- Я знаю… Вы ведь родились в этой стране. Не ощущаете ностальгии?

Литке задумался.

- Нет, именно потому что нам было здесь плохо, родители приняли решение вернуться на родину. – Потом, подумав о том, что ещё нужно сказать, добавил. – Ну и к тому же там мы были нужнее.

- Вы и сейчас действительно так думаете? – Бининг хитро прищурился, глядя на него.

- Да.

Это тоже прозвучало неуверенно, и Бининг почувствовал в голосе собеседника ложь, но ничего не сказал, просто отметил это где-то у себя в мозгу.

Дальше снова пошли молча, постепенно выбрались окраину, а оттуда уже на знакомую дорогу. Наконец Литке стало тягостно повисшее молчание. Он спросил: «Вы думаете, что с этим уголовником возникнут проблемы?»

- Да, думаю. Нужно быть к этому готовыми. Но это будет позднее. Наконец по той же дороге они дошли до стройки. Снова каждый подумал о чём-то своём. Ну вот наконец и их маленький лагерь. Теперь нужно было ждать.

 

 

 

Неделя прошла быстрее, чем можно было этого ожидать, в наблюдениях за стройкой. Также они выходили в город, старясь вновь увидеть Грача с его компанией. Они наблюдали издалека за домом с аркой.

Действительно, им удалось засечь его один раз и немного проследить за ним. Но потом пришлось оставить его в покое, потому что он начал проявлять какую-то странную нервозность, подозрительно оглядываться. Хотя в конце концов они решили, что Грач их всё-таки не заметил. И снова он шёл из уже знакомого дома с аркой. Он опять был один, не получилось увидеть никого из его компании. А интересно было бы увидеть, сколько человек у него в подчинении. А может есть и кто-то над ним?..

- Командир, всё так сложно! Может нам проще было бы найти какой-то другой вариант с документами? Их много. Если они этот Грач задумал что-то, то мы сильно рискуем.

- Литке! Мы диверсанты абвера, и нам не пристало отступать перед трудностями! – он помедлил. – Да вы смеётесь, нам противостоит горстка славянских отбросов. Это не бойцы СМЕРШ, которыми нас пугали, и даже не простые солдаты регулярной Красной Армии. Это обычные уголовники. Если будет нужно, мы перебьём их всех в два счёта. И вообще я не собирался оставлять каких – то свидетелей, поэтому результат будет одинаков в любом случае. И он будет таким, какой нужен нам!

 

 

 

 

Вечером они вошли в город. Бининг не взял с собой денег.

- Уверен, они нам не пригодятся.

Они проверили исправность оружия. Не было возможности взять с собой тяжёлый пулемёт, он для этого был слишком громоздким и заметным. К тому же Бининг решил, что он им и не нужен. Но зато под пиджаками прекрасно уместились автоматы со сложенными прикладами и отомкнутыми магазинами.

Встреча была назначена на девять часов вечера, но они пришли заранее и поднялись на верхнюю площадку в подъезде дома, стоявшего напротив того, где жил Савва Моисеевич. Отсюда открывался прекрасный обзор. Почти полтора часа они прождали безрезультатно. Но зато потом их ожидание было вознаграждено. Сначала появился сам Грач. Затем в тесный дворик задом въехала полуторка. Она была оборудована вместительной металлической будкой. А после этого во всю ту же арку вошли ещё трое с низко надвинутыми на лица фуражками. Своими походкой и манерой подозрительно оглядываться по сторонам они странно напоминали Грача, а один из них был похож на Резвого. Было ясно одно: к их приходу явно готовились.

- Как вы думаете, командир, Муравей действительно изготовит нам нужные документы?

- Надеюсь, что так… Полагаю, что они попытаются захватить нас врасплох во дворе. Когда мы будем выходить, нужно быть предельно внимательными! Думаю, пока мы будем в квартире, нашей безопасности ничто не угрожает. Стрельба и всё остальное… Не думаю, что Муравей захочет портить себе репутацию. Хотя всякое возможно. Это дикий славянский мир. Вдруг здесь нормально относятся к тому, что в соседней квартире кого-то убивают? Но я, конечно, утрирую. Думаю, что не случаен здесь и грузовик. Возможно, они собираются захватить нас, бросить в будку, вывезти в безлюдное место и пытками выбить из нас то, что им нужно. Возможно, всё было бы намного проще, если бы они не увидели в моих руках столько денег. Это была моя ошибка.     

   Наконец наступило время встречи. Они вошли под арку. Автомобиль был подогнан  задом прямо к подъезду Саввы Моисеевича. Сквозь лобовое стекло их оглядели сидевшие там двое мужчин.

Было понятно, что их ждали и встречу с ними считали серьёзной. В том, что всё то, что они увидели, устроено для них, сомневаться теперь не приходилось. Бининг словно застыл ненадолго перед входом в подъезд. Литке, шедший рядом, остановился и оглянулся на него через плечо. 

- Вы готовы?

- Да, Курт. Всё нормально.

- Ну тогда пошли. Как говорится, с нами Бог.

Они вошли в подъезд, здесь стояла темнота, освещение  выключено или неисправно. Возможно, это тоже не случайно. Когда они приходили сюда в прошлый раз, в тамбуре возле входной двери горела слабенькая, потрескивающая лампочка. Сейчас патрон был пуст. Это они увидели, постояв немного и дав глазам привыкнуть. Надо же, как всё было продумано… Они достали из - под пиджаков автоматы и примкнули магазины. Поднимаясь по лестнице, Литке услышал скрип открывающейся двери и шёпот. Судя по всему, те двое тоже вошли в подъезд. Дверь открылась снова, всё стихло. Проконтролировали их и вернулись на своё место? Литке вопросительно посмотрел на командира. Тот движением глаз показал, что они продолжают подниматься. Площадка около двери Саввы Моисеевича была пуста. Бининг постучал. Раздался знакомый голос за дверью. Щелкнул замок. И Бининг, не дожидаясь Муравья, сильно толкнул дверь. Он не предупредил Литке о том, что будет атаковать сразу. Это решение пришло спонтанно. Но пока оно себя оправдывало. Толстячок отлетел и грузно шлёпнулся на бок. Очки при падении упали, и он всё шарил вокруг руками, пытаясь их найти.  

- Где остальные? – Литке задавал ему вопросы, а Бининг осматривал гостиную,

- А… Какие остальные? Товарищ-щи…- от неожиданности страха язык его не слушался. - Я один… - в этот момент он на карачках подполз к окну и задёрнул гардину. Видимо, это был сигнал тем, что ждали внизу.

Не дав ему договорить, откуда-то из-за занавесей на дверном проёме, ведущем в соседнюю комнату,  вылетел нож. Он просвистел над ухом Литке и вонзился в деревянный косяк. С другой стороны, из-за угла, раздался выстрел. Но оба диверсанта были обучены мгновенно оценивать обстановку и реагировать на неё. Муравей выдал своих сообщников с головой. Пригнувшись, Литке и Бининг выпустили пару коротких очередей в направлении нападавших. И они были более точны, хоть и стреляли наугад. Раздался шум падающего тела и сдавленный крик. Стрелявший был пока только ранен. Ранен был и Муравей. Чья-то шальная пуля попала ему в пах. Он мучительно корчился и полз куда-то, оставляя на полу размазанный кровавый след. Им можно будет заняться позже! Раздался топот в подъезде. Это поднялись те, с улицы. Толкнув дверь ногой, один выстрелил пару раз из нагана вслепую, но никого не задел, и дёрнулся было за угол. Но его настигла очередь Бининга. Он глухо застонал и всё-таки спрятался за стену. У его напарника, как видно своего огнестрельного оружия не было. Диверсанты услышали, как он отбирает револьвер у раненого. Ему это удалось, и, высунув наружу одну руку, он расстрелял весь боекомплект. Савве Моисеевичу было слишком больно, иначе его сердце облилось бы кровью при виде того, как вдребезги разлетелись древняя китайская ваза, давно привезённая в Советский Союз контрабандой, хрустальный сервиз и дорогущая статуэтка в виде танцующей обнажённой женщины. Муравей не обладал слишком изысканным вкусом. Главным критерием, которым он руководствовался при покупке предметов искусства, была цена. Сейчас от всего этого остался лишь калейдоскоп черепков. Истратив патроны и не зная, что делать, уголовник пока остававшийся невредимым,  посидел за углом у входа в квартирку какое-то время и вдруг влетел в комнату, занеся руку вверх с опасной бритвой. Это снова был Резвый. Он шёл прямо на Бининга. Бининг дал ему подойти почти на расстояние удара, а потом выстрелил в грудь. Уголовник остановился, а потом рухнул на спину, гулко ударившись головой о пол. Звук был похож на треск спелого арбуза. Мёртвые глаза смотрели куда-то в потолок. У Литке мгновенно всплыла картина смерти Найгеля. Наверно, отличаются только живые люди, а все мертвецы одинаковы в своём уходе. Кто знает, каким будет он сам…

- Эти русские слишком импульсивны… Хотя иногда это работает на них. – Бининг осторожно выглянул в коридор и удовлетворённо кивнул, оглядев труп второго бандита. – Но где же наш милый друг?

Бининг, рывком открывая двери, обследовал квартиру. Ещё двое нападавших были мертвы. Зато Грача как будто нигде не было. Об этом говорило и раскрытое окно в дальней комнате со следами ног на подоконнике. Но… Третий этаж… Что-то здесь было не так. Диверсант каким-то шестым чувством ощущал присутствие здесь Грача. Бининг, увидев развеваемую ветром занавесь, бросился к окну. На это и рассчитывал Грач, прятавшийся в углу за раскрытой дверцей  высокого платяного шкафа. Бининг спеша к окну, всё-таки успел отметить про себя, что в спальне, в которой кругом был наведён порядок и всё стояло на своих местах, был так неестественно широко раскрыт этот шкаф, показывая всё своё сокровенное нутро с нижними юбками хозяйки и залатанными кальсонами самого Муравья. И когда Грач, решивший, что всё в порядке и противник расслабился, легонько толкнул дверцу. Бининг был к этому уже готов. Петли были хорошо смазаны и не издали даже малейшего скрипа. Но Бинингу было достаточно малейшего движения, увиденного краешком глаза. Мгновенный поворот корпусом и короткая очередь прошила насквозь тонкий пласт древесины. Кто-то охнул, слишком высоко для мужчины. Неужели это супруга Саввы Моисеевича? Нет, готовясь к операции, бандиты не рискнули бы оставить здесь женщину, которая могла бы ненароком нарушить их планы. Подбежав к дверце и резко дёрнув её, Бининг увидел сползшего в растекающуюся лужу собственной крови Грача. Он сжимал пистолет, выставив его перед собой. Бининг, ударив по нему ботинком, отбросил его в сторону.

- Кто ещё о нас знает? – Бининг наступил уголовнику прямо на грудь. Тот надсадно хрипел простреленными лёгкими, пытаясь что-то ответить. В конце концов он ушёл, уронив голову набок. Бинингу показалось, что он всё – таки сумел расслышать сказанное ему на прощание: «Да пошёл ты…». Он не мог этого понять. Зачем умирая, тратить последние секунды на то, чтобы сделать неприятно своему врагу? Ведь это совершенно бесполезно… Всё было по – честному. Сегодня победили они с Литке. Просто таковы русские. Никогда не признают своего поражения.

Он вернулся в гостиную, где были Литке и Муравей.

- Вот наши документы! – Литке протянул командиру большой конверт из плотной жёлтой бумаги. Тот полистал маленькие книжечки и улыбнулся.

- Сдесь фсё? В порядке?– спросил он по-русски, обращаясь к Муравью.

Савва Моисеевич, всё ещё надеясь на благополучный исход для себя, часто закивал и расплылся во всё той же угодливой улыбке. В ней также можно было прочитать и лёгкую обиду за сомнения в его профессионализме. А ещё на лице у него было неподдельное изумление от того, что немой вдруг заговорил, да ещё и с грубоватым немецким акцентом. И эти автоматы… Он их уже видел. Савва Моисеевич, всю свою сознательную жизнь связанный с криминалом, воевал, был призван прямо из тюремного лагеря в штрафной батальон в сорок первом. Сумел выжить. А потом всё-таки вернулся в тыл по ранению. Это была тёмная история, которую он предпочитал никому не рассказывать. Теперь ему было вдвойне обидно погибать. Уцелеть там, в этом аду! И всё - таки получить немецкую же пулю… Но немцы здесь и сейчас? Откуда?! Зачем?.. Он до последнего надеялся на свою еврейскую изворотливость, хотя глядя на Бининга, понимал, что тому незачем оставлять живых свидетелей.

- Что ж, мы должны уходить! – уже по-немецки Бининг обратился к Литке и подтвердил догадку Саввы Моисеевича. Он навёл ствол своего автомата на мужчину и выстрелил ему в грудь. – Соседи наверняка вызвали милицию!

На них ничего не понимающими глазами смотрел уже мёртвый Муравей. Теперь он уже никому ничего не сможет подделать, руки и мозг стали совершенно бесполезными частями обмякшего тела. После всего этого особенно циничным Литке показалось то, что командир обшарил все трупы и в конце концов бросил ему под ноги пару туфель.

- Думаю, они вам подойдут! Попробуйте!

Да, действительно, и теперь они выглядели абсолютно по-граждански.

Выйдя в подъезд, прислушались. Было тихо. Видимо, соседи, боясь выстрелов, сидели по своим квартирам. Но надеяться на это не приходилось. Стрельба наверняка была слышна и на улице. Хоть всё и заняло всего лишь несколько минут, уже совсем скоро сюда примчится взвод автоматчиков. Уходить решили через чердак, опасаясь лишних глаз. Ляда располагалась совсем рядом с входной дверью квартиры, но потолок был достаточно высоким, чтобы до него было просто так дотянуться. Где-то должна была быть лестница. Но, как назло, её не было. Чертыхнувшись, Бининг рванулся к старому комоду, стоящему у стены. Его сюда выставили, может даже и сам Муравей, видимо, после покупки новой мебели. Он был довольно тяжёлым, но толстые дубовые доски и помогли ему сохраниться в целости даже здесь, в сыром подъезде. Вдвоём диверсанты всё же смогли сдвинуть его с места. Загремела потревоженная ими посуда, которую оставили внутри непонятно для чего. Они подтащили комод под ляду, и Литке взобрался на него. Но даже выпрямившись во весь рост и подпрыгнув, он только кончиками пальцев доставал  до потолка.

- Дьявол!... Литке, подождите! – Бининг залез следом и присел. – Забирайтесь мне на плечи! Быстро!

Литке сел командиру на плечи, и тот, упёршись руками в колени, выпрямился.

- Литке, вам определённо нужно сесть на диету…

Да, теперь Литке свободно мог проникнуть в ляду по самые плечи. Он отжался на руках и перекатился на бок.

- Ну что там? – голос снизу был нетерпелив.

- Вижу выход на крышу… Давайте руку!

Он высунулся по грудь и протянул вниз руку. Командир подпрыгнул, уцепился за неё и край ляды. Вместе они кое-как втащили наверх и его.

- Так, что тут у нас? – Бининг зажёг карманный фонарик.

Дом был расположен в форме колодца, поэтому и чердак был бесконечным. Но немного в стороне действительно виднелся слабый просвет полуприкрытого чердачного окна. Двинулись к нему. Улица! Наконец-то! И дом, из которого они вели наблюдение. А вон и пожарная лестница… Они находятся недалеко от арки. Но как раз в этот момент они увидели, как к ней подлетел милицейский автомобиль. Из него выскочили пять человек, сама же машина стала поперёк въезда, заблокировав его. Один из милиционеров остался у входа, а остальные, как видно, уже бежали сюда к ним. Тут диверсанты заметили ещё один автомобиль. Он остановился рядом с первым, и из него также высыпали люди с оружием. Это были те самые новые автоматы русских. Литке искоса взглянул на командира. Тот почувствовал взгляд.

- Так, попробуем уйти на другую сторону, посмотрим, что там… Постарайтесь не греметь ногами! –  покатая кровля была из не слишком толстой жести, поэтому любой шум гулко раздавался в сыром вечернем воздухе. Перейдя на противоположную сторону дома, диверсанты обшарили её и поняли, что та пожарная лестница была единственной. Нужно было что – то срочно предпринимать! Погоня, должно быть, уже близка… Улица была безлюдной и… узкой! До двухэтажного здания на той стороне улицы было не больше пяти метров. Бининг это подметил ещё тогда, неделю назад, при слежке за Грачом

- Если хорошенько разогнаться… А, Литке? – Бининг легонько дёрнул за плечо замершего в нерешительности Литке. Он поднялся повыше и, разбежавшись, прыгнул. Командир перебирал в воздухе ногами и словно шёл по невидимым ступенькам. Так показалось Литке, наблюдавшему это как в замедленной кинохронике. На самом деле прыжок продолжался не больше двух секунд. Бининг при приземлении слегка присел, смягчая удар, и перекувыркнулся через плечо. Крыша была плоской и крыта каким-то чёрным материалом, словно густо облита застывшей потом смолой. Поэтому падение было совершенно безболезненным. Видя ожидание в глазах командира, Литке последовал его примеру. Странно, но он не испытывал чувства страха перед высотой, а ведь если бы он упал, то наверняка переломал бы себе ноги и позвоночник. Но перспектива стать мешком с костями, вероятно, была затуманена боязнью попасть в руки советских милиционеров. Видимо, здание, на котором они очутились, принадлежало какому-то учреждению, работавшему днём. В нём, наверно, никого не было. Ну, может быть, спит где-нибудь, в каморке, старенький сторож… Нужно было спускаться вниз.

- Вилли, крыльцо!

Литке не сразу откликнулся, так как было непривычно слышать из уст командира такое обращение к себе. Тот обращался всегда официально, по фамилии. Но очнувшись, он уцепился обеими руками за карниз и осторожно спустился на бетонный козырёк над входом в здание. Затем точно также стал уже на асфальт тротуара. Следом, по – стариковски кряхтя, спрыгнул Бининг.

Они как ни в чём не бывало пошли по улице. Погоня была далеко, их след потеряли.

- Ну вот и всё. Теперь мы законопослушные советские граждане и завтра идём устраиваться на работу, искать жильё. Начинаем жить осёдлой жизнь, Литке! – он тронул его за рукав. – Ещё чего доброго найдёте себе какую-нибудь русскую жёнушку… Вилли, вы что это?

- Нет, ничего! Я в полном порядке.

- Не пойму, вам что, жаль этих уголовников? Думаю, мы своими действиями даже оказали большую услугу советскому государству, избавив от этих обременявших его клопов. – Хмыкнув, он продолжил. – Скорее всего нам за уничтожение бандформирования даже награда положена, какой-нибудь орден или медаль. Крестов русские сейчас не дают… Вы мне в последнее время не нравитесь. Подобное поведение недопустимо на войне!..

- А вы уверены, что мы на войне?

- Повторяю вам уже в который раз… Может, для них, - он повёл рукой кругом себя, - война и закончилась. Но они все слишком самонадеянны, если думают, что мы просто так сдадимся! А мы не сдадимся! Никогда! Я лучше пущу себе пулю в лоб. И вам, кстати, тоже! Если узнаю, что вы замышляете нечто такое…

Они замолчали. Оба боялись сказать что-то не то. Впереди была ещё вся ночь, поэтому решили отдохнуть перед новым трудным днём, предстоявшим им завтра.

 

- Ну что, Вильгельм? Готовы? – Литке по-турецки сидел возле костра. Скоро нужно было будить Бининга. Взгляд Литке в задумчивости застыл на слабых языках догоравшего уже пламени. Поэтому он не почувствовал, что командир проснулся и уже несколько минут как смотрит ему в затылок, пытаясь понять, что за мысли роятся в его голове. – Как ваша вчерашняя меланхолия? Ушла, я надеюсь…

Литке, едва заметно вздрогнув плечами от неожиданности, кивнул в знак согласия.

- Я уже собирался вас будить и приготовил вам кофе и бутерброды.

- О-о-о… Это весьма кстати! Нужно взбодриться перед встречей со всякими их начальниками.

Позавтракав и приведя себя в порядок, они двинулись к посёлку. Идя по улице, Литке словно ощущал на своей одежде взгляд. Ведь это не его одежда, и может сейчас из-за угла им навстречу выйдет их хозяин. Но нет, никто не вышел, они были на улице одни. Только Литке об этом подумал, как вдруг увидел идущую к ним женщину. Она только отошла от водопроводной колонки, стоявшей на углу, с парой больших вёдер воды. Женщина была ещё далеко, но Бининг всё равно обратился к Литке вполголоса.

- Сильная женщина! Это отличает их от наших.

- И… она, по-моему очень красива.

- Да, вы правы. Но… Вилли, Вилли! В вас слишком много человеческого! Когда-то это сыграет с вами дурную шутку. Лучше спросите у неё, к кому здесь мы могли бы попроситься на постой.

Они были уже ближе, Литке, пытаясь изобразить равнодушие на своём лице, рассматривал женщину. На вид ей можно было дать лет тридцать с небольшим. Она была невысокой, с хорошей фигурой. А непослушная прядь льняных волос, выбиваясь из-под косынки, всё время падала на лоб, оттеняя голубые глаза. Они с самого начала показались Литке какими-то то ли уставшими, то ли грустными. Он сам в тот момент ещё не понял до конца. А она в свою очередь любопытно разглядывала незнакомцев. В небольшом посёлке, где все друг друга знали и были на виду, новые лица сразу же привлекали внимание обывателей.

- Здравствуйте, барышня! – Литке старался придать своим словам как можно более непринуждённый тон. – Скажите, милая, а где тут у вас можно стать на постой?

- А вы откуда будете? – голубые глаза оценивающе смотрели то на Литке, то на его товарища. Но так Бининг всё время только молчал, они перестали перебегать с одного лица на другое и остановились на собеседнике. – Надолго ль к нам?

- Да… Думаю так. Мы из Москвы! Меня Иваном звать. А это вот брат мой, Фёдор! Он говорить не может после контузии. Куличковы мы. Хотим у вас здесь работать, плотину строить…

- А! Вот оно что… Я б вас и сама взяла…

- Ну вот!

- Ну так это ж к вам, наверно, и семьи приедут! А у меня домик небольшой.

- Вы об этом… Да нет у нас никаких семей, сами мы по себе. У меня была семья, да погибла в войну, а от него жена ушла, когда он вернулся такой вот. Понимаете?

- Чего уж мне не понять… Сама такая, - взгляд её смягчился и стал ещё больше затуманенным печалью. – Ну проходите в дом-то! Сами поглядите.

Они забрали у неё вёдра с водой и через калитку вошли во двор. Здесь во всём чувствовалась женская рука. Справа от входа располагался небольшой дом с двускатной крышей и низеньким деревянным крылечком, окрашенным тёмно-зелёной краской. Во дворе повсюду росли цветы, а в глуби двора было видно участок, засаженный картофелем, и вишнёвые деревья.

- Ну что ж вы стоите?

Они зашли в дом. В нём было три небольших комнаты. Но было очень уютно.

- Тесно не будет!

- Бининга сейчас это волнует меньше всего, - подумал Литке, а вслух сказал. – Что ж это мы разговариваем, а как зовут вас, и не знаем?..

- Дарья Александровна. Крупинина. По мужу… - она опустила глаза, как будто вспомнив что-то грустное. – Просто Дарья, Даша.

- Дарья… Красиво. – Литке не умел делать комплименты, он вообще не очень был изощрён в общении с женщинами, но считал, что при таких обстоятельствах должен вести себя максимально непринуждённо. К тому же ему почему-то хотелось сказать что-нибудь приятное этой женщине с грустными глазами.

Она показала их комнату. Там стояли диван, небольшой шифоньер и письменный стол.

- Вот! Вечером, когда придёте, переставим тахту из другой комнаты сюда же. Удобно будет?

- Да, конечно! – Литке согласно закивал. Он, как обычно, вопросительно поглядел на командира, ожидая согласия и от него. И убедившись, что всё сделал правильно, ещё раз сказал «да». – Ну что же? Пойдём теперь сдаваться вашему строительному начальству. Вы ведь тоже на строительстве плотины работаете?

- Да, вязальщица я, арматуру проволокой связываем. Так-то я доярка… Ну вот плотину построим, вернусь опять в коровник к своим Зорькам да Янкам. А давайте вместе и пойдём. Я вас до сельсовета доведу, там у нас руководство располагается. - Через десять минут они были уже у высокого двухэтажного здания.

- Вот… Пришли. А вон, кстати, и начальник. Афанасий Петрович!...

Пожилой мужчина уже почти вошёл в здание, но в последний момент оглянулся.

- Вы меня? – Афанасий Петрович подслеповато прищурился, а затем достал из нагрудного кармана очки.

- Да, да, Иван, Фёдор, это Афанасий Петрович Кириллов, начальник строительства, - обратилась Дарья к братьям. А потом снова перевела взгляд на Кириллова. – А это братья Куличковы, хотят работать на строительстве, Афанасий Петрович.

- Ах это вы, товарищ Крупенина – было удивительно, Кириллов несмотря на свой пожилой уж возраст помнил каждого своего работника и относился к ним действительно как отец, старался понять даже личные проблемы каждого, хотя и не проявлял этого внешне. - Будем рады рабочим рукам.

- Что ж… Я пойду. Скоро моя смена начинается. – Дарья на прощание пожала им руки ушла. Лжебратья посмотрели ей вслед и повернулись к Кириллову.

- Ну что ж будем знакомы… - они все вместе пошли в здание. -  Как меня зовут, вы знаете. А вас, позвольте…

- Я Иван, а это вот, - Литке показал на командира, - старший брат, Фёдор.

- А вы-то чего всё время молчите, мой друг? – Кириллов заглянул прямо в глаза Бинингу. Тот попытался всеми силами изобразить радость от встречи. Но сделал это он не слишком искусно, Кириллову же он показался безучастным.

- Да не может он говорить, Афанасий Петрович. Контузило его под… Сталинградом. Когда наши отступали, - Литке помедлил немного, запутавшись в том, где мог любой советский солдат получить контузию и кто был для него теми самыми «нашими». – Вот с тех пор и ходит такой. Всё по госпиталям, да по госпиталям. Жена вот бросила… Променяла на какую-то тыловую крысу. А он-то на самом деле ещё ого-го!.. Вон ручищи-то какие, - Литке взял Бининга за предплечье.

Было видно, что Кириллов удивлён. Таких людей в подчинении у него, видимо, ещё не было. Но было видно и то, что слова Литке его тронули. Кириллов, несмотря на то, что ему каждый день приходилось иметь дело чуть ли не с сотней людей, разных, в том числе и глупых, злых, сумел не ожесточиться и даже остался сентиментальным человеком. С возрастом же – а ему было уже далеко за пятьдесят - такое его отношение к людям проявлялось всё сильнее. И Литке, хоть и не знал этого, очень удачно использовал характер Кириллова для достижения цели.

Они вошли в здание, и Кириллов подвёл их к кабинету.

- Отдел кадров! – воодушевлённо подумал Бининг, прочитав табличку на двери, пока всё идёт как надо.

Кириллов вошёл в кабинет, попросив их немного подождать. Через несколько минут он вышел.

- Заходите, я объяснил Марье Алексеевне вашу ситуацию и попросил оказать содействие. – Он уже отошёл, а потом, оглянувшись, поднял сжатый кулак вверх, проговорил. – Всё будет хорошо, ребята!

- Ну входите же! – голос из-за двери был требовательным.

Они поторопились.

- Так… Так, так… - лексикон у начальницы отдела кадров показался им несколько ограниченным. Марья Алексеевна перекладывала одной рукой их документы, не торопясь просматривая их, а другой держала тонкий длинный мундштук, через который пускала седоватые дымные кольца. Она сама была похожа на этот мундштук. Худая костлявая старушонка, жёлтая кожа которой, иссушенная бесконечным курением, казалось просвечивала на солнце.

- Эта что-нибудь да найдёт! К чему можно прицепиться… Эта как хорошая ищейка… И донесёт. Интересно, что думает Бининг. – Мысли проносились кометами, от волнения шумело в голове. Бининг же выглядел совершенно спокойным. Но что на самом деле происходит в голове у командира, Литке так и не научился понимать. Может, он вообще сейчас свернёт этой ищейке её тоненькую шейку, если посчитает, что что-то пошло не так…

Ожидание было томительным и показалось вечным, хотя прошло всего около пяти минут.

- Так! – снова выдала Марья Алексеевна. – Сейчас вы пойдёте…

Они пошли на медицинское освидетельствование.

- Ну вот и всё, мой дорогой Литке… А вы боялись. – Бининг ухмыльнулся.

Вы считаете, что её словам можно доверять? И за нами сейчас не едет наряд милиции? Вдруг Муравей не особенно уж старался над нашими документами…

-Литке, вы мне надоедаете всё больше! Не будьте бабой, чёрт вас дери. Муравей рассчитывал отнять у нас деньги уже после того, как мы получим документы. Но мы оказались быстрее. Да и к тому же… Он профессионал. Это было видно. И ему бы претило сделать что-то хуже, чем он умел. К тому же… Даже если что-то и пойдёт не по плану, мы на то и диверсанты абвера, чтобы выходить из самых трудных ситуаций победителями.

- Да, наверно, вы правы.

- Конечно, я прав! Рад, что вы, наконец-то это поняли.

- Но этот старик… Кириллов.

- А что с ним не так? Милый старикашка…

Да! Милый старикашка. Он искренне хочет нам помочь. Даже не представляет, что мы задумали! Понимаете, я чувствую себя подлецом. Это так гадко…

- Да бросьте вы наконец миндальничать! Или мне придётся пристрелить вас по законам военного времени за разложение дисциплины. Ваш Кириллов стар и мягкотел. А мы просто этим воспользовались. Он сам виноват.

 

 

 

С самого утра шёл мелкий дождь. Было непонятно вообще, дождь это или водяная пыль. Но промокли все до нитки, и сейчас вся бригада разбежалась по вагончикам развешивать по буржуйкам сырые вещи, чтобы они хоть немного просохли. Бининг и Литке работали уже третий месяц. Рядом с ними были простые трудяги. Люд был самым разнообразным. В тесном вагончике стоял грубо сколоченный деревянный стол и по обе стороны от него были две длинные лавки. Литке и Бининг сидели рядом. Они смотрели, как рядом играли в карты, слушали, кто о чём говорит. Среди рабочих были и бывшие уголовники, поэтому диверсантам пригодились уроки криминального жаргона. Судя по разговорам, здесь была большая текучесть людей, поэтому можно было быть спокойными. Кто-то приходит, кто-то уходит, никого особо уже не привлекали новые лица, тем более что многие сами не были старожилами.

Они старались слиться с остальной массой людей, но всё равно было что-то неуловимое, что выделяло их. И это чувствовали окружающие. Сейчас бригада, спрятавшись от дождя, играла в карты. Игра была здесь запрещена, но запретами пренебрегали. Литке и Бининг молча наблюдали за поединком. Наконец выиграл бывший уголовник Кваша, огромный бритоголовый детина. Он искоса поглядел из-под насупленных бровей на Литке.

- Ну-ка, немчик, давай подсаживайся.

Литке сделал вид, что не услышал обращения.

- Ты оглох, что ли?

- Ты это мне? Я плохо играю.

- Садись!

Сбоку его подтолкнул Бининг.

- Во-от, правильно, немой!

Литке подвинулся на место выбывшего. Поставили по рублю. Игра пошла. Но Литке, поняв её смысл, не тушевался и сразу повёл в счете. По ходившим под кожей желвакам, было видно, что Кваша злится, он не привык уступать и явно не ожидал этого, когда приглашал Литке. Игра закончилась и Литке, аккуратно сложив выигрыш, спрятал его за пазуху.

- Ну-ну, немчик…

- Я не немчик! Меня зовут Иваном…

- Да какой ты Иван… Всё выслужиться хотите…

Было видно, что он очень агрессивно настроен. Литке сорвался с лавки и вышел из вагончика, за ним поднялся Бининг.

- Ничего, ещё поиграем… - послышалось в спину.

- Не реагируйте, - прошептал сзади Бининг.

Они вышли в тамбур вагончика. Дождь моросил, но было видно, что его силы уже на исходе, в лужи падали последние капли.

- Литке, мы просто чем-то от них отличаемся. Для нас это непонятно сейчас, и думаю, так и останется. А эта горилла просто привыкла всех подавлять, вот он и обратил на вас своё внимание. Но ничего, посмотрим, как он себя поведёт дальше. Возможно, это всего лишь пустой трёп.

- А если…

- А если… Тогда поговорим с ним по-другому. Как мы умеем. Нам нужно здесь продержаться как можно дольше.

- Я устал. Вы не представляете.

- Очень хорошо представляю. Неужели вы думаете, что я насквозь из железа и бетона? Нет, у меня тоже есть душа, нервы. Но я просто научился отключать всё это на время. Это словно вколоть обезболивающее. Раз! И всё, вы ничего не чувствуете. Научитесь этому, и вам будет проще…

Тут в спину Бининга ударила открывающаяся дверь. Бригада выходила на работу.

Они сошли с порожек и стали в стороне, никому не мешая. Но Кваша намеренно зацепил Литке своим чугунным плечом. Он оглянулся и кивнул. Что мог означать этот жест? Какое-то принятое решение? Или знак примирения? Навряд ли что последнее. Значит, следовало быть осторожными и ждать неприятностей с этой стороны.

Отвлеклись работой. Литке был знаком с профессией бетонщика. Ему довелось её узнать, когда он отбывал имперскую трудовую повинность. В этом деле не было ничего хитрого, главным здесь было иметь хороший глазомер и выносливые мышцы. Этого им было не занимать. Дело спорилось, Литке показывал Бинингу, как нужно работать гладилкой. Они отработали всего несколько дней, но уже заслужили определённый авторитет у начальства и у младших товарищей. Им даже давали учеников. Сейчас с ними работал бывший студент литературного института Алексей Вихров. Высокий, худосочный юноша в очках явно был предназначен для другого – чего угодно, науки, литературы, но только не для бетонных работ. Но восторженному молодому человеку хотелось романтики, хотелось в буквальном смысле принять участие в строительстве коммунизма. Литке он кого-то напоминал. Он пытался понять, кого же он узнаёт в этом безусом юнце, пока до него не дошло, что это он сам и есть, Вильгельм Литке, только многолетней давности, ну и с другой идеологией. Хотя убеждённость, вера в себя и свои идеалы были абсолютно аналогичными.

Бининг присматривался, как бы незаметно можно было пронести и уложить в бетон заряды. Вокруг было много людей. В их схроне недалеко от старого лагеря лежали десятки противопехотных и противотанковых мин. Но даже не очень большую по размерам противопехотную было не спрятать за пазухой. К тому же была ещё одна проблема: все взрывные устройства были нажимного действия, то есть могли взорваться при первом мало-мальски серьёзном давлении. Бинингу это не давало покоя уже который день. Диверсанты не могли придумать способ закладки мин, чтобы они не рвались раньше положенного срока. Ведь всё затевалось только ради этого. Ответ пришёл сам собой. Во время перерыва их товарищ -  студент пришёл с горящими от радости глазами. Девушка прислала ему из далёкого Ленинграда посылку. Какие-то книги, консервы, пряники… Для него был важен скорее сам факт внимания. А вот Бининга заинтересовала именно оболочка. А что? Это был выход. За территорией строительного участка постоянно оставался различный строительный мусор. Были там и деревянные прокладки, которые выбрасывали после выгрузки бетонных плит. Ими укрепляли берега водохранилища. Прокладки были достаточной толщины, для того чтобы из них соорудить коробы, способные выдержать даже толстый слой бетона. Зато потом… Потом, когда плотина будет достроена, а чаша наполнена водой… Литке как инженер считал, что сооружение обязательно должно иметь внутренние галереи – потерны. Это предусмотрено большинством проектов. Предусмотрено чаще всего и то, что туда для обслуживания внутри могут даже заезжать автомобили. Туда они и загонят пару грузовиков со взрывчаткой. Они будут взорваны. И это вызовет детонацию всех лежащих в бетоне адских машинок. А до тех пор они будут спокойно ждать своего часа в толстостенных деревянных ящиках… Можно было действовать!

Уже тем же вечером, когда никто не видел, они пришли к свалке и взяли столько прокладок, сколько смогли унести. Сложили всё в мастерской мужа Дарьи.

- О! А что это вы надумали мастерить? – их хозяйка была удивлена.

- Да вот смотрим, дерево бесхозное лежит… А я люблю повозиться, попилить, построгать… Вы же не будете против?

- Я?.. Да ну… О чём вы? Так хоть кому – то это всё пригодится. – Она окинула взглядом инструменты, развешанные над верстаком. – Они уж поди и соскучились по работе, да и по рукам мужицким.

- Вот спасибо.

Дарья ушла. Литке же принялся за дело. А Бининг устремился прямиком в лес за минами. Немного поплутав, он всё-таки нашёл старый овраг, заваленный гниющими стволами поваленных деревьев. Снаружи никто бы ничего и не заметил. Но пройдя немного вглубь, Бининг увидел под нависающей глыбой песка вход в пещеру. Проём был занавешен жёлтым пологом, сливающимся по цвету со стеной песка. Он приподнял его и пошарил фонариком внутри. Да, здесь всё было также, как и в их последний приход сюда пару месяцев назад. Это была рукотворная пещера, а стены, потолок и вход её были укреплены мощными деревянными балками. Но снаружи всё выглядело совершенно непримечательно. Этот схрон один из нескольких, что подготовили для них при отступлении вермахта. Здесь было ещё много оружия. Патроны, консервы, сухие пайки, советская военная форма и их… немецкая. Да, сейчас она нужна им меньше всего. Главное – взрывчатка! Тут было сухо. Благодаря такому надёжному укрытию всё сохранилось в целости. Конечно, сейчас разросся вширь город, а тут ещё и строительство это… Рядом много людей, грибники, охотники. Но остаётся надеяться на то, что мало кому придёт в голову разгребать завалы бурелома в старом лесу. И не выставлять же здесь пикет… Это привлечёт ещё больше внимания всяких ротозеев. Выбрав несколько противотанковых мин, Бининг осторожно вынес их на тропинку, по которой пришёл сюда, навалил побольше сучьев перед входом. Нести такой груз было тяжело. Он держал в руках перед собой около сорока килограммов. А это всего лишь шесть мин. Во – первых, суммарный вес сам по себе был немалым, но Бининг подумал вдруг о том, что если он сделает одно неверное движение, или споткнётся о торчащий из земли корень дерева, то эта война закончится и для него. Хотя о чём это он?.. Старый дурак. Он уже успел забыть о том, что только что выкрутил взрыватели, и они преспокойно лежат у него в карманах. Как нелепо. Раньше с ним такого не случалось. Или он просто этого не замечает… Даже не знаешь, что хуже.

Нужно было идти. Возвращаться было проще, он вспомнил дорогу и, осторожно ступая, выходил из леса. Стройка была ярко освещена. Удивительно, как русские не додумались работать ещё и ночью. При таком освещении это было бы вполне возможно. Так они делали на других объектах. Да какая ему до этого разница? Нет, и прекрасно! Иначе ему пришлось бы придумывать что-то ещё. А так… Нужно надеяться, что Литке успеет смастерить ящики, и они подойдут для их посылок русским. Он вошёл в посёлок и уже оставалось только завернуть за угол, чтобы через три двора увидеть их двор, то есть не их, а Дарьи. Было тяжело, неудобно, мины в таком количестве оказались очень громоздки. Он собирался поставить штабель на землю перед последним рывком. Вдруг диверсант услышал негромкий разговор. Но в ночной тиши он слышался отчётливо. Сюда приближались как минимум двое мужчин. Нужно было куда-то спрятаться. Он дёрнулся назад, к зарослям самшита и присел за ними, накрыв грудью свою ношу. Только бы они пошли прямо! Только бы прямо… Но нет, они сворачивали как раз в его сторону. Бининг достал из-за пояса «парабеллум», снял его с предохранителя, затаился. Он не дышал, слушал. Ему везло. Люди – их было трое – пошли не по тротуару, а прямо по дороге, с другой стороны от живой изгороди. Это был милицейский патруль. Их шаги удалялись. Он шумно выдохнул. Было бы глупо попасться вот так просто. Он посмотрел на свой пистолет и спрятал его обратно. Подхватив свой груз, он полетел к заветной калитке. Действительно после происшедшего у него словно удвоилось сил. Вот и она. Бининг осторожно заглянул во двор. Было тихо, в окнах темно. Дарья, наверно, спала. Хорошо бы, если так!.. Если нет… Тогда… Что тогда? Придётся её убрать. Но тогда нужно будет отсюда уйти, и вся проделанная работа потеряет смысл. Мысли в один миг пронеслись шумно пронеслись в голове. Но в этот момент от мастерской отделилась тень. Человек вышел под свет фонаря. Литке!

- Чёрт вас возьми, Литке! Вы умеете напугать, я уже собирался вас пристрелить, шипя, он снова запихивал за пояс пистолет. – Хватайте! Не одному же мне только быть грузчиком. Так, стоп! Дарья?

- Что Дарья?

- Как это что? Вы не понимаете? Где она?

- Думаю, спит. Совсем недавно я заходил в дом…

- Проверьте ещё раз!

Литке вошёл в дом, тихо приблизился к комнате хозяйки. За занавесью слышалось спокойное дыхание женщины.

- Всё в порядке, пойдёмте… - Литке редко видел командира в таком возбуждении. – Случилось что-то непредвиденное?

- Да, можно и так сказать. Чуть не напоролся на милиционеров. Но на моё счастье они были слишком заняты беседой. Поэтому оказались не внимательны. Мне повезло, впрочем, им тоже. – Бининг коротко хихикнул. – Вот ведь парадокс! Иногда чтобы остаться в живых, тебе нужно просто не заметить своего противника. Ну да ладно. Вы сделали всё как я просил?

- Сейчас сами посмотрите.

Они вошли в помещение. В углу были сложены три ящика, туда же Литке аккуратно смёл и опилки, оставшиеся после работы.

- Да, мы почти угадали с размерами, - Бининг опустил одну из мин в приготовленное для неё гнездо. – Ха-ха! Литке, да вы, как я погляжу, мастер на все руки… Этой малышке нравится в приготовленной вами колыбельке.

Они уложили  ещё две мины, привели их в боевое состояние, аккуратно заколотили крышки. Литке был молчалив. Ему было страшно. Но к этому чувству примешивалось и что-то ещё, похожее на стыд. Он ещё не вполне это осознавал. Бининг же, увлечённый работой и довольный тем, как всё пока шло, ничего этого не замечал.

- Ну что? Как говорится, с нами Бог! Попробуем заложить их в бетон, думаю,  на нашем участке он ещё сырой, и мы сумеем сделать всё незаметно. Главное – проникнуть на территорию.

Они вышли со двора, двинулись по улице.

- Надеюсь, нам не встретится этот чёртов патруль.

Бининг огляделся по сторонам. Идти было близко, нужно было обогнуть всего пару кварталов. Через десять минут, они подошли с ящиками к главному входу.

- Ну нет, Литке! Вы же не думаете, надеюсь, что я собрался проникнуть сюда через главные ворота прямо мимо Фомича? – Бининг смешно выговаривал отчество сторожа, по которому к нему все и обращались, имя его все, наверно, забыли, многим казалось, что он и родился уже Фомичом, со своей бородкой, суковатой палкой и карабином за спиной. - Можно и так, конечно! Но тогда это будет последнее дежурство Фомича. Впрочем, меня это меньше всего волновало бы… Нет.

Литке же подошёл туда просто по привычке. Они двинулись дальше вдоль дощатого забора. Дойдя до угла, остановились. Дальше был только лес. Литке посмотрел на него. Совсем недавно они пришли из него сюда, к этим людям, чтобы сеять смерть. Сеять… Какое точное слово! Ведь сейчас они действительно этим и будут заниматься.

Пространство вокруг было освещено прожекторами.

- Вы собираетесь лезть через забор?

- Не совсем! – Бининг нагнулся и раздвинул в стороны две прибитые рядом доски. Проход был достаточно широким для того, чтобы можно протиснуться и протащить ящики. Он шаркнул ногой и сделал приглашающий жест. - Прошу! Заметьте, вас приглашает представитель старинной дворянской фамилии, барон фон Бининг, хоть и в обычную дырку в заборе, - он горестно усмехнулся и пролез следом за Литке.

Вокруг стояли штабеля строительных материалов, поэтому скрытно подобраться к последнему месту заливки бетона не составляло никакого труда. Главное было – не встретить Фомича. Хотя скорее всего старик уже видел десятый сон. Он здесь нужен был скорее для отчётности. Что можно украсть на этой стройке? Кирпичи и бетонные плиты. О том, же, что здесь можно устроить дивесию, да ещё таким способом, как это собирался осуществить Бининг, никто даже не думал. Сейчас работы велись в котловане на глубине около пяти метров. Внизу были уже выстроены технические этажи. Плотина тянулась почти на триста метров  в длину, и краёв её они сейчас не видели. Они взяли пару лопат и гладилку, они сложены здесь же, в небольшом контейнере. На него даже замок не повесили.

- Ещё раз убеждаюсь в простоватости и доверчивости русских. – Бининг покачал головой.

- Командир, а я думаю, что доверять – это здорово! И это значит, что у них не распространено воровство. А это показатель развития общества. И это при том, что здесь работает много таких как Грач!

- О! Ну вы и выдали тираду… Да это целая теория. Может вы русский шпион, а Вилли?

Литке промолчал.

- Что ж… Посмотрим, что с бетоном. Не думаю, что он сильно застыл. Прошло не так уж много времени. Тем более, погода сырая, думаю, под утро опять хлынет дождь… Осень! Очень кстати, мы встретили эту вдовушку, приютившую нас.

Действительно, бетон был ещё податливым на ощупь. Пока им везло! Они вскрыли бетон, уложили заряды, загладили все следы. Работая гладилкой, Литке слушал ворчание командира.

- Это, конечно, большая удача… Но думаю, что так нам будет везти не всегда. Скоро строение поднимется над уровнем земли, и его будет прекрасно видно под лучами прожекторов. К тому же вдруг у этого чёртова Фомича всё-таки проснётся совесть или у него разболится зуб? И он пойдёт бродить по площадке? Тут нужно какое-то другое решение, кардинальное.

- Знаете…

- Что? Предлагаете минировать бетон прямо днём? На глазах у всех?

Всё было сделано, и они, сложив всё на место, возвращались к лазу. Дорога была вроде бы пустынной. Огляделись: никого не было видно.

- Я вчера утром случайно слышал разговор Фомича с Кирилловым. У Фомича раньше был сменщик. Он умер незадолго до того, как мы здесь появились…

- Так, так, так! И что же дальше?

-Ничего особенного. Фомич просит найти ему нового. Сейчас он работает каждую ночь.

- Вилли, вы же нас спасли! И всю операцию. Почему вы раньше об этом не сказали? Вдруг кого-то уже взяли на это место? Это же решение всех проблем! Вы меня удивляете всё больше, вы престали мыслить стратегически. О чём вы думаете вообще?

Ответа он не дождался.

Домой они пришли молча.

- Завтра нужно будет поговорить с Кирилловым. Утром я проинструктирую вас.

Наконец около трёх часов ночи всё стихло.

            Утро наступило быстро. Поспать пришлось всего пару часов. Литке был разбит и вял. Бининг чувствовал то же самое, но этого не было видно. Всем своим видом он показывал бодрость и радость новому дню.

За завтраком Дарья, заметив полусонное состояние Литке, обратилась к нему.

- Ванечка, чего это вы такой? Не выспались? Ну конечно! Всё строгали что-то там…

Они вышли из дому раньше Дарьи.

- А теперь послушайте, что именно вы должны сказать Кириллову…

 

 

 

- Афанасий Петрович!.. – Литке окликнул Кириллова, когда тот уже направлялся ко входу в управление.

- А-а-а… Братья! Рад вас видеть! Ну что? Как вам у нас? – начальник строительства распростёр руки. Было видно, что он им искренне рад.

Литке опустил глаза, подбирая слова, снова его преследовало то чувство стыда, но он постарался заглушить его.

 - Что же вы молчите?

- Да даже не знаю, как сказать, Афанасий Петрович…

- А вы говорите, как есть.

- Да вот не получается у Фёдора… Работа спорится, да вот после работы недужит его страшно. Голова кружится, тошнит…

Кириллов внимательно слушал.

- Это после контузии у него. Как тяжело поработает, так вот и начинается. А уходить не хотим, нравится  нам у вас. Ребята кругом хорошие. Может хоть сторожем возьмёте его, Афанасий Петрович?

- Эх-х-х… Немчура проклятая… Сколько лет уж как война закончилась, а всё своими щупальцами до людей дотягивается. И ведь мужик-то какой сильный, крепкий, рукастый… - Кириллов задумался, казалось, о чём-то своём. – Что ж… Сторож – так сторож. Зайдите, к Марье Алексеевне, Фёдор! – Он утвердительно кивнул в знак согласия.

На этот раз Марья Алексеевна продержала их у себя значительно меньше. Вскоре Литке уже пошёл на смену, а Бининг отправился домой. Сегодня была его первая рабочая ночь.

Во время перекура к Литке подошёл Кваша.

- Отойдём? Поговорить надо.

Отошли от вагончика.

Громила шёл впереди, а Литке двигался немного сзади. Его голова была как раз на уровне плеч Кваши. Он неожиданно повернулся и, глядя сверху вниз, начал говорить.

- Значит так, немчик… Вы с братом все такие правильные, что аж противно. Работаете без году неделю, а вот уже и лучшие бетонщики, понимаешь ли… Но какие-то вы не такие. Чужие, мутные! Не знаю, что в вас не так, но, понимаешь, чую я… Хитрованы! Говори, что вы делали сегодня ночью на стройке?

- Мы? Что?.. – Литке растерялся. Ведь, когда они были здесь, то никого не видели, хотя и осматривались.

- Да, да. Я видел, как вы с братцем лезли через забор.

Литке молчал, никак не мог выбрать для себя какую-то линию поведения. Можно всё отрицать и сказать, что он ошибся. Можно соврать, но что? Можно просто послать его к дьяволу.

- Чего глазёнки-то забегали, родимый? Ну я вижу, сам ты ничего не решаешь. Так вот… Передай брату – не вижу я его сегодня - чтобы пришёл сегодня сюда же в час ночи. И ещё! Готовьте пять тысяч рублей. А иначе я вдруг возьму, да и стану свидетелем, как вы готовили диверсию на… Как это называется?.. – Уголовник потёр лоб, напрягая память. – Вспомнил! Вы готовили диверсионную акцию, - он сделал ударение, - на стратегически важном объекте. И свидетелей ещё найду. Не сомневайтесь. А там разбираться долго не будут, захомутают… Будете трудиться на благо нашей великой родины, но… уже в другом месте. Там морозцы посильнее и комары позлее. Ну ничего, вы ж у нас передовики, справитесь.

А этот уголовник не так примитивен как кажется. Что это? Провал? Что он ещё знает? Когда Кваша заговорил о диверсии, у Литке захолодело в груди. Если бы он знал, как близок сейчас к истине в своих шутливых угрозах. Нужно было что-то делать, и срочно.

Он подошёл к бригадиру и отпросился у него на полчаса. Вслед раздался ворчащий голос Кваши.

- Вот, не работают, а только отпрашиваться умеют. Зато потом в лучших бетонщиках ходят…

- Так, Кваша, успокойся! Работай лучше. – Бригадир сказал это скорее потому, что так было положено, сам его немного опасаясь.

Прибежав домой Литке увидел Бининга  спящим. Он потряс командира за плечо.

- Курт, проснитесь!

-Да я не сплю, вы гремите башмаками словно табун диких лошадей и разбудите даже мёртвого. Почему вы не на работе? Что случилось?

- Кваша!

- Что Кваша?

- Вчера он нас видел. И теперь требует встречи с вами. И денег, много денег.              

Бининг сел на кровати и прислонился спиной к стене.

- Вот как. Всё – так он себя проявил. Это хорошо…

- Что?

- Хорошо, что он сам себя выдал.

- А что если он сейчас сидит в ближайшем отделении милиции и строчит какую-нибудь бумагу?

- Литке, у этого пещерного человека обнаружились начатки ума, но не более того. Вы сами сказали, что он ждёт от нас денег. Он нас видел! И что дальше? У него нет никаких доказательств этому. Важно другое: не дать ему болтать. Я, конечно, склонен высоко оценивать профессиональные качества Саввы Моисеевича, но… И ещё двадцать раз «но». Мы не можем позволить себе такую роскошь, чтобы о нас делали какие-либо официальные запросы. К тому же теперь он начнёт за нами следить и не даст спокойно работать. Это ставит под угрозу всю операцию. Нужно его ликвидировать. Он назначил нам встречу?

Литке рассказал, и Бининг, улыбаясь, потёр руки.

- Что ж… Он сам напросился. Интересно, он знает о том, что я стал сторожем?

- Насколько я понял, ещё нет.

- Прекрасно, значит, я успею подготовиться к нашей встрече. Хотя… думаю, он не потребует к себе какого-то особого отношения. Всё будет как обычно. Вряд ли о нём будет кто-нибудь горевать. Всё, идите работать, и поменьше паники, Вильгельм! Этот экземпляр того не стоит.

Весь остальной рабочий день был для Литке просто ожиданием того, что должно было произойти ночью. Он пытался отвлечься, но у него это плохо получалось. Его задумчивость даже заметили даже товарищи по работе. О причинах этого знал Кваша, но он только загадочно улыбался.

Наконец, смена закончилась, и можно было собираться домой. Вот-вот должен был прийти сторож, Бининг. Интересно, сумеет ли он пройти незамеченным Квашой. Вагончик, в котором переодевались рабочие, был немного отвёрнут окнами от сторожки, стоявшей у самого въезда на площадку.

Бининг пришёл пораньше. Поэтому, момент, когда он был на месте, не сумел увидеть даже Литке, хоть и высматривал командира всё свободное время. Сам про себя он думал: «В чём-то Бининг даже прав. Я действительно стал как институтка, боюсь собственной тени. Интересно, это проявление  наступающей старости? Или я трус по своей природе? Но ведь я не был таким. Да и вообще… Кваша – та ещё тварь. Как видно, он причинил людям немало зла. Хотя уж наверняка до нас ему далеко…» После этого его душу снова обожгла та странная смесь чувств стыда, отвращения к самому себе. Он почувствовал себя каким-то пресмыкающимся, выходящим из глубокой норы, чтобы приносить людям горе. Да, какая-то мерзкая гадюка, раскрывающая свой отвратительный зев на невинных людей… Ирония судьбы была в том, что он сам выбрал для себя такую жизнь, бросил учёбу в строительном институте. Ах… Как давно это было, тогда он был молод и также восторженно настроен как их Вихров. Дурак… На деле это было просто время счастливой слепоты ума, глухости к голосу разума, забившегося где-то там, глубоко…

За этими мыслями он и не заметил, как Бининг прошёл в вагончик и сел в дальний угол, так, чтобы его не было видно с улицы. Поэтому Литке, проходя мимо, заглянул туда не в надежде увидеть командира, а просто, чтобы попрощаться с бригадиром. Но того в вагончике не оказалось, зато на него смотрел Бининг.

- Фёдор! Вот как… Не видел как ты прошёл. – Он говорил с ним так, хоть рядом никого и не было, опасаясь чужих ушей. Бининг удовлетворённо кивнул, а затем зашептал.

- Сейчас вы как обычно, пойдёте домой, а в пол - первого придёте сюда, только не через тот лаз, которым мы воспользовались прошлой ночью, за ним могут следить, а прямо через главные ворота. Замок будет висеть только для вида. Кваша, конечно, этого не знает. Хотя нет. Придите лучше в двенадцать. Сделаем запас времени. Думаю, он поступит также.

- Как вы думаете, он приведёт с собой кого-нибудь?

- Скорее всего нет. Он не воспринимает нас всерьёз. Может, он считает нас потомками каких – нибудь репрессированных советских людей. А среди них были и евреи, и немцы… Так что этим вполне может быть обосновано прозвище, которое он вам дал. И мы прячемся от всевидящего ока спецслужб. Думаю, он неслучайно называет вас «немчиком». Интересное прозвище! И ведь он на правильном пути. Известно, что до конца тридцатых годов в СССР проживало достаточно большое количество немцев. И много эмигрировало, но кто-то же всё равно остался. И когда между нами началась война, скорее всего, этим оставшимся пришлось несладко. Ну вы это всё знаете не хуже меня, верно?

- Да… Но как – то не думал об этом. Тем более что моя семья эмигрировала из СССР в Германию задолго до тех событий.

- И правильно делаете. Это всё общие рассуждения, которые через несколько часов будут уже не важны.

- Вы так уверенны в себе…

- Вилли, мой дорогой, по – другому нельзя. По – другому мы не имеем права не то что действовать, а даже думать. Всё, закончили с разговорами. Идите домой. Буду вас ждать.

Сверив часы, они расстались.

Вскоре Бининг остался на стройке один. Разобрал и почистил «парабеллум», подсоединил глушитель. Шуметь, как тогда в городе, было нельзя. Поэтому придётся обойтись без автоматов, что бы ни было. Нужно было проинструктировать на этот счёт Литке… Ну ничего, сам не дурак, должен догадаться. Постепенно и без того неяркий солнечный свет сменялся сумеречной дымкой, а вскоре и вовсе пришла темнота, и Бининг включил прожекторы. Была уже глубокая ночь, он ждал, лёжа на кушетке. Вдруг свет, падавший с площадки в окно на мгновение заслонился какой-то полутенью. Бинингу было этого достаточно. Он приготовился, но внешне изображал спящего Фомича, мерно и глубоко дыша. Впотьмах их действительно трудно было трудно отличить. Да, это был Кваша, и судя по всему, он явился на встречу один. Удивительная самонадеянность. Но нужно было отдать ему должное. Он превзошёл их ожидания и пришёл с разведкой раньше, чем они ожидали, а ведь было всего лишь около половины двенадцатого. Или он захотел сделать им какой-то сюрприз. Кваша постоял несколько минут у открытой двери, слушая искусно изображаемый Бинингом храп сторожа. Потом же, когда тот, посвистывая носом, повернулся лицом к стенке, он удовлетворённо хмыкнув, пошёл куда – то в сторону. Бининг слышал его тихие крадущиеся шаги. Оказывается, такая громадина может двигаться очень тихо, но всё же его было слышно. Повернув голову к дверному проёму, он убедился, что Кваша отошёл. Нужно было использовать то, что он их ещё не ждёт. Лучше стать сюрпризом для него самого. Он встал с кушетки. Раздался её лёгкий скрип. Но диверсанту в тишине деревенской ночи он показался просто громогласным. Постоял, прислушался. Куда пошёл уголовник? Достав пистолет и пригнувшись, он вышел на площадку, начал осматриваться. Кваша как сквозь землю провалился. Бининг пошёл вдоль забора. До двенадцати было ещё далеко, Литке придёт минут через десять. Это самое раннее. Но и до часа ночи ещё дальше. При этом диверсант улыбнулся. Он шёл между штабелей бетонных плит. Впереди были слышны шаги. Ага, значит он притаился у котлована. Выглянув из-за угла, Бининг увидел мощную фигуру Кваши. Он стоял засунув свои огромные руки в карманы брюк, из – за чего они странно оттопыривались, и задумчиво смотрел вниз.

- Не поворачивайся, иначе я стреляю! – Бининг остановился в нескольких шагах от противника и наставил ему в спину ствол пистолета, демонстративно щёлкнув затвором. У собеседника не должно быть сомнений в серьёзности его намерений.

- О…  - от неожиданности уголовник хотел было повернуть голову, но Бининг выстрелил, пуля обожгла левое ухо. Кваша высоко взвизгнул. Это слышалось даже несколько неестественно от такого гиганта. Он схватился за рану.

- Я хорошо стреляю.

- Говор у тебя… Действительно немцы? И ты не немой…

- Вопросы здесь задаю я. Что ты видел и кому о нас говорил?

- Что я видел, ты сам знаешь. Вы лезли ночью через забор. Дело нечисто, – он продолжал говорить, повернувшись затылком. – А кому говорил? Да всем своим корешам! Вся братва знает, что я сейчас здесь…

Бининг понял по его тону, что это ложь. В следующую секунду он выстрелил Кваше в затылок. Безжизненное уже тело упало и чуть не скатилось в котлован. Бининг в последнюю секунду успел его удержать на поверхности. Поднять его наверх было бы большой проблемой.

- Всё оказалось слишком просто… Даже как-то скучновато, - в задумчивости он смотрел на мёртвого Квашу. Капельки пота, выступившие, как видно от страха, на его лысине, блестели в свете прожекторов. – Удивительно, оказывается, что обладатель такой туши тоже может чего-то бояться.

Бининг посмотрел на часы, была уже почти полночь. Вот – вот должен был прийти Литке. Он услышал вдруг скрип, а потом легонько звякнул металл. Вот и он! Бининг вышел навстречу, ещё на всякий случай держа руку с пистолетом за спиной. Нет, всё в порядке.

- Вы пунктуальны, мой дорогой Вилли, но тем не менее опоздали и самое интересное представление вечера пропустили.

- Что?

- Да, да! Хотя теперь нужно сделать ещё кое-что… Сейчас сами увидите. Да… И прихватите сразу тачку, ту, в которой мы возим бетон, и пару лопат.

Они подошли к котловану. Только теперь Литке до конца понял, что боялся уголовника. Это чувство бродило у него где-то там в глубине души, теперь же, когда Кваша был мёртв, он мог позволить сказать самому себе правду.

- Хватит думать, Литке! Нам нужно ещё избавиться от тела.

Кваша весил около ста тридцати килограммов, поэтому им пришлось немного попотеть, прежде чем удалось погрузить его в кузов тачки.

- В лес, завезти подальше и закопать поглубже.

При этих словах Литке показался какой-то намёк командира. Да что это? Он ничего не знает о том, что похожим образом Литке похоронил Найгеля! Не нужно становиться паранойиком, в конце – то концов! Он посмотрел на Бининга, но тот молча шёл рядом. Поклажа была тяжела, поэтому пришлось везти по очереди. Особенно трудно было на подъёмах. Они оказались не слишком крутыми, но им, уже изрядно уставшим, этого было достаточно. В конце концов они въехали в лес. Оба изнемогали, но Бининг всё шел и шёл вперёд. Толкать вперёд тачку всё больше мешали корни деревьев, торчавшие из земли. Каждый казался маленьким горным пиком. Остановились, уже зайдя далеко в чащу. Немного отдохнув, взялись за лопаты. При свете не слишком мощных карманных фонариков выкопали могилу больше двух метров глубиной.

- Думаю, ему там понравится. Но обойдёмся без траурного марша и каменных надгробий. Так что пусть не привередничает… – даже здесь Бининг не сумел сдержать свою жестокую иронию. Вскоре всё было закончено. В три часа ночи они уже вернули инструмент на место.

- Что ж, Литке! Идите домой. Теперь будем ждать. Попытаемся понять, правильное ли мы выбрали решение

- Как? Вы сомневаетесь?

- Литке, у нас не было другого выбора. Это животное в любом случае должно было умереть. А так у нас остаётся возможность продолжить то, что мы начали. Всё прояснится уже в ближайшие дни. Сейчас постарайтесь выспаться, по вам не должно быть видно, что вы участвовали в убийстве, - он расхохотался.

Страшная ночь закончилась и начался новый день, но к ним никто не подходил с угрозами или какими – то двусмысленными распросами. Товарищи Кваши, которых они знали, молча работали рядом. Видимо, они никак не связывали исчезновение уголовника и братьев Куличковых. Значит он никому ничего не говорил. Никому? А милиция? Прошло уже около недели, прежде чем на стройку пришёл участковый милиционер. Он расспрашивал бригаду о том, не собирался ли увольняться товарищ Кваша, рассказывал ли о своей семье. Но никто ничего толком не мог сказать. Когда милиционер спросил, не было ли у пропавшего ссор с кем – либо, никто даже не вспомнил о его разговоре с Литке. Видимо, подобное случалось часто, люди вокруг были уставшие от труда, однообразия, многие были с Квашой одного поля ягодами, и видели в подобных стычках ну разве что развлечение. Да и вообще ни у кого этот случай даже в памяти не всплыл, потому что ничего занимательного вроде драки или поножовщины тогда не произошло. Так, небольшая словесная перепалка… 

Сидя после всего этого с Литке в сарае и мастеря очередные ящики для мин, Бининг обронил словно невзначай: «Ну вот, видите, Вилли! Мой расчёт оказался верен… И интуиция не подвела. Всё – таки жизнь научила меня немного разбираться в людях.»

- А если бы вы ошиблись? – Видимо, это вопрос давно вертелся у Литке на языке. – Вы бы подставили нас. И что тогда?

- Что тогда? Мы бы снова перешли на нелегальное положение. Хотя я, конечно, хочу закончить наше дело. Я смою это город. Как и задумал. Я в это верю. И меня ничто не сможет остановить. А вы, я вижу, становитесь домоседом, и начинаете привыкать к нашей хозяйке. Или мне кажется?

- Вам кажется. Ничего серьёзного.

- Хорошо, если так. Не сделайте этой большой ошибки, не влюбитесь. Тогда вы для нашей работы пропащий человек. Я прошу вас даже не как командир, а как просто товарищ по оружию.

Литке не знал, что нужно сказать. Было понятно, что от него хотят услышать. Но Бининг всё равно не поверит. Потому что скорее всего прав. Дарья – простая, милая, истосковавшаяся по женскому счастью. Она во всём старалась ему угодить. Он это видел и хотел ответить тем же. Но потом? Что будет потом? Они в любом случае должны будут уйти отсюда, не сейчас, так через год, два, три. Это если всё пойдёт так, как задумывает Бининг. А если их раскроют, тогда они расстанутся ещё раньше.

- Вилли, я ухожу, - командир сложил в купленный недавно объёмистый рюкзак несколько противопехотных мин, - сегодня пойду один. А вы будьте здесь аккуратнее. Если вам уж так невмочь, позвольте расслабиться телу, но никак не разуму!

Он осторожно просунул руки в лямки рюкзака, который держал Литке, и вышел со двора. Уже стояла глубокая осень и сейчас смеркалось несколько раньше. Это было на руку. Не доходя до центральных ворот, диверсант спустил мешок на землю и прикрыл его строительным мусором. Он зашёл в вагончик, бригадир отпустил людей по домам чуть раньше, да и сам ждал только его, чтобы передать объект сторожу. Встреча была короткой, поздоровались, а через пять минут уже попрощались. Наконец, он остался один. Бининг пощупал свежий бетон. Хорошо! Ещё очень сырой. Можно начинать работать. А вдруг кто-нибудь из этих работяг вернётся и застанет его за весьма странным занятием? Что ж, тогда их похоронный список немного пополнится. Хотя это и может повлечь за собой кое-какие неприятности. Он вышел за ворота, отыскал место, где спрятал рюкзак. Да, эта должность подвернулась очень вовремя. Диверсант донёс груз до котлована, в нескольких местах лопатой вскрыл только что заглаженную поверхность, ножовкой по металлу перепилил прутья арматуры. Он перевёл мины в рабочее положение, закрыл ящики и  уже в них осторожно положил смертоносные посылки в мокрую зеленовато – серую смесь. Он обращался с ними словно с грудными детьми и если бы кто-то стоял рядом и прислушался, то обомлел бы от удивления, услышав старинную немецкую колыбельную песенку, которую напевала ему добрая няня, убаюкивая над кроваткой. Её нанимал отец, не зная, как без помощи умершей при родах мамы управиться с ещё совсем маленьким Куртом. Теперь нужно было замести следы своей работы. Он аккуратно укладывал слой снятого бетона, поливал водой, заглаживал. Но вот всё было закончено. Бининг не заметил, как за работой прошёл почти час. Поднявшись, осмотрел результаты. Ничего не было заметно, бетон однородной массой лежал, уже начиная понемногу высыхать. Бининг удовлетворённо улыбался. Сегодня он хорошо поработал, теперь можно было действительно приступить к исполнению своих служебных обязанностей, как говорил Фомич, то есть лечь спать. Уже погружаясь в сон, он подумал о Литке.

 

 

 

Литке же сидел за большим круглым столом в гостиной вместе с Дарьей. Они разговаривали. Когда хозяйка позвала его к столу, он попробовал было отказаться, но из этого ничего не получилось.

- Ванечка, ну зачем вы меня обижаете? Я ведь от чистого сердца, просто по – соседски… 

Потом он даже и сам себе не смог бы ответить, действительно ли он сопротивлялся или только для вида. Дарья рассказывала, как они жили до войны. Был муж, с которым они друг друга любили. Детей только не успели нажить, война помешала. Потом Ванечка пошёл добровольцем и всё… Одно письмо только пришло от него. И бумага ещё была: пропал без вести. Ну как так? Человек же не вещь, чтобы так взять да потеряться. Ох, война проклятущая… Дарья отвернулась, утирая слёзы.

Литке почувствовал тогда, что и он лично виноват в горе этой доброй женщины. Он пришёл, неся зло, на эту землю. Конечно, если бы он этого не сделал, то мало что бы изменилось. Но тогда хотя бы его совесть была чиста перед ней и многими другими. Так поступил бы он, его товарищи. И тогда ничего вообще, может быть, и не случилось бы. Не было бы пролито столько невинных слёз. Он подбирал слова, не решаясь что – либо ей ответить. Это было бы просто неискренно. Он не хотел быть с ней лицемерным в такой момент. Но и правду сказать было нельзя.

- Эх-х, я баба – дура. Всё плачу, о себе, да о себе. Ты-то тоже жизнью побит. Поделись.

Литке отметил про себя, что она обратилась к нему на «ты». Непонятно почему ему было это приятно. И он ничего не мог с этим поделать. В этом было что – то интимное. Хотя сама женщина ни о чём этом скорее всего даже не задумывалась. Он тоже обращаясь к ней на «ты», начал рассказывать про их с братом придуманную жизнь. Дарья слушала, кивала, качала головой в особенно впечатлившие её моменты. Литке чувствовал смущение от того, что приходилось нагло врать человеку, только что излившему ему свою душу. И Дарья это заметила, но поняла по – своему.

- Да ты не прячь душу… Мы ведь друг другу чужие, а чужому легче рассказать о том, что там внутри. И самому уже не так больно будет.

Он продолжал что – то говорить, на ходу придумывая какие-то мелочи и словно вспоминая случаи из довоенной семейной жизни. Было видно, что Дарье всё это по – настоящему интересно, она хотела узнать Литке как человека. И она находила в нём того, кого потеряла много лет назад. Литке это понимал и сомневался, правильно ли он поступает.  Скорее даже наоборот, ему было ясно, к чему они в конце концов придут, и это чувство, которое может вырасти на фальши, принесёт Дарье только новую боль, когда им с Бинингом придётся отсюда уходить после окончания операции. Да и вообще Дарья, сама того не зная, ставила перед ним ещё одну задачу. Нужно было убрать её подальше отсюда перед началом акции. Он думал уже и об этом, воспринимая её как близкого человека, хотя знал её всего ничего. Но всё это было где – то там, далеко, за каким – то туманом. Он смертельно устал от этой вечной беготни и крови. Ему хотелось именно этого – простой, осёдлой жизни, вот так с чаем за большим круглым столом. Хотя бы ненадолго. Хотя бы просто понарошку.

- О чём ты думаешь? – Она внимательно смотрела на него, пытаясь угадать его мысли.

- Да так, ни о чём… - он опустил глаза.

- Я тебе надоела, наверно, со своими расспросами. Просто мне интересно, какой ты. Понимаешь? Мы знакомы всего – то несколько недель, а у меня чувство, будто ты живёшь здесь не первый год. – Она поправила загнувшийся уголок ворота на его рубашке, а потом словно невзначай коснулась кончиками пальцев его трёхдневной щетины. – Небритый…

Она вдруг встала и ушла в другую комнату. И через несколько минут принесла тряпичный свёрток.

- Вот… - В нерешительности она остановилась. – Это мужа. Я спрятала, чтобы не напоминало лишний раз о нём. Больно было. Но сейчас… Я хочу, чтобы это было твоим. Думаю, где – то там, на небесах, он на меня не обидится за это.

Литке взял свёрток в руки, положил его на стол и развернул тряпицу. В ней лежали ещё совсем новенькая бритва и помазок.

- Даша… Нет, это слишком дорого для тебя. Я не могу.

- Именно потому что это для меня дорого, я хочу, чтобы это стало твоим. Милёночек… - не договорив, женщина подошла и приникла к его губам. - Вот… Теперь ты всё знаешь. – Она рассмеялась. – Распутная я, наверно, баба. Так думаешь, наверно? Огорошила я тебя…

 Литке ничего не говорил. За последние годы он настолько отвык от обычной мирной жизни, простых человеческих чувств, а привык убивать, скрываться, что его душа словно окостенела, замёрзла. И теперь эта женщина вот так, запросто отдаётся новому чувству, и это чувство к нему! Она словно отогревает его сердце в своих мягких тёплых ладонях. Он не мог в это поверить.

- Я просто разучился чувствовать любить. – Он сел на стул. - Но ты… Ты возвращаешь меня к жизни. 

     И это было сказано искренне. В этот момент они оба испытали чувство абсолютного счастья. У обоих появилась надежда.

- А может ещё чайку? – Литке восстановил над собой контроль и попытался отвлечь себя и Дарью.

Они снова пили чай, смотрели друг на друга, теперь уже по – новому, в открытую. Говорили, говорили… Было уже далеко за полночь, когда Литке вдруг вспомнил, что завтра рано вставать. Это было для него нечто новое, чистое.

- Чувствую себя рядом с тобой ребёнком, просто маленьким мальчиком.

Она в ответ улыбнулась. Наконец разошлись по своим комнатам. В воодушевлении Литке уснул, а Дарья подошла к его двери и просто смотрела в темноту, где размытым светлым пятном в слабом свете уличного фонаря угадывалось его лицо, слушала его дыхание.

Обычно Дарья по давно заведённой деревенской привычке вставала раньше всех, готовила завтрак. И Литке знал об этом. Он постарался её опередить. Он вышел ещё в утренних сумерках во двор, нарвал цветов, не думая, что они ею же и посажены. Опустил их в банку с водой. Её поставил у самого изголовья её постели. Вскоре она открыла глаза, и первым, что она увидела, был этот букет. Литке понимал, что она может увидеть их, просто выйдя во двор. Но хотелось именно этого, чтобы её первый взгляд в этом дне упал именно на цветы. Он хотел, чтобы она поняла его желание. Сам он понимал, что безнадёжно влюбился. Это было так банально и… Не вовремя… Но он радовался как дитя. 

 

         

1955 год.

- Иван Герасимович, ещё одну партию бетона сейчас будем заказывать или после обеда?

- Да думаю, что уже после обеда… - за прошедшие пять лет Литке стал бригадиром у бетонщиков и привык к тому, что с ним советовались, звали по имени и отчеству. И сейчас был особенно волнительный для Литке момент: Вот-вот должен был приехать корреспондент из районной газеты, чтобы написать о братьях Куличковых большую статью. Литке очень волновался, Бининг же никак не мог понять, в чём причина.

- Успокойтесь! Это обычная игра… У нас уже есть отработанная легенда. Вот её и будете рассказывать. Да и вообще… Если хочешь что-то спрятать, положи это у всех на виду. Не бойтесь известности. Она будет работать на нас, нам будут ещё больше доверять. А это главное для нас. Вы боитесь, что будет сделан снимок, который увидят много людей, ну так нас здесь никто не знает. Все, кто видели нас в лицо во время наших акций уже мертвы. В этом я уверен. Или у вас другое мнение?

- Нет.

- Вот и прекрасно! Забросьте свои панические настроения в самый дальний чулан своего сознания!

У Литке действительно было схожее мнение. Но вот та девочка… Теперь она уже наверно женщина, ведь прошло столько времени. Да, если бы командир знал, что произошло у них тогда на самом деле с Найгелем… Тогда бы он, наверно, вспомнил другую поговорку о том, что всё тайное когда-то становится явным.

В вагончик постучали. Затем внутрь вошли Кириллов, а вслед за ним молодая девушка.

- Так, товарищи, это корреспондент районной газеты Зоя Васильева! Прошу любить и жаловать! А это… - начальник строительства обернулся к корреспондентке. – Наши отличники! Фёдор Герасимович, конечно, по состоянию здоровья был вынужден перейти на менее напряжённый участок работы. Вот теперь охраняет наш объект от всяких  антисоциальных элементов. А вот Иван Герасимович – один из лучших бригадиров, наша, так сказать гордость! Ну что ж, беседуйте, не торопитесь… Иван, ты уж не подведи родное предприятие!

Разговор отнял у них почти весь обеденный перерыв. Литке рассказывал о работе, их с Бинингом воображаемых общих родителях, никогда не существовавших погибших детях детях. Он всё больше старался рассказывать о каких-то рабочих моментах. Зоя же, как видно, имела задание рассказать о них более подробно и с точки зрения обывательской. Её интересовало детство братьев, какими дорогами они пришли на объект. Литке приходилось придумывать всё это прямо на ходу, он изворачивался как мог. После этого он долго вспоминал их беседу, словно магнитофонную плёнку прокручивал всю беседу в мозгу, вспоминая, всё ли у него совпадало: даты, имена, города. Это было мучительно.

Бининг же его подбадривал, он внимательно слушал разговор и считал, что всё было сказано верно.

Под конец Зоя достала фотоаппарат. Литке готов был провалиться сквозь землю. Его страшили воспоминания пятилетней давности. Что, если Таня его всё-таки где-то увидит и вспомнит всё? Реакция была непредсказуемой. Теперь он стал заложником собственного гуманизма.

Сделали много снимков: они были запечатлены вдвоём с братом и вместе с бригадой, на фоне сооружений. Больше всего Зое нравился первый снимок. И на нём должно быть прекрасно видно его лицо. За столь короткое время он, конечно, изменился, но недостаточно, чтобы его нельзя было узнать человеку, жизнь которого он разрушил.

У него не получалось отвлечься от этих назойливых словно мухи мыслей и потом, дома. Вечером Бининг снова ушёл в ночную смену, прихватив с собой рюкзак с парой противотанковых мин. Он уже смирился с тем, что Литке, можно сказать, стал мужем Дарьи, просил лишь не наделать ещё каких  - нибудь глупостей. Они остались наедине. Дарья, видела, что Литке гложет что – то такое, о чём он не хочет говорить.

- Ванюша, ну что ты такой грустный? Смотри, в газете про тебя напишут… Какой у нас на стройке славный бригадир есть. Снимок буду бабам показывать, все обзавидуются. Ну иди ко мне, милый… - он молча сидел спиной к ней, а она, обвив руками его шею, притянула Литке к себе. Он поддался её ласкам и накрыл своим телом. На какое – то время всё словно ушло в какой – то туман. Были только они, единое целое. Они снова были счастливы, и даже он будто отключил мозг и не думал ни о чём. Литке старался довести себя до изнеможения, в надежде, что хоть это поможет ему спокойно уснуть. Дарья уже спала, когда наконец и он провалился в какое-то полузабытье. Его снова мучил тот давний кошмар, он так же лежал на белом песчаном берегу моря, без рук, без ног, в металлической оболочке. Он проснулся в момент взрыва, когда его ослепила вспышка огня и раздались крики обступивших его со всех сторон детей. Да, дети любят море, и всё новое, непонятное… Он вдруг  вспомнил себя ребёнком. Картинки того далёкого времени всплывали в памяти какими – то фрагментами, было даже непонятно, почему на ум пришло именно это.

 

 

Думая обо всё этом, Литке постепенно снова провалился в сон. Это было приятное чувство. Он словно погружался в волны тепла. И… О нет! Он чувствовал, что это волны морские и он снова лежит на песке, а его металлический бок лижет прибой. Всё повторялось. На это раз он проснулся, только поняв это. Литке закричал и рывком сел на кровати. Он сидел, обхватив руками колени. Дарья, лежавшая рядом, проснулась и испуганно спросила его что случилось.

- Да ничего…Сон просто страшный приснился.

Она села рядом, обняла его за плечи и поцеловала в шею. Чувствуя его дрожь, она пыталась его согреть, уложила и накрыла одеялом, хоть из – за летней жары и было открыто окно.

- Может у тебя жар? – она прижалась к его лбу губами. – Нет…

- Успокойся, Дарьюшка. Это просто сон…

- Да, это просто сон… И что тебе снилось?

Литке желая разрядить обстановку, попытался пошутить.

- Приснилось, что ты меня разлюбила.

- Ах… Ты ж негодник этакий! – также в шутку она ударила его одним пальцем по губам. – Я люблю тебя. С чего вдруг такие сны? А? Признавайся!

Он не знал, что ей ответить. Он тоже любил её, на самом деле. И не знал, что с этим делать теперь. Он любил её и эту жизнь, мирную, домашнюю, осёдлую. С такими простыми и понятными радостями жизни. И теперь боялся всё это потерять. Как всё сложно… Что он мог ей сказать? Он чувствовал подспудно и что – то ещё. Ведь это скоро должно было закончиться. И так всё тянулось слишком долго. Слишком! От этого становилось страшно. Он закрыл ей рот поцелуем.

- Всё хорошо.

 

Литке сидел под дверью у кабинета Кириллова в задумчивости о том, для чего его вызвали. Этого он не знал. Что начальству от него нужно? Неужели всё – таки что – то раскопал отдел кадров?.. Облако его мыслей разорвал резкий голос секретаря Кириллова. Анастасия Львовна была милой приветливой женщиной с седыми буклями, которые она уже давно красила в какой – то несуразный бледно – фиолетовый цвет. «Инопланетянка» - так её прозвали на объекте. Но в тот момент её голос показался ему враждебным. Он боялся. Но нужно было идти.

Войдя в кабинет, он увидел Кириллова сидящим во главе длинного массивного стола. Кириллов писал и, углубившись в своё занятие, не услышал тихо вошедшего Литке. Тот стоял, недолго, наверно, всего лишь несколько секунд, но ему они показались бесконечными. Но глядя на Кириллова, увлечённого бумагами, он понял, что всё пока в порядке и можно успокоиться. Да и незнакомых людей в штатском ни здесь, ни в приёмной не было. В чём же тогда дело?..

Наконец Кириллов поднял на него свои глаза в мощных очках с толстой тёмно - коричневой роговой оправой. Они его страшно портили, делали грубее. Но сказать Кириллову об этом было некому. Жена давно умерла, дети были далеко, ну а все остальные из – за характера Кириллова хоть и воспринимали его просто как доброго старика, всё же понимали, что это начальник и остерегались лезть к нему со своими нотациями. Самому же Кириллову было не до того, у него вечно голова полнилась совершенно другими мыслями. По поводу одной из них он как раз и вызвал Литке.

- А… Это вы… Проходите, мой дорогой. Садитесь. – Он указал ему на ближайший от себя стул. Говорил Кириллов торопливо. Он вечно куда – то спешил, и это проявлялось во всём. – Послушайте, Фёдор… - Кириллов поморщился, напрягая память и вспоминая отчество собеседника. Было видно, что он смущён этим. Он привык всё контролировать и помнить и считал, что подобными упущениями унижает достоинство того, с кем говорит.

- Гаврилович!.. Но мне проще, когда меня называют Фёдором, Афанасий Петрович.

- Хорошо, Фёдор!.. Я знаю, что вы работаете у нас уже довольно продолжительное время на заливке бетона. Знаю также, что вы там себя проявили с самой лучшей стороны… - Торопясь высказать свою мысль, Кириллов проглатывал звуки. – И думаю, вы уже дано переросли должность простого бригадира бетонщиков. Да, да, не нужно лишней скромности. Если бы все относились к своей работе с такой же самоотдачей, то дело бы подвигалось намного лучше… Вот кто я? Я такой же работник, как и вы. Только на другом месте… Я объясняю на докладах в министерстве, что нужно наладить круглосуточное производство, что люди, машины простаивают, прошу дать мне в работу подопечных из ИТЛ. Так нет же… Есть более важные объекты! Ха… А это что ли, не важный? Обеспечить людей, предприятия водой… Они, что, не понимают, как здесь часты засухи и как важно максимально ускорить процесс строительства? Всё они понимают… Бюрократы… Работаем в одну смену. – Кириллов почувствовал, что слишком уж разоткровенничался перед этим работягой и осёкся. – Так вот… Я вас пригласил, чтобы предложить вам другую работу, думаю, даже более ответственную, потому что вы будете работать с людьми посторонними и под вашим началом будут люди. В вашей бригаде люди говорят, что у вас есть инженерное образование. Где вы учились?

- В Белоруссии… Но все мои документы оттуда потерялись. – Мозг Литке лихорадочно работал, пытаясь вычислить, кому же он умудрился проболтаться о своей профессии. А кто вам сказал? Что именно?

- Люди… Что вы так напряглись? Не стесняйтесь, нам нужны грамотные специалисты. Просто вас хвалят как очень подготовленного человека с большими знаниями. Поэтому я решил, что вы наверняка этому где – то учились. А ваш диплом мы восстановим… потом. Негоже разбрасываться такими кадрами. Сейчас главное другое. Вам нужно будет вкладывать душу в своё дело, потому как вы будете обеспечивать подготовку чашу нашего водохранилища. С душой всё нужно делать. Но это – особое. Вы будете помогать людям эвакуироваться, вывозить имущество. Вам нужно будет ликвидировать высокие строения, деревья, кладбище. Наверно, это самое болезненное. Я по опыту знаю, что многие будут против. Вас будут обвинять непонятно в чём, чуть ли не с кайлом кидаться… Да, это проявление несознательности… Но ко всему этому нужно отнестись с пониманием. Я знаю, что люди отзываются о вас как о человеке твёрдом, но понимающем. Именно это от вас и потребуется на новой работе. Вы будете наделены самыми широкими полномочиями… - Утренние солнечные лучи мягко лились в кабинет сквозь высокие полузашторенные окна. Но один из них вскоре начал слишком назойливо бликовать на его стёклах его очков. Кириллов прервался на полуфразе и, поднявшись из – за стола, задёрнул гардину посильнее. – Что ещё? Вы будете много разъезжать. Ваша бригада будет работать со спецтранспортом. Принимайте машины… Но самое главное – люди. Они уже сработались. Спасибо Колесникову… Ну да вы, наверно, знакомы… Грамотный товарищ… Перекинули на другой участок, более ответственный. Ну, думаю, вы будете не хуже. Что вы молчите – то, мой дорогой?..

- Да что говорить? Приказ – есть приказ. Служу трудовому народу! И… спасибо за доверие.

- Ну вот и славно! Когда вы сможете приступить?

Литке заверил, что начнёт работать на следующий же день.

Он уже выходил, когда Кириллов своим вопросом, заданным в спину, заставил его немного вздрогнуть.

- Скажите… Товарищ Куличков, а почему вы до сих пор не коммунист?

- Не успел… - Литке виновато пожал плечами.

- Зря, зря вы это… Не тяните. Такие люди партии нужны. И я думаю, вас с радостью примут в наши ряды. К тому же, я надеюсь, вы в скором времени проявите себя соответствующим образом в дальнейшей работе. Ну что ж… Идите!

Уже выходя на улицу, он расслабился и вспомнил, как поблагодарил начальника за доверие. Эти слова говорили многие. Но из его уст они звучали двояко. Русские люди ему доверяли, а он этим пользовался, чтобы через какое – то время угробить их самих, их детей. Это показалось ему высочайшей степенью цинизма. Литке было страшно признаться самому себе в том, что он строит колоссальную могилу для тысяч людей. Ещё одна злая шутка судьбы была в том, что он и здесь должен разрушать – чьи – то дома, уклад. Но понимание этого пришло к нему уже через несколько дней, когда он вплотную приступил к делу.

Когда он пришёл домой и за общим столом рассказал о своём новом назначении, Дарья и Бининг подумали каждый о своём, но свои мысли высказали позже. Оба были рады. Вечером, мастеря в сарае очередной футляр для мины, Бининг разговорился.

- Я думаю, это очень и очень хорошо… - Он сделал паузу, забивая очередной гвоздь. – Со всех сторон! – Он посмотрел на Литке, примостившегося рядом на верстаке. Во – первых, это просто показывает, что вы для них свой, вас высоко ценят и… Соответственно, к вам всегда будет меньше вопросов, чем к другим. Всё – таки не будем забывать, что мы с вами находимся в тоталитарном государстве, где за решётку могут бросить за то, что вы поставите сковороду с яичницей на газету с портретом вождя. Во всяком случае несколько лет назад ещё было так… И хотя Хрущёв проводит более мягкую политику, чем его предшественник, уж на мой субъективный взгляд, я бы воздержался от того, чтобы расслабляться. Ну и во – вторых… Литке, вы понемногу обретаете начальнический вес, а это не может не принести определённых дивидендов. Это мы тоже постараемся использовать в своём деле.

- Знаете, я чувствую, будто исподтишка ворую в доме хозяев, которые ко мне весьма хорошо относятся…

- О, мой Бог!.. Вы снова за своё? Литке! Ну давайте всё бросим здесь и уйдём отсюда к дьяволу. Тогда, наверно, вы будете довольны… - Бининг начал раздражаться. - В вас не должно быть мягкости. Я вам это повторяю уже в миллионный раз. Я бы сказал, что к вам относятся не хорошо, а просто прекрасно. И это меня искренне радует. Меня только одно смущает – вы не всегда сможете помогать мне здесь, при закладке мин. Ну ничего… Думаю, справлюсь.

Позже, уже в постели, был разговор с Дарьей. Она порадовалась за него с сугубо женской непосредственностью. За последнее время она уже привыкла считать его своим мужчиной, и ей было приятно, что он идёт вверх. Это словно прибавляло ей веса в собственных глазах. Но она чувствовала его настроения лучше, чем Бининг, и ей было видно, что Литке тяготит что – то такое, о чём он не хочет говорить.

- Ну что ты? Волнуешься?

- Да… Немного. – Он криво улыбнулся ей и, закрыв глаза, положил голову на подушку. Дарья на несколько секунд задержала на нём свой взгляд, пытаясь понять, что же скрыто там, в его душе. Но вскоре весь дом спал.       

 

 

Таня гуляла по скверу психиатрической лечебницы, когда увидела Наталью Сергеевну. Она была учительницей начальных классов. Женщиной уже сорока с лишним лет, никогда до этих пор не болевшей ничем, кроме ангины, да и то изредка, она попала сюда после нервного срыва. Причиной был сын. Он служил в армии, и во время кросса у него остановилось сердце. Двадцатилетний парень, который уже вот – вот должен был вернуться домой, больше не мог поздравить мать с днём рождения и подарить цветы. Умер. Наталья Сергеевна очень тяжело это восприняла, винила себя. Даже в разговорах с больничными знакомыми это проскальзывало.

 - Ведь знала же, что сердце у него слабое. Нужно было в институт… Так нет же, послушала его и мужа. Чёрствый человек! Говорил мне, он мужчина, должен через это пройти… Прошёл.

Было непонятно, что их сблизило, но уже взрослая женщина, у которой от стресса пробивались первые седые пряди, подружилась с юной девушкой. Может, всё дело было в возрасте. Таня была ровесницей сына.

И в тот день Наталья Сергеевна сидела на скамейке, облокотившись на спинку, в задумчивости. Подойдя ближе к ней, Таня увидела, что женщина плачет. В руках у неё был бумажный кулёк, полный черешни. Он вздрагивал вместе с ней, и несколько плодов выпало на лавку и землю.

- Что с вами? – она подсела к учительнице.

- Эх – х – х… Снова муж приходил. – Помолчав, добавила. Вот, принёс. Сам бы их ел! – с отвращением она посмотрела на кулёк. – Хотите, Танечка? Действительно, возьмите! Я не смогу…

Отдав кулёк, она поднялась и пошла к больничному корпусу. Таня запустила руку внутрь. Черешня была крупной, тёмно – красной, почти до черноты. Собирая косточки в руку, она обратила внимание на бумагу свёртка. Это была газета. По распоряжению главврача здесь было запрещено даже радио. Посетители не приносили пациентам газет. Ничто не должно было воздействовать на психику извне. Не ко всем – то и родных пускали. Правда, её это мало трогало. К ней некому было ходить. Стараясь отвлечься от этого, она машинально начала читать. Постепенно отвыкнув за несколько лет от этого, девушка уже не чувствовала потребности в том, чтобы знать, что происходит там, за оградой. Но сейчас ей стало интересно. И она читала. Черешня закончилась, и она, выбросив косточки в урну, развернула кулёк. Таня забыла про главврача, и как раз в тот момент поблизости не было никого из служащих. Это была их местная газета. Удивительно, она забыла её название. Всё – таки пребывание здесь давало себя знать.

Она перевернула лист и увидела: «Красная заря». Да, именно! «Красная заря». Как она могла забыть? Она читала всё подряд. Здесь были обращение Хрущёва к членам ЦК – оно показалось ей удивительно скучным, интереснее были даже прогнозы погоды и советы дачникам. А рядом была статья, видимо, о каких – то строителях. На фотоснимке были изображены люди в касках на фоне возводимого, наверно, очень большого объекта. Он представлял собой своеобразную панораму, край которой уходил куда – то вдаль. Она по детской привычке всегда обращала внимание на фотографии и, перевернув лист, сразу бросила взгляд на этих рабочих. Она не знала, какой сейчас месяц, но из этой старой газеты ей стало известно, что в конце мая ждали дождей. А эта статья… Она читала и взглядом то и дело возвращалась к фотографии. Там были двое мужчин. Им было, наверное, уже около сорока лет. Братья строят плотину и водохранилище… Передовики. Она снова взглянула на одного из них. Он стоял справа, опёршись на штыковую лопату обеими руками. У него было простое кругловатое лицо. И оно показалось ей знакомым. Да, она определённо где – то его видела. Из её памяти стёрлось много лиц. Но где она могла видеть этого Ивана Куличкова, бригадира со стройки?

И вдруг всё словно всплыло наружу из глубины её сознания.

«Забудь…» Это он говорил ей тогда. Это его она должна была забыть здесь, в этой чёртовой больнице. Это один из тех, что убили дедушку… Таня отбросила газету. Она упала на дальний край скамьи. Девушка смотрела на неё словно загипнотизированная жертва на удава. А со снимка на неё смотрел он, тот самый. Теперь она была в этом уверена. Она, преодолев чувство отвращения, словно какое – то мерзкое существо схватила её и стремглав побежала в административный корпус. Навстречу ей как раз шёл, Буренин, главврач. Она подлетела к нему, замахала перед самым его лицом газетой.

- Виктор Аркадьич, вызовите мили – ци – ю – ю!.. – от быстрого бега она задыхалась.

- Что – о – о? Откуда газета? Кто пронёс?! Куда санитары смотрят? – секунду назад спокойный главврач заверещал как тревожная сирена, увидев, что кто – то нарушил его распоряжение. И уже обратившись к ней, смягчил тон. – Голубушка, ну что это вы вздумали? Успокойтесь, дорогуша моя…

- Милицию! Это преступник! Ну, пожалуйста, поймите же… - она сползла по высоченному Буренину на пол и, уцепившись за его ноги, билась в истерике.

- Чья подопечная!? – в его учреждении запрещалась употреблять слово «больные», разрешалось только «подопечные». – Люминал! Бы - ыстро!

Подскочившие дюжие санитары с трудом оторвали её руки от Буренина и скрутив её, держали, пока медсестра не сделала укол успокоительного. После этого она обмякла и её отнесли в палату. Буренин поднял газету, которая выпала из ослабевших таниных рук. Собрав весь персонал, он долго разглагольствовал о том, что персонал ненадлежащим образом исполняет свои обязанности и, держа газету в руке, рубил ей словно мечом воздух, словно подкрепляя этим сказанное. Потом он, забыв, куда шёл, вернулся в свой кабинет и со злостью швырнул газету урну. Вечером санитарка, пришедшая в кабинет для уборки, вытряхнула содержимое урны в мусорный контейнер стоявший неподалёку. Об инциденте все постепенно забыли. А самой Тане прокололи усиленный курс успокоительных. Так прошли несколько дней. Она была вялой словно простоявший в сухой вазе цветок. Но действие лекарств на этом пока и ограничилось, она ничего не забыла. И когда к ней пришёл лечащий врач, она слабым голосом обратилась к нему.

- Сергей Петрович, ну вы – то хоть поймите! Вы же знаете, что я не сумасшедшая… Хотя, находясь здесь, нельзя быть в этом настолько уверенной. Зато, - голос её стал твёрже, - я уверена, что он. Его товарищ убил деда и чуть меня не…

Она заплакала.

- Ну вызовите же вы милицию! – голос сорвался на плач.

Всё повторилось снова.

Сергей Петрович Ивашкин был человеком уже предпенсионного возраста. Он был порой слишком мягким и всегда улыбался в свои растущие метёлкой усы. Завидев его приземистую фигуру, даже чужие больные улыбались. Он не торопясь пошёл после вечернего обхода домой и по дороге обдумывал разговор с Таней.

- Чего это ты? – спросила жена, увидев странную задумчивость у него на лице.

- Да так… - Он решал, как ему поступить. 

На следующее утро он, войдя в свой кабинет, сел за стол и посмотрел на свой телефон. Главврач будет очень недоволен, и всё это грозит докладными, объяснительными… Как так? Вынесли сор из избы… Ему до пенсии – то осталось всего ничего. А тут нате вам… Но в конце концов его мягкость обернулась твёрдостью. И он решительно взял трубку и набрал номер милиции.

 

Литке сидел за рулём своего газика. Он ехал через поля, размышляя о том, что ему нужно было сделать сегодня. Вокруг были поля, поля, поля… Наверно, в них вся русская душа. И они должны были быть затоплены. В Германии нечто подобное, наверно, нельзя себе было бы даже представить. Растранжирить столько плодородной пахотной земли – мало кто из немцев, которым пропагандисты Геббельса вдолбили в головы мысль о том, что площадь Германии слишком мала для её населения, смог бы понять логику русских, решивших, что они могут позволить себе сотни гектар земли отдать воде. Да, в этом все русские… Они никогда не мелочатся. У них столько этой земли, что можно построить хоть дюжину таких водохранилищ, и всё равно им будет где пахать и сеять… Литке стало по – настоящему обидно за Германию.

Но по мере того, как он всё ближе подъезжал к месту следующего мероприятия, мысли его всё больше сходились тому, как он должен будет это сделать. Он с детства мечтал строить, но теперь только тем и занимается, что разрушает: чьи – то дома, жизни… Неужели только такая миссия ему предназначена судьбой. Всё это слишком сложно. Наверно, он действительно просто устал, как сказал ему вчера Бининг. Ему в голову вдруг пришла невероятная мысль, что он был бы рад строить, просто так… Даже для этих русских, будь они прокляты всеми богами… Ему бы не поздоровилось, если бы командир вдруг каким – то чудом услышал его крамольные мысли. Но он прямо сейчас готов был всё бросить и просто жить. С Дарьей… Рожать с ней детей, делать её счастливой, дарить цветы. И строить, строить… Наверно, если бы война для него закончилась, и Германия победила, то так бы всё и было. Он женился бы на какой – нибудь Грете, Марго или Анне. Хотя… Он в реальность этого уже давно не верил, только боялся себе в этом признаться. Да и вообще… Если бы их благосостояние было достигнуто ценой стольких человеческих жизней, зачем вообще жить самому? Да, такой толстокожий носорог, каким был Найгель, безусловно, не увидел бы в этом ничего зазорного. Интересно, как сложилась бы его жизнь на гражданке… Кем бы он стал? Водителем, бухгалтером, может мясником? Это, наверно, подошло бы ему больше всего. А может он остался бы в армии. Ведь нужно было ещё много кого покорить, зарезать, застрелить. Всё – таки порабощённые народы всегда нужно держать в узде. Наверно, Ульрих достиг бы на этом поприще больших успехов, наверно, даже выбился бы в начальники, стал бы гауляйтером одной из восточных областей. Как бред… Зачем он обо всём этом думает? Сейчас есть мысли и поважнее, чем размышлять об этой дохлой крысе, которая уже, наверно, и сгнила давно…

Тем временем он уже въезжал в посёлок «Светлый путь». За громким названием скрывались три дюжины дворов. Но и его – то они обрели не так давно. Жители так и звали себя борисовцами от названия хутора, где стояло имение помещика средней руки Борисова. Тот был не слишком уж примечательной личностью. Но советская власть нашла, за что его расстрелять. Это было ещё в шальные времена гражданской войны, и до его семьи не было никому большого дела. Поэтому куда подевались его жена и трое детей, толком никто не знал. У Борисова было большое имение, но от всей этой роскоши мало что осталось. Когда помещик исчез, его большой двухэтажный дом с претензиями на причастность к классической архитектуре был экспроприирован в пользу государства. Но он находился слишком далеко от оживлённых дорог, поэтому применения ему найти так и не сумели. На двери просто навесили амбарные замки. До лучших времён… Но для дома они так и не наступили. В нём, несмотря на запоры, находили пристанище малолетние бродяжки. Наверно, их стараниями он и загорелся в одну из холодных зимних ночей. Постояльцы разжигали костры для обогрева прямо в меблированных залах. Дом потушили, но уже слишком поздно. Восстановлению он не подлежал. То, что осталось, растащили по дворам, хуторяне. Кому – то пригодились доски, кто – то забрал кирпич… Понемногу дом за пару десятков лет словно сошёл в землю. О нём напоминал лишь фундамент. И было ещё кое – что. В саду, теперь заброшенном, к которому вела неширокая липовая аллея стоял маленький пантеон, подобный тем, что можно увидеть в учебниках по истории древнего мира. Расстрелянный помещик не был знатоком античности, но, как видно, полагал, что возведением подобных строений, выделяет себя из общей массы местной аристократии. Другой достопримечательностью была церковь. И именно к ней ехал Литке с тем, чтобы разрушить. Он гадал, как воспримут это местные жители. Литке знал, русские были, особенно в деревнях, очень набожны. Сам посёлок был небольшим, но его церковь посещали люди со всех ближайших поселений, разбросанных по округе. Иногда это были всего один – два двора. Ради этого селяне проходили даже по нескольку километров. Церковь была им дорога. И у неё была довольно богатая история. Пятьдесят с лишним лет назад на её месте стояла другая. Она была деревянной и от удара молнии сгорела напрочь. Это объединило людей. На новую церковь, уже каменную, собирали всем миром. Причём почти половину средств внёс сам Борисов. Литке был немного наслышан об этом, и это вызывало в нём тревогу. Как всё пройдёт… Наконец он её увидел. Это было не слишком высокое здание в два этажа. Самому Литке было даже не совсем понятно, зачем требовалось его сносить. После того как пустят воду, даже над самой верхней точкой церкви – крестом будут по меньшей мере десять метров воды. К тому же строение находилось в низине. Но Кириллов говорил, что приёмная комиссия будет зверствовать и цепляться к каждой мелочи. Поэтому всё нужно было сделать так, чтобы не к чему было придраться. Но Сам Кириллов был далеко, а здесь был он. Хорошо, хоть был здесь майор Гирин, курировавший эвакуацию и всё, что с ней связано, по линии госбезопасности. Вдвоём как – нибудь справятся. Смешно было раньше даже предположить, что он, офицер абвера, будет рад сотрудничеству с представителями советских спецслужб. По большому счёту и не рад. Гирин был каким – то скользким, с холодными глазами, просвечивающими тебя насквозь. Понятно, что служба в известном ведомстве не могла не наложить на человека свой неизгладимый отпечаток. Но сейчас Литке чувствовал в нём поддержку. Он подъехал и понял, что ждут только его.

- Товарищ Куличков, оперативнее надо быть, оперативнее… Время – то идёт. – Гирин поздоровался с Литке и отошёл к своему автомобилю.

Действительно, все были на месте. Ребята из его бригады уже были здесь, они стояли наготове с отбойными молотками у ног. Рядом - армейские подрывники, приданные ему для выполнения подобных мероприятий. А сзади, за оцеплением, были прихожане. Сначала их было немного. И Литке, надеялся, что постояв какое – то время они пойдут дальше по своим делам. Но было видно, что они шли именно сюда. Их становилось всё больше. Только в этот момент Литке понял вдруг, что нужно было сначала полностью закончить эвакуацию людей из этих мест. Но менять что – то было уже поздно. Там было почти не было мужчин, разве что несколько седобородых стариков. В основном это были женщины, по большей части пожилые. Некоторые привели с собой малышей. Видимо, советская власть сначала пыталась и их перевоспитывать в соответствии со своей доктриной, но потом стало понятно, что это уже бесполезно в отношении людей их возраста. Их оставили в покое. Люди молчали. Литке ожидал, что женщины начнут голосить, но был слышен только какой – то невнятный шепчущий гул. Он только раз чётко услышал слово «грех». 

- Да, наверно, это действительно грех… Пробормотал он про себя, но вслух посмотрев назад, он сказал другое. – Ну, давайте! Чувства были смешанными. В этот момент он почувствовал себя словно офицером, который командует расстрельной командой. Заработал воздушный компрессор и молотобойцы цепью словно пошли на приступ с отбойниками на перевес. Сразу стало понятно, что задача им предстоит не лёгкая. Здание было приземистым, зато стены были, судя по всему из обожжённого кирпича и весьма толсты. Краснобокие прямоугольники проглядывали кое – где сквозь толстенный слой побелки. Здание словно излучало какую – то спокойную уверенность, словно бык, смотрящий на троицу волков, понимающих, что такая добыча им не по зубам. Так казалось тогда Литке. Хотя для женщин, стоявших сзади, это было просто место, где душа ощущала свободу. Для них оно было святым.

Молотобойцы разошлись вокруг церкви. Им нужно было пробить в её стенах глубокие шурфы, в которые подрывники потом заложили бы заряды. Из - под наконечников отбойных молотков вырвались облачка пыли. Слетела побелка, обнажив красный панцирь. Но лишь пылью дело и ограничилось. Рабочим, всем телом налегавшим на инструмент, удалось выдолбить только неглубокие воронки. Кирпич поддавался с большим трудом. Много было только разве что пыли и мелких осколков, осыпавших разгорячённые тела рабочих.

- Ну, бабы… Чего смотрите? Идите по своим домам… Заняться, что ли, нечем… - Гирину не терпелось поскорее закончить с этим неприятным делом. Отбойники входили ме – едленно, медленно. Казалось, они стоят на месте. Но нет, приглядевшись можно было увидеть, что они всё - таки понемногу вгрызались в толщу стен.

Солнце поднималось всё выше, а минуты текли медленнее. Казалось, рабочие трудятся уже битый  час, но прошли всего двадцать минут. Но наконец, были проделаны отверстия, которые казались достаточными для того, чтобы взорвать строение.

На смену рабочим пришли солдаты. Они заложили взрывчатку, подвели к ней детонирующие шнуры и подготовили адскую машинку. Старшина, который ими командовал, вопросительно посмотрел сначала на Гирина, а затем на Литке.

- Рви, давай. – Гирин сказал это как – то между прочим. Все отошли на несколько десятков метров, зажали уши и пригнулись. Но женщины, которые предпочли увидеть эту агонию до конца, так и остались стоять. Гирин глянув на их отрешённые лица, безразлично отвернулся и дал сигнал взрывать. Все застыли в ожидании.

Старшина, покрутив рукоятку, привёл взрывной механизм в действие. И ничего… В воздухе словно повисла абсолютная тишина. На мгновение словно перестали шелестеть листья на теплом ветру, замолчали птицы, сидевшие в ветвях, даже стрекозы, летавшие то тут, то там над деревенскими огородами, не жужжали своими крыльями.

- Гирин недоумённо взглянул на беднягу старшину. От этого взгляда у того пот ручейком побежал вдоль позвоночника.

- Так… Быстренько! Быстренько, ребятки… - Суетливо он сновал вокруг своих солдат, выполнявших заново подготовку ко взрыву. – Может, заряды отсырели?.. – По – собачьи жалостливо заглянул он Гирину в глаза.

- Это ты у меня спрашиваешь?.. – Усмехнулся майор госбезопасности.

- Ну да, ну да… Один момент! Сейчас всё будет сделано, товарищ майор госбезопасности. – Он отвернулся к подчинённым с тем, чтобы подогнать их, и, шипя, командовал. – Давайте, давайте… Время…

Наконец всё было готово. Все снова, пригнулись, зажав уши. Литке непроизвольно сощурился. Вж – ж – ж – жииии – жик!.. Снова заработала адская машинка. И снова все слышали только тишину. Вдруг её нарушил еле сдерживаемый смешок. Один из солдат отвернулся. Гирин нервно посмотрел на его спину, словно пытаясь его испепелить подобно Медузе Горгоне. Но весельчак остался жив. К тому же, похожие звуки доносились и со стороны толпы, стоявшей в отдалении. Может, кто – то почувствовал в тот момент надежду, а кому – то просто доставляло удовольствие наблюдать за всемогущим майором, который оказался вдруг бессилен.

- Твою мать!.. Ефимов!.. – Гирин, начиная выходить из себя, видел причину всех бед в попавшемся под горячую руку старшине. – Это что такое?

Тот снова суетился, покрикивал, изредка опасливо поглядывая на Гирина. Тот, не зная куда себя деть, за плечи остановил проходящего мимо солдата.

- Так! Видишь вот это? – Пальцем он показал на крест, возвышающийся над церковью. - Снять! Спилить… Я не знаю… Мне до того дела нет совершенно никакого. Его там не должно быть. К стене приставили деревянную лестницу. Она доставала как раз до крыши.

- Иди давай. – Гирин развернул солдата за плечи и легонько толкнул его в спину, видя его нерешительность. Тот оказался словно между двух огней. Он, как и все здесь, боялся сурового майора госбезопасности. И в то же время чувствовал, что совершает грех, выполняя такой приказ. Для него самого было удивительно, что он задумался об этом. Он не считал себя набожным. Мать с детства вдалбливала ему в голову «Отче наш». И теперь боясь гнева божьего, он к Богу же и обращался. Он, простой человек, не мог уложить всего этого в своей голове. Дойдя до последней ступеньки, он заглянул вверх и застыл. Его словно что – то не пускало дальше. Он сошёл вниз.

- Ты что, ополоумел? – Гирин, взвизгнув, кинулся к солдату.

- Дайте… Я сам. – Голос негромкий, но в то же время необыкновенно глубокий раздался за плечом Гирина.

- Кто? Что?- Гирин обернулся. Перед ним прямо в своей чёрной залатанной рясе стоял батюшка, Отец Пётр Симонов. Майор округлив глаза, уставился на священнослужителя. Но скорбное лицо того ничего особенного не выражало. Только смирение. – Ой, да делайте что хотите! – Гирин махнул рукой, искренне порадовавшись тому, что его в тот миг не видит начальство.

Гирин уступил дорогу Отцу Петру, и тот начал подниматься. Увидев происходящее, толпа женщин, стоявшая сзади ахнула. Гулом по ней пошёл шепоток. Но Гирин и Литке, не зная о похожести своих чувств, ощутили вдруг неожиданное облегчение. Словно сам Бог в лице батюшки, наблюдавший всё это со стороны, вдруг дал им своё высокое позволение на то, что они должны были сделать. Взгляд всех в этот момент были устремлены к Отцу Петру. Ему было уже под семьдесят. Поэтому поднимался он не спеша. Наконец он кое - как подобрался на своих старческих негнущихся ногах к небольшому куполу. Взявшись повыше одной рукой за крест, он приставил ножовку к его латуни и начал пилить. Металл поблёскивал на солнце но было видно, что скоро крест здесь уже стоять не будет. Он начал понемногу наклоняться, а потом, вдруг подломившись, упал. Батюшка успел его удержать за только самый краешек. Поэтому своим верхним концом тот ударился о жестяную крышу, издавшую громкий стук. Батюшка пошатнулся и, прижав крест к груди, сел. Он отёр лицо Гирину, показалось, что ему мешал пот. Литке увидел слёзы.

Наконец он спустился.

- Теперь всё у вас получится. – Батюшка глянул в глаза Гирину.

Подрывники тем временем подготовили всё уже в третий раз.

- Ну… Рви, Ефимов! – Гирин, без злости, а просто с надеждой обратился к старшине.

Вжи – и – и ик!.. Все зажали уши. Почему – то после слов батюшки у всех, слышавших их, была уверенность, что действительно так всё и произойдёт. Наконец каскадом прогрохотали несколько взрывов. Когда поднявшееся густое облако грязной пыли немного рассеялось, все увидели, что на месте церкви остался один лишь фундамент, да груда кирпичных обломков. Оглянувшись, Литке увидел, что все присутствовавшие на этой экзекуции по – разному отреагировали на увиденное зрелище. Гирин удовлетворённо улыбнулся. Старшина Ефимов облегчённо выдохнул. Среди женщин, стоявших сзади, раздались тихие всхлипывания. Отец Пётр, беря то одну, то другую за руки, успокаивал их, что – то говоря им своим тихим спокойным голосом. Было неизвестно, что чувствовал тогда сам этот человек. Литке же охватила задумчивость и какая – то непонятная самому ему тяжёлая грусть. Непонятная оттого, что люди эти были ему чуждыми и горе их для него не должно было ничего значить. Но… Он ощущал, что меняется, хоть и не мог дать себе отчёта, в чём именно. Он огляделся. Гирин уже катил по дороге, торопясь в город. Дел сегодня у него было ещё много. У Литке тоже. Но он словно забыл о них.

- Товарищ Куличков! Мы уж загрузились. Можно ехать? – Ефимов стоял перед ним.

- Да… Конечно… И мои ребята пусть едут. Я тут ещё побуду. Проконтролирую… - Он кивнул на женщин, ходивших по обломкам.

- Ну да, ну да… - Старшина с готовностью, выражавшей согласие со всем, что угодно, лишь бы его отпустили подальше от этой злосчастной церквушки, посмотрел на то, что от неё осталось, и кивнул.

- Интересно, зачем они это делают… - Литке не мог этого понять и задал вопрос скорее самому себе, просто он прозвучал вслух.

- На память, наверно… Ну и… - Ефимов не был уверен до конца, стоит ли вдаваться в такие подробности при разговоре с не слишком ему хорошо знакомым человеком, но всё – таки договорил до конца. – Место – то намоленное. Каждый кусочек что – то в себе хранит, вот бабы и берут…

Уже уходя, Ефимов оглянулся и, с недоумением посмотрев Литке в затылок, подумал вдруг: «Странный какой – то…».

У женщин с батюшкой был свой разговор. Литке подошёл поближе послушать. Но, увидев его, они начали расходиться.

- Бог не в камешках этих, милые… Бог в душах наших. Нужно только его видеть… - Сказал он им на прощание и перекрестил. Он посмотрел на Литке, зная, что тот может сделать ему замечание, но, тем не мене, завершил крестное знамение. Сам Отец Пётр остался стоять на обломках. Литке подошёл к нему.

- С вами всё в порядке?

Батюшка печально улыбнулся.

- А что со мной сделается?

- Ну… Думаю, вы тяжело переживаете то, что произошло. Просто людям этого не показываете. 

Симонов видел, что перед ним начальник, но он всем и всегда говорил то, что думал, даже если это грозило ему неприятными последствиями. И ему было без разницы, с кем говорить о Боге. Он считал, что от этого неверующий уверует, а верующий станет веровать ещё сильнее. Но всё равно разговор с этим человеком был для него неожиданным. Он с интересом поглядел на Литке.

-Вы же слышали, что я сказал этим женщинам. Он, - Симонов посмотрел куда – то наверх, за облака, словно видел там кого – то, - здесь. – Отец Пётр прикоснулся рукой к груди. – Это главное. Бог - это наши праведные мысли и поступки.

Это была самая короткая проповедь в жизни Литке. Но ему, абсолютно нерелигиозному человеку, оказалось этого достаточно. Литке задумался и погрузился в свои мысли. А когда вернулся к реальности, увидел, что батюшки нет рядом. Тот уже шёл по дороге, ведущей на окраину. Удивительным для Литке было то, что он не ощущал в батюшке какого – то упадка сил. Казалось, тот всё воспринимал как должное. На автомобиле он догнал его уже через пару минут.

- Давайте, я вас подвезу, Пётр… - Литке осёкся на полуфразе, вдруг поняв, что не знает отчества своего собеседника.

- Да, да… Знаю. Отцом Петром меня назвать вам идеология не позволит. Что ж… Пётр Васильевич я. Так и зовите.

- Пётр Васильевич. хорошо. Куда вы путь – то держите теперь?

- Да куда? Дорог много. Пойду в Старокаменск. В храме всякому человеку место найдётся.

- Может, вам нужна помощь?

- Да мне не впервой…

- О чём это вы?

Батюшка помолчал немного, подбирая слова.

- Да это дело прошлое… Быльём поросло.

Литке довёз его до города, и за всё время дороги Отец Пётр не проронил ни единого слова. Потом они попрощались. Литке возвращался в посёлок и всё думал о его словах старика. Что он имел в виду? Было время обеда и он заехал домой. Дарья и Бининг тоже были там, вернувшиеся со своих ночных смен. На лице у него лежала печать грусти, причина которой ему до конца и самому была не вполне ясна. Чужие люди, враги… Враги ли они ему теперь? Теперь он этого не знал и готов был дать скорее отрицательный ответ. И ещё этот… Отец Пётр. Литке поймал себя на мысли, что думая о батюшке, он называет его как человек верующий. Это было необычно. Его волновала судьба этого священнослужителя. Увидев его лицо, Дарья обняла его за плечи.

- Что случилось, милый?

- Церковь взрывали в «Светлом пути».

Дарья замолчала. Но потом встрепенулась. Она была готова поддержать его в любом деле: правом и неправом.

- Так ведь приказ же!..

- Да… Приказ. Да только знаешь… Паршиво всё ж таки как – то на душе. Дарья ушла в летнюю кухню. Бининг в этот момент встал из – за стола и, подойдя к Литке, больно сжал его своими жёсткими пальцами.

- Меланхолик чёртов! – Бинниг бросил Литке в лицо эти слова с такой силой, словно хотел его ими ударить.

Литке поднял глаза, но командира уже не было. Он вышел, громко хлопнув дверью.

- А что это Фёдор ушёл? Ещё же чай не пили…

- Не хочет. Скажи, Даша, а что ты знаешь о Петре Симонове?

- Ах, ты всё об этом… Да что я - то знаю? Батюшка как батюшка. Самый обыкновенный…

Услышав это, Литке вспомнил, как взрывали церковь, и искренне засомневался в этом: «Да уж… Обыкновенный.» Его строго практический ум инженера и военного отказывался верить в то, что он там увидел, ничем другим как чудом он это назвать не мог.

Дарья, между тем, продолжала.

- В этой церкви он уже давно служил. Только вот бабы рассказывали, что раньше он был в другой, на окраине Старокаменска. А когда гражданская началась, тут такое было… Город и под красными был. Потом его какие – то банды отбивали… И вот эти звери творили не Бог весть что. Пришли в церковь, начали грабить… Иконы снимали, золото, какое было… А там этого – то золота кот наплакал. Красные не тронули… А эти вот постарались. Отец Пётр их увещевать пытался, чтобы одумались. Так они его самого чуть на штыки не подняли. Главный их батюшку пожалел, вот и не убили. А может побоялся. Только вот в назидание соломой всё обложили, керосином облили и подожгли… Так всё и сгорело, одни стены остались.

Выйдя из дому, Литке поехал в город. Он сразу нашёл описанное Дарьей место. На окраине Старокаменска при въезде как раз со стороны их посёлка был обширный пустырь, заросший бурьяном, заваленный старыми деревьями. И посреди всего этого Литке увидел стены. Храм всё равно остался храмом, хоть над ним и надругались. Литке оставил машину у дороги и дальше пошёл пешком. Да, Дарья рассказала всё точно. Поднявшись по высоким ступеням и пройдя через арку главного входа, он увидел над собой небо. Для Литке было удивительно то, что, когда он ехал сюда, небо всё больше хмурилось и начинали капать первые капли дождя, а когда он оказался здесь, небо над ним очистилось от туч и разом посветлело. Хотя вокруг продолжала сгущаться темнота. На высокой храмовой стене Литке увидел огромное изображение лица и распростёртых рук, несколько расплывшееся и полузакопчённое от гари. Литке не был большим знатоком богословия и в Германии не слишком часто заходил в церковь, разве что только с матерью. Но он был уверен, что над ним распростёр руки сам Христос. Литке не знал, что его сюда привело и что за чувство возникло у него душе, но вдруг глаза ему застлали слёзы.

- Боже! Что мне делать? Какую дорогу мне выбрать? Я ничтожно мал и слаб… помоги мне понять самого себя.

Лик Христа молчал, просто смотря на него. На мгновение Литке потерял чувство реальности, он перестал замечать всё вокруг: здание, копоть. Он видел только лицо. И он воспринимал его не как что – то нарисованное художниками, а как некий необъятный космос, всесильный и всезнающий. Он видел маленького человека насквозь. Но в этом взоре не было угрозы. Только спокойствие и понимание терзаний этого существа, стоящего перед ним.

Литке вдруг упал на колени. Его душу раздирало горючее чувство стыда. Что он творит? Он солдат своей родины? Но ведь той родины, которая его сюда послала, уже давно не было. Была Германия, но уже другая, и она имела совсем иные цели. Так почему же тогда он продолжает совершать зло? Из чувства товарищества к Бинингу? Но Бининг давно стал сумасшедшим! это совсем не тот человек, с которым он познакомился несколько лет назад. Тот был добр, разумен и сострадателен. А сейчас он представляет собой просто бомбу с часовым механизмом, заведённую когда – то этими, фанатиками, будь они трижды прокляты!.. И она не может не взорваться. Вот и вся правда. Тогда что же на самом деле движет им самим, Литке? Он боялся быть с собой до конца честным в этом вопросе. Но им уже давно двигал страх. Да, в последнее время он панически боялся Бининга. Что будет, если он встанет у командира на пути? Скорее всего тот постарается его убить. Ради выполнения задачи он и самого себя не пощадит, не то что его, нерадивого подчинённого, от которого прямо – таки разит изменой!.. Все эти мысли пронеслись у него в голове за секунды. Он снова вышел на пустырь, быстро двинулся к машине. Во всём существе он ощущал какую – то необыкновенную решимость. Он должен что – то сделать. Что? Но уже сев за руль и задав себе этот вопрос в десятый раз, он ощутил, что теряет эту внутреннюю мощь. От злости на собственное бессилие, он ударил по рулю. Но в ответ на это газик лишь обиженно промычал сигналом. Он завёл автомобиль и поехал на строительство к своим ребятам, в старую бригаду бетонщиков. Заливали фундамент одного из производственных корпусов. Работая вместе со всеми, он немного забылся.       

 

                       

 

 

Увидев милицейскую форму, Буренин сразу всё понял и зашипел на Ивашкина. Но ничего поделать он уже не мог.

- Капитан Лепляков! – Милиционер отдал честь встретившим его у дверей главврачу и Сергею Петровичу.  Нам из вашего учреждения поступил сигнал. От товарища Ивашкина.

Главврач только что всё узнал от Ивашкина и, вздохнув, кивнул головой и показал рукой на подчинённого. Потом были допросы, его, Тани. Никак не могли найти ту газету. Потом выяснилось, что недавно приезжал мусоровоз и всё забрал. Милиционер внимательно слушал, записывал. Нужно было ехать в редакцию.

 

 

 

Получив в редакции нужные сведения, Лепляков с оперативной группой мчался прямо на стройку. Он был опытным сотрудником и его чутьё сразу подсказало ему, что это всё не просто бред сумасшедшей девчонки, а продолжение резонансного дела, которое было начато тогда, несколько лет назад, но отправленное в архив до появления новых сведений… Этих сведений можно было ждать сколько угодно долго, но так и не дождаться. Теперь же оно позволит ему показать себя как специалиста. Он чувствовал, что одним раскрытием убийцы лесника здесь всё не закончится. Нет, тут было что – то ещё! Он ничего пока не знал, просто чувствовал, но уверенность в нём была непоколебимой. Поэтому им было принято решение задержать этих «братьев» или кто они там на самом деле хотя бы на какое – то время. А уж в отделении он сумеет выжать из них всё, что ему нужно!

- Ну же, Гриша, поднажми! – ему не терпелось встретиться с бандитами. Он был уверен, что тот, кого опознала на фотографии девушка, не преступник – одиночка. Раз был убит один, то могли быть и другие. И они живы. Лепляков был уверен, что он раскроет целую преступную группировку. По – своему, он был действительно хорошим сыщиком, но иногда в нём просыпался карьерист. Так было и сейчас, это и подвело его.

Он прошёл, даже не дав открыть заикнувшейся было о записи на приём секретарше, в кабинет к Кириллову.

Тот удивленно поднял на него глаза от бумаг.

- Простите, товарищ…

- Лепляков! Расследую дело, один подозреваемых в котором работает здесь у вас и даже ходит в передовиках! Не знаю, может, вы его и на доску почёта повесили… - Лепляков был слишком резок, чувствуя правоту, словно ищейка близкую добычу.

Кириллов был просто ошарашен.

- У нас? Преступники? Да о чём вы, товарищ милиционер…

- Об убийстве! – Лепляков не дал ему договорить. – О гнусном преступлении, которое ещё неизвестно чем попахивает. Хорошо у вас отдел кадров работает…

- Не жалуемся… - буркнул Кириллов, пытаясь сориентироваться во всей этой мешанине, которую на его стариковскую голову вывалил этот грубиян.

- Так, ну мне некогда тут много болтать! Где у вас работают братья Куличковы?

Лепляков действовал довольно быстро. И успев побывать в лечебнице и редакции, он управился ещё до девяти часов утра.

Они вместе с тремя членами оперативной группы пошли на участок бригады Ивана Куличкова. Собственно говоря это была его бывшая бригада после его перевода. Литке сейчас должен был руководить вырубкой деревьев на довольно большом участке. Но работа была скучной, долгой. Ребята вполне справлялись и без него. Хотя главным было всё – таки другое: Литке настолько привык к своим бетонщикам, что иногда приходил просто поработать вместе с ними. Так было и в этот раз. Кириллов знал об этом, но смотрел на это сквозь пальцы, в глубине души даже радуясь тому, что его люди сохраняют такие тёплые отношения даже будучи отдёлёнными друг от друга.

Милицейский водитель остался ждать в машине. Лепляков рассудил, что в случае каких – либо инцидентов они уж как – нибудь сумеют справиться с этими бандитами.

Они остановились, немного не доходя до бригады. Отсюда, немного сверху, всё было видно как на ладони.

- Где они? – Лепляков обратился к Кириллову.

- Молодой человек! – Кириллов наконец пришёл в себя. – То, что вы считаете кого – то преступником, ещё ничего не доказывает! И вообще… Уж я – то никаких преступлений точно не совершал… Потрудитесь соблюдать хотя бы простейшие правила приличия и уважения к возрасту…

- Ну – у… О вас мы поговорим ещё. Я повторяю свой вопрос! Где они?

Кириллов хмыкнул и мотнул головой.

- Вам это просто так не сойдёт с рук. Вон там в белой каске рядом с автокраном стоит Иван Герасимович. А Фёдор, наверно уже дома. Я вчера вечером видел, как он заступал в ночную смену. Он сторожем работает. Здоровье никудышное… Воевал, между прочим, человек… За нас с вами.

- Ну, за кого он там воевал, мы ещё выясним… Позовите – ка его сюда.

- Ива – ан! Подойди! Тут товарищ поговорить с тобой хочет…

Литке обернулся и в груди у него всё похолодело. Он знал, что они сюда придут. Значит она всё – таки вспомнила его. Он ждал этого. Поднимаясь наверх, он думал о том, что должен сейчас сделать. Интересно, видит ли всё происходящее Бининг? На самом деле он ещё не ушёл, как думает Кириллов, домой, просто не успел. Он метнул быстрый взгляд на вагончик. Командир стоял в дверях. Но каким бы быстрым ни был его взгляд, человек в форме, стоявший рядом с Кирилловым, заметил, куда он был брошен. Дав знак одному из своих товарищей, милиционер направил его к Бинингу.

Что сейчас будет? Неужели всё закончится так глупо, из – за какой – то дурацкой фотографии. Литке и Бининг шли каждый со своей стороны. Командир, идущий рядом с милиционером, был спокоен, не зная всей подоплёки. Литке видел это в его глазах. А ему нужно было что – то решить прямо сейчас, пока они далеко. Он взбирался по откосу, опираясь на штыковую лопату.

 - Они всё знают. -  Литке пришёл к окончательному выводу и такое стечение обстоятельств предоставляло им только один вариант действий. Нужно было бежать. Он поднялся на поверхность, подошёл к ним поближе и тут же всадил штык лопаты прямо в переносицу того, что стоял ближе всех. Она, разрубив череп мужчины, не ожидавшего атаки, вошла в него на несколько сантиметров. Оставалось ещё трое, и они уже выхватывали из кобур свои пистолеты. Бининг немного зашёл за спину своему провожатому и захватив его  голову обеими руками, резко вывернул её и уже из безжизненных рук выхватил оружие. Приведя его в боевую готовность, он поразил двух милиционеров, которые ждали его. Выстрелы для Литке прозвучали как гром. За годы такой псевдомирной жизни он успел отвыкнуть от этих звуков войны.

Один из милиционеров – это был как раз Лепляков - оказался только ранен в ногу и укрылся за нагромождением бетонных блоков, кое – как доковыляв до них. Но Литке не видел этого. Он застыл, уставившись на убитого им самим. При падении тела на землю нож лопаты выпал из головы, и теперь вокруг неё растекалась мерзкая липкая лужа. Его затошнило. Перехватывающие дыхание спазмы рвоты согнули его пополам. Но ему стало легче. Не видел он и стоявшего в ужасе Кириллова, и строителей, смотревших на всё происходящее. Его растормошил подскочивший Бининг. Он потащил его за шиворот. Литке бежал словно паровозик по детской железной дороге, не понимая, куда они бегут и зачем. Они бежали к выходу. Бининг взглядом искал раненого милиционера. Он спрятался где – то здесь и прямо сейчас мог выстрелить им в спину. Поэтому он должен был сделать это первым. Он один, на Литке он в этой ситуации рассчитывать не мог. И проходя мимо блоков, он ждал выстрела или хотя бы какого – то микродвижения, на которое мог бы среагировать. И он его увидел. Краем глаза, в самый последний момент. Лепляков, затаившись за одним из блоков, пропустил их и приподнялся для того, чтобы прицелиться. Бининг, тащивший правой рукой Литке, держал пистолет в левой. Но его учили стрелять с обеих. Он выбросил её и, почти не целясь, выстрелил три или четыре раза. Бининг нажимал на спусковой крючок очень быстро.   Потом даже свидетели, которых о происшествии расспрашивала следственная бригада, не смогли точно сказать, сколько было выстрелов. Удачным был один, но его хватило. Пуля вошла в шею и перебила один из шейных позвонков. Лепляков рухнул как подкошенный, выронив пистолет. Они двигались дальше. У проходной стоял милицейский автомобиль. Водитель выскочил, видимо услышав выстрелы, и стоял, не зная, что предпринять. Он прислушивался, пытаясь понять в какой стороне стреляли. Но тут прямо на него вылетели диверсанты. Бининг увидел его раньше и на бегу всадил ему в живот две пули. Григорий скорчился от боли и инстинктивно закрыл свои раны руками, словно это могло помочь. Удивлённо взирая на беглецов, он опустился на землю. Бининг же толкнул Литке к пассажирскому месту, сам уже садился за руль машины. Двигатель заурчал в затуманивающемся сознании милиционера почему – то похоже на его кота, когда тот был чем – то очень доволен. Но в следующую секунду газик, вырвав колёсами сноп песка и мелких камешков, уже мчался по направлению к городу.

Бининг решил дать ложный след. На предельной скорости он домчал до Старокаменска и у въезда в город остановил машину. Рядом была придорожная закусочная, а возле неё множество автомобилей. Здесь было легко затеряться. Ему пришло в голову, что хорошо бы стереть отпечатки пальцев на руле, но потом он понял всю бесполезность этой мысли: их отпечатки теперь везде, где только можно… Он выволок Литке. Хотя тот уже окончательно пришёл в себя, и ему не нужна была посторонняя помощь. Они зашли в небольшой соснячок, росший сразу за закусочной. Дальше за деревьями начинался пригород и иногда шуршали колёсами по шоссе машины. Они не очень хорошо знали город. Видимо, это была дорога, параллельная той, которой приехали они.

- Переждём здесь!.. – осмотревшись вокруг Бининг теперь обратил внимание на Литке.

- Гм… Объясните мне, пожалуйста, мой дорогой, что это было?!

- Что?..

Услышав это, Бининг начал заводиться.

- Вы нападаете на этого ищейку, будь проклят… И тем самым ставите под угрозу всю акцию, которой мы отдали столько сил и времени!

У Литке в памяти всё ещё было живо воспоминание разрубленной им головы. Это не давало ему сосредоточиться, чтобы дать хоть какой – то похожий на правду ответ. Но он судорожно напрягал мозг и наконец выдал уставившемуся на него командиру первую подвернувшуюся правдоподобную гипотезу.

- Я услышал, как они говорили, что у нас липовые документы.

- Что за бред, Литке? – Бининг вначале отмахнулся от этого объяснения, но потом всё же попытался удовлетвориться им, чтобы хоть как – то оправдать то, что теперь операция висела на волоске. – Хотя, Муравей не волшебник и мало ли где он мог ошибиться при изготовлении бумаг…

Он замолчал, а потом заговорил, уже с ядовитой усмешкой.

- А вы меня удивили, признаюсь без обиняков. Не думал, что вы способны на такое… Но! То, что было с вами потом… Это недостойно солдата. Вы же старый боец. С вами что – то не так. Это началось давно. Ну а это сожительство с русской бабёнкой вас добило вконец. Вы стали обыкновенным рохлей. Впрочем, эпизод с лопатой оставляет кое – какие надежды. Ах… Что же нам теперь делать? Нужно подумать. Должен сказать честно и про себя. Я не был готов к столь быстрому повороту событий, - последних слов Литке уже не слышал. В нём, отвыкшем уже от всего это, словно сработал какой – то выключатель и он мгновенно провалился в забытье. Это было похоже скорее на мглу. На этот раз ему ничего не снилось.

Бининг, посмотрев на него, махнул рукой.

- Пользы от тебя всё равно сейчас никакой, старая рухлядь.         

 

 

 

Он растолкал Литке, когда уже стемнело.

- Просыпайтесь! Ну же! Нам нужно идти, меняем место. Полями они вернулись к посёлку и, обойдя его, шли к тому самому схрону, где Бининг брал боеприпасы. Они двигались вдоль плотины.

Глядя на неё Бининг вдруг заговорил.

- А вы знаете, Литке… По – моему, всё не так уж и страшно. Плотина почти закончена. Мы заминировали её как следует. Теперь нам остаётся только ждать пока её начнут использовать на полную мощь.

Литке же думал совсем не о плотине…

 

 

 

Дарья сидела в кабинете Кириллова. Но только вместо него перед ней был следователь прокуратуры. Он представился, но она не запомнила даже, как его зовут. Сердце было полно боли, а глаза слёз. Он задавал вопросы, она отвечала. Но там было одно только её тело. Душа была где – то далеко – далеко. Она стремилась уйти от всего этого хоть куда – нибудь, лишь бы забыть о том, что произошло.

- Значит, говорите, ни в чём подозрительном себя не проявляли… Ладно, так и запишем… Успокойтесь, гражданка! Вы важный свидетель! Пока во всяком случае только свидетель! – следователя раздражали её слёзы. Они мешали. На слове «пока» он явно сделал акцент.

- Из близких никого у них не осталось? Верно я понимаю с ваших слов? Хорошо, хорошо…

Наконец он её отпустил. Открыв дверь кабинета, женщина увидела перед собой Кириллова, ожидавшего своей очереди на допрос. Она посмотрела на Афанасия Петровича. Тот был растерян и поднялся, как видно, чтобы что – то ей сказать, но в этот момент в спину ей будничным механическим голосом следователь крикнул: «Товарищ «Кириллов, проходите!». Он успел похлопать её по плечу и, тяжко вздохнув, прошёл мимо.

Она вышла на улицу. Вокруг никого. Конечно, все на работе, а даже те, кто свободен, сидят дома, осмысливая происшедшее. Почему же ей так не везёт? За что Господь так её наказывает? Она уже всем своим существом поверила, что вот оно, пришло счастье, которого она так долго ждала, веря в него уже разве что в глубине души. А оказалось, что всё это время жила со зверем в одном доме. Не смогла сдержать слёз, хлынувших по щекам. Она сдерживала в груди глухой стон, вырывавшийся из груди. Но когда она вошла в дом и увидела кресло, на котором обычно сидел Иван, платье, которое он подарил ей только вчера, она зарыдала в голос. Она чувствовала себя обманутой, словно её вывернули наизнанку и выкинули всё нутро, втоптали его в грязь. Упав лицом на подушку, она как избитое животное мычала в неё от боли. Это был конец всему: вере в лучшее, да и самой жизни вообще. Хотя… Кем на самом деле был Иван? Может он действительно её любил? Она видела это в его глазах. Глаза редко обманывают…

 

 

Через несколько месяцев стало тихо. Потеряв их след, правоохранительные органы будто смирились с этим. Нет, их искали. Провели экспертизу документов. В итоге связали их с массовым убийством несколько лет в доме старого еврея, который был уличён в подделке документов, но отсидев срок, снова возвратился к старому ремеслу. Но на этом все нити пока и обрывались. Все, кто мог опознать братьев или тех, кем они, на самом деле являлись, были жестоко убиты.

 

 

Заканчивалась весна и на по – праздничному зелёных деревьях сидели одни говорливые птицы. Они выискивали в высокой сочной траве насекомых пожирнее. Несмотря на тёплую погоду, в небе было пасмурно, но у людей, сновавших по объекту, настроение было радостным. Наконец, увенчалось успехом то, к чему стремились все они на протяжении более чем шести лет. Водохранилище постепенно заполняли водой, и теперь оно было заполнено максимально. Бининг с трудом несколько раз переборол искушение поскорее провести операцию. Но Литке, с которым он советовался, говорил, что ещё рано. Диверсанты наблюдали за плотиной, лежа на наломанном лапнике. Перед этим они смотрели, как проходило торжественное открытие плотины и водохранилища. Через мощный бинокль они видели, как Кириллов с каким – то важным московским начальником перерезали красную ленточку. Там было много людей, Литке всё больше смотрел не на объект, хоть его и трудно было не заметить. Но у него это выходило само собой. Он высматривал Дарью. Но так и не дождался знакомых локонов в окружье окуляров. Потом пустили воду. Она шумным потоком рванулась вниз, больше не стесняемая преградой. Постепенно песчаное дно исчезало под толщей воды. Люди хлопали, они были счастливы видеть плод своего общего труда. Они хлопали, лица сияли. Литке им завидовал. Чем он хуже них? Он хотел того же самого для своей страны. Но получилось так, что те, кого они считали унтерменшами, теперь возводят такие величественные объекты, а немцы только лишь завистливо за этим наблюдают. И больше ничего им не дано. Это было несколько месяцев назад. Как давно! Теперь же Бининг с удовольствием по своей привычке потирал руки в предвкушении того, что должно было вот – вот осуществиться. Литке наблюдал за радостью русских. Они созидали. И теперь он видел радость командира, настоящего немца! Он желал разрушать… Это было ужасно. Только теперь Литке оценил полностью весь масштаб мерзости задуманной ими операции. Они смотрели на воду. Каждый со своим чувством. А ей было всё равно. Она была спокойна и только ветер рисовал по её поверхности лёгкую рябь. Словно тёмно - зелёная скатерть на столе у них в доме. Мама вечно выговаривал ему за то, что он, зацепив её локтем, не разглаживал. Мама, мама… Если бы она знала, какую рябь он скоро должен поднять, иронически подумал сам о себе Литке.

- Что ж! – Бининг потрепал Литке по плечу. – Теперь и мы дождались своего часа, дружище.

Он поднялся на ноги.

- Пойдёмте, теперь нужно приготовить пару игрушек для нашего мероприятия. Что вы такой пасмурный, Вилли? Мы подходим… Как бы это получше сформулировать?.. Гм… Подходим к логическому завершению нашей… - он запнулся – немного затянувшейся командировки в эту варварскую страну. Почему я так говорю? У нас практически не осталось боеприпасов. А те жалкие остатки, что лежат пока в схроне, мы скоро используем для прощального фейерверка. Мы сделали всё, что могли, и теперь, наверно, следует отчитаться перед руководством…

Литке поглядел на него, скосив глаза: «Он сумасшедший!.. Он говорит всё это совершенно искренне!.. »

Решено было всё осуществить той же ночью. Они вернулись в своё лагерь. Последние несколько месяцев они жили в том самом схроне. Слава Богу, места там освободилось для этого предостаточно. И они спали прямо на полках, где раньше лежали мины. Бининг пришёл и, не медля, начал конструировать два взрывных устройства. Командир работал, словно уйдя в себя, методично и спокойно, словно ремонтировал радиоприёмник у себя на кухне. Видя это, Литке понял, что теперь – то уж точно конец. Судьба ставила его перед выбором, уйти от которого было никак нельзя. Он должен будет убить тысячи и тысячи людей, Дарью…Или… убить самого Бининга. Насколько же всё это было отвратительно! Не укладывалось в голове. Но решать нужно было уже сейчас, скоро будет поздно. Бининг изготовил две бомбы. Он использовал все оставшиеся мины и запасы тола. Теперь у стены, слабо освещённой из раскрытого прохода наружу, стояли два громадных устройства, поднять которые они могли только вдвоём. Сбоку змеёй в клубок свернулся детонирующий шнур, тянувшийся к взрывной машинке. Литке уставился на них. Но его вернул к действительности толчок командира.

- Литке, сейчас нам нужно поработать. Отдыхать будете потом.

Что же он собирался делать? Словно в ответ на вопрос Литке, Бининг достал с верхней полки ворох какой – то грубой ткани. Присмотревшись, Литке увидел мешки.

- Зачем это?

- Вы что, совсем забыли основы минного дела, Вилли? Вы меня удивляете. - Мешками Бининг собирался привалить взрывные устройства для усиления ударной волны. Они копали песок, насыпали его в эти самые мешки.

Он всё предусмотрел, всё продумал. Литке по - настоящему боялся находиться рядом с ним. Интересно, какое место и конец во всей этой истории Бининг отвёл для него самого… Может планирует убить сразу же после взрыва. Хотя нет, это слишком противоречило бы его представлениям об офицерской чести. Наконец, дюжина мешков была заполнена. В каждом было всего килограммов по пятьдесят, но после долгой работы они казались просто неподъёмными.

- Отлично!

Бининг тяжело привалился спиной к песчаному откосу. Литке что – то это напомнило. Да, всё действительно повторяется. Он это уже видел тогда, несколько лет назад. Бининг с наслаждением вытянул вперёд ноги. Литке молча смотрел на него. То ли Бининг почувствовал повисшее молчание, то ли пристальный взгляд Литке на себе, но он поднял глаза от задеревеневших колен, которые разминал ладонями, на товарища. Ему вдруг и самому стало страшно.

- О чём ты думаешь? – Бининг впервые за всё время их знакомства обратился к Литке на «ты», так как считал это проявлением фамильярности.

- Не знаю… - Литке не мог ответить определённо. На самом деле, он пытался прийти хоть к какому – нибудь решению. И Бининг почувствовал эту внутреннюю борьбу чувств. Литке, впрочем, тоже понял, что выдал себя.

- Что ж… Ещё слишком рано, светло. Нам нужно позаимствовать пару грузовиков в строительной автоколонне. Пока можно немного вздремнуть. Поспите, наберитесь сил. Они вам понадобятся.

Да, в этот момент они окончательно перестали друг другу доверять. Было непонятно, чего следует ждать от того, кто рядом. Литке лёг, но заснуть так и не сумел. Это превращалось в паранойю…

Было уже около восьми, когда Бининг приказал собираться.

- Всё равно не спите, – что – то поменялось в его тоне, появилось что – неуловимо новое. Бининг, как видно, смирился с тем, что теперь ему нужно приглядывать и за Литке. Автоколонна располагалась здесь же, рядом с объектом. Часть машин уже перебросили на какой – то другой участок, но некоторые ещё оставались здесь для обслуживания и доведения до конца всех мелких работ. Они долго наблюдали за объектом, и днём всё было так же как обычно.

- Я просто удивляюсь беспечности русских. У них на стратегическом объекте нашла тёплое местечко пара преступников… с их точки зрения, разумеется. А они даже не усилили охрану. А вместо меня просто приняли на работу другого сторожа.

- Знаете, у русских есть поговорка… Они говорят, что снаряд дважды в одну воронку не падает.

- Да, слышал.  Это многое объясняет. Благодарю за объяснение. Вы же знаете всё это изнутри. Я и забыл… - Он посмотрел на Литке долгим задумчивым взглядом. - Но! Мы попробуем разрушить этот их стереотип. – Усмехнувшись в поднятый ворот пиджака, прибавил. – Разрушить в самом буквальном смысле! Всё, идём!

Бининг не знал, что особым распоряжением краевого отделения КГБ СССР для охраны объекта были поставлены вооружённые люди. Из – за проволочки несколько чиновников крайкома даже лишились своих должностей. Как раз когда они подходили к сетчатой ограде, за которой располагалась производственная территория, у отряда начиналась первая, ночная смена. Охранники – их было пятеро – были вооружены автоматами Калашникова. Против них немецкие пистолет – пулемёты были, конечно, слабы. И Бининг был ошарашен, когда увидел сначала одного из этих людей, потом другого. Залегли в кустарнике. Нужно было предпринимать что – то другое. Он в ожесточении потёр лоб, словно это помогло бы ему найти нужное решение.

- Так, так… Один, два… Я насчитал четверых. Возможно, их больше.

Литке надеялся и почти поверил, что он отменит операцию, хотя бы до следующего дня, чтобы всё тщательно продумать. Его размышления прервал шёпот командира.

- Ну… Не киснете! Мы возьмём автомобили в городе. Они лесом прошли к шоссе, ведущему к городу, и через час были у той самой закусочной, где укрылись в тот день, когда бежали от милиции. Возле неё стоял бортовой грузовик.

- Литке! Вот оно! – Он ткнул пальцем в машину. – Решение проблемы. Обойдёмся одой машиной. У нас там всё так нашпиговано, что малейший взрыв вызовет детонацию.

С последними словами Бининг врезал по дверному стеклу локтем, защищённым тканью пиджака. Оно разбилось с лёгким звоном. Ключа не было, но он легко вышел из затруднительного положения, просто соединив нужные контакты. Мотор заурчал.

– Ну, что же вы медлите? Запрыгивайте скорее!

Литке бессловесно подчинился. Что делать? Времени оставалось всё меньше.

Вслед раздались крики угроз выскочившего на улицу водителя. Но было уже поздно. Бининг круто развернулся, чуть не сшибив стоявшую здесь же легковушку, и помчался, набирая скорость по дороге.

- Может быть, это даже и лучше…

- Что именно? – Литке не понял, что означала последняя фраза.

- Да… Размышляю вслух.

Они поехали другой дорогой к своему лагерю, чтобы не привлекать внимание охранников лишний раз

- Нужно торопиться. Неизвестно, сколько времени милиции понадобится для того, чтобы сообразить, куда могла поехать машина. Ну а в том, что её хозяин уже сообщил о пропаже, сомневаться даже не приходится.

Приехав, он погрузили мешки и взрывные устройства в кузов. Когда всё было готово, уже окончательно стемнело.

- Ночь лунная. Плохо. Хотя, там всё так освещено прожекторами, что любая Луна в сравнении с ними бледнеет. Да, если бы всё было как прежде, наша задача, была бы безусловно легче. Делаем так. Я иду вперёд и разбираюсь с этими молодцами. Вы подъезжаете через тридцать минут. Будьте готовы.

Литке был удивлён его самонадеянностью. Но Бининг уже ушёл, не дав возможности сказать что – либо ему в ответ. Бининг был в очень сложной ситуации. Он потерял доверие к своему подчинённому и не решался оставить его один на один с приготовленными бомбами, опасаясь, что тот может их демонтировать. В то же время боялся и того, что он может ему помешать при захвате объекта. Можно было только убить его. Это стало бы решением всех проблем, но этого ему не позволяла честь мундира.

Бининг подошёл к месту тихо и начал осматриваться. Глаза были привычны к темноте, поэтому он без затруднений отыскал на площадке троих охранников, ещё один бродил за оградой. С него и следовало начинать… Значит их всё – таки четверо. Или же старший сидит где – то в помещении… Нужно было быть осторожным. Прячась за деревьями, он приблизился к тому охраннику, который шёл снаружи по полосе отчуждения. Полоса была проложена по всему периметру производственной площадки. Остановившись за несколько метров, он ждал, когда тот будет проходить рядом. Стрелять из пистолет – пулемёта было нельзя ни в коем случае. Он боялся привлечь внимание остальных. Любой из них может позвонить куда – нибудь или просто нажать нужную кнопку, и уже через десять минут здесь будет половина городской милиции. Поэтому он взял с собой только два «вальтера», оснащённых глушителями. Но этот солдат проходил совсем близко, и, как только он оказался позади, Бининг метнул нож. Он вонзился точно между лопаток. Только бы он не нажал на курок в предсмертной судороге!.. Конечно, целесообразно держать оружие на предохранителе. Но это же русский… От него всего можно ожидать. Но нет, он просто упал навзничь, легонько звякнув лишь металлом автомата о камень, который лежал среди пожухшей за осень и зиму травы. Вот оно, новое оружие русских. Но сейчас не до него. Бининг закинул его за спину, оттащил мертвеца в ближайшие кусты – это был совсем молодой безусый парень. Бининг был матёрым волком и не считал его серьёзным противником. Убив его, он почувствовал даже некоторую неловкость, которую, впрочем, быстро подавил. Что это? Литке заразил его своей дурацкой любовью ко всем и вся? Не – ет, он на эту удочку не попадётся, тем более сейчас, когда цель так близка. Ножницами по металлу диверсант проделал отверстие в ограде, теперь уже сетчатой, достаточное для того, чтобы можно было ему протиснуться. Нужно было действовать быстро, пока исчезновение товарища не заметили остальные. С этими мыслями он по – пластунски подполз к ближайшему укрытию. Нечто среднее между полноценным зданием и будкой. С тех пор, как он здесь был последний раз, всё изменилось. Исчезли горы строительных материалов, множество строительной техники зато появились саженцы деревьев, самшита, цветочные клумбы. Здесь могло бы быть красиво, если бы… Не пришлось всё это разрушить в скором времени. Стало чисто, даже слишком, и теперь он выбирал маршрут для перебежки. Вдруг в поле зрения появился ещё один охранник. Он мерил шагами асфальт, двигаясь к краю площадки. Если это так, то он пройдёт всего в паре метров от него. И он пока не видел Бининга. Оставалось надеяться, что он никуда не свернёт, не успев дойти до него, не станет крутить головой. Диверсант терпеливо ждал. Но пока ему везло. Охранник поравнялся с углом будки почти вплотную  с ней и Бининг всадил ему в шею нож. Парень издал какой – то хрюкающий звук и обмяк. Бининг затащил его за угол. Такой же юнец! Значит, осталось двое! Нужно было двигаться дальше. И только выглянув наружу, он увидел, что вслед за первым охранником шёл второй. Он был ещё далеко, но Бининг услышал какой – то зов. Наверно, он окликнул его по фамилии. Да, так и было.

- Комаров! Ты где? Дай огоньку…

Бининг приготовился и немного отступил, вынув пистолет. Увидев своего товарища лежащим на асфальте, а над ним неизвестного, солдат, хоть и был таким же молодым как и два предыдущих, не растерялся, а сразу скинул с плеча автомат и снял его с предохранителя. Но больше ничего сделать не успел, потому что Бининг выстрелил почти в упор прямо ему в лоб. «Вальтер» глухо кашлянул, выплюнув пулю, и снова наступила тишина, нарушало её лишь мерное гудение трансформаторов где – то вдали. Сами виноваты, ведь есть же у них где – то чётко обозначенные посты, а они их покинули. Бининг всегда был уверен в себе, придерживаясь той точки зрения, что по – другому просто нельзя, иначе все твои действия обречены на провал. Но даже у него возникло чувство, что всё идёт слишком легко и где – то должна быть загвоздка. Ещё его беспокоил Литке. Выполнит ли он приказание? Нужно было что – то решать со всем этим. Но это после! Сейчас главное – операция, и сделать всё возможное для её выполнения со своей стороны. Подавив все сомнения, он перебежал к административному зданию. Это была вытянутая коробка, всего в два этажа. Где – то здесь должен был быть ещё один охранник. Или больше. Он двигался вдоль здания к порожкам, освещённым лампочкой, висящей над дверями. Он здесь никогда не был. Когда они бежали от погони, это здание только начинали отделывать. Он шёл и слушал. Откуда мог раздаться крик? Или выстрел. Но было слышны лишь трансформаторы. Пригибаясь перед окнами, он дошёл до входа и остановился, решая, куда идти дальше: внутрь здания или дальше обследовать территорию и подождать того, кто может выйти оттуда, здесь. Но тут дверь медленно раскрылась, и наружу вышел человек в такой же военной форме, что и остальные. Он держал в зубах сигарету. Видно – то было только её и околыш фуражки. Он был закрыт от Бинига дверью. Зато было слышно, что он с кем – то разговаривал. Собеседник приближался, судя по нараставшему гулу каблуков по коридору. Бининг говорил по – русски с акцентом, но в целом владел языком неплохо и сейчас понял, что солдат говорил что – то о светлой ночи.

 Через несколько секунд Бининг неслышно подкрался к двери и, сунув руку с «Вальтером» за дверь, выстрелил два раза. Солдат, скорчившись, боком сполз по двери. Его собеседник обладал более быстрой сноровкой и успел дать небольшую очередь в дверной проём. Но стрелял не целясь и взял слишком высоко. Бининг же упал на живот и лёжа выстрелил все оставшиеся патроны в силуэт, вырисовывавшийся в полутёмном коридоре. Человека бросило спиной на шахматный узор пола, выложенный из разноцветных каменных плиток. Диверсант тут же выхватил второй пистолет. Можно было стрелять сразу с двух, у него это хорошо получалось. Но из такой позиции это делать было неудобно. Ползком он подобрался к лежащему. Тот ещё дышал, несмотря на множество ранений. Под ним уже скопилась целая лужа чёрной крови. Бининг склонился над ним. Судя по знакам отличия, это был офицер и командир подразделения. Бининг ощупал его, опасаясь, что перед смертью он может преподнести неприятный сюрприз.  Русскому же было явно не до того. Но захлёбываясь и харкая хлынувшей горлом кровью, он всё - таки обратился к диверсанту.

- Кто вы такой?

Бининг подумал прежде чем отвечать.

- Офицер абвера майор фон Бининг! – он прошептал эти слова прямо в ухо раненому. Но ему самому показалось, что он отрапортовал на плацу где – нибудь в Бранденбурге. Как давно всё это было, просто невозможно поверить.

- Вы безумец?! Война давно закончена… - он умер, не успев договорить.

- У меня нет соответствующего извещения об этом, – диверсант сказал это то ли мертвецу, то ли самому себе. Нужно было торопиться. Объект обслуживала ночная смена, и эти люди могли услышать выстрелы. Тем более ночной воздух создавал для этого все условия. Диверсанты постоянно следили за плотиной и электростанцией и уже успели заметить, что персонал, прибывающий на работу, будто спускался куда – то. Было бы хорошо, если бы всё оказалось именно так и производственные помещения располагались в корпусе плотины ниже уровня земли. Но полностью рассчитывать на это было бы безрассудно. Ведь может же кто – то подняться, чтобы просто покурить. Он побежал ко входу. Правильнее это было бы назвать въездом, потому что дверь была вделана прямо в ворота. Через них вполне могла проехать внутрь советская полуторка. Именно на этом и строился весь его расчёт. Войдя внутрь, он увидел внутреннюю галерею плотины – потерну. Она была предназначена для технического обслуживания. По сути это был просто очень широкий, длинный коридор. Конец его терялся где – то вдали. Слева же от входа был небольшой лифт. Теперь Бининг понял, что действительно основные производственные помещения были внизу, и всё это занимало несколько этажей. Ч то дальше? Можно просто вывести из строя лифт. Но те, кто находятся там внизу, быстро вызовут ремонтников. К тому же скорее всего где – то есть и запасный выход. попробовать всё здесь обесточить, перерезать линию связи? Но на поиски нужных рубильников и кабелей уйдёт слишком много времени. Или просто оставить всё как есть в надежде, что никому в голову не придёт подниматься наверх в то время, когда они загонят сюда грузовик… Нет, на это рассчитывать было нельзя. В случае любых неожиданностей здесь будет толпа автоматчиков. Значит, нужно было спускаться. Он посмотрел на часы. Уже вот – вот возле проходной должен был появиться Литке. Неизвестно, что этот выживший из ума кретин мог предпринять, увидев, что командира нигде нет. Так что следовало поторопиться. Спустившись на один этаж, он пошёл вдоль помещений, дёргая ручки. Большинство дверей были закрыты, но в некоторых помещениях были люди. Бининг стрелял и шёл дальше. Он не знал точно, сколько людей работает в ночной смене. Но наблюдая за объектом в течение нескольких недель, диверсант вычислил, что их немало, по меньшей мере несколько десятков человек. И теперь они были ликвидированы. Это были мирные люди, они не понимали, за что их убивают. Бининг спустился ещё на один этаж, и ещё. Но выживших нигде больше не было.             

   Поднявшись наверх, он побежал к воротам проходной. Он всматривался через сетку ограды в темноту. Приехал Литке или нет? Ничего не было видно, но пробежав дальше, он заметил блеснувший в лунном свете металл. Да, автомобиль был здесь. Он махнул рукой и Литке поехал ему навстречу. Да, пока всё шло как надо. Бининг открыл ворота и, сев на пассажирское место указывал путь. Хотя Литке сам знал дорогу. Но Бининг хотел всё контролировать. Въехав внутрь, они остановились примерно посредине потерны. Они осторожно вытащили и поставили на каменный пол бомбы по разные стороны коридора, Бининг подсоединил детонирующий шнур. Главное, чтобы его хватило. Длина шнура теперь была определяющей. Диверсанты обложили бомбы мешками. Бининг потирал руки.

- Ха – ха, не думал, что всё получится так легко… - Предчувствуя масштаб последствий операции, которая уже подходила к финалу, он забыл теперь обо всех предосторожностях и не следил за Литке, видя, что тот и сам точно выполняет все его указания.

- Вы…

- Что вы говорите, Вилли? – Бининг, увлечённый работой, бросил на Литке мимолётный взгляд.  

  - Нет, ничего. – Литке не смог найти нужных слов и сейчас. Бининг в ответ лишь снисходительно покачал головой. Он был словно опьянён всем происходящим, и теперь всякие мелочи были не важны.

- Вы странно себя ведёте, мой дорогой…

Они разматывали детонирующий шнур, оставалось уже совсем немного. Можно было ставить взрывную машинку. Наконец всё было готово. Они стояли у входа. Литке понял, что сейчас последние минуты перед катастрофой, когда можно было ещё что – то изменить.

- Вы должны остановиться, Курт!

- Что – о?! – от удивления командир едва не уронил оставшийся моток шнура.

Литке в этот момент словно прорвало, он пошёл ва – банк.

- Да, я больше не хочу убивать! Я устал от этого. Или просто разучился… за эти годы. Зато научился другому…

- Ха! – Издевательский смех Бининга прервал начавшуюся было тираду Литке. - И чему же?

- Любви! Той самой, настоящей. У меня раньше её никогда не было.

- О – о –о! – Бининг протянул уныло. – Я и забыл, что со мной рядом романтик… А вы не помните, как вы здесь оказались и зачем сюда пришли?

- Да, я хорошо помню, и это уже давно гложет меня изнутри. Мы совершили множество великих грехов. Нам за них и без того вечно гореть в аду. Вы же хотите сделать то, что убьёт всякую нашу надежду на прощение Богом. Там же тысячи жизней, уже длинных, идущих к концу и совсем еще юных. Бининг, что они вам сделали?

Бининг молча слушал. Литке не замечал, что командир весь застыл словно готовая распрямиться пружина.

- Вы не понимаете, что война давно закончилась? А мы всего лишь ржавчина на её огромном теле. Вы понимаете? Вы просто не можете этого не понимать! Нас просто смахнули как ту самую ржавчину… Мы умерли для них, погибли, пропали без вести… Вы думаете, я не знаю, что вам там наговорили перед вылетом. Знаю… За нами придут… И прочее, прочее… Никто не придёт. Вы не читаете газет! Они же советские! А зря. Хотя уверен, что вы всё равно достаточно информированы, и знаете, что наше руководство уничтожено, а те, что ещё остались в живых, стараются просто откреститься от нас, потому что мы тянем их к старым делам. И они, и мы – обычные военные преступники.

- Вот как вы заговорили… - Чувствовалось, что в Бининге зрело какое – то решение.

- Да, и осмысливая всё происходящее в эти годы и то, что должно свершиться сейчас, я с этим соглашаюсь! И я прошу вас остановиться!

- Да неужели… - Бининг поддерживал шутливый тон, но в глазах его была едва сдерживаемая ярость, а кулаки сжаты добела.

- Курт, ещё не поздно остановиться! Хватит смертей! Вы…

Бининг не дал ему договорить, он, словно идя на таран, разогнался. Ударив Литке плечом в живот, он подхватил его ноги под коленями и сгрёб их под себя. Он не видел иного выбора, перед ним был враг. Бининг стремился забрать на Литке верхом, но тот обхватил его ногами и не давал двигаться. Рыча от остервенения, Бининг старался ударить Литке кулаком по лицу, тот старался закрыться руками, но несколько ударов всё же пропустил. Один пришёлся точно в подбородок, и он затылком ударился о каменный пол. Перед глазами поплыли какие – то радужные круги, всё кружилось. Его усилия ослабли, и Бининг это почувствовал. Он откинул ноги Литке и уселся прямо ему на грудь.

- Всегда был слабаком! И душой, и телом… - Размахнувшись он ударил противника по голове, впечатывая её в пол.

Литке чувствовал, что вот – вот потеряет сознание. Голос Бининг раздавался над ним каким – то громогласным эхом. Новый удар потряс его. У него больше не было сил. Понимая, что сейчас отключится, он в судорожно напрягся и упёрся правой рукой Бинингу в бок в попытке столкнуть его с себя. Но командир запросто смахнул его руку назад. Она упала как раз на пояс. Под ладонью что – то было. Не умом, а скорее неким животным инстинктом он понял, что это рукоятка ножа. Он потянул его и, коротко ударил Бининга в живот, потом в бок, в спину, всюду, куда мог дотянуться. Тот охнул не столько от боли, сколько от удивления. Литке ударил ещё раз и ещё. Бининг обмяк и теперь просто душил его. Литке снова повторил попытку, но получился лишь слабый тычок. Он был полностью опустошён. Но и давление на шее сошло на нет. Бининг просто лежал на нём, лишая возможности дышать. Потихоньку Литке выполз из – под него, ещё не понимая, что убил. Он просто дышал, жадно и шумно,  чувствуя, как через ворота входит внутрь ночной воздух, густой, сладкий. Он был один и волен в своих поступках. Отдышавшись, он кое – как смотал шнур, отвалил от стен мешки и демонтировал бомбы. Наконец – то это проклятый сон закончится! Литке сложил взрывные устройства в кузов грузовика и подогнал его к телу командира. Он немного оклемался после напряжённой борьбы, но, попробовав поднять тело командира, упал вместе с ним. Он не сдавался и волок его, и сам не зная, зачем это делает. Но ему удалось затолкать труп, ставший просто неподъёмным в кабину. Он положил его просто в ногах, у сидений. Всё было в крови, и он, измаравшись в ней, был похож на мясника, склизкий, грязный. Диверсант сел за руль. Он не знал, куда ехать. Решение пришло само собой. Он поехал к их схрону.

До места было недалеко. Он думал о том, что делать дальше. И первым делом Литке хотел похоронить командира. Он и сейчас воспринимал его только так. Будто забывая о том, что сам только что убил его, Литке не хотел оставлять его тело врагу. Хотя… сейчас уже было непонятно, кто для него друг, кто враг. Через несколько минут машина уже въехала на лесную дорогу. Жёлтый свет фар выхватывал из темноты всё новые её метры. Наконец! Вот оно, это место. Теперь нужно было повернуть налево. И дальше ехать по переломанным сучьям. Интересно, проедет ли машина. Он думал обо всём, словно это было важнее, чем то, что произошло только что. Но мотор натужно взревел и грузовик покатился вперёд, ломая колёсами сухие ветки. Их треск показался Литке пронзительным. Ему всё – таки удалось подъехать к самому схрону. Зачем он это сделал? Он хотел избавиться от всего того, что ещё там оставалось: гранаты, патроны… Да просто хотелось уничтожить всё это место и все воспоминания, связанные с ним. А ещё он попрощается с Бинингом. Литке заново смонтировал одно из взрывных устройств. Бининг зря упрекал его в том, что он всё забыл. Руки действовали сами по себе, мысли были где – то не здесь, в воспоминаниях… В детстве, ему вспомнились родители, Хельга, их последний разговор. Он вспомнил, как она тогда заплакала.

- Да, ты была права. – Только теперь он полностью понял, о чём она плакала тогда.

Он отходил, разматывая шнур взрывной машинки. Отойдя подальше от оврага, он залёг и покрутил ручку. Воздух сотрясся от мощного взрыва, затем последовали более слабые. Видимо рвались оставшиеся боеприпасы. Высокий столб пламени взметнулся вверх. Всё было кончено, теперь уж точно. Бининг похоронен. Можно было подумать о себе. Он предотвратил катастрофу, он свободен. Можно было идти на все четыре стороны. Но…

- Что но? - он посмеялся над тем, что начал разговаривать сам с собой вслух.

Он всё равно виноват в гибели множества людей, а совсем скоро погибнет ещё больше. Ум инженера подсказывал ему то, о чём не думал даже Бининг. Плотина была просто нашпигована взрывчаткой, и её бетон даёт осадку. Пустоты, в которых лежали мины, скоро начнут сжиматься, и тогда… Тогда всё, что было сейчас будет бесполезно. Сейчас в нём спорили эгоизм и человечность. Но он и так сделал всё, что мог! Нет, не всё! Но неужели, даже если он обо всё расскажет, советское руководство будет эвакуировать сейчас, в мирное время, целый город – миллионник или, слив всю воду, разрушит это грандиозное сооружение? А какой другой выход? Ну а если они даже поступят так, то он всё равно окажется в советской тюрьме на веки вечные… А какое это имеет значение? Мысли мешались в голове. Они причинили слишком много зла людям, и его вина в том, что он не остановил это зло, раньше. Но когда? В сорок втором, когда стал диверсантом… Нет, раньше, когда смирился с арестом Шеллерманна. Если бы не промолчал тогда как другие, может и они бы тогда задумались и пошли за ним. Хотя это идёт ещё из юности, детства. У них всех были слишком дурные головы, пустые, и податливые всякой ереси умы. Теперь он мог это признать. И теперь пришла пора расплачиваться. И… Даша… Хоть она наверняка всю оставшуюся жизнь будет чувствовать к нему лишь отвращение, зато будет жива. И он сможет её любить. Хотя бы на расстоянии. Это главное. Если, конечно, его не расстреляют за то, что он творил. Но это уже не столь важно, нужно предупредить их и всё рассказать. Он смотрел на пламя, сидя на краю оврага и свесив в него ноги. Хотелось всегда просто сидеть вот так, смотреть на это пламя.  Обрыв нагрелся и был горячим как песок на летнем пляже. Ветром пламя рвануло в его сторону и лицо обдало жаром. Литке отшатнулся и подвинулся чуть назад. Нужно было идти. Он поднялся на ноги и пошёл. Пешком до посёлка идти было далеко. Но он не подумал о том, что взрыв услышали. Почти дойдя до проходной, через которую он выехал чуть меньше получаса назад, Литке увидел огни автомобильных фар. Приближались по крайней мере несколько машин. Он шёл навстречу. Завизжали тормоза. К нему бежали люди с оружием в руках. Теперь всё было закончено. Можно было расслабиться. Только теперь он почувствовал, насколько устал. На Литке вдруг обрушилась страшная тяжесть всех этих лет. И он, согбённый ею, сел на обочину в ожидании людей.            

  

 

 

 

Генрих Бининг сидел в своём большом старом доме. Он рассматривал уже пожелтевшие семейные фотографии. Всё это было так давно. Они ещё счастливы: его Эльза, маленький Курт. Так странно, что они никогда даже не видели друг друга, и счастливы они были по отдельности. Вот Курт на том самом памятном боксёрском матче. Выглядит таким счастливым. Его мальчик. Наверно, он как отец должен был воспитывать его по-другому, не делать из него солдата. Возможно, тогда он сейчас был бы рядом. Они вместе как дети радовались его военным успехам, воспринимали всё как игру. А сейчас… На глазах полковника выступили слёзы. Сейчас он где-то там, далеко. Всё это время Генриха, несмотря ни на что не покидало ощущение того, что сын далеко, но жив. Но как раз когда рассматривал то фото на ринге, он почувствовал словно холод где-то там, внутри, у сердца. В нём одно чувство сменялось другим. Теперь он по-настоящему ощутил пустоту этих высоких комнат. Как он раньше не замечал, какое здесь всё серое?

Наверно, так и должны выглядеть дома покинутых родными, да и самим Богом стариков. Да, наверно, за все его прегрешения Бог должен был забыть о нём. Он убивал на войне: французов, англичан; это он убил Эльзу, ведь врачи предупреждали, что беременность для неё - это опасно. Но он хотел сына и не остановил её. И что теперь? Он погубил своими же руками и его! И остался один. Совсем. Здесь пусто, холодно. Здесь никого нет, нет жизни. Генрих бродил по комнатам, пытаясь вернуть в себе то чувство, когда он ещё ждал. Но у него ничего не выходило. Это было как заход солнца. Генрих считал себя мужественным человеком, да таким он и был. Но в нём словно что-то надломилось. Это был страх – всепоглощающий, не дающий думать о чём-либо другом. Он все эти годы был один, но в то же время чувствовал где-то там Курта. А теперь словно он вдруг очутился посреди бескрайнего моря. Старик в беспамятстве, как был в ночной пижаме, выбежал на улицу, чтобы ощутить рядом хоть кого-то, незнакомых прохожих.

Он бежал по улице, заглядывая в лица людей, словно что-то ища в них.  Он уже не понимал, что ищет в них сыновние черты. И уходил дальше. Кто-то недоумённо оглядывался, а попавшиеся на пути соседи кричали вслед: «Господин Бининг, что случилось? Генрих, постойте!» Но он их не слышал. Он вглядывался в лица и бежал подальше от этого дома. Его там терзал животный страх. И пока он шёл к новому лицу, в котором надеялся увидеть то, что искал, страх притуплялся. Но надежды были тщетны, и он снова шёл дальше. С тех пор старика часто видели на железнодорожном вокзале. Он встречал поезда с востока. Служащие сначала гнали бездомного, потом сдавали его в психиатрическую лечебницу. Но он сбегал оттуда и снова приходил сюда, к своим поездам. Постепенно служащие свыклись с ним, и было даже несколько непривычно не видеть утром его грязное пальто, подаренное кем-то из них же, торчащую из-под обтрёпанной шляпы всклокоченную седую бороду. Мало что выдавало в этом бродяге полковника Бининга, кавалера двух железных крестов. Разве что выправка. На перроне он всегда стоял, вытянув руки по швам. Сказывалась привычка самого тела, приученного к вечным маршам и парадам.

Его же полковничий мундир так и остался висеть в брошенном доме, в который ему было страшно войти.

 

          

            Эпилог.

Пасмурно. Но на душе у неё светло. Она наконец – то выходит из этой ненавистной лечебницы. Выздоровела… Таков диагноз. Сама Таня в этом не так уверена. Хотя ей и неясно до конца, что с ней делали, лечили или ломали, чтобы просто сложить заново и стереть всё ненужное из её больной памяти. Значит всё – таки больной… Но не нужно было об этом думать. Её некому было встречать. Сейчас ей было это всё равно. Больница располагалась недалеко за городом. Нужно было сначала идти по лесной асфальтированной дороге до автобусной остановки, а потом ехать. Но она не стала ждать, а всё шла и шла, погружённая в себя. Начиналась новая жизнь, нужно было заново всему учиться. И она была рада этому.  

Содержание.

Пролог – стр. 1.

Ульрих. Часть первая.        стр. 2.

Вилли. Часть первая.        стр. 11.

Ульрих. Часть вторая.       стр. 19.

Вилли. Часть вторая.         стр. 21.

Ульрих. Часть третья.        стр. 23.

Курт. Часть первая.           стр. 24.

Йохан. Часть первая.         стр. 26.

Ульрих. Часть четвёртая.  стр. 27.

Курт. Часть вторая.            стр. 32.

Йохан. Часть вторая.          стр. 34.

Вилли. Часть третья.          стр. 47.

Пути сошлись.                    стр. 48.

Эпилог.                                стр. 127.

 

 

 

  

 

 

 

 

 

    

  

 

 

 

  

 

 

 

 

 

 

 

 

 

    

 

  

 

 

       

         

 

 

 

 

 

 

 

 

                 

   

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

  

 

 

    

 

  

 

 

  

  

  

  

 

  

 

 

  

  

  

  

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

    

 

  

 

 

       

         

 

 

 

 

 

 

 

 

                 

   

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

  

 

 

    

 

  

 

 

  

  

  

  

 

  

 

 

  

  

  

  

 

 

 

 

 

    

 

 

 

   

 

  

 

 

  

 

    

 

      

   

 

 

 

 

 

 

 

 

 

    

 

   

 

    

                

 

 

                      

 

 

 

 

 

  

 

    

 

      

   

 

 

 

 

 

 

 

 

 

    

 

   

 

    

                

 

 

                      

 

   

  

 

    

 

 

 

   

      

                           

 

 

 

  

 

 

     

   

 

 

         

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

         

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Сергей Чекунов
2017-01-30 10:15:20


Русское интернет-издательство
https://ruizdat.ru

Выйти из режима для чтения

Рейтинг@Mail.ru